http://flibusta.app/a/34338 Последние книги, появившиеся на Флибусте http://flibusta.app/b/754498 http://flibusta.app/b/754498 Mon, 30 Oct 2023 08:50:58 GMT <p>A heart-wrenching novel that is at once an indelible portrait of friendship, a coming-of-age tale, and a dive into the memory of the Armenian Genocide by the Ottoman Empire.</p> <p>Siberia, early seventies. The narrator, a thirteen-year-old orphan, saves Vardan, a young Armenian boy, from discrimination and being attacked by fellow Soviet students in their schoolyard. A friendship is born.</p> <p>When Vardan brings him home, the narrator enters a world of Armenian families living in the periphery of a prison where their husbands, sons, and fathers are detained. It is there, in the warmth of their home, that the narrator meets courage, love, and dignity—all of which will mark him for the rest of his life.</p> <p>At first, only Vardan’s mysterious attacks of fever and pain, diagnosed simply as the “Armenian disease,” can separate the friends. But then an act of child’s play is suspected by the regime as aiding in an escape attempt from one of the nearby camps.</p> <p>My Armenian Friend powerfully conjures a double nostalgia: that of an isolated Armenian community for their native country, and that of a boy for his childhood friend.</p> http://flibusta.app/b/629292 http://flibusta.app/b/629292 Sat, 17 Jul 2021 08:34:51 GMT <p>Aux confins de l’Extrême-Orient russe, dans le souffle du Pacifique, s’étendent des terres qui paraissent échapper à l’Histoire…</p> <p>Qui est donc ce criminel aux multiples visages, que Pavel Gartsev et ses compagnons doivent capturer à travers l’immensité de la taïga ?</p> <p>C’est l’aventure de cette longue chasse à l’homme qui nous est contée dans ce puissant roman d’exploration. C’est aussi un dialogue hors du commun, presque hors du monde, entre le soldat épuisé et la proie mystérieuse qu’il poursuit. Lorsque Pavel connaîtra la véritable identité du fugitif, sa vie en sera bouleversée.</p> <p>La chasse prend une dimension exaltante, tandis qu’à l’horizon émerge l’archipel des Chantars : là où une « autre vie » devient possible, dans la fragile éternité de l’amour.</p> http://flibusta.app/b/629291 http://flibusta.app/b/629291 Sat, 17 Jul 2021 08:29:41 GMT <p>Russe de sang et français de cœur, Andreï Makine s'est approprié l'histoire de notre pays. Sa fine plume retrace les contours de cette France qui fascine, ses coutumes, ses personnalités, ses contradictions ; et sa langue, ses mots, ses expressions, ici maniés avec une parfaite élégance. À cette France superbe et féconde qu'il aime profondément, il rend un vibrant hommage.</p> http://flibusta.app/b/534929 http://flibusta.app/b/534929 Sat, 1 Dec 2018 07:55:50 GMT <img src="/ib/33/418333/41giah5mcgl.sx316.sy316.jpg" alt="" title="" align="left" style="border:5px solid #ededed; margin: 12px; max-width: 400px; max-height: 400px;" /><p><strong>The fascinating story of a young Russian filmmaker's attempts to portray Catherine the Great, before and after the collapse of the Soviet Union</strong></p> <p>Catherine the Great's life seems to have been made for the cinema - her rise to power; her reportedly countless love affairs and wild sexual escapades; the episodes of betrayal, revenge, and even murder - there's no shortage of historical drama. But Oleg Erdmann, a young Russian filmmaker, seeks to discover and portray Catherine's essential, emotional truth, her real life beyond the rumors and facade. His first screenplay just barely makes it past the Soviet film board and is assigned to a talented director, but the resulting film fails to avoid the usual cliches. After the dissolution of the Soviet Union, as he struggles to find a place for himself in the new order, Oleg agrees to work with an old friend on a television series that becomes a quick success - as well as increasingly lurid, a far cry from his original vision. He continues to seek the real Catherine elsewhere.<br /> With <em>A Woman Loved</em>, Andrei Makine delivers a sweeping novel about the uses of art, the absurdity of history, and the overriding power of human love, if only it can be uncovered and allowed to flourish.</p> http://flibusta.app/b/524335 http://flibusta.app/b/524335 Wed, 4 Jul 2018 16:23:42 GMT <img src="/ib/44/407144/51s3jsbsxil.sx316.sy316.jpg" alt="" title="" align="left" style="border:5px solid #ededed; margin: 12px; max-width: 400px; max-height: 400px;" /><p>Jean-Claude Servan-Schreiber enlisted in the French army at the outset of World War II and quickly rose to the rank of lieutenant. Despite his patriotism and courage in defending his country, in which he narrowly escaped death several times, he suffered the bigotry of his fellow soldiers until he was expelled from the army for being Jewish. He sought exile in Spain and was deported and interned in a concentration camp before he managed to join the Allied army in North Africa. He eventually participated in the triumphant liberation of his homeland.His story, almost forgotten, would have remained unknown if not for the efforts of the award-winning and internationally bestselling author Andrei Makine, Retelling Servan-Schreiber's dramatic life with a novelist's skill, he reveals a man who embraced experience in all its joys and sorrows, who knew the pleasures of love amid the savagery of war, and who could forgive the hatred he was subjected to but never forget it. In Servan-Schreiber, who is now nearly a centenarian, Makine celebrates virtues that every citizen should be reminded of: self-sacrifice, honor, love of country, and true heroism.</p> http://flibusta.app/b/521542 http://flibusta.app/b/521542 Fri, 25 May 2018 05:29:02 GMT <img src="/ib/14/404214/514tzalo9bl.sx316.sy316.jpg" alt="" title="" align="left" style="border:5px solid #ededed; margin: 12px; max-width: 400px; max-height: 400px;" /><p>Andreï Makine's second novel, a luminous elegy for the innocence and certainties of childhood and a stunning portrait of life in Soviet Russia during the Cold War.</p> http://flibusta.app/b/419111 http://flibusta.app/b/419111 Thu, 3 Sep 2015 10:15:27 GMT <p>In Soviet Russia the desire for freedom is also a desire for the freedom to love. Lovers live as outlaws, traitors to the collective spirit, and love is more intense when it feels like an act of resistance. Now entering middle age, an orphan recalls the fleeting moments that have never left him — a scorching day in a blossoming orchard with a woman who loves another; a furtive, desperate affair in a Black Sea resort; the bunch of snowdrops a crippled childhood friend gave him to give to his lover.</p> http://flibusta.app/b/414142 http://flibusta.app/b/414142 Fri, 17 Jul 2015 07:15:14 GMT <p>Związek Radziecki, lata siedemdziesiąte, młody dysydent intelektualista wyjeżdża z Leningradu w okolice Archangielska, by pisać o tamtejszych zwyczajach ludowych. Lecz na miejscu najważniejsza okazuje się Ona, Wiera, kobieta, która od trzydziestu lat czeka na powrót ukochanego mężczyzny.</p> http://flibusta.app/b/414041 http://flibusta.app/b/414041 Thu, 16 Jul 2015 08:32:18 GMT <p>Cuando Andrei Makine llegó a Francia desde su Siberia natal escribía ya en francés. Y en esa lengua redactó sus dos primeras novelas, que sólo consiguió publicar, después de que varias editoriales las rechazaran, gracias a un engaño: inventó a un traductor -con el nombre, en masculino, de su bisabuela materna, Albertine Lemonnier-, quien teóricamente habría traducido del ruso la obra del autor. Tan sólo después de que a duras penas viera la luz su tercer libro en 1994, logró afirmar su calidad de escritor francés. Pero ¡hete aquí que su cuarta novela, El testamento francés, que apareció humildemente en una pequeña editorial, gana en 1995 el Premio Goncourt y de pronto vende más de medio millón de ejemplares!…Precisamente en El testamento francés nos revela Makine, sin proponérselo, parte de estas vicisitudes: ¿cómo podría haber sido de otro modo en una novela como ésta, la más autobiográfica de cuantas ha escrito? Reflexiona sobre ella Héctor Bianciotti en Le Monde: «En ese género, cuanto más se avanza enmascarado, más corre uno el riesgo de acercarse a sí mismo, y así hasta perderse de vista…».Este es el relato de un hombre, nacido en las heladas estepas siberianas y obsesionado con una fabulosa Atlántida, y de su excepcional abuela materna, Charlotte, fuente inagotable de historias que, a lo largo de su vida extraordinaria, le va contando casi desde la cuna. Hija de una familia francesa que se traslada a Rusia en 1903, poco después de la visita del zar Nicolás II a París, Charlotte, que es una mujer culta, nostálgica de la ciudad y de sus cafés iluminados, pese a la dura travesía de episodios atroces, les habla a sus nietos, hijos de la era postestalinista, de hechos extravagantes extraídos de viejos periódicos ocultos en una maleta que ha escapado por milagro a dramáticos éxodos y desgarradas vivencias. Pero también les cuenta fábulas, les lee extraños textos, les recita poemas en francés, les enseña viejas fotos que los trasladan muy lejos de su miserable realidad y que los convencen de que la Atlántida a lo mejor existe… ¡y de que bien merece ser conquistada!Y así lo hizo Makine: encontró su Atlántida no sólo en Francia, sino en su lengua, en la lengua de las historias de Charlotte.</p> http://flibusta.app/b/346325 http://flibusta.app/b/346325 Thu, 28 Nov 2013 13:55:40 GMT <p>Love for another person. Love for humanity as a whole. Are the two compatible or mutually exclusive? In his most ambitious novel since Dreams of My Russian Summers, Andreï Makine takes us into the heart of Africa. His hero is Elias Almeida, a black revolutionary whose father was killed when Elias was still a child, and whose mother, to feed him, was forced to prostitute herself. Saved from death by a Catholic priest, Elias becomes a brilliant pupil destined for greatness. However, the memory of his parents turns him into an important cog in the worldwide revolutionary movement, sending him to Cuba and the Soviet Union to be trained for espionage and sabotage. He begins in his native Angola, still struggling to liberate itself from the colonial yoke, and moves to other political hot spots. But what happens when a black revolutionary dedicated to bettering the world falls in love with a white woman who wants only to live a peaceful, simple life?</p> http://flibusta.app/b/346045 http://flibusta.app/b/346045 Tue, 26 Nov 2013 09:11:14 GMT <p>An extraordinary story of love and endurance during the Siege of Leningrad lies at the heart of a magnificent novel about Russia past and present, and the human condition.</p> http://flibusta.app/b/345776 http://flibusta.app/b/345776 Sat, 23 Nov 2013 04:56:08 GMT <p>Awards<br /> International IMPAC Dublin Literary Awards (nominee)<br /> A moving, utterly captivating love story: Romeo and Juliet as if told by Chekhov or Dostoevsky.In the remote Russian village of Mirnoje a woman waits, as she has waited for almost three decades, for the man she loves to return. Near the end of World War II, 19-year-old Boris Koptek leaves the village to join the Russian army, swearing to the 16-year-old love of his life, Vera, that as soon as he returns they will marry. Young Boris, who with his engineering battalion fights his way almost to Berlin, is reported killed in action crossing the Spree River. But Vera refuses to believe he is dead, and each day, all these years later, faithfully awaits his return.Then one day the narrator arrives in the village, a 26-year-old native of Leningrad who is fascinated by both the still-beautiful woman and her exemplary story, and little by little falls madly in love with her. But how can he compete with a ghost that will not die?Beautifully, delicately, but always powerfully told, Andre. Makine delineates in masterly prose the movements and madness that constitute the dance of pure love.</p> http://flibusta.app/b/141766 http://flibusta.app/b/141766 Fri, 13 Mar 2009 09:17:23 GMT <p>Госпожа Удача отыскала Андрея Макина в комнатке для прислуги, где он жил, то есть писал романы, и щедро наградила. В ноябре прошлого года безвестный сочинитель получил за свою четвертую книгу две премии подряд, в том числе самую престижную – Гонкуровскую, что сразу привлекло к нему внимание прессы и читателей (скорее всего, ненадолго). Среди дружных похвал прозвучал, как водится, и одинокий голос скептика, напомнивший о многочисленных промахах Гонкуровского жюри и в очередной раз повторивший то, о чем знают все (кроме широкой публики), а именно: что исход состязания зависит вовсе не от таланта претендентов, а от закулисной борьбы трех крупнейших издательств, экономически заинтересованных в Гонкуровской премии, которая гарантирует высокие тиражи и, стало быть, барыши.<br /> Впрочем, даже если это всем известно, такого рода низкие истины принято не замечать, праздник награждения имеет свои нерушимые правила. А "Французскому завещанию" суждено было стать сенсацией, притом не только во Франции, но и у нас, в России, еще и по особым причинам. У нас – потому что автором "лучшего французского романа" года оказался русский, всего восемь лет назад покинувший Советский Союз. (В некоторых откликах явственно слышалось эдакое "знай наших!".) У них – потому что этот русский пишет "безупречным, классическим" французским языком и любит Францию так, как любят родину – или страну своей мечты. Такое необычное объяснение в любви ко всему французскому не могло не подкупить французов. Хотя страна, сотворенная русским мальчиком Алешей – так зовут героя – из рассказов бабушки, француженки Шарлотты (волей случая застрявшей в российском захолустье), из старых газетных вырезок, хранившихся в бабушкином чемодане, и, конечно, из французской литературы, давным-давно канула в Лету. Недаром же Макин постоянно называет ее Атлантидой. Несмотря на достоверность исторических частностей и бытовых штрихов, она имеет мало общего с реальной Францией. В чем герой (авторское alter ego) убеждается, став невозвращенцем. ("Именно во Франции я едва не забыл окончательно Шарлоттину Францию".)<br /> Любой другой писатель извлек бы из этого столкновения мечты с действительностью очередной вариант утраченных иллюзий. Во "Французском завещании" сей традиционный и вечно новый драматический мотив, едва возникнув, сходит на нет. Как бы вопреки сюжету и судьбе, загоняющей героя в одиночество и нищету, наперекор самой смерти, настигшей Шарлотту в тот момент, когда он готовился встретить ее в Париже, Макин написал не о крушении, а о торжестве мечты, иллюзии, воображения, иначе говоря – литературы, над грубой оболочкой бытия, которую мы называем жизнью. А решение Гонкуровской академии сообщило неожиданную убедительность этому романтическому кредо, увенчав его – за пределами текста – эффектным хеппи-эндом.<br /> Но русских читателей книга Макина наверняка разочарует.<br /> "Французское завещание" представляет собой нечто среднее между семейной хроникой и романом воспитания. История семьи (с начала века до эпохи "застоя") рассказана, вернее, пересказана Алешей, в основном, со слов Шарлотты, которая и является главной героиней книги. "Посланница поглощенной временем Атлантиды", друг и единственная привязанность внука, она играет решающую роль в формировании его необычного характера. Именно она, эта француженка, чей язык с детства стал для него родным, своими красочными рассказами о далекой Франции увлекла Алешу в призрачный мир мечтаний и "замкнула" в прошлом, откуда он "бросал рассеянные взгляды на реальную жизнь". Сидя на балконе бабушкиного дома, глядящего в степь, мальчик завороженно внимал причудливым семейным преданиям и грезил наяву: в степной дали с очевидностью миража возникала "Атлантида", постепенно заполняясь людьми и событиями. Алеша видел маленькую Шарлотту, смотрящую из окна на затопленный Париж, депутатов, добирающихся в лодках на заседания парламента; безумного австрийца, прыгающего с парашютом с Эйфелевой башни; молодого элегантного господина по имени Марсель Пруст, небрежно заказывающего в ресторане стакан воды и кисть винограда; президента республики Феликса Фора, умирающего в Елисейском дворце в объятиях своей любовницы… Мальчик в мечтах посещал Францию вместе с российской императорской четой, Николаем и Александрой: торжественные встречи, восторги толпы, блеск золота и роскошных туалетов, банкеты, речи, овации. А какой обед им подавали, каким вином их угощали! Как упоительно звучат названия неведомых блюд: "Bartavelles et ortolans" (приводится полностью меню)! Отныне эти бартавели и ортоланы станут для Алеши и его сестры своего рода паролем, впускающим в иной мир, удаленный от дрязг здешнего. Автор увлеченно водит нас по своей персональной коллекции, с простодушной гордостью демонстрирует любимые экспонаты и диковинки, а мы позевываем, томимся и недоумеваем: ну чем его так приворожила вся эта реникса? Непохожестью на нашу жизнь? Звуком и ритмом французской речи? Впрочем, разве любят за что-то? Попробуйте объяснить, почему изгиб Грушенькиной спины свел с ума бедного Митю, почему де Грие навеки полюбил непутевую Манон…<br /> Роман героя с Прекрасной Дамой – Францией развивается по всем правилам амурного жанра. Приливы пылкого увлечения и жгучего интереса к предмету страсти (запойного чтения французской литературы) чередуются с охлаждением, ссорами и разрывами. Он даже бегает на тайные свидания с Ней: в том большом и скучном волжском городе, где Алеша живет с родителями, есть одно место, которое вечером, в пасмурную или дождливую погоду, чем-то напоминает ему Париж, и вот, едва стемнеет, он спешит на свой "парижский" перекресток и балдеет там до поздней ночи.<br /> Внезапная смерть матери, а затем отца обрывают это наваждение. Пятнадцатилетний Алеша наконец обнаруживает реальный мир и, отрекшись от французских миражей, пытается освоиться на родной земле, даже стать как все. Для героя начинается "русский период": "Россия, будто медведь после долгой зимы, просыпалась во мне". Только, право, лучше б не просыпалась!… На макинской России словно стоит штамп: "Сделано за границей". До развесистой клюквы, правда, дело не доходит, все-таки автор до тридцати лет жил в нашей стране, но подделка очевидна. Перед нами – типичный кич, притом поданный без тени иронии, с многозначительной миной и патетическим придыханием. Незамысловатая комбинация привычных, как этот фирменный медведь, стереотипов, экзотического местного колорита, пошлых общих мест и псевдооткровений создает "похожий" имидж, который лишь иностранцы могут принять за чистую монету. Впрочем, на них-то и ориентировался автор, и это чувствуется с самого начала по тому, с какой настойчивостью он выделяет все, что может поразить европейский глаз: беспредельные просторы, хлеба, колосящиеся "от Черного моря до Тихого океана", степь, степь, степь и снега без конца и края, в коих, конечно же, таится нечто загадочно-притягательное. "Снежная планета никогда не отпускала души, околдованные безмерностью ее пространств". Поясню: речь идет о прабабушке героя, француженке Альбертине, которая после смерти мужа, привезшего ее в Сибирь, так и не смогла вернуться во Францию, зачарованная то ли вышеназванными просторами, то ли "пьянящей отравой" темной русской жизни, проникшей в ее кровь (кажется, имеется в виду морфий, к которому пристрастилась бедняжка)…<br /> Но я отвлеклась от Алеши, а между тем медведь, проснувшийся в нем, то бишь Россия, быстро овладевает его душой. Герой как-то вдруг "излечился" от Франции и полюбил свою немыслимую родину с ее жестокостью, нежностью, пьянством, анархией, покорно принимаемым рабством, неожиданной утонченностью и проч., полюбил "за чудовищность и абсурдность" и открыл в ней "высший смысл, недоступный логическому суждению". Однако по-настоящему он почувствовал себя русским и постиг тайны русской души благодаря… Берии. Рассказ о грязных похождениях всесильного "сатрапа", подстерегавшего на улицах Москвы и похищавшего приглянувшихся ему женщин, производит ошеломляющее впечатление на подростка, который как раз вступил в мучительную пору полового созревания. Его воспаленное воображение без конца рисует картины "охоты", насилия, совокупления, возбуждающие и изнуряющие Алешу. Эти болезненные фантазии становятся поводом для далеко идущих выводов о национальном характере: "…если Россия покоряет меня, то потому, что она не знает пределов – ни в добре, ни в зле. Особенно в зле. Она позволяет мне завидовать этому охотнику за женской плотью. И ненавидеть за это себя. И страдать вместе с этой терзаемой женщиной… И стремиться умереть вместе с ней, потому что невозможно жить, имея в себе двойника, который восхищается Берией… Да, я был русским. Теперь я понимал, пусть еще смутно, что это значит…Очень буднично жить на краю бездны. Да, это и есть Россия".<br /> Из этих "достоевских" бездн автор вытаскивает героя по испытанному советскому рецепту – военные игры и казарменная жизнь в школьном лагере пробуждают в Алеше патриотические чувства и восторженный коллективизм. Стремительное перевоспитание изгоя-индивидуалиста заставляет вспомнить наивные агитки сталинской эпохи, а представление о психологии советского молодого человека вполне соответствует расхожим западным стереотипам: "Жить в блаженной простоте предписанных жестов: стрелять, шагать строем… Отдаться коллективному движению, управляемому другими. Теми, кто знает высшую цель. Кто великодушно снимает с нас бремя ответственности… И эта цель тоже проста и однозначна: защита родины. Я спешил слиться с этой великой целью, раствориться в массе, среди моих чудесно безответственных товарищей. Счастливый. Блаженный. Здоровый". Прекрасная Франция предана, более того – вызывает у героя, как и Запад вообще, "врожденную" русскую подозрительность. С чувством "никогда дотоле не испытанной гордости" Алеша думает о мощи наших танков, которые могут "раздавить весь земной шар".<br /> Но хватит цитат. Кажется, "улик" более чем достаточно, и вывод напрашивается сам собой. А между тем все не так просто, как может показаться, и подводить черту еще рано. Ибо есть в романе Макина, несмотря на его очевидные слабости и пошлость общих мест, некая сокровенная, почти магическая сила, которой мы исподволь и невольно поддаемся. Правда, большей частью она остается под спудом, зато когда выходит на поверхность, условный мир, выстроенный автором, на миг-другой волшебно преображается и оживает. Так оживают, сойдя с газетной фотографии, три красавицы былых времен и, словно притянутые Алешиным взглядом, улыбаясь, идут ему навстречу по шелестящей осенней аллее… С пронзительной недетской печалью мальчик вдруг сознает, что бледный газетный оттиск – единственный материальный след, оставшийся от прелестных, некогда полных жизни женщин, и отчаянным усилием воли пытается удержать их тающие тени. В этом мимолетном эпизоде – ключик к тайне "Французского завещания". У нас на глазах герой (автор) открывает в себе удивительную способность – силой воображения возвращать к жизни канувшее в Лету мгновенье, отнимать у смерти ее добычу, иначе говоря, обнаруживает поэтический дар. В его основе – та извечная человеческая грусть пред сонмом уходящих, та невозможность примириться с бесследностью исчезновения и бунт против небытия, которые лежат в подоплеке всякого творчества. Только вот художественный диапазон Макина заведомо ограничен.<br /> Он умеет сообщить убеждающую достоверность фантазиям и призракам, населяющим его внутренний мир, жить чувствами несуществующих людей, но бросает лишь рассеянные взгляды на реальную жизнь, не замечает близкое и близких и маскирует отсутствие наблюдательности штампами, когда дело доходит до изображения действительности. Только Шарлотта, увиденная глазами любви, составляет исключение из правила – именно потому, что она подарила Алеше вселенную, существующую лишь в ее воображении. Но… Годы спустя, когда, бездомный, больной и абсолютно одинокий, он будет погибать в Париже, Шарлоттина Атлантида спасет его.<br /> Бесцельно бродя по улицам, Алеша случайно обнаруживает ее след – мемориальную планку с надписью: "Наводнение. Январь 1910". Эти возникшие "как по волшебству" слова, подтверждающие реальность мира грез, возвращают героя к жизни, а вместе с ней – к воспоминаниям. Перед ним всплывают, цепляясь друг за друга, яркие осколки увиденного и пережитого – "вечные мгновенья", чье "таинственное созвучие" еще в детстве приоткрыла ему Атлантида. Теперь, когда она вдруг окликнула его, он наконец осознает свое призвание и принимает одно из тех героических решений, которые мало кто выполняет: "У меня не будет иной жизни, кроме этих мгновений, возрождающихся на листе бумаги". Остальное известно (см. начало).<br /> Настоящая литература, утверждает Макин, – это "волшебство, которое одним словом, строфой, стихом переносит нас в мгновенье вечной красоты". И если верно, что писателя надо судить по законам, им самим над собой признанным, то "Французское завещание" все же следует отнести к настоящей литературе. Верно и то, что Макин подобрал закон себе по мерке – у него короткое поэтическое дыхание. В любом случае, несколько десятков подлинно прекрасных мгновений теряются среди трех сотен страниц, на протяжении которых наполовину условный герой мечется между вымечтанной Францией и липовой Россией.<br /> Майя Злобина.</p> http://flibusta.app/b/131137 http://flibusta.app/b/131137 Wed, 3 Dec 2008 10:31:49 GMT <p>Je me savais a present incapable de dire la verite de notre temps. Je n'etais ni un temoin objectif, ni un historien, ni surtout un sage moraliste. Je pouvais tout simplement reprendre ce recit interrompu alors par la nuit, par les routes qui nous attendaient, par les nouvelles guerres.» Un medecin militaire, engage par les services de renseignements sovietiques, retrace l'hallucinant destin de son grand-pere Nikolai et de son pere Pavel, les oppressions des annees 20, les purges, les violences nazies et la Seconde Guerre mondiale… Un chant pour les morts d'hier et aujourd'hui, une tragedie jalonnee de crimes, de viols et d'illusions perdues.<br /> ***<br /> Complexe, la trame chronologique de cette fresque romanesque nous mène de la Russie des Rouges et des Blancs à la Floride en passant par l'Angola, I'Afghanistan, le Nicaragua… Le narrateur est un médecin militaire engagé par les services de renseignement soviétiques. Il a mission de recueillir des informations dans les pays où se cristallisent les tensions entre Américains et Russes, et de démanteler des réseaux de vente d'armes. L'Est dont Makine entonne le requiem est "cet écrasant empire, cette tour de Babel cimentée de rêves et de sang" qui s'est désagrégée, transformant ses "perspectives en impasses" et son Kremlin en "une grosse tumeur mafieuse dont les métastases minent le pays tout entier". L'écrivain charrie de concert la dénonciation politique (tirades contre le jeu pervers des puissances pour lesquelles la soif de pétrole et d'or compte plus que la vie des populations), le cri humanitaire, l'évocation des oppressions dont a souffert sa terre natale, et le roman d'espionnage.</p> http://flibusta.app/b/131136 http://flibusta.app/b/131136 Wed, 3 Dec 2008 10:31:12 GMT <p>Ce roman a l’originalité de nous offrir de la France une vision mythique et lointaine, à travers les nombreux récits que Charlotte Lemonnier, «égarée dans l’immensité neigeuse de la Russie», raconte à son petit-fils et confident.<br /> Ce roman a reçu le prix Goncourt 1995 et ex-aequo le prix Médicis 1995.<br /> ***<br /> «Je me souvenais qu'un jour, dans une plaisanterie sans gaîté, Charlotte m'avait dit qu'après tous ses voyages à travers l'immense Russie, venir à pied jusqu'en France n'aurait pour elle rien d'impossible […]. Au début, pendant de longs mois de misère et d'errances, mon rêve fou ressemblerait de près à cette bravade. J'imaginerais une femme vêtue de noir qui, aux toutes premières heures d'une matinée d'hiver sombre, entrerait dans une petite ville frontalière […]. Elle pousserait la porte d'un café au coin d'une étroite place endormie, s'installerait près de la fenêtre, à côté d'un calorifère. La patronne lui apporterait une tasse de thé. Et en regardant, derrière la vitre, la face tranquille des maisons à colombages, la femme murmurerait tout bas: "C'est la France… Je suis retournée en France. Après… après toute une vie."»</p> http://flibusta.app/b/123247 http://flibusta.app/b/123247 Sat, 4 Oct 2008 09:03:22 GMT <p>Andreï Makine: " L'écriture est une vision "<br /> «C'est alors que, d'une voix presque éteinte, en acceptant l'échec et ne demandant plus rien, je parlai de Jacques Dorme. Je réussis à dire sa vie en quelques phrases brèves, nues. Je me trouvais dans un état d'abattement tel que j'entendais à peine ce que je disais. Et c'est dans cet état seulement que je fus capable d'exprimer toute la douloureuse vérité de cette vie. Un aviateur venu d'un pays lointain rencontre une femme du même pays et, pendant très peu de jours, dans une ville dont il ne restera bientôt que des ruines, ils s'aiment; puis il part au bout de la terre pour conduire les avions destinés au front, et meurt, en s'écrasant sur un versant de glace, sous le ciel blême du cercle polaire. Je l'avais dit autrement. Non pas mieux, mais plus brièvement encore, plus près de l'essence de leur amour.»</p> http://flibusta.app/b/123246 http://flibusta.app/b/123246 Sat, 4 Oct 2008 09:02:49 GMT <p>"Il semblait que le monde allait tressaillir et qu'une fête sans fin allait commencer ici et sur la terre entière".<br /> Olia est née, un jour de novembre, dans cette atmosphère de liesse de l'après-guerre où tout paraît possible. Mais les rêves que construit Ivan, le héros décoré de l'Étoile d'or de l'Union soviétique, à la naissance de sa fille ne sont qu'illusions.<br /> Dans ce premier roman, Andreï Makine brosse le portrait d'une génération perdue, dans une langue superbe de vérité.</p> http://flibusta.app/b/123245 http://flibusta.app/b/123245 Sat, 4 Oct 2008 09:02:28 GMT <p>Émigré à Paris, Kim s'adresse à son ami d'enfance, Arkadi. Avant d'être séparés à l'âge de quatorze ans, les deux garçons ont grandi ensemble dans un hameau communautaire, non loin de Leningrad. Kim et Arkadi vivent des années heureuses. Tous deux pionniers dans un mouvement de jeunesse, ils marchent fièrement vers l'horizon radieux que leur promettent les films de propagande, au rythme des chants qui célèbrent les héros de la guerre et la figure mythique du Travailleur. Mais certains silences des parents sont lourds de sous-entendus. Peu à peu émerge en eux le sentiment qu'on les dupe. Et pour l'adulte aux yeux depuis longtemps dessillés, la nostalgie est double: à celle des scènes de l'enfance que la mémoire baigne d'une lumière neigeuse, vient s'ajouter celle, plus inattendue, de l'époque du mensonge et de l'aveuglement.</p> http://flibusta.app/b/123244 http://flibusta.app/b/123244 Sat, 4 Oct 2008 09:01:57 GMT <p>Andreï Makine ouvre son roman sur une scène rêvée de notre Occident. Un fantasme qui nous fera mesurer l'étendue de notre dépaysement. Les personnages appartiennent à un autre monde: le pays du grand blanc, au bord du fleuve Amour. Dans ces lieux de silence, la vie pourrait se confondre avec de simples battements de coeur si chaque mouvement de l'âme n'apportait sa révélation. Alors, le désir naît, de la sensualité des corps comme de la communion avec la nature offerte. L'amour a l'odeur des neiges vierges dans la profondeur de la taïga. Soudain, tout est bouleversé. L'Occident fait signe. D'abord un train qui passe, le mythique Transsibérien. Puis un film français, vision d'une existence éblouissante, appel peuplé de grandes actions et de créatures sublimes. Le vertige d'une autre histoire née sur les rives du fleuve Amour, aux berges de l'adolescence.</p> http://flibusta.app/b/123243 http://flibusta.app/b/123243 Sat, 4 Oct 2008 09:00:20 GMT <p>«Je m'éveille, j'ai rêvé d'une musique.» – Andreï Makine<br /> «Un très beau roman d'une écriture épurée qui vise l'émotion et touche au cœur.» – L'Express<br /> Au cœur de la tempête, dans l'immensité blanche de l'Oural, des voyageurs transis attendent un train qui ne vient pas. Alors que s'étire cette nuit sans fin, un vieux pianiste remonte le fil de son histoire, des prémices d'une grande carrière au traumatisme de la guerre.<br /> Guidés par une musique intérieure, les souvenirs d'Alexeï nous révèlent la force indomptable de l'esprit russe.<br /> Une ville, une gare, sur "une planète blanche, inhabitée". Une ville de l'Oural, mais peu importe. Dans le hall de la gare, une masse informe de corps allongés, moulés dans la même patience depuis des jours, des semaines d'attente. Puis un train, sorti du brouillard, qui s'ébranle enfin vers Moscou. Dans le dernier wagon, un pianiste raconte au narrateur la musique de son existence. Exemple parfait, elle aussi, de "l'homo sovieticus", de "sa résignation, son oubli inné du confort, son endurance face à l'absurde". Pour le pianiste s'ajoute à cela la guerre. La guerre qui joue avec les identités des hommes, s'amusent parfois à les intervertir, les salir aussi, les condamner: à la solitude, à l'exil, au silence, la pire des sentences pour un musicien. Mais rien – pas même la guerre – ne parvient à bâillonner tout à fait les musiques qui composent la vie d'Alexeï, celles qui n'ont cessé, sans qu'il le sache, d'avancer à travers sa nuit, de "respirer sa transparence fragile faite d'infinies facettes de glace, de feuilles, de vent". Celles qui le conduisent au-delà du mal, de l'angoisse et du remords.<br /> À la suite du Testament français triplement couronné en 1995 par les prix Goncourt, Médicis et Goncourt des lycéens, Andreï Makine poursuit le portrait intraitable de sa Russie natale à travers une langue toujours plus fervente et inspirée. -Laure Anciel -Ce texte fait référence à une édition épuisée ou non disponible de ce titre.<br /> «L'idéal du roman, c'est qu'on ne puisse rien en dire, seulement y entrer, y demeurer dans la contemplation et s'en trouver transfiguré. Ce n'est pas pour bouger l'air, se dégourdir le style que les Russes écrivent» explique Andréï Makine dans le dernier numéro de Lire.<br /> Makine écrit donc pour dire quelque chose, il s'inscrit ainsi dans la grande lignée des auteurs russes pour lesquels littérature et philosophie se conjuguent à l'unisson. Dans La musique d'une vie, il fait surgir d'une foule endormie au fond d'une gare de Sibérie, un destin. Celui d'Alexis Berg, jeune pianiste dont la vie se brise un soir de 1941. Contraint de fuir son premier concert en raison des purges staliniennes, Alexis se réfugie en Ukraine avant de prendre une fausse identité. Il deviendra plus tard chauffeur d'un haut dignitaire de l'armée, contraint de fuir son identité pour ne pas dévoiler celle qu'il s'est appropriée. Dans ce roman à l'écriture lumineuse, Andréï Makine donne chair aux oubliés de l'histoire soviétique. Ni héros de l'armée rouge, ni dissidents, ni prisonniers, simplement figures ordinaires du peuple russe. Derrière ses mots, on sent comme les sanglots ravalés de milliers d'existences détruites par le régime. Des vies dont les promesses n'ont pas été tenues, mais qui ont survécu à tout: aux purges, à la guerre, à l'administration débilitante du régime.<br /> Un roman que Makine portait en lui depuis quinze ans, écrit dans une langue limpide mais retenue, comme pour mieux suggérer des émotions trop fortes pour être décrites. 127 pages qui rendent justice à cet «Homo sovieticus» trop longtemps noyé dans la masse informe du peuple.</p> http://flibusta.app/b/119823 http://flibusta.app/b/119823 Mon, 25 Aug 2008 13:25:54 GMT <p>In an era when everything is an event, and nothing just happens naturally, it's hard not to be suspicious of the a novel that is the first ever to win both the Prix Goncourt and the Prix Medicis, by a Russian émigré who has been compared to Nabokov, Pasternak, and Proust. Add in the fact, repeated in the novel, though apparently true, that after being turned away by French publishers, the author pretended to be only the translator of the novel, and that it was then published, and you've got a book that can't possibly live up to the hype that precedes it.<br /> Makine, who fled the Soviet Union in 1987 when he was thirty, tells the semi-autobiographical tale of a young man who, along with his sister, spends summers in Siberia with his French grandmother, Charlotte Lemonnier. Trapped there after the death of her Russian husband, Charlotte shares a world of memory with the children, memory of France prior to WWII. In the intensely paranoid world of Soviet Communism, Charlotte 's very Frenchness is deeply suspicious to her neighbors and the authorities.<br /> The boy grows up loving his grandmother and the idyllic world she summons, but torn between this Francophilia and a youngster's need to conform and embrace his Russian side. In his mind, the Russian aspect of his character comes to represent a kind of barbarism and a capacity for brutality, while the French aspect represents a gauzy humanism and a love of beauty. It is this sense that shows him that it is right for the Soviets to fear their Frenchness:<br /> I became aware of a disconcerting truth: to harbor this distant past within oneself, to let one's soul live in this legendary Atlantis, was not guiltless. No, it was well and truly a challenge, a provocation in the eyes of those who lived in the present.<br /> Here in the West, it is blithely assumed that humanism and the good reside exclusively in the souls of progressives. For Makine, and his narrator, precisely the opposite is true; in the East, at that time, it was necessary to look backwards to find values and a culture which exalted human being, while the progressives of the Soviet Union did all they could to extinguish them.<br /> Memory is so personal that it's not too surprising that Makine's narrative sometimes seems overly diffuse and obscure. He lays on the Proust and Nabokov parallels a tad too heavily at times-a few less references to cork-lined rooms and moths wouldn't hurt; we get the message. And I'm sufficiently Francophobic to find it amusing, rather than touching, that someone recalls France with such a golden glow. But the lyricism of the writing, some memorable images, and the way the story implicates the tragedy of 20th Century Russia earn the book a qualified recommendation.</p> http://flibusta.app/b/106686 http://flibusta.app/b/106686 Sun, 15 Jun 2008 03:47:35 GMT <p>Olga Arbyelina is a princess who fled Russia during the revolution; now she lives in a town near Paris tending to her hemophiliac son, keeping ghosts at bay-an existence hollowed out by history. The town gossips obsess over her, making her into the prime character in their "game of a thousand voices." They "had a fleeting dream of figuring in a poignant melodrama called The Exiled Princess." When she is found lying next to a dead man on the local riverbank, her fame only increases. The Crime of Olga Arbyelina begins with this grim discovery and moves backward, trying to find the erotic transgressions and terrible secrets that separate this exile from the tired and ordinary world.<br /> Andrei Makine resembles his heroine in that he is a kind of runaway; born in 1958, he fled the Soviet Union for France. There he wrote about his homeland in his adopted tongue. The well-received novels Once Upon the River Love and Dreams of My Russian Summers first appeared in French and have since been translated widely. Perhaps it is all these layers of language and memory that make his prose so thick and difficult; clearly there is a great clumsiness in this particular translation, which is rife with sentences like "She was breathing jerkily," and "A thought struck her with the painfulness and beauty of its truth." Ultimately, such writing sabotages The Crime of Olga Arbyelina, fogging up the book's exotic landscape. Translations can work two ways: they can transport you into a world of strange new music, or they can feel like schoolwork. This book is definitely the latter: you know it's supposed to be a learning experience, but the difficult, self-serious prose makes you want to resist, stare at the clock, play hooky.</p> http://flibusta.app/b/106685 http://flibusta.app/b/106685 Sun, 15 Jun 2008 03:45:38 GMT <p>After a problematic start, Andrei Makine is getting better with every new book. His earlier setbacks were partly due to the snobbery of the French, who did not believe that a Russian could write better than they could in their own language. When he pretended his novels had been translated, they began to earn high accolades and won a couple of prestigious prizes.<br /> Yet the tone of these earlier triumphs was sometimes too dependent on mystique, as if cashing in on the much-vaunted but dubious "Russian soul", a quality eminently exploitable by crass publishers like the one who allowed Makine's Once on the River Amur (a Siberian waterway) to be rendered as Once Upon the River Love.<br /> Makine then found his true and necessary metier in a series of apparently slight novels that disclose profound insights into Russia's recent history. Requiem for the East and A Life's Music, his two most recent books, have given us a poignant and privileged understanding of what it was to be a Russian caught up in the Second World War.<br /> AdvertisementAdvertisement<br /> The rather awkwardly named The Earth and Sky of Jacques Dorme (it sounds no better in French) continues to piece together this mosaic, much in the way that the novels of Solzhenitsyn, when read in chronological order, bear witness to the terrible march of the Soviet regime.<br /> But there the resemblance ends. Makine proceeds by glimpse and allusion; we don't realise, when we witness the vivid, stormy atmospherics of the first page, that this couple somewhere out on the steppe, swept away by urgent love-making in a strange bedroom that lacks a far wall, have seized a few precious hours from the Battle of Stalingrad raging 70 miles away.<br /> We don't know who they are, how they came together, or why they talk about France. The stateless man, who is piloting a Red plane, remarks mysteriously: "As for the English, I don't know whether we can count on them. But you know, it's like a battle in the air. It's not always the number of planes that decides it, nor even how good they are. How to explain? It's the air. Yes, the air. Sometimes you feel the air is supporting you, playing on your side. The air or heaven itself."<br /> With these few words you realise this is no ordinary war story. Genre-wise, it turns out to be partly a quest novel: the woman goes on to befriend a little boy from an orphanage and beguiles him with tales about her French provenance, her Russian destiny and the few days of desperate love. The boy feels intimately connected to that tempestuous night and 50 years later determines to find the plane in which the man crashed and died.<br /> His quest fulfilled, the boy, who has grown up to be a writer, tries to have an account of it published. His first encounter with a representative of the industry is bewildering and galling and leads, after his precipitous exit, to a superb meditation on the relationship of truth to fiction. Some historians, he reflects, dismissed the whole of War and Peace on the grounds that Tolstoy muddled some of the details regarding the Battle of Borodino. Makine's rebuttal lies precisely in the story he concocts, a factional tour de force brilliantly and incontrovertibly grounded in some of the most monumental events of the last century, yet fragmentary, impressionistic, and touchingly, passionately human in the telling. It is not only an exquisite pleasure to read, it is the best, because it is the most human kind of history.</p> http://flibusta.app/b/106661 http://flibusta.app/b/106661 Sat, 14 Jun 2008 13:57:26 GMT <p>In Makine's fifth novel, the memories of an unnamed narrator weave through the 20th century as he recalls episodes in the life of his family-experiences that include those of a battlefield doctor in Afghanistan who was also a KGB agent, a Russian villager who defied the Soviet regime, and a man who swears to avenge the death of his beloved.<br /> This luminous, beautifully crafted new novel by much-praised Russian ‚migr‚ author Makine (Dreams of My Russian Summers, etc.) takes as its subject three generations of a Russian family, caught in the violent political struggles of the 20th century. The novel begins after the Russian revolution, when Pavel, a Russian farmer, refuses to comply with the demands of Stalin's government. The novel then jumps to late-20th-century Russia, where Pavel's son is swept into a murderous web of KGB espionage, falls in love and then loses his lover in the maelstrom of historical change. When he next hears of her, she has been murdered. The novel gradually becomes a tale of revenge, as the spy goes to Florida to find his lover's killer. The outcome, however, is not what he expects. Shortly after the novel introduces Pavel's son, we learn the story of Pavel's father, a deserter from the Red Army, followed by the story of Pavel himself. Each temporal leap the novel makes illuminates and defines its crucial events, rather than muddying the waters. Makine writes lyrically, baring his struggling characters' emotions and vivifying their oft-chaotic backdrops with equal brio. As the young spy's friends and family disappear from his life, his memories become the only things left for him; Makine renders these in brilliantly sharp detail. The arc of the novel shows, above all, that life patterns repeat themselves; we watch the same conflicts playing themselves out in the three life stories presented here. Throughout, Makine displays the sensitivity and honesty of his acclaimed previous works. Agent, Georges Borchardt. (Aug.)Forecast: Makine shows impressive staying power with this fifth novel to be published in English translation, and Arcade is demonstrating its faith with a first printing of 25,000 copies. Chances are good that the writer's reader base will continue to grow steadily.</p> http://flibusta.app/b/106660 http://flibusta.app/b/106660 Sat, 14 Jun 2008 13:57:08 GMT <p>A novel of love and growing up by Andreï Makine, whose bestselling Dreams of My Russian Summerswas hailed by the Los Angeles Timesas one of the "best autobiographical books of the century."<br /> In the immense virgin pine forests of Siberia, where the snows of winter are vast and endless, sits the little village of Svetlaya. In the early years of the century the village had been larger, more prosperous, but time and the pendulum of history had reduced it by the 1970s to no more than a cluster of izbas. As wars and revolution had succeeded one another, the men had gone away, never to return, the women reduced to dressing in black.<br /> But for three young men-the handsome young Alyosha, the crippled Utkin, and the older, dashing Samurai-little is needed to construct their own special universe. Despite the harshness of the environment and their meager resources, the three adolescents form a tight band of friendship and dream of another life, a world of passion and love. The warm lights of the Transsiberian train passing through give them fleeting glimpses of that other world. And when they learn one day that a Western film is being shown at the Red October Theatre in the closest real city, Nerlug, twenty miles away on the mighty Amur River, they trek for hours on snowshoes to see it. Through that film, starring the French actor Jean-Paul Belmondo and replete with gorgeous women whom he succeeds in seducing one after the other with consummate ease, the boys' lives are changed forever. Over the next several months they travel seventeen times to see their hero. And when that film is replaced by another that is equally daring and seductive, their obsession only grows.<br /> Written from the perspective of twenty years after these youthful events, Once Upon the River Lovefollows the destinies of these three young idealists up to the present day, to the boardwalks of Brighton Beach and the jungles of Central America.<br /> With the same mastery of plot and prose that marked the author's Dreams of My Russian Summers,this novel demonstrates Andreï Makine's remarkable ability to recreate the past with such precision and beauty that the present becomes all the more poignant and moving.<br /> Once Upon the River Loveoffers further proof that Andreï Makine is one of the major literary talents of our time.</p> http://flibusta.app/b/106659 http://flibusta.app/b/106659 Sat, 14 Jun 2008 13:56:52 GMT <p>A superb new novel by the author of Dreams of My Russian Summersand Requiem for a Lost Empire,set in the period just before, and two decades after, World War II.<br /> “Makine is without doubt one of the greatest living writers. Music of a Life proves it.” -Le Figaro( France)<br /> A brief but extraordinarily powerful novel by the author of Dreams of My Russian Summersand Requiem for a Lost Empire, Music of a Lifeis set in the period just before, and two decades after, World War II.<br /> Alexeï Berg’s father is a well-known dramatist, his mother a famous opera singer. But during Stalin’s reign of terror in the 1930s they, like millions of other Russians, come under attack for their presumed lack of political purity. Harassed and proscribed, they have nonetheless, on the eve of Hitler’s war, not yet been arrested. And young Alexeï himself, a budding classical pianist, has been allowed to continue his musical studies. His first solo concert is scheduled for May 24, 1941.<br /> Two days before the concert, on his way home from his final rehearsal, he espies his parents being arrested, taken from their Moscow apartment. Knowing his own arrest will not be far behind, Alexeï flees to the country house of his fiancée, where again betrayal awaits him. He flees, one step ahead of the dreaded secret police until, taking on the identity of a dead soldier, he enlists in the Soviet army. Thus begins his seemingly endless journey, through war and peace, until he lands, two decades later, in a snowbound train station in the Urals, where he relates his harrowing saga to the novel’s narrator.<br /> Music of a Lifehas been Andreï Makine’s biggest bestselling novel internationally since Dreams of My Russian Summers.It is, in the words of France’s most distinguished daily newspaper Le Monde,“extremely powerful… a gem.”</p> http://flibusta.app/b/106657 http://flibusta.app/b/106657 Sat, 14 Jun 2008 13:55:56 GMT <p>Early works of an author who has hit the big-time are often reissued for reasons more venal than literary. None of the pre- and post- publications of Tracy Chevalier come anywhere near the standard of The Girl with the Pearl Earring, but that didn't stop them being rushed into instant print once best-sellerdom was declared and the film came out.<br /> Andrei Makine gained international recognition only when his fourth novel, Le Testament Francais, won two prestigious prizes. Famously, the refugee from the Soviet Union who wrote in French hadn't been able to get his first novel published until he pretended it was translated from "the original Russian" by the mythical "Francoise Bour".<br /> It's a cute story, but why has that one, A Hero's Daughter, suddenly come out in English 14 years after publication? Are the translator and/or publishers jumping on a bandwagon in the light of later prizes awarded to them both?<br /> At 163 elegant pages, and featuring only two central characters – that is, "without the bewildering patronymics or the excessive length" of most Russian novels (a grab on the back cover) – A Hero's Daughter lightly realises huge moments in recent Russian history.<br /> Starting with the atrocious encounters between Germany and Russia in World War II, when existence was a frozen trench and the lads are kept going with vodka and blind loyalty ("For Stalin's sake it all made sense…"), it skips over 40 pretty good years to bring the eponymous hero into the '80s, the era of Gorbachev and perestroika.<br /> Life starts changing in ways incomprehensible to an old soldier, if 53 can be called old. Ivan feels old because he is a veteran, and because, by great good luck, he was made a Hero of the Soviet Union for simply surviving the Battle of Stalingrad. The real act of heroism that he did commit, no one ever saw. But Ivan has a precious Gold Star to prove the benevolent idiocy of the authorities, and he will never sell it, not even to numb his misery with vodka after his wife dies in their backwoods village, when life holds nothing for him.<br /> Well, not nothing. Although their son died, Ivan and Tatyana had a daughter, Olya, a model child who studied hard and went away to Moscow to become a translator. By now, Western snouts are poking greedily into Russian troughs and there is plenty of work for a girl who knows a language or two. And who is prepared to go the extra mile – the businessmen staying in the huge hotels expect more than mere translation. The valuta they pay for services rendered means that Olya can shop at the Beriozki shops for luxury goods only available in Western currency.<br /> Deep down she doesn't approve of this lifestyle, although perhaps it is justified by the small-time espionage she can engage in while her drugged clients are snoring. It all makes sense for the New Russia's sake. Though it would kill her father if he were to find out. She'd drop it all anyway, the moment she found a nice boy to marry.<br /> While Olya is ambivalent about her compromises, Ivan gets some real shocks. For the first time he is no longer trotted out to speak to local schoolchildren about his role in the great battle; and in Moscow one of his old mates spills the beans on what translators really do. Ivan gets drunk and goes berserk. The damage he does in a Beriozka becomes a radio news item, and grounds for Olya's rich Russian "fiance" to give her the flick, even though she's just survived an abortion with complications. All she wants to do is to shuck off her sordid life and take her father back to the village, where she can look after them both. Unfortunately, he dies suddenly of a heart attack. Olya sleeps with a man one last time, in order to raise the money for the coffin – flogging the Gold Star doesn't do it.<br /> The stories of Ivan and Olya are truly tough, but strangely uplifting. Life in the Soviet Union was never easy, and whatever benefits rampant capitalism might be about to provide lie outside the novel's time-frame.<br /> Meanwhile, the penury, shortages and brutal hardship that drive ordinary citizens to alcoholism and prostitution are countered by some kind of irreducible humanity. Olya emerges as an innately good girl who will one day find her proper level; Ivan is moved by an untutored morality based on vague but sound instincts. Their friends are all pals to them and to each other.<br /> The human face of Soviet society may have been covered with warts, but virtue of a sort shone out of it, as it also does from this deceptively slight, excellently translated, and deeply involving first novel.</p>