Настоящий Спасатель 4. Назад в СССР (fb2)

- Настоящий Спасатель 4. Назад в СССР (Настоящий Спасатель - 4) 1210K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Адам Хлебов

Настоящий Спасатель 4. Назад в СССР

Глава 1

Я поглядывал на звезды, желтую милицейскую машину с синей полосой на борту и окна больницы, в которой отражался лунный свет.

Мой взгляд переключился на дверь ведущую в лечебный корпус. Из нее вышла женщина, и опустив голову, быстро пересекла площадь перед главным корпусом.

А потом также поспешно зашагала по широкой асфальтовой дорожке с тротуарами, которая тянулась к выходу с больничными воротами.

Не смотря на то, что эта особа была одета в темно-синий джинсовый костюм, я мгновенно узнал ее. Это была та самая женщина в красном. Убийца адвоката.

* * *

Буквально через минуту из приемного отделения вышел второй милиционер. Он сел в УАЗик. Я постарался разглядеть его лицо и попытаться вспомнить не видел ли в отделении, когда участвовал в ДНД. Но нет. Я их обоих не знал.

Женщина тем временем почти дошла до ворот. По-моему, я уже догадывался, кем является эта неуловимая «ведьма», умеющая растворяться и быть незаметной для других.

Я разрывался между желанием подняться к Анатолию и стремлением последовать за ней и проследить.

Как там мне сказал цыганский барон? Если человек тебе очень нужен, то Бог его сам приведет? Уже третий раз за сутки?

Я почему-то не был удивлен тому, что видел ее здесь в больнице.

Все логично. Остается только выяснить: она работает вместе с Анатолием, работает против него, или раньше они работали вместе, а теперь врозь? Меня охватило дурное предчувствие.

Ее поздний визит после моего посещения не оставлял сомнений — они знакомы. А вот, что она тут делала под покровом ночи?

Я зашел в больницу со стороны приемного отделения, первой меня увидела Наталья, она смотрела на меня большими глазами, демонстрируя своё удивление:

— Макс, что с тобой? Что-то случилось? Почему ты не дома? Где ты был? — её вопросы говорили о её переживании за меня.

— Со мной все в порядке. Милиция по мою душу?

— Нет, не по твою — она отрицательно покачала головой, — сорок минут назад привезли пациента с ножевым, он сейчас в операционной. Бумаги заполняли. Что у тебя?

От души отлегло.

— Позже объясню. Ты можешь позвонить в отделение «травмы», чтобы медсестра срочно сходила срочно к Анатолию Ефремовичу и проверила все ли у него в порядке?

— Ты уверен, что мне стоит сейчас будить персонал на этаже?

— Уверен.

Она кивнула, развернулась и позвала меня за собой:

— Пошли. Напомни в какой он палате?

— В пятнадцатой, — ответил я, идя за ней и угадывая силуэт ее фигуры под халатом.

Наталья — умничка, вошла в кабинет и подняла трубку, не задавая лишних вопросов. Она достаточно долго ожидала ответа.

— Анечка, радость моя. Прости, что разбудила, знаю, что ты третий день на смене. Я тебя очень прошу, сходи в пятнадцатую и посмотри, как там… — она назвала в трубку фамилию «дяди» Толи и повернулась ко мне, — я подожду на трубке.

Не разбирая слов, я слышал, как Анечка ворчит, но отправляется выполнять просьбу.

Я улыбнулся ей и поднял большой палец вверх. Наталья прикрыла рукой микрофон и спросила:

— А что может случиться с твоим Анатолием?

Но моего ответа не дождалась, потому что через некоторое время Анечка вернулась и что-то ответила.

Наталья смачно выругалась, как то умеют делать только медики и бросила трубку. Она направилась быстрым шагом в сторону лифтов бросив мне на ходу:

— Я наверх, жди меня! Он без сознания!

— Я не могу ждать, постарайся не дать ему умереть, я приду домой позже. Мне нужно кое-кого догнать.

— Кого? — она обернулась войдя в кабину лифта.

Я не ответил.

— Ради Бога, будь осторожен, — двери, отделанные пластикатом под дерево, захлопнулись с характерным стуком.

Гм. Интересные слова. Советские медики и вера в Бога? Это просто оборот речи.

— Хорошо, постараюсь.

Сбежав по эстакаде, через пару секунд и я уже шел быстрым шагом по дороге к воротам, пытаясь догнать женщину в «красном».

Какая ирония. Красный цвет женской одежды, часто представал в истории и мифологии символом порока. La femme fatale — роковая женщина, невеста хаоса. Похоже она повстречалась мне и в этой жизни.

Та, прошлая, была совсем не похожа на текущую. Несмотря на обилие ярких картинок, впечатлений, сотни, если не тысячи просмотренных фильмов, интернета, много удовольствия, прошлая жизнь все равно была скучной и скудной на что-то настоящее и стоящее.

Сейчас я догонял женщину, являющуюся ключом к ответам в запутанной истории, в которой пострадали мои реальные, а не виртуальные друзья. Они сейчас сидели в камере.

А я бежал и чувствовал себя лыжником на скоростно горном спуске.

В гигантском и безотчётном слаломном спуске. Влетаешь опрометью на снежную трассу, и несёт тебя в будущее неведомая властная сила.

Ты можешь поставить лыжи «плугом»:носки друг на друга, а пятки — врозь и притормозить, но нельзя. Счет на табло, там внизу,у Финиша, будет не в твою пользу.

Мало того, счет будет не в пользу твоей команды. А ты и твоя команда и есть то настоящее, ради чего ты здесь оказался. То, ради чего предоставлен весь этот второй шанс.

А сила всё несёт и несёт. Скорость нарастает. Колотит неровностями и шероховатостями трассы тебя в подошвы ботинок. Ты чувствуешь, что управляешь лыжами. Но не силой притяжения или радиусами поворотов.

Эта сила безостановочно долго, властно и искусно владеет тобой. Ты снаряд в ее руках. Ты смотришь и видишь, что трасса имеет почти бесконечный уклон вниз. Разбиться — раз плюнуть. Дух уже захвачен и сжат где-то внутри в стержень.

Сила бьет тобой пространство, разрезает тобой воздух, ощущаемый тобой кожей лица. Сила играет человеком, ради своего удовольствия или победы в какой-то своей игре.

Но все же твой мозг за секунду «до» успевает выхватить направления, увидеть зигзагообразные повороты, путь между ловко расставленными, попутными, проносящимися мимо жердями с остроконечными, красными флажками.

И ты уверенно наклоняешь тело то вправо, то влево следуя маршруту. Когда пролетаешь подобный поворот, что чувствуешь, что ты сейчас с силой заодно. Вы единое целое.

Но нельзя обманываться, «вместе, заодно, единое целое» секунду назад — в прошлом. В будущем — всё может измениться в противоположном направлении.

Поэтому гляди-вперед-гляди! Только — успевай! Лишь снежная дуга, взметнувшаяся позади тебя, когда ты смело вошел кантами лыж в резкий вираж, зависшая за спиной на мгновение снежным веером, говорит тебе: ты в форме, ты молодец, так держать!

Это, всё-таки, так охрененно, когда имеется возможность отмотать назад свою жизнь и вернуться в молодость, испытывая жгучее желание жить и исправлять, то чего не доделал в прошлой.

Я заметил вдали двигающуюся женскую фигурку, до нее было метров триста. С одной стороны это очень хорошо. Она пока не слышала моих шагов и не замечала слежки.

С другой — улицы были пустынны, и ей ничего не мешало юркнуть в ближайший переулок, чтобы избавиться от преследования. А упускать женщину мне было нельзя.

Поэтому я выбрал иную тактику. Я свернул на параллельную улицу и припустил бегом, в надежде, что она никуда не свернет.

Я бежал по дублирующему маршруту как сумасшедший, пока не добежал, поравнявшись с ней. Весь этот отрезок пути я почти пролетел над землей, совершая беззвучные прыжки на носках.

Теперь я видел ее идущую чуть впереди. Женщина двигалась смежным маршрутом совершенно спокойно. Она шла, не оглядывалась по сторонам и смотрела себе под ноги.

Прекрасная выдержка. Никто бы не подумал, что она способна отправить в кому штатного одесского киллера и вытолкнуть из окна адвоката.

Так я двигался незамеченным еще минут десять, пока женщина не перешла на другую сторону улицы.

Через два квартала я обогнал ее и уже наблюдал за тем, куда она пойдет с высокого пригорка, где начинался парк.

Старые крупные кипарисы скрывали меня за своими стволами. Она должна жить где-то недалеко.

Похоже я угадал. Женщина подошла к одному из подъездов трехэтажного жилого дома из старого фонда. Мне нужно срочно за ней, чтобы узнать в какой квартире она живет.

Я слышал, как заскрипела дверная пружина, а потом хлопнула парадная дверь.

Сто метров я преодолел со скоростью, которой позавидовали бы наши легкоатлеты-олимпийцы.

Я влетел в подъезд, стараясь отворить дверь как можно тише и посмотрел вверх на лестничный пролет. Странно. Никого. Я даже чуть взбежал по лестнице, но понял, что она по ней не поднималась.

Понятно. Сквозной проход. Женщина в «красном» все таки меня засекла. Это был заготовленный заранее маршрут отхода.

Я ринулся снова вниз на первый этаж. Так и есть. Я не сразу заметил вторую дверь, ведущую во двор.

Выскочив через нее наружу я остановился. Никого. Из двора можно было выйти на соседние улицы. Она не могла уйти далеко. Ладно. Поиграем в эту игру вместе. Я стал делать вид, что нервничаю и пытаюсь ее разыскать.

Она наверняка наблюдала за мной из своего укрытия. Пометавшись немного по двору, покрутившись, уперев руки в бока, я громко чертыхнулся и вернулся в подъезд.

Потом я с раздосадованным выражением лица пошел обратно в сторону больницы.

Пройдя некоторое расстояние вниз вдоль двухэтажных каменных домой, я свернул за угол и бегом вернулся параллельной улице на исходную позицию в начале парка.

Я очень надеялся, что этот мой маневр остался незамеченным.

С точки между кипарисами хорошо просматривался подъезд куда она вошла и все выходы из двора.

Я притаился. Слабый ветер с тихим шелестом трепал хвойные лапы кипариса, когда я напряженно вглядывался в темноту.

Никакого движения. Прошло уже минут тридцать. Я уже начал сомневаться в своих выводах. Уж не ошибся ли я. Может быть она жила на первом этаже и быстро юркнула в свою квартиру?

Или проскочила незамеченной в соседний дом? Даже если это так, то выбор у меня не велик. Следить за местом до тех пор пока она не выйдет из дома по своим делам. Если. Если выйдет.

Я-то тут перекантуюсь, а вот как быть с Медяковым? Ладно он до вечера точно может там лежать, ничего ему не станется.

Если. Если выйдет.

Женщина в красном все еще не выходила и никак не обозначала свое присутствие. Она чувствовала, что опасность идет за ней по пятам? Кто она? Киллер киллеров? Что-то новенькое для советской мафии.

Хрен разберешь их взаимоотношения. Может приревновала или захотела забрать деньги и склад себе.

Хитрая лиса. Тень мелькнула у выхода из двора на улице ведущей к центру. На юго-восток. Вот она. Появилась. Долго же ты пряталась в своей норке. Теперь главное снова не засветиться и не упустить ее.

На этот раз удача сопутствовала мне. Она шла, иногда останавливалась и проверялась, но обнаружить меня ей не удалось.

Я проводил ее до самого дома, а потом заскочил за ней следом в подъезд. Она открывала дверь своей квартиры ключом когда я поднялся на лестничную клетку и поздоровался:

— Доброй ночи, сударыня.

Она немного вздрогнула, вжала голову в плечи, но быстро взяла себя в руки. Она обернулась и заулыбалась.

— А, Макс, это ты?

Я смотрел на нее и не узнавал.

— Разве мы знакомы?

Соседская старуха, открывшая свою дверь и вышедшая с любопытным взглядом, обращенным на меня, обратилась к женщине:

— Майя, к тебе тут приходили. Мужчины. Двое. Просили передать. Я уж не знаю, чего там.

Она протянула ей конверт. Майя зыркнула на меня, ей явно не желала, чтобы я все это видел. Женщина поблагодарила старуху, забрала конверт из ее рук и собиралась зайти к себе в квартиру.

Женщина хотела закрыть дверь перед моим носом, но я вставил в щель между дверью и косяком свой ботинок.

— Прошу прощения, Майя, но нам надо поговорить. Вы предпочитаете тут или в отделении?

Она сверкнула холодным взглядом и пропустила меня в квартиру.

Пожелав соседки спокойной ночи, она закрыла за мной дверь и небрежно сбросила туфли.

— Проходи, Макс, чувствуй себя как дома, но не забывай, что ты в гостях.

Она прошла в ванную комнату, не оборачиваясь ко мне и забрав с собой дамскую сумочку.

— Так мы знакомы? — повторил я свой вопрос, провожая ее фигуру взглядом. Да уж, адвокату было от чего потерять голову. Ведь раньше в ресторане у меня не было возможности разглядеть ее как следует.

Она все время находилась на расстоянии.

Теперь же я смотрел, как тяжело раскачивались ее грушеобразные груди на ходу.

Я с явным удовольствием разглядывал ее привлекательную фигуру, узкую талию, переходящую в округлые бедра.

Фам Фаталь — талия сталь.

Майя посмотрела на себя в зеркало. Надула без того пухлые губки потянулась к сумочке. Я аккуратно но настойчиво перехватил ее предплечье и остановил руку.

Она обратила на меня свои растерянные зеленые глаза, приоткрытый от удивления рот. А потом весело рассмеялась.

— Ты что, дурак? Мне салфетка нужна, помаду стереть. Ты думаешь у меня там пулемет? Пусти.

Я одновременно забрал сумочку второй рукой и отпустил ее предплечье. Моя интуиция меня не обманула.

Расстегнув молнию и найдя салфетки, я аккуратно извлек со дна сумки небольшой дамский пистолет, держа его за низ рукояти салфеткой.

— А, это… Это просто сувенир… Неужели ты думаешь, что я стану палить в тебя в своей квартире. Я еще в своем уме. Я же тут всех перебужу. Мужчина, подайте даме салфетку.

Последнее предложение она сказала кокетливой интонацией. Майе Дуровой было лет тридцать. Она действительно была очень привлекательной, и я не могу сказать, что меня не тянуло к ней.

Я вытащил пару салфеток и протянул их Майе.

Она напоминала фотомодель из ранних девяностых, которые в изобилии, словно ниоткуда, начали появляться в стране.

Тех, которые умудрялись обнажаться для обложек глянцевых журналов, участвовать в конкурсах красоты и становившиеся подругами криминальных главарей.

Они зачастую быстро погибали вместе со своими покровителями.

Майя была похоже на них, но с отличиями. В ее глазах и мимике читался развитый интеллект. Фам Фаталь — бесовская мораль.

Красота ее тоже была особенной. Не пустой, кукольной, а с какой-то с демонической примесью.

Ей не нужно говорить об ее красоте, она и так о ней все знала. Такая женщина, скорее сочтет подобные разговоры пошлыми.

У таких женщин железный характер граничит с невероятной силы женственностью. Они умеют быть хитрыми и расчетливыми, как дьяволицы и если надо — милыми, как десять ангелов в кружевах.

Такие сами устанавливают правила в своей жизни. Таким подвластны любые чувственные сюжеты, любые роли, в которых они поистине роскошны.

Они хорошо понимают, что настоящая женщина это одновременно и сочный плод и змея, сталь и шелк, роза и лезвие ножа. Такая женщина — совершенный оборотень.

Майя, приоткрыла ротик и начала стирать помаду красно-коричневого цвета с губ, разбавляя движения салфеткой помогая по краям рта кончиком языка.

— Шампанского хочу, будешь? — спросила она меня забрав сумочку и выходя из ванной комнаты. Она как бы делала вид, что не замечала, что я стою с пистолетом в руке на пороге и двигалась прямо на меня.

Пришлось охладить ее порыв. Я не сдвинулся с места перехватил ее сумку и медленно, но требовательно потянул ее на себя.

Она смерила меня взглядом, но была вынуждена отдать сумочку.

— Что ты хочешь от меня? — Майя опомнилась и подавила в себе раздражение. Другой бы не заметил этой детали, но я внимательно за ней наблюдал. Дальше она продолжила нежно, почти мурлыкая:

— Прости, я не понимаю, Макс, что вы все от меня хотите? — в ее глазах появилось молящее выражение, она сделала шаг назад и присела на краешек ванны, оперевшись руками о бортик. В уголках ее нереально красивых зеленых глаз я заметил слезы, — я самая обычная слабая девушка, что такого плохого я сделала лично тебе?

Она смочила салфетку, поднеся ее к обоим слезным каналом.

Я заглянул в сумочку в поисках флакончика с ядом или сильнодействующим препаратом. Майя не могла вырубить «дядю» Толю ударом. Все таки тот был профессионалом. Вряд ли он позволил проделать с собой такое.

Слишком разные вес и физические возможности у них. Майя должна была действовать тоньше и изощреннее.

Не найдя ничего, я молча отступил на два шага, пропуская женщину в «красном» мимо себя.

Она проскользнула мимо меня, как бы невзначай прикоснувшись. Майя не смотрела на меня, когда очень чувствительно провела по моему телу своей женской упругой грудью в коридоре по пути на кухню.

Это было очень приятно и волнительно одновременно, но я не позволил себе потерять бдительности.

Интуиция не подвела меня. Как только Майя вошла в кухню и подошла к мойке, я увидел, как она выхватила здоровенный кухонный тесак и ринулась с ним на меня…

Глава 2

Она проскользнула мимо меня, как бы невзначай прикоснувшись. Майя не смотрела на меня, когда очень чувствительно провела по моему телу своей женской упругой грудью в коридоре по пути на кухню.

Это было очень приятно и волнительно одновременно, но я не позволил себе потерять бдительности.

Интуиция не подвела меня. Как только Майя вошла в кухню и подошла к мойке, я увидел, как она выхватила здоровенный кухонный тесак и ринулась с ним на меня…

* * *

Всё же, плохие девочки, не тоже самое, что плохие мальчики. Если женщин тянет на плохих парней, за их необузданный характер, то с плохими девочкам лично у меня все было не так.

Нет, конечно с точки зрения притяжения полов — всё нормально. Красивые представительницы противоположного пола меня всегда притягивали.

Но такие женщины «вамп» были для меня не понятны, а главное не вызывали желания их понимать и разгадывать.

Девушки положившие глаз на «плохого» парня бросаются в гущу чувства, чтобы сначала обворожить его, потом получить, а потом укротить его и сделать из этого «льва» послушную домашнюю плюшевую игрушку. Последнее им удается крайне редко.

Но мотив понятен: оказаться той единственной, ради которой он готов сломить свой нрав навсегда. Ключевое — «навсегда».

Ну то есть ни одна до нее не смогла усмирить негодяя, а она, такая красотка, что вертит миром и мужчинами, как хочет.

Роковая же дама, могла быть интересна в моменте, в краткосрочном общении, но они сами толком не понимают, чего они хотят от жизни, кроме того, чтобы их обожествляло большое количество видных мужчин.

Тем не менее сейчас был как раз тот момент, когда «роковая» Майя был мне чрезвычайно интересна.

Она сделала два выпада с короткими движениями клинком. Ничего себе!

Я отскочил в сторону, едва не налетев на нож. На кухне было очень мало места. И Майя не давала мне опомниться. Мой единственный выход — все время маневрировать.

Я сместился в сторону раковины и выхватил половник.

Это был единственный металлический предмет, которым можно было хоть как-то парировать выпады женщины в «красном».

Она издала звук похожий на нечто среднее между рычанием и женским визгом и снова пошла в атаку.

Следующий удар она нанесла мне в область печени. Настоящий профессионал, не знаю, где таких готовят. Это совсем не было похоже на кино.

Короткие незаметные смертоносные наскоки с движением кисти

Я еле отбился круговым движением сверху. Она не сбавляла темп и сумела чиркануть по мышце, разрезав мне рубашку на правом плече.

Место пореза тут же окрасилось в алый цвет. Следующий удар прошелся в сантиметре от моих глаз. Кажется, что я даже уловил свист лезвия.

У меня не было выбора. Мне до последнего не хотелось ее бить, но увернувшись от последующего укола тело само выбросило вперед руку навстречу ее щеке.

К несчастью Майи и к счастью для меня она моментально обмякла и начала заваливаться вперед, так что мне пришлось ее подхватить.

* * *

Она очнулась от запаха нашатыря, которым я смакнул вату, найденную в ее же домашней аптечке. Проведя ватой у нее под под носом, я пристально наблюдал за ней. Притворяться она не могла, нокаут был настоящий.

Мне пришлось усадить ее в кресло, связать руки за спинкой, а лодыжки привязать к ножкам кресла.

Я спрашивал себя не слишком ли это всё, но вспомнив, что несколько минут назад эта женщина не задумываясь убила бы меня, так же как и адвоката, я решил, что применяемые меры предосторожности будут в самый раз.

Она дернула головой назад, раскрыла широко глаза и попыталась, что-то сказать, но не сумела, потому что кляп, сделанный из платков не давал ей говорить.

По ее взгляду я понял, что она пришла в бешенство. Майя стала дергаться пытаясь освободиться от пут, сковывающих ее движения, но не сумела освободить себя ни на миллиметр.

Я прекрасно понимал с кем имею дело, поэтому связал ее по особому. Во-первых, я зафиксировал кресло так, чтобы на нем не было возможности подскакивать и елозить в попытках разбудить соседей. Во-вторых, армейская выучка из прошлой жизни подсказала лучший способ. Я использовал мягкий провод от электрического удлинителя.

Ей придется долго находиться в таком положении, мне было важно удержать ее в связанном положении, не нанося особого вреда ее суставам, сосудам и мышечной ткани.

В тоже время все узлы должны быть надежно и туго завязаны.

Наконец можно было осмотреть свою кровоточащую рану на плече. Порез был не очень глубоким, но довольно болезненным.

Я обработл его спиртом и наложил тампон, чтобы остановить кровотедчение.

— Интересно, где ты так научилась орудовать ножом. Неужели в Африке? Ни за что не поверил был, что у девушки может быть столько сил если бы только что сам не видел, как ты дерешься.

Ее глаза пылали гневом, она сдвинула брови и снова попыталась освободиться. Ее поптыка снова не увенчалась успехом.

— Расслабься и прими неизбежное — ты проиграла. Хотя надо отдать тебе должное, ты реально крутая. Просто жесть.

Она непонимающе посмотрела на пытаясь, понять, что означает слова «крутая» и «жесть»

— Ах, да. Это значит, что я высоко ценю твои профессиональные навыки. Интересно, в каких отношениях ты была раньше с Анатолием? И с чего бы ты решила его грохнуть?

Она снова нахмурила лоб.

— Извиняюсь, если выражаюсь не совсем понятно. Я хотел сказать — интересно, ты сама решила отправить его на тот свет или тебе пришла команда?

Ее гнев сменился на презрение.

— Послушай, Майя. Я уверен, что у тебя есть еще другие имена. Давай так: если ты пообещаешь мне не орать, то я вытащу у тебя изо ртаа кляп. Мне в принципе от тебя не много нужно. Мои друзья сейчас сидят в СИЗО. Мне нужно, чтобы ты пошла со мной в ментуру и во всем призналась. Ну как всем? Можешь очистить совесть, если захочешь, но меня интересует лишь один эпизод. Расскажи им про то, как вытолкнула адвоката, можешь сказать, что случайно. Уж будешь ли рассказывать, что не хотела делить с ним товар и деньги Солдатенко или нет — это уже твое дело. Мне все равно. Я не обижусь. И мы квиты. А то не хорошо получается — адвоката убила ты, а отдуваются мои друзья. А? Давай?

Я приблизился и освободил ее рот.

— Малолетка! Да пошел ты на… — Майя выругалась самым распространенным на Руси матерным ругательством. Мне даже показалось, что она собирается укусить меня, поэтому я быстрым движением вернул кляп на место.

— Все понятно. Ну, попытка не пытка, как говорил товарищ Сталин. Не хочешь, как хочешь. Я попробовал. Тебе все равно за свои дела придется ответить. Ты не знаешь случайно, как связаться с боссом Анатолия?

Я встал и заметил, как ее взгляд на миллисекунду метнулся в сторону ее дамской сумочки.

Это могло означать все что угодно.

Не подав вида, я решил изучить квартиру. Я не собирался устраивать обыск, но не большой осмотр устроить стоило бы.

Пройдясь взад вперед я взял первую попавшуюся книгу из румынской стенки.

— По моему, это не ваша квартира. Вы здесь или в гостях или вы снимаете здесь для себя жилье. Верно, Майя?

Слишком уж рафинированный порядок царил в помещении. Будто им и не пользовались вовсе. Стояла мебель, диван, кресла, обеденный полированный гэдээровский стол, на котором на бязевой салфеточке, сплетенной в форме круга находилась цветочная ваза из разноцветного стекла. Но что-то мне подсказывало, что Майя тут не жила постоянно.

Я открыл дверцы шкафа, затем секретера. Все верно. Здесь был минимум женской одежды, а секретер, обычно выполняющий роль бара в советских квартирах был абсолютно пуст.

На полках в шкафу лежало постельное белье, оно было накрахмалено и выглажено, словно на нем никто еще не спал после стирки.

Я раздвинул диван, чтобы посмотреть, что заложено в его нижние багажные отсеки, но и там было пусто.

— Мы с вами на какой-то конспиративной квартире? Вы тут кантуетесь? Тут же никто не живет? Я прав?

Я с улыбкой посмотрел на ту, которая могла выпустить мне кишки в мгновенье ока и не поморщится. Она отвернулась, видимо, чтобы я не мог считывать ее мысли и эмоции по лицу.

— Похоже, телефона Бориса Михайловича, ой простите, Баруха Мойшевича или его связного мы здесь с вами не найдем.

Есть! Мой трюк удался. Майя непроизвольно среагировала. Киллерша все еще сидела отвернувшись в сторону, но она искоса быстро метнула взгляд в мою сторону, когда я назвал имя главного мафиози Одессы.

Ее миниатюрную красивую телефонную книжку в глянцевом кожаном переплете, лежащую в дамской сумке я давно заприметил. Но решил убедиться, что она знает это имя.

Я подошел размашистым шагом к тумбочке в коридоре, где оставил ее женский клатч и извлек ее оттуда.

— Тэээкс, посмотрим, — я пролистал всю книжку, записей было много, потом вернулся на букву «Б», — а вот. Смотрите Майя, что за номерок такой напротив надписи «Б. М.»?

Я раскрыл страницы и поднес к ее лицу. Она холодно смотрела мне в глаза, не обращая внимания на записи, и постаралась сделать безразличный вид.

— Признаться, мне казалось, что вы прошли какую-то серьезную школу, ну там КГБ или военной разведки. Не ожидал, что вот так вот на виду оставите контакт. Думал зашифруете или под другим именем запишите. Нет?

Майя смерила меня дерзким высокомерным взглядом и снова отвернулась.

— С другой стороны, все логично. Один мой знакомый сказал, что если хочешь что-то надежно спрятать, то нужно прятать на самом видном месте.

Она не реагировала. Но я прекрасно чувствовал, что попал в точку, это был телефон связного.

— Что не он? — я улыбался. Я знал, что нашел нужный контакт.

— Кстати, знаете, Майя. Хорошая идея прятать на видном месте. Пользуясь этим принципом я нашел склад с товаром Солдатенко, представляете.

На этот раз она не стала игнорировать мои слова. Ее щеки снова вспыхнули от гнева. Она прищурилась, силясь понять, говорю ли я правду.

— Можете не сомневаться. Все таки, чтобы узнать принадлежит ли этот телефон вашему нынешнему хозяину, стоит позвонить с него, — я смотрел за ее реакцией, когда подходил и поднимал трубку, — как думаете, удобно звонить сейчас? Не слишко поздно?

Я набрал первые две цифры номера. Майя взбесилась, она мычала, рычала, пыталась вырваться. Но мои узлы держали ее и кресло намертво.

Я отложил трубку. А затем повесил ее.

— Вы правы. Не стоит звонить с вашего номера. Не знаю придумали ли уже определители номера, но у таких уважаемых людей он вполне может быть. Вы не нервничайте, помните, я вам предлагал сделку? Ну типа вы идете и рассказывайте ментам, что вытолкнули адвоката?

Майя отчаянно закивала головой, будто показывая, что она согласна на любые мои условия.

— Сэ тро та. Прошу прощения за мой французский, уже поздно. Я вам не верю.

Я встал проверил узлы, вырвал листок с телефонным номером потом вытащил из ее сумочки ключи и направился к выходу.

Захватив ключи и заперев дверь снаружи, так чтобы Майя не могла сбежать я направился в сторону телефонной будки.

Передо мной стояла дилемма. Сдавать или не сдавать Майю одесской мафии. С одной стороны ее ничего хорошего не ждало, а она все таки женщина.

С другой мои друзья были заложниками ситуации и она была причиной этому. Так или иначе, человеку всегда приходится принимать трудные решения.

Как говориться, из двух зол выбирают меньшее. Немного подумав, я без колебаний выбрал сторону своих друзей.

Положив две копейки в монетоприемник, я достал вырванную страницу и набрал номер.

Несмотря на предрассветный час, на той стороне подняли трубку после третьего гудка.

— Алло, слушаю, — услышал я знакомый акцент.

— Здравствуйте, это Максим.

— Максим, добхый вечер, как ви узнали этот номех? Я уже пехеживал за вас, ми все на иголках. — ответил мне Рыжий, картавя и по прежнему не выговаривая «р».

— Адрес у меня. Надо встретиться.

— Может ми обойдемся хазговохом по телефону?

— Ваши люди пытались убить меня, поэтому условия немного поменялись. Нужна встреча.

— Что ви говохите? Не стоит такое обсуждать по телефону. Ви пхавы. Где?

— Там же где и в прошлый раз.

— Добхо, я буду чехез полчаса. Я как хаз хотел пхойтись. уже неделю гощу в вашем пхекхасном городе. Надеюсь ви один?

— Да.

Через двадцать пять минут мы встретились с Рыжим на пустынной набережной. Я видел, как за несколько минут до встречи двое прошлись по окрестностям и проверили не привел ли я с собой милицейский хвост.

— Максим, мое почтение, навехно, уже добхое утхо.

— Доброе утро. Я выполнил ваше условие — нашел склад. Но ваш человек пытался убить меня.

— Анатолий? Хазве он желал вам смехти? Я должен уточнить пхо это маленькое недохазумение. Скохее всего какая-то ошибка. Все ховно наобохот, он должен бил обехегать вас.

— Я имею ввиду не его. Я говорю о Майе.

— О-о-о! Это стхашная женщина. Но что пхоизошло? Ми не давали ей такую команду.

— Сейчас это неважно. Она в надежном месте. Мне нужно, чтобы вы сделали так, чтобы моих друзей отпустили. Если их отпускают, то вы получаете склад и Майю.

— Но Максим…

— Извините, я так и не знаю, как вас зовут. У вас нет выбора.

— Хохошо, ми подумаем, что можно сделать для ваших дхузей.

— Нет-нет, я не хочу показаться грубым и невоспитанным, но мне нужно чтобы моих друзей освободили прямо сейчас. Они вообще не при делах. Причина того, что они находятся в тюряге — Майя, которая пыталась меня убить.

— Но Максим, ви пхосите почти невозможного, я не могу в это вхемя беспокоить людей. Они отдыхают.

— Очень жаль, — я достал Майин пистолет так, чтобы его видел только он и направил его в живот Рыжему, — мне неудобно доставлять вашим людям неудобства, но дело не терпит отлагательств. Попросите у них прощения от моего имени. Или я вынужден буду идти в милицию. Я сдам склад и Майю, если вы не оставите мне выбора. Есть свидетели видевшие, как какая-то женщина в красном вытолкнула мужчину из окна одной квартиры на пятом этаже.

У Рыжего поднялись брови.

— Вот как? Майя была у адвоката в квахтире?

Я кивнул.

— Значит она тоже знает адрес склада?

Я кивнул повторно.

— Тогда, это полностью меняет дело, вам надо било начинать хазговох с этой информации.

Он полез во внутренний карман, но я качнул оружием.

— Ах да, ви не подумайте обомне плохо, я хотел достать мелочь…

Я предусмотрительно выловил из кармана двухкопеечную монету и протянул ее Рыжему. Он внимательно посмотрел на меня, усмехнулся:

— Ви, обо всем пхедусмотрительно позаботились, ви не хотите иметь непильную высокооплачиваемую хаботу у нас?

— Сердечно благодарю, но у меня уже есть работа спасателем.

Он пожал плечами, как бы досадуя, и направился в сторону ближайшего телефонного аппарата.

— Жаль, с вам интехесно. Подождите, прошу вас, здесь. И пожалуйста, убехите, ммм, этот пистолетик, я узнал его и все понял. Хаз Майн пистолет у вас — знаячит ви сехьезный человек, но мои люди смотхят и очень нехвничают.

Я увидел неподалеку тех двух субьектов, переминающихся с ноги на ногу.

Рыжий тем временем подошел к аппарату, набрал какой-то номер и стал ожидать ответа.

Как ни странно ему так же быстро ответили. Он прикрывал трубку руками и мне не было слышно о чем шел разговор.

Насколько я понял, он говорил на той дикой смеси одесского блатного и идиша, что уловить общий смысл по обрывкам было практически невозможно. К тому же он картавил еще более ярко, чем когда говорил на русском.

Он периодически смотрел в мою сторону, раскачиваясь во время разговора.

Было видно, что Рыжий немного волновался, потому что результат разговора касался и его карьеры в этой одесской «корпорации».

Наконец он закончил разговор повесил трубку и вернулся ко мне.

— Максим, я договохился. Но если ви викинете какой-нибудь фохтель, то кхупные непхиятности будут не только у вас, но и у меня. Вы увехены в том, что товар на складе?

Я спокойно кивнул.

— Да, уверен.

— Тогда поехали, — он мотнул головой тем, кто его сопровождал

— Куда?

— Как куда? В СИЗО, встхечать ваших дхузей.

Через полминуты у тротуара остановилась белая «шестерка» с номерами «44 44» ОДО.

Глава 3

— Максим, я договохился. Но если ви викинете какой-нибудь фохтель, то кхупные непхиятности будут не только у вас, но и у меня. Вы увехены в том, что товар на складе?

Я спокойно кивнул.

— Да, уверен.

— Тогда поехали, — он мотнул головой тем, кто его сопровождал

— Куда?

— Как куда? В СИЗО, встхечать ваших дхузей.

Через полминуты у тротуара остановилась белая «шестерка» с номерами «44−44» ОДО.

* * *

Я встретил своих улыбающихся друзей в приподнятом настроении. У меня все получилось. Свершилось небольшое чудо.

Я понятия не имел кому звонил Рыжий, но их выпустили. Появились первые предрассветные лучи солнца, так редко появляющегося в это время года над городом.

После того, как они вышли на улицу, я увидел, что среди них нет Темы. Мы обнялись со всеми по очереди. Но отсутствие моего друга омрачало чувство победы.

— А где Артем? Ребята Темы не видели?

Два Сереги, Элен и Катя переглянулись. Отца Кати держали в Москве и, по все видимости, ему оттуда не удалось договориться о подписке о невыезде.

— А что разве он не дома? Нам менты на выходе так сказали, ответила Элен, — как же я хочу помыться!

— Да, — поддержала Маша, — но нужно узнать, где Тема. Без него не пойдем.

Я оглянулся на Рыжего, который стоял и наблюдал за нами сложив руки на груди и опершись о капот белых «Жигулей».

— Кто это? — спросил Рыба.

— Да так, знакомый один, — ответил я задумчиво, — подождите минутку, ребята.

Я развернулся и направился к Рыжему. Он привстал и оттолкнулся спиной не убирая сложенных рук с груди.

— Ну, что, Максим. Тепехь дело за вами.

— Где Тёма?

— Максим, ну ви же понимаете, что мы не могли остаться совсем без стхаховки. Ваши друзья на свободе. Ви сказали, что увехены в своих действиях. Дайте мне адхеса и после пховерки я похлопочу о том, что бы ваш дхук тоже оказался на свободе. Я сделал все, что смог.

Я понимал, что у меня нет иного выхода кроме как довериться ему. Поэтому я достал бумагу, написал на бумаге оба адреса.

— Поторопитесь, промежуточный складской этаж. Через полтора часа в Универмаг начнут приходить первые работники. Когда ждать здесь освобождения моего друга?

— Прошу пхощения за непхошенный совет, но я би на вашем месте пховолил бы домой девушек и отправился бы ждать вашего дхуга домой. Если все в похядке, то его тут же отпустят. Но я не могу гахантировать, что это произойдет быстхо. Повехте, тут нет подвоха.

Сначала я ничего не ответил, смерил его взглядом потом приблизился к его уху так, чтобы ни один из сопровождавших Рыжего мордоворота не услышал произнес:

— Я человек мирный, не хочу чтобы это выглядело, как угроза, я знаю, что это означает в вашем мире. Но ни дай Бог вы меня обманете или с головы моего друга упадет хоть один волос. Борису Михайловичу, а также тем с кем он ведет дела на Брайтоне очень не понравиться. Шутка ли итальянские партнеры узнают, что на родине кто-то может не уважать их партнера.

Рыжему было крайне неприятно услышать сказанное, он даже немного отстранился от меня. Он косился и обдумывал что ответить.

Наконец он медленно произнес:

— Хохошо, я пехедам Баруху Мойшевичу, что ви имеете сказать.

— Я жду до вечера. На складе лежит связанный Медяков. Возможно он расскажет вам много интересного.

* * *

На следующее утро я понял, что мои слова так не возымели действия. Тема дома так и не появился. Одесситы решили поиграть в какие-то свои игры. Наверно Майе удалось уговорить их сделать из Темы «козла отпущения». Тем хуже для них, я свои условия сделки выполнил.

У меня не оставалось выбора. То что ребят отпустили, а Тема единственный из нас остался под следствием, следователи могли использовать для давления на моего друга.

Это я допустить не мог. Нужно было отбить его до того, как его заставят в чем-то признаться. А потом уже доказывать нашу невиновность.

В обед его должны были привезти во двор к квартире адвоката, для проведения следственных действий. Эту информацию я получил через наших общих знакомых — ребят из народной дружины.

Шансы быть пойманными были довольно велики, но решил рискнуть.

Сам пропадай, а ребят выручай. Или как там было в пословице? Рассчитывать я мог только на себя, никого из друзей или знакомых просить не желал — я уже один раз совершил эту ошибку.

Мой план был прост, показать себя Теме, дав ему тем самым подготовиться, прийти во двор, отвлечь внимание, сбежать с Темой через вторую сквозную арку.

Но ему не суждено было сбыться. На подходе ко двору адвоката я заметил черную волгу стоявшую напротив въезда. Комитетчики. Блин только их тут мне не хватало.

Я видел как водитель сидящий за рулем внимательно наблюдает за мной с тех пор как я появился на улицу Карла Маркса.

Деваться мне было некуда, не стану же я разворачиваться и убегать от них. Поэтому я принял решение спокойно пройти мимо них и зайти во двор. Пойду напролом.

Может быть они тут совсем не по мою душу. Мали ли какие у них интересы. А если и по мою, то менять план было поздно. Неизвестно, когда мне еще представиться такая возможность — устроить побег другу.

Я не сомневался в своих действиях. Конечно это было не законно. Если Тему по поручению одесской мафии оставили под следствием, чтобы повесить на него убийство, то счет шел на часы.

Я очень надеялся, что Тема проявляет характер и не позволяет оговаривать себя.

Раз одесситы имели такие связи, что ребят отпустили по моему требованию, то дело «сшили» бы в любом случае, неважно сбежит Тема или нет.

Но одно дело, если он будет вынужден подписать «признательные» показания, а другое — пойдет в полный отказ и избежит давления. Признаешься — мало дадут, не признаешься — ничего не дадут.

Я подходил к повороту во двор, когда пассажирская дверь волки открылась и из машины вышел жилистый мужчина лет тридцати-пяти сорока.

— Товарищ Бодров, я попросил бы вас сесть в машину, вас ожидает генерал Нечаев.

Знакомая интонация и голос. Ах вот как выглядит адъютант генерала. Я разговаривал с ним десятки раз получая результаты ходов моего партнера по шахматам.

— В чем дело? Зачем я ему понадобился?

— Поехали, у вас будет возможность задать интересующие вопросы генералу.

Я прикинул, что сбегать не самая лучшая идея, они здесь оказались не просто так. Придется вносить коррективы в мой план по освобождению Тему.

* * *

— Ты что удумал⁈ — генерал сидел насупив брови,— ты понимаешь, чем бы все это закончилось, если бы ты решился на этот дерзкий побег!

— Товарищ генерал, я…

— Товарищ генерал, товарищ генерал… — протяжно передразнил меня Нечеав, — в уголовники захотел?

Он встал и начал расхаживать по кабинету в своем генеральском кителе с роскошными погонами

— Никак нет! — я непроизвольно вытянулся перед стариком по стойке смирно.

Тема сидящий прямо передо мной за приставным столом широко раскрыл глаза и пытался не улыбаться. Я совершенно не ожидал его здесь увидеть.

— Ты, Бодров, всё время крутишься под ногами! Ты нас чуть всю операцию не сорвал! Что с тобой делать, Максим?

Хотелось ответить что-то в духе «понять и простить», но я не рискнул. Вдруг генерал Нечаев не оценит юмора. Поэтому я просто помолчал.

— Ну к твоей чести нужно сказать, что ты первый догадался о том, что Солдатенок вернул товар на прежнее место. Что правда, то правда. Но за остальную самодеятельность тебя бы до войны, во время войны да и после войны. сразу бы к стенке поставили. Понимаешь? — он продолжал сердиться, но уже справился со своим гневом.

— Понимаю, товарищ генерал.

Адъютант Нечаева сидел тут же в кабинете и осуждающе смотрел на меня, за то, что заставляю генерала нервничать.

— Странный ты Бодров, если бы не твой отец, и то что мы тебя вдоль и поперек проверили и не наши на тебя ничего, я бы тут с тобой разговоры не разговаривал.

— Вообщем взяли мы твоих одесситов прямо тепленькими, во время попытки вывезти товар со склада. Твой добрый приятель, тот который картавит уже дает показания. Девица правда сбежала. Она по министерству обороны проходила. Ищем сейчас ее, думаю далеко не уйдет.

Он расхаживал по кабинету, заложив руки за спину.

— Теперь у нас вся цепочка Солдатенок в руках, связь с одесскими бандитам налицо. Все они надолго сядут.

— А Корольков?

— А что, Корольков?

— Ну как что, он же хотел склад прибрать к рукам? Организовывал обратную перевозку.

— Доказательства у тебя есть?

Тут генерал прав, никаких зацепок, кроме нашей ночной встречи в Универмаге и моих догадок и предположений у меня не было. Я отрицательно покачал головой.

— Ну вот, видишь. Медяков дает признательные показания берет все на себя, говорит, что сам все организовал по просьбе Солдатенко.

Выходит комитетчики проворонили то, как я лазил через крышу на склад или генерал не говорил об этом намеренно.

— А Майя?

— Девица эта крайне интересная. Но мы ее будем отдельно разрабатывать, много в странностей с ней связано. Вам знать про это не полагается.

Он сел за стол. Я посмотрел на его ладони и толстые пальцы сложенные в замок.

— Вообщем зачем вас обоих сюда привезли: эти бандиты из Одессы просто так вас в покое не оставят. Особенно тебя, Бодров.

Я спокойно воспринял эту информацию. Об этом можно были и без генерала догадаться.

— Мы тут с товарищами посовещались и решили вас обоих в в армию отправить служить с началом весеннего призыва.Пойдете Родину защищать. По возрасту вы оба подходите. До начала призыва будете находиться на спецобъекте Комитета.

— А разве с первого курса берут в армию? — удивленно спросил Тема, — нам же еще семестр и летнюю сессию сдать надо.

— Считайте, что первый курс вы прошли экстерном и сдали сессию досрочно. Договоримся Пал Иваныч?

Адъютант кивнул.

— Договоримся, товарищ генерал.

Он достал из своего портфеля два листа бумаги и пишущие принадлежности.

— Пишите заявления.

Мы взяли ручки и притянули к себе листки. Адъютант генерала продиктовал нам шапку.

— Прошу направить меня на прохождение службы в ряды Советской Армии…

* * *

Армия — это действительно был хороший выход в сложившейся ситуации. Одесская мафия, уже руководимая из-за границы, наверняка захотела бы отомстить, хотя я был непричастен к действиям КГБ.

Оказывается, что параллельно двигалось и развивалось большое расследование против советской городской и областной бюрократии.

Той верхушки,которая постепенно превращалась в самую настоящую советскую буржуазию.

По другому их не назовешь*(если среди читателей, вдруг, окажется человек из позднесоветской партийной буржуазии, то с удовольствием побеседую о тех временах и возьму интервью не раскрывая личность человека)

Против Солдатенко и его команды собрали огромный материал. В ближайшем будущем дело будет направлено в суд и вопрос состоял лишь в том, приговорят ли его и соучастников к высшей мере или дадут максимальный пятнадцатилетний срок.

По рядам нарождающейся одесской мафии был нанесен ощутимый удар, но она показала чудеса живучести и не была уничтожена.

На просторах Союза десятками тысяч расходились подпольные копии «Крестного отца» в переводе Володарского, фильма, влияние которого, на будущую криминальную революцию в России и бывших республиках СССР недооценить невозможно.

Один из самых знаменитых и кассовых фильмов про итальянскую мафию в США стал «настольной книгой», «инструкцией по эксплуатации» со своими взаимоотношениями с подчиненными и с главами конкурирующих кланов советского криминального мира.

Я бы предпочел, чтобы этот и ряд других фильмов восьмидесятых и девяностых никогда не выходил бы на мировые экраны.

Десятки тысяч жизней по всей планете были унесены только потому, что в преступном мире многие подражали главным героям.

Для кого-то это была просто актерская игра и «безобидный» продюсерский бизнес, а для кого-то пролитые моря крови и людского страдания.

Промежуточным итогом оказалась парадоксальная ситуация. Одесскую мафию обезглавили, но на место арестованных тут же встали новые более жестокие и осторожные.

Шельма, пытающийся урвать свой кусок пирога и взять под контроль новых менеджеров и логистику остался не у дел. Его осудили за нападение на сотрудников милиции, оказание сопротивления. Потом ему добавили за летние кражи и бандитизм. Он получил по полной.

Через много лет я узнал, что Шельму, моего с Темой врага, ставшего видным «блатным» на одной из Колымских зон, расположенной на урановых рудниках, пристрелили во время бунта и последующей попытки побега.

«Дядя» Толя загадочным образом исчез из больницы, как только врачи привели его в сознание. Мне почему-то подумалось, что они снова помирились с Майей и это она помогла ему исчезнуть.

В городских и областных администрациях же долго не могли найти подходящих исполнителей. Молодым не доверяли и не подпускали к власти, хотя именно они могли бы вырулить, справиться с внутренней коррупцией, и начать развитие, на мой взгляд.

Позже на их места перевели такую же номенклатуру из других областей и краев, которые отнеслись к новым должностям, как к новым кормушками и источником баснословных барышей.

Выходило, что ловили и сажали Солдатенко всем миром, для того, чтобы он не воровал, а привели тех, кто продолжил его дело с утроенным аппетитом.

Нечаев прикрыл меня и моих друзей от любых попыток вызывать нас в качестве свидетелей.

Отец Маши вернувшийся из Москвы на следующий день после Теминого освобождения и серьезного разговора в кабинете генерала Нечаева, очень долго благодарил меня, когда узнал все подробности произошедшего.

Он предложил мне обращаться к нему с любыми вопросами и выражая доверие, дал понять что ждет меня в любое время дня и ночи, как на работе, так и дома.

Также он заглянул мне в глаза и сказал, что если у нас с его дочерью все сложится, то он будет рад иметь видеть сына в своем доме.

А если не сложиться, то все равно будет рад ее дружбе со мной. Это немного растрогало меня, потому что напомнило об отце. Я был рад, что все это он сказал мне с глазу на глаз.

Было видно, что он испытывает настоящее мужское уважение в мой адрес

Потом прокурор сообщил Маше, что она может ходить со мной в любое время и в любое место, не спрашивая у него разрешения.

Маша сказала, что такое с ним произошло впервые в жизни и она не верит своим ушам. Она шутила, что я, не иначе как подсыпал ему какого-то колдовского зелья.

Правда попользоваться его предложением нам с Темой пока совсем не светило.

Мне с другом дали два дня на сборы и прощание с близкими. По настоятельной просьбе генеральского адъютанта, скорее звучащей, как приказ, нам было разрешено рассказать близким только то, что мы уходим в армию.

К моему удивлению нас не пытались вербовать или приглашать в Комитет, даже предложили самостоятельно выбрать род войск, при условии, что у нас не будет противопоказаний по здоровью при прохождении медкомиссии.

Год назад страна вступила в злополучную войну в Афганистане. Тема, как и большинства парней нашего возраста, бредил десантными войсками и не смотря ни на какие мои уговоры попросился в ВДВ.

Я же хотел продолжить водолазную династию и дело отца поэтому записался во Флот.

Моя Ба сначала поохала, услышав новости про армию, но потом сказала, что это пойдет мне на пользу.

Дед внимательно выслушал мой рассказ о приключениях с Солдатенко и команде, задал несколько уточняющих вопросом и успокоился. Ему отдельно звонил Нечаев и что-то объяснял ему.

Видимо, разговор с генералом и мой рассказ полностью устроил деда, потому что он спокойно напутствовал на службу во Флоте, можно даже сказать, что благословил.

Не знаю откуда, но Вика прознала, про то, что я ухожу в армию и прилетела в день проводов. Мне было очень неудобно, потому что в армию меня провожали сразу две девушки, которые пообещали писать и дождаться. При чем обе знали об этом.

Перед самым отъездом на кгбшный объект — генерал отверг все наши просьбы с Темой, был неумолим и настоял на своем. я заехал к Наталье Филипповне, вернуть ключи и попрощаться.

Она проводила мне с улыбкой и легкой грустинкой в глазах.

— Будь я помоложе, я бы обещала тебя ждать, Бодров. Хорошей тебе службы.

Мы нежно обнялись с ней, она не удержалась и поцеловала меня в губы.

Выходит, что из армии меня ждут три девушки. Сволочь и везунчик, ты, Бодров!

Глава 4

Я же хотел продолжить водолазную династию и дело отца поэтому записался во Флот.

Моя Ба сначала поохала, услышав новости про армию, но потом сказала, что это пойдет мне на пользу.

Дед внимательно выслушал мой рассказ о приключениях с Солдатенко и команде, задал несколько уточняющих вопросом и успокоился.

Ему отдельно звонил Нечаев и что-то объяснял ему. Видимо, разговор с генералом и мой рассказ полностью устроил деда, потому что он спокойно напутствовал на службу во Флоте, можно даже сказать, что благословил.

Не знаю откуда, но Вика прознала, про то, что я ухожу в армию и прилетела в день проводов.

Мне было очень неудобно, потому что в армию меня провожали сразу две девушки, которые пообещали писать и дождаться. При чем обе знали об этом.

Перед самым отъездом на гбшный объект — генерал отверг все наши просьбы с Темой, был неумолим и настоял на своем.

Я заехал к Наталье Филипповне, вернуть ключи и попрощаться.

Она проводила мне с улыбкой и легкой грустинкой в глазах.

— Будь я помоложе, я бы обещала тебя ждать, Бодров. Хорошей тебе службы.

Мы нежно обнялись с ней, она не удержалась и поцеловала меня в губы.

Выходит, что из армии меня ждут три девушки. Сволочь и везунчик, ты, Бодров!

* * *

Я уже и позабыл каково это — ожидать изменений в жизни. Волнения от предстоящей службы в армии, а в моем случае во флоте, быстро улеглись в первую же неделю пребывания на конспиративной квартире, которую нам предоставил адъютант нечаева.

Нам было позволено тренировать в небольшом закрытом дворе в котором стояли брусья и турники. Так же в нашем распоряжении имелись гантели и гири.

Каким-то чудом нам в конспиративной квартире оставили магнитофон и огромное количество видеокассет с зарубежными и нашим фильмами.

Мы пересмотрели почти всю видео коллекцию. Не ожидал, что мне захочется посмотреть старые фильм по второму, а некоторые даже по третьему кругу.

Единожды за все время нас выселили под наблюдением в парк погулять не позволив встретиться ни с кем из знакомых.

Зато к нам приехал адъютант Нечаева и привез гимнастерки, нитки, иголки, полоски белой хлопковой ткани — подворотнички и приказал учиться подшивать их на время.

Он показал нам, как это делается, заставил при нем несколько раз «подшиться», и убедившись, что мы делаем эту операцию правильно сказал:

— Потом еще спасибо скажете, попомните мои слова.

Поначалу мы отнеслись его «заданию» скептически, но стали подшивать воротник во время просмотра фильма.

Через некоторое время мы набили руку, и умудрялись укладываться в две минуты, начав с десяти.

Кроме прочего на объекте присутствовала отличная библиотека и мы много читали. Я с удовольствием предавался чтению, выбирая книги, которые всегда планировал, но не успел прочесть за обе жизни.

Сейчас времени было навалом. Продукты нам привозили раз в неделю и мы готовили сами себе.

Меня удивляло, что нам предоставили полную свободу и мы сами планировали чем заниматься, когда готовить и есть.

Единственной мерой воздействия был регулярный ранний подъем. Каждое утро вне зависимости от дня недели ровно в шесть утра пронзительно звонил электронный будильник на стене, который невозможно было снять, отключить или перенастроить.

При этом сами по себе настенные электронные часы были все еще большой редкостью и являлись довольно «продвинутым» прибором советского производства для тех лет.

Мы не заметили, как пролетели четыре месяца и началась наша армейская служба.

Служба в армии в СССР, как известно, практически касалась всех поголовно. И ее считали почетной обязанностью, нежели бременем.

Два года проведенные на службе в рядах Советской армии или три в Военно-морском флоте были абсолютно нормальным явлением для парней страны.

Все те, кто достиг восемнадцатилетнего возраста и более, и умел заполнить графу «пол» в анкете, проставив в нужной графе букву «М», подлежали призыву.

Исключение составляли семейные успевшие настрогать двоих и больше детей к призыву, студенты дневных отделений ВУЗов, которым давалась отсрочка.

Ну и те, кто явно не мог служить по состоянию здоровья или инвалидности.

То есть в семидесятых и начале восьмидесятых подавляющее большинство парней призывного возраста, вне зависимости от географии, профессии и социального происхождения поступали на срочную службу в ряды Советской армии.

Начало моей службы разительно отличалось от того, что я ожидал.

Все было не так, как представлялось. Память стирала события и детали прошлой жизни. И новое будущее было таким же неизведанным, как и у любого другого человека жившего со мной в одно время.

Я не ожидал, что меня сразу отправят в учебку, где процесс обучения был настолько интенсивный, что я даже не успевал толком привыкнуть к быстрой смене остановки.

Скажу сразу, что я не стал в одночасье матерым боевым пловцом в черном гидрокостюме с АПСом наперевес. Так назывался специальный подводный автомат, индивидуальное оружие пловца-аквалангиста.

О моей принадлежности в Военно-морскому флоту великой империи напоминал только ремень матроса с медной пряжкой, на которой была изображена красная звезда, поверх якоря и тельняшка с черно-белыми полосами.

Звезда не по цвету, а по симврлическому содержанию с серпом и молотом посредине.

Эти аксессуары, пожалуй, были единственным, что отличало нас, матросов учебки внешне от солдат мотострелков. Те же сапоги, рюкзак, форма.

Еще морской характер службе отразился в названиях. Помещение где мы спали называли «кубиком», пол этого помещения «палубой», табуреты у коек «баночками», любой стол назывался «баком», сортир — «гальюном», окно — «ломатором», входную дверь в кубрик — «броняхой».

Нас же вместо рядовых называли матросами.

Вместе с остальными новобранцами я проходил «курс молодого матроса». Ребят, которых инструктора пока называли не матросами, а «матрасами».

Честь называться матросом нужно было еще заслужить.

Оно и понятно, матрос это морская профессия, ну или как говорили инструкторы на курсе: «персональное воинское звание в ВМФ СССР». А как его заслужишь, если по началу мы совсем моря-то и не видели?

Распорядок дня армейский — вполне сухопутный.

Все занятия проводились точно так же, как в учебке у простой «пехоты».

Вот и называли нас «матрасами». Чтобы мы везде и всегда успевали, в училище очень строго выполнялся распорядок дня.

Это должно было воспитать в нас собранность и дисциплинированность с первых дней службы. Строгое выполнение распорядка дня позволяло нашим инструкторам — мичманам постоянный контроль над личным «матрасным» составом, то есть за нами.

День молодого матроса начинался с подъема в семь ноль ноль утра.

Правда, сержантский и мичманский состав поднимали на десять-пятнадцать минут раньше. Они за это на нас отыгрывались. Когда служишь, организм все ощущает по другому и любая лишняя минута сна на вес золота.

При подъёме за считанные секунды мы должны были одеться и встать в строй. На подъём периодически приходили офицеры роты. Они, старшина и сержантский состав роты контролировали, чтобы все поднялись и вовремя встали в строй.

Сильно не везло тем, кто мог опоздать. За это наказывали весь личный состав. В следующий раз никто не испытывал ни малейшего желания опаздывать.

Плохо чувствуать, что из-з тебя приседают, отжимаются, пыхтят и подвергаются разным взысканиям, вообщем отвечают, такие же как и ты, только более собранные и пунктуальные.

При построении объявлялась форма одежды на зарядку, Она устанавливалась дежурным по курсу, в зависимости от погоды.

Рота распускалась, чтобы оправиться. Сходить при необходимости в туалет, одеться в установленную форму одежды. Ровно через десять минут рота повзводно строилась на улице и следовала к месту выполнения физзарядки.

После короткой разминки, матрасы выходили «на бег». Я считал, что к службе подошел в хорошей форме. Я спокойно пробегал восемь-десять километров дома перед службой.

Но не тут-то было. Бежать в неподъемных яловых сапогах, в портянках удовольствие то еще. Не понимаю по какой причине поначалу я быстро выдыхался, пробежав всего два или два с половиной километра.

Дыхание сбивалось, в боку начинало колоть. А никто не ждет молодого матраса, и поблажек ему не даёт. Сколько бегать километров всего — никто не знал, зависело от настроения замкомвзвода.

«Всем трудно, доходяга», «Беги через не могу», «Двигай шпильками, салабон-матрасник» — это были самые лестные ответы, которые мог услышать молодой матрос, сообщивший о сложностях с преодолении ежедневной пятикилометровой беговой дистанции от инструкторов неизменно бегущих вместе с нами. Один спереди, второй сзади, зорко следя за нами.

Свалить или отстать от группы невозможно, тех кто совершал такие опрометчивые поступки назывались сачками.

Кстати, мало кто из моих знакомых знал, что это морское слово. Глагол «сачковать» своими корнями уходит в жаргон моряков ходивших в море на парусных судах.

В ту эпоху, когда моря бороздили бригантины и каравеллы, так называли подвесную койку наподобие гамака, которую делали не только из сетки, но и из сплошной ткани, парусины из остатков.

Подвесная койка называлась «сачком» не самое удобное ложе для отдыха, но зато в ней не всегда видно, есть ли в ней человек.

Обычно туда забирались поспать лентяи, не желающие работать

Соответственно, появилось выражение «давить сачка», что означало увиливать от работы, спать, когда вся команда трудиться не покладая своих рук.

Со временем, название этого койко-места перешло на матроса, который на нём возлежал.

Так вот, такого сачка пытавшегося избежать бега, брали под руки и тащили. Позорно. Лучше самому бежать и терпеть.

После бега начанались изнурительные занятия на турнике. Инструкторы служащие сверхсрочную и занимающиеся не один год, показывали чудеса владения телом на перекладинах.

«Сверчки», так называли всех сверхсрочников гоняли нас «дай-баже», как плантаторы своих рабов на хлопковых полях.

Но действовали не только «кнутом», но и своим показательным «примером».

Некоторые умели подтягиваться на одной руке. Держаться за перекладину двумя сведенным к друг другу кистями и при этом поднимать свое тело горизонтально из свободного виса. Получалось что-то типа острого угла.

Они подтягивались спиной, когда держались за турники сведенными у поясницы руками, висели на подбородках и затылках.

Подтягивались, держась только на указательнымм и средними пальцами.

Могли подтягиваться с бойцом схватившимся за талию, который служил дополительным оттягощением.

Про солнышки, подъемы перевороты и обычные подтягивания я уже не говорю. Они лихо демонстрировали свои способности и требовали от матрасов выполнения упражнений с той же легкостью.

Мы же, проходящие акклиматизацию и период привыкания к новым условиям для организма, не то чтобы прогрессировали, а скорее даже деградировали.

Бегали как загнанные лошади в прериях, силились покорить турник с довольно скромными результатами.

Я сам себя поймал на ощущении, что стал бегать хуже, подтягиваться меньше, чем на гражданке. Так теперь называлась жизнь до флотской службы. И не мог понять в чем дело.

Наш молодой матросский коллектив толком еще не сформировался. Я познакомился с парой человек с соседних коек. Но в целом, в самые первые дни,я мало с кем успевал общаться.

Да и люди то приходили, то уходили в нашу роту молодого пополнения. Кого-то сразу забирали в другие роты, кого-то оставляли. Мы состав переменный. Постоянные тут только инструктора и командир отделения.

Через три или четыре дня один из соседей по койкам в казарме посетовал, что ждал он совсем другого. В фильмах и передаче «Служу Советскому Союзу», которую показывали каждое воскресенье все было по другому:

— Никто стрелять нам не дает, не то что с двух рук, а вообще. Не учат высаживаться с десантных ботов на берег, разбивать ребром ладони кирпичи не учит. Накололи нас по-черному, выходит, тут совсем другая служба.

Он был крайне недоволен и собирался писать рапорт о переводе в другой род войск.

— Я то думал, пойду во флот, возьмут меня в морскую пехоту. Приемчикам всяким научат, рукопашке. Нет уж лучше тогда в тайге где-нибудь в ракетных войсках сидеть. Все одно. Там мороз под пятьдесят, никто не станет заставлять бегать с голым торсом и на турнике до усрачки подтягиваться. Руки к трубе прилипнут, не отлепишь.

Я молчал, сочувственно кивал парню головой, но переходить куда-то совсем не собирался. Во-первых, никого и никогда не водилили в другие войска по его собственноручно написанному заявлению, не предусматривалась в армии такая процедура.

А во-вторых я понимал, что это самое начало. Самая «жесть», так же как и самое интересное впереди.

Не успевали общаться с другими бойцами, потому что во время зарядки не поговоришь. Дыхание собьешь и трындец.

После — сразу завтрак. На него давали так мало времени, что я еле успевал закинуть себе ложкой кашу и выпить залпом стакан чая.

Сначала стоишь в общей очереди, пока дежурные на раздаче суетливо накладывают пищу — стараются, понимают бойцы голодные, а накормить нужно всех.

Но все равно очередь движется медленно у тебя нервяк из-за того, что переживаешь опоздать на занятия на плац.

На плацу, в основном, строевая подготовка и огневая подготовка, которая заключалась в бесконечном повторении сборки-разборки оружия.

Зубрежки названия частей и механизмов автомата, принципов работы и обращении с оружием.

Ребята были с разным уровнем образования и общей подготовки, поэтому к моему великому удивлению, к концу третьей недели были такие, что не могли запомнить названий частей или устройство Калашникова.

Видомо, обучение было рассчитано в том числе и на этих «перцев», поэтому все это многократно повторялось

Единственным разнообразием в этой одинаковой череде матросских будней стали занятия ползком на полигоне.

Лазить по-пластунски у многих в нашей роте получалось лучше чем ходить строем. И старшина роты, по-армейски уничижительно называл нас ужами.

— Рожденный ползать — летать не может, ужи. Опустили жопы! Жопа матраса — отличная мишень для врага. Запомните, ужи! В бою никто не будет целовать вас в жопу. Отстрелят розовую ягодицу на хрен, и все, прощай-прощай, и ничего не обещай! — пародировал песню Лещенко старшина.

В воскресенье спортивные состязания, уборка, и чисто теоретически свободное время с восемнадцати ноль до ужина, когда можно было поспать, если разрешит командир.

Но за все полные четыре недели проведенные здесь поспать ни разу не удалось. Командир отделения не давал. Ни разу. Вместо сна он заставлял нас заниматься подшиванием подворотничка.

Правда, единожды нам повезло. Но не со сном.

В самый первый раз он объяснил нам, как надо правильно подшиваться. Его система имела несущественные различия с тем, как нас обучал адъютант Нечаева.

Командир отделения поведал нам, что есть еще нормальный «морпеховский» способ, но этому нас обучат уже у себя в части, когда нас туда переведут.

— А сейчас, матрасы, будете, подшиваться так, как я вам только что показал. Вопррросы есть? — и тут же не делая паузы сам себе ответил: — вопросов нет!

Достав из рукава часы с хронометром, он подал команду к началу подшивки.

В это воскресенья я проснулся раньше обычного и очень хотел спать, поэтому я решил немного схитрить.

Подшившись раньше других, я закрыл глаза, и надеясь хоть чуть чуть «нагнать» сон, задремал сидя на табурете.

В этот момент я действительно мысленно поблагодарил адъютанта за тренировки и новый освоенный навык подшивания подворотничков.

Я стал засыпать. Надо сказать, что солдаты и матросы в первый год службы учатся спать в любом месте, положении и в любом состоянии.

Но не тут то было, командир отделения не сидел без дела, а прохаживался, сложив руки за спиной и рассматривал у кого, как идут дела. Он направился в мою сторону.

В этот момент я засыпал, и четко помню, как клюнул носом.

Мне даже начал сниться дом с Ба, которая готовила пироги. Будто мне дали отпуск и я приехал домой на побывку.

Как гром прогремел гортанный рык. Короткий, но очень приятный сон прервал гневный крик командира:

— Матрос, Бодров! Охренел? Встать! Смирно! Какого?!.

Глава 5

Как гром прогремел гортанный рык. Короткий, но очень приятный сон прервал гневный крик командира:

— Матрос, Бодров! Охренел? Встать! Смирно! Какого?!.

Я мгновенно проснулся, осмотрелся и обвел окружающих непонимающим взглядом.

— Предъявить китель к осмотру!

Я тут же вскочил и встав по стойке смирно выкрикнул:

— Есть предъявить китель к осмотру, товарищ командир отделения! — при этом я держал его в руке.

Сержант потянулся к кителю и я передал его ему. Он удивленно разглядывал идеально подшитый подворотничок.

Не зная, как прокомментировать увиденное он вертел и рассматривал воротник с каждой стороны.

Потом его будто осенила догадка, лицо его исказилось почти презрительным выражением, и он снова выехал на меня.

— Нет ты правда охренел! Ты что, за идиота меня держишь, матрас Бодров? Подшился заранее, думаешь самый умный?

— Никак нет, — я стоял и смотрел прямо перед собой, — подшил подворотничок вместе со всеми, как было приказано.

— Кому ты вешаешь лапшу на уши, Бодров. Подшился он.

— Могу повторить при вас, товарищ командир, если не верите.

— А ну, давай!

Он сделал резкий рывок и с треском оторвал только что пришитую мной белую полоску от кителя.

— Готов? — он посмотрел на свои часы.

Я кивнул и ответил:

— Так точно, готов!

Все ребята в кубрике прекратили подшивать своё и замерли в ожидании испытания.

— Начали! — наш командир отделения младший сержант Цеплаков дождался пока секундная стрелка встала на «12» и махнул рукой.

Я быстрыми движениями и четкими строчками подшил воротничек за две минуты и десять секунд

Лицо Цеплакова просияло.

— Смотри и вправду не врет! Уважаю! Молодец, Бодров, где научился?

Рассказывать, что подшивать подворотнички перед армией я учился на спецобъекте КГБ я не стал. Не поверили бы, да еще и потом подкалывали бы. Чего доброго приклеиться ко мне какое-нибудь прозвище типа «спецобъект».

Так вот Славе Целуйко, одному белорусу из под Могилева привязалось прозвище «Невопрос».

Все дело в том, что он стал «звездой» нашей роты, потому что был готов с энтузиазмом выполнять незамедлительно любую просьбу или приказ. Что бы его не попросили, он тут же принимался выполнять с фразой «не вопрос».

Он не был лизоблюдом и приживалкой, как могло бы показаться со стороны. Просто добрый и широкой души человек.

— На гражданке, товарищ командир отделения. Старшие товарищи научили, из тех что отслужили или служат, — уклончиво ответил я.

— Хорошие у тебя товарищи на гражданке, спасибо потом им скажешь.

— Уже.

— Что уже?

— Уже благодарю.

— Как ты их благодаришь? Ты здесь, а они там — он неопределенно махнул рукой куда-то себе за спину, в сторону, где по его мнению располагалась моя «гражданка».

— Как? очень просто. Письменно,

— Что значит письменно, матрас? — младший сержант нахмурился и даже немного агрессивно подался вперед. Цеплаков был неплохим малым, просто совсем без чувства юмора и поэтому во всем искал подвох.

— Да, я просто в письме им спасибо написал, вот и все,товарищ младший сержант. Вот и получается, что письменно.

Несмотря на простоту, Цеплаков заботился о своих подчиненных.

Это он настоял, чтобы мы нанесли инициалы на свою форму. «Шоб не скоммуниздили» — объяснил нам командир отделения в самый первый день нашего пребывания в учебке

Для этих целей он послал в каптерку двоих бойцов за раствором хлорки.

Каптерщик, хитрый армянин ефрейтор Тер-Петросян из Еревана долго делал вид, что не понимает, пока не получил пачку «Примы» взамен требуемого.

— Армия — школа жизни! В жизни нужно уметь налаживать контакт со всеми. С начальством, с сослуживцами, местным населенем и даже с каптерщиком Тер-Петросяном. Считайте, что очень дешево отделались. Вы заплатили за этот мудрый урок жизни, который вам никто кромке младшего сержанта Цыплакова не преподаст. Всего пачка «Примы» за золотую мудрость низкая цена' — отвечал он зеленым матрасам жалующимся на то, что они остались без сигарет.

Затем он приказал всем у кого были сигареты скинуться по одной в пользу «пострадавших» за общее дело. У тех вышло еще и с прибылью.

— Вот тебе вторая армейская мудрость! Не имей сто рублей — баба с возу, матросу легче, армейский друг — лучше двух сотен подруг!

Потом Цеплаков проследил, чтобы все нанесли свои инициалы на форму.

Макая спичку в хлорный раствор, на внутренней стороне пояса брюк, на внутреннем кармане куртки, внутри головного убора в строго определённом месте мы написали свои фамилии «чётко, разборчиво и счастливо»! в полном соответствии с требованиями командира отделения.

Наблюдая за процессом он утверждал, что мы начали проживать свои самые счастливые дни в жизни.

Мне кажется, ему действительно в это верилось. И этом не было каких-то парадоксов.

Спроси сейчас у мужиков, служивших в то время в Советской Армии или на флото, про самый счастливый период — уверен многие ответят, что это служба или студенческие годы.

Младший сержант знакомил нас с правилами армейского быта и поведения. Что можно и очень длинным списком чего нельзя.

От него мы узнали месторасположение стратегически важных мест.

Туалета и медсанчасти — как оказалось, эти места оказались единственными, куда мы могли попасть, так сказать, в индивидуальном порядке, предварительно отпросившись у командира отделения.

С помощью Цеплакова мы начали постигать еще одну главную армейскую истину — неписанные правила ношения форменной одежды!

Оказалось, это сложная и занимательная система, в которой нет места мелочам, а точнее, любая, на первый взгляд, мелочь имеет огромное, не побоюсь сказать, сакральное значение.

По внешнему виду опытный взгляд легко определит срок службы военнослужащего, то есть его, так сказать, социальный статус и, соответственно, права и обязанности.

Нам, матрасам, как выяснилось, заморачиваться по поводу внешнего вида было ещё очень рано. Основное требование — естественность. Никаких следов самовольного творчества и разгильдяйства работы.

Для матрасов подгонка одежды по размеру не предусматривалась. Головной убор строго на два пальца выше бровей, никакие вольности типа сдвигания на затылок не допускались.

Ремень — основной атрибут молодого бойца — должен быть затянут так, чтобы между пряжкой и животом нельзя было просунуть кулак. Нарушение этого основополагающего закона каралось немедленно и с большой долей изобретательности.

Могли наказать отжиманиями, приседаниями или ходьбой «гуськом» на корточках с заведенными за затылок руками, кругами по плацу. А могли нарядами.

И все-таки в показном добродушии Цеплакова, было что-то не то. Я пока не мог объяснить себе, что именно

Закончив выяснять, кто меня обучал подшивать воротнички Цеплаков оглядел «кубрик». Обошел всех и оставшись неудовлетворенным результатом велел всем спарывать.

— Запомните и учитесь, матрасы! — он показал на меня.

— Подворотнички, так же как и погоны и петлицы, должны быть пришиты. Погоны и петлицы потом. Сейчас про подворотнички. Так вот, подворотнички должны быть пришиты следующим образом. Первое — точно по месту. Второе — ровно. Третье аккуратно — нигде не должны выглядывать нитки! В случае несоответствия — отрывается и пришивается заново и так до необходимого результата. Матрас Бодров, будет вас обучать этому делу вместо меня! И отвечать за вас тоже будет передо мной. Так что не подведите товарища.

Он окинул взором молчаливое отделение.

— Всем ясно? Вопррросы есть? Вопррросов — нет!

Другой бы на моем месте испугался ответственности, но мне стало даже забавно. Это был вызов.

— Пацаны, — начал я, — Если кто-то знает, как все делать и я ему не указ, то поднимите руки.

Из всего отделения таких оказалось двое.

— Понял, спасибо, обратился к ним, — не загружаю вас, остальные слушайте меня. Это не сложно, а главное действительно важно и полезно. Подворотничок — та ещё зараза, пришивается очень хитро, при этом, несмотря на то, что во время работы с тебя ручьями льётся пот, подворотничок должен остаться чистым!

— Это понятно?

Ребята кивнули

— Второе, вам нужно видеть что вы шьете, поэтому постарайтесь сесть так, чтобы свет попадал вам на руки и воротник, то есть на рабочую зону. По крайней мере в ближайшее время пока учитесь.

Я оглядел внимательно слушающий меня коллектив, состоящий из молодых обритых налысо субъектов.

— Еще будет здорово, если ворот и полоса будут ровно проглажены. Для аккуратного вида подворотничка необходимо сделать ровные стежки. Важно, чтобы игла входила точно в то место, из которого прежде вышла, таким образом можно сделать красивый ровный шов.

Я подходил и показывал каждому, потом просил, чтобы он повторил.

— Длина стежка должна составлять примерно три сантиметра. Это важно, так как значительно ускоряет процесс пришивания подворотничка.

— На хрена этой подрочкой вообще заниматься? — повозмущался один и молодых матрасов.

— Э-э-э, браток. Как известно, уставы писаны кровью. Вся эта военная наука сплошная боль и смерть предыдущих солдат. Подворотничок необходим солдату или матросы, дабы предохранить шею от раздражений и воспалений, вызванных натиранием ее о жесткий стоячий воротник.

Я рассказал, что ворот без подворотничка который, быстро пачкается и засаливается.

Постоянный контакт чувствительной кожи не шее бойца с грязным воротником мог приводить к натиранию вплоть до появления волдырей и чириев.

Белая полоска ткани из стопроцентного хлопка не натирает шею, если меняется она регулярно.

Ну и само собой, чистая белая полоса на вороте говорит о чистоплотности и аккуратности военнослужащего.

Мне повезло: тупых и криворуких в нашем отделении не оказалось и через час все научились вполне сносно подшиваться. Даже те двое, которые по началу отстранились, потом присоединились к общей группе.

Мы пару раз засекли время. Моя команда в среднем могла подшиваться за три минуты. Думаю, что это было абсолютным групповым рекордом на «курсах молодого матроса» новобранцев первой недели.

Пришедший через час младший сержант напустил на себя важности и не стал вслух хвалить отделение. Но по тому, как он пару раз бросил взгляды в мою сторону разглядывая работу матрасов, было видно, что Цеплаков слегка ошеломлен.

— Вы чё? Все что ли на гражданке училось подшиваться, — спросил он недоверчивым тоном и снова оглядел «кубрик»

— Никак нет, товарищ младший сержант, только что научились, — ответил сияющий матрас, тот самый, который поначалу возмущался.

Цеплаков подошел ко мне, медленно оглядел с ног до головы потом задал неожиданный вопрос.

— Может, к нам пойдешь после учебки? В школу Эс-Эс?

— Куда? — удивился я, — я не ослышался Эс-Эс?

— Да не ерепенься ты, все нормально — это аббревиатура. Так сокращенно называют Школу Сержантского Состава.

— Я пока не знаю. Хочу осмотреться. Если можно, я подумаю.

— Чудак человек, — младший сержант хлопнул меня по плечу, — Думай, конечно, думай. Никто не требует от тебя ответа прямо сейчас. Да и это, я загнул, конечно. Ты сначала должен учебку закончить. Не я приглашаю. Офицеры все решают. Но я могу рекомендовать тебя. Мое слово тут что-то да значит.

Он оправился, пижонски проведя большими пальцами по своему поясу за спиной, а потом на животе и по бокам.

— Отделение, слушай мою команду. Ввиду прогресса, достигнутого в процессе обучения, даю вам два часа свободного времени перед ужином. Спать запрещается. Все слышали?

Он почти каждому заглянул в глаза.

— Свободное время, можете использовать для написания писем, приведения одежды и личного имущества в порядок. А так же можно пойти и посмотреть футбольный матч в Ленинской комнате.

Конечно же вся толпа матрасов нашего отделения отправилась смотреть футбол вместе с командирами других отделений, подчиненные которых такой чести не удостоились.

Гордыня большая ошибка. Яд отравляющий разум. Ее другие имена — заносчивость, высокомерие, зазнайство. Злокозненность гордыни заключается в том, что она разрушительно влияет на отношения людей.

Цеплакову стоило бы помолчать или как-то сгладить углы, но его гордыня взяла верх.

Когда другие командиры отделений поинтересовались чем мы заслужили просмотр футбольного матча, то наш младший сержант прихвастнул нашими результатами по подшивке. Мало того что прихвастнул, так еще и соврал.

То ли для важности, то ли для убедительности, объясняющей причины его неординарного приглашения новобранцев на футбол, он сообщил что мы все чуть ли не с первого раза научились подшивать подворотнички за две с половиной минуты.

Сержантский состав не поверил.

— Хорош, свистеть-то…

Один из друзей и сослуживцев Цеплакова нашел в ящике комода нитку с иголкой и молча протянул ее нашему командиру отделения.

Тот не долго думая, передал катушку с иглой мне.

— Покажи.

Ох, не к добру все это было. Не к добру. Но делать нечего. Товарищ младший сержант снял свой китель. Отпорол свой подворотничок и передал мне.

Я дождался, когда «экзаменаторы» засекут время.

Услышав команду, я начал подшиваться, уложившись в минуту и сорок пять по одним часам и минуту сорок девять секунд по другим.

Результат поразил сержантский состав. Они и думать забыли о футболе. Наши ребята из отделения нетерпеливо переминались с ноги на ногу ожидая обещанный матч. Но телевизор все не включали.

— Как фамилия, боец? — с широко раскрытыми глазами спрашивал меня тот, кто не поверил

— Бодров.

— Ну ты даешь, Бодров, клянусь тебе, я сам не умею, так быстро! Так, это что же получается? Наши филонят?

Они переглядывались между собой. Было понятно, что мы являемся свидетелями незримой конкуренции между сержантами.

Некоторые из них отправились к своим бойцам, чтобы провести замеры подшивания по времени. Я даже не хотел представлять степень раздражения и гнева ребят, которых поднимут с кроватей во время сна или оторвут от отдыха в свободное время для того, чтобы начать подшиваться и получать звездюлей за низкую скорость.

Наконец включили телевизор. Я без особого удовольствия досмотрел матч, понимая, что теперь наше отделение станет именем нарицательным среди новобранцев.

* * *

«Благодарностей» долго ждать не пришлось.

В школе молодого матроса, как ни странно я не заметил особых признаков дедовщины. Чего не скажешь о ярко выраженном землячестве.

Самыми безбашенными и дерзкими в учебке считались казахи и чеченцы.

Они проявили себя, не с самой лучшей стороны. Сбившись с самого начала в небольшие земляческие группки, они постоянно ввязывались в стычки, задевавли на пустом месте других ребят и пытались доминировать насколько это позволяли условия и обстановка в учебке.

Утром после зарядки, я по обыкновению отправился в столовую на завтрак. Когда подходила моя очередь в помещение столовой вошла группа казахов.

Я стоял спиной к входу и поэтому не заметил никого, когда один из них намеренно столкнулся со мной.

Он ударил плечом сзади, в тот момент когда я пытался забрать свой завтрак со стола. Хлеб с маслом и кружка чая полетели на пол

— Э,осторожнее, лопух, не видишь люди садятся!

— Ты чё? Совсем оборзел? — спросил второй казах почти двухметрового роста с угрожающе свисающей челюстью.

За казахами двигалось трое чеченцев их можно было узнать по характерному акценту.

— Слышь, а ты Бодров? — медленно растягивая слова спросил один их горцев.

— Допустим, я. Какой вопрос? — я спокойно смотрел ему в глаза.

Казахи начали прессовать одновременно. Они разговаривали одновременно с чеченцами

— Ты это, лопух, насорил здесь, давай убирай!

В таких разговорах смещать внимания с одних на других себе дороже. Нелегко вести две напряженные беседы одновременно, поэтому я проигнорировал казахов, продолжая смотреть чеченцу в глаза.

— Ты, говорят, хорошо подворотнички подшиваешь?

И не дожидаясь моего ответа продолжил.

— Быстро. За полторы минуты.

Он сделал паузу давая мне ответить. Но я лишь слегка улыбнулся.

Он улыбнулся в ответ, так как умеют улыбаться только они — одними зубами, глаза его оставались холодными.

— Значит, будешь подшивать и мои подворотнички.

Глава 6

Он улыбнулся в ответ, так как умеют улыбаться только они только зубами, глаза его оставались холодными.

— Значит, будешь и мне подшивать подворотнички.

— С чего ты это взял? — сказал я и сделал в его направлении полшага вперед. На языке понятном каждому парню того времени это означало, что я не собираюсь уступать.

— С чего я взял? Тебе люди вопрос задали, ты что глухой?

Мой оппонент тоже не сбавлял оборотов.

Они собирались вначале перекрестно загнать меня в словесную ловушку, а потом предъявить претензии. Не на того напали.

— А ты что, с темы съезжаешь? Люди, если они люди, подождут. Ты вопрос мой слышал?

— Чё? — протянул здоровый казах, схватил меня за рукав и замахнулся, — Чё значит «если люди»?

Дежурный прапорщик, молодой, лет двадцати трех — двадцати пяти, скорее всего выпускник ВУЗА прошлых годов, закончивший школу прапорщиков и получивший недавно своё звание увидел, что атмосфера между нами накаляется и тут же подскочил к нам.

— Отставить!

Казах отпустил меня.

— Что у вас происходит? — он нервничал, но почему-то решил обратиться именно ко мне, — матрос, я вас спрашиваю!

Я оправился и встав по стойке смирно, но продолжая смотреть в глаза чеченцу ответил прапорщику:

— Вот этот товарищ матрос так спешил, что нечаянно обронил свой завтрак.

— Который?

И тут чеченец будто сломался. Он отвел взгляд в сторону и что-то злобно прошипел на своем.

Я не ответил.

— Повторяю вопрос, который?

Мы все молчали. Когда чеченец отвернулся я стал смотреть на подскочившего прапора.

— Этот? — он указал на казаха, но не получив ответа перевел указательный палец на чеченца, — спрашиваю, этот?

Я снова молчал.

— Фамилия и звание, боец?

Младший лейтенант вытащил блокнот и химический карандаш.

— Матрос, Бодров.

— Фамилия звание командира отделения.

Я назвал. Он записал, потом потребовал того самого у моих неприятелей. Ими оказались Зокоев и Жанбаев.Закончив записывать он как-то смягчился и почти по-отечески запричитал:

— Ну что вы как дети малые, в песочнице? А? Игрушки все поделить не можете, уже взрослые мужчины, вам скоро по двадцать лет стукнет. Дежурный!

К нему подскочил боец в белом халате.

— Навести порядок, — он покачал головой, — уж не обессудьте товарищи, но каждый из вас останется без завтрака. Навести порядок!

— Есть!

Хорошо, что он не заставил нас убирать оброненный завтрак и перевернутую кружку с разлившимся чаем. Тогда избежать драки было бы невозможно. Со всеми вытекающими и втекающими. Дежурный зло сверкая глазами в нашу сторону, принялся убирать.

— Так, товарищи матросы. Вот, что я вам скажу. Вы у меня, вот где, — он похлопал ладонью по блокноту, — На первый раз, я вас прощаю. Но чтобы я вас больше вместе никогда не видел. Вы все из разных отделений. Увижу пеняйте на себя. Никому не позволено нарушать Устав. Тут же рапорт о происшествии ляжет на стол командира учебной части. Вопросы есть?

Он сделал паузу, как полагалось и не услышав вопросов, скомандовал:

— Разойтись!

Всю эту картину наблюдали все три отделения. Наши ребята довольно улыбались, глядя на то, как я ухожу, в отличии от молодых матросов из двух других отделений. По мнению наших ребят счет — один:ноль.

В мою пользу. Зокоев и Жанбаев просчитались.

Это они затеяли разборки, им не удалось меня запугать или сломить мою волю, они выбили из рук еду, но сами остались без завтрака.

А я прекрасно понимал, что все только начинается. Конечно же нам предстоит еще серьезно схлестнуться.

Мы выходили из здания столовой, когда Зокоев тихо, сквозь зубу процедил мне на ухо так, чтобы не услышал провожающий нас взглядом прапорщик.

— Я тебя еще заставлю пожалеть об этом, будешь у меня на коленях просить, чтобы я тебе разрешил воротник свой подшивать.

Я ему ничего не ответил. Снова улыбнулся, так чтобы это было ему видно. Во весь рот от души.

Прапор вышедший на крыльцо столовой, которую мы называли по-морскому «камбузом» зорко следил за нами.

Мы разошлись в разные стороны. Я отошел к брусьям и, взобравшись на них, уселся.

Зокоев и Жанбаев стояли по ту сторону плаца. Когда прапорщик развернулся, чтобы зайти в «камбуз». Жанбаев поспешил продемонстрировать угрожающий жест.

Сначал он с громким шлепком вдарил сжатым правым кулаком себе в левую раскрытую ладонь, грозно глядя в мою сторону.

А потом попытался продемонстрировать жест, означающий отрезание головы. Это когда большим пальцем ведут от одного уха по горлу к другому уху.

Но ровно на половине пути большой палец застрял.

Прапорщик был не прост. Он остановился, и, будто имея глаза на затылке, резко обернулся, чтобы посмотреть, что происходит в данный момент между нами.

Жанбаев остановил палец и стал делать вид, что у него зачесалась шея. Он выглядел настолько нелепо, что я не смог удержаться и рассмеялся в голос.

Это не осталось незамеченным. Прапор строго взглянул в мою сторону, мотнул головой и выдал короткое восклицание:

— Кхех!

Затем он скрылся в тени прохода. Жанбаев смотрел на меня волком, но не рисковал повторить угрозу.

К этому часу, время приема пищи подошло к концу и из прохода повалили молодые матросы.

Они по очереди подходили ко мне, улыбались и дружески хлопали по плечу. Кто-то принес хлеба намазанного маслом. Правда чая мне попить не удалось. Перекусив всухомятку на ходу, я вместе с остальными ребятами быстрым шагом направился на построение.

В тот день нас ждало первое занятие по тактической подготовке.

Чтобы разогреть интерес к занятиям командир отделения младший сержант Цеплаков во время пробежки загадочно пообещал, что мол, сегодня, возможно начнем осваивать боевую технику.

Кто-то из новобранцев спросил, а будем ли мы ложиться под технику на ходу между гусеницами? Командир отделения неопределенно ответил, что обязательно будем.

После завтрака нас вывели легкой трусцой в поле. Перед строем командир учебной части, показывая на неясные очертания оборонительных укреплений пояснял, что все это сделано руками таких же призывников, как и мы.

В очертаниях угадывается сложная восьмигранная бетонная конструкция кругового ДОТа. С какими-то срезанными верхними гранями, больше напоминающий половину футбольного мяча из шести и треугольных элементов. Только полностью серого цвета.

Полковник с серьезным видом сообщил, что нам еще рано заниматься такими сложными задачами, поэтому обучение имеет усложняющиеся этапы. Но со временем мы научимся строить такое «диво дивное».

Командиры отделений, видя наши кислые рожи, с трудом сдерживали смех. Стало ясно, что домашней заготовке — байке про «боевую» технику не один год, и каждый новый поток новобранцев с легкостью покупается на эту ерунду.

Огласив задачу — освоить рытье окопов и траншей при помощи саперных лопат, командир учебной части удалился в сторону штабного УАЗика без тента.

«Нормальное» занятие. Матрасы разочарованы. Командиры отделения вручили каждому «технику» — саперную лопату и отправили роту на заготовку дерна и последующую подготовку места для рытья окопов.

Других отправили в лес за бревнами.

Я попал в группу «копателей». Часть солдат лопатами копали дерн, другая складывала из него «бруствер». Копать нужно лежа, а носить пригнувшись имитируя скрытность.

Постепенно моя новая «хэбэшка» становилась черной от земли и пыли. Утром приходится одевать её же. Под хэбэшкой есть нижнее бельё — оно меняется после помывки в бане, но не каждую неделю.

Минут через тридцать пот смешанный с пылью создал дискомфорт. На коже по всему телу липкая пленка, которая раздражает и чешется.

Лицо и руки грязные: вытирай — не вытирай, все копающие матрасы выглядят, как черти из табакерки. Черные лица, как у негров и белые зрачки глаз.

Под слоем чернозема начался пласт глины. Липкий и упругий настолько, что для того, чтобы загнать в него лопату наполовину длины нам требовалось потратить огромные усилия. Из глины нужно было вырубить относительно правильные по форме кирпичи.

Практически ни у кого это не получалось, но инструктора закрывали на это глаза.

Через час нам дали пятиминутный отдых на оправку и перекур.

До сих пор не понимаю, каким образом все мы, новобранцы школы молодого матроса синхронизировались и умудрялись все вместе строем ходить по малой нужде.

Сейчас даже смешно вспоминать, как девяносто матросов-новобранцев одновременно по команде освобождали мочевые пузыри на траву у обочины грунтовой дороги.

После перекура мы поменялись местами.

Теперь работа лопатой в липкой и тяжелой глине мне показалась волшебным подарком судьбы по сравнению с перетаскиванием дерна и глиняных кирпичей.

Через десять минут спину начало саднить так, что мне казалось, что никогда в жизни я больше не смогу ее разогнуть.

Благо те, кто теперь копал из-за усталости выдавали кирпичи медленнее, чем часом раньше

Я понял в чем была наша ошибка. Мы слишком рьяно взялись за работу. Взяв высокий темп, мы скоро выдохлись.

Я полузнаками, полунамеками показал, чтобы те, кто копает не спешили.

Командиры отделений болтали, лежа на травке в сторонке и лишь изредка поглядывали в нашу сторону.

Но наша совместная работа оказалась цветочками по сравнению с «лесорубами». К концу второго часа они, взмыленные, с вздувшимися волдырями на руках, почти ползком выволокли из леса бревно средних размеров.

Мы прекратили работу. Вид наших сослуживцев был настолько жалок, что мы бросились им помогать.

За ними присвистывая шел командир их отделения. Он явно ни разу не притронулся к бревну и не собирался им помогать.

— Ребята, бляха-муха! Я русский бы выучил только за то, что им материться весьма хорошо. Смотрите какое милое бревнышко мы вам приперли!

Наши инструктора встали посмотрели на людей разразились хохотом

— Небось сами выбирали?

— Сами.

— А ты им другое предлагал?

— Предлагал, что я изверг какой? Но они решили это тащить. Даже сухостой предлагал, но они ни в какую.

Фокус заключался в том, что одного отделения состоящего из четырнадцати человек было недостаточно, чтобы донести его.

Люди срубили сырое, сбили ветки сучки, потеряли кучу времени, а протащив половину пути не решились бросить. Ведь столько работы проделано.

Простая психология.

Мы помогли дотащить бревно до места.

— Пока вы рубили и тащили, ваши друзья окопы может вырыли бы за это время, но дальше их в клочья разнесет артиллерия.

Это было неприятно слышать. Звучало как издевка. А самое отвратительное заключалось в том, что над последней «шуткой» громче всех смеялся Цеплаков.

— Товарищ младший сержант, разрешите обратиться.

Я повернулся в сторону Цеплакова взял под козырек.

— Валяй обращайся.

— Товарищ командир отделения, вы здесь видите артиллерию? Я нет. Вы не считаете, что это чересчур? Люди служить и учиться прибыли, а не калечиться.

— Что? — у Цеплакова глаза на лоб полезли, — да, я тебя…

Но он тут же заткнулся увидев, что сотня хмурых матросских глаз рассматривает его в упор и ждет ответа на мои вопросы.

— Так, перекур окончен. Всем кто, считает, что ему нужна медицинская помощь, подходите к аптечке, обработаем волдыри. Остальные продолжают рыть окопы.

Он посмотрел на меня испепеляющим взором.

Прекрасный день. Я посмотрел на небо. Сегодня нажил себе новых врагов.

Сначала в лице Зокоева и Жанбаева в основном благодаря хвастовству Цеплакова. Теперь и сам командир отделения будет мне мстить по-тихому за мою матросскую дерзость.

На самом деле, это был просто призыв к человечности. Сержанты в учебке «забурели» и потеряли чувство меры и уважение к человеческой личности.

Каким бы ты ни был начальником нельзя относиться к людям как к мясу.

Мог ли он мне насолить? Еще как. Вчера он приглашал меня в «СС», меня еще раз передернуло от того, что кто-то уже в те времена решил назвать «Школу сержантского состава» таким манером, а завтра он найдет с десяток поводов отправить меня на губу.

Взять вот хоть наш диалог состоявшийся минуту назад.

Наплевать. Солдатенко с Шельмой пострашнее противники.

Этот еще совсем салабон. Возгордился своей властью, но он не понимал, что власть в армии без реального уважения бойцов не просто разрушает, она заставляет деградировать и тупеть.

Потому никакого иного способа воздействия на подчиненных, кроме как орать не остается.

Отсюда и берутся крикливые тупорылые солдафоны, использующие глотку, как универсальный инструмент управления. Но и он у них работает в одном случае из десяти.

Я же понимал, что, конечно, лучшая стратегия в жизни это сотрудничество с другими. Конфликт всегда проигрышен. Даже если ты в нем победишь. Нужно стараться не доводить до конфликта.

Но иногда и своё достоинство дороже — его никогда нельзя ронять, и конфликта не избежать. Как в случае с Зокоевым и Жанбаевым. В этом случае лучшая стратегия спокойствие.

Оба моих новых врага такие же люди как и все. Из плоти и крови. Их модель поведения часто вводит других в заблуждение. И это тоже психология.

В прошлой жизни я повидал множество таких. Их конек страх. Надо отдать должное, они умеют мастерски владеть интонацией, мимикой.

Скоростью и тембром речи. Когда надо они снижают скорость речи, так, что заставляют ждать продолжения их предложений.

А иногда говорят быстро, так чтобы мозг не успевал разобрать. Все эти «улыбки зубами» оттуда же. Это простая психология.

Все их действия и слова построены так, чтобы вызывать страх. Если не хватает слов, они прибегают к тактильному контакту, беря какую-нибудь часть одежды противника в «щепотку».

Делается это как бы брезгливо, чтобы вызвать стыд в сознании оппонента.

Они сильны до тех пор, пока видят, что их бояться. Они словно питаются этим страхом.

Но когда ситуация складывается не в их пользу, и они чувствуют, что на них и на все их ухищрения класть хотели с прибором.

То весь этот апломб исчезает. Если они сильны или пришли толпой, то бросаются в схватку. Если слабы, то растворяются.

Я знал, что они сегодня придут толпой. Они уже почувствовали, что я их не боюсь.

Мой козырь в том, что они предсказуемы почти на сто процентов. Поэтому я их буду ждать.

Не то, чтобы я был на них как-то по особому зол. Нет. Но людям надо объяснить несколько важных вещей.

Во-первых, они все таки лишили меня завтрака и должны ответить за это. Во-вторых? здоровому казаху не следовало меня называть «лопухом».

Все-таки с незнакомыми людьми нужно обращаться вежливо. Ну и в-третьих, человек обещающий поставить меня на колени должен на личном опыте убедиться, что это невозможно.

Глава 7

Не то, чтобы я был на них как-то по особому зол. Нет. Но людям надо объяснить несколько важных вещей.

Во-первых, они все таки лишили меня завтрака и должны ответить за это. Во-вторых? здоровому казаху не следовало меня называть «лопухом».

Все-таки с незнакомыми людьми нужно обращаться вежливо. Ну и в-третьих, человек обещающий поставить меня на колени должен на личном опыте убедиться, что это невозможно.

* * *

Вечером перед ужином мы отправились в умывальную комнату, расположенную рядом с кубриком. Нам дали возможность смыть с себя грязь.

У умывальной комнаты была одна особенность, командир учебной части был помешан на том, чтобы все блестело и обычные советские краны всегда должны были быть начищены до сумасшедшего блеска.

Сержанты покрикивали на матрасов и требовали, чтобы те, кто умывалася не оставляли за собой грязных разводов на белых с черными кантами эмалированных раковинах.

А это убийственно влияло на скорость движения очереди. На десять слабо текущих кранов — напор никакой, больше сотни желающих.

Я находился где-то в середине очереди и с грустью осозновал, что скорее всего не успею умыться и простирнуться до ужина.

В учебке привыкаешь к духу казармы. Не в смысле атмосферы, а смысле запаха. Придя с гражданки, будущие солдаты и матросы на своей одежде и коже в первые дни все еще несут «запах свободы». Это и одеколоны, и кремы для бриться, и душистое мыло.

После прибытия, во время получения формы у будущего матраса все это изымается, а вместо ему выдается кусок солдатского хозяйственного мыла.

Человек начинает привыкать к армейским запахам. Это и кисловатый запах портянок, потных мужских тел и сырой одежды пропитанной им же.

Я всегда старался держать форму в чистоте и стирать ее в умывальнике при первой возможности. Правда сушить одежду было негде и наутро приходилось надевать влажную.

Стирал я тем самым куском хозяйственного мыла, его помощью мы еще мылись и брились.

Отдельно матрасы привыкали к едкому запаху хлорки в гальюне, вызывающей резь в глазах, которая служила единственным видом бытовой химии.

Но после пары тройки дней организм перестраивается и матрас перестает все эти резкие запахи замечать.

Зато начинаешь по-особенному обонять «гражданские» запахи. Нюх предельно обостряется.

И если мимо проходит офицер, надушенный мужским одеколоном или женщина, жена офицера, работающая в части, которая просто помыла руки каким-нибудь «земляничным» мылом или мылом «балет», то такой запах может еще несколько часов ощущаться и держаться в памяти.

А однажды, в часть приехала дочь одного полкана из штаба. Запахло женщиной, в самом хорошем смысле, как в том итальянском фильме, перевранном американцами.

Она не была красавицей, клянусь, но когда она появилась на территории все матрасы, в том числе и я, учуяли что в нашу сторону направляется молодая женщина.

Мы ее не видели, как тот слепой полковник, но ощущали божественный аромат ее духов за пару минут до ее появления.

И при том, что она была полновата, и на гражданке я вряд ли обратил бы на нее особое внимание, но тут все отделение не сговариваясь ожидало ее появления.

Как голодные волки или даже как акулы в океане, почуявшие кровь, матрасы резко повернулись на источник мужского вожделения.

Она шла метрах в двухстах, в сторону плаца. Точнее прямо-таки, плыла, призывно, словно на волнах, покачивая бёдрами. И чем ближе она была, тем сильнее аромат ее духов ощущался и сводил с ума молодых матросов школы.

Я до сих пор помню запах её духов. Странно, что от других женщин, работающих в учебке, вообще ничем не пахло.

Может им запрещали мужья? Чтобы не будоражить и так импульсивную психику молодых бойцов.

Я стоял в очереди и думал, чем мне пожертвовать ужином или чистотой? И решил принести в жертву еду. Конечно, ложиться спать голодным не самое приятное занятие

Готовили в учебке более менее, но не сильно разнообразно. Меню повторяющееся изо дня в день.

Масло утром по норме, хлеба два куска белый и чёрный, каша без мяса, четыре куска сахара, чай.

В обед суп, каша, вареное сало. Вроде должно было быть мясо, но я его там ни разу не видел. Кисель, хлеба три куска.

Ужин картошка с капустой, кусок рыбы, хлеба два куска, чай сладкий.

По воскресеньям к завтраку добавляли по два куриных яйца.

Больше всего мне было жаль пропустить не рыбу с картошкой и курицей, а хлеб

То ли воздух был такой и высокая физическая нагрузка в «учебке», то ли действительно мука была особая, как говорили между собой повара, но такого вкусного хлеба я больше нигде не ел.

Как я и предполагал, ужин начался раньше, чем подошла моя очередь к раковине. Уставшие и измочаленные матрасы потянулись в столовую, освобождая умывальники.

Цеплакова нигде не было видно, хотя он всегда водил нас строем на «камбуз».

Через минуту в умывальной комнате остались только я и сухощавый неразговорчивый парнишка из соседнего отделения. Я хорошо запомнил его, когда мы таскали «глиняные» кирпичи.

Он стирал свою форму совершенно не обращая внимания на происходящую суету.

Я подошел к умывальнику и скинул одежду по пояс, оставшись в штанах и сапогах. О степени своей «загаженности» и «запыленности» можно было только догадываться.

Зеркала в помещение не отсутствовали. То ли их не было вообще, то ли побили предыдущие призывы.

Поэтому те кто брился таскали с собой осколок зеркала.

Струйка воды была слишком слабой, но я все же залез под нее для того чтобы отмыть верхнюю часть тела.

Даже ледяная вода из под крана была блаженством, и даром небес, помогающим избавляться от липкой черной грязи.

Я попробовал посмотреть на соседа и заметил, что парнишка краем глаза зафиксировал какое-то движение. Он отмывал свою форму и скосился в мою сторону на какое-то мгновение.

Я понял, что был трижды прав, когда ожидал нападения на себя со стороны Зокоева и Жанбаева.

Единственное я ошибся с прогнозом по времени. Я думал, что они начнут после ужина. Но, наверно, они решили, что лучше ситуации, чтобы устроить мне темную у них не будет.

— А это что за чушка? — услышал я возглас за спиной.

Здоровый Жанбаев подскочил ко мне сзади и обхватил мой торс своими огромными ручищами, так, что мои руки оказались прижаты к телу.

— Давай пошел отсюда, быстро! — кричал Зокоев парню справа, который остановился, перестал умываться и молча наблюдал за происходящим, — а то сейчас и тебе голову сломаем.

Я мог работать только ногами и головой. Нельзя давать им опомниться, я уже успел насчитать четверых. Два казаха и два горца.

Резкий удар сверху вниз пяткой по носку сапога, по пальцам ног Жанбаева, я сопроводил мощным тычком затылком ему в нос. Он взревел от боли, но не разомкнул объятий.

Сейчас ты у меня пожалеешь и о лопухе и вероломном нападении сзади. Я согнул обе ноги в коленях и со всей дури, прям что есть мочи оттолкнулся от стены.

Мы с Жанбаевым буквально полетели. Спинами назад. Я даже удивился силе своих бедер.

На стене за спиной моего противника находились крючки для полотенец. Для парней среднего роста примерно на уровне глаз, для двухметрового Жанбаева самое оно, на уровне плеч.

Когда мы с силой врезались в крючки, точно он своей спиной, то он просто хрипло простонал:

— Ох, сука!

И оставил меня, разжав свои бульдожьи объятия. И вовремя. Потому что второй парень, азиат, земляк Жанбаева попытался отвесить мне правый крюк.

Я ловко поднырнул под его удар. И выбросил левый кросс.

В это время я услышал два коротких удара в область чуть ниже грудной клетки в самый верх солнечного сплетения. Кто знает этот булькающий удар ни с чем не перепутает это звук

— Угхм! Угхм! — выскакивал воздух из легких одного из горцев. Это был Зокоев.

Мой сосед с ходу ввязался в бой. Он проигнорировал его угрозы.

Ого! прекрасный правый в «шапку», чуть выше виска. Зокоева закачало и его прямые ноги начали выписывать «восьмерки». Тело при это наклонилось, руки были подняты в каратисткую стойку. Он сделал два-три шага на негнущихся ногах, а потом уплыл назад, нелепо рухнув у моих сапогов.

Не только удары соседа достигли своей цели. Мой кулак совсем легко коснулся челюсти нападавшего, который мотнул головой, продолжая траекторию моего удара.

Мне показалось, что я увидел, как полетели брызги. Был ли это пот нападавшего или вода с моих мокрых рук не понятно. Но можно сказать, что это было чрезвычайно красиво.

Через мгновение он опрокинулся назад. В это время Жанбаев превозмогая боль попробовал ударить меня, но был встречен прямой двойкой заставившей его отступить и присесть на корточки с разбитыми губами.

Он прикладывал пальцы своей ладони к окровавленному рту, потом едва отведя ее, цокал рассмаотривая свою кровь.

При этом он что-то тихо бурчал себе под нос, я подозревал, что он матерился, но не стал придавать этому значения. Было такое впечатление что гигант шокирован, тем что впервые за много лет ему кто-то сумел отвесить люлей.

Оставался четвертый горец, который уже не решился атаковать одного из нас и с каким-то сложно выговариваемым криком бросился к выходу.

Он скороговоркой выпалил фразу означающую, что нам «писец», что живыми нам не уйти, что мы должны ждать, пока он приведет толпу своих земляков.

Но толпе земляков избить нас было не суждено, потому что он сходу налетел на того самого прапорщика, который развел нас утром.

Горец пытался прошмыгнуть мимо, но был пойман.

— Отставить! Так, что здесь происходит? — схватив за рукав убегавшего.

Он оглядел диспозицию и моментально понял, как происходила схватка.

— Ой посмотрите на этих красавцев, нет ну надо же, какие вояки.

Он указал рукой на пытавшегося встать Зокоева и второго казаха, который уже пришел в себя и хлопая ресницами силился понять, что же такое с ним и его друзьями произошло.

— Все же не успокоились? Решили темную устроить? Отомстить? Ха-ха, нормально они вдвоем вас четверых отделали. Вот это поворот.

По всей видимости под «двоими» он имел в виду нас.

— Мама дорогая, в тебе сколько веса боец? — он с удивлением смотрел на Жанбаева, — килограмм сто двадцать?

— Сто семнадцать… — почти обиженно прохрипел в ответ матрос из казахстана.

— Ну ты здоровый конь! — прапорщик восхищенно переводил взгляд с меня на парня, который ввязался в драку на моей стороне, и не понятно к чему выдал четверостишие — Если б я имел коня, это был бы номер! Если б конь имел меня, я б наверно помер! Сто семнадцать против восьмидесяти?

— Ну что сразу коня, товарищ прапорщик? — встал прикрывая свои разбитые губы

Прапорщик подошел присел на корточки к Зокоеву.

— Встать можешь? — он протянул моему противнику руку.

Тот кивнул и попробовал встать самостоятельно отказавшись от помощи.

С большим трудом ему это удалось.

— Значит драться любите, — констатировал прапорщик, переключив свое внимание на второго казаха, — прекрасно. Просто прекрасно. На ловца и зверь бежит. Увечных, надеюсь, нет?

Мне казалось, что нас ожидает строгое взыскание, ведь по драка — это серьезное нарушение уставных взаимоотношений и серьезный дисциплинарный проступок.

Нас спалили с поличным можно сказать разбитый иблет Жанбаева живое тому доказательство.

Но судя по всему прапорщик даже и не думал нас всех наказывать.

— Боец должен уметь защищать свою честь, достоинство и здоровье. Иначе что он за боец? Верно, товарищи матросы?

Я переглянулся с моим «боевым» товарищем. Он протянул мне руку и представился

— Сергей.

— Максим.

В коридоре послышались возбужденные голоса. Несколько человек направлялось в умывальную комнату.

— Где они?

Услышал я крайне возбужденный голос младшего сержанта Цеплакова

— Ну этот Бодров! Ох, он у меня получит, по-лу-чит! Я его просто размажу! Он еще пожалеет, что на это свет родился! Я ему покажу, как драки устраивать.

Понятно, кто-то настучал. Я готовился встретить его с высоко поднятой головой и улыбкой.

Чеченцы и казахи смотрели на меня с удивлением. Они не ожидали, что я готов противостоять сержанту.

Цеплаков влетел в умывальную комнату с криками:

— Бодров, равняйсь, смирно!

Он еще толком не видел меня, не разобрался в ситуации, но уже пытался давить психологически.

Неожиданно прапорщик перегородил ему дорогу, выйдя из-за угла и встав между нами и ним.

За Цыплаковым двигались другие сержанты, видимо они спешили понаблюдать за сценой моей экзекуции. Но вышел облом, потому что прапорщик тут же одернул Цеплакова.

— Отставить, размазывать и показывать.

Он стоял и усмехался сквозь свои густые усы, как у молодого Михалкова. Он даже был на него чем-то похож.

Цыплаков неуверенно остановился, потом взял под козырек.

— Есть…

— Я их забираю. Драки никакой не было. Верно товарищи матросы?

Мы все, даже казахи, дружно закивали головой. Сержант недоуменно как баран на новые ворота вылупился на прапорщика.

— То есть, как забираете, товарищ прапорщик?

— А вот так забираю.

— Всех?

— Всех до одного.

— Разрешите обратиться?

— Разрешаю, обращайтесь товарищ младший сержант.

— А можно поинтересоваться куда забираете?

— Они будут представлять нашу роту на соревнованиях по рукопашному бою. Я тут, как раз днем личные дела некоторых из них просматривал. Интересные экземпляры.

Он посмотрел на сержанта.

— Еще вопросы есть?

— Никак нет

— Тогда завтра после завтрака, пришлешь их ко мне, вместо тактической подготовки. С приказом командира части ознакомишься позже. И да. Чтобы никаких выкрутасов с разборками перед сном. Люди мне нужны отдохнувшими. Понятно.

— Так точно, товарищ прапорщик.

— Ну вот и отлично, кстати дай людям время помыться и постираться после тактической подготовки, а то что это у них за вид?

Он указал на почерневшие гимнастерки.

— Так точно, товарищ прапорщик.

Сказать, что я увидел разочарование на лицах сержантского состава — ничего не сказать. Они явно рассчитывали на реванш за мою сегодняшнюю моральную победу.

В коридоре снова раздались голоса и топот ног.

— Атас, наших бьют! — кричал знакомый голос соседа по койке, Игорька из Свердловска. Это уже ребята узнав, что у меня возник конфликт бежали на выручку после ужина. Кто-то свистел, кто-то громко улюлюкал.

— Эй славяне!

Они ввалились в умывальную комнату гурьбой, человек в пятнадцать, едва не сбив сержантов стоящих на пороге. Задние напирали на передних, не видя, что именно происходит.

Они шумели пока н услышали рык прапора.

— Отставить, разойтись!

Прапорщик обернулся ко мне с улыбкой подкрутил свой ус, хитро посмотрел на меня потом на моих бывших уже противников и довольно промурлыкал себе под нос, словно кот, объевшийся сметаны:

— Это я вовремя сегодня вас выцепил, вовремя, — потом развернулся к толпе, сдвинул брови и еще раз строго приказал: — Разойтись! Я сказал!

Матросы видя, что драки нет сначала пропустили прапора, потом начали неуверенно разворачиваться и выходить.

За ними стали уходить сержанты. Словно приплюснутый Цеплаков втянул шею в плечи и не поднимая на меня глаз сказал миролюбивым тоном:

— Вы это, смотрите мне тут, без драк. И приведите себя в порядок до отбоя.

Затем он развернулся и вышел.

Я ждал, что горцы и азиаты скажут что-то типа того, что «сочтемся в следующий раз». Как правило такие ребята пытались навязать свое доминирование в мужском коллективе не один раз, но они молча с достоинством покинули помещение.

Не похоже было, что они испугались, «превосходящих сил противника», то есть наших ребят из отделения. Я таких знаю. Так же они вряд ли боялись сержантов с прапорщиком.

Это было что-то типа демонстрации «мы уходим не сломленными, а дальше посмотрим». На всякий случай, ночью лучше не спать.

Я поблагодарил Серёгу за помощь.

— Да о чем ты? Ты же тоже за меня впрягся бы? Откуда сам?

На этом вопросе я понял, что обрел нового друга.

Глава 8

На всякий случай, ночью лучше не спать.

Я поблагодарил Серёгу за помощь.

— Да о чем ты? Ты же тоже за меня впрягся бы? Откуда сам?

На этом вопросе я понял, что обрел нового друга.

* * *

Перед отбоем я успел постираться и отмыться.

Наше отделение столпилось вокруг меня. Кто-то из ребят притащил пачку печенья, у второго была бутылка лимонада «Колокольчик» с серповидным ярлыком, на котором была написана цена без стоимости посуды составляла пятнадцать копеек.

Шут его знает откуда он сумел достать его, а главное, как сохранить. В магазине на территории части такого не продавали.

Молодые матрасы знали, что я не попал на ужин и угощали меня всеми этими яствами, казавшимися в тот вечер пищей богов.

Мы пустили бутылку по кругу и каждый присутствующий делал по небольшому глотку прямо из горла, так, чтобы лимонада хватило на всех.

Здесь не было места брезгливости или жадности, это был древний сакральный солдатский ритуал «преломления хлеба». Мы все чувствовали себя братьями.

Вечернее построение на плацу. Дежурный по роте, построив роту, доложил старшему по званию о построении роты на вечернюю поверку. На этот раз обошлось без головомойки, придирок и нотаций.

Заветная фраза «Рота отбой!», как всегда дополнилась окончанием: «Отдыхайте, мужики, дембель стал на один день ближе», обычно сержанты и старшины смеются на этом моменте.

В этот вечер, никто не смеялся. Я чувствовал, что инструкторы очень злы на нас и на меня в частности, за сегодняшние события.

Ряды коек, расставленных так плотно, что между двумя соседними едва помещалась тумбочка, занимали пространство.

Невыносимо хотелось спать. Ноги и тело ныли от усталости.

Если бы я имел возможность обливаться холодной водой, чтобы привести себя в во взбодренное состояние, то я был бы счастлив. Но ее не было.

Расположившийся через две койки, Серега посмотрел на меня и поняв ситуацию заглянул куда-то в недра своей тумбочки извлек небольшой аптечный пузырек.

Мне его передали. Это было спасением. Нашатырный спирт, выделяющий резкий запах, заставлял извлекать запасные ресурсы нервной системы.

Я открутил крышку и чуть вдохнул. Сон действительно сняло, как рукой. Но это временно, через какое-то время снова потянет спать. Главное выдержать до рассвета, там мозг сам переведёт тело в резервный режим.

Серега, удовлетворенно кивнув головой, откинулся на свою подушку.

Главное не заснуть до следующего занюхивания.

Кроме нашатыря у меня был короткий, сантиметра три в длину, кусок кожаного солдатского ремня, который я раздобыл днем, понимая, что он понадобится ночью.

Закинув его в рот, я начал его жевать, вместо жвачки. Ощущение не из приятных, но это именно то, что нужно.

Обычно я засыпал мгновенно, укрывшись влажной простынёй, немного защищавшей тело от колючего шерстяного солдатского одеяла.

Сегодня я убрал простынь, чтобы дискомфорт от соприкосновения с одеялом тоже помогал бороться со сном.

Остальные матрасы легли в свои койки. Солдаты уже приучились засыпать мгновенно не теряя ни секунды драгоценного сна. Оно и понятно.

В учебке всплывают два постоянных желания: есть и спать.

Как там? Деревья умирают стоя? Это про нас. Спасибо, что хоть в караул не посылают, это был бы полный полярный лис.

По кубрику понеслось посапывание с похрапываниями. Та еще какофония. Как-то я ее раньше не слышал, сразу отрубался.

В первый час ничего не произошло. Матрасы все мирно спали, я пару раз посмотрел в сторону Сереги, по-моему он тоже заснул.

Примерно в половине второго я заметил две тени крадущиеся ко мне. По мере приближения до моего обоняния донесся неприятный запах.

Я притворился спящим. К моей койке подкрался Цеплаков с еще одним сержантом, он подождал некоторое время, чтобы убедится в том, что все, в том числе и я, спят.

Помедлив, он заложил что-то к дальней стенке моей тумбочки и мерзко ухмыляясь удалился на цыпочках.

* * *

— Рота, подъём! Строиться! В коридоре, — я узнал голос Цеплаков, — Быстро, быстро, матрасы!

Пронзительный голос заставил вздрогнуть. Казалось, что ночи и не было. Я все же под утро немного прикорнул. А казалось что и вовсе не спал.

Вроде бы рассвело только что.

Быстро сообразив, где нахожусь и, что сейчас происходит, я откинул одеяло и вскочил на ноги. Но притормозил с одеванием.

Проходы узкие, я видел, как двое бойцов спросонья больно столкнувшись лбами с соседом напротив, к удовольствию, сержантского состава, морщились и терли только что полученные шишки.

Тут же рядом двое других, не уступив дорогу в узких проходах невольно толкались пытаясь протиснуться в коридор.

На неполных двух метрах площади сложно разойтись двум взрослым мужикам, которые хватали с табуреток свои шмотки, и судорожно пытались одеться.

Наконец, матрасы кое-как справились с этим и ринулись в коридор, по дороге уворачиваясь от сержантских сапогов.

Я выходил последним. Получилось так, что я перемешался быстрым шагом застегивая свой ворот. В отличии от тех молодых матросов, что бежали мое движение выглядело неторопливым.

Один из инструкторов решил отсчитать последние пять секунд.

— Сорок, сорок один, сорок два… — ехидные взгляды сержантов

На счете «сорок три», я уже стоял по стойке смирно в шеренге.

В помещение казармы быстрым пружинистым шагом пожаловал сам командир учебной части полковник Нечипорук с контрольной проверкой.

Для начало он зашел в первый взвод, зачем-то понюхал воздух, прошелся по застеленным кроватям.

Особо не подкопаешься. Потом перешел к нашему, второму взводу. Матросы стоят грудь колесом, ждут чем проверка закончится.

Проходя мимо наших коек, он снова повел носом будто снова что-то вынюхивал. Это было заметно по его густым черным усам.

Он уперся взглядом в белые полоски на зеленых шерстяных одеялах. Взвод уже дрессированный и в этом смысле к любой проверке готов.

Нас в первую неделю инструктора гоняли по двадцать пять раз за вечер за складочки и неровности.

Отбой-Подъем! Отбой-Подъем!Отбой-Подъем! Быстрее салаги! Подъем — сорок пять секунд на сборы.

Одеяла выложены идеально. Просто загляденье по шнурку белые полосочки-то выверены — полный Гитлер капут!

Не к чему придраться. Нечипорук сложил руки за спиной и стал вышагивать между рядами и койками. Матрасы непонимающе наблюдали, как он громко шмыгает носом, проходя мимо тумбочек.

А я же, прекрасно понимал, что он пытается найти. Не найдешь товарищ полковник. Нет ее тут в «кубрике» больше, след простыл.

Полковник остановился в районе моей койки и обратился к нам, молодым матросам:

— Тааащи матросы! Поступила жалоба, что кто-то держит в тумбочке протухшую колбасу! Младший сержант Цеплаков, бегом ко мне!

— Есть! — побледневший инструктор побежал к командиру части.

По моему лицу проскользнула улыбка. Приятно смотреть, как младший сержант суетиться и сейчас обделается, шут его побери.

Краем глаза я сфокусировался и заметил, как Серега, стоя от меня справа через три человека, незаметно подался вперед и, чуть высунувшись из строя, буквально на четверть лица, с тревогой посмотрел на меня.

Моя улыбка озадачила его, но немного успокоила. Он снова подался назад.

Я видел это все боковым зрением, не поворачивая голов в его сторону.

Сержантский состав стоял бледнее побелки на стенах.

— Цеплаков, какая из тумбочек воняла?

Вот ты, петушок, и измазал себя жидким пометом. Такое в мужских коллективах с рук не сходит. Стучать на своих подчиненные напрямую начальству отвратительная идея.

Так не то что крысы не поступают — самые последние слизни и мокрицы, такого себе не позволяют.

Расчет сержантского состава Учебки был понятен и прост. Полковник Нечипорук находит у меня вонючую «запрещенку», назначает три очереди или тридцать три наряда вне очереди — прощай товарищ прапорщик, прощайте соревнования по рукопашке. Здравствуй «СС».

А вот хрен ва уроды. Отдувайтесь теперь.

— Вот эта…— ответил Цеплаков неуверенно, с жалким и растерянным видом бросил на меня взгляд, и указал на мою тумбочку.

— Чья тумбочка? — спросил полковник, повернувшись к нам.

— Матроса Бодрова, — опустив голову ответил Цеплаков, он уже понимал, что конкретно просчитался, вступив со мной в подковерный конфликт.

Сначала его зачмырит вся рота, а потом и свои сержанты. Лучше тебе, младший сержант Цеплаков уже писать рапорт о переводе во Флот. Подальше в автономку, где про тебя никто ничего не знает.

— Матрос Бодров, два шага вперед!

— Есть! — тут же громко отозвался я и строевым шагом выдвинулся вперед.

— Вольно, подойди, сынок.

Полковник не часто позволял себе отеческий тон. Я подошел к полковнику и без боязни заглянул в его глаза. Вроде нормальный мужик.

— Вот скажи мне, Бодров, ты тут по ночам тухлую колбасу в одно рыло жрешь или как⁇

— Никак нет, товарищ полковник! Я колбасу и мясные деликатесы, а также другие колбасные изделия в глаза с гражданки не видел.

— Покажи, Бодров. — он говорил очень спокойно, даже ласково и кивнул в сторону моей тумбочки.

— Есть! — я нагнулся и раскрыл тумбочку.

Там царил идеальный порядок и чистота, а из тумбочки донесся цитрусовый аромат мужского одеколона. Естественно, что никакой тухлой колбасой и не пахло. Ничего кроме мыла, моей зубной щетки и расчески там не было.

— Охренеть! Нет, ну охренеть, не встать! — в сердцах воскликнул полковник, ожидая увидеть там обычный солдатский беспорядок, или как мы говорили, «малый порядок», — в первый раз вижу, что тумбочка у матрасов вылизана и блестит, как у кота яйца!

Он посмотрел на сержанта и все понял в этот миг.

— Встать в строй, матрос Бодров!, — потом что-то вспомнив он остановил, внимательно посмотрел на меня и неожиданно спросил: — Стоять! А не тот ли ты-ы-ы…? Уж больно похож…

Он усердно думал. Потом все же задал еще один вопрос:

— Отец жив?

Я отрицательно покачал головой, глядя в пол.

— Как отца звали?

Я ответил. Он вдруг по приятельски похлопал меня по плечу и продолжил:

— Становись в строй, сынок. Счас разберемся. Младший сержант Цеплаков, однако, вопросы к тебе имеются…

Из «кубрика» я выходил безусловным героем и победителем. И дело не с том, что оказалось, что полковник был знаком в отцом. Разборы с Цеплаковым как раз таки остались за кадром и нам было неизвестно, что с ним произошло.

Одно могу сказать, не зря я вчера ночью не спал, потому что больше нашего младшего сержанта я не видел. Видно по-быстрому написал рапорт о переводе.

Дело было в том, что случайно сложившиеся обстоятельства вдохнули в матросов веру в то, что в Армии и Флоте есть своя справедливость.

Я не заносился, вел себя со всеми скромно и дружелюбно, чем завоевал доверие и уважение сослуживцев, да и сержантов и старшин тоже.

После завтрака нас Серегой выловил здоровый белобрысый сержант из спортроты.

— Кто тут Бордов и Шевченко?

Он подошел к нашему отделению выходящему из столовой.

— Ну, мы. Кто спрашивает? — сделал ленивый шаг вперед Серега.

— Вы это — не выеживайтесь. Давайте без «ну», спрашивают отвечайте по-человечески, и к вам тогда отношение будет соответствующее. Ясно?

В армии, особенно в учебке при общении с пока еще не знакомыми сослуживцами все время нужно было выбирать правильный стиль общения.

За слишком вежливый и дружелюбный можно было прослыть слабаком, на которого можно было «садиться верхом и погонять»

За слишком грубый можно было получить конфликт, а тут уж чья возьмет неизвестно, как получится. Поэтому срочники очень быстро на глаз учились определять «вес» собеседника и манеру беседы.

Сержант общался с нами очень вежливо по местным меркам, но сразу продемонстрировал, что не потерпит неуважения к себе.

— Меня прапорщик Шматков прислал, я вас тренировать буду, за мной.

Мы кивками попрощались с ребятами из отделения, и двинулись за ним следом.

— Сержант Гладков, меня зовут. Между собой, когда не видят другие и начальство можно обращаться по имени. Саша я.

— Максим.

— Серега.

— Приятно, — видимо Саша Гладков хотел сказать «очень приятно», но как и все молодые люди очень спешил жить имел обыкновение все сокращать, — счас еще чеченцев заберем, а потом пойдем в санчасть допуск получать, а к потом начфизу.

Гладков имел ввиду начальника боевой и физической подготовки учебной части, о котором много говорили, но я его ни разу не видел.

Рассказывали, что он «зверь», умел ломать об голову кирпичи и жевать бутылочное стекло, подтягивается нереальное количество раз, и с разбега может взобраться по стене чуть лина четвертый этаж.

Как на странно Зокоев Жанбаев из соседней роты, у них был свой «кубрик» уже ждали нас и вполне миролюбиво пожали нам руки при встрече.

Такое ощущение, что и не было никаких попыток поставить меня на колени, отмутузить в умывальной комнате. Мы с Серегой тоже не показали вида, но я решил на всякий случай держать ухо востро.

К моему удивлению они были только вдвоем, хотя прапорщик Шматков вчера вроде бы говорил про всех. Нас двоих и их четверых, но раз наш сержант из спортроты ничего не спросил, значит так надо.

Двухэтажное здание санчасти расположилось в самом центре учебной части. Оно примыкало к клубу и выделялось своим свеже беленым извеской фасадом.

Дежурный сержант-санинструктор в санчасти, поспрашивал про жалобы, травмы и болезни.

Я смотрел на наших вчерашних противников, но ни один из них не признался в том, что вчера пострадал в драке.

С одной стороны похвально, с другой выступать на соревнованиях после случившегося в умывальной комнате не самая лучшая идея.

Одна надежда на то, что до соревнование две или три недели. Может успеют восстановиться.

Я вообще не понял, почему прапорщик решил направить и их в том числе. Ведь в драке они проявили себя не с лучшей стороны.

Нельзя было сказать, что осмотр был формальным. Но мне нужно было помнить, что сама методика диагностики того времени была очень простой.

Санинструктор заставил показать язык, горло, послушал фонендоскопом легкие и сердце. Затем он выписал справки о состоянии здоровья.

Медосмотр я прошел один из первых. Каждый из нас оказался допущенным к соревнованиям.

Начфизом оказался капитан плотного телосложения, внешне напоминавший, телеведущего «Динамита» — Турчинского.

Он усадил нас стулья в Ленинской комнате и прохаживаясь перед нами рассказывал, как важно отстоять честь нашей «учебки», потому что предыдущие призывы ни разу не подкачали и всегда брали призовые места.

В руках он держал желтый теннисный мяч, казавшийся в его огромных накачанных лапищах, шариком от пинг-понга, который он сжимал вместо эспандера. Мне казалось, что это теннисный мяч может вот-вот лопнуть.

За стеклянными дверцами шкафа стояло десятка три разных кубков.

Начфиз горделиво, как экскурсовод в музее рассказывал о каждом, плавно взмахнул рукой, а потом молниеносно запустил его мне в лицо.

Я еле успел среагировать, внутренне содрогнувшись от мысли, что было бы с моей рожей, попади он в нее.

Бросок был такой силы, что резиновый теннисный мяч в желтой войлочной оболочке буквально обжег мне ладонь

— Ёкарный бабай! Это же надо! Ты смотри поймал! — он восторженно и широко раскрыл глаза, — кому-нибудь расскажешь, ведь не поверят, что в этот призыв такие красавчики пришли!

Он улыбнулся и протянул руку:

— Давай, кидай обратно!

Я смотрел на него и думал с какой силой вернуть начфизу мяч.

Глава 9

Я еле успел среагировать, внутренне содрогнувшись от мысли, что было бы с моей рожей, попади он в нее.

Бросок был такой силы, что резиновый теннисный мяч в желтой войлочной оболочке буквально обжег мне ладонь

— Ёкарный бабай! Это же надо! Ты смотри поймал! — он восторженно и широко раскрыл глаза, — кому-нибудь расскажешь, ведь не поверят, что в этот призыв такие красавчики пришли!

Он улыбнулся и протянул руку:

— Давай, кидай обратно!

Я смотрел на него и думал с какой силой вернуть начфизу мяч.

Подумав немного, я запустил мяч достаточно сильно, но все же дал ему увидеть бросок. Начфиз перехватил обратный бросок.

— Фамилия, матрос?

— Бодров, товарищ капитан, — я назвал роту и отделение.

— Молодец, Бодров! Садись. Можете не вставать.

Он тут же метнул мяч, с не меньшей силой в Серегу. Он поймал мяч так же, как и я.

Не делая паузы, он метнул мяч Сереге. Он среагировал точно так же как и я.

— Молодец, матрос! Фамилия? — улыбнулся капитан.

— Шевченко! — отчеканил Серега.

Капитан протестировал всех пришедших бойцов, включая сержанта Гладкова. Единственным, кто не сумел поймать теннисный мяч, оказался Жанбаев.

— Борец? — спросил капитан здоровяка. Тот опустил глаза покраснел и ответил:

— Нет, я просто мешки с цементом с детства таскал. На спорт не водили меня.

— Амбал, что ли? В порту работал?

— Ну почему, амбал. Просто здоровый.

— Фамилия?

— Матрос Жанбаев.

— Жанбаев, где до призыва учился?

— Не учился, работал в порту, грузиком.

— Ну я же говорю, что амбал. Раз говоришь, что в порту работал.

— Амбал это плохое слово у нас считается

— Почему плохое?

— Ну у нас считается, что амбал — это тупой.

— Вот тебе раз. Ну ты даешь Жанбаев.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться.

— Валяй.

— Называйте меня шкаф, бугай, но не амбал.

— Ладно, матрос Шкаф Жанбаев. Будешь честь нашей «учебки» отстаивать?

— Так точно! Буду!

— Гладков, бойцы поступают к тебе в распоряжение на две недели. Вместе с прапорщиком Шматковым тренируйте их до потери пульса, но смотрите не переусердствуйте. Мне нужны победители, а не трупы. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан!

— Тренировки начинаете сегодня. Взвешивайтесь, заявляй бойцов на соревнования, освобождай от занятий на две недели, — потом он обратился к нам, — бойцы две новости начну с приятной. Подъем в шесть-сорок пять. Вторая новость плохая, но не для вас, а для дежурных по кухне. У вас будет спецпитание, Гладков позаботься.

— Есть, позаботиться о спецпитании!

— Свободны!

По тону капитана было сложно понять, подшучивает ли он над нами или говорит всерьез. После освоения «техники» — саперной лопаты, я к двусмысленным армейским терминам и понятиям стал относиться с подозрительностью.

* * *

Гладков казался опытным спортсменом, кандидатом в мастера спорта по самбо. Коротко «кмс», так во все времена назывался спортивный разряд, предшествующий званию мастера спорта.

Он был единственным бойцом в части, который участвовал в прошлогодних соревнований Военного Округа по рукопашному бою.

Он построил нас на плацу, и прохаживаясь перед нами, разглагольствовал

— Рукопашка — это вам не бокс и не борьба. Тут все важно, и техника, и сила, и выносливость. Когда в прошлом году мне мой сержант инструктор говорил, что главное хотя бы не упасть в первом раунде, я думал, что он шуткует. А ни хрена. Самые расхваленные чемпионы сдыхали сразу. Поэтому бегать мы будем много, долго и часто.

Он с понтом крутанулся по-строевому на каблуках вокруг своей оси, держа руки за спиной, и продолжил:

— Времени у вас на подготовку очень мало, поэтому тактику учить некогда. Будем отрабатывать одну-две ударных коронки. Из тех, что у вас получаются. И два-три приема стоя и в партере. Вопросы есть?

Мы молчали.

— Отлично. А сейчас бегом марш в казармы и обратно, одна нога там, другая здесь. На все про все ровно пять минут, — он посмотрел на часы, — форма одежды номер два! Время пошло!

Мы рванули. Солдатские сапоги громко затопали по асфальту плаца. Мы рванули в родной кубрик, чтобы через несколько минут вновь стоять перед сержантом в штанах с голым по пояс торсом.

А дальше начались две недели адски изнурительных тренировок.

Сначала бег. Дело шло к лету и к десяти часам утра солнце уже нещадно палило. Кросс десять километров по пересеченной местности.

Впереди бежал сержант Гладков. Мы бежали за ним, стараясь не ударить лицом в грязь. Каждый из нас был взмылен и наши торсы блестели, покрытые глянцевой пленкой пота.

Гладков видя, что некоторым из нас тяжело, поначалу давал короткие передышки по минуте, примерно, через каждые три километра.

Сержант был более подготовленным физически, поэтому на ровных участках он иногда поворачивался к нам лицом и бежал спиной, подбадривая и наблюдая за нами.

Он умудрялся читать лекции о том, что мы матросы, которые будут после учебки убывать в свои части, должны быть подготовлены физически, тактически и теоретически лучше чем он.

Тяжелее всех приходилось Шкафу. Дело не только в физической нагрузке, но и в обуви.

Мне очень повезло, потому что сапоги я получал один из первых среди новобранцев и у меня был выбор. Выданные старшиной в каптерке пришлись впору, к тому же у нас была неделя на адаптацию. И я научился справно наматывать портянки.

Больших проблем от мозолей у нас не было, что очень облегчало тренировки. Но как каждой остановке Шкаф скидывал сапоги и принимался рассматривать свои пальцы на ногах. На большом пальце правой ноги вздулся небольшой волдырь.

Гладков не стал жестить, проявил человечность и отправил его в каптерку на смену обуви, за что сержанту, что называется, респект и уважуха.

— Каптерщику скажешь, что тебя послал начфиз, капитан. говори, что готовишься к соревнованиям. Бери ношеные, с новыми замучаешься, но смотри чтобы в портянке нога не болталась. Закончишь, приходи на турники.

На этих словах он достал из кармана штанов непочатую пачку сигарет и бросил их Жанбаеву.

— Спасибо, товарищ сержант, — чуть не прослезился здоровяк и быстрым шагом направился к казармам. Если так пойдет, то скорое наш «бычара» совсем ручным теленком станет.

— Ничего свои люди -сочтемся, мы теперь хотим или не хотим, а всё же команда.

Гладков намекал на наш конфликт и драку в умывальной комнате.

С тех пор, как мы с Серегой им вчера наваляли, я не испытывал к ним с Зокоевым чувства злости.

Похоже, что наши оппоненты тоже. По их поведению было видно, что они поумерили свой пыл и даже как-то расположились к нам.

Я никогда не был злопамятным, всегда легко прощал и отпускал не собирался делать первый шаг к примирению, но если бы они предложили мир, то не стал бы воротить носом и отказываться.

После передышки мы снова бежали, каждый раз взвинчивая темп. Я так понял, что Гладков готовит нас к трех раундовому поединку.

И если «первый раунд», мы бежали в лесной прохладе и я прямо наслаждался вдыхая хвойный аромат соснового бора, сквозь который пролегала грунтовая дорога, то «второй» и «третий» мы бежали на самом пекле.

Я считал себя хорошо подготовленным к службе. Ведь наш город только и состоит из сплошных холмов и дорог поднимающихся то вверх, то идущих вниз, улочек, огибающих дома, построенные вразнобой.

И так как я много ходил пешком, то совсем не ожидал, что на первых порах мне будет трудно бегать.

Стопы, сухожилия и мышцы голени, особенно те, что называются большеберцовыми по бокам постоянно болели и находились в напряжении из-за неровностей грунта.

С дыхалкой было полегче, так как я в новой жизни не курил ни дня и постоянно тренировался, начиная с дня моего «прибытия» в больницу к Наталье Филипповне, то сложно было расправить легкие в самом начале во время первой трехкилометровки.

Потом открывалось настоящее второе дыхание. Кто знает это чувство, тот не забудет его никогда.

Ты бежишь, или выполняешь какую-то другую динамичную спортивную работу на пределе, тебе кажется, что бешено колотиться пульс, ты вот-вот задохнешься, и силы тебя покинут, но внезапно, ни с того, ни с сего начинаешь чувствовать, что тебе стало значительно легче.

Ты словно летишь и знаешь, что можешь пробежать в таком же темпе хоть еще целый день. При этом в мозг поступают эндорфины, которые доставляют тебе удовольствие.

Организм сам по себе перестраивается так, что тебе существенно легче. Кажется, что дыхание и средцебиение восстанавливаются чуть ли не до уровня обычной нормы, какие-то внутренние резервы заменяют одно топливо, на другое — более высокоэффективное.

Но сержант Гладков всегда на чеку. Как только он замечал, у большего числа матросов прилив сил, то не давал нам насладиться этим ощущением, он тут же взвинчивал темп.

— Быстрее, выше темп! — кричал он и мы бежали на полной скорости не разбирая дороги. Мы снова задыхались и взмыливались по десятому кругу. При этом не наблюдалось никаких признаков усталости у бегущего с нами Гладкова.

Сначала я относился к этому, как к обычному армейскому издевательству средней степени тяжести и демонстрации сержантом превосходства своей физической над нашей. Мол, видите, салаги, как вы должны уметь бегать.

Он словно марафонец из какой-нибудь Кении или Эфиопии бежал и подгонял нас.

Иногда мне казалось, что если бы он захотел закурить, то это не составило бы для него особого труда.

Гладков задымил бы прямо на бегу, в этом бешенном темпе, в то время когда мы бежали, и, задыхаясь, жадно хватали воздух открытыми ртами.

Но потом я стал понимать, что сержант готовит и приучает нас к тактическому рисунку боя. Он хоть и был прост, но как показало время при определенных условиях мог оказаться очень эффективным.

Последнюю часть кросса мы бежали контрастными перебежками то с ускорением, то с замедлением. Интервалы был рваными и к финишу я прибегал с ощущением, что я разгрузил целый пароход в порту вместо Шкафа.

Мы с Серегой на финише выглядели лучше остальных и это не ускользнуло от внимания сержанта.

— Занимался? — спросил сержант у Сереги?

— Так точно, товарищ сержант, — четко оттарабанил мой армейский друг, — Трудовые Резервы, бокс второй разряд.

Гладков утвердительно кивнул, глядя, как к нам бежит сияющий Жанбаев.

Кстати, довольно быстро выяснилось, что Шкаф был из казахстанского города, который схож своим именем с фамилией моего друга Сереги Шевченко.

Шевченко — это такой порт в Казахстане, который до революции был небольшим поселком. А потом разросшийся в начале пятидесятых годов недалеко от Мангышлакского нефтяного месторождения и рудников.

Шкаф привез с собой открытки и с особой гордостью демонстрировал красоту советской архитектуры Шевченко.

Город, построенный на берегу моря из светлого камня, город-мечта, в одночасье возникший в пустыне, был выдающимися творением талантливых советских архитекторов и строителей.

Город был закрытый, потому что там производился продукт, используемый в создании ядерного щита Родины.

Рядом был построен МАЭК, тот самый атомный энергокомбинат, который по чьей-то талантливой задумке опреснял воду для горожан. Ведь город был построен на на выжженном и голом берегу Каспийского моря, где отродясь не было замечено ни источников пресной воды, ни древних человеческих поселений.

Правда опресненная вода годилась для технических нужд, не более. Питьевая приходила морем из Баку и Махачкалы.

Но зато по всему Шевченко разбили шикарные парки и сады. Радовавшие горожан ароматными посадками белой акации, гибискуса, винограда, абрикоса, грецкого ореха, которых там, на соленом засушливом берегу Каспийского моря, до строительства города никогда не росло.

Служба для Шкафа обещала быть продвижением в карьере, он мечтал завязать с профессией грузчика и пойти в торговый флот, да хоть бы и простым матросом.

Беда и сила Жанбаева была в том, что он происходил из потомственных грузчиков.

Родители не отпускали его в ближайшую Гурьевскую мореходку, потому что считали это напрасной тратой времени и денег.

Наконец Шкаф добежал до нас.

К моему удивлению Жанбаев притащил две фляги с холодной водой. Одну он протянул мне с Серегой, вторую оставил себе с Зокоевым.

Сержант ухмыльнулся себе под нос сделал вид, что ничего не заметил и отвернулся, потому что в то время запрещалось пить воду как во время тренировок, так и сразу после них.

Все кто занимался спортом хорошо помнят, как тренера и учителя физкультуры не давали пить подопечным.

Кто-то из советских спортивных ученых опытным путем выяснил, что потребление воды во время интенсивного тренировочного процесса может приводить судорогам и травмам. Отсюда и запрет.

С тех пор эта методика была распространена повсеместно и, безусловно, в армии тоже.

Но в данном случае, сержанту было важнее сплотить команду, поэтому после того, как мы напились он сделал Жанбаеву замечание одновременно похвалив его.

— За то, что позаботился о ребятах ставлю тебе жирный плюс. Молодец. Но больше так не делай. Нельзя пить воду в процессе тренировки. Я сам буду следить, чтобы у вас не было обезвоживания.

Ну что же, жест Шкафа не останется без ответа.

После десяти километров бега турник и брусья. Я, конечно, еще не вошел в полную форму с прибытия в учебку, но все же у меня начало снова более менее получаться.

В первые дни дни было тяжеловато. Мне бы больше подходило чередование силовой подготовки и бега. Но как написано в Уставе, «я обязан стойко переносить тяготы и лишения армейской службы», что в целом я и делал.

Я, конечно, еще не вошел в полную форму с прибытия в учебку, но все же у меня начало снова более менее получаться.

Свою роль сыграла натаска, муштра и отношение к нам «СС» в лице младшего сержанта Цеплакова и его дружков.

После занятий на турнике — получасовой обед, короткое время на отдых, а дальше нас ждали занятия в зале на матах.

Только мы начали разминку, как к началу занятий в зал вошел прапорщик Шматков.

— Равняйсь! Смирно! — остановил занятия Гладков

— Вольно, — скомандовал прапорщик, — продолжайте. В первый день он просто с интересом наблюдал, не произнося ни слова.

Саня Гладков, объяснил, что если никому из соперников не удается вырубить соперника в первые минуты поединка, то в большинстве случаев бой переходит в партер.

Тут нужно знать и применять на практике в схватке две важные вещи: не дать схватить себя в уязвимом положении — это первое. И второе — создать для себя удобную ситуацию и выйти на болевой.

Поэтому он стал обучать нас как загонять соперника в партер и «садиться» на болевой.

Теперь я осознал для чего нам нужен был травмированный вчера Жанбаев.

Он был самым лучшим тренажеров для нас, легковесов. Нужно отдать должное проницательности прапорщика. Он предусмотрел все это заранее.

Обладая отличными силовыми данными, даже чуть чуть поддаваясь нам по просьбе Гладкова, Шкаф невольно развивал в нас такие силовые и скоростные характеристики, которых бы мы не добились, тренируясь друг с другом.

Конечно можно сказать, что мы подыхали на матах, стоя в паре с Жанбаевым. Чего не скажешь про казаха, который входя в раж, время от времени хватал нас и в шутку приподнимал над головой.

Я знал, что всем было тяжело, так же как и мне, но потом все втянулись.

Закончив с партером мы перешли к ударной технике.

В зале висели самодельные брезентовые мешки. Прапорщик с сержантом поставили задачу продемонстрировать пять лучших ударов руками или ногами, на которые мы были способны.

Они оценивали, и в итоге каждому оставили каждому по два. Их и предстояло отрабатывать.

Хуже всех пришлось Шкафу. У него совсем не был поставлен удар. Получалось, что он раньше давил противников массой.

Прапорщик долго смотрел, как Гладков пытается ему объяснить механику удара от пятки, через бедро, потом плечо и вращающийся кулак. Но тщетно. Движения здоровяка были раскоординированы и выглядели довольно нелепо.

Он подошел к Шкафу Жанбаеву и сказал:

— Ладно, Жанбаев, ты это. Не мучайся. У тебя своя программа будет. Только борьба. Учить тебя бить и защищать жбан, — прапорщик Шматков имел ввиду подбородок, — совсем времени нет. Будем делать ставку на то, что ты таскал мешки. Значит будешь тренировать мельницу. Даже не знаю, что еще тебе можно отработать за такой короткий срок.

— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?

— Обращайся, Бодров.

— Товарищ прапорщик, можно Жанбаеву поставить сайд-степ и двойной свинг.

Со своей лысой головой и мощной шеей, сразу переходящей в плечи, казах был очень похож на Тайсона, чью коронку я вспомнил.

— Свинг? Что это такое? — Шматков нахмурил брови пытаясь понять меня.

— Так крюк называется в боксе.

— Крюк, в смысле боковой? — Гладков вопросительно смотрел на прапорщика.

— Так точно, товарищ сержант.

— И кто ему твой крюк будет ставить? — Шматков сложил руки на груди.

— Могу попробовать, товарищ прапорщик.

— Я не думаю, что тебе это удастся, Бодров, — он с сомнением посмотрел на Шкафа, потом на меня.

Глава 10

— И кто ему твой крюк будет ставить? — Шматков сложил руки на груди.

— Могу попробовать, товарищ прапорщик.

— Я не думаю, что тебе это удастся, Бодров, — он с сомнением посмотрел на Шкафа, потом на меня.

* * *

Потом посмотрел на Гладкова.

— Что думаешь, товарищ сержант?

По интонации стало понятно, что у них между собой приятельские отношения.

— Думаю, можно попробовать, товарищ прапорщик.

Он снова посмотрел на меня.

— Ну пробуй Бодров, через неделю посмотрим на результат.

— Тогда, сержант, выдели им последние двадцать минут тренировки на это дело, — прапорщик посмотрел на Гладкова.

— Есть!

Мы стали отрабатывать ударную технику. У всех кроме Шкафа неплохо получалось.

Пока мы работали на мешках, Гладков учил Жанбаева самым азам. Стойкам, двигаться на челноке, заходить в ноги. С координацией у Шкафа было сложновато, но надежда оставалась.

Параллельно он рассказывал про то, как проходили соревнования в прошлом году.

На самом деле он очень переживал за нас потому что, по его словам, из других частей приезжают сущие звери.

Мастера спорта, минимум чемпионы городских и областных соревнований, а иногда даже чемпионы. Профессионалы одним словом, насколько это слово было применительно к спортсменам в Союзе.

От нашей части в прошлом году ездили любители, в лучшем случае перворазрядники, которые все досрочно повылетали на первых же поединках.

Я почувствовал, что у Гладкова в душе остался тщательно скрываемый страх поражения. Видимо он, бедолага, пережил серьезный стресс.

Как считало командование части, начфиз выставил вместе с Гладковым хлюпиков, которые в подметки не годились соперникам.

Всем пришлось выслушивать несправедливые упреки после соревнований от руководства части.

Когда разбирали причины с начфизом пришли к выводу, что у победителей было преимущество не только в технике, но и в дыхалке и общей силовой подготовке

Именно поэтому сейчас сержант напирал на физическую подготовку.

Гладков звезд с неба хватать не собирался и утверждал, что если мы сможем выстоять хотя до конца первого поединка, то он будет это считать победой.

Мол, начальство понимает, где мы салабоны-матрасы, а где чемпионы и мастера спорта.

Мне не очень нравились его взгляды. Они не очень мотивировали психологически.

Но с другой стороны, я всегда знал, что нельзя недооценивать соперника. Надо подходить ко всему реалистично.

Когда оставалось немного до конца и подошла очередь поработать с Жанбаевым в качестве инструктора, я постарался объяснить ему суть комбинации:

— Смотри и слушай, Жанбаев, вот здесь у человека расположена печень, — я показал рукой на его боку место, — удар сюда очень болезненный. Его называют королевским, после точного попадания боль такая, что человек не может пошевельнуться и часто падает на одно или оба колена. Видел, когда-нибудь?

Жанбаев закивал. Но относился к моим словам и роли инструктора с недоверием.

— Причина в том, что вокруг печени довольно много нервных окончаний. Удар как бы расширяет ее с одной стороны и заставляет сжиматься с другой. При этом ударе человек инстинктивно наклоняется вперед и опускает руки, защищающие челюсть. Мы делаем один удар в печень, и тут же, бам! Подлавливаем его с опущенными руками. Понятно?

Шкаф снова закивал

— То что я тебе хочу показать поможет тебе избежать ударов соперника.

Я поставил его во фронтальное положение передо мной и показал, как работает маятник Тайсона с поднятыми к скулам руками в перчатках.

— Ты только не торопись, я тебе покажу, как это должно выглядеть в стойке. Ты же правша?

— Ну да, правша.

Я встала в стойку и показал ему уже это движение в стойке, наклоняясь влево вперед и вправо назад.

— Теперь, не двигаясь с места, попробуй попасть в меня, а я буду делать маятник.

Жанбаев махал руками стараясь изо всех сил попасть в меня, он даже немного приблизился, но у него ничего не получилось. Я остановил упражнение

— Хочешь так же?

Недоверие в его глазах сменилось растерянностью, а потом восхищением.

— Да.

— Теперь, повторяем еще раз. Ты пробуешь попасть в меня, а я покажу тебе всю комбинацию. Я не буду бить сильно, но ты почувствуешь. Погнали.

Я сделал пять-шесть уклонов маятником, потом, резко оказался справа от него, ткнул Шкафа в печень, а затем легонько в челюсть. Это произвело на него неизгладимое впечатление.

Он реально не успевал ни видитеть, ни попадать в меня.

— А теперь давай учиться.

Мы стал повторять с Жанбаевым маятник. Я неспешно посылал ему прямой левый, а он уклонялся во во фронтальной стойке.

— Нет, не пойдет, — заключил сержант Гладков, — может это и хорошая связка, он слишком медленный, его там загасят с первого же удара. Надо менять рисунок. К тому же что это за защита, кулаки на лице.

Жанбаев опустил руки. Он был расстроен. Но я вступился за него.

— Товарищ сержант, вы же мне дали неделю? Давайте через неделю к этому вопросу вернемся. Устроим проверку. Жанбаев встанет с вами в пару. Если попадете в него, прекратим. Если не сможете попасть, то я продолжу дальше. Что же касается стойки и защиты — проверено, нормально работает, а главное прикрывает корпус и дает глазам обзор, в отличии от глухой защиты.

— Да? Никогда такой не видел.

Конечно не видел. Подумал я про себя. Но решил не спорить.

— Будем чередовать такую защиту с классической, когда ладони и виски прикрывают. Ну так как? Уговор насчет недели и тестирования скорости пойдет? Всё равно вы хотели только борцовскую технику ставить.

— Ладно, идет. Под твою ответственность.

— Так точно, товарищ сержант! Под мою ответственность.

Тренировка окончена. Подготовка к соревнованиям тяжела, но имеет одно несомненное преимущество перед остальными занятиями. В зале имела раздевалка с душевой.

К нашему счастью там даже была горячая вода. Шагнув в клубы пара и найдя свободный душ, я подставлял голову, плечи и спину под сильную струю теплой воды. На душевой трубке не было лейки, но это совсем не мешало благодарить судьбу.

Получить такой роскошный подарок было настоящим блаженством.

Во второй половине дня тренировки продолжались, мы снова бежали кросс и упражнялись на турниках и брусьях около плаца.

* * *

— Товарищи матросы, — громоподобно начал свое выступление начфиз, — Родина приготовила для нас новое испытание. Через час состоится дружеский турнир по армейскому рукопашному бою. Мы, молодые матросы, должны выступить с честью, доказать, что нам море по колено и горы по плечу. Ваша задача продержаться и победить. Где мы…

Капитан повернулся ухом и поднял указательный палец в вверх в ожидании продолжения.

— Там победа! — хором грохнули мы, из строя.

Капитан удовлетворенно кивнул

— В-о-о-от, молодцы! Товарищи матросы, финалистов ожидают ценные призы! А победителей, может быть, — хитро подмигнул начальник боевой и физической подготовки учебной части, — даже увольнительная.

При слове «увольнительная» глаза у матросов начали блестеть, как у изголодавшейся собаки при виде аппетитного куска мяса.

Откуда-то появился в людях боевой дух, каждый возомнил себя по меньшей мере Ильей Муромцем, ну или Добрыней Никитичем. За увольнительную мы готовы были на все.

— Так что бойцы, не посрамите, ёкарный бабай, честь нашей части. Вопросы?

Серега Шевченко выкатил грудь колесом.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться.

— Обращайтесь, матрос.

— А разве в учебке увольнительные бывают⁈

— Само с собою, левою рукою! Ёкарный бабай! Но не сразу. В конце. И только победителям.

Мы стояли строем перед начфизом с торца у здания средней образовательной школы военного городка соседней части.

Там должны были проходить мои первые соревнования по армейскому рукопашному бою.

— Если вопросов больше нет. То встаньте в одну шеренгу, фотографировать вас буду.

— Товарищ капитан, может лучше после? — аккуратно спросил Саня Гладков, который сопровождал нас в качестве тренера.

— Кому они будут нужны после с расквашенными рожами и фингалами? Думай сначала, потом предлагай, ёкарный бабай, Гладков.

— Есть! Думать, а потом говорить.

У здания школы прямо перед входом толпились матросы из военно-морского оркестра, сверкая надраенной медь, ослепительно блестящих духовых инструментов.

Вокруг царила праздничная атмосфера, несмотря на обычную армейскую и флотскую муштру. Раздающиеся то здесь, то там команды: «равняйсь, смирно, налево, направо, шагом марш», фоном перекрывали голос капитана.

Начфиз вместе с прапорщиком Шматковым входили в судейский состав и вскоре покинули нас, скрывшись за дверями школы.

— Ну, что матросы, очко жиж-жим? — поинтересовался сержант Гладков, — пошли на взвешивание.

Все-таки стоило переговорить с сержантом о не меньшей важности психологической подготовки бойцов чем физухи.

Известное дело, что если тренер нервничает, то нервозность по цепочке передается его спортсменам. Я посмотрел на лица ребят. Каменные изваяния, древнегреческие статуи, ни мускула ни у кого не дрогнуло на этом вопросе.

Нет, не буду скрывать — легкое предстартовое волнение мной ощущалось.

Но похоже, что Гладков нервничал куда больше, чем каждый из нас.

Он суетился, что-то бормотал себе под нос, не смотрел нам в глаза, носился и оформлял какие-то списки, вообщем ходил неприкаянным. Он то подходил, то уходил.

После взвешивания мы отправились переодеваться. Все мы были очень разношерстно одеты и экипированы. Кто в чем. У каптерщика с трудом нашлись более менее подходящие куртки, шорты, самбовки.

Мы же сидели в раздевалке, тихонько переговаривались с Серегой и ждали своего выхода после разминки в коридорах школы.

— Что это с ним? — спросил Зокоев, первым нарушив свое молчание после взвешиваний. Он с утра ни разу ни с кем не заговорил.

Наверно таким немногословным образом горец готовил себя к предстоящему поединку.

Серега Шевченко сидел с закрытыми глазами на скамейке, прислонившись спиной к стене.

— Видать их знатно пропесочили в прошлом году. Так, что до сих пор вздрагивает.

Зокоев посмотрел на меня.

— Ты, как Макс? Готов?

— Как пионер, всегда готов.

Это был шаг на встречу нам с Сергеем и я постарался дать понять, что у меня нет претензий к давешним противникам. тем более, что наши командные интересы теперь выше личных.

— А ты, Шкаф? — это прозвище закрепилось за нашим Жанбаевым.

— Не знаю, что-то я очкую пацаны.

— Отчего? — Серега открыл глаза и посмотрел на здоровяка

— Ну, а вдруг там какой-нибудь чемпион выйдет?

— Да наплюй, ты на это. Главное помни, что говорил Саня Глушко. Продержись одну схватку, и это уже будет считаться победой.

— А как же увольнительная? Начфиз сказал…

— Да забей ты на это, из учебки никого не отпускают в увольнительные. Он так сказал, для моральной поддержки штанов.

— Ну почему же не отпускают? — послышался голос Шматко, — в исключительных случаях командир части может дать увольнительную. Уверен, что победитель может просить об увольнительной

Мы вскочили на ноги, увидев прапорщика.

— Вольно, — он продолжил, — так что настраивайтесь на победу. Если получите увольнительную, лично отвезу победителя на танцы, в город. А там девки вооот с такими сиськами!

Он продемонстрировал ладонями увесистые женские груди.

— Вот это совсем другой разговор, товарищ прапорщик! — ответил я под одобрительный гогот ребят в раздевалке.

— Зокоев, ты первый через четыре схватки. Давай еще раз разогрейся. Сейчас сержант за тобой придет. А так всем желаю удачи, держитесь. Где мы…!

— Там победа!

Мы высыпали в зал, чтобы поболеть за Зокоева. Он не заставил нас долго ждать своей победы.

Саша Гладков не к месту незаметно перекрестил его перед выходом.

Выйдя в шлеме, в синей куртке для самбо и таких же синих шортах, Зокоев подпрыгивал на месте и тряс руками, направленными вниз.

Его соперник был одет в белую дзюдоисткую куртку и какие-то синие штаны с двумя полосками по бокам.

Вообще все участники были одеты, кто во что горазд.

Рефери пригласил обоих на ковер, объяснил правила и начал поединок.

Соперник Зокоева больше всего походил на дзюдоиста, потому что в самом начале держал ладони раскрытыми, пытаясь схватить Зокоева за рукава и крылышки — такие специфические плотные полосы ткани над плечами.

Они то сходились, то расходились опасаясь друг друга. Зокоев раскачивал соперника, подскакивал пытаясь, атаковать руками, но «дзюдоист» хорошо чувствовал дистанцию и каждый раз безопасно отступал назад.

Они танцевали так примерно минуту, замахиваясь и уворачиваясь, но особого успеха не достигли. Зокоев, судя по тренировкам мог неплохо держаться в партере, но борьба стоя не была его сильным местом.

В какой-то момент «дзюдоист» сделал удачные захват и чуть не перебросил Зокоева через бедро, но наш сослуживец в самый последний момент вырвался и быстро отступил на два шага назад.

Его соперник раздосадованный упущенной возможностью ринулся догонять, но Зокоев молниеносно развернулся и нанес удар пяткой с вертушки прямо в самый верх груди.

Удар был такой силы, что его соперник был отброшен назад на спину. Мне показалось, что он сейчас встанет, но это был нокаут в самом начале второй минуты.

Сержант Гладков ликовал. Когда удар Зокоева достиг цели, он подпрыгнул аж на полметра вверх. Он будто сам сражался в поединке.

После того, как победу присудили Зокоеву, сержант обнял и даже приподнял своего бойца.

— Поздравляю, чистый удар! — мы пожали друг другу руки.

— Давайте, теперь ваша очередь, — ответил Зокоев с небольшим характерным акцентом.

Следующим выходил на битву Шкаф. Моя методика тренировки дала результаты. Правда нам с ним пришлось вставать каждое утро на полчаса раньше для того, чтобы закрепить то, что изучали накануне.

Я получил на это разрешение от начфиза.

В первые дни все смотрели на Жанбаева почти с жалостью. У него никак не получалось справиться с координацией движений. Но тут нас неожиданно выручили ежедневные пробежки кроссом: утром и вечером.

Мой подопечный потерял довольно много лишнего веса. Телу стало легче двигаться. И это помогло ему освоить как челнок, так и маятник. На шестой день он научился сносно уходить от прямых ударов в голову при помощи маятника.

Я сознательно тренировал ему только эти движения. Без них сержант и прапорщик не дали бы двигаться дальше.

Седьмой день был днем триумфа Жанбаева. Мы поставили его в пару с сержантом. Условия было одно — Гладков должен был попасть прямыми в голову. И ему это не удалось. Жанбаев реально резко уклонялся, раскачивая маятник.

К испытанию подключился Шматков, он задел перчатки Шкафа пару раз

Как мы и договорились с сержантом — мне дали вторую неделю. Тогда мы стали с ним отрабатывать только одну комбинацию. Маятник, сближение на среднюю дистанцию, уклон, левый боковой в печень и тут же пушечную «кружку» в челюсть.

К конце второй недели Жанбаев бил так, что мне не хотелось бы попасть под его здоровенные кулаки.

Он научился доворачивать бедро и использовать массу своего тела не проваливаясь вперед.

Когда он, вкладываясь, наносил эти два удара по пятидесяти килограммовому мешку, то снаряд сотрясался так, что всем казалось что он слетит с толстой металлической цепи и первой космической скоростью покинет пределы спортивного зала.

Прапорщик поначалу наблюдал за нашими тренировками, пожимал плечами, говорил фразу: «ну не знаю, не знаю».

Но к концу второй недели сомнения сменились интересом и улыбкой. Мне кажется, что они с начфизом и сержантом Гладковым устроили небольшой спортивный тотализатор, ставя на действенность и применимость или проигрышность моей комбинации в реальной схватке в тяжелом весе.

Этот вопрос должен был решиться сразу после того, как Жанбаев вышел на ковер, выслушал рефери, пожал руку своему сопернику и стал ждать команду к началу своего первого поединка.

Глава 11

Но к концу второй недели сомнения сменились интересом и улыбкой. Мне кажется, что они с начфизом и сержантом Гладковым устроили небольшой спортивный тотализатор, ставя на действенность и применимость или проигрышность моей комбинации в реальной схватке в тяжелом весе.

Этот вопрос должен был решиться сразу после того, как Жанбаев вышел на ковер, выслушал рефери, пожал руку своему сопернику и стал ждать команду к началу схватки.

— Не забывай держать руки выше! — сказал Гладков отправляя на ковер нашего здоровяка.

Конечно две недели это критически мало для подготовки бойца, но все же я ожидал, что наши дополнительные занятия не пройдут даром.

Его соперником был довольно высокий рукопашник, которого я вычислил по стойке. Он был одет в белую майку на плечиках, белые штаны от кимоно, подпоясанные белым дзюдоистам поясом.

Его внушительные мышцы немного дезорганизовали нашего бойца.

Рефери скомандовал начало схватки.

Жанбаев ринулся в бой на нерве. Видно, что он на мгновение растерялся, забыв весь тактический рисунок поединка, который мы заранее проговаривали.

Он бросился на соперника, как бык на корриде. Но соперник легко увернулся и контратаковал. Жанбаеву повезло, удар в голову пришелся по касательной.

Когда он вспомнил, как себя вести на ковре, то противник пытался доставать его длинными прямыми передней левой руки.

— Руки выше, руки выше! — кричал сержант, почти зажмуриваясь при каждом встречном движении противника. Его пределом мечтания оставалось пребывание Шкафа на ковре в течении одного раунда. Я же был уверен, что он способен на больше.

— Жанбаев, сейчас!

И он услышал. Он стал раскачивать маятник, вызвав хаотическую реакцию своего противника. Тот пытался попасть ему в голову, но наш здоровяк продемонстрировал такую скорость, что через пару секунд вышел на ударную дистанцию.

Бах, бах. Промелькнули два точных удара: в печень и челюсть. Я мог поклясться, что слышал, как застонал рукопашник.

Хотя при последующем разборе меня убеждали, что мне показалось.

Все произошло так неожиданно и быстро, что никто ничего не понял.

Противник Шкафа, получив удары начал заваливаться вперед. Жанбаев даже не понял, что вырубил его, поэтому не дал упасть сопернику взвалил его на плечи и провел мельницу.

Сержант Гладков подпрыгнул так высоко, как, видимо, никогда не прыгал в своей жизни, когда понял, что Шкаф не просто выстоял раунд, а победил.

— Да! — он совершил удар кулаком невидимого противника, — Да!

Он искал глазами начфиза, который сидел в судейской коллегии. Насколько я понял, капитан старался не смотреть в сторону сержанта, чтобы не сглазить.

Соперник очухался примерно через минуту, когда ему поднесли нашатырь к носу.

Счастливо улыбающемуся Шкафу подняли руку. Он сам не ожидал, что все может так быстро закончиться. Для него произошедшее казалось какой-то магией.

Первым делом он подбежал ко мне обниматься.

— Поздравляю, Жанбаев. Ты молодец, но расслабляйся.

— Спасибо, Макс, от души!

Он навалился на меня потной тушей.

— Давай, ты тоже должен показать, что умеешь!

Я посмотрел на Жанбаева и улыбнулся.

— Попробую, но не обещаю. Не будем загадывать.

Следующим выходил Серега Шевченко ему попался серьезный соперник. Я вспомнил, что видел того на взвешивании.

На себя обращали внимание его мозолистые набитые кулаки.

Это говорило о том, что парень тренированный ударник и опасный.

— Серег, давай. Ни пуха. Держи дистанцию.

— К черту! — он выглядел совершенно спокойным.

Эго сопрерик с самого первого мгновения налетел и насыпал кучу ударов. Он чередовал руки и ноги.

Надо признаться двигался он очень быстро. И Сереге было трудно сдерживать натиск и уходить от его атак. Рассчитывать на то, что ударник быстро выдохнется не приходилось.

Чувствовался опыт и отличная физическая подготовка.

Пока Серега не мог ничего противопоставить его технике. Как только он пытался огрызаться и контратаковать, его соперник читал желание заблаговременно и тут же шел в атаку под разными углами.

Он то взвинчивал темп, то наоборот тормозил грамотно пользуясь паузами для отдыха.

Как минимум мастер спорта. За спиной десятки, если не сотни поединков с разными спортсменами.

Не очень понятно каким видом единоборств он занимался. Похоже на карате из которого он перешел в боевое самбо. Последнее не преподавалась открыто. Нужно было либо служить в армии, либо в органах. И то не во всех.

Скорее всего перед Серегой стоял боец второгодка, который изучал самбо в армии.

В какой-то момент соперники пошли в размен, осыпая друг друга ударами почти вслепую.

Серега показал, что он достойный соперник, не испытывающий страха и не боящийся боли.

Но ему не хватало опыта и техники.

Приняв град ударов и отвесив несколько плотных крюков, он на какой-то момент раскрылся и пропустил апперкот снизу.

Это было неожиданно для всех, потому что «ударник» сменил технику. Теперь он стал работать в боксерской манере и явно переигрывал моего друга.

Этот удар пошатнул его и он закачался. Заметив этот «ударник» пошел в новую атаку.

Серега отступал, перекрывшись руками. Он не видел летящих в него перчаток.

— Ноги, дистанция, — предупредил сержант за пару мгновений до того, как боксерская техника снова сменилась на каратисткую. Замелькали ноги.

Серега отступил и тут случилась небольшая удача, он сумел поймать ногу, и тут же сделав шаг вперед, опрокинул наступающего противника на спину и перевел поединок в партер.

Я не был уверен, что это хорошее решение. Все таки Серега боксер, и биться против самбиста на его поле плохая идея.

Но то ли воля к победе у моего друга зашкаливала, то ли то что он две недели упорно тренировал с Гладковым коронный прием в партере, но ему удалось тут же схватить запястье соперника, зафиксировать его руку, опрокинуться на спину и провести болевой прием.

Все, как на тренировке.

Соперник не ожидал такой прыти от нашего Шевченко, скривился от боли, посопротивлялся и застучал свободной ладонью по ковру.

Рефери остановил поединок.

Я посмотрел на изумленное лицо сержанта, казалось, что он был в каком-то трансе от происходящего и не верил своим глазам.

Он раскрыл рот и не знал, что сказать. Наконец прия в себя он закричал:

— Молодец, матрос Шевченко! Молодец!

Я видел, что первый поединок дался Сереге не так уж и легко, но все же чувство гордости охватило меня за бойцов из нашей части.

Трое из четверых очень достойно закончили первые поединки.

— Макс, удачи, — тяжело выговорил Шевченко, пытаясь отдышаться.

Объявили мою первую схватку. С противоположной стороны на ковер вышел плотный азиат. Скорее всего кореец, которых я определял по лицу. Не могу точно объяснить каким образом, но они действительно отличались от других и я всегда это видел.

Он был довольно жилист, мы оба вышли босиком, в спортивных трусах и куртках самбовках. Подходящей обуви мне нашлось, видимо так же как и моему сопернику.

Мы подходили к ковру с Серегой который хлопал меня по плечам, чтобы одновременно не дать остыть разогретым мышцам,снять напряжение и мышечный тонус.

С той стороны моего соперника провожали двое матросов сверхсрочников, один из которых громко, так чтобы его слова донеслись до меня проговорил:

— Ты хоть и «король» рукопашки, но прошу, не убивай парня. Будь с ним помягче. Понятно, что у вас разный класс, побереги его, не покалечь.

Мой соперник кивнул, как бы в знак согласия. Они все втроем смотрели прямо на меня. Двое сопровождающих улыбались и желали продемонстрировать свое превосходство. Справа подошел Гладков.

— Макс, ты это, знаешь что-нибудь про Цоя?

И вправду, кореец. Я не ошибся. Цой часто подпрыгивал на месте, перенося вес с одной ноги на другую и быстрыми короткими ударами молотил воздух перед собой.

— Нет, ничего не знаю, но мне по барабану.

— Это даже хорошо. Пожалуй я ничего не буду рассказывать сейчас про него. Просто скажу, что тебе лучше работать на дистанции и по-возможности не переходить в партер. Держись на ногах до последнего. Понял?

Он протянул мне капу.

— Он не любит работать в стойке?

— Он одинаково может и в стойке и в партере. Но в стойке у тебя больше шансов. Он не сможет с тобой расправиться в два счета. Просто в партере никто ним не справиться не может. Двигайся, делай вид, что атакуешь. Тяни время.

Мне не нравилось, как сержант настраивает меня на бой. Уж не ему ли проиграл в прошлом году Гладков?

Нас вызвали на ковер. Серега в последний раз с усилием хлопнул меня по плечам двумя руками. Чувствительно.

— С Богом! — тихонько напутствовал меня мой армейский друг.

— Шевченко, какого хрена? Какой Бог? Ты что у нас верующий? — возмущенно повернулся к Сереге сержант Гладков.

— Потом объясню товарищ сержант. После того, как всех побьем.

Я вышел на ковер. Мы пожали руки, рефери осмотрел нас сообщил правила, развел в стороны и махнул рукой сверху вниз между нами, положив начало нашему поединку.

Цой моментально сблизился. В первую же секунду, я пропустил. Могло показаться, что ничего особого не произошло, я устоял на ногах и стал резво отступать, но мой мир перевернулся и превратился в кошмар.

Я чуть не был сбит с ног мощным ударом левой в голову. По залу пронесся тяжелый вздох. Зрители ахнули. Кто-то обронил фразу:

— Ни хрена себе удар…

И это еще только начало боя, не прошло и десяти секунд.

В глазах туман. Я еле различал силуэты соперника и судьи. В ушах звон, рефери внимательно вглядывался мне в зрачки и видимо решив, что нокдауна не было не стал останавливать поединок.

За спиной соперника я видел, как радовались приятели Цоя пробелам в моей защите. Они вскидывали руки вверх при обоих его попаданиях.

И вдруг я услышал, как Серега кричит:

— Дистанция! Руки выше!

Я четко понимал, что мне нельзя пропускать. И нужно время, чтобы восстановиться.

Тем временем Цой пошел в следующую атаку. Видимо ему очень хотелось закончить поединок досрочно. В первые же секунды. По тому как он двигался, я понимал, что передо мной очень сильный и опытный боец.

Он мягко перемещался на носках с полусогнутыми коленями, как кошка, тратя при этом движении минимум энергии.

Его руки были довольно высоко подняты, как у бойца муай-тай, а глаза неустанно следили за мной. Только потом я узнал, что так легче защищаться от ударов ногой в голову.

А все удары в корпус блокировались защищающим путем поднятия согнутой в колене ноги.

Выбросил три высоких удара ногами. Я как во сне, каким-то чудом увернулся от первых двух отскочив назад на челноке, а на третьем поднырнул под ногу, сблизился и выскочил справа от соперника всадил ему хлесткую двойку.

Все же я пока не вернул себе силы, и мне показалось, что удары получились слабыми. Они совсем не пошатнули Цоя или он не показал вида.

Я отступил и попробовал оценить обстановку. Соображалка снова заработала. Мысли в голове опять закрутились, как ни странно Цой просто повторил первую комбинацию.

Я довольно четко увидел ноги и новую атаку соперника, наверное, это было его отработанная комбинация.

Мне удалось довольно легко уйти с линии атаки скачками в сторону, так что он потерял меня из виду. Это позволило мне слегка схитрить, двигаться у него за спиной и выиграть три секунды.

Я не уклонялся от боя и не боялся его, но мне нужно было почувствовать, ощутить, что силы вернулись.

В ушах все еще гудело и я мысленно подшутил над собой: «Давай-ка, Бодров, уважь свою часть. Ведь кто не уважает свою армию, тот кормит армию чужую»

Я снова встал в стойку, перед этим вытерев плечом пот на щеке. Вроде полегчало, я сумел выиграть немного времени.

Но теперь эти секунды пролетели, и Цой сразу взорвался плотной серией ударов в мою голову.

Я уворачивался и закрывался, еле успевал. Нельзя больше пропускать. Это уже был не бой, а избиение, игра в одни ворота.

Удары Цоя были увесистые. Со стороны могло показаться, что я просто старался выжить под градом ударов, но уйдя в защиту я старался увидеть дыру в его обороне, чтобы засандалить туда.

Мне приходилось маневрировать по кругу, постоянно меняя направление чтобы не оказаться лежащим на ковре. Иногда я проскакивал по центру, а иногда по длинной хорде.

Против резких и сильных ударов, мне без движения не выстоять. Единственное, на что я в том момент был способен, так это на отход. Подбородок был плотно прижат к левому плечу. Правой перчаткой прикрывал челюсть.

Иногда я выпускал левые джебы, но это был обманка, имитация активности.

Хоть это и не удары, а просто тычки, но и они мешали противнику сосредоточиться и отвлекали его. Рука все еще ватная.

В какой-то момент наша схватка кажется мне выступление в цирке, в котором я клоун, веселящий публику. Мои тычки у некоторых в зале вызвали тихие смешки.

В такие моменты нельзя обращать внимание на зрителей. Они, поганцы, орут и свистят, как ненормальные. Мол, давай, добивай. Один из сопровождающих Цоя истерично завопил.

— Вышиби ему мозги, если они у него есть!

Они у меня есть, сукин сын, и как ни странно, после двух мощных пропущенных ударов еще работают. И работают неплохо.

Именно поэтому мне все равно. Я готовился к тому, что запланировал. Я усыплял его внимание. Такой хромой подраненный ворон, демонстрирующий коту «подраненное» крыло.

Похоже мне это удается, соперник охотится на меня на ковре. Удары Цоя пока попадали в основном по защите, по перчаткам, подставленным плечам и по локтям.

Соперник спешил, хотел добить меня, пока я еще не пришел полностью в себя. Я заметил, что мое дыхание восстановилось, а вот у Цоя, кажется наоборот. Он всеми силами старался срезать мне траекторию моего движения и тут же атаковать.

А так как я постоянно менял темп и направление движения, ему приходилось задерживать дыхание в попытке подловить на ошибке и срубить меня.

Ведь ему кажется, что победа близка. Я сумел точно ответить только теми двумя контрударами в самом начале.

Сбитое дыхание мой первый союзник. Цой тоже это чувствовал, поэтому он пару раз намеренно выталкивал за ковер, чтобы восстановить его.

Цой продолжал спешить, похоже он начал злиться и вкладываться в каждый удар. Я это очень хорошо почувствовал, когда он словно из пушки дважды попал в подставленное правое плечо.

Это было очень ощутимо и болезненно. Но тут он пожелал добавить к своим рукам ноги и совершил ошибку. Ему не хватило хладнокровия и элементарного спокойствия.

Я чувствовал его раздражение от того, что я все время уходил от столкновения.

Он просто бесился от того, что я еще стою на ногах. Цой опустил руки к поясу, чтобы раскрутить тело в вертушку — удар ногой с разворота.

Очень зря. Прямо перед собой увидел его раскрытую беззащитную челюсть. Именно подобного я ожидал и был готов любезно отплатить Цою той же монетой.

Раз-два!

Точно в цель, в челюсть. На этот раз я почувствовал кулаком одетым в перчатку его кость. Он аж зашатался и сделал нетвердые шаги назад.

Над залом пронесся выдох публики:

— Уфф!

Ну, что дорогие уважаемые зрители, вам теперь уже не смешно?

Я услышал истошный крик сержанта Гладкова. Он словно обезумел от увиденного.

— Добивай! Добивай!

Краем глаза я заметил, что он стоит на коленях за пределами поля схватки и со всей силы лупит, хлопает ладонью по ковру.

Те кто бывал на соревнованиях знает, как у болельщиков выделяется адреналин и они орут во все горло. Такой рев способен отпугнуть крупного хищника в лесу и часто действует подавляюще на психику женщин и детей.

Серега тоже кричал дурным голосом, заглушая рев многочисленных оппонентов:

— Правый сбоку! Правый сбоку! Проходит!

Глава 12

Потом я услышал истошный крик сержанта Гладкова. Он словно обезумел от увиденного.

— Добивай! Добивай!

Краем глаза я заметил, что он стоит на коленях за пределами поля схватки и со всей силы лупит, хлопает ладонью по ковру.

Те кто бывал на соревнованиях знает, как у болельщиков выделяется адреналин и они орут во все горло. Такой рев способен отпугнуть крупного хищника в лесу и часто действует подавляюще на психику женщин и детей.

Серега тоже кричал дурным голосом:

— Правый сбоку! Правый сбоку! Проходит!

* * *

У ребят, болеющих за меня вздулись жилы и вены на шее. Их сморщенные лбы, открытые рты и разносящиеся над ковром крики, вернули меня в реальность и время словно ускорилось.

Я сфокусировался, можно сказать прицелился. Я знал, что мне совершенно нельзя напрягаться. Мышцы во время удара должны быть почти расслаблены. Зато я резко развернул таз пяткой и чуть наклонился, перенеся вес тела вперед.

— Чпок! — это скорее был звук хлесткого шлепка. Точно вниз челюсти.

Противник откинул голову вместе с ударом. Влево и в сторону от меня полетели брызги его пота, обдав зрителей.

Я, как в замедленной съемке, видел его глаза и направление взгляда. Сначала он смотрел на меня, а потом назад в сторону, как бы пытаясь получить выхватить своих и получить моральную поддержку.

А потом и вовсе затуманился. Нокаут. По взгляду ты чувствуешь, что вырубил соперника до того, как он упал.

Ё-хо-хо! И бутылка рома! Макс, да ты молодец. Я мысленно похвалил себя, еще до того, как его голова коснулась ковра. В такие минуты это жизненно необходимо.

Рефери вскочил между нами прикрыв моего соперника спиной от возможных дальнейших атак с моей стороны.

Зря. мы не так воспитаны. Боксеры лежачего не бьют. Помню эту максиму с детства поэтому с прошлой жизни не любил смотреть все эти смешанные единоборства и всякие ю-эф-си. И относился к

Кто-то мог возразить, но ведь в борьбе в самбо или дзюдо оставался партер, в котором соперники пытались одержать верх, так же как и в новомодных боевых стилях?

Партер, конечно был, но там был нюанс: любые удары в этом положении запрещены.

Нокаут оказался довольно тяжелым, мой соперник не смог быстро прийти в себя. Врач и его тренер суетились рядом с ним на ковре.

Я подошел к ним и присев на корточки, прикоснулся к его плечу. Он явно потерял ориентацию и пытался понять, где находится, вглядываясь в окружающих и в мое лицо.

— Прости дружище, — обратился я к лежащему на ковре Цою, — ты мощно бился, спасибо тебе за бой. Я еле выстоял.

Тем временем команда из моих болельщиков прыгала и обнималась за пределами ковра.

Забегать на ринг или поле состязания было запрещено, да и ни у кого из тренеров и помощников команды не возникало и мысли проявить подобное неуважение.

Рефери дождался окончания медицинских процедур, разрешил вывести моего соперника с ковра без процедуры объявления победителя, потому что тот еле стоял на ногах.

Все дело в том, что я видел движение его черепа вперед, и попал на встречном курсе. Скорости моего удара и движения тела сложились.

Это как простой школьной задачке про поезда движущиеся из разных пунктов навстречу друг другу. Мозг получил значительную встряску.

Когда Цоя увели, то судья поднял мне руку и объявил меня победителем.

Одобрительные возгласы моих друзей звучали, как фанфары. Они обнимались, хлопали по плечу и улыбались во весь рот. Приятно ощущать, что при таком сложном противнике я не спасовал и не подвел нашу часть.

Насколько я понимал, пока результат боев первого тура был лучшим у спортсменов, выставленных от нашей учебки за последние пару лет.

Я вернулся в раздевалку. До следующего боя примерно полчаса, возможно чуть больше.

Прапорщик приказал расслабиться и восстановиться. Легко сказать, по началу мне казалось, что бой забрал все мои силы.

Полежав минут десять на скамейке с поднятыми вверх ногами — мы по очереди с Серегой Шевченко держали лежащего на скамейке за пятки, я почувствовал, как напряжение схлынуло.

Но расслабляться окончательно было рано. Нужно было поддерживать форму и оптимальную температуру тела, поэтому я вышел в фойе и продолжил легкую разминку.

По графику теперь я должен был выходить первым. Лично для меня это было преимуществом, потому что понимал, за вряд ли перегорю за такой короткий промежуток времени.

Серега остался в раздевалке помогать Шматко и ребятам.

Я же прохаживался в стойке взад-вперед в длинном коридоре, пол которого был сделан из шлифованной гранитной крошки и бетона.

Нанося легкие короткие прямые удары, низкой интенсивности, я не давал остыть своему телу.

Я знал точно, что это лучше, чем просто сидеть. Мозг посылает в тело сигнал, что еще ничего не закончено.

Пока я готовился к следующему бою, я познакомился с ребятами из музыкальной роты, которые репетировали тут же в фойе школы.

Они поначалу косились на меня до тех пор пока я им не сказал, что сам играю на гитаре. И даже недолго поучаствовал в школьном ансамбле.

Они отложили свои инструменты, было видно, что я их заинтриговал. Мы разговорились.

Для них встреть музыканта, дерущегося на турнире по рукопашному бою было сродни тому, как если бы убежденные, закостенелые в своем пристрастии, рыбаки встретили бы своего хорошо знакомого коллегу среди охотников.

Их горящие взгляды и внимание к моему музыкальному опыту тронуло меня.

Было и такое в моей биографии, но только в той, прежней жизни.

Хотя я был абсолютно уверен, что, если мне в руки бы дали гитару, то я с легкостью сыграл бы весь репертуар, который помнил.

Белорус Петя Криштанович приобщил меня к ВИА «Песняры», о которых я в той юности и даже микроскопического понятия не имел.

А сейчас вижу, насколько профессионально и даже красиво можно переосмыслять и продолжать стиль популярной польской группы «Но то цо».

Я поделился своими мыслями на этот счет с музыкантами и мы вместе посмеялись.

— Мы такое не играем, — сказал дружелюбный ефрейтор-украинец Бондаренко из Закарпатья, служивший этой музыкальной роте уже второй год, — Песняры, не наша метода.

— А какое вы играте? — улыбнулся я, — сыграйте, то что вам по душе.

Он хитро оглянулся на коллектив и рассказал, что вообще-то они играют всё: от «Мурки» до «Червоной Руты». Но сейчас они «Мурку» не могут сбацать. Уголовный шансон, классово чуждая музыка и если их услышит начальство, то их всех порвут, как «Тузик Грелки»

В этом же взводе я познакомился с тубистом из Ульяновска, то есть тем, кто играет на самой большом медном духовом инструменте с Женей Ростовым, который был очень похож на настоящего питекантропа. У него был огромный рост, угрожающе выпирающая вперед челюсть и большие надбровные дуги.

Но стоили лишь немного поговрить с ним, как выяснилось, что он обладает нежнейшей душой и энциклопедическими познаниями в музыке.

Костя загремел в армию с большим опозданием уйдя из консерватории, но спартанский образ жизни с закаливанием и физическим трудом его не просто устраивал, а всецело восторгался.

Он сказал, что был бы рад, если бы его пригласили сразиться с кем нибудь на ковре. Но к счастью или несчастью музыкантов берегли, так же как их руки пальцы, поэтому путь к поединкам для Жени был заказан.

Я смотрел на них и понимал, насколько талантливые и необычные люди населяли наш Великий Союз, так несправедливо оболганный и оплеванный разными либеральными лицемерами в последующие годы.

Бондаренко поинтересовался люблю ли я джаз и сыграл с оркестром специально для меня и для поддержания моего боевого духа поистине неожиданную композицию Луи Армстронга «Привет Долли».

Незамысловатые негритянские стихи про единственную радость девушки, пришедшей послушать концерт джазовых музыкантов, которые дают ей лучшее место и не намерены ее отпускать из зала, не считались классово чуждыми.

Пластинки Луи с оркестром и хором Соя Оливера разлетались, как горячие пирожки.

Где-то в середине песни Луи Армстронга, исполняемой лично для меня, в фойе ворвался молодой лейтенант с выпученными глазами и закричал:

— Стоп! Отставить! Я сказал стоп! Немедленно прекратить это безобразие! — он тяжело дышал и его раскрасневшееся от гнева и страха лицо, выражало крайнюю степень недовольства.

— Я спрашиваю, что тут твориться? Бондаренко?

Мой новый знакомый встал и с виноватой улыбкой сообщил лейтенанту:

— Так это, мы валторну прорабатываем. Новой то на складе нет. Вы же знаете, новой в оркестр не выдали. Боимся, что на гимне Советского Союза киксанёт, как в прошлый раз. И вы всех нас того…

Он показал грубый жест, накрывая открытой ладонью большой и указательный пальцы другой руки, сжатой в кулак.

При этом эхом раздался характерный хлюпающе-свистящий звук. В тот же момент встал парень с указанным музыкальным инструментом, нахмурил брови, дунул в дульце и изобразил трель-какофонию.

Я с трудом сдерживал смех, потому что с лица Бондаренко улетучилась его белозубая украинская улыбка и говорил все это с очень серьезным и озабоченным видом.

Лейтенант растерялся.

— Валторну? — задумчиво переспросил он, поправляя фуражку съехавшую на затылок — ну давайте, давайте. Прорабатывайте. Только тише.

— Есть тише, товарищ лейтенант! Будем прорабатывать валторну практически шепотом!

Лейтенант волчком развернулся на каблуках. По тому как он неуверенно двигался по натертому полу, можно было предположить, что он тоже недавний выпускник гражданского ВУЗа.

Когда лейтенант ушел, я расслабился и тих расхохотался. Чтобы заглушить мой смех Бондаренко скомандовал играть.

Музыкальная рота заиграла «Привет Долли» с самого начала. Я не услышал особой разницы в громкости. Глядя на Бондаренко я видел, как беззвучно трясутся его плечи и и ручьями льются слезы из его смеющихся. Через секунду играя, плакал весь оркестр.

Настоящие любители джаза, наблюдая эту сцену, наверняка бы сказали, что музыкальная рота прониклась музыкой, вызвав бурю драматических переживаний и чувств в душе самих исполнителей.

Когда композиция подошла к концу, я поблагодарил ребят за игру и двинулся в сторону зала с ковром. Ведь я услышал свою фамилию. Мне нужно было готовиться к следующему поединку.

Музыкальная рота пожелала мне удачи в бою, встала в полном составе и проводила меня маршем «Прощание Славянки».

В зал я зашел в приподнятом настроении. Усталость и напряжение предыдущего боя сняло, как рукой.

Я войдя в зал я не обнаружил наших, зато увидел своего нового соперника.

Он был моего роста, крепкого рельефного телосложения. Я сразу понял, что буду драться со своим. С боксером. Его тренер, видимо прапорщик, массировал ему ромбовидную мышцу спины.

Мне немного полегчало, но видя, как он держится и двигается, я испытал некоторое волнение, которое тут же подавил, сконцентрировавшись на ощущениях своего тела.

Это старый боксерский трюк, которому меня научил заслуженный мастер спорта, мой первый тренер, Борис Иванович Старовойтов, в самом начале моей спортивной карьеры, если так можно было назвать детские и юношеские районные соревнования по боксу.

Подпрыгиваешь на месте, время от времени смотришь в сторону противника. Думаешь о руках, представляешь, как они будут выстреливать серии и сотни ударов в голову соперника и волнение довольно быстро, через пару минут проходит.

Я так и поступил. Мой визави, казалось тоже не интересуется мною совсем. Но я вспомнил, каким жадным взглядом зрителя он смотрел на меня, считывал мои движения удары и комбинации, во время предыдущие комбинации.

Он тогда уже знал, что сойдется в следующем бою с одним из нас, в отличии от меня. Для меня он был всего лишь одним из зрителей, который там были десятки, а может даже и под сотню.

Бой перед нами закончился досрочно. Поэтому мы вышли на ковер раньше времени. Видимо, моя команда поддержки опоздала по этой причине.

Ну что же буду драться один. Мне не привыкать. Это даже лучше, потому что лишние ожидания друзей иногда сковывают свободу действий.

Теперь только мои глаза и только мой мозг будет принимать решение. Никаких подсказок и анализа со стороны.

Рефери вызвал нас на середину ковра, продекларировал правила. Мы поздоровались и пожали друг другу руки в перчатках. Разошлись страны. Тут же дан старт и мы снова сошлись.

Итак, понеслась. Мой противник рядовой Сурен Енгибарян сразу бросился в атаку. Это было неожиданно. Никакой разведки, хотел взять нахрапом.

Но я совсем не новичок и то скорее было минусом для бойца его уровня, чем плюсом. Я сразу выбрал длинную дистанцию и не подпускал его к себе близко. Атаковать без разведки, желание срубить меня сразу — было ошибочным решением с его стороны.

Тут много нюансов. Боксерский ринг твердый. Его подоснова сделана из дощатого пола. То есть из доски без лишней упругости. Он хорошо закреплен и, как правило, в то время покрывался войлоком толщиной примерно два сантиметра.

Борцовский же ковер имеет наполнитель толщиной пять сантиметров и на нем трудно прыгать челнок — ноги проваливаются в мат.

Сильный удар нужно готовить совсем по другому, чем в боксе. Да и двигаться атакующему сложнее. Поэтому я глядя на то, как утопают ноги перед ударом, легко читал начало атаки по стопам Енгибаряна и быстро уходил от них почти без усилий.

Дело было еще в том, что мы с ним привыкли драться в квадратном ринге, где есть канаты и углы. Этот фактор тоже ему очень мешал.

Я двигался то по часовой, то против часовой стрелки, не давая ему приблизиться и попасть в меня.

Еще чуть чуть и он начнет нервничать. Я очень ждал грубой ошибки, чтобы дать ему затрещину и разозлить его еще больше. тогда он мой. Ярость плохой советчик.

Он промахивался раз от раза, и, злясь, постарался взвинтить темп.

И вот он решился на боковую длинную атаку на подскоке и раскрылся. Я резко сгруппировался, сменил форму и направление движения, уклоняясь не в бок, а ему в подмышку. Он еще не разу не видел этого в моем исполнении.

— Бабам! — я всадил ему левый боковой в перчатке в висок, и тут же подставил плечо, на которое он налетел со всего маху своим солнечным сплетением.

Соперник даже в этот момент ойкнул, точнее он очень тихо, почти приоткрытыми губами процедил на своем родном языке что типа:

— Вах, аря.

Я вынырнул сбоку хотел добавить, но он уже перекрылся. Тогда я посмотрел в его бешено сверкающие гневом глаза.

Неужели мой расчет оправдался? Неужели гнев начнет ему застилать пеленой глаза?

Глава 13

Соперник даже в этот момент ойкнул, точнее он очень тихо, почти приоткрытыми губами процедил что типа:

— Вах, аря.

Я вынырнул сбоку хотел добавить, но он уже перекрылся. посмотрел в его бешено сверкающие гневом глаза.

Неужели мой расчет оправдался? Неужели гнев начнет ему пеленой застилать глаза?

* * *

Но нет. Мой соперник был слишком опытен и искушен, чтобы позволить эмоциям взять вверх над собой. Он ушел в защиту и отступил. Понял, что я не так прост как ему показалось на первый взгляд.

Правильно, правильно. Опасайся меня. Война искусство обмана, как сказал великий Сунь-Цзы — китайский стратег и мыслитель, автор знаменитого трактата Искусство войны, посвященный принципам ведения войны.

Я не стал догонять его и предпочел остаться в этом поединке вторым номером. Так называют боксера, который избирает оборонительную тактику.

Работа первым номером заключается в том, что боксер постоянно атакует, навязывает свой темп и скорость.

Например, все тот же Тайон или вроде Мэнни Пакьяо который станет единственным пятикратным чемпионом мира.

Работа вторым наоборот, это когда боксер не атакует, а защищается, при этом это тактика ничем не хуже.

При хорошем чувстве дистанции и защиты, можно быстро и жестко отвечать встречными ударами при этом не рискуя открыться. К примеру — Флойд Мейвезер.

Я все время вытягивал Енгибаряна на себя. Делал я это так: немного опускал руки, чтобы у него складывалось ложное впечатление о бреше в защите, подступал имитируя атаку и не дожидаясь ответа перемещался.

При этом я соблюдал крайнюю осторожность, все время следя за тем, как работают его ноги. А они работают у него неплохо. Даже отлично. Видно, что он много часов проводит со скакалкой.

Заигрался в наблюдения и пропустил прямой, пришедшийся прямо в лоб. В ушах зазвенело.

И чтобы выжить, включаю ноги, постоянно двигаюсь, резко меняя направления на отходе. Огрызаюсь одиночными ударами левой. Правая прилипла к подбородку. Она моя защита.

Звон в ушах прекратился, а вот резкости в глазах по прежнему нет. Не зевай, Бодров!

По моему он уже раз пять пытался бить этой комбинацией раньше.

Я попробовал просчитывать его отработанные комбинации. К концу первого раунда у меня это получилось. Я читал его очередной левый боковой в голову сразу же после правого прямого в корпус.

Удары в корпус приходились в локоть, прикрывающий печень. сила их была такова, что он пробивал мою руку и на этот раз я почувствовал адскую боль. Мое лицо исказилось от боли.

Все по настоящему, но нельзя сдаваться. Надо терпеть боль. Рефери не видел, иначе засчитал бы мне нокдаун.

Не стоим Бодров, отвечаем! Теперь настало мое время рисковать. Я в очередной раз слегка раскрылся и дождался мощного удара соперника.

Получив его в правую перчатку, тут же стрельнул ей в ответ. Достал. Я не потряс его, но на пару секунд отбил охоту атаковать.

Я добавил молниеносную двойку, кажется даже попал, но для меня это была не атака, а защита. Потому что сразу опустился на колено, набирая спасительные секунды.

Рефери остановил поединок, указав жестом Енгибаряну, чтобы он отступил. Три секунды пока противник уходит в свой угол. Еще две пролетают, пока рефери начинает отсчет. Спасибо ему, он не спешит с этим.

Параллельно считаю в уме и восстанавливаю дыхание. Боль немного отступила. Семь, восемь. Немного хитрости не помешает. «Идти вперед туда, где не ждут; атаковать там, где не подготовились».

Пожалуй, он совсем не ожидает ударов ногами, он чувствует себя комфортно потому что я веду себя как стопроцентный боксер. Поднимаюсь на счет девять. Показываю капу. Она у меня белая и это выглядит как оскал.

На соревнованиях в детстве учишься всяких хитростям. Например, как выиграть время для восстановления. Не потому что ленивый, а потому что стратегия.

Поэтому я проделываю трюк с невытертыми перчатками. Я уперся в брызги еще не засохшей чужой крови на ковре. Пусть думают, что я тяну время, мне по барабану. Рефери меня понял. И вроде даже слегка усмехнулся.

Судья держит за перчатки и пытается понять, глядя в глаза — не ведет ли спортсмена, обычно просят сделать шаг вперед к рефери и, держа за перчатки, определяют координацию.

Тут есть нюанс, если боец при нокдауне коснулся перчаткой пола, рефери должен вытереть перчатки, ведь на ковре чего только нет от луж пота, до слюны итп, а перчатки должны быть чистыми.

Его не проведешь. Скорее всего — он боксер, и судя по комплекции, когда-то бился в среднем весе. Читаю по глазам, что он грозится в следующий раз снять с меня очко.

И снова команда продолжить поединок. Мы сходимся на этот раз я меняю тактику, не ухожу с линии атаки и стремительно сближаясь.

Сурен Енгибарян не ждал от меня такого хода. Именно поэтому он выставил вперед левую ногу, готовый встретить меня правым кроссом, но не тут то было.

Мой хлесткий удар сбоку стопой в бедро заставил его пошатнуться и сделать ошибку.

Он почему-то решил ответить тем же.

А вот не нужно было, потому что я тут же поймал его пятку и резко потянул ногу вверх. Теряя равновесие он все же засадил мне кулаком в лицо, но опрокинулся на спину.

Я бросился сверху, пытаясь провести удушающий. Он как боксер не должен быть готов к защите. Мне удается сделать ему школьный треугольник, я трачу много сил, но он не сдается. Вырваться он не может, но терпит боль.

Стоп. Конец первого раунда, рефери останавливает бой.

Перекатившись на спину, ищу взглядом своих, но вижу только ребят из окреста.

Можно сказать, что отползаю в свою зону ковра. Ощущение, что если я уползу из зала сегодня и вернусь в часть живой и здоровый, то мне понадобиться не меньше недели, чтобы восстановить силы.

Сижу на пятках, уперев руки в бока и закрыв глаза.

Я представил себе римских гладиаторов, которые дрались насмерть на потеху публике. Как хорошо, что меня не забросило в те времена.

Если разобраться, то технически все тоже самое, но нам в Енгибаряном нет нужды убивать друг друга, чтобы завтра проснуться и увидеть солнечный свет.

Очень хочется пить, я бы сейчас ведро воды бы в один присест выпил. Но это будет потом, а сейчас надо держаться до конца поединка.

Перерыв в минуту пролетел совершенно незаметно.

Погнали дальше. Смотрю на соперника, он выглядит совершенно не уставшим. Я мне бы еще передышку, хотя бы минут. Мне нужен отдых и тогда я восстановлюсь.

Он протягивает левую перчатку в знак приветствия, я отвечаю и он тут же пытается обойти меня слева.

А вот хрен тебе. Чтобы не нарваться на очередной сокрушающий удар в печень, иду в захват, в клинч, пытаясь блокировать руки Енгибаряна. Он знает, что я только-только перестал чувствовать боль от его последнего удара по корпусу.

Незамедлительно пользуется этим. Я вроде завис на нем, и тут же нарывался на короткий левой по печени.

Мое счастье, что удар был нанесен с очень близкого расстояния. Но и этого хватило, чтобы во рту стало горько от желчи.

Но есть и хорошие новости, подбадриваю себя я лежа щекой на его плече. От резкой боли чуть прояснилось зрение. В глазах уже нет тумана. и дыхалка почему-то восстановилась.

Мы боремся. Точнее я делаю вид, вишу на нем мешком, а он пытается сделать подножку, которую не умеет. Чувствую,. что очкует. Ему совсем не понравился мой захват шеи в прошлом раунде

Рефери не дает долго находится в этом положении разводит нас из клинча. Енгибарян тоже сдал, тяжело дышит, но выходя из клинча пытается ударить после команды «стоп». Промахивается и гневно смотрит на меня, потому что я казался ему легкой добычей. Рефери строго делает ему замечание. Еще одна такая выходка, и с него снимут очко.

Вот что его злит. Мой соперник снова противник спешит, видно чувствуя что со мной нужно побыстрее покончить.

Длинные и размашистые удары от пояса, которые я отлично вижу. И от которых резко ухожу назад и в сторону. Уже можно бы и сработать по открытой голове Енгибаряна.

Но сказывается напряжение и общая усталость, которая передалась всему телу, и в моих руках нет взрывной ударной силы. Плечи и руки будто ватные.

Но на защиту пока скорости хватает. Один удар намеренно принимаю в плечо, энергично откидывая голову. Пусть думает, что попал. Болельщики и тренера Енгибаряна возбудились.

Всем своим видом показываю, как мне хреново. Это такой аттракцион тщеславия для противника. А мнение его болельщиков, тренеров и зрителей мне абсолютно до лампочки, они имеют право думать, всё что хотят.

У меня тут своя игра свой тактический рисунок боя. Все просто. Я знаю, что не завалю Енгибаряна с наскока. Только эмоциями и измором. Но на рожон я лезть не собираюсь.

Мне еще выживать и выживать в очерченном поле ковра целых два раунда. И я не просто выстою эти шесть минут боя, а проведу полноценный бой. Я не стану легкой добычей этого умелого в боксе парня.

Посмотрим есть ли у него бойцовский интеллект или только интуиция. Ведь пока не выйдешь на ринг или ковер — не поймешь, что это шахматы, только сложнее.

Ведь мало кто знает, что мой любимый философ Платон был успешны кулачным бойцом и чемпионом.

Мой план прост. Надо сделать так, чтобы моя боль не перешла в злость. То что я до сих пор способен видеть, а самое главное рисовать свою картину боя — это уже хороший знак на ответку.

Может ничего и не получиться, случай такая штука.

Есть вероятность ошибиться, промазать, зевнуть, пропустить. Но меня это не останавливает. Я по любому пойду в ва — банк. Ведь ту самую нужную мне минуту на восстановление я выиграл. Зал, Енгибарян и рефери уже не расплывались и не качались перед глазами.

Очередной удар, мой нырок и снова соперник промахнулся. Его это дико бесит, он стремиться догнать меня еще и еще.

Он снова спешит, ему нужна чистая победа. Ему надо добить меня красиво и наверняка. Ему не хочется тактически долго играть в шахматы. Он хочет порадовать своего тренера, себя и болельщиков, а я хочу подловить его на ошибке и «выключить ему свет»

Я вижу, как ненависть, и какое то нечеловеческое озверение заполнили его. Мне же ничто не мешает мне мыслить практично и рационально. Великое благо, когда мысли в голове слаживаются в четкую логическую цепь.

Енгибарян тратит много сил на бесполезную работу. Его удары не достигают цели. Идут по плечам, по перчатка, по локтям.

Вообще только балбесы и полные дилетанты думают, что бокс это тупой вид спорта. Кто занимался тот понимает, что в боксе интеллект и умение видеть главные составляющие успеха.

Ведь мозг за доли секунды просчитывает собственные действия и принимает решения. Как и постоянно просчитывает действия противника на три хода вперед. Иногда больше. Все как в шахматах.

Енгибарян допускает новый промах. Он теперь, как открытая книга для меня.

И я уже отлично вижу главную убойную серию противника из трех ударов. Левый прямой в голову, и сразу же боковой справа, чтобы отвлечь меня от сокрушающего бокового слева в голову.

Если эта серия не достигает успеха, то добавляется еще прямой правой в корпус. Вернее в район корпуса, потому что противник работает уже на отход, на защиту. Эта серия повторяется из раза в раз.

Йо-хо-хо! И бутылка рома.

И ее не вычислит разве что не самый умный боец. Уже середина третьего раунда. Парень искренне верит, что я еще нахожусь в плачевном состоянии. Но это его дело. Блажен, кто верует.

Видно, что он не только злиться но и сильно устает. Он вкладывает в промахи. Тратит силы на воздух. Как говорят в Одессе — мимо кассы, без мазы.

Я все еще играю театр. Надо подкрепить веру соперника в то, что у него все отлично, а у меня наоборот. Слегка опускаю правую руку, открывая челюсть.

Ждать долго не пришлось. Приманка сработала. Левый — правый прямые в голову, классическая двоечка, сбившая мои перчатки от головы.

И тут же с максимальной силой левый хук в мою открытую челюсть. Зараза, я не ожидал, что эта серия пройдет с такой бешенной скоростью. Едва успел чуть уклониться и слегка присесть.

С этой секунды я полноценный боец кулачного боя. Я Платон и Джек Лондон в одном лице. Уже на отходе стрельнул двумя прямыми в ответ. Мой противник не замедляется ни на секунду. Резко сблизился. Я тоже поднимаю темп.

Примите мое угощение рядовой Енгибарян. Мне не оставалось ничего другого, как пойти на исполнение этого удара, буквально унижающего достоинство соперника.

Ннаа, ннаа! Две кружки с левой стороны подряд. Почти открытой перчаткой, но рефери все видел и не остановил, значит все чисто.

Нехорошо, конечно. Выглядит и звучит, как две пощечины. Боль не позволяет мне чувствовать угрызения совести. Работая короткими в корпус в ближнем бою, а потом резко прохожу своей правой в лицо противника. Все отлично.

Его правая бровь рассечена. Бой остановили и пригласили врача. Рефери и доктор осматривают рану бойца, из которой капает кровь. Это вообщем-то хорошо. Один глаз тперь у него «слеп»

Я снова отдыхаю. Теперь сил у матроса Бодрого предостаточно. Как и предостаточно стимулов победить в этом турнире.

Я же помню про обещание съездить на танцы, увольнительную и большие женские сиськи. А может можно еще и разряд получить. Я не знаю.

В гражданских соревнованиях такого уровня призеры во всех весовых категориях могут получить кандидатов в мастеров спорта.

Кому не хочется в восемнадцать лет стать КМСом? И кто не хочет увольнительную. Если выстою, то попробую уговорить, начальника нашей учебки полковника Ничипорука, чтобы он отпустил всех наших, которые поучаствовали в турнире.

Все проявили себя более, чем достойно.

Время шло, Енгибаряну кое-как остановили кровь и рефери пригласил нас на середину. Мы снова сошлись.

Его вторая фишка — это размен ударами на средней дистанции. Но я-то на это не подписывался, я никак с этим не согласен. Разве я похож на идиота, которые станет подставлять свой мозг под кувалды Енгибаряна?

Только не очень умные не ценят свои буйные головы, а мне она еще пригодиться. Сдерживаю этот великий соблазн, продолжая играть роль. Я жертва, я проигравший. Мне нужен один удар.

Мой коронный, мой отработанный, мой любимый. И осталось ждать всего ничего, какую то минутку, когда противник на последних секундах рванет под всеми парусами в атаку, забыв про все на свете. И главное, про защиту. Енгибарян уже даже не злиться.

По моему, он разочаровался в себе. Как-то сник.

Я уже просканировал боевой арсенал моего соперника. А он мой еще нет.

Я ему начал раздавать легкие двоечки и троечки, спокойно попадая в его голову. Она болтается от моих ударов туда и обратно, словно кочан капусты.

А вот тренер соперника сильно психует. Не сдерживаясь, кричит, чтобы тот не расслаблялся, уходил в защиту. Все правильно. так и надо делать, но Енгибарян его теперь не слышит. Я то постарался.

Тренер беситься потому что был уверен, что у его бойца впереди еще пара боев с крепкими оппонентами. А теперь большой вопрос. Я вижу, как он не может смириться с потерей надежды на победу. Он был уверен в Енгибаряне.

А теперь видит, что я уже в полной боевой форме. Дальше все случилось так, как и должно было случиться. Парнишка стал молотить кулаками без остановки, повторяя свою излюбленную серию. Но я легко уходил от его ударов.

Теперь в стиле Роя Джонса я опустил руки и выставил ему челюсть. Конечно, я не был неподвижной мишенью, я двигал корпусом и головой, стоя на месте.

Он попробовал наскочить на меня, как бык на красную тряпку, но абсолютно управляемый и ведомый, Енгибарян попал в расставленную ловушку и налетел подбородком на выставленные мною кулак.

Глава 14

А теперь видит, что я уже в полной боевой форме. Дальше все случилось так, как и должно было случиться. Парнишка стал молотить кулаками без остановки, повторяя свою излюбленную серию. Но я легко уходил от его ударов.

Теперь в стиле Роя Джонса я опустил руки и выставил ему челюсть. Конечно я не был неподвижной мишенью, я двигал корпусом и головой, стоя на мест.

Он попробовал наскочить на меня, как бык на красную тряпку, но абсолютно управляемый и ведомый, енгибарян попал в расставленную ловушку и налетел подбородком на выставленные мною кулак.

Для него это был конец.

Рефери открыл счет и жестом пригласил врача. Енгибарян через некоторое время открыл глаза и недоуменно уставился на судью, потом на меня.

Я присел рядом на корточки и спросил у врача все ли в порядке. Потом дружески похлопал Енгибаряна по плечу, сказав ему, что он отличные боец.

Врач попросил меня отойти подальше, под предлогом того, что я ему мешаю. А судья поддержал.

Моя команда поддержки вошла в зал, когда мой соперник уже лежал на ковре. Правда моим болельщиками все же оказазались ребята из оркестра. Трое или четверо музыкантов топтались где-то сзади за основной массой военнослужащих у входа

Они радостно замахали мне, когда я подошел пожать руку тренера Енгибаряна. Он смотрел на меня довольно злобно, не особо скрывая чувство ненависти ко мне, но все же руку протянул первым.

Видно, я нарушил какие-то его планы на карьеру или поощрение от начальства. Но что поделаешь, такова жизнь.

Врать не буду это приятное чувство, когда ты побеждаешь. Особенно, соперника равного тебе по силе или даже превосходящего тебя.

Я ответил ответил музыкантам жестом «Рот-фронт», который еще называли «Но пасаран». Это такой интернациональное приветствие, жест, когда поднимают в полусгибе руку, обычно правую, с повернутым от себя сжатым кулаком.

— Молодчина, когда успел? — ко мне подошел улыбающийся Серега Шевченко и с размаху пожал руку.

— Думаешь, я его мгновенно завалил? Три раунда чудом отстоял. Еле подловил на встречный. Так-то он меня все три раунда мутузил. Когда твой выход?

— Через два боя.

Тут же подскочил Саша Гладков

— Макс, ты красава, извини, что пришлось выходить без меня, я даже не понял, как твое объявление профукал.

— Не извиняйся. Может даже это и хорошо — я без вас меньше волновался.

— Ты волновался? — он удивился и вскинул брови, наморщив лоб — да, как ни посмотришь, ты всегда выглядишь суровым, как маршал Малиновский. Ты же прешь, как танк Т-34!

Я улыбнулся, хрен его знает, как выглядел Малиновский, но сравнение с легендарным танком, можно было принять за признание моих заслуг.

— Отдыхай, сейчас после второго круга будет перерыв на часик, если найдешь где-нибудь место, но только не в зале, можешь немного прикорнуть, только скажи где тебя искать.

— Нет, спасибо. Я посмотрю, как ребята будут биться.

* * *

Наши ребята отлично отработали схватки. Шкаф сумел во второй раз каким-то чудом повторить успешную комбинацию. Зокоев победил болевым, а Серега Шевченко, так же как и я в тяжелом бою добыл победу нокаутом.

Сержант Гладков и прапорщик Шматко были на седьмом небе от счастья, они явно и не мечтали, о том, что мы доберемся до полуфинальных схваток в полном составе.

Но на этом наши успехи закончились в великому огорчению Жанбаева. Его очень впечатлило обещание увольнительной и перспектива встречи с прекрасными представительницами противоположного пола с большим бюстом.

Он пока не был избалован женским вниманием.

Что уж скрывать лишь немногие из ребят ровесников в этом историческом периоде могли похвастать реальным опытом настоящего телесного контакта со слабым полом.

Нет, конечно, через поцелуи, прижимки и тому подобное проходили почти все, но все во взаимоотношениях с девушками преобладала какая-то чистота, рыцарство и благородство.

Мы жили в обществе, где честь девушки не была пустым звуком.

За оскорбительные или скабрезные описание девчонки даже в чисто мужской компании можно было схлопотать по морде, в том числе и от собственных товарищей. По крайней мере так было в моем окружении.

С одной стороны существовало негласное правило, что никакая девушка не достойна разрыва между друзьями и не могла быть предметом разногласий ни в каком виде.

С другой — парень, который поступил нечестно и добившись «своего» бросал подругу, рисковал получить всеобщее презрение если не навсегда, о очень на долго.

Его друзья не становились исключением. Секс в сознании был чем-то вроде супер приза, который достается женатым мыжчинами.

Будет ханжеством сказать, что все мы не мечтали о сексе до свадьбы. Конечно же мечтали. Но во-первых, эти мечты были направлены в сторону каких-то легкомысленных особ извне, зачастую мифических.

А во-вторых, если все же секс случился с девушкой с которой парень встречался, то их сексуальные взаимоотношения держались в строжайшей тайне, никогда не обсуждались со своими друзьями и не выносились на публику. И это было нормально

По внешнему виду Жанбаева можно было сказать, что он был готов дойти до финала. Вот что такое настоящая мотивация.

Но бесконечно везти не может. Скорее всего тренер его последнего соперника подглядел нашу «коронку» — бочку Тайсона, и проинструктировал подопечного, как ей успешно противодействовать.

В ходе поединка глаза Шкафа горели несокрушимой волей к победе и решимостью добраться до женских сисек и волей. Но он ничего не сумел противопоставить как граду ударов, обрушившихся на его голову, и так серии броском. В итоге он выстоял, но проиграл по очкам.

Зокоев во втором раунде получил тяжелый удар в печень, он не издал ни звука, хотя я видел насколько этот удар был болезненным. Он еще попробовал секунды три стоять на ногах, но все же рухнул на правое колено от боли и не сумел прийти в себя до окончания счета, открытого рефери.

Серега Шевченко мужественно боролся и дрался, почти победил по очкам, но неудачно оступился на мягком ковре после прыжка и подвернул лодыжку в самом конце поединка. Ему объявили технический нокаут. Даже не ничью. Не очень справедливое решение. Но жизнь не справедлива в целом. Она конечно очень красива, нельзя этого не признать.

Было понятно, чем руководствуются судьи. Врач оказывающий помощь сообщил, что у матроса растяжение связок. Мой друг Серега Шевченко не смог бы стоять в финале, а следовательно его потенциальный соперник получил бы победу «на халяву».

Наша советская армия это вам не салон авиалайнер «Аэрофлот» — на «халяву» нельзя. Все должно быть добыто матросскими и солдатскими потом и кровью.

Это не плохо и не хорошо. Просто порядок такой. Жизнь военнослужащего не должна казаться сахаром. Наверно в этом есть какой-то глубинный смысл. Преодолевая трудности и тяготы, молодой человек в армии учится противостоять жизненным невзгодам.

Армия и Флот— это такая двух-трех летняя миниатюра жизни. Выстоял в армии — выстоишь и в жизни!

Звучит пафосно, но это правда, во время службы видишь все: и высоты человеческого духа и глубокие падения. Здесь весь срез советского общества. Крестьяне, пролетарии, служащие, интеллигенция и бюрократы. Умнейшие люди и самодуры.

Конечно, все самые яркие проявления человеческой глупости тут налицо.

«Тут вам не здесь», «Это вам не вымя у телки сосать», «И день и ночь, во сне восстав, учи устав»

Так как и концентрат народного юмора, острого, как бритва, который при умелом обращении очень облегчал эти самые тяготы армейской жизни и быта. Анекдоты про ефрейтора и прапора — любимые темы для солдатского стеба. Наподобие таких:

Встречаются в лесу ефрейтор и осел. Осел интересуется:

— Вы кто?

Ефрейтор огляделся вокруг — ни души, поправил китель, подтянулся, прокашлялся:

— Я офицер Советской Армии, а ты?

Осел огляделся и говорит:

— А я конь.

Или про прапора:

Заблудились два грибника. Еле передвигая ноги вышли на опушку, а там прапорщик стоит.

— Товарищ военный, мы на станцию правильно идем?

— Да какое там правильно, на хрен! Кто так ходит? Вы что, куры что ли? Голеностоп вихляет, удар стопы не четкий, да и вообще идете не в ногу!

Что касается меня, то в последнем бою меня, то в последнем бою мне достался мастер спорта по спортивному самбо. Хоть я и успел отвесить ему два двойных хука, довольно увесистых и чувствительных для него.

Он сумел провести бросок и навалиться на меня. Я не очень сведущ в партере, соперник быстро нашел брешь в обороне и взял мою ногу на болевой.

Ты не побежден пока пока не сдался, говорит армейская поговорка, я очень долго терпел, рефери стоя на коленях внимательно смотрел мне в глаза.

По расчетам соперника я должен был давно начать хлопать ладонью по ковру, поэтому он давил все сильнее и сильнее, налегая на мою стопу все весом своего тела.

Чтобы не сломаться, я отвернулся от судьи. Через секунд десять у меня потемнело в глазах и я едва коснулся ладонью поверхности ковра, чтобы попробовать сменить положение.

Мои действия были интерпретированы не правильно.

Судья тут же остановил поединок, оттащил с меня обескураженного моим сопроивлением проивника, а затем строго выговорил мне.

— Если видишь, чувствуешь, что уже всё, то дай судье знать! Что за желание остаться со сломанной ногой?

На моей половине наш тренер Саша Гладков, прыгал от возмущения, размахивал руками и кричал, что нельзя присуждать победу сопернику, потому что я не сдался.

Судья проигнорировал его замечания и сообщил коллегии, что поединок завершен.

Сил отвечать ему не было и я промолчал, проводив мрачным взглядом соперника. Он расхаживал неподалеку, уперев руки в бока, и тоже был недоволен тем, что поединок остановлен.

Хотя в конечном итоге победу присудили ему. Он прекрасно чувствовал, что не дожал меня и по гамбургскому счету я остался непобежденным.

Он видел и понимал, что я не запросил «пощады», а отчаянно пытался освободиться от удержания и его атакующего захвата.

Сразу после того, как рефери поднял его руку, после оглашения результата, он тут же направился ко мне с рукой, протянутой для рукопожатия.

— Ты молоток. Это было отличная схватка. Знай, что я не считаю решение судей справедливым. Я тебе без балды говорю, не для того чтобы тебя успокоить. Ты не сдавался, я это признаю, поэтому, короче, чтобы там судьи не говорили — я считаю, что у нас боевая ничья.

Я ответил на рукопожатие, кивнул в знак признательности. Мы обнялись. Он сначала приподнял меня, оторвав мои ноги от пола, а потом вернув вниз поднял мою руку.

В зале раздались аплодисменты. Громче всех хлопали и поддерживали криками мои друзья вместе с музыкантами.

Не то, чтобы мне было слишком важно признание несправедливости судейского вердикта.

Но я чувствовал, что он говорит искренне и лично между нами восторжествовала мужская правда, особенное чувство, которое без слов дает понять, что рядом с тобой тот с кем и разведку и баню. Тот, кто не подставит и не бросит в беде.

Надеюсь, что мой соперник ощущал тоже самое. Правда, я так его больше ни разу не увидел до конца службы, но это не имело значения.

— Бодров, ты молодец, несмотря на то, что тебя засудили, не сдавался. Проявил волю к победе, — сказал прапорщик Шматко пожимая мне руку на выходе, — вообще все молодцы. Как нога?

— Нога нормально, товарищ прапорщик.

— Сам то доволен, что дошел до полуфинала?

— Ну если не вдаваться в детали, то да.

— Дьявол кроется в женских трусах! Шучу в деталях. В этих случаях так и надо — не вдаваться в детали. Честно говоря, я совсем не ожидал таких результатов. Думаю, полковник Ничипорук оценит ваши бои по достоинству.

— Служу Советскому Союзу! — сказал я после неловко возникшей паузы.

— Иди переодевайся.

— Разрешите обратиться, товарищ прапорщик.

— Обращайся.

— Можно ли воспользоваться душем в раздевалки школы, а то в учебка сами знаете…

— Можно, только не намывайтесь там часами.

Он посмотрел на свои часы, оглядел меня и моих товарищей, стоящих у меня за спиной и продолжил:

— На все про все у вас двадцать минут, чтобы через двадцать минут были как штык с иголочке в форме, готовые к пострению.

Хотя горячей воды не было, встать под поток разгоряченными телами и смыть с себя пот и грязь казалось настоящим подарком судьбы. Ведь мы уже привыкли в учебке обмываться ледяной водой в раковине.

К тому же у некоторых ребят, в отличии от, скажем, москвичей, дома отродясь не было горячей воды в кране.

Шкаф сумел где-то в недрах школы раздобыть, а попросту спереть, два куска душистого цветочного мыла, которое мы разделили на четыре части и передали друг друг.

Мы были первыми из спортсменов, участвующих в этот день в соревнованиях по рукопашному бою, кто осмелился воспользоваться душевой,

Постепенно в душевую на шум льющейся воды заглядывали другие военнослужащие и вскоре, минут через десять, можно было сказать, в помещении стало не протолкнуться.

Тщательно вымывшись, я освободил душевой отсек и отдал свой обмылок первому попавшемуся парню служившему в другой части.

Выйдя в раздевалки я увидел Серегу, который был уже в форме.

— Как твое растяжение?

— Жить буду, надеюсь что завтра не заставят проводить на плату строевую подготовку. Как твоя?

Он жестом указал на мою стопу.

Нога, саднящая после болевого приема, отошла через полчаса после завершения. До этого я старательно скрывал боль и пытался не хромать.

— Тоже буду жить, но когда соперник давил, я думал, что взвою волком от боли. Еле сдержался.

— Да, у вас эпичная битва была.

— Серег, жаль, что ты подвернул ногу, мне кажется, что если бы не это, то ты бы вышел в финал.

— Все, что не делается — все делается к лучшему! Сказала старая ведьма, когда ее старик повесился.

— Это откуда про старика?

Серега был довольно начитанным парнем и то и дело сыпал цитатами из литературы.

— Из Астрид Линдгрен, той самой, что написала Карлсона и Пеппи — Длинный Чулок. Вообщем, надеюсь, что Нечипорук даст нам восстановиться.

— Это точно, насколько я понял, до нас раньше никто до полуфинала не доходил. Если тебя завтра погонят на плац с остальными, то это будет настоящим свинством.

Возвращаясь назад в часть, мы чувствовали себя настоящими героями. Мы много шутили делились впечатлениями от поединков. По нашему пониманию начальство должно было подготовить нам встречу, если не с оркестром, то хотя бы устно поздравить нас с хорошими результатами.

Все-таки, мы отстояли честь части. Судя по довольным и улыбчивым лицам Шматко и Гладкова они ждали чего-то подобного.

Но к нашему разочарованию ничего не произошло. Нас никто не встречал, даже начфиз. К тому же выяснилось, что в солдатской столовой нам не оставили ужина.

По договоренности с сержантом Сашей Гладковым дежурные должны были ждать на до упора с разрешения командира части. Но каким-то образом поменялась смена и новым дежурным, заступившим в наряд по кухне никто ничего про нас не передал.

То ли забыли, то ли из зависти к нашему «спецпитанию». Все знали, что на время тренировок, нам выдавали усиленные пайки.

Мы целый день не ели, что называется маковой росинки во рту не держали, а тут на тебе такое. И сейчас были голодны, как волки в зимнем лесу.

Шматко посмотрел на наши кислые рожи, когда мы зашли и тут вышли из пустой столовки. Самым траурным выражением лица отличился Шкаф, по понятным причинам.

Он поинтересовался причиной, потом смачно матюкнулся и сам отправился выяснять ситуацию.

Через минуту он вышел оттуда быстрой походкой, злой, как черт:

— Ладно бойцы. Не менжеваться и не теряться. Где мы там победа. Сейчас я вам что-нибудь соображу. Пока отправляйтесь в кубрик.

Шкаф и Зокоев пошли к своим, а мы с Серегой к своим.

Когда мы вошли в казармы, то увидели что младший сержант Цеплаков заканчивает раздавать письма, называя фамилии получателей. Мы вошли и нас встретили одобрительным гулом, на короткое время прервав выдачу почты.

— Все писем больше нет, — резюмировал Цеплаков.

Тут неожиданно для меня, кто-то из ребят выкрикул.

— Товарищ младший сержант, а как же письмо Бодрову? Вы же зачитали вначале его фамилию, а когда узнали, что он на соревнованиях отложили ему письмо, как же так?

Кубрик недовольно загудел. Я смотрел Цеплакову в глаза.

Когда гул стих Цеплаков, жестко сквозь зубы процедил:

— Я. Сказал. Всё. Писем больше нет!

Глава 15

Когда мы вошли в казармы, то увидели, что младший сержант Цеплаков заканчивает раздавать письма, называя фамилии получателей. Мы вошли и нас встретили одобрительным гулом, на короткое время прервав выдачу почты.

— Все писем больше нет, — резюмировал Цеплаков.

Тут неожиданно для меня, кто-то из ребят выкрикнул.

— Товарищ младший сержант, а как же письмо Бодрову? Вы же зачитали вначале его фамилию, а когда узнали, что он на соревнованиях отложили ему письмо, как же так?

Кубрик недовольно загудел. Я смотрел Цеплакову в глаза.

Когда гул стих Цеплаков, жестко сквозь зубы процедил:

— Я. Сказал. Всё. Писем больше нет!

* * *

Это было верхом свинства. Можно было сколь угодно много конфликтовать, драться, игнорировать, промывать мозг, но письма от родных во время службы трогать никак нельзя. Письма — это святое.

Даже уголовникам всех мастей в обчыных тюрьмах отдавали почту, не удерживали, если в них не было изложен криминал или что-то запрещенное.

Насколько я знал в армии письма никто не перлюстрировал и проверял содержимое писем за исключением писем от солдат и матросов с пустым адресатом.

Бывало так, что военнослужащие в спешке или по невнимательности не указывали ни отправителя, ни адреса, ни имени получателя.

Такие письма отбирались из общей массы с какой-то периодичностью и потом уничтожались.

В самом начале службы нас отправили в наряд, когда мы были в статусе «каратнтинов» помогать с макулатурой к почтальону части. «Карантиты» — это матросы только прибывшие в учебку и еще не принявшие присягу.

Мы как раз должны были разбирать почту и отделять «безымянные» письма от других.

Остальные письма почему-то должны были быть отсортированы по областям и городам получателей.

То ли почтальон был свихнувшимся, но ленивым педантом, то ли ему светили какие-то «пряники» в отделении в районном центре. Например, похвала за аккуратность или уважение в глазах принимающей стороны.

А может ему телесно симпатизировала, какая-нибудь начальница — почтовая королева, килограмм под сто весом, являвшаяся единственным объектом мужского вожделения в округе.

Это может показаться смешным для тех, кто не служил в отдаленной глуши, где в части солдаты видят из лиц женского пола только кошек с котятами.

А наша учебка именно в таком месте и располагалась.

Да. Служить в таком месте — это вам не сельдереевый фреш со смузи пить, и закусывать капустой брокколи.

Двое наших парней, не зная друг о друге и о ситуации, бегали поочередно во время увольнительных по пятнадцать километров по морозу в соседнее село к продавщице из промтоварного сельпо Наташе, и броккали ее.

Вот это я понимаю брокколи.

Вернемся к письмам. На тех, что имели адрес мы должны были ставить штемпель армейской почты с номером части. А данные заносить в журнал.

Через учебку проходили тысячи людей и я очень удивился когда увидел, сколько много скопилось за последние два года простых белых воинских конвертов без штемпелей и надписей.

Их было несколько десятков. Они подлежали уничтожению

Почтальон объяснил нам задачу сообщил,что времени у нас на все про все до обеда и удалился по своим делам.

Отсортировав все письма раньше положенного времени, мы не знали чем себя занять.

Некоторые из «белых» конвертов были не запечатанными и мы не удержались от соблазна прочитать то, что пишут матросы домой, ведь их все равно должны были сжечь, значит они не были нужны никому.

Чего только не пришлось прочитать. В этих письмах были представлены все литературные и эпистолярные жанры: от мелодрам, трагедий до комедий. Как сейчас помню, некоторые такие письма, почти дословно:

'Служба проходит хорошо, я в учебке уже тридцать два дня. Мама у меня просьба. Купил, новую теплую тельняшку, шерстяные носки и часы, чтобы считать, сколько осталось до дембеля.

Так что залез в долги на двенадцать рублей пятьдесят копеек. Мне неудобно, но если можешь вышли десять рублей, мам. Я-то сам из своих заплатил два пятьдесят.

Но ребята все спрашивают и спрашивают, когда отдам остальное. Вся солдатская получка ушла на печенье и сигареты. Но если не можешь, то не присылай'

* * *

' Мои родные наконец-то появилось времечко написать вам письмецо. В отпуск летом я не приеду, так быстро оказывается не отпускают. Мы пока салаги нам не положено. Возможно, осенью, или зимой. Так что ждите к Новому году.

Ночка сегодня удачная, вся в моем распоряжении потому что я дежурный по штабу. Тут лафа — все дрыхнут, тебя никто не трогает.

Позавчера был вообще обалденный день — день выборов. Подъема не было, представляете? Все вставали под музыку, включили радио через ретрансляторы. Никаких тебе работ, никаких занятий и стрельб. Хотя стрельбы я люблю.

Такое раз в году. Просто праздник. Вместо зарядки в клубе показывали фильмы. Хочешь смотри, а кто хочет, может до завтрака спать. Я смотрел кино Фанфан-Тюлюпан, там еще артистка на нашу Лидку больно похожа.

Побольше бы таких дней. Шлите свои фотографии. Знаете, как приятно вас смотреть!'

* * *

'Привет сестренка. Я уже полгода в учебке. Ты наверно сильно выросла уже пока меня небыло дома. Все таки тринадцать лет это уже не мало.

Я успешно сдал курс молодого матроса. У меня всё есть, недостатков нет. Только глянь какие мускулы у меня на фотографии(прилагаю).

Приду из армии и научу тебя плавать, если сама не научишься. Честь свою береги, с пацанами особо не гуляй. Если кто будет обижать, так и скажи брат вернется из армии и всех вас поубивает.

Знаю, что матушка еще в больнице, ты позаботься о ней, ведь ты уже большая. Мама у нас хорошая, не обращай внимание на то, что иногда может прикрикнуть. Бабушке и деду горячие приветы!' В том письме почему-то не оказалось фотографии, наверно боец забыл вложить'

* * *

'Здравствуйте мои дорогие бабушка, дядя Толик, мать, отец и братишка. Служба у нас тут в учебке терпимая. Погода дождливая.

Еда, если честно — хреновая, но я не жалуюсь. Матрос, как и каждый военнослужащий должен: стойко переносить все тяготы и лишения военной службы, всемерно беречь вверенные вооружение, боевую и другую технику, военное и народное имущество.

Каждый день у нас занятия. В основном с оружием. Когда держишь в руках оружие чувствуешь себя настоящим защитником Советского народа.

Сегодня сдавал кровь. Одному офицеру для спасения его жизни нужна была кровь второй группы. Ни хрена себе у меня открытие.

А я столько жил и не знал, что бывают какие-то группы крови. У меня кровь второй группы. Фельдшер сказал, что вторая и первая группы самые лучшие. Вот мы, у кого вторые группы крови и сдавали'

* * *

'Ты мне не пишешь. Ну и все понятно. Значит забыла меня или нашла другого. Не станешь ждать меня пока я служу. Значит судьба у нас такая.

Или точнее не судьба. Я вот все время думаю о тебе. Но что толку если ты не думаешь обо мне хоть минуту в день, хоть десять секунд. Думала бы, то написала бы мне весточку. Я, наоборот, всё время думаю о тебе.

Матросу, которого дома не дожидается девушка, посочувствовать не в чем. Впрочем, это до тех пор, пока нас не наградят. Я вот получил недавно гвардейский значок. Думаю, что когда приду домой со службы у меня точно будет много наград и это будет нравится другим девушкам'

* * *

'Молодые приняли присягу. Вспомнил, как я принимал, и дрожь по телу прошла. Что уже пролетело больше полугода было, даже не верится.Уже один наш призыв проводили и один вот этих молодых встретили.

Теперь с нетерпением ждём следующего. А пока приходится служить. Уже не так как в первые полгода. Мы теперь младшие сержанты — белая кость.

Что хочешь, то и делаешь, никто слова не скажет, кроме командира. Стал такой лентяй, что и на ужин изредка не хожу, смотрим телевизор.

И каждый день считаем, сколько осталось до приказа, который будет через полтора года'

* * *

'Здравствуй, моя ненаглядная Маринка! Ты, наверное, издеваешься надо мной, когда пишешь, что я о тебе забыл и не вспоминаю. Нет, Марин, ты же знаешь меня. Кроме тебя мне никто…

Я не могу тебя забыть. Даже если бы и захотел, то не смог бы. Я вообще не знаю, каким надо быть человеком, чтобы забыть такую как ты.

Верю, что ждешь меня так же, как и я жду встречу с тобой.Идёт проливной ливень, мы стоим на постах в карауле. Сейчас часа ночи.

Я — полусухой — полумокрый, пишу тебе письмо, хотя писать в карауле нельзя. Если меня поймают, то расстреляют. Шучу. Не расстреляют, но отправят на губу. Я думал о тебе на посту и решил написать.

Пусть меня поймают и накажут, мне все равно. Я ради тебя могу и потерпеть. Никто не может мне запретить думать о тебе под дождем. И я всегда о тебе думаю.

А как минута свободная выпадает, хоть даже голодный, всё равно, я пишу тебе. Маринка я сильно люблю тебя. Прости, моя смена идёт на пост, у нас смена караула'.

* * *

'Привет мои родные. У меня все отлично. Служба учит хорошим вещам. Единению, поддержке друзей. Начинаешь понимать жизнь по-другому.

Если, конечно, товарищи достучаться до твоей башки. До моей «достучались».

Я должен вам сказать, что меня наказали. Но не переживайте, во-первых ничего страшного, а во-вторых поделом мне. Заслужил я.

Мы нас отправили в соседний колхоз на сельхоз работы. Надо сказать, что колхозное село напрочь все «пьяное». Там все всегда бухали. Всегда. Даже женщины. Наши командиры тоже. Ну командиры не то, чтобы бухали — так выпивали. С нами поехало три офицера.

Мы должны были помогать местным колхозникам. Что мы и делали, ходили сами с ними на поле убирать урожай. Хотя понятия не имели где наши офицеры. Иногда местные в знак уважения угощали нас самогоном.

Ну я совсем, можно сказать не пью, вы знаете меня, как облупленного. Если и выпью, то так чуть-чуть, для аппетита.

Мы чисто-культурно с ребятами из учебки пили по пятьдесят грамм и все. И однажды алкоголь кончился. Я не помню как, но одел тапочки и шинель голое тело. Ну как голое тело на майку с трусами и пошел за алкоголем к местным.

Я постучался и вежливо попросил самогон, но меня не пустили на порог, не дали самогон и выгнали меня. А мы ведь им, *****,(зачеркнуто) помогали.

Ну я ушел. Не помню как, но ребята говорят, что вернулся в кедах. Ушел в тапочках, а вернулся в кедах. Видимо обозлился и назло забрал кеды вьетнамские. А это в деревне дефицит.

Местные на утро пожаловались офицерам. Тут мы их и увидели, потому что они нас разыскали. Можно сказать впервые узрели за все время в колхозе. Офицеры — злые как черти. так и готовы были сожрать нас всех вместе с потрохами. Им местные тоже краник с самогоном перекрыли.

Пришлось возвращать кеды и с позором извиняться. Но вы не переживайте все путем. У них ко мне претензий нет, даже заяву ментам писать не стали.

В части меня посадили под арест. Ребята каждый день приносили мне еду, у нас единение и слаживание боевого коллекива в колхозе произошло.

И выводы правильные я тоже по совету командира части сделал. Ну его нахрен эти вьетнамские кеды, лучше наших солдатских сапог и ботинок нет. Не скучайте по мне дембель скоро'.

* * *

Таких писем было тридцать девять.

В этих письмах, пусть немного неуклюжих и простых по своему стилю, чувствовался человеческий нерв и душа.

Настоящая искренность и чистота. Не нужны никакие доказательства того, что наши советские ребята и девчонки были словно с другой планеты. Они были абсолютно убеждены в том, что миром правит добро, любовь и совесть.

Я отчетливо понимал, что эти письма нельзя сжигать. Это было бы преступлением против самой жизни и связей матросов со своими близкими.

Я посмотрел на стопку «белых» писем и решил, что нужно во чтобы-то ни стало найти отправителей и вернуть им письма. У меня не было фамилий, но как минимум у меня были имена матросов.

Все письма кроме одного одного, того самого о разрыве, были подписаны именами. Типичные подписи часто выглядели так: «с наилучшими пожеланиями, Ваш Ваня», «с пламенным приветом,Твой Сережа». Некоторые даже с фамилиями типа: «Иренее ваш, матрос Василий Смирнов».

И только в письме о расставания не было имени, а только троеточие. Словно отправитель предоставлял девушке право самой вписать, кем является для нее писавший письмо человек: «Твой…»

Я понял, что должен найти и вернуть письма отправителям и сообщил об этом почтальону.

— Да брось, ты никого не найдешь! Думаешь ты один такой умный? Никто не признается, год назад командир части построил всех на плацу и зачитывал письма перед строем. Думаешь хоть один вышел?

Я пожал плечами, не зная, что ответить.

— Ни один! Иногда такого понапишут, что им самим стыдно перед товарищами, а товарищ полковник, самые ядреные из писем читал, — продолжил мой собеседник, — вообщем, я тебе так скажу, если тебе есть до этого всего дело, то можешь попробовать, в свободное от службы время. Я не возражаю. А теперь пошли проверять, как вы разложили правильные, подписанные письма.

Со свободным временем оказалось все сложно. Но я справился с задачей буквально за несколько дней.

Я выкраивал минуты, показывал ребятам конверты и разыскал всех владельцев, кроме того самого письма.

Я даже догадывался, кто его написал, но не стал докапываться до человека. А вдруг он пожалел, что писал такое или уже передумал?

Не найдя истинного автора я с легким сердцем разорвал его и отправил в мусорную корзину.

Больше на почту меня в наряд не посылали, но зато я приобрел дружеские знакомства в части, благодаря этим письмам.

Кстати, среди них было два матроса из нашей роты.

* * *

И вот теперь, когда младший сержант Цеплаков пытался манипулировать мной при помощи корреспонденции я испытал к нему не только презрение, но и чувство брезгливости. Я холодно посмотрел в его глаза, и проследовал к своей койке.

Ребята продолжали гудеть, можно было предположить, что они поняли, что задумал мой оппонент и выражали негодование.

Восемнадцатилетние ребята, в большинстве своем из сельской местности, которых оторвали от дома и поместили в чужеродную среду, только только привыкли и начали осваиваться. И тут на тебе.

Настоящая несправедливость, проявленная в адрес такого же как они сами. Один за всех и все за одного.

Ведь поначалу вся окружающая обстановка была какой-то недоброй, неуютной и совсем не похожей на привычную домашнюю.

Услышанные истории бывалых и слухи о предстоящей дедовщине, то есть неуставных отношениях, нервировали будоражили всем воображение.

Строгие офицеры и прапорщики, которые распоряжались временем, умами и здоровьем молодых матросов, вели себя совсем не так, как старшие дома.

Хотя один из деревенских парней, рассказал, мне что его отец начал готовить единственного сына чуть ли не с пяти лет. Он был жестким и холодным, общался исключительно в приказном тоне и наказывал за малейшую провинность.

Поэтому благодаря такому воспитанию рассказчик чувствовал себя в учебке чуть ли не как на курорте. Но это скорее единичный случай.

Так вот, мои собратья по кубрику только только ощутили себя командой, поняли что у них есть мизерные, но права, например право на получение писем, а младший сержант отслуживший на полгода-год больше эти права попирает.

— Ну-ка замолкли мне все! — скомандовал младший сержант, — когда я проходил мимо него и его дружков.

Возмущенные голоса несколько притихли.

— Матрас Бодров, стоять! — он аж забрызгал слюной от гнева, — почему идёте, не замечаете и не отдаёте воинское приветствие старшему по званию? Наряда вне очереди захотел, Бодров? Я это тебе быстро выпишу! Не сомневайся!

Кто-то из ребят выкрикнул:

— Слышь, Цеплаков, мы сейчас сами тебе выпишем, только не наряд…

Обстановка накалялась, толпа матросов обступила сержантов и начала смыкаться, придвигаясь ближе.

Уважаемые читатели. У меня короткий августовский отпуск, меньше недели.

Следующая прода выйдет на следующей неделе.

Спасибо за понимание

Глава 16

— Матрас Бодров, стоять! — он аж забрызгал слюной от гнева, — почему идёте, не замечаете и не отдаёте воинское приветствие старшему по званию? Наряда вне очереди захотел, Бодров? Я это тебе быстро выпишу! Не сомневайся!

Кто-то из ребят выкрикнул:

— Слышь, Цеплаков, мы сейчас сами тебе выпишем, только не наряд…

Обстановка накалялась, толпа матросов обступила сержантов и начала смыкаться, придвигаясь ближе.

* * *

Такой хоккей нам не нужен. Я прекрасно понял, что силы не равны. И сержанты ничего не смогут ни противопоставить, ни предъявить завтра матросам.

Но именно поэтому я не мог допустить избиения. С минуты на минуту в кубрик могли войти прапорщик или даже начфиз. Я протиснулся сквозь толпу к сержантскому составу в середине.

Один из матросов уже замахнулся, чтобы нанести удар, но я вовремя остановил его, перехватив его руку. Другие угрожающие нависли над сержантами.

Поняв, что сейчас им устроят темную, а точнее «светлую» — изобьют всем кубриком, я решил действовать незамедлительно.

— Так, стоп! — я поднял руку чтобы задним рядам было видно кто говорит, — Пацаны! Понимаю ваше возмущение, спасибо за поддержку. Но не здесь и не сейчас!

Недовольство подлым поведением сержантов в учебке достигло своего накала и грозило перерасти в бойню, но мой едва нарождающийся авторитет у погодков сослуживцев, каким-то чудом заставил ребят отступить.

— Слушай, Цеплаков, — обратился я к своему недоброжелателю, глядя прямо в глаза. Он хотел было что-то промямлить в ответ про субординацию, но я даже не дал открыть ему рот.

— Помолчи и послушай. После случая на полигоне и в умывальной, я вообще плевать на тебя хотел, ты для меня ноль без палочки. И я тебе обещаю, что сверну тебе хлебальник, несмотря на твои сержантские погоны. Но потом…

— Что-о-о-о? — у Цеплакова глаза повылазили из орбит, — да я тебя… — он попытался двумя руками схватить меня за грудки.

Но в это время толпа как-то зашаталась, загудела и недовольно расступилась и пропустила прапорщика Шматко, который нес на плече армейский вещьмешок.

— Что здесь происходит? — через секунду он был между мной и Цеплаковым.

— Раздача почты, товарищ прапорщик! — младший сержант вытащил моментально из-за пазухи конверт с моим письмом и сунул мне в руку от греха подальше, затем вытянулся по струнке перед Шматко.

Прапорщик смерил его взглядом с ног до головы, он понял, что что-то не так, но ничего не сказал.

Ситуация с почтой разрешилась сама собой в мою пользу.

— Бурцев, Шевченко за мной. — Прапорщик развернулся и направился к выходу.

— Товарищ прапорщик, у нас политбеседа…

— Верну после отбоя. Беседу проведете с остальными.

— Есть!

Несмотря на то, что не все из матросов любили прапорщика за строгость, он оказался нормальным мужиком.

— Что у вас сержантами? — спросил Шматко, как бы невзначай

Серега Шевченко ответил за меня:

— Товарищ прапорщик, каждый человек должен повстречать и победить обезьяну, иначе он человеком так и не станет.

— Ты на что намекаешь, кого считаешь обезьяной, сержанта Цеплакова, что ли? Не пойму?

— Ну вы же не считаете его святым, я же вас не обижу, если скажу, что не намекаю?

— А если он тебя считает своей обезьяной? Так же как и ты?

— Ну это легко проверить, товарищ прапорщик, кто из нас обезьяна. Нам достаточно просто вместе подойти к зеркалу и посмотреться в него. Сразу все встанет на свои места. Ибо! Ибо, если в зеркало смотрится обезьяна, оттуда никогда не выглянет апостол, сержант максимум увидит осла. Я себя всегда человеком вижу.

— Плохо быть надменным, Шевченко. Вам нужно учиться взаимодействовать по уставу, а не собачиться и видеть в другом животное. Вы с ними уже неделю никак не можете по человечески разобраться, так чтобы раз и навсегда.

— Вам уже настучали?

— Не настучали, а доложили и вообще Земля слухами полнится. У меня дилемма или вас в спорт роту отправить или арестовать на десять суток.

— Арестовать? за что?

— Не за что, а для чего. Чтобы младший сержант Цеплаков не выпил вам всю кровь в свою последнюю неделю.

Мы с Серегой переглянулись.

— В последнюю неделю, так ему еще полгода до дембеля-то.

Удивленно прокомментировал новость Серега

— Да, в последнюю неделю, переводят его на корабль. А как и почему сие мне неведомо, товарищи матросы. Мы пришли.

Вопрос со спортротой и арестом так и повис в воздухе. Пожалуй, можно было признать, что Шматко проявлял о нас отцовскую заботу. Ведь можно легко представить, как Цыплаков мечтал превратить нашу жизнь в полный ад.

Остановившись на секунду у входа в здание местного клуба, он приоткрыл дверь и коротко, но бодро, чуть растягивая первый слог, скомандовал:

— З-а-а мн-о-й!

Войдя в помещение, мы увидели, что Шкаф и Закаев уже ждут нас внутри. Они встали при нашем появлении и поприветствовали нас

— Чем богаты тем и рады, — сказал Шматко — доставая белый хлеб, банку кильки в томате и простую вареную картошку в мундире из узелка. А еще железную банку с халвой.

— Вот, жена по-быстренькому сварила, магазины закрыты, а дома шаром покати, — как бы оправдываясь за скудный солдатски ужин.

— Товарищ прапорщик! Да это просто какой-то королевский подарок! Спасибо огромное.

Мы одобрительно загудели. Наши желудки, свернутые в узел, давали о себе знать. Голод разыгрался не на шутку. Мы понимали, что скорее всего он все домашние запасы увел у жены из под носа.

— Ну королевский или не королевский я не знаю, но надеюсь мальца червячка вы заморите. Ложка и вилка только одна. Налетай!

Он достал складной нож по типу перочинного с вилкой и ложкой.

Теплая картошка показалась необычайно вкусной, а в вместе с килькой, которую мы по одной вылавливали из банки и выкладывали на кусочки хлеба, ощущалась нереальным деликатесом.

Когда мы закончили Шматко сообщил:

— Бодров, Шевченко! Решение принято, десять суток, ареста, товарищи бойцы.

— За что? — удивились Зокоев и казах

— Было бы за что, так вообще — убил бы.

— Может мы сами товарищ прапорщик порешаем с этими товарищами, без ареста? — спросил я.

— Нет, задача командира выполнять боевую задачу, при этом всеми силами и средствами беречь жизни и здоровье бойцов, чем я занимаюсь.

— Отставить разговорчики.

На следующее утро после зарядки и завтрака нас с Шевченко вызвали в штаб, а потом повезли колхоз имени Свердлова,в кузове «шишиги» — шестьдесят шестого «Газона» с черными пластиковыми маскировочными накладками на фарах.

Там, в колхозе, который был подшефной территорией нашей учебной части мы должны были отбывать свой арест.

Шматко нам намеренно ничего не рассказал о колхозе и условиях содержания, только с серьезным видом сообщил, что там не курорт, и нам нужно вести себя мужественно, не позорить часть, достойно переносить тяготы армейской службы. Мол, приедете сами все увидите, как люди от зари до зари жопами в верх в поле трудятся. Но посоветовал на легкую работу в поле не рассчитывать.

Поэтому мы морально готовились участвовать в сельхозработах. Начали гадать, что же скрывалось за туманными рассказами Шматко о колхозе и что же нам придется там делать десять дней.

Серега к моим предположениям о том, что нам поручат вычищать навоз из коровников отнесся стоически и сказал, что Гераклу тоже пришлось таскать дерьмо в Авгиевых конюшнях, не чищеных тридцать лет.

Ехали мы не одни. В кабине вместе с матросом-водителем ехал офицер — старший лейтенант с Флота.

Перед самым отправлениям, к нам в кузов подсел парнишка лет двадцати двух: старшина, служивший сверхсрочную, прибывший в нашу часть с какими-то особыми поручениями из штаба округа, о которых он не особо желал распространяться.

Зато он выведал у нас все про наш арест. Он не бывал в колхозе, в который нас везли, но зато всю дорогу в красках рассказывал нам с Серегой, как сам загремел на губу на десять суток.

— На второй год службы, когда я еще служил срочку, пошли мы с кентом в самоволку. Все это в первых раз. Кровь молодая, играет, потянуло нас до местных поселковых девчат. До них, до девчат,километра четыре по полю. Дело было в пятницу, а значит в поселке в клубе танцы. А надо сказать, что это была моя первая самоволка. До этого я из части не бегал. Нашли место поудобнее пониже, перепрыгнули, как понимаете через забор, вылазим из кустов на тротуар, а на встречу комдиз с женой прогуливается. Ёкарный бабай! Мда вот это попадалово!

Старшина открыл рот и закатил глаза к небу.

— Представляете? Он вальяжно так подходит и радостно нам с кентом объявляет, что мы допрыгались. Мать моя — Родина, а я большевик. Сходили ублюдки на блюдки. Понял я, что гарнизонная губа по мне плачет. А про нее разные слухи ходили. Ну, короче, Комдив говорит, что кто хоть раз сидел на гауптвахте выходит оттуда другим человеком и знает, что это место, где есть время задуматься о вечном, раскаяться в содеянном проступке и почувствовать себя в роли арестанта.

Наша «шишига» идя по проселочной дороге, раскачивалась из стороны в сторону, и когда мы наезжали на ухабы, то подпрыгивали и касались головой аж до самого тканевого потолка, несмотря на то, что сидели на лавках.

— Ну так вот, привезли нас вечером с Саньком, моими кентом, на «губу». Помню, как радостно меня оформляли, называя при этом нас «преступниками». Я такого никогда не слышал, чтобы военнослужащих называли так. При оформлении начальник караула так и сказал — ничего мы этих сволочей и бандюг здесь быстро перевоспитаем… Выйдут абсолютно новыми людьми.

Потом меня «разоружили» — отобрали ремень, забрали личные вещи и отвели в общую камеру, где нас дружелюбно встретили ещё двое арестантов. Ништяк, думаю. Обстановка нормальная.Раз люди живут и улыбаются, значит и тут жить можно. Везде радостно встречают.

Но не тут-то было.Вечером произошла смена караула и начкара. Состоялось построение арестантов и знакомство с новым начальством.

Им оказался старший лейтенант Сиволапов, который и на самом деле выглядел как огромный медведь — здоровый и грозный. Он ходил заложив большие пальцы за ремень. А у него за спиной два автоматчика с каменными лицами стоят.

Спрашивает нас за что получили десять суток ареста? Только я рот раскрыл, слова не успел сказать про самоволку, он тут же меня прерывает и сообщает, что я обратился не по уставу и накидывает мне еще двое суток ареста. Я хотел было возразить, но он мне еще двое суток добавил.

Дисциплинарное взыскание. Хоть стой, хоть падай. Вот блин! Так в первые день я себе срок на сорок процентов удлинил получается.

Ладно, думаю хрен с ним, выживу, как-нибудь. Вечером нас совсем не кормили, потому что нас после ужина привезли.

Объявили отбой. Первая ночь в камере. Получив грубо сбитые деревянные щиты, которые все называли почему то «макинтошами», и которые заменили нам кровати, мои сокамерники мгновенно дико захрапели. Постели никакой.

А мне на них лежать неудобно. Бока больно мнут, холодно. Короче я совсем не спал, не знаю как в утра дождался. То ли от этого немыслимого по выдаваемым трелям храпа, то ли от пережитого, то ли от того, что в ковбойских фильмах макинтошами гробы называли.

А еще меня за самоволку совесть мучила. Я лежал и думал — что сам виноват, не полезь я через забор к мифическим бабам на танцах, я бы спал сейчас в нормальной солдатской кровати, которая на тот момент казалась колыбелью.

Вообщем под самое осознал я через занозы, болящие ребра, выпирающие кости всю тяжесть совершенного проступка.

Конечно, «губа» плохое место. Но просто так туда не попадают.

Без гауптвахты наша Армия и Флот точно существовать не могут. Солдаты народ молодой горячий их поведение как говорится, зачастую нуждается в корректировке. Мне лично ясно, что всегда будут солдаты, нарушающие дисциплину, творящие всякую хрень. Что делать с солдатом, самовольно ушедшим из части за бабами, как я или нажравшимся спиртяги и разгуливающим по части бухим, то есть в алкогольном опьянении?

В тюрягу же не посадишь, реальный срок не дашь же? Да и незачем, это по дурости все, без умысла злого бывает. А вот «охладить» пыл, прочистить мозги и прийти в себя «губа» часто помогает.

Если человек не идиот, то он реально исправляется. Во время отсидки на «губе» запрещалось курить, разговаривать и днем спать в камерах. Все передвижения вне помещения камеры только под контролем конвоя.

Если на улице, это два человека с автоматами. Все действия — умывание, приём пищи, туалет Тоже осуществлялось под непрерывным контролем конвоя, что создавало не совсем приятные ощущения постоянного присутствия посторонних людей в личной жизни.

Начкар два раза свои требования не повторял. Конвойные вообще не церемонились, отношение к арестантам было одно — лишнее движение расценивалось, как нарушение дисциплины.

Вот такие условия содержания жизни и быта дали мне время на то, чтобы понять и осознать, что прежде чем что-либо сделать, надо несколько раз подумать.

Стол и лавка в камере были забетонированы в пол на таком расстоянии, что сидеть больше часа на них было нереально, т. к. затекали ноги, руки и спина. Видимо, так было «задумано», чтобы арестанты не спали за столом.

В камере всегда был постоянный порядок, малейшее замечание грозило наказанием. Отказ от выполнения требований и приказов конвойных с начальником караула, также грозил большими проблемами вплоть до увеличения срока на сутки.

При «посадке» все личные вещи были и так изъяты, но, тем не менее, раз в день проводились обыски с полным осмотром камеры. Проверяли и шмонали всё, вплоть до трусов.

Засыпать на «макинтоше», как остальные я научился примерно на третью ночь, когда был невыспавшийся, замученный и изможденный.

Когда кто-то был рядом, те ребята, что были арестованы раньше нас вышли на «волю» через неделю, находиться на «губе» как-то сносно. Мы с Саньком могли тихонько переговариваться.

А вот одному вообще труба. Санька выпустили ровно через десять дней, а мне еще четыре сидеть.

Вообщем пацаны, скажу я вам, что спустя двое суток у меня возникло подавленное состояние. Тоска и отчуждение посетили меня. Хотелось выть волком и поскорее свалить отсюда.

В горле стоял комок, во рту пересохло и постоянно хотелось пить и спать. Несправедливо ведь. Одному очень муторно это все переживать. Самому заклятому врагу не пожелаю.

Выходил оттуда, как заново родившийся. Что правда, то правда. Не соврал в первый день принимающий начальник караула. Вышел другим человеком. Я потом сам получал наряды на пост в карауле на «губу».

Самым неприятным постом являлась «кукушка» — охрана самого караульного помещения и ворот. Потому что утром офицеры идут в штаб, а обход через проходную почти квартал по диагонали, через ворота норовят проскочить. А ты как кукушка из часов выскакиваешь и требуешь пропуска, за то, что отказываешь в проходе, как по Уставу, тебя ненавидят и запоминают.

А лучшим постом была гауптвахта. «Губа» располагалась в пристройке к караульному помещению. Там было зимой тепло, если в зимнем тулупе, летом прохладно, недалеко и спокойно.

Дело в то водить арестантов. Ни проверок и поверок. А еще, только с разрешения начкара, если какой-нибудь свободный «земляк» просил передать другому «земляку» за железной дверью какую-то передачку, то ты как бы людям хорошее дело делал. И тебя благодарили куревом, хавчиком ну всяким.

Так что лучше на Губу только караульным попадать. Запомните.

* * *

«Газон» заскрипел тормозами и остановился, мы словно кегли, все втроем по инерции сначала качнулись в сторону кабины а потом обратно.

Стукнула дверь «шишиги».

Старшина, откинул полог тента вверх и выглянул наружу. По-моему мы стояли на какой-то центральной улице в деревне.

— Кажись, вы приехали, пацаны.

Через секунду у борта снаружи появился тот самый офицер, ехавший в кабине

— Шевченко! Бодров! На выход!

Глава 17

«Газон» заскрипел тормозами и остановился, мы словно кегли, все втроем по инерции сначала качнулись в сторону кабины а потом обратно.

Стукнула дверь «шишиги».

Старшина, откинул полог тента вверх и выглянул наружу. По-моему мы стояли на какой-то центральной улице в деревне.

— Кажись, вы приехали, пацаны.

Через секунду у борта снаружи появился тот самый офицер, ехавший в кабине.

— Шевченко! Бодров! На выход!

* * *

Мы выскочили из кузова, перепрыгнув через задний борт и подняв облачка пыли светло-горчичного цвета на грунтовой дороге.

В колхозе жизнь била ключом. На самой улице было довольно много народа. Один из немногих мужиков в кепке и черном костюме, штаны которого были заправлены в блестящие хромовые сапоги, ехал по делам на здоровенном «ХВЗ» — велосипеде Харьковского завода.

Во дворах россыпью паслись куры и гуси, выуживания клювами червей и семена только им известных растений

Множество местных женщин разных возрастов, все как одна, в косынках или платках поддерживали то, что называется деревенским укладом.

Некоторые болтали друг с другом у низких калиток, держась за штакетник, другие вешали стирку: белье и стиранную одежду на веревки.

Третьи выливали из сеней грязную воду из ведер прямо на траву, разгоняя кур, испуганно кудахчущих, машущих своими беспонтовыми крыльями и взмывающих на полметра над землей.

Избы в колхозе были добротными, из толстенных бревен, с резными воздушными, можно сказать кружевными, наличниками на окнах.

Меня всегда они особенно интересовали. Я вслушался в это слово — «наличник» и старался постичь его смысл. «Находящийся на лице».

Фасад дома — это его лицо, обращённое к внешнему миру. В наших деревнях так: лицо должно быть умытым и красивым, так как оно своего рода визитная карточка, отличающая обитателей дома от всех остальных.

При этом может показаться, что это самое деревянное ажурное кружево вокруг окон простое украшение.

Совсем как косметика на глазах современных красавиц, для того чтобы нравится прохожим.

Однако раньше ничего не делалось просто так, всё имело смысл. Конечно эстетика у предков играла важную роль, была еще практическая сторона дела.

Наличники служили защитой от сквозняков и шума, так как ими прикрывали щели между оконной коробкой и стеной.

А резные орнаменты и символы, прямо как у древних греков, оберегали дом от вторжения злых сил и привлекали энергию добра к его жильцам.

Ведь видишь красивый наличник и восхищенно улыбаешься его красоте, трудолюбию мастера его создавшего.

Я посмотрел на голубое небо и подправил гимнастерку под ремнем.

Как ни странно наше присутствие не вызвало ни у кого особого интереса, на нас просто никто не обратил внимание.

— Ну бывайте, — капитан как-то совсем не по уставному обратился к нам, вытащил из планшета, какие-то бумаги и протянул Шевченко, — отдадите председателю, а через десять дней вас заберут.

— А где нам его искать?

— Ждите, он сам вас найдет!

С этими словами капитан развернулся и направился обратно в кабину. Старшина в кузове, всю дорогу рассказывал нам про губу, недоуменно пожал плечами, когда мы с Серегой перевели взгляд на него.

— Держитесь пацаны, сам не знаю, куда вас занесло. Но вы это ничего не бойтесь, на рожон не лезьте. Или пан, или пропан. Давайте, удачи вам!

Дал нам совет попутчик, смешно путая глагол из пословицы с названием горючего газа без цвета и запаха и помахал рукой из кузова тронувшегося «ГАЗона».

Машина подняла огромный пыльный клубок и уехала, скрывшись за пригорком через пару минут.

Мы с Серегой посмотрели ей вслед, потом переглянулись. Напротив стояло Сельпо — одноэтажный сарай веселой голубой расцветки.

Я кивнул Сереге.

— Пошли. И мы направились к входу в магазин.

Зайдя внутрь мы увидели крупную продавщицу, скучающую у прилавка в синем платье в горошек, белом переднике и таком архаичном чепчике в виде небольшого кокошника на голове.

Она показалось безразмерной женщиной. Ее большая грудь как бы вываливалась на прилавок, накрывая добрую половину костяшек на счетах. Ее талия заслоняла собой добрую половину ценников на полках за спиной.

Она опиралась руками на прикассовое пространство, морально заполняя собой весь свободный объем Сельпо.

Ее грустные глаза были устремлены вдаль в какие-то глубины деревенских смыслов и бабьей крестьянской тоски.

— Солдатики, даже не вздумайте простить. Водки нет и не будет еще неделю, — она обратилась к нам, с показной равнодушной интонацией, которая была возможна только в советской сельской торговле.

На самом деле, мы с Серегой Шевченко, двое вошедших «солдатиков», вызывали у нее жгучий интерес и раскрашивали хоть какими-то событиями ее монотонные повторяющиеся будни.

Но по велению неписаного деревенского кодекса, она должна была демонстрировать полное равнодушие, опустив массивный подбородок на свой кулачок.

— Здравствуйте, так мы это, — Серега чуть сконфуженно посмотрел на меня, потом на продавщицу, — мы и не хотели водки. Печенье есть?

— Развесное курабье, по рубль двадцать и земляничное по тридцать шесть копеек за пачку — она нисколько не оживилась, хотя в ее глазах блеснуло уважение, видимо, за то, что мы не стали просить водки.

Он полез в карман и извлек горсть мелочи, чтобы пересчитать свои деньги, но я уже выташил мятый рубли и протянул ей:

— Две пачки, пожалуйста. А молоко у вас есть?

— Зин, ты представляешь, молока спрашивают!

Она обратилась к женщине, вошедшей в Сельпо за нами. По ее интонации было не понятно, то ли она нас категорически осуждает, то ли удивляется, словно мы у нее попросили продать нам наркотиков.

— Здравствуй, Лизаветта. Ребятки, — ласково обратилась сухонькая женщина лет шестидесяти в цветастой юбке и белой сорочке и в таком же платке, — а вы в любой двор зайдите и попросите, там матросам молока за просто так дадут. Я знаю, что вы матросы с учебки. Вас в наш колхоз вместо «губвахты» отправили. Максимыч, сказал.

Она тоже исковеркала немного слово «гауптвахта», пришедшее к нам, когда царь Петр Первый учредил воинские гарнизоны и комендатуры.

— В любой двор? Да неудобно, как-то, — Серега стеснительно опустил глаза. Я тоже не мог себе представить, как можно прийти и вот так запросто попросить молока.

— Ну да, неудобно им, — возмутилась дородная Лизаветта, — неудобно, когда сел на улице срать, а подтереться нечем, даже лопуха нет. Или когда шесть кружек пива выжрал, а ширинку заело. Вот когда неудобно! — она с довольной улыбкой выложила на прилавок две пачки печенья в бумажной упаковке и отсчитала до копейки сдачу.

— Лизавета, что ты такое говоришь! — Зина, укоризненно поцокала языком и делано махнула на толстую продавщицу рукой, — совсем язык у ней без костей. Но вы не обращайте внимания ребятки, она не со зла. Добрая она.

— А что я такого сказала? — брови Лизаветы поднялись домиком она наивно посмотрела на односельчанку.

— Вообще она хорошая женщина, жаль только одинокая, Федьку своего за пьянку в прошлую субботу выгнала, тумаков ему надавала.

Так мы узнали причины вселенской тоски Лизаветы, заодно и то, подноготную сельской драмы и что она может за свои убеждения и поколотить.

— Чего это я одинокая? У меня знаешь, сколько ухажеров? Вон пол деревни за мной ухлестывает, глазки мне тут в сельпо строит.

— Пошто тебе полдеревни? Своего мужика надо воспитывать. Но в меру. Ну выпил он немного, ну с кем не бывает. Ты его где словом, где лаской.

— Зин, надоело мне воспитывать-то. Выпил немного, говоришь! Да он, как в ремонтные мастерские идет, так на бровях возвращается. Вся деревня с него смеется. Добрый он. Всем, все за бутылку чинит. Я сколько уж терпела, уж сколько он мне обещал, что в последний раз.

Она грозно зыркнула на нас с Серегой, будто это сы его в мастерских спаивали и являлись причиной всех ее семейных ссор. Потом продолжила:

Не держит слово падлюка. А тут еще права качать начал. Говорит мол имею права на трудовой отдых. Вот и получил за свой отдых. Не. С меня хватит.

— Хорошая она, ребятки. Просто справедливая. Все на наших бабах держиться. Вот и черствеют иногда сердцем наши бабоньки. Но вы не подумайте, она н изверг. Отойдет и примет, своего Федора обратно. А сейчас пойдем, я вам сама молочка отолью.

Мы попрощались с Лизаветой и пошли за Зиной. Она жила совсем не далеко. Сначала мы отказались от ее приглашения войти в дом, но она настояла.

И мы прошли вслед за ней на кухню.

— За что вас наказали? — спросила она, поставив перед нам тази с домашними пирожками и бидоном с молоком, — ешьте, ребята, не стесняйтесь.

— Спасибо большое, ну судя по пирожками и молоку, нас скорее даже поощрили, чем наказали. На соревнованиях хорошо выступили.

— Так вы спортсмены? Петр мой, тоже в молодости спортсменом был. На лыжах бегал. Всех обгонял.

Она показала рукой на свадебную фотографию, висевшую на стене.

— Ага, а где он, Петр ваш? — поинтересовался Серега с полным ртом, жуя очередной пирожок — уж очень у вас пирожки с картошкой вкусные.

— Так на работе, в полях сейчас мужики наши. Он у меня шоферит, хотя и на тракторе и на комбайне может. Вы ешьте, ешьте! Не стесняйтесь. Вам силы нужны. У меня сейчас внук тоже в армии служит. Может и его кто-то вот так от угостит. Народ то у нас добрый. Солдатиков и матросов голодными никогда не оставят.

На улице раздался звук приближающегося мотоциклетного двигателя, который был заглушен за забором. С улицы донесся голос

— Теть, Зин, арестанты у вас? Пусть выходят!

— Чего тебе, Лёшка? — Зина отодвинула вязаную занавесочку с и выглянула в приоткрытое окно.

— Максимыч, сказал, чтобы я их в клуб вез, срочно!

За забором у лавки стоял зеленый М72 с коляской, старый советский тяжёлый мотоцикл, копия немецкого мотоцикла BMW R71.

В водительском седле сидел рыжий и очень конопатый парнишка лет шестнадцати-семнадцати и грыз семечки.

— Идут они, идут. Не торопи, дай людям с дороги поесть немного, — Зина недовольно выпалила в окно Лёхе

Мы встали. Зина собрала нам в узелок хлеба, картошки, пирожков, положила сахара.

— Спасибо не надо, теть Зин, — я не решился е назвать «баб Зиной», не хотел обидеть, хотя по возрасту она была уже бабушкой, — вы и так нас напоили и накормили.

— Что вы, ребятушки мои золотые, что вы? Давайте, давайте берите, небось в части таких пирожков нет.

— Это правда, нет таких, — почти в один голос ответили мы с Серегой, —

— Теть Зин, если что нужно прибить, починить, перетаскать, то вы вы говорите! Мы с удовольствием, — я хотел отблагодарить эту благородную и добрую женщину.

— Да мой,Петя-то сам дом в порядке держит. Разве что потом попрошу вас Степановне с кровлей помочь, она одна живет, старенькая уже. Вы на сколько деньков у нас?

— Говорят на десять.

— Ну тогда я вас через правление и Максимыча найду.

— Конечно, мы с радость поможем, теть Зин, спасибо, ну мы пойдем?

— Давайте, давайте. Вы забирайте-то узелок, платок потом мне вернете.

— Хорошо спасибо.

Мы стали выходить через сени.

— Ну наконец-то вышли, арестанты, — наш юный «конвоир» курил папиросу «Беломор-канал», стоя оперевшись на мотоцикл, — присаживайтесь. А до я задолбался сначала искать вас по всей деревне, а потом и ждать, пока вы харчуетесь.

Он дерзко кивнул и сделал акцент на слове «арестанты», ему явно нравилась его роль, но этим он нам совсем не испортил настроения после Зининых пирожков.

Я даже понимал причины его бравады и нагловатого поведения: когда тебе семнадцать и ты только переходишь из разряда подростков, фактически щенков, в «первую» мужскую лигу, где уже совсем другой спрос и другие правила, то хочешь казаться ровней. Уж никак не нюней или зеленым молокосом.

Поэтому и дерзишь, маскируя свой страх грубостью и глупой бравадой. Тебе еще невдомек, что уважение старших завоевывается совсем по-другому.

Поэтому я приветливо улыбнулся, протянул руку, представился, представил Серегу и сказал:

— Вези нас к Максимычу, дорогой наш тюремщик.

Мы уселись на мотоцикл я в коляску, а Шевченко позади парня.

Лёха немного растерялся, быстро в две затяжки докурил папиросину, щелчком среднего пальца отправил окурок по параболической траектории куда-то в сторону дороги, но нашелся что ответить:

— Ну во-первых не по своей воле — сам председатель колхоза приказал, сами понимаете. А во-вторых, ничего я не тюремщик. Я просто сопровождающий.

— Хорошо, вези нас сопровождающий. Давно за рулем-то? — так же дружелюбно, как и я, спросил Серега

— С пеленок! Не боись! Довезу так, что всю жизнь будешь вспоминать плавность хода.

Он подпрыгнул, а потом всем весом опустился на педаль стартера своего М-семьдесят второго.

Двигатель мотоцикла завелся с полпинка и машина мелко но монотонно завибрировала.

Чувствовалось, что за мотиком следят.

— Твой мотик? Движок четкий! — похвалил я парня.

— Нет, батин. Но слежу за ним я. Звиняйте хлопцы, но шлемаков у меня для вас нет. Держитесь.

Лёха дал газу и мотоцикл с громким треском понесся по грунтовой деревенской дороге, пугая местных кошек и разгоняя домашнюю птицу.

Он действительно умел хорошо водить, потому что когда я видел местные ямы и ухабы, то у нас захватывало дух и мне казалось, что летя на большой скорости, кто-то из нас троих должен был бы непременно вылететь из седла или коляски.

Но каждый раз мы так плавно преодолевали дорожные неровности, что примерно на пятый или шестой ухаб я понял, что это не случайность, а опыт приобретенный за несколько лет вождения.

И вправду, мальчишки в советских деревнях гоняли на мотоциклах чуть ли не с первого класса, и, порой, глядя на стиль их вождения, казалось, что они родились прямо вместе с мотоциклом.

Лёха минут за пять доставил нас к двухэтажному зданию правления колхоза, которое смахивало на старую барскую усадьбу.

Совершив небольшой лихой крюк, Леха остановил мотоцикл под постамент на котором стояли скульптуры колхозника и двух колхозниц.

Колхозник почему-то держал двумя руками гроздь винограда. Он был одет в ботинки и костюм, женские же фигуры стояли босиком. Одна держала в в одной руке колосья и серп в другой, вторая сноп соломы и тоже серп.

— Приехали! Вон правление, вам на второй этаж, — с довольной улыбкой сообщил Лёха.

— Спасибо, увидимся еще Леш.

— Ну бывайте, — юноша дал газу и тут же умчался по своим делам.

— Тут вроде виноград не растет? — задумчиво разглядывая памятник произнес Серега.

— Возможно, такое задание было. Фантазия председателя. А может быть, в воображении скульптора, виноград был одним из древнейших символов плодородия, изобилия и жизненной силы? предположил я

— А возможно, скульптор был еще тем алкашом, очень любил вино, и нечего лучше не придумал. Пошли искать Максимыча.Тебе не кажется, что это какая-то странная гауптвахта, Макс?

— Поживем — увидим. Пошли, — мы направились ко входу.

Поднявшись на второй этаж, мы довольно быстро сориентировались и нашли кабинет председателя. Он оказался запертым.

— Мальчики, — соловьиным голоском обратилась к нам сухощавая женщина лет сорока в очках с большой роговой оправой, — Николай Максимович вас не дождался уехал на партсобрание в райцентр. Вы же спортсмены?

— Да, так и есть.

— Вот и хорошо. Николай Максимович сказал, чтобы вы шли в клуб, вас там встретить Раиса Михайловна, вам нужно из подвала перетаскать парты наверх. На первый этаж. Она вам покажет.

— А где этот клуб?

— Я вам сейчас покажу, — она жестом пригласила нас к окну, — вон то здание видите?

* * *

Через десять минут нашли Раису Михайловну, ею оказалась накрашенная молодящаяся блондинка неопределенного возраста. Ну как неопределенного. Ей было то ли шестьдесят, то ли семьдесят лет.

— А я вас с утра жду, соколики мои.

Она повела нас в подвал и показала куда таскать школьные парты.

Мы не торопясь справились с работой меньше чем за час.

— Куда теперь, Раиса Михайловна?

— Теперь, за-а-а мной! — по военному скомандовала она, развернулась на каблуках и направилась в свой кабинет.

Войдя в него мы увидели накрытый стол, два граненых стакана, бутылку с мутноватым самогоном, соленые огурцы и дымящуюся паром курицу.

— Проходите мои хорошие. Вы наверно оголодали там у себя в учебке-то.

Мы снова переглянулись с Серегой.

Глава 18

— Теперь, за-а-а мной! — по военному скомандовала она, развернулась на каблуках и направилась в свой кабинет.

Войдя в него мы увидели накрытый стол, два граненых стакана, бутылку с мутноватым самогоном, соленые огурцы и дымящуюся паром курицу.

— Проходите мои хорошие. Вы наверно оголодали там у себя в учебке-то.

Мы снова переглянулись с Серегой.

* * *

Такой ощущение, что мы попали в настоящий рай. Мы сели за стол и начали обедать.

Я не очень хотел пить самогон, потому что знал, что в деревне это чистая рулетка. Из-за «голов» и «хвостов». После такой выпивки можно было здорово травануться и ходить еще целый день с больной головой.

«Хвосты» — та самая часть перегона, которая легко может испортить весь самогон. Именно в нём содержатся сивушные масла — самая «душистая» в отрицательном смысле этого слова часть дистиллята.

Далеко не все знали, что такое сивушные фракции.

А те, кто знал, часто жадничали из-за объема получаемого алкоголя и не отсекали эти фракции, готовые мириться с отвратительным самочувствием на следующий день.

— Може и вы с нами тяпнете, Раиса Михайловна? — поинтересовался матрос Шевченко у единственной дамы, указывая на бутылку самогона.

— Ой, что вы? Нет. Я свое уже оттяпала. Теперь ни-ни. Врачи запрещают.

Она с серьезным видом поправила очки на носу.

— Может чуть-чуть?

— Ну только разве чуть-чуть, я сейчас рюмку принесу. Но вы меня не ждите, ешьте, пейте, касатики мои дорогие!

Она вышла, а я брезгливо понюхал свою рюмку.

— Ничего ты в жизни не понимаешь! — убедительно сообщил мне Серега, совершенно не сомневаясь в своих силах и качестве предложенного алкоголя. Встал, сказал короткий тост, содержавший одновременное пожелание здоровья и удачи, чокнулся со мной, махнул полный стакан, потом занюхал и сразу закусил его соленым огурцом.

А потом с аппетитом принялся за еду. Мне мой стакан выпить не пришлось. В коридоре раздались тяжелые шаги и в комнату ввалился крупный мужик лет пятидесяти пяти, недовольно оглядел стол и громко заголосил.

— Раиса! Раиса, где ты! — он кивнул нам головой, нахмурив брови

— Да, Николай Максимович?

Вошедший оказался тем самым председателем колхоза к которому нас командировали. Мы встали и оправили свою форму.

Наша «хозяйка», запыхавшись, на всех парах влетела в комнату.

— Это что за балаган ты тут устроила? Что это? — он ткнул пальцем в бутыль с белым самогоном, — я тебя спрашиваю, что это?

— Ну я хотела накормить мальчишек, Николай Максимович…— она оправдывалась извиняясь перед председателем.

— Накормить… и напоить? — он резко замахал указательным пальцем в сторону краснеющей женщины, — ну-ка сейчас же убери. Немедленно!

Раиса Михайловна ринулась к столу, взяла в руки бутылку, потом в нерешительности кивнула на мой стакан:

— Допивать будешь?

Я посмотрел на Серегу, нельзя было его оставлять в пьяном одиночестве и быстро опрокинул налитое.

— Да, спасибо, — вежливо поблагодарил я, занюхивая соленым огурчиком.

— Это ж какой вред здоровью парней, Раиса, — пристыдил председатель женщину, качая головой.

— Ну вот и польза может быть…

— О чем ты говоришь? Какая польза? — Николай Максимович строго уставился на женщину. Оно и понятно: алкоголь — бич в советской деревне.

Мужики от неумеренной пьянки загибаются, порой из-за самогонки могут пальцы, руку, ногу по дури потерять на поле, работая с сельхозтехникой.

А председателю колхоза отвечать и за травмы и за выполнение план и за их дальнейшую жизнь.

— Ну как какая, Николай Максимович, вот, например, на улице моей раньше жил дед. Евлампий. Может помните его. Он бухал всю свою жизнь. Каждый день напивался в хлам. И была с ним история. По молодости он шел с какой-то пьянки, вечером, естественно, был в дрова. И упал в канаву.

Раиса Михайловна, завидев наши улыбки, поначалу улыбнулась в ответ, но потом поймав колючий взгляд председателя, скромно опустила глаза и продолжила:

— Была поздняя осень и ночью канава вместе с ним замерзла. Утром его нашли, а вырубали ломом. Вытащили, принесли домой. Он на печке отлежался часа три и побежал в колхоз, на работу. Пить он не бросил. И вот так, методично бухая, спокойно дожил до восьмидесяти с гаком лет.

— А если бы не пил, то наверно бы до ста лет прожил. Вы садитесь, — он спохватился — мы до сих пор стояли по стойке смирно. — Так товарищи матросы, давайте знакомиться. Меня зовут Николай Максимович, я председатель колхоза.

— Матрос Бодров!

— Матрос Шевченко! — у Сереги уже немного заплетался язык и это не ускользнуло от внимания нашего собеседника.

Мы все еще стояли, не очень понимая как себя вести дальше.

— Да вы присаживайтесь, что встали, как вкопанные. Так. Вы доедайте, на сегодня хорош. На работу я вас в таком состоянии не пущу. И учтите еще раз увижу в таком состоянии — без сантиментов доложу вашему командованию, даже не сомневайтесь — мне стало немного обидно за мое состояние, но это компенсировалось тем, что на сегодня «шабаш». Мы снова сели за стол.

— Разместим вас по высшему разряду. Квартироваться будете у моей матери с отцом, вы у нее уже были. Сейчас приедет Алексей и вас отвезет. А завтра заберу вас на работы сам.

Получалось, что до конца дня у нас будет немного свободного времени для себя, которого никогда не было в части.

Наконец-то я смогу спокойно, без суеты и чужого внимания почитать посмаковать письмо от Маши. Конечно при условии, что в нем написаны хорошие новости.

Хотя уж в чем, в чем, а в этом я не сомневался. Маша не та «птичка», которая стала бы в письме писать мне негатив или неприятные новости.

Я вспомнил, что там в грядущем это интимное ощущение — предвосхищение письма совершенно утеряно. В мире, где смски, мессенджеры, соцсети преследуют и остаются с человеком повсюду значение личной переписки сильно обесценилось.

Мы доели угощения и снова услышали знакомое тарахтение двигателя мотоцикла. Через минуту в комнату вошел Леха, кивнул председателю.

— Здрасьте, теть Рай. Ну что, бойцы, готовы? — он перевел взгляд на нас с Серегой

Серега кивнул и пошатываясь встал. Мне пришлось поддержать его, чтобы он сохранил равновесие.

— Надеюсь, на вашу порядочность, молодые люди, больше не пейте — немного наивно проводил нас словами председатель, — ну до завтра.

Попрощавшись, мы вышли загрузили с Лехой захмелевшего Серегу в люльку, и, чтобы он случайно не выпал, укрыли тентом.

Леха завел своего железного коня и чтобы как-нибудь развлечь пассажиров в дороге начал травить анекдоты. Из-за громыхавшего глушителя я слышал не все слова, и мне приходилось многое домысливать.

Потом Леха сам громко смеялся своим анекдотам. Его деревенская простота, артистичность и старательность рассказчика сделали свое дело — я пару раз чуть не вылетел из седла на ухабах заливаясь от смеха.

— А знаете, про чукчу Карла Маркса и Энгельса?

— Нет, давай, жги.

— Чукча приехал домой из Москвы и говорит: Чукча в Москве был, чукча умным стал, все знает. Оказывается, Карл, Маркс, Фридрих, Энгельс не четыре человека, а два, а Слава КПСС — вообще не человек.

— А про чукчу и золото? Допрашивают чукчу через переводчика: Чукча, где ты спрятал золото? Переводчик: Чукча, где ты спрятал золото? Чукча: Не скажу!! Переводчик: Он не скажет. — Если ты не скажешь, где золото, мы тебя убьем! Переводчик: Чукча, они тебя убьют, если ты им не скажешь, где золото. Чукча: Золото зарыто у входа юрту. Переводчик: Стреляйте, сволочи, все равно не скажу!

Серега дружелюбно улыбался посмеивался и икал по дороге. В какой-то момент я даже немного позавидовал его простом отношению к самогону.

Но памятуя о возможных головных болях на утро, я быстро подавил в себе желание повторить.

— А хотите про моряков? Я знаю и такие.

— Давай.

— Моряк спрашивает капитана, старого морского волка: Капитан, а правда, что вас акула укусила?, тот отвечает: Правда! А куда? капитан такой: А вот это — неправда!

В таком приподнятом настроении он привез нас к дому, где жила Зина и Петр, которые оказались родителями председателя колхоза.

— Приехали арестанты. Сильвупле, банжур, мерси, — конопатый Лёха выдал весь запас своего французского, — высаживаемся, не задерживаемся. У меня еще важные дела, кроме вас имеются.

— Спасибо, тебе Леха, — Серега икнул вылезая из коляски.

— Я смотрю вас тут неплохо встретили, — наш конвоир оглядел нас с Лехой с ног до головы, — ну бывайте. Я погнал!

Он дождался пока я слезу и тут же дал газа и умчался поднимая пыль с дороги. Как ни странно чувство опьянения проходило, и я чувствовал себя при этом хорошо.

— Кушать будете? Вы не стойте, проходите, проходите. Проголодались небось? Я вам картошечки сварила.

Бабушка Зина встречала нас у калитки

— Нет, теть Зин, спасибо. — я улыбнулся хозяйке, нас Раиса накормила и напоила, если можно мы завтра поедим.

— Завтра так завтра, а может вам баньку затопить? Поди устали вы от службы вашей?

Мы переглянулись с Серегой. Вот повезло, так повезло с «арестом». Это была какая-то незаслуженная щедрость судьбы по отношению к нам. Расскажи кому в учебке — не поверят, а если поверят, то до конца службы завидовать будут и припоминать нам с Шевченко и «арест», и самогон, и пироги.

— Банька не помешала бы, теть Зин, — ответил Серега, — еще постираться бы нам…

— А я вам все сама постираю.

— Нет, нет, что вы. Мы сами, не положено. Матросам положено самим заботиться о своей форме.

— Ну сами, так сами. Заходит в дом, я вам ваши постели покажу.

Деревенский дом был трехкомнатный, она провела нас в одну из комнат, где стояли две железные кровати с очень высокими перинами,укрытыми одеялами и подушками сложенными друг на друга.

— Вот здесь спать и будете. Располагайтесь, я пока затоплю вам. Вот я вам чистые рубахи приготовила, — она показала на две белый рубашки висящие на стульях у кроватей.

— Это просто царские палаты, — похвалил наше пристанище Серега проведя рукой по наволочке и одеялу.

— Теть Зин, пойдемте я вам помогу натопить, — я последовал к выходу, догоняя старушку.

* * *

Банька стояла в огороде в метрах тридцати от дома.

Мы вместе с гостеприимной мамой председателя колхоза пошли туда затапливать печку. Сначала я натаскал в баню дров из поленницы, а затем два ведра с водой из колодца с длинным журавлем.

В бане в печку на каменке был вделан котел для горячей воды ведра на четыре.

— Неси еще два.

— Хорошо.

Хозяйка порылась в своем переднике и извлекла коробок.

Кусочек бересты, как и сухое дерево моментально вспыхнули, как порох, после того, как Зина чиркнула спичкой.

Баня топилась по черному, без дымохода, поэтому дверь оставалась приоткрыта.

Я принес еще два ведра и вылил в котел.

По мере того,как прогревалась банька,нагревалась и вода.

— Неси еще два, — Зина показала рукой, — это чтобы омывать и разбавлять.

В углу слева от входа стоял жбан для холодной воды. На стене висела банная утварь. Банные ковшики были деревянные,чтоб не обжечь руки. Там же висело несколько березовых веников.

— А лампа керосиновая зачем?

Маленькое оконце было одно и пропускало мало света.

— Так темно же, чтобы на обвариться внучек. Поэтому,когда мы идем мыться, берем с собой керосиновую лампу, Ты в баньке-то деревенской мылся? Вижу, что вы ребята городские.

— Мылся, теть Зин.

— Ну вот и хорошо. Когда зайдете, привесишь ее в углу на крючок,чтоб случайно не смахнуть и ненароком не наделать пожар.

Какие удивительные слова они знают. Надо же «привесишь». Я улыбался старушке.

— А что окно такое маленькое, если побольше сделать, может и не нужна керосинка?

Она улыбнулась мне в ответ.

— Окно делают таким маленьким, чтоб тепло с бани не уходило. И да, сильно воды не подавайте. Когда поддашь воды на каменку, на полку будет так жарко, что смотрите, не слетите оттуда кубарем. Потихоньку поддавайте. И не ковшиком, а мочалкой. Пар-то он и полечить может, а может и обжечь.

Полок был поднят над полом на две ступеньки. Я осмотрительно изучил внутренний интерьер помещения. Захотите, добавьте в горячую воду ромашки или душицы. Для аромата банного пара. Она указала на мешочки с травами, висящими на стене.

Тут же у стены под мешочками стояло ведро с серо-черной водой.

— А это что?

— Это щёлок. Раньше у нас мыла-то совсем не было. Шампуней в то время не тоже было, и мы про них слыхом не слыхивали. Петр мой любит щёлоком мыться. Конечно, мыло моет лучше, но на безрыбье и рак рыба. Я-то мыло вам выдам, хозяйственное. Ну уж не побрезгуйте, какое есть. Мыло у нас самое обыкновенное, что продается в нашем Сельпо.

— А что такое щёлок?

— Ну это такой отвар золы, настой кипятка на золе. С вечера из бани горячей водой золу заливаю… и на следующий день обрызгиваю. У нас все бабы до сих пор им волосы моют. Они на утро шелковистые, мягкие становятся.

— Понятно, спасибо. А когда веники замачивать?

— Вон видишь шайку?

Я кивнул.

— Как вода закипит, в шайку наберешь и соли немного добавишь.

— Спасибо, не угорим в баньке.

— Нет, она сейчас поторопиться, а там и дым весь уйдет. Ну с Богом, а помоетесь риодите чай с вареньем пить. Ну ступай зови своего товарища.

* * *

Через полчаса мы с Серегой зашли в баню и парились до одурения. В это время в бане был такой жар, что трещало дерево.

Напарившись, выползали в предбанник отдышаться, а уж потом заходили обратно, чтобы еще пропотеть. Потом хлестались вениками. Обливались ковшиками с холодной водой, смывая с себя армейскую грязь. Потом снова выскакивали в предбанник, затем опять бежали на полок — париться.

Парясь, мы болтали, смеялись, рассказывали истории из нашей прошлой жизни. В этой парилке, было что-то такое исконное, сакральное, настоящее, что очищала не только тело но и душу.

Мы успели попариться простирать свою одежду, и даже высушить ее.

Мы были очень благодарны бабушке Зине, за этот деревенский уют и гармонию, и постоянно благодарили ее за настоящее русское гостеприимство.

Петра мы так не дождались, он уехал по делам в соседний колхоз и должен был вернуться поздно.

Мы отправившись спать часам к девяти вечера. Было видно что люди здесь в деревне привыкли ложиться рано. Ведь утром на работу, в поле.

Серега почти моментально уснул после дневных приключений. А я взяв керосиновую лампу, сел на мягчайшую перину. Она была накрыта простыней. Наверно хозяйка выделила нам из своих лучших запасов.

Как и во всяком деревенском доме, постель была прохладной и чуть влажной. Я устроился поудобней и достал конверт с письмом от Маши и начал читать.

* * *

"Здравствуй, милый мой Защитник родины! Пишу тебе очередное письмо в надежде, что оно согреет твою душу хоть на эти коротенькие три минуты, пока ты его читаешь.

Знаю что у вас на службе отсчет времени совсем другой, но со временем не поспоришь. Я всем сердцем верю, что наступит день, и мы снова будем болтать друг с другом, гуляя по нашей набережной, сидеть под нашим платаном, и вместе наблюдать чудесные закаты у моря.

Хотя ты мне ничего не ответил во время проводов, я просто сообщаю, помню, что мы друзья, при этом люблю и жду. Тебя это ни к чему не обязывает. Но дает мне силы для того чтобы улыбаться когда совсем не хочется. Верь и ты…

Пусть Родина забрала тебя на два года, я понимаю, что это не на всю жизнь. Я готова именно столько ждать и жить пока длятся для меня эти месяцы вдали от тебя. Караваны мыслей и миражей, но я просыпаюсь и понимаю, что все так, как и прежде — ты там, а я здесь.

Говорят, что нет счастья без боли и правды без лжи, но я верю своим чувствам и очень сильно скучаю по тебе. Пытаюсь быть мудрой и вступаю в дуэли сама с собой, когда грущу без тебя.

Ну, ты же знаешь, что чувствует человек, когда тот без кого он не может жить, совершенно недоступен. И в итоге, я остаюсь наедине со своими спутанными мыслями, а в голове беспрерывно стучит все тоже «Скучаю по тебе!».

Сердцу не запретишь грустить, да и зачем? Знаешь, я думаю, что провожая парня в армию, солдатом становится не только он, но и девушка.

В то время как солдат становится истинным защитником родины, девушка становится защитницей их взаимных чувств. Эта проверка на смелость одна на двоих, которую мы тоже пройдем.

Хотела тебе рассказать про наших друзей: Рыбу и Бойка, а также про папу и события, произошедшие в городе после вашего ухода в армию…

Глава 19

Хотела тебе рассказать про наших друзей: Рыбу и Бойка, а также про папу и события, произошедшие в городе после вашего ухода в армию…

* * *

Вообщем меня для тебя плохие новости, но это как посмотреть. Сначала про докторшу твою. Короче, появился у нее ухажер и выходит она за него замуж. Так же как и Вика. Угадай за кого? Ни в жисть не угадаешь. Вика выходит за Королькова.

Что и как, и вообще, как так получилось, я не знаю. Но знаю, что все решилось как-то быстро. Надеюсь, что не очень тебя огорчила и ты не сильно расстроился. Теперь хорошие новости: на финишной прямой осталась я одна, та, которая тебя ждет из армии.

Выходит, что теперь ты только и мой и ничто не сможет помешать нашему счастью, ну кроме твоей дурьей башки. Ладно шучу, она у тебя не дурья, а золотая.

Решать конечно нам обоим, но я считаю, что я для тебя отличная пара. И умна, и не дурна собой и в передрягах тебя не подвела. Хоть ты мне ни разу не признался, я знаю, что не чужая тебе и ты тоже испытываешь ко мне чувства.

Ладно, заканчиваю о себе. Была у твоих. У них все в порядке. Приходила попить чаю, принесла тортик. Дед у тебя просто мировой мужик, мы с ним много смеялись. Бабушка тоже чудесная. Я это всегда знала.

Потрясная новость — Серегу Рыбникова хотят поставить главным, или как это у вас там называется, над всеми спасателями города. Старого убрали, сам понимаешь по каким причинам.

После «одесского» дела папу с нового года переводят в Москву. Я пока сижу и думаю: переводится ли мне в московский ВУЗ, или остаться в городе и доучиться здесь. Когда ты вернешься будем сами себе предоставлены.

Квартира у нас уже есть. Папе оставляют служебную. Как думаешь, как лучше поступить? Если ты хочешь, можно и в Москву, но я знаю, что ты любишь море, а я хочу так же, как и ты.

На этом прощаюсь, пищи не забывай свою боевую подругу. Чтобы лучше меня помнил, посылаю тебе мой самый горячий поцелуй.

Твоя навеки, Маша!'

Под текстом письма виднелся ярко алый отпечаток женских губ, сделанных при помощи помады. Я понюхал листок бумаги на котором было написано письмо. От него все еще исходил тонкий аромат каких-то французских духов.

Запах немного опьянил меня. Сама ты дурында, Машка. улыбнулся. Не скрою мне было очень приятно читать письмо от нее несмотря на «плохие новости». Большинство из матрасов читали письма не сразу.

Они оставляли это на личное время перед сном, чтобы почитать спокойно, растягивая удовольствие. Письма были как десерт, который лучше смаковать, откусывая маленькими кусочками, нежели проглотить разом, получив всего-то минутное наслаждение. Я получил сполна.Все, что ожидал несколько дней.

«Отлично служится солдату, когда его девчонка ждёт, когда она ему с заботой любовь и ласку в письмах шлет».

Ну что же, какие-то сомнения разрешились. Если все это правда, то Вика сделала свой выбор.

Допустить, что Маша врет я не мог даже в мыслях.

Странно, конечно, что она выходит замуж за того, кто был нашим общим врагом, но кто их разберет, с этой женской психологией.

Зла на нее я совсем не держал.

Не скажу, что мне было совсем все равно. Но она свободная девушка. Все таки у нас не было обязательств друг перед другом. Поэтому я принял эту новость легко.

Что касается доктора Наташи, я и так знал, что у нас вряд ли что-то получится. Все таки разница в возрасте почти в десять лет говорила мне о том, что у нас всегда в жизни будут разные интересы.

Когда я ее впервые встретил во мне играли гормоны и желание протестировать свое обаяние и молодую харизму. Теперь же, мы были просто хорошими друзьями, не смотря на то, что считается, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна.

Я мысленно пожелал Наталье и Вике счастья, начал вспоминать, как выглядит Маша в разных ситуациях и быстро уснул.

Все десять дней нашего «ареста» пролетели очень быстро. Мы с Серегой Шевченко ходили на работы, нас кормили от пуза, мы впервые по человечески высыпались и имели много свободного времени по вечерам.

Мы помогали местным жителям ремонтировать кровлю и колоть дрова.

Нам перепала бутылка настоящего коньяка, которую м получили за ремонт козырька на колодце. Примерно год назад в деревню завезли коньяк и местные его не оценили.

Коньяк начисто проигрывал конкуренцию самогонке потому что дорогой и потому что «пахнет клопами». К тому же по утверждению тех, кто его все же попробовал он вызывал страшнейшее похмелье, сопровождающееся головными болями.

Можно сказать, что он был совершенно обесценившейся валютой в глазах деревенских мужиков.

Хозяйка же, у которой мы работали, вылить или выбросить его жалела, к тому же мы в ее глазах были почти настоящими аристократами, обязанными знать толк в подобном алкоголе, Серега так стопроцентно, так как москвич.

Хозяйка аккуратно интересовалась, знаем ли мы цену на коньяк. И задавала наводящие вопросы. Получив удовлетворившие ее ответы, она упаковала бутылку в газету и оставила рядом с нами у колодца.

Вообщем мы не сразу поняли, что она хочет нам его вручить в оплату за сделанную работу, долго отказывались, думая, что она пытается нам его продать.

В итоге согласились принять эту злосчастную бутылку, когда она напрямую сказала, что это «магарыч» за работу.

Получив бутылку, мы немного растерялись и не знали, что с ней делать.

Мы проявили чудеса сдержанности и терпения. Было решено, что пить вдвоем «западло», нам обязательно нужен третий, но достойных кандидатур у нас не было.

Везти в кубрик, чтобы распить с другими матрасами — чистое преступление. Каждому достанется с гулькин нос, а в случае, если всех нас спалят, накажут весь коллектив.

Поэтому мы решили подарить ее нашему прапорщику. Ведь мы все время с благодарностью вспоминали нашего Шматко, так щедро отблагодарившего нас за спортивные успехи.

И убрали в вещмешок. Я не был большим любителем коньяка и всякой выпивки. Серега хоть и хорохорился, но его тоже вполне устраивали «сто грамм» за ужином, которые нам наливала наша хозяйка — мать председателя колхоза.

На десятый день пришла пора уезжать.

Как ни странно, но в часть мы вернулись тем же способом и с тем же составом экипажа.

Будто шестьдесят шестой Газон и не уезжал никуда, а кружился где-то недалеко от деревни, ожидая завершения срока нашего «заточения».

Мы попрощались с провожающими нас жителями деревни, высыпавшими на улицу почти в полном составе к нашему отъезду.

Не знаю как было раньше у них с военнослужащими из учебки, но видимо тут мы с Серегой глубоко запали им в души, потому что ни разу не отказали в просьбах и делали все очень аккуратно и на совесть.

Деревенские отвечали взаимностью и собрали нам «узелки» с едой в дорогу. Провожали, как своих сыновей. Впрочем, так относились к солдатам, практически в любом советском селе, деревне или ауле.

Советский человек не забыл, что страна выжила и выстояла благодаря армии и таким мальчишкам, как мы с Серегой. Поэтому опекал, заботился и любил простых солдат и матросов.

Одним словом все остались довольны друг другом.

В кузове нам повстречался тот самый сержант, с которым мы ехали из части в деревню. По каким-то причинам, о которых он не захотел говорить его отправили обратно.

Чтобы как-то скоротать время, он всю дорогу травил нам с Серегой Шевченко анекдоты. он рассказывал про Вовочку, Чапаева, чукчей. Их было так много, что я запомнил лишь малую часть.

— А знаете, про чукчу, который из Москвы обратно в чум приезжает и семье рассказывает? — сержант неизменно, каждый раз спрашивал знаем ли мы анекдот, давая короткую аннотацию.

Как правило, мы отрицательно качали головой. сержант убедившись, что мы еще не слышали начинал рассказывать очередной:

— Тогда слушайте: чукча приехал домой из Москвы и говорит: «Чукча в Москве был, Чукча умным стал, чукча теперь все знает: Оказывается, однако, Карл, Маркс, Фридрих, Энгельс не четыре человека, а два. Ульянов и Ленин один человек, а Слава КПСС — вообще не человек».

Мы посмеивались, но хорошо помнили, что за политические анекдоты, можно было схлопотать море проблем.

Поэтому, как только произносилась фамилия Брежнева мы останавливали сержанта жестом, показывали пальцем на кабину, в которой ехал офицер и не давали продолжить.

Тот понимающе кивал и находил новую тему. Например, про Чапаева.

— Чапаев вернулся из Италии. Петька его встречает и спрашивает: «Василий Иваныч, а ты Риме, как общался с бабами?» Чапаев отвечает: «Как,как? По-итальянски!». «Ты и по итальянски могёшь, Василий Иванович?», — удивляется Петька. «Могу, а чего ж там не мочь-то». «Ну тогда скажи что-нибудь по-итальянски», — просит Петька. «Пошел ты на хрен, Петруччо!»

Так мы добрались обратно в часть.

Оказалось, что информация про перевод моего недруга, младшего сержанта Цеплакова оказалась правдой.

Его действительно перевели по одним слухам в другую часть, по другим на десантный корабль.

В нашем кубрике нас тепло встретили, мы разделили на всех гостинцы переданные деревенскими.

Я думал, что после свободы в деревне, где, по-большому счету мы были предоставлены сами себе, армейская дисциплина будет казаться гнетущей и в первое время и мне снова придется к ней привыкать на контрасте с последними десятью днями.

Но мои опасения оказались напрасными я довольно быстро втянулся в режим и распорядок дня, так же как и Серега Шевченко.

Единственное, что действительно отличалось, как небо и земля, так это армейская еда.

В деревне нас не кормили деликатесами, но все же домашняя еда из под руки бабушки-крестьянки и то, что кашеварили наши дежурные поварюги в столовке части в корне отличалось.

Прапорщик Шматко отбыл в очередной отпуск и мы пока не смогли подарить ему привезенный приезент.

Возникла проблема, как его сохранить до приезда ведь в части строго настрого запрещен любой алкоголь и попадись мы с бутылкой, никто из начальства не стал бы разбираться с обстоятельствами, при которых нам буквально всучили этот коньяк.

Так же как и с тем, для чего мы его протащили на территорию.

— Может пока отдадим на хранение Саше Гладкову? Тренеру спорт роты? — предложил я.

— Ты чего? А вдруг он обидится, что ему шиш, а для Шматко коньяк? — с ходу отверг мою идею Серега.

— Ну, а куда тогда? Так чтобы не спалиться?

На территории учебной части все мало мальские места, где можно было бы что-нибудь спрятать, давно были облюбованы сержантским составом. Мы могли бы случайно спрятать в чужом тайнике

— Есть у меня одна идея!

— Какая?

— Пошли. Все знают, если хочешь чтобы никто не нашел — прячь на самом видном месте. Главное чтобы нас никто издалека не засек, пока мы закладывать будем. Ты на стреме постоишь.

— Так куда мы идем?

— В учебный класс.

Мы пришли к корпусу, где проходили учебные занятия. В одном из классов, стоял манекен наряженный в гидрокостюм с аквалангом. Один из баллонов был разрезан так, чтобы было видно его внутреннее устройство.

Сам манекен был довольно пыльным и долго время стоял без дела.

Нам удалось незаметно пробраться в учебный класс.

Серега постучал по второму баллону целому на вид.

— По-моему в нем, что-то есть.

— Да, ладно? Мы нашли чью-то нычку? Может тогда лучше спрятать коньяк за батареей?

— Нее. Погоди. Счас.

Шевченко аккуратно расстегнул ремни на груди и снял баллоны с манекена.

На учебном баллоне была нанесена резьба таким образом, что он состоял из двух частей, высокого стакана с навинчивающейся крышкой.

Нам быстро удалось отсоединить крышку.

— Ни хрена себе! Тут кто-то до нас пошурудил, смотри… — Серега начал извлекать содержимое.

Это была сержантская «дембельская» нычка, призыва трехгодичной давности. Мы это поняли по фотографиям и атрибутике.

Кроме фотографии там присутствовали неуставные «расписные» погоны и пряжка от ремня.

Дмбшная пряга, как ее называли дембеля, результат длительной трудоемкой и кропотливой работы, к тому же опасной в том смысле, что она не приветствовалась командирами и за нее могли наказать.

Но некоторые такие пряги были настоящим произведением искусства. Не все, конечно.

Во все времена — особым шиком была пряга с большим разлапистым якорем и вращающимся штурвалом. Прягу обтачивали, распрямляли скругляли грани, вытачивали различные дополнительные накладные элементы звезду или корабль.

На самой пряге тоже был выбит год дембеля — одна тысяча двеяться семьдесят восьмой.

Еще в нычке мы нашли перочинный нож, два значка отличника ВМФ, видимо скомунизженных или отобранных. Сигареты «Ява», зажигалка, которая была большой редкостью. Все прикуривали в основном спичкам.

К чему все это богатство? И как оно тут оказалось?

Дело в том, что перед каждым дембелем в части начальство обязательно проводит большой повсеместный шмон.

Нужно это для того, чтобы «особо одаренные» дембеля не возили на гражданку запрещенные предметы. Например, гранаты учебные, а иногда даже боевые, патроны, гильзы, пули.

Скорее всего обладатель такой роскошной нычки сумел сюда все успешно спрятать, а потом не смог забрать по каким-то причинам.

Все это пролежало тут в целости и сохранности целых три года. Значит место достаточно надежное для того, чтобы спрятать тут бутылку коньяка.

Серега показал мне сигареты и зажигалку и вопросительно посмотрел на меня.

Я покачал головой. Тогда он запихнул сигареты и зажигалку в карман, перочинный ножик и прягу передал мне.

— Сигареты на что-нибудь обменяем. На держи, может тебе на дембель сгодится.

Посмотрев на погоны и фотографии он вернул их на место, а потом засунул туда бутылку.

— Значки нужны?

Я снова отрицательно покачал головой из стороны в сторону.

— Зачем мне они? Ведь чужие.

— Ты нечего не понимаешь. Ты думаешь они нужны мне? В нашем деле все может сгодиться. Обменяем на что-нибудь.

— В тебе заговорил великий торгаш или купец? Ты случаем родом не из них?

— Не забывай, моя фамилия Шевченко, хоть я родился, вырос и жил в Москве, мои малороссийские корни никуда не делись?

— Какие, какие корни?

— Малороссийские. Ты что Тараса Бульбу не читал? Малороссийские значат украинские корни. Что, что а торговаться мы умеем. Это у нас к крови.

Я посмеялся. Мы вместе одели акваланг на манекен и поставили его на место.

Так как он был пыльным до нашего прихода,на нем остались явные отпечатки и следы нашего вскрытия одного из баллонов акваланга. Я указал пальцем на них Сереге.

— Мда. так мы все пароли и явки провалим, Серег. Нам нужна влажная тряпка, чтобы его обтереть.

Мы посмотрели по сторонам, но ничего подходящего не нашли.

— Шторы! Давай сюда свой перочинный ножик.

На окнах висели плотные байковые занавески.

— Брось, ты же не серьезно…— Почему, сейчас отрежем небольшой кусочек, и дело с концом, давай не тяни. Время идет, сейчас кто-нибудь придет тогда точно провалим пароли и явки.Я достал ножик и передал его Сереге, который тут же широким шагом направился к окну.

Взяв в руки ближайшую штору, он примерился и собрался сделать надрез. Именно в это время в помещение почти беззвучно вошел замполит.

Глава 20

Мы посмотрели по сторонам, но ничего подходящего не нашли.

— Шторы! Давай сюда свой перочинный ножик.

На окнах висели плотные байковые занавески.

— Брось, ты же не серьезно…— Почему, сейчас отрежем небольшой кусочек, и дело с концом, давай не тяни. Время идет, сейчас кто-нибудь придет тогда точно провалим пароли и явки.Я достал ножик и передал его Сереге, который тут же широким шагом направился к окну.

Взяв в руки ближайшую штору, он примерился и собрался сделать надрез. Именно в это время в помещение почти беззвучно вошел замполит.

* * *

Нам чудом удалось избежать отправки на «губу» — моей повторной и первой Серегиной. Скандал вышел знатный.

Как ни странно, замполит не заорал благим матом на всю часть, как это он любит делать в подобных случаях.

Если он входил в раж, то его голос разносился далеко за пределами казармы.

У замполита была фамилия Коломойский, но между собой сержанты и матросы называли его Няней, по инициалам имени и отчества. Иногда «Нюней».

Замполит — заместитель командира подразделения по политической части.

Это офицер, который отвечает за боевой дух, моральную стойкость, нравственный климат в части, волю выдержку солдат и матросов.

Учитель, второй отец, духовный наставник, воспитатель. Именно таким офицером замполит обязан быть в вверенной ему части или подразделении.

Я всегда именно так понимал роль и смысл службы замполита. Может где-нибудь такие и бывают. В каких-то далеких и неведомых частях Советской Армии.

Нам не повезло — замполит нашейчасти, Коломойский Н. Н. был полным антиподом описанному. Наш замполит был редкостный козлом и скотиной.

Вместо того, чтобы поддерживать солдат, помогать им стойко переносить «тяготы и лишения воинской службы», сам же эти тяготы и лишения для них создавал.

Няня докапывался до любой мелочи, цеплялся за ерунду выискивал любую причину, чтобы придраться к матросам в учебной части.

Ему жутко не нравилось, когда матросы отдыхали или, не дай Бог, вели себя как-то вольготно с его точки зрения.

Коломойский мог просто без причины заставить переделывать выполненную работу. Например, вымести повторно и без того идеально чистый плац.

Если видел свободного матроса, то загружал ненужной, бессмысленной работой.

Мог, например, заставить поменять пожарный инвентарь на пожарных щитах расположенных в разных концах территории. А потом снова перетащить обратно.

Самое неприятное в его поведении и отношении к подчиненным военнослужащим было то, что он старался как можно сильнее пропесочить или оскорбить матросов, пользуясь своей офицерской властью и зная, что ему не могут ответить.

Мне казалось, что когда он приходил, то в нем просыпался садист и сатана. Каких только он фокусов не выкидывал.

Выворачивал вещи матросов из рюкзаков, шмонал тумбочки и вываливал из них все на пол, в попытке найти что-нибудь запрещенное.

Найдя в них какую-нибудь малейшую ерунду, заставлял отчитываться, скидывал постиранную и высыхающую одежду в сушилке в одну кучу, устраивал бардак в каптерке, если ему что-нибудь не нравилось.

Из-за малейшего огреха устраивал скандалы и муштровал матроса так, что мог довести их до ручки. Очень часто заставлял дежурных перемывать полы

А докапываться он умел. Любимым его «развлечением» был матросский ремень.

Обычно все начиналось так. Увидит,к примеру, Няня, что у матроса ремень на животе буквально чуть ослаблен, подойдет, подёргает за пряжку ремня с неприятной ухмылкой и язвительно спросит:

— Что, товарищ матрос, старослужащим решили себя почувствовать? Ремень уже на самих яйцах носим? Возомнили себя суперменом? А хохо вам не хуху?

И при этом Няня напускал на себя исключительную важность, начинал разглаживать себе усы одной рукой, а второй поправлять свой собственный ремень.

Все это означало, что он потихоньку закипает и вскоре перейдет на истеричный крик.

Даже если матрос брал вину на себя и отвечал, что так мол и так, виноват, товарищ майор, это никак делу не помогало.

Замполит ничего слышать не хотел и повторял вопрос:

— Я вас, товарищ матрос, еще раз спрашиваю, — вы старослужащим себя почувствовали?

Матрос снова, мол, никак нет, товарищ майор. И тут выражение на лице Няни постепенно начинала меняться от ехидной улыбочки до звериного оскала.

Он просовывал руку, хватал за ремень и начинал так интенсивно трясти взад-вперед свою жертву, словно желал чтобы из матроса выскочил его дух.

— А это что, матрос? Ответьте мне! Я вас спрашиваю? Что это?

Няня постепенно «слетал с резьбы». Его голос повышался и с каждой секундой становится все громче. Все это заканчивалось воплями.

Из его разъяренной пасти начинали истограться мелкие капли слюны вместе с истерическим криком и обещаниями ужасных кар.

Порой его голос был слышен в самых отдаленных уголках ученой части.

— Я вам, товарищ матрос, устрою веселенькую жизнь, можете не сомневаться в этом ни секунды. Запомните меня на всю свою жизнь, до демобилизации точно! Научу вас Родину любить, выполнять Устав, и носить затянутые ремни!

Он багровел, как вареная свекла

— Вы будете бесконечно сидеть в нарядах по отдраиванию «очков» и вы у меня попляшете, если я хоть одну каплю не отмытого дерьма найду!

Он обещал еще массу «приятных» нарядов с «отличными» и незабываемыми сюрпризами.

На матрасов в нашей учебке такое обращение действовало безотказно и угнетающе. После такой взбучки парни неделю приходили в себя, а уж ремень впоследствии затягивали до такой степени, что еле могли дышать.

Один из матросов даже планировал сбежать из части, так достал его замполит своими придирками.

Это был один из немногих случаев, когда сержанты были едины с матросами нашей учебки.

Вот тут сержантский состав четко сработал, услышал от его товарищей о планах.

С матрасом переговорили успокоили, помогли понять, что побег это почти стопроцентный дисбат, со всеми вытекающими. Лучше потерпеть оставшиеся полтора месяца, чем сидеть.

Поддерживали его и помогли справиться с давлением со стороны замполита. Хотя он доставал его каждый раз, когда тот ему попадался.

Вот такой был урод, этот наш Няня.

Коломойский был «раскаявшийся грешник», бывший алкоголик, хотя говорят, что бывших не бывает, которому запретили пить и врачи и командование и жена.

Которая уходила от него дважды и обещавшая н секунды не медлить если он выпьет спиртное еще хоть раз.

Очевидно по этому Няня был очень злым, и любые трезвые матросы и сержанты ему активно не нравились. Впрочем даже не желаю думать о том, что будет, если ему попадуться в руки выпившие подчиненные.

При командире части он вел себя ниже травы, тише воды. В присутствии Нечипорука Няня казался его тенью.

Когда полковник был чем-то недоволен, то, не стесняясь, орал и на замполита.

Тот совсем сжимался, становился маленьким, красным и горбатым. Он втягивал голову в плечи и суетливо подрывался с места, стараясь выполнить поручения руководства бегом.

Но зато в отсутствие Нечипорука, он чувствовал себя на территории, если не королем, то хозяином точно.

Няня считал себя первым парнем на деревне, ступал важно, горделиво, окидывая часть презрительным взглядом.

Особенно замполит любил пользоваться властью, когда заступал дежурным по части. В отсутствие самого командира части дежурный исполняет его обязанности и наделен такими же полномочиями.

Он казался майором, который все время примеряет на себе погоны полковника — командира части.

По его мнению, он еще не Бог, но уже архангел. Он сам так про себя говорил. Не очень понятно как такие высказывания вязались с его обязанностями по воспитанию коммунистической морали среди матросов и сержантов.

Во время дежурства замполит обладал безграничной властью. Ведь дежурный по части имеет право командовать любыми дежурными офицерами, пусть они даже старше тебя по званию.

Он имел право зайти любую роту и устроить там проверку. Иногда делал это по два раза.

Еще мог поднять всю учебную часть по тревоге. После отмены мог с пару десятков раз устроить матросам сначала «Отбой», а потом естественно «Подъем».

Все потому, что ему казалось, что в кубриках ведутся внеуставные разговоры после двадцати двух часов.

Потом он ходил кошмарить караулы чтобы найти нарушения воинской дисциплины и Устава караульной службы, чтобы потом внести в журнал проверок.

Он любил хвастать тем, что портит личное дело негодяям и проходимцам, которым не место в Военно-Морском Флоте и Армии.

А еще ему можно было арестовать не понравившегося ему матроса и посадить его на гауптвахту. Он почти никогда не упускал такой возможности.

За сутки, что он проводил в должности дежурного по части, доставал весь состав учебной части, донимая всех своими проверками и придирками.

Многие офицеры за глаза тоже называли его Няней, а в глаза при удобном случае намеренно искажали его фамилию обращались не иначе как «товарищ Кало-мойский»

Я, как и все остальные, Няню презирал, но старался держаться подальше — разные весовые категории. Но и мне не удалось избежать проверки «степени натяжения» ремня.

Просто я наблюдал эту картину раньше и отреагировал на придирки совершенно спокойно. В тот раз замполит странным образом отстал от меня.

Видимо, потому что я не испытывал ни страха, ни чувства вины и на вопрос желаю ли я «видеть себя старослужащим с ремнем опущенным до самых яиц» спокойно ответил, что да. Желаю, так же как и все молодые солдаты, которые хотят поскорее закончитьслужбу и отправиться домой.

Мой ответ вверг его в какой-то ступор. Он был искренним и несколько наивным по своей простоте.

На этот случай у Няни не было смачных «домашних заготовок» и он почему-то решил не продолжать со мной воспитательную работу.

— Соблюдайте форму по Уставу, товарищ матрос, кругом марш!

Больше я с ним не сталкивался, но мое отношение после этого к нему не изменилось. Уж очень яркими были воспоминания с его издевательствами над моим собратьями по службе.

Вообщем все те матросы, кто хоть раз имел с ним дело ненавидели замполита лютой ненавистью и он им платил такой же монетой.

Иногда в минуты свободного времени вечерами, мы, матрасы с одного призыва, собирались в «кубрике» и представляли, что бы каждый из нас сделал с замполитом на гражданке, встреть он его после завершения срочки на улице.

Самыми простыми наказаниями были подвешивание за ноги вниз головой на дереве, кастрация и разбитое в кровь лицо. Те у кого была побогаче фантазия желали ему смерти в нечистотах солдатских клозетов.

В одно из недавних таких дежурств произошел казус, заставивший Няню на время поубавить спесь.

После отбоя и очередной головомойки, устроенной им матросам из соседней роты замполит вышел на плац покурить.

Мимо спокойно вразвалочку шел матрос. В одной руке сигарета, вторая в кармане. Он не видел Няню. Судя по его внешнему виду он очень устал.

Время было ближе к полночи люди в кубриках уже спали, над частью стояла тишина и матрос не подозревал, что кто-то еще бодрствует.

Матрос не спешил, пилотка была заправлена за ремень. Непонятно что больше взбесило Няню: сигарета в зубах или пилотка. Такой наглости и дерзости замполит перенести не мог.

В это дежурство он по случайности еще никого не отправил на гауптвахту. Вот и подходящий экземпляр.

— Товарищ матрос, что за вид? Ну-ка ко мне! Бегом!

Матрос не спешил выполнять команду замполита. Он остановился, докурил в три затяжки сигарету, затушил окурок, надел пилотку и спокойным шагом стал возвращаться к Няне.

Замполит быстрым шагом направился к солдату.

— Товарищ матрос, вы что, оглохли? Я сказал бегом!

Матрос шел навстречу с тем же темпом.

— Тааак! Я не понял. Вы что, не в курсе, что по плацу нужно перемещаться либо строевым шагом, либо бегом! Совсем страх потерял, молодой? Или у тебя к ночи шарик совсем за ролик заехал?

— Товарищ майор, я только что…

— Я спрашиваю почему не бегом⁈ — взвился в крике Няня

— Почему не бегом? — повторил вопрос матрос, — я очень устал и как раз хотел сказать, что я только что…

— Что-о-о-о-о? — майор Коломойский побагровел, — да я тебя сгною на губе! Ты забудешь, как мать родную звали! Ты как со старшим по званию разговариваешь, сопляк!

«Сопляк» оказался не робкого десятка и спокойно смотрел на истеричного майора, чем еще больше его заводил.

— Ты сейчас у меня до утра будешь ходить по плацу строевым.

— Товарищ майор, мне утром…

— Молчать! Равняйсь, смирно!

Это было его крупной ошибкой и провалом. Сначала он заставил парня час маршировать по плацу, выполняя команды и упражнения по строевой подготовке. Потом вызвал караул. Матроса арестовали.

— Хотел бы я завтра утром на твое хлебало посмотреть, жаль не сумею, — пробурчал себе под нос боец.

— Что-о-о-о? Что ты сказал, повтори!

— Ничего товарищ майор, ничего.

От имени командира части Няня объявил наказание — семь суток ареста. После его парня отконвоировали и посадили на гауптвахту.

Матрос оказался новым водителем Нечипорука, который мало того, что приглянулся командиру части за свою расторопность, немногословность и толковость.

Так еще и был в полном «фаворе» у начальства за то, что только сегодня молнией домчал дочку Нечипорука с отцом и ее матерью в областную больницу с прободной язвой.

Он доставил не только очень быстро, но и аккуратно. По словам врачей этот фактор оказался решающим в успешной операции и оказании срочной помощи девушке.

Если бы не мастерство парня, гонщика ДОСААФ, спасти бы ее, скорее всего, не удалось.

Парень отслужил личным водителем две недели.

И вот наступило следующее утро. Нечипорук с женой собрали кое-какие вещи и предметы первой необходимости для дочери в больницу.

Ведь накануне выезжали срочно, впопыхах, скорую ждать не стали. Она шла бы два часа в часть, два обратно.

Командир части ждет с супругой свою персональную машину. А ее нет и нет.

Он звонит в часть и спрашивает причину. Все начинают бегать, искать водителя, нигде не могут его найти. Оказывается, что роте-то в кубрике он не ночевал.

Всех поднимают на уши буквально. Вчерашний дежурный на КПП клянется и божится, что пропустил водителя в часть, но тот исчез где-то в районе плаца.

На самом деле он все видел, но боялся гнева и подлянки со стороны замполита.

К приезду командира объявляется общее построение.

И тут выясняется, что личный водитель Нечипорука сидит на гауптвахте, арестован на семь суток Няней за оскорбление офицера.

Это был момент истины и доказательство существования кармы.

Перед всей частью Нечипорук устроил такую показательную порку замполиту, что тот становился то бледным как снег, то красным как рак.

Командир части словесно отделал зама по политической подготовке так, что все те, кто подвергался его придиркам и оскорблениям еще неделю вспоминали услышанное дословно и ходили с прекрасным настроением.

Полковник Нечипорук доступно и доходчиво объяснил этому уроду, что он с ним сделает, если тот попробует еще раз сунуться туда, куда не следует.

К тому же он вспомнил многочисленные жалобы со стороны младших офицеров и сержантского состава на придирки к существующим недостаткам и нарушения.

— Еще раз! Еща раз услышу! — Нечипорук махал указательным пальцем перед носом майора, выпучив глаза, как бесноватый.

Казалось, что Няня сжимался в комок, он выглядел жалко, словно нашкодивший и не очень смелый школьник.

После этого случая наш замполит Няня «Каломойский» ходил как в воду опущенный. А мы, матросы и сержанты, как дети радовались ситуации в которую он угодил, и тому обстоятельству, что справедливость наконец-то восторжествовала.

И вот теперь нас с Серёгой Шевченко угораздило попасть под его раздачу аккуратно на следующие сутки после описанного дежурства по учебной части.

Дело в том, что Няня видел, как Нечипорук поздравлял нас после победы на соревнованиях по рукопашке.

Поэтому я выпалил первое, что пришло в голову:

— Выполняем приказ командира части! Товарищ майор!

Для читателей.

Дорогие друзья, работаю над новым романом про гонщиков. В ближайшее время я планирую опубликовать новую работу, а если вам понравится, то и цикл про автогонщиков в СССР.

«Скорость» — это история про талантливого криминального перевозчика, загубившего свою спортивную карьеру и нормальную жизнь ради денег и мишуры современного потребления, попавшего из нашего времени в 80ые.

В те «застойные» года, нам было чем гордится. Да и в довоенные тоже.

Сейчас мало кто об этом помнит, но в Союзе были свои аналоги Формулы 1. Наши экипажи на отечественных спортивных машинах побеждали в престижных международных соревнованиях по ралли и вполне конкурировали с западными спортсменами и марками.

Мы еще до войны, в конце 30ых делали великолепные спортивные прототипы.

Не верите? Полюбуйтесь ЗИСом 101-спорт, сконструированным и испытанным в 1938 году.

Глава 21

После этого случая наш замполит Няня «Каломойский» ходил как в воду опущенный. А мы, матросы и сержанты, как дети радовались ситуации в которую он угодил, и тому обстоятельству, что справедливость наконец-то восторжествовала.

И вот теперь нас с Серёгой Шевченко угораздило попасть под его раздачу аккуратно на следующие сутки после описанного дежурства по учебной части.

Дело в том, что Няня видел, как Нечипорук поздравлял нас после победы на соревнованиях по рукопашке.

Поэтому я выпалил первое, что пришло в голову:

— Выполняем приказ командира части! Товарищ майор!

* * *

Замполит заколебался. Он растерянно спросил:

— Какой приказ?

— Подготовить учебные материалы к завтрашней проверке.

Няня недоверчиво смотрел на нас и переминался с ноги на ногу.

Мне казалось, что так же как и мы, Няня прекрасно понимал, что это все вранье и никакого приказа не существовало. Но майор Коломойский медлил и стоял в раздумьях.

Я конечно и до службы слышал о подобных типах в нашей армии и на флоте. Понятно, что мальчишки воспитывались как на патриотической программе «Служу Советскому Союзу», которую здесь окрестили «В гостях у сказки», так и на рассказах ребят вернувшихся на гражданку после дембеля.

Но тем не менее я никак не мог представить, что меня может ожидать общение с такими офицерами. Мягко говоря истеричными и недалекими.

Когда попав на службу я впервые увидел, как он обращается с матросами, попав на службу, то испытал шок от армейской действительности.

Но быстро понял, что с этим ничего не поделаешь. Сейчас этот истерик стоял перед нами заложив руки за спину, раскачивался, нахмурив брови, с сомнением поглядывал то на одного, то на другого.

Я был готов к тому что он сейчас разразиться диким ором, но Коломойский внезапно обратился к нам спокойным голосом.

— Ну готовьте, готовьте ребят. Смотрите, чтобы все тщательно…

Он так и не договорил, что именно «тщательно», поправил свой китель и ремень и удалился из помещения на улицу.

— Я думал, что нам точно кранты! — прошептал Серега, — что это было? Как тебя надоумило?

— Хрен знает, как. Шевченко, начальства все бояться. Пошли отсюда.

— А манекен?

— Равай руками быстро пыль ототрем!

Мы выскочили из учебного корпуса, как ошпаренные. Серега взглянул на часы. До вечерней поверки осталось совсем немного времени, а тут мы находились практически в самоволке.

— Давай срежем через дыру! А то не успеем к отбою, — предложил Шевченко.

Опасно. можно было нарваться на патруль, но нам повезло. Пронесло.

Быстро добежав до забора, мы друг за другом пролезли сквозь разорванное колючее заграждение и оказался за территорией части.

Но тут было короче.

Никто не заметил, как мы сигали через стену у нашего кубрика. И мы сделали вид, что ничего особого не произошло и спокойно вернулись в расположение своего учебного взвода, вынырнув из темноты.

Курилка, которая располагалась рядом со входом в казарму, была заполнена матросами, которые обсуждали последнюю новость: опять из их взвода выделял и наряд на кухню для чистки ненавистной картошки.

Мы с серегой еще ни разу не заступали в наряд по кухне. Говорили, что это ад.

Один из наших рассказал в чем дело. В моечном помещении три большие эмалированный ванны были заполнены до неприличия мелким молодым картофелем.

Еще огромная гора в полтора человеческих роста была насыпана в углу прямо на полу.

Первая сложность была в том, что шкурка была очень тонкая и на гражданке такую картошку бы варили прямо в мундире.

Но по санитарным нормам в армии такой способ приготовления не положен. Поэтому матросам было приказано очистить кожуру. Из-за маленького размера в итоге от клубня оставались кошкины слезы.

Вторая сложность заключалась в том, что в помещеннии было полно «стасиков» — тараканов, которые так и норовили угодить в ведра с уже чищенной картошкой.

И если такой гад все же попадал внутрь, то приходилось высыпать все ведро чтобы отловить и уничтожить супостата.

По идиотскому стечению обстоятельств, кто-то из начальства запретил уничтожать насекомых ядами, из-за угрозы отравить военнослужащих.

Был случай в соседней части, когда несколько рядовых чуть не откинули копыта, траванувшись кашей, приготовленной после хим обработки посуды.

На вопрос дежурных «А как же их уничтожать?» был получен ответ: «Как злейшего врага, огнем и мечом! Если этого недостаточно, то расстреливать на месте, при попытке проникновения в посуду!»

— Я к «стасикам» спокойно отношусь. Дома у нас тоже есть тараканы, — сетовал конопатый матросик нашего призыва с рыжими волосами и веснушками, — но они не такие наглые. Завидят человека, бегут забиваться в щели. А эти прям гарцуют, как кони на параде, вальяжно перемещаясь к картошке, будто она куплена ими на базаре.

— Да, точно, — вторил ему другой, докуривая окурок до самого фильтра, — наши наглые, людей не бояться, нет я таких никогда не видел, чтобы с потолка прямо в ведро прыгали. Главное не в ванну, а туда, где почищенная картоха лежит.

— Вот именно! Я каждый раз еле успеваю такого прихлопнуть.

— Они зверюги!

— Видно из наших, из морпехов.

Появившийся неожиданно наш сержант Турсунов быстро угомонил всех и приказал строиться в казарме для вечерней поверки.

Сам Турсунов Шокирджон был по отцу узбеком, а по маме русским.

Его азиатские черты лица доминировали, но все же в них проскальзывало то-то наше неуловимое родное славянское.

За его сложные имя и фамилию матросы между собой называли его Джоном. Безусловно наш Советский Союз и был многонациональной страной.

Но в армии некоторых представителей Средней Азии не любили. Они впрочем отвечали тем же

Попадая на службу, азиаты старательно изображали из себя людей не понимающих русский язык, хотя практически все его прекрасно знали.

В их землячестве старшие таким образом учили молодых не подчинению. И вроде бы облегчало им службу.

Это выражалось в том, что на первом году службы они утверждали, мол, «моя твоя не понимает», и зачастую, было проще перепоручить работу другим более понятливым матросам или сделать ее самому.

К оригинале эта фраза звучала, как «Моя твоя понимай нету».

Потом они пытались так же макаром дотянуть до второго и третьего года службы, потому что потом уже по сроку службы ничего делать не положено. На третий год уже во всю проявлялась «годковщина», так у нас называлась дедовщина.

Но у «моя твоя понимай нету» существовал другой конец палки.

Их могли просто отметелить за сараями за «непонимай» или выставить в дураках, заставляя стоять с ведром зеленой краски у штаба.

Их поведение очень отличалось от представителей других республик и краев.

Если они встречались один на один, то улыбались, что есть мочи, были дружелюбный услужливый и всем своим видом показывали что стремятся понять, что от него требуется.

Иногдаа во время такого общения он отвечали на своем языке, удачно, метко и коротко матерясь по-русски.

Они все равно ничего «не понимали», даже пущенные другими матросами в их адрес ругательства в порыве гнева и понимания бесполезности слов русского языка.

В такие моменты них даже нельзя было сердиться или обижаться. Они выглядели, как дети. Со стороны казалось, что они не понимают и совсем не сердятся на ругательства.

Не держат камней за пазухой и совершенно искренне повторяют за тобой «непонятные» слова с восторженно-вопросительной интонацией.

Они вроде как улыбаются и охотно готовы выполнять поручения и требуемую работу. Но вот не задача языковой барьер! Со стороны кажется именно так.

Но как меня предупреждал перед призывом Серега Рыбников, не стоит удивляться если однажды, кто-то проснется от запаха дыма, и увидит, как ярко может полыхать собственное одеяло, облитое бензином.

Слава Богу у нас в учебке до таких поджогов не доходило, но до драк пару раз дошло. И тут у среднеазиатов тоже была своя особенность. О ней Серега тоже предупреждал.

Они никогда не будут драться с честно. Поэтому если кто-то поимел среди них врага, то он должен стараться не поворачиваться к ним спиной.

— Воткнутый штык-нож в почку, совсем не способствует здоровому пищеварению военнослужащего. Даже наоборот.

Иногда мне казалось, что они совсем не соображают, что творят во время мести. — продолжал делиться Рыба, — в дисбате полно таких.

— Поэтому не лезь на рожон первым, но никогда не бойся давать отпор в открытую. Видишь, что прут на тебя, скажем в казарме и их много, бери табурет в руки и защищай честь нашей малой Родины. Понял?

— Понял.

— Знаешь, чем мы отличаемся от остальных?

— Нет, чем?

— Для нас важен стержень в человеке. Наличие или отсутствие «стержня» — основной принцип, по которому происходит градация людей в армии.

— А что такое по-твоему стержень?

— А ты не знаешь? — он улыбался мне

— Знаю, но хочу твое понимание, Рыба.

— Что такое «стержень», в двух словах не объяснишь, как не объяснишь в двух словах, что такое «чмо». Но упрощенно «стержень» — это армейский эквивалент чувства собственного достоинства. Если «стержень» есть — ты «бурый», если отсутствует — ты «чмо». Это понятно?

— Пока да, всё, как в жизни.

— Как в жизни это да, но в армии все немного по другому. Короче, что тебе было проще понять, то в тебе есть «стержень», если никто не может заставить тебя делать то, чего ты делать не хочешь.

— Даже командование?

— Даже командование. Если они видят твой стержень, то и не предлагают делать то, чего не хочешь. Вот в чем фокус. По наличию стержня люди делятся достаточно жестко.

— А им, азиатам, разве стержень не важен?

— Тоже важен. Но у них на первом месте хитрость. Они считают хитрость — признак ума. Они считают, что хитрозадый может прожить припеваючи без стержня.

Я это запомнил.Конечно, были и исключения из правил. Среди азиатов попадались и нормальные мужики, с самым настоящим стержнем в душе, к которым я относил сержанта Турсунова.

Он сильно комплексовал по поводу своей национальности и из-за этого заставлял себя быть строгим и злым. У него это выходило.

Его сразу стали опасаться и не любили как командира, но уважали как человека, потому что в нем все-таки сохранялись понятия о справедливости.

Правда «Джон» это тщательно скрывал за маской высокомерного начальства.

Вот и сейчас, вальяжно прохаживаясь перед шеренгой солдат, он вглядывался в каждое лицо, называл фамилии тех, кто пойдет сегодня в наряд на кухню. Всего набралось восемь человек.

В их число попал Серега Шевченко, которого этот наряд не очень обрадовал после рассказов о ваннах, картошке и тараканах.

В этот наряд произошло событие, которое подтвердило, что Сержант Турсунов, в простонародье «Джон» хороший и справедливый командир, а флотская дружба это большая ценность и давняя флотская традиция.

А дело было так, со слов Сереги Шевченко в туже ночь.

Парни чистили ту самую злосчастную картошку и обсуждали тему про здоровых наглых тараканов и поговорку про то, что отслужившие срочку в цирке не смеются.

В этот момент в моечное помещение влетел очередной временный работник кухни в белом фартуке, младший сержант.

— Это кто у нас тут в цирке не смеется?

Но ему не ответили.

Тогда оглядел матрасов и выбрал Серегу и еще одного матроса:

— Ты и ты, за мной!, — приказал вошедший.

Он был сбитым крепышом небольшого роста. Метр шестьдесят не больше.

— Куда за тобой? Объясни ты кто такой, товарищ младший сержант? — спросил Шевченко

— Я дежурный по кухне, поэтому вы подчиняетесь мне, отставить разговорчики! За мной! — властно скомандовал низкорослик.

Серега пожал плечами отложил нож.

— Фартук снимать?

Младший сержант оглядел обоих матросов критическим взглядом, а потом сказал, что снимать не надо.

— Нет оставьте, так вы лучше смотритесь.

— Смотримся для чего? Мы что фотографироваться идем или куда? — спросил второй.

— Узнаете, — с многозначительным видом ответил дежурный и крутанулся на каблуках, — пошли!

Они пришли в цех, где на подносах лежал приготовленный ужин и стаканы с компотом на четыре человека.

— Берите подносы и айда за мной, только смотрите не расплескайте и не переверните.

Серега недоуменно переглянулся с сослуживцем, пожал плечами и взял один из подносов.

— За мной.

Но подвел их к прикрытой двери хлеборезки.

— Прежде чем войти и занести подносы, постучитесь. Когда услышите что вам разрешили, войдите и поклонитесь со словами «Разрешите войти, господа абреки». Понятно?

Серега с сомнением посмотрел на младшего сержанта, продолжая держать поднос с едой и напитками в руках.

— В какой смысле стучите? Не видишь руки заняты? Какие такие господа? Кому клянутся? Ты тут нас за лакеев принял, товарищ младший сержант? А не охренел ли ты в край, сучок?

Второй матрос растерянно переводил взгляд с Сереги на коротышку.

Новобранец не ожидал, что их так беспардонно будут использовать. Не меньше его шокировал ответ Шевченко дежурному по кухне.

По ходу их планировали использовать, как официантов в ресторане.

— Ты чё, дух? Борзый что ли? — оскалился дежурный, — счас посмотрим какой ты герой.

Он тут же постучался в дверь. В следующую секунду из-за нее раздался голос с акцентом.

— Да-да? Входите!

Серега со вторым матросом не успел опомниться, как младший сержант распахнул дверь перед ними.

В помещении хлеборезки сидело четверо матросов представителей Кавказа. Одним из них был Зокоев. У того и у Сереги от удивления поднялись брови.

Они смотрели друг на друга несколько секунд, пока Зокоев молча глазами показал, чтобы Серега не входил.

Но Шевченко решил поступить по другому. Он молча зашел и поставил поднос перед сидящими на стол. Второй матрас последовал его примеру.

Серёга повернулся к дежурному.

— Ты труп. Я тебе яйца отрежу, помяни мое слово…

— Э, алло, кто там кому что отрежет потом между собой разберетесь, — самый крупный из сидящих медленно выговаривал каждый слог демонстрируя белоснежный оскал зубов, — а сейчас взяли подносы и вошли, как полагается! Скажешь: «Можно войти, господа абреки»? А когда получите разрешения, то поклонитесь и разложите нам на столе еду!

Он прекрасно говорил по-русски хоть и с акцентом.

Зокоев повернулся к говорящему и начал ему что-то объяснять на своем родном языке. Но тот не придал словам Зокоева никакого значения. Все это время он смотрел в глаза Серёге.

— Мне плевать кто он, и плевать на то, какой он спортсмен. Он возьмет поднос и обслужит нас в мой День Рождения! Взял поднос, свинья!

Серёга неожиданно поменял линию поведения. Он делано поклонился и заспешил к столу с подносом.

— Будет сделано, господин абрек! Чего изволите, господин абрек?

Но в следующее мгновение опрокинул всю еду с подноса на гимнастерку и штаны «господина абрека». Потом схватил поднос двумя руками и вдарил им сверху по башке своего обидчика со всей мочи!

— Можно войти, господин абрек? Добавки не желаете? — он бил его подносом по голове снова и снова

Тот взревел и вскочил. За ним последовали три его земляка. Двое из них пытались безуспешно схватить Серегу. К ним присоединился дежурный младший сержант.

«Господин Абрек» что-то орал, схватив со стола нож для резки хлеба.

Зокоев повис у него на руке, но они были разных весовых категорий и здоровяк отбросил своего земляка в дальний угол комнаты.

— Вали, в моечную, давай, там наши пацаны, я их задержу.

Серега сначала отбивался от ножа подносом, как щитом, но потом он вылетел у него из рук из-за слишком мощного замаха. Им обоим удалось выскочить наружу.

Шевченко уперся спиною в дверь. Ее пытались выбить ногами изнутри.

— Беги, за пацанами, после того, как позовешь всех из моечной комнаты беги в казарму, найди Макса Бодрова. И тут же бегом сюда, смотри не попадись караула. Я долго не выдержу.

Бум… Бум… Бум… Мощные толчки ног приоткрывали просвет в дверном проеме, который тут же больно отдавал в спину Шевченко.

Но он всем своим весом напирал на нее плечами, стоя к ней спиной и умудрялся каждый раз захлопывать дверное полотно, удерживая разъяренного «господина абрека» внутри хлеборезного помещения.

Он действительно смог еще противостоять некоторое время, но законы физики никто не отменял.

После очередного мощного удара Серега не удержал дверь и полетел к противоположной стене

Глава 22

Бум…Бум…Бум… Мощные толчки ног приоткрывали просвет в дверном проеме, который тут же больно отдавал в спину Шевченко.

Но он всем своим весом напирал на нее плечами, стоя к ней спиной и умудрялся каждый раз захлопывать дверное полотно, удерживая разъяренного «господина абрека» внутри хлеборезного помещения.

Он действительно смог еще противостоять некоторое время, но законы физики никто не отменял.

После очередного мощного удара Серега не удержал дверь и полетел к противоположной стене.

* * *

Его схватили повалили на пол, Зокоев пытался помешать тому, чтобы его запинали ногами. Видимо это и спасло его от переломов сотрясения мозга и других серьезных травм.

Еще через минуту прибежали ребята дежурившие на кухне в моечном с очистки картошки, они побросали клубни, но не ножи. Сделали они это не намеренно, скорее впопыхах и необдуманно.

Появление превосходящих сил с кухонными тесаками в руках подействовало на «господ» отрезвляюще.

Они отступили по первому же требованию со стороны. Здоровяк-именинник получивший трепку от Сереги, что-то сурово выговаривал Зокоеву, тот молча слушал.

По лицу Зокоева совсем не было понятно, как он реагирует на сказанное. Именник тыкал пальцем в сторону Сереги, который теперь стоял вместе с нашими ребятами и тяжело дышал.

Тем времени в столовую влетело несколько человек во главе со мной.

— Серега! Как ты? Кто? — я был готов разорвать обидчиков моего другу, но увидел Зокоева и оторопел.

— И ты тут? Что у вас случилось?

В помещение столовой прибывали все новые подкрепления, кто-то сбегал и пустил слух, что бьют кавказцев. В столовую влетели ребята из Дагестана.

Вся эта мужская толпа, жаждущая подраться возбужденно бросала самые разнообразные обвинения и угрозы противоположной стороне.

Весь этот конфликт грозил перерасти в большую мясорубку с самыми печальными последствиями.

Обстановка накалялась, казалось, что громогласные матросские голоса сотрясали стены столовой. Кое-где уже начали толкаться.

И в этот момент, в столовую вошел Сержант Турсунов, в простонародье «Джон».

— Отставить драку! Равняйсь! Смирно! — он сумел перекричать собравшуюся толпу.

Люди притихли и не хотя вытянулись по стойке смирно.

— Это что еще за чепуха у вас тут происходит? Вы все салабоны, безнаказанность свою почувствовали? Не рано ли, товарищи матросы, вы распоясались.

Некоторые уже поснимали свои ремни и приготовились к тому, что будут орудовать ими в драке.

— Немедленно привести себя в порядок!

Толпа задвигалась.

— Все, кто не дежурит на кухне шаг вперед. Построились у выхода!

Мы встали в шеренги.

Он молча прошел мимо каждого из нас внимательно разглядел.

— Я запомнил каждого. Разбор полетов устроим потом. Шагом марш в казармы. Остальным немедленно вернуться к исполнению своих обязанностей!

Я посмотрел на Серегу. Он жестом показал, что с ним все в порядке. Надеюсь, что если что, то мы снова успеем добежать на помощь.

После отбоя, я не спал и ждал Серегу, хотя большая часть матросов уже задремала. Но в эту ночь им не повезло потому что их разбудил истошный крик.

— Подъем! Строиться! В две шеренги становись!

У кроватей стоял сержант Турсунов. Он включил освещение.

Я уже по привычке, выработанной до автоматизма, мгновенно вскочил, начал быстро одеваться, а затем также стремительно заправил свою постель, выскочив на построение одним из первых.

Электрические лампы уже залили светом весь кубрик.

Некоторым моим сослуживцем было очень тяжело вырваться из только что поглотившего их сна.

Они раскачивались из стороны в сторону, как сонамбулы, пытаясь найти свою одежду и осмыслить, что такого с ними происходит.

Другие ребята уже строились в ровную шеренгу, на ходу застегивая пуговицы на гимнастерках и матросские ремни и осознавая, что скорее всего выспаться сегодня уже не удастся.

Джон исподлобья разглядывал весь этот разворачивающийся пейзаж. Он стоял с руками заведенными за спину, и широко расставив ноги, громогласно вещал:

— Товарищи матросы, как бежать драться, так вы моментом собрались и оказались в столовой. Вы что, после соловой совсем нюх потеряли? А сейчас обнаглели так, что даже свои портки и гимнастерки найти не можете. Была команда строиться! Вам что, служба медом показалась? Считаю до десяти. Если не успеете, то весь кубрик до утра отжиматься будет!

Отстающие засуетились еще больше, никто не хотел подставлять своих боевых товарищей под удар.

Наконец, все выстроились в две шеренги и стояли глядя прямо перед собой.

— Вот так бы всегда, товарищи матросы!

Он стал прохаживаться перед строем.

— Как известно, сегодня у нас в столовой произошел неприятный инцидент. Не буду говорить о причинах, виновные понесут наказание по Уставу. Молитесь, что я решил наказать только тех, кто организовал и способствовал этому идиотскому цирку, а вас дураков пожалел.

Он ходил взад-вперед и в кубрике был слышен лишь стук его каблуков.

— Это всё, что касается Устава. Но у ситуации есть, как говорится, и пацанская сторона дела. Та сторона требует справедливости. В общем, мы их сержантами переговорили и было решено устроить так сказать поединок чести. По правилам самбо.

Есть желающие постоять за честь нашего отделения?

Я тут же сделал шаг вперед.

— Как звать?

Он скептически рассматривал мое телосложение.

— Матрос Максим Бодров, товарищ сержант.

Потом он отвернулся от меня и снова обратился к строю.

— Еще есть желающие?

Из строя вышли еще три человека, но судя по взгляду Джона, его так же не устроила их физическая форма.

— Так, товарищи матросы. У нас есть кто-нибудь покрупнее? Тут дело вот в чем. Наши соплеменники выставляют камээса по вольной борьбе. Я его видел. Скажу вам, что ни один из вас, — он указал в нашу сторону, — не выстоит.

Он поразглядывал строй и не нашел подходящую кандидатуру.

— Не потому что вы хлюпики недостойные, а по причине разных весовых категорий. В их бойце килограмм сто двадцать, если не все сто тридцать. При том, что там все таки мышца, а не жир. Он просто задавит массой со всеми вытекающими и втекающими отсюда последствиями. Такого ударом не сшибить, если в тебе в два раза меньше веса.

— Разрешите попробовать мне, товарищ сержант, — я сделал еще шаг вперед, — мне вот совсем недавно на соревнованиях по рукопашке чистый слон попался.

— Отставить попробовать, товарищ матрос. Все вернулись в строй. Вольно.

Ребята расслабились и выдохнули.

— Выходит, что кроме меня некому постоять за честь нашего отделения, — продолжил сержант Турсунов

И тут в отделение нагрянул Няня. Легок на помине. Только его не хватало для полного счастья.

Видимо, он совершал обход в части в свое дежурство и его внимание привлекли горящий свет и голоса в кубрике.

— Это что за бардак здесь происходит, товарищи матросы? Товарищ сержант, это что за дисциплина в вверенном вам подразделении? О чем вы говорите, о какой чести идет речь? Доложите обстановку!

Джон скомандовал «смирно». Ясное дело, что он не мог рассказать про то, что произошло в столовой, но как-то выкрутился сославшись на недостаточный уровень строевой подготовки.

Я поразился тому, как быстро сориентировался Джон и мало того, что доложил дежурному офицеру по учебной части по форме, как того требовал Устав, так еще и вывел всех нас из под удара Няни.

Я даже не хотел думать о том, какие мытарства нам пришлось бы терпеть, узнай Няня про драку с «абреками» в столовой.

— Все ясно. Приказываю вывести всю эту шарашкину компашку с утра на плац и целый день заниматься с ними строевой подготовкой.

— Есть, товарищ майор! — отрапортовал сержант, отвернувшемуся Няне, но я прочел по его губам, как он про себя прошептал, — Хрен тебе с маслом.

Майор по своему обыкновению стал обходить кубрик, придирчиво осматривая все ее уголки.

Сержант неотступно следовал за ним, но я не сказал бы, что Джон всем своим видом выражал почтение.

Няня изредка бросал взгляд на шеренгу ребят, которые под его взглядом вытягивались и старались не шевелиться.

Несмотря на заверения сержанта Турсунова майор не очень-то доверял словам Джон.

Он был тертый вояка и отлично понимал, что его приказание скорее всего не будет выполнено в полном объеме.

Няня сменялся в полдень и Турсунов, скорее всего погоняет нас, матросов только с утра. Потом у майора не будет возможности проверить, выполнен ли его приказ маршировать от рассвета до заката. Это ему категорически не нравилось.

— Ты вот что, сержант зайди с утра ко мне в штаб. Я тебе помощника выделю. Младшего сержанта Цибулю. Вместе проследите, чтобы у этих молодов к концу дня завтра пятки горели, как от углей.

— Есть, зайди с утра в штаб, товарищ майор!

Няня заметил небольшие складки на одеяле одного из матросов.

— Чья койка?

Матрос сделал шаг вперед из строя. Не хотел бы оказаться на его месте. Мои сослуживцы во главе с сержантом Турсуновым тоже напряглись.

Няня вглядывался в их лица и улыбался.

Я приготовился к большой головомойке, но к моему удивлению майор остался доволен произведенным эффектом и миролюбиво продолжил:

— Смотрите и учитесь, как надо, товарищ матрос!

Он быстро сдернул одеяло несколькими быстрыми движениями поправить простынь, подушку, а потом ловко застелил одеяло. У него действительно получилось идеально и быстро.

— Тот-то же… — произнес Няня назидательным тоном. Он снова оглядел помещение кубрика и, не найдя ничего, к чему можно было бы докопаться отправился к выходу.

— Согласитесь, товарищи матросы, что лучше маршировать завтра целый день на плацу, чем до утра выслушивать лекцию о недопустимости нарушения Устава? Я прав?

— Так точно, товарищ сержант! — ответила толпа матросов.

— Товарищи матросы, а теперь все дружно забыли про наш разговор и договоренность про поединок чести. Не подведите меня. Если вы где-нибудь проболтаетесь, то мне хана. Но в этом случае я спрошу с вас по полной, так, что вы никогда не забудете сержанта Турсунова. Это понятно?

— Так точно, товарищ сержант! — вторило наше отделение.

— Тогда всем отбой. Только матрос Бодров идет за мной.

Меня это несколько удивило, но я без разговора последовал за Джоном.

Мы направились в сторону каптерки, которая располагалась недалеко от поста дневального. Каптерка — это и склад личных вещей, хотя эти личные вещи долго не хранились, они разворовывались, и закрома учебного взвода.

Здесь хранилось всё. От обмундирования до спальных принадлежностей, было аккуратно разложено по полкам. Именно там висела парадно-выходная форма и аккуратно заправленные шинели.

В каптерке оказались еще три сержанта и Серега. Его лицо было разбито, а глаз заплыл, он лежал укрытый на шинелях и посапывал. Видно, уснул.

— Вот суки! Кто это сделал? — вырвалось у меня.

— Тише, разбудишь парня. Ты присаживайся, матрос.

Меня усадили на тяжелую деревянную табуретку и налив в кружку спирта, передали ее мне.

— Пей.

Я посмотрел на сержанта Турсунова, который молча кивнул головой.

После того, как я залпом выпил мне протянули закуску. Кусочек черного хлеба с салом. Я сначала его с шумом занюхал, а потом закусил.

— Значит так, мы тебя в это дело не хотели посвящать, но Серёга Шевченко поручился за тебя. Мы сейчас идем на «губу». Там в карауле в наряде наши, — обратился ко мне один из сержантов, которого я раньше не встречал.

— Те, кто это сделал, — он показал на Сергея, — сейчас тоже там сидят. Ты с нами?

— Я с вами, конечно, а как же поединок чести?

— Поединок чести это совсем другая песня.

Я проснулся утром со всеми вместе по команде «подъем». голос дежурного вывел меня из сонного состояния. Солнечный свет заливал помещение казармы.

Парни уже успели повскакивать с коек. Я посмотрел на свои костяшки кулаков.

И тут же вспомнил о событиях прошедшей ночи, успевших выветриться из памяти.

А точнее перекрыться сном о доме и нашей набережной. Я быстро пришел в чувство.

События приятными не назовешь, мы устроили каждому из наших неприятелей темную и хорошенько навешали. Видимо сама судьба решила наказать их тем способом что выбрали сержанты.

После того, как мы покинули здание столовой, друзья именинника все же ворвались в моечную и попытались отыграться за «испорченный» день рождения.

Силы были неравны, и больше всех досталось моему другу, Сергею. Его пытались научить «повиновению», но он стоял, как железный и не уступал.

Вернувшийся с сержантами Турсунов, вызвал караул и поместил всех зачинщиков на гауптвахту.

Нападавшие вели себя борзо, смеялись в лицо, говорили, что они на губе отоспаться и продолжат спокойно праздновать, после того как «проучили матросню из нашего отделения».

Вот и накликали этим свои поведением на себя беду.

На «губе» каждому напавшему на Серегу Шевченко надевали на голову мешок и от души метелили словно боксерскую грушу.

Меня смущал только один момент. Это — Зокоев. Очень не хотелось чтобы он оказался в числе тех, кто напал на Серегу во второй раз.

Насколько я понял в первый раз он пытался заступиться за Шевченко и отговаривал земляков от грубого обращения с ним, но Зокоева никто не послушал.

Тогда он попытался разнять дерущихся в хлеборезном помещении.

Уж не знаю, как так произошло, но Зокоева, парня с которым мы вместе сначала подрались, а потом сдружились, среди арестованных на «губе» не оказалось.

Я от души поблагодарил провидение за это. Как потом выяснилось он отказался идти бить Серегу и его земляки «изгнали» его из своей компании.

Но Зокоев был истинным кавказцем со своими понятиями о чести, благородстве, дружбе, землячестве.

Говорят, что он уже ранним утром хлопотал о том, чтобы у арестантов были сигареты и какая-то еда с «воли». Естественно, что все это было запрещено к передаче.

Но не смотря на то, что в караулах стояли сплошь «наши», а прапора и офицеры даже за упоминание о подобной передачке могли очень серьезно наказать «просителя», эти ребята умудрялись каким-то невероятным образом передавать своим на «губу» курево и еду.

У них имелась какая-то магическая способность договариваться о том, что нельзя, просачиваться сквозь любые преграды и устраиваться на самые теплые и блатные места на службе.

Этим же гадам мы наваляли так, чтобы их не покалечить окончательно и не убить, но я пребывал в уверенности, что больше ни один из них не будет пробовать драться, а уж тем более требовать, чтобы их обслуживали, как «господ».

Когда Турсунов «боксировал» на имениннике, то он через каждую серию из трех ударов, наносимых по груше, спрашивал:

— Товарищ матрос, где господа?

— Господа все в Париже! — орал как потерпевший именинник.

— Товарищ матрос, а где все господа абреки?

— Господа абреки все в Караганде, — именинник продолжал выкрикивать фразу, научную сержантом, — все-все, хватит бить, я понял!

Мне не особо доставляло удовольствие лупить этих недоумков, поэтому я прикладывался вполсилы.

Но вот на ком я пару раз оттянулся и отвел душу, так это на том самом дежурном по столовой, который требовал ребят из моечной пресмыкаться перед компанией, празднующей день рождения.

Хорошо, что им попался Серега. Ведь если бы попался какой-нибудь скромный и стеснительный паренек, то он наверняка выполнил требуемое. Сереги Шевченко конечно разбили лицо, но урок получили все те, кто считал себя «белой костью» и относился к простым парням с презрительным высокомерием, хотя они были точно такими же военнослужащими ничем не хуже и не лучше, чем остальные.

Скорее всего подобные мероприятия в учебке прекратились до прихода следующего призыва.

Всем кому надо, было доходчиво донесено, что землячество дело хорошее, но унижать других никому не позволено. Ни землячествам, никаким другими формам армейских общностей.

Нам же, всем тем, кто участвовал в ночной экзекуции нужно было соблюдать осторожность и держать язык за зубами, чтобы информация о произошедшем не дошла до начальства.

Уважаемые друзья пока ожидаете проду, можно ознакомиться с моим новым циклом, который называется «Скорость»

Читать первый том можно здесь

https://author.today/work/376899

Приключения теневого перевозчика, попавшего из нашего времени в 80-е годы в СССР. Будучи выпускником школы Александр Каменев, он начинает новую взрослую жизнь, достигая успеха во всем, что связано с автомобилями и не только. Осознание того, что у него имеется опыт из прежней жизни приходит не сразу. Прошлое проявляется через сны, неясные воспоминания и озарения. Знания и опыт из прежней жизни в российских автогонках, а затем и в криминальных перевозках дают огромные новые возможности. Александр использует свое преимущество для того чтобы помогать не только себе, но и близким людям. Его поначалу не всегда понимают. Он делает ошибки, падает, но встает и упорно идет к свой цели — он хочет стать одним из лучших гонщиков страны.

Приятного чтения!

Глава 23

Скорее всего подобные мероприятия в учебке прекратились до прихода следующего призыва.

Всем кому надо, было доходчиво донесено, что землячество дело хорошее, но унижать других никому не позволено. Ни землячествам, никаким другими формам армейских общностей.

Нам же, всем тем, кто участвовал в ночной экзекуции нужно было соблюдать осторожность и держать язык за зубами, чтобы информация о произошедшем не дошла до начальства.

* * *

Серега ]Шевченко постепенно восстановился. Жизнь в кубрике наладилась. Мы все больше становились похожими на слаженную и дружную команду.

Я понемногу привык к службе и армейскому быту. Как-то перед окончанием учебки меня вызвали к полковнику Нечипоруку.

Я бегом метнулся в штаб, постучал в дверь его кабинета, услышав громогласное «войдите» вошел и отрапортовал о своем прибытии.

В кабинете вместе с полковником сидел офицер.

— Бодров вот, по твою душу. Из самой столицы за тебя просят, не знал, что ты важная птица. Ты, выходит, у нас «блатной»?

— Никак нет, товарищ полковник!

Я стоял вытянувшись по стойке смирно и смотрел прямо перед собой.

— Ну ладно, нет так нет. Оставлю вас с Михал Романычем. Переговорите

— Подполковник Александров, вольно, — представился офицер.

На вид ему было лет под сорок, светлый, сухощавый с острыми чертами лица и тонкими усами.

Подполковник задал мне пару вопросов о службе в учебке, спросил — знаю ли какие-нибудь иностранные языки.

Я ответил, что учил в школе английский со словарем. Тогда он задал мне пару несложных вопросов на английском.

— Говорят вы имеете стаж погружений, товарищ матрос? Так я понимаю?

— Так точно! Имею, товарищ подполковник, на гражданке в спасательной службе работал.

— Пойдешь к нам в водолазы, Бодров?

— Если Родина прикажет, хоть на Северный полюс полярником пойду, товарищ подполковник.

— Это хорошо, тогда решено. Я твою батю знал. Вместе служили вот получается сына друга к себе забираю.

Эта информация была несколько неожиданна для меня.

— Разрешите обратиться, товарищ подполковник?

— В водолазы или в боевые пловцы?ё

— Скоро все узнаешь.

Видимо, вопрос о моем переводе к другому месту службы уже давно был решен без меня.

Оставшиеся недели перед окончанием учебки моим делом занималась куча народа.

Особист оформлял на меня какие-то бумаги, я с несколько раз ездил с прапорщиком Шматко в госпиталь на медкомиссии.

При этом с меня не стали требовать меньше, чем с других, даже наоборот.

Теперь мы всей ротой, бегали с нагруженными вещмешками. К слову сказать теперь бегать было намного легче, чем в начале, я уже и не чувствовал, что бегаю в сапогах.

А бегаем ни много ни мало по двадцать килиметров день.

После физухи мы отправлялись в учебные классы, изучали там различные виды вооружений, морского и водолазного оборудования, теорию тактики боя, работали с картами.

Серегу определили в саперы и его забирали в класс инженерной подготовки.

Там они занимались инструкторами взрывниками, разбирая и устанавливая макеты мин.

Вечерами он рассказывал, как они изготавливали заряды самых разных типов.

Они учились минировать мосты, дороги, корабли и катера. Инструктора категорически запрещали им записывать любую информацию, поэтому им приходилось все заучивать наизусть.

Вечером со мной он повторял усвоенное, поэтому можно сказать, что я тоже изучил теорию взрывного и саперного ремесла.

Великая Отечественная дала нашим сапером очень много опыта, Немецкие историки, говоря о войне с СССР, любил повторять, что русские в военном деле оказались прекрасными учениками и превзошли своих учителей — солдат и офицеров Вермахта.

Серега рассказывал, что в годы войны незримое противостояние немецких минёров и советских сапёров происходило не только на фронте, но и в тылу.

Отступая, вермахт оставлял за собой сотни смертельных «сюрпризов» с часовым механизмом, которые предстояло найти и обезвредить.

Инженерная служба вермахта даром хлеб не ела. Немцы устанавливали такие мины, используя химические и часовые взрыватели и сотни килограммов взрывчатки.

В результате мины замедленного ждали не просто своего часа, а дня.

И ждать могли долго, не срабатывая до месяца. Вред от них был огромный.

К примеру, на передовой противник применял такую хитрость: во время наступления советских войск мог оставить без боя одну линию траншей, уходя в другую.

Наши занимали немецкие окопы, а дальше начинались адская серия взрывов.

Вместе с Шевченко я изучил различные типы взрывных устройств, плотность и физические свойства материалов, наиболее уязвимые места строительных конструкций и различной техники.

Вся эта информация так здорово плотно засели в голове, что даже потом, спустя месяцы, я абсолютно не напрягаясь все вспоминал.

Так как я шел отдельным списком, мой перевод затянулся. Почти весь мой мой призыв уже убыл в части к месту постоянного прохождения службы, в том числе и Серега Шевченко.

Мы пообещали друг другу не теряться и обязательно встретиться на гражданке после завершения срока службы.

Некоторые остались на учебу в сержантской школе.

Я же стоял, как мне сказали в штабе, за штатом и уже думал, что про меня совсем забыли.

В конце концов мне объявили перевод, на меня пришли недостающие документы и резолюции и я готовился к переезду к новому месту службы.

Я все же немного переживал.

Что ждет меня там? Интересная служба? Мытарства? Дедовщина?

* * *

И снова мне пришлось вливаться в новый для себя коллектив. Многие в первых же день мои сослуживцы заметили, что я набрал хорошую форму в учебке.

В первое же утро меня еще не переодетого в новую форму в моей застиранной хэбэшке и сапогах погнали на пробежку.

Я бежал получше остальных, а в конце, когда пришлось максимально ускориться, я рванул так, что за мной стояли тучи пыли.

Понял сразу, что бежится мне намного легче, чем остальным водолазам, я словно перышко порхаю и не чувствую усталости.

Легкие работают, как кузнечные меха? ровно пропускают воздух, ноги настолько привыкли к большим нагрузкам, что утренняя пробежка в пять кэмэ для меня — что разминка.

Спасибо отцам командирам в учебке. Теперь как никогда хорошо понимаешь смысл фразы тяжело в учении — легко в бою.

Те самые пятнадцать-двадцать километров бега в день были вовсе не лишними, и готовили матросов к таким нагрузкам.

Сразу после завтрака наш мичман, новый заместитель командира отправил меня в каптерку получать новую флотскую форму.

Никаких разномеров, все по фигуре, в отличии от учебки. ё

А больше всего мне понравились невесомые короткие хромовые ботинки.

Старую форму разрешили оставить. Она потом отлично пригодилась во время несения нарядов, а мои яловые сапоги не раз спасали мои ноги.

Мне помогли с черной пилоткой, которую нужно было особым способом хорошенько помять, подсказали, как и куда пришивать нашивки.

Теперь я выглядел, как все и это тоже помогало адаптироваться в коллективе.

Я пришел в самую младшую группу позже всех. Все знали, что я пришел по «блату». Но никто не задевает, не подшучивает, не строит козней.

Я привыкаю к ним, они ко мне. Просто присматриваемся друг к другу.

Нас десять человек. Ребята все с одного призыва, практически все прибыли из специализированной учебки.

Больших взводов нет, вместе с командиром, его заместителем и двумя радистами нас четырнадцать.

Нас, десять молодых бойцов, называли «карасями». Мы проходили боевое слаживание и программу обучения флотских водолазов-разведчиков.

В подразделении полагалась разбивка по парам и наш командир вечно экспериментировал, то разбивая старые пары и объединяя новые.

И это давало свой результат. Некоторые пары были эффективнее в в ориентировании на местности, но совсем не здорово взаимодействовали на полосе препятствий.

Или отлично перемещались ползком, но на кроссе приходили последними.

Хоть я и надеялся, что меня пронесет, но в один из дней у меня случился конфликт с сослуживцем из группы.

Нас подняли по учебной тревоге, и когда мы с оружием и снаряжением загружались кузов в «Шишиги», я не специально заехал каблуком ботинка в челюсть, идущего следом Михеева.

Вины моей в этом не было совершенно, но сослуживец наехал на меня и незаслуженно обвинил в ротозействе. При том, что все наоборот.

А на самом деле все обстояло так: он заболтался со своим напарником и подошел слишком близко.

Задний борт у шестьдесят шестого ГАЗона довольно высокий и мало вскочить и отжаться на прямых руках, нужно еще и перекинуть через него ногу, замахнувшись с высокой амплитудой.

Обсуждая что-то с напарником, Михеев он даже не смотрел перед собой. Ну, а я, понятное дело, глаз на затылке не имею.

Получив с замаха в лицо каблуком он сразу нашел «виноватого» и начал дерзить и оскорблять:

— Слышь ты, дятел, ты что копытами раскидался? Ты, типа, давно люлей не получал?

Если бы он не стал быковать, я бы вежливо разрулил ситуацию, и, возможно, даже попросил прощения чтобы ему не было неловко, хотя в реальности моей вины не было, чтобы ему не было неловко

Но раз он пошел на обострение, то я не стал ему ничего отвечать.

]По всей видимости мое молчание было воспринято, как слабость.

— Ты оглох? Я с тобой разговариваю…

Он забрался в кузов и схватив меня за плечо, с силой развернул к себе.

— Я тебя слышу, но ты сам виноват, старик, я не могу видеть, что у меня происходит за спиной, пока взбираюсь в кузов.

И одним движением скинул его руку со своего плеча.

— Это мы вечером в кубрике узнаем что ты можешь делать спиной, а что нет, — зло процедил Михеев

— Как скажешь… — я не стал отводить взгляда, даже когда уселся на скамейку в кузове.

Михеев был выше и здоровее меня, но не настолько, чтобы стоило его серьезно опасаться

Ждать вечера не пришлось. Нас вывезли в ближайший лес и выгрузили на поляне.

Мы должны были дожидаться прибытия других отрядов, поэтому командир решил нас занять рукопашным боем.

Мы отрабатывали удары. В парах захваты, броски, болевые из боевого самбо. А потом рассудив кружком, нам устроили спарринги.

На третий поединок командир поднял Михеева и осматривал нас раздумывая, кого можно поставить в пару с ним.

Пока он соображал, я понял, что лучшего времени и возможности свести счеты с моим оппонентом и придумать нельзя.

Я вскочил и напросился на поединок. Михеев все это наблюдал, неодобрительно сдвинув брови.

Командир же оглядев меня с ног до головы, он не знал истинной причины моих действий, потому что когда Михеев получил каблуком в бубен, сидел уже в кабине, хмыкнул:

— Гм…Ну давай…Посмотрим, на что ты способен.

Поединок долго не продлился. Я решил не мудрить и не раздумывая с первой же секунды обрушил удар подъемом стопы в бедро Михеева.

Это был тот самый удар, благодаря которому наш «Шкаф» Жанбаев сумел пройти три круга соревнований по рукопашному бою в учебке.

Я не думал о том, как именно нужно бить Михеева, тело все сделало само.

Раз!

Первый же удар был очень чувствительным для моего соперника. Он пошатнулся, ощущая слабость в атакованной ноге, поспешил поменять стойку с левосторонней на правостороннюю.

И тут же получил второй мощнейший удар в правое бедро.

Два!

Даже мне хлесткий звук удара был неприятен. Мой голеностоп ощутил, как в кожу врезалась шнуровка хромового ботинка.

Михеев скорчился, заскрежетал зубами и рухнул на бок. Он катался на песке и едва не выл.

Я постоял еще пару секунд в стойке, понял, что мой противник деклассирован и деморализован.

Я выпрямился, а потом подошел и протянул ему руку для того, чтобы помочь подняться. Ожидая от него возможных гадостей, типа песка в глаза, я все же стоял с вытянутой к нему рукой.

Он морщился и не желал принимать помощь. Ведь на пацанском языке это означало бы, что он дает заднюю и отказывается от претензий в мой адрес.

Я терпеливо ждал. В конце концов моя взяла. Он схватился за мою ладонь, и я аккуратно помог ему встать.

Стоять на двух ногах он не мог, поэтому с моей помощью Михеев допрыгал до своего зрительского места.

— Бодров, ну ты поаккуратнее что ли? Так человека можно сделать калекой, — сказал командир все еще находясь под впечатлением от увиденного.

— Виноват, это и было «поаккуратнее».

Последняя фраза добила Михеева, он просто опустил голову и морщился.Мне стало его немного жаль.

Командир внимательно оглядел нас обоих.

Зла на Михеева я не держал, просто нужно было прочить засранца, что со мной не стоит так разговаривать.

Похоже в тот день мне это удалось.

Командир видя, что между нами было что-то большее чем спортивная злость поступил очень мудро. Он перетасовал все предыдущие звенья и поставил нас с Михеевым в пару.

Нам предстояло ориентирование на местности с тремя контрольными точками. Приза победителям не было, но вот наказание для пришедших последними присутствовало.

Последняя пара должна была тащить на себе обратно к месту погрузки всю снарягу отряда.

Боевая задача заключалась в том, что нужно было разбившись на пары по координатам на карте найти дежурного офицера, изображавшего из себя вражеского радиста, скрытно подойти к нему и «захватить».

Раздали карты.

Когда остальные четыре пары разбежались я еще стоял и смотрел карту, меня назначили старшим пары.

— Как ноги? — спросил я у Михеева, не глядя в его сторону продолжая производить вычисления.

— Нормально. Как-нибудь переживу, — тон его ответа был намного более миролюбивым, — может двинем уже? Неохота за всех снарягу тащить.

— Сейчас двинем, я поэтому и смотрю так долго, чтобы не бродить вокруг да около и не нагружать твои ноги лишний раз. Сам знаю, как неприятно на нижние этажи удары ноги принимать.

Он промолчал. Было видно, что его обуревали сомнения в искренности моих слов.

— Ну что там? — он из-за плеча пытался разглядывать маршрут.

— Все, погнали. Давай за мной. Бегом можешь?

Я сложил карту и направился на северо-восток.

— Погоди, все в другую сторону побежали, — Михеев явно растерялся.

— Они не очень хорошо карты читают. С самого начала понятно, что у нас небольшое отклонение. А может у них другие контрольные точки.Ты же знаешь, что азимут — это угол между направлением на север и направлением на объект.

Он все еще не догонял почему я не побежал за остальными.

— Михеев, проще говоря, азимут показывает, насколько объект отклонился от севера. Верь мне.

Ему пришлось мне довериться и он не прогадал. Мы добрались до первой контрольной точки первыми.

Наш «вражеский объект» прохаживался по поляне, мирно курил сигарету с фильтром и увлеченно читал какую-то книгу.

Не знаю делал ли он это специально, чтобы ввести нас в заблуждение, или, действительно, был любителем литературы и так коротал время.

Я подкрался сзади и примерно с двух метров скомандовал:

— Руки вверх товарищ лейтенант, не двигайтесь. Вы арестованы…

— Я тебе дам «арестованы»! Что за едрен-батон, ну-ка представиться по форме! — скомандовал молодой летёха, поворачиваясь к нам корпусом.

— Товарищ лейтенант, подгруппа номер пять в составе матроса Бодрова и матроса Михеева на первую контрольную точку прибыла, — отрапортовал я, сделал шаг вперед и протянул карточку-задание для отметки.

— Совсем другое дело. Пришли вовремя. Где остальные? Бодров долго их ждать?

— Не знаю, товарищ лейтенант.

— Долго, товарищ лейтенант, — подключился повеселевший Михеев, он теперь понял, что мы и вправду пришли первыми, — они вообще в другую сторону направляются, вдоль железной дороги. Наверно думали, что все как в прошлый раз. они даже карты толком не смотрели.

— Вот бараны! Каждый раз с этим молодняком одно и тоже. Ни одного исключения, — лейтенант в сердцах сплюнул, потом помолчав и подумав, добавил, — ну кроме вас. Вы молодцы! Где ты там спишь что-ли? Петров.

Из кустов вылез незнакомый матрос с рацией.

Мы вышли на связь со своим командиром, получили подтверждение прохождения первой точки, контрольные цифры и новый азимут.

Короткое объявление:

Дорогие друзья, ввиду того, что мне нужно срочно завершить 4 том Спасателя (осталось примерно три главы), в ближайшие пару-тройку дней «проды» «Скорости 2» будут выходить нерегулярно или с некоторым опозданием.

Тех, кто еще не подписан прошу подписаться, чтобы не пропустить обновления.

По завершению публикации последних глав «Спасателя 4», вернусь к ежедневной выкладке Скорости. Приятного чтения.

Глава 24

— Вот бараны! Каждый раз с этим молодняком одно и тоже. Ни одного исключения, — лейтенант в сердцах сплюнул, потом помолчав и подумав, добавил, — ну кроме вас. Вы молодцы! Где ты там спишь что-ли? Петров!

Из кустов вылез незнакомый матрос с рацией.

Мы вышли на связь со своим командиром, получили подтверждение прохождения первой точки, контрольные цифры и новый азимут.

* * *

Ко второй и третьей точке мы тоже пришли первые. Поначалу Михеев явно чувствовал себя не в своей тарелке в моей компании. Видимо, ему стало стыдно за свое поведение, но я не держал на него зла.

По-моему он осознал свою вину.

Он свое получил и вряд ли станет дерзить или лезть драться в будущем. А мне оно тоже не нужно. Я всего лишь поставил его на место. Никому не позволено топтать честь и достоинство сослуживца.

Позже мы сначала перебросились парой незначительных фраз, а потом уже болтали, как ни в чем не бывало.

Всегда не понимал по-настоящему злопамятных людей. Конечно, шутки на эту тему всегда воспринимались с юмором: я не злопамятный — отомщу и забуду, я не злопамятный — просто злой, и память у меня хорошая. Оборотная медаль этого сложного чувства — мстительность.

Человек стремится причинить зло или неприятности другому, независимо от того, насколько это оправданно. Если месть удалась, он продолжает в том же духе и привыкает мстить.

Как там было? Месть благородное дело? Как в Монте Кристо. Но проблема в том, что месть не заканчивает конфликт, лишь усугубляет.

Месть сладка, и все же… это стрела, которая часто поражает того, кто ее выпустил.

Но если конфликт исчерпан, то зачем травить свою душу гневом и мечтами о мести?

В конце концов Михеев извинился.

— Всё нормально, ты тоже меня прости, я в спарринге и вправду немного не рассчитал силы.

Я протянул ему «трубку мира».

Обратно мы добирались так же как и ехали выполнение задания, на «шишиге». Снарягу отдавать последним никто не стал, коллектив проявлял товарищескую солидарность.

По возвращению в часть всем приказали построиться. Мы суетливо сбежались, построились и пересчитались.

Группы уже стояли в колонну по четыре, как и положено на флоте. Перед строем ходило взад-вперед начальство в лице кап-три, капитана третьего ранга с птичьей фамилией Соловей.

Он поздравил нас с успешным выполнением боевой задачи. Нас с Михеевым отметили особо, заставив выйти из строя.

Мой новый напарник был доволен, то читалось по его улыбающейся физиономии.

Никто и подумать не мог о том, что он несколько часов назад был готов устроить мне темную из-за своей же оплошности.

На ждал небольшой сюрприз случаю того, что наша группа, единственная уложилась в отведенные временные нормативы.

После ухода Соловья, наш командир роты, старлей Адамиди, объявил личную благодарность отвалил с «барского плеча» ящик тушенки, за которым мы с Михеевым сходили на продовольственный склад.

Оказалось, что офицерам выдавали дополнительный продуктовый паек.

— Ни хрена себе! Вот это щедрость, — удивился я тому, что нам по его записке выдали два картонных короба с двадцатью четырьмя банками в каждом.

— А хренли ты думал. Офицеры на довольствие. Знаешь, как их классно снабжают?

— Как?

— Продовольственный паек у них ммм, — Михеев закатил глаза и поджал губы, — в месяц ему дают семь с половиной килограмм мяса, три с половиной рыбы, крупы три с половиной, полтора масла сливочного, два кэгэ сахара, макароны килограмм, хлеба по булке на день, яйца тридцать штук. Ящик тушенки. Остальное по мелочи сгущенка, овощи и так далее.

— Откуда ты знаешь?

— На складе в наряды ходил.

— Выходит он нам свою тушенку отдал?

— Да этих продуктов — за глаза. Они не съедают. Адамиди неженатый, ему в одно рыло не сожрать всего вот и делится с нами.

— Правду говорят, что армия дело такое — она всю правду в человеке вскрывает, там не замаскируешься, не прикинешься. И в армии каждый получает то, на что способен и чего достоин, не больше. Сразу видно, кто гнилой, а кто нормальный.

— Это точно я на складе всяких насмотрелся. Я так тебе скажу, есть люди, как Адамиди, а есть те, кому это паек заменяет смысл жизни. Жадные до чертиков. У меня ко многим офицерам «специфическое отношение». У меня отец военный, я всю жизнь по гарнизонам.

— Да ладно тебе, Михеев, брось. Офицеры — такие же люди как и все. Со своими недостатками и пороками, достоинствами и причудами. Если взять советское общество и армейскую структуру — там общего намного больше, чем многие думают. А самодурства на производствах бывает в разы больше, чем в армии. Как и всяких рвачей, откровенных ублюдков и т.д. Никто с Марса к нам не прилетал. Везде люди. Всем семьи кормить нужно.

— Не, ну вояки-то хорошо заколачивают, ничего не скажешь. То что, летёха около двухсот пятидесяти получает это не секрет. Мне батя всегда говорил: типа вот получишь диплом и будешь максимум сто шестьдесят получать, а если пойдешь училище, а потом служит в армию, то все будет у тебя нормально и зэ-пэ и паёк. Во флоте, на подлодках, вообще, отлично зарабатывают.

Если офицерам тушенка надоела и они не знали куда ее девать, то нам она пришлась как нельзя кстати. Мы устроили в тот вечер целый пир.

На утро у нас планировались занятия по водолазному делу, теория и первые практические занятия с аквалангами, но сразу после утренней построения в кубрике я почувствовал сильное недомогание.

Командир, увидев мое бледное лицо и испарину на лбу, тут же отправил меня в медсанчать.

На теоретических занятиях по водолазному делу я еще поприсутствовал.

Я, как и все, записывал историю развития водолазного дела, принципы пребывания человека под водой, все про анатомию человека, про процессы газообмена и дыхания, про кислородное голодание.

Зарисовывали и изучали мягкое и жесткое водолазное снаряжение, антропоморфные скафандры и разное другое оборудование.

Я освежил в памяти информацию про водолазный трап, спускоподъемные устройства, водолазные и компрессионные беседки.

Мы рисовали схемы, стрелки воздействующих на водолаза сил.

Я старался не выделяться на общем фоне, хотя давно все это знал. Плохо быть выскочкой или умником.

Потом наша команда изучала как проводить рабочую проверку снаряжения. Принципы подбор и подгонки гидрокостюма.

До обеда рота занималась теорией, и поэтому я немного отвлекся от плохого самочувствия.

А вот после, мы должны были совершать погружения в небольшом открытом бассейне, которое все почему-то называли «океаном». Там команда должна была изучать способы погружения и плавания с сигнальным концом, отработка движения по командам, подаваемым поверхности.

Но все пошло наперекосяк. Подошла моя очередь. Только я накинул на плечи баллоны, надел маску и вошел в воду, которая мне показалась ледяной, как ноги схватила жуткая судорога.

С загубником во рту я пытался избавиться от боли, и со стороны это выглядело, как какие-то кривлянья или дикий танец под водой.

— Бодров, отставить глупости! Что с тобой? — задал мне вопрос одни из старшин-инструктров, — кому говорю.

Но я не смог даже выплюнуть загубник и ушел под воду.

Когда меня вытащили, то мое тело сотрясал крупный озноб, а лицо было искажено от ужасной боли.

Через некоторое время с болью я как-то совладал, но от озноба избавиться не смог, хотя мне помогли вытереться и переодеться в сухое

В врачу меня доставили довольно оперативно.

В медицинской части, меня встретил старший лейтенант медицинской службы.

Он указал на стул рядом со своим рабочим столом, и после того, как ребята помогли на него усесться, приказал всем покинуть помещение.

Достав градусник, врач сунул мне его подмышку.

— Ну, что с тобой стряслось? Рассказывай.

Я пытался объяснить, что почувствовал недомогание утром, но не сумел, потому что зуб на зуб не попадал.

Раздался звонок телефона, стоящего в противоположном углу этой большой комнаты.

Я принял это как сигнал избавления от необходимости объясняться. На тот момент, мне вовсе не хотелось ни с кем разговаривать, а лишь завалится на бок и полежать.

С другой стороны у меня не было ни малейшего желания выглядеть слабаком. Поэтому я старался держаться и не подавать виду.

Разговаривая по телефону, старший лейтенант время от времени поглядывал в мою сторону и продолжал следить за мной.

Они с подругой или женой обсуждали совместный поход на свадьбу к друзьям.

Мне же хотелось делать вид, что перед ним сидит абсолютно здоровый матрос. Мол, мое место там в бассейне с аквалангом с ребятами нашей роты.

Поговорив по телефону, старший лейтенант взял у меня градусник чтобы посмотреть, какая же у меня температура.

— Давай сюда, — он потянулся за градусником.

Мне тоже было интересно, что покажет ртутный столбик.

Когда градусник попал в руки старшего лейтенанта он удивлённо-гневно произнёс:

— Ни хера себе! Почти сорок — тридцать девять и девять! В госпиталь!

Насколько я понял, мне со старшим лейтенантом была оказана какая-то невиданная честь, потому-что в госпиталь нас несколько часов вез уазик командира части.

В приемном отделении госпиталя, роль которого выполняла небольшая комната выкрашенная в белый цвет, нас встретила куча народа.

Тут же, тётка в белом халате, снова сунула мне под мышку градусник. Все шесть человек, находящиеся в комнате, внимательно смотрели на меня, пока я мерил температуру.

— Что с ним?

— Высокая температура и плохой живот, — ответил старший лейтенант медицинской службы которые привез меня в госпиталь.

— Гадость какую-нибудь жрал? Ягоды, просрочку, грибы?

Я отрицательно помотал головой.

— Денатурат, самогон?

— Тоже нет.

— Кто-нибудь из сослуживцев жаловался?

— Нет.

Когда я вытащил градусник и подал его тетке, то её слова прозвучали для меня, почти как приговор:

— Ну, что тогда давайте укладывать.

Приговор, потому что насколько я знал, из госпиталя, даже если боец здоров, никого быстро не выписывают. Попасть обратно в часть я смогу не раньше чем через две-три недели.

А за это время, за две-три недели согласно программе обучения в части пройдут занятия по парашютной подготовке.

Из-за меня одного никто самолет для прыжков поднимать не будет.

Значит плакала моя карьера разведчика в подразделениях ПДСС.

Так кратко обозначаются «Подводные диверсионные силы и средства» в Военно-морско́м флоте СССР.

Но делать нечего, у меня не было ни прав ни сил сопротивляться госпитализации. Я решил действовать по старой формуле: «Делай что должно, и пусть будет что будет.»

В госпитализации неожиданно нашлись и положительные моменты.

Меня отвели в отделение, переодели в теплую байковую полосатую пижаму, привели в палату, указали на койку.

Я иронично отметил, что ложусь в палату с особым номером. Над моей палатой красовалась цифра «шесть»

Близился вечер на часах примерно шесть. В палате никого не было, хотя по смятым постелям можно было предположить, что люди просто куда-то отошли.

Я без сил лег на настоящую кровать, с настоящим матрасом, не армейским, а почти домашним.

Койка была с белоснежными простынями, пододеяльником и удобной подушкой. комнате.

Я даже не почувствовал, как мгновенно заснул.

Когда я проснулся, за окном уже во всю в свои права всупил день.

На часах без двадцати пяти двенадцать. Из шести коек в палате заняты только три.

Парень лежащий на соседней койке, с удивлением и восторгом, воскликнул:

— Братан, ну ты даешь! У тебя богатырский сон! восемнадцать часов проспал!

— Ни хрена себе. В последние полгода я если и спал ночью много, то это примерно по шесть часов сутки, а тут сразу восемнадцать часов проспал!

Я поймал себя на мысли, что даже на гражданке я так поздно никогда не просыпался. Чувствовал себя еще слабым, но по сравнению с тем, что происходило в бассейне можно было сказать, что состояние у меня отличное.

— Восемнадцать часов? Коль слышишь? — он обратился к еще одному соседу, улыбнулся и беззвучно рассмеялся.

Я не сразу понял, что именно в моих словах ему показалось забавным.

— Я что не правильно сказал про ночь?

— Братан, ты проспал ночь, и день и ещё ночь. Двое суток. Ни ел, ни пил, ни писал. Короче, зав.отделением, приходил осматривал, мерял температуру и просил тебя не будить, дать тебе выспаться.

Он выглядел как настоящий гигант с бычьей шеей, огромными плечами и вздутыми жилами на руках. Как выяснилось в последующем — мастер спорта, чемпион Беларуссии по тяжелой атлетике.

— Ага, тут медсестры на цыпочках прям ходили. Слава, — представился тот, что заговорил со мной первым, — а это Николай.

Он указал на третьего в палате.

Тот глядя на меня, молча помахал мне рукой.

— Очень приятно, ребят. Меня зовут Макс, я матрос — представился я соседям, — ничего не помню, кроме того, что вроде, как номер у палаты шестой.

— Точно. Нас из-за номера психами называют. Здесь у нас все равны, звания значения не имеют. Это я там, старшина — он махнул рукой в сторону окна, — а здесь я просто Николай или Коля, как тебе удобно.

Николай напротив был худощавым, скорее даже поджарым, как волк после зимы.

Оба оказались отличными собеседниками и соседями по палате.

Они ничего не знали про мой диагноз, сегодняшний обход был уже завершен.

— Теперь только завтра. Есть хочешь? Скоро полдник.

Я ощутил голод и решил не отказываться от приема пищи.

— Вроде хочу.

Соседи по палате поведали мне, что из лечебных процедур мне были назначены лишь инъекции в задницу и усиленное питание. Температура вчера вечером у меня уже нормализовалась.

С одной стороны парашюты, с другой возможность спокойно восстановиться. Судьба как всегда не спрашивала у меня о моих желаниях.

Но все же там в госпитале не так плохо, как могло бы показаться на первый взгляд.

Правда в полдник мне снова пришлось вспомнить, что я на гражданке а на Флоте.

Я хотел идти трапезничать со своими однопалатниками, но выяснилось, что в столовую ходят не тогда, когда хочется, а по графику.

Пришла медсестра,равнодушно поздравила меня с пробуждением, сделала укол и сообщила, что если я хочу есть, то мне нужно поторапливаться и идти прямо сейчас.

Я был записан во вторую группу, мне нужно было бегом направляться в столовую, потому что первая группа больных закончила прием пищи, а вторая уже начинала.

Уточнив у ребят, где именно находится столовая, я рванул туда.

У меня слегка кружилась голова и меня шатал по коридору, но в целом я чувствовал себя вполне прилично и бодро добрался до столовой.

На полдник подавали творожную запеканку и кисель. Все столы, кроме одного были полностью заняты — за у окна в одиночестве сидел парень в таком же халате, как и у меня. Правда выражение его лица говорило о том, что он чем-то раздражен.

Я спокойно без задней мысли отправился с подносом к нему.

— Здорово, у тебя тут свободно? — вежливо и дружелюбно обратился я к одиночке.

Он смотрел прямо перед собой и не обращая на меня никакого внимания прошипел:

— Отвали салабон! Не видишь старослужащий здесь ест!

Я огляделся. В столовой у всех столов было по четыре стула и ни одного свободного, кроме тех трех, которые стояли передо мной.

Это было мерзкое поведение.

В столовую начали заходить ребята из третьей смены. Они очень быстро занимали освободившиеся места.

Первым моим желанием было вылить горячий кисель на голову этой твари. Я стоял и раздумывал, как именно я буду его бить, и стоит ли мне использовать ложку, которая лежала на тарелке с запеканкой.

Ему стоило настучать ею по лысому затылку. Но тут он встал и сделал то, чего я никак от него не ожидал, поэтому я не успел среагировал.

— Я тебе сказал иди нах отсюда? — и тут же выбил у меня из рук посуду с едой.

Вся столовая замерла в ожидании того, что будет дальше. В помещении был слышен лишь звон моей перевернутой тарелки, не разбившейся, но все еще вибрирующей на полу.

Я изумленно смотрел на него и уже собирался вырубить его двумя ударами в челюсть, как увидел улыбающуюся физиономию моего соседа белоруса за спиной этой мрази.

Инцидент в столовой завершился неожиданно для всех.

Слава просто наложил одну свою лапищу на голову хама и начал ее сжимать.

— Какой же урод тебя воспитывал, если ты дожил до двадцати лет и так и не научился вести себя по-людски?

Слава давил медвежьей лапой и я боялся, что голова наглого дембеля вот вот лопнет, как арбуз. «Дедушка» взвыл, побледнел и присел от боли.

— Короче, балбес. С сегодняшнего дня и пока мы находимся здесь в госпитале, ты больше в столовой жрать не будешь. Понял?

Тот быстро быстро закивал головой.

— Не умеешь себя вести, будешь хавать свою пайку один в сортире. Ты точно меня понял?

Мне стало жалко обезумевшего от страха и кивающего головой в знак согласия, дембеля.

Но этот гад заслужил свои обеды в полном одиночестве.

Глава 25

— Короче, балбес. С сегодняшнего дня и пока мы находимся здесь в госпитале, ты больше в столовой жрать не будешь. Понял?

Тот быстро быстро закивал головой.

— Не умеешь себя вести, будешь хавать свою пайку один в сортире. Ты точно меня понял?

Мне стало жалко обезумевшего от страха и кивающего головой в знак согласия, дембеля.

* * *

После того случая я видел этого парня всего лишь однажды, заметив меня он поспешил исчезнуть за дверьми своей палаты.

Моя матросская жизнь в госпитале, который больше походил на курорт более менее наладилась. Некоторые после несения службы в частях называли госпиталь раем.

Температура спала, но как я и предполагал выписывать меня не спешили. Мне продолжали делать уколы и я поправлял здоровье усиленным питанием.

Николай оказался рубаха-парнем, душой нараспашку, он мог сутками травить анекдоты и рассказывать всякие армейские байки.

До армии Коля работал водителем на скорой, а там постоянно, что-то курьезное происходило.

— Как-то был случай. Вызывает жена, беда с мужем, беда а объяснить толком что за беда не может. Ощущение, что убила она его. Приезжаем, иду на всякий с фельдшером и врачом в дом, а там мужик засунул голову в котёл, а оттуда обратно никак. Пришлось целый час ножовкой попеременно котел пилить. Пообещали в следующий раз голову отпилить, так быстрее и проще.

— Самое забавное, когда время от времени вызовы от парочек поступают, ну знаете ребята, это когда они сошлись, а разойтись не могут.

— Как это? — я задал наивный вопрос.

— Нуу короче бывают случаи, что мужчина вошел, а потом не может вытащить свой прибор из подруги. Говорят, что у женщин бывают такие ситуации в состоянии испуга. Раз и схватила его намертво. Так зажимает, что лежи не лежи, а «она» не отпускает. Вот тогда зовут на помощь соседей и просят вызвать «скорую помощь». И смех и грех, да ничего не поделаешь.

— И что «скорая помощь» делает в таких случаях?

— Ну как что. Все как обычно — больницу доставляет. Вообще для этого дела санитары здоровые нужны, четыре человека. Да только, где их взять? Соседей просим. Делается это так — накрывают голубчиков простынёй, одеялом, потом на носилки, берем вчетвером и в стационар, а там уже врачи и медикаментозно и другими приёмами разнимают.

— Да поди дотащи, вдвоем-то небось полтора центнера весят.

— Хорошо я ездил в бригаде, где врач мужик. С ним легко в таких выездах. Хотя и с женщиной одной поработал, с Петровной.

— Красивая?

— Ага, как смерть. Сама как раз центнер наверно весит. Суровая такая, с ней не забалуешь.

— Вызвали как-то нас с ней к одному психу. Бабу хотел, вот и притворился, что с сердцем плохо. Вообщем она к нему заходит, а квартира на первом этаже. Ну слушает меряет давление все такое, а он ее неожиданно за сиськи хвать! Так Петровна от неожиданности стащила его на пол и как начала его молотить по мордасам. А стою главное рядом с открытым окном, курю, и вдруг слышу пациент кричит: «помогите, помогите, убивают!» Я в квартиру. Картина маслом — пациент на полу, а Петровна сверху дубасит кулаками и материться. Грозится цуцурьку его ножницами хирургическими отсечь. Еле с фельдшером ее оттащили.

Потом на восьмое марта подарили ей боксерские перчатки, в которые французские духи положили. Мол, чтобы пациентам не тах больно было.

Истории у Николая были на все случаи жизни. Даже во время службы у него происходили всякие приколы.

Как-то их роту во главе с его земляком, старшиной из Тулы отправили на строительные работы в военгородок.

Задача была перемещать раствор цемента к строящемуся зданию на тачках из большого корыта, куда выгрузилась бетономешалка.

Они немного потаскали, очень устали. А потом кто-то раздобыл трехлитровую бутыль самогона.

Какая стройка без небольшого перерыва? Выпили. Правда из закуски были только конфеты ириски.

Стало не до бетона. Вообщем, все получили по пятое число. Всю следующую неделю они ломами долбили глыбу камня в виде застывшей кучи бетона и таскали её на свалку.

Мы получали по графику четырехразовое питание, внимание медперсонала и даже к концу моего пребывания мне разрешили короткие прогулки.

Вот в такой приятной, для каждого срочника, обстановке промелькнули мои одиннадцать дней в госпитале.

К тому времени соседей моих вписали. Койки заняли новые матросы и старшины.

Я чувствовал себя прекрасно. Температура была в норме. моё уже не болело. К одиннадцатого дня, в палату вошёл заведующий отделением и присев у моей кровати, попросил остальных выйти.

— Бодров. У меня две новости, хорошая и плохая, с какой начнать?

— Давайте с хорошей.

— Тебя завтра выписывают.

— А плохая?

— Ты же вроде как у нас Пдэсэсник?

— Да.

— Боюсь, что тебе дорогу туда заказана…

— Как это?

— По крайней мере сейчас. Годик полечишься, а там видно будет.

— В каком смысле годик?

— Мне твоя электрокардиограмма не нравится, совсем. В твоей флотской специальности нужно иметь здоровье как у космонавта.

— Так у меня и есть здоровье как у космонавта, я не хуже Гагарина и Леонова. Я же в учебке замучился по врачам бегать справки собирать. Я абсолютно здоров!

— Прости, дружище, но мне придется тебя направить на повторную медкомиссию.

— Товарищ капитан, А что у меня почему вы решили что мне нужно проходить повторно медкомиссию?

Заведующий отделением вздохнул, и посмотрев на меня, начал объяснять непонятными для меня медицинскими терминами.

Из всего сказанного я понял что у меня какая-то патология, связанная с сосудами.

— Товарищ капитан, но у меня со здоровьем всегда всё было в порядке, я чувствую себя просто отлично, могу на спор пробежать стометровку подтянуться сорок раз, или отжаться сто раз без остановки.

— Я нисколько в этом не сомневаюсь, — ответил мне военный врач, — вот как раз,повторная медицинская комиссия нужна для того, чтобы подтвердить, что у тебя всё в порядке.

В тот момент я не предал его словам и опасениям особого значения, я действительно был уверен в том что я здоров на все сто процентов.

Но медкомиссия вынесла иное заключение, которое просто шокировала меня и выбило меня из колеи на несколько часов.

Однако, я совершенно не привык унывать совершенно.

Я понял что несмотря ни на какие выводы врачей я вернусь в строй и стану водолазом.

Если для этого понадобится выкрасть свои документы и подменить заключение медицинской комиссии, то так тому и быть.

Времени оставалось немного, следующим утром меня должны были отправлять обратно в часть, поэтому ночью я проник в кабинет заведующего отделением, нашёл там пустые бланки.

Потом перепечатал на электрической печатной машинке слово в слово медицинское заключение комиссии удалив единственное предложение о том, что я ограниченно годен к строевой службе и не допущен к процессу обучения и водолазным работам.

Вместо этого я напечатал, матрос Бодров практически здоров и допущен к водолазным работам.

На это у меня ушло три часа, и я умудрился не сделать ни одной ошибки, хотя до этого печатал всего один раз в жизни.

Затем я мастерски подмахнул подписи.

Новое заключение было аккуратно спрятано в остальных документах.

Про себя я был уверен, что мои проблемы с сосудами это или ошибка или дело временное и, возможно, они появились после того погружения с археологами.

На утро меня выписали, и отправили обратно на «бобике», числящемся за госпиталем ВМФ СССР.

Мы ехали вдвоем с молчаливым прапорщиком медицинской службы. Оно и к лучшему — болтать мне совершенно не хотелось

Дорога долгая и когда в очередной раз водила вышел размяться и дойти «до ветра», я решил, что пришло время действовать.

Мои бумаги лежали на крышке моторного отсека, беспечно оставленные прапором.

Выхватив первоначальное медицинское заключение, сложил его вчетверо и убрал в карман своих штанов.

Я мельком глянул на выписку и историю болезни убедившись, что второе, написанное мной по прежнему лежит среди врачебных бумаг, где я его положил.

На мой взгляд операция по замене прошла успешно. Вряд ли кто-то будет в дальнейшем копаться в деталях и бумагах.

Вернувшись в часть я первым делом сходил в медчасть. Нашего врача, старшего лейтенанта медслужбы Попова на месте не оказалось.

Вместо него бумаги приняла фельдшерица со скучающим лицом, не очень красивая женщина лет сорока пяти. Пока она с безразличием заносила данные обо мне в журнал, я разглядывал ее обабившуюся фигуру и двойной подбородок.

Несмотря на ее не привлекательную внешность, многие матросы и старшины стремились попасть к ней на прием. Сказывалось, практически, полное отсутствие женщин в части.

Как говорится: на безрыбье и рак раком, в поле и жук мясо, на безлюдье и Фома дворянин.

Иногда мне кажется, что такие, пардон, страхолюдины специально настаивают на распределение в дальние гарнизоны, потому что знают, что будут просто купаться в мужском внимании и комплиментах.

Так они компенсируют свои комплексы и тщательно скрываемый нарциссизм.

Я был ей не интересен потому что совершенно не проявлял никаких знаков внимания и мужской заинтересованности.

— Отнесешь это в штаб, — передала она мне какую-то справку, — потом возвращался в роту. Через неделю на повторный осмотр.

Я шел из штаба по территории части, время от времени замедляя шаг и беря под козырек при виде старших по званию. На подходе к кубрику я неожиданно столкнулся с моим ротным.

— Вернулся Бодров? — весело спросил он, широко улыбаясь.

— Так точно, товарищ старший лейтенант, матрос Бодров для прохождения дальнейшей службы из госпиталя прибыл.

— Вольно, Бодров. Как самочувствие?

— Отлично, товарищ старший лейтенант.

— Оно и видно, порозовел, щеки наел, — посмеялся командир, — готов к труду и обороне?

— Так точно, готов, товарищ старший лейтенант!

— Смотрю настроение у тебя бодрое. Готовьтесь скоро с парашютом прыгать с вами будем.

— Есть готовиться,товарищ старший лейтенант!

Внутри меня все забурлило, возликовало. Значит не все еще потеряно. Буду прыгать!

Не зря я мучился, печатал, а затем выкладывал заключение медицинской комиссии!

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант.

— Слушаю, матрос.

— Вы сказали «готовьтесь». Что это означает? Я буду прыгать не один?

— Конечно не один, а как ты думал. Будешь прыгать с Михеевым. Он тебя ждет. Вы теперь напарники и неразрывны, как свет и тень, вы теперь две стороны одной медали. Усек, Бодров?

— Так точно, товарищ старший лейтенант.

Уже через два дня после моего возвращения из госпиталя мы с Михеевым мы приступили к изучению материальной части

Уже через два дня после моего возвращения из госпиталя мы с Михеевым мы приступили к изучению теории и матчасти.

На занятиях я узнал кучу интересного и нового.

Перкаль, так называется ткань, из которой шьют купола парашютов, хлопчатобумажная ткань повышенной прочности из некрученых нитей. Изначально перкаль использовался для пошива парусов.

Строго говоря, слово «перкаль» в русском языке относится к женскому роду, однако в контексте применения в парашютизме это слово чаще используется в мужском роде. Перкаль — он.

Раньше парашюты делали из шелка. Первый в мире ранцевый парашют с куполом из шелка изобрели в Российской Империи.

Русский конструктор-самоучка Глеб Котельников изобрел то, что сегодня применяется во всем мире.

Он был не только изобретателем и большим любителем авиации, но еще и актером. и

Идея ранцевого парашюта пришла Котельникову в голову, когда на его глазах во время показательных полетов произошла трагедия.

Ещё перед первой мировой войной, один из летчиков, делая «мертвую петлю», которую еще называли петля Нестерова, просто выпал из кабины и камнем, ринувшись вниз, разбился при падении о землю.

Котельников понял, что нужно придумать, какое-то устройство, которое можно брать с собой в аэроплан, чтобы летчики в подобных ситуациях могли спастись.

Поначалу возникла идея была заложить свернутый парашют в шлем на голове летчика.

Но, проведя самые первые испытания Котельников понял, что в результате резкого рывка при раскрытии купола летчик может запросто погибнуть.

Ему просто оторвет голову или сломаются шейные позвонки.

Тогда Котельников придумал ранец и подвесную систему. Он ее придумал и испытал на себе, прыгая с деревьев, с вышек, а потом с самолетов.

Можно смело сказать, что все современные парашюты, даже очень продвинутые, в своей основе имеют именно эти гениальные инженерные разработки русского актера Котельникова.

Кстати, этот смелый человек, создав первый парашют, сам же его неоднократно улучшал, вносил изменения в конструкцию и неизменно испытывал парашют сначала на себе.

Еще на занятиях по матчасти мы узнали, что площадь основного парашюта восемьдесят один квадратный метр, а площадь запасного сорок девять.

Кстати, запасные парашюты появились не сразу. Ранец-тандем основной и запасной изобрели только в шестьдесят восьмом году.

Купол запасного, по-моему, делается из капрона, а не из перкали.

У парашюта четыре лямки, по семь строп, всего их двадцать восемь. На парашюте имеется часовой механизм, выбрасывающий парашют, для того чтобы подстраховать парашютиста.

Обычно его заводят на пять секунд. Если часовой механизм не сработает, то парашют откроет другой механизм, барометрический. Он срабатывает от изменяющегося атмосферного давления.

Когда парашютист пересекает заданную высоту, если парашют не раскрыт, то механизм срабатывает потому что давление увеличится.

Михеев рассказал, что пока я находился в госпитале и когда прыгали остальные подразделения, то чуть не случился трагический случай.

У многих матросов был первый прыжок и один из них приземлился без сознания. Когда его проверили медики, то «списали», потому что у парня были проблемы со здоровьем. От перепада давления матрос «вырубался» и терял сознание.

Изучив матчасть и сдав зачет по теории, мы получили доступ к практическим занятиям. Еще через пару дней мы начали занятия на парашютном городке, который специально построили для удобства изучения техники прыжков, для таких, как мы.

Уважаемые читатели 29 ноября выйдет заключительная глава 4 тома «Настоящего спасателя»

Глава 26

Михеев рассказал, что пока я находился в госпитале и когда прыгали остальные подразделения, то чуть не случился трагический случай.

У многих матросов был первый прыжок и один из них приземлился без сознания. Когда его проверили медики, то «списали», потому что у парня были проблемы со здоровьем. От перепада давления матрос «вырубался» и терял сознание.

Изучив матчасть и сдав зачет по теории, мы получили доступ к практическим занятиям. Еще через пару дней мы начали занятия на парашютном городке, который специально построили для удобства изучения техники прыжков, для таких, как мы.

* * *

Тренировочный парашютный городок состоял из участка с подвесными системами для имитации прыжков, макета воздушного судна, который кратко называли макет ВС и парашютной вышки.

Металлические трубы и швеллера образовывали четырехугольную конструкцию, на которой на специальных стапелях висели подвесные системы.

Внешне они напоминали небольшой парашют со металическими стойками, на которые крепился настоящий ранец с ремнями.

Мы с Михеевым их надевали, забирались ногами на горизонтальную перекладину из бруса сто на сто, затем спрыгивали и начинали висеть, находясь в подвесной системе и отсчитывая ровно пять секунд.

Делалось это довольно просто. Когда парашютист спрыгивал с перекладины, то он должен был про себя считать: «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три, пятьсот четыре, пятьсот пять, кольцо».

Когда счет доходил до «пятисот пяти», нужно было дергать правой рукой «кольцо».

На самом деле «кольцо» — это такая рамка красного цвете, пять на пять сантиметров, похожая на примитивную прямоугольную дверную ручку.

Кольцо изначально наполовину торчит из специального брезентового кармашка на левой лямке.

От кармашка на ранец тянется тросик с тремя шпильками, типа поводков на леске, для ужения рыбы.

Дернув кольцо, парашютист тянет тросик. Все эти три шпильки выскакивают из своих гнезд и распахивают ранец парашюта.

Одновременно вместе с этим оттуда выскакивает подпружиненный шарик, обтянутый тканью.

А он, в свою очередь, уже вытягивает чехол со стабилизирующим парашютом.

Это такой маленький парашютик, с диаметром купола примерно в полтора квадратных метра. Он имел форму усеченного конуса.

Этабилизирующие парашюты хорошо видны в передачах Служу Советском Союзу по восересеньям, когда операторы снимаю на камеру десантирование с борта самолета. Это такие репещущиеся белые круги, которые стаскивает чехол с основного парашюта, перед тем, как он выскочит из рюкзака.

Сами прыжки бывают разные. Когда десантирование плановое, то есть парашютист покидает борт не потому что самолет терпит катастрофу, то такой прыжок из самолета называют принудительным.

Это когда кольцо дергать не надо. Перед прыжком парашютисты сами или с помощью инструкторов цепляют карабин за трос прямо на борту в салоне самолета.

Когда парашютист выпрыгивает из люка, шпильки выскакивают, потому что их выдергивает тросик, который остается болтающимся в самолете.

При этом купол раскрывается незамедлительно, сразу же после того, как выпрыгнул.

Еще существует тип десантирования, который называется прыжок на стабилизации.

В этом случае вытяжной фал, пристегнутый специальным карабином к тросику внутри самолета, раскрывает ранец, в результате открывается стабилизирующий парашют.

Парашют называется стабилизирующим, потому что он помогает человеку совершающему прыжок лететь ногами вниз.

Чувствуешь себя будто в подвешенном состоянии, как будто кто-то, как Карабас Барабас подвесил тебя вместо Пьеро на вешалку. А через 5 секунд, нужно выдергивать кольцо, в результате чего открывается основной парашют.

Так вот, на тренировках на стапеле, это самое «кольцо», которое по форме является ничем иным, как прямоугольником, как я уже упоминал, находилось в кармашке на левой лямке.

И мы с Михеевым, спрыгивая и болтаясь в подвесной системе бесчисленное количество раз, по команде инструктора то отсчитывали «от пятисот одного» до «пятисот пяти», то с силой выдергивали красный прямоугольник по команде «кольцо».

При этом нужно было тут же посмотреть вверх, проверить, как раскрылся купол, нет ли перехлестов строп.

Другим упражнением на системе со стапелями на обучали на тренажере разворачиваться в воздухе, расправлять стропы, скользить, перемещая парашют в горизонтальной плоскости.

Можно было сказать, что на этой системе мы изучали и отрабатывали действия и разные ситуации, которые возникали на первом этапе прыжка.

А в парашютном деле много разных нюансов. Вот взять к примеру ноги.

Дело в том, что при приземлении, если ноги будут растопырены, то удар на ногу приходится такой, что кость не выдерживает и с большой вероятностью ломается на раз.

Как говорил наш инструктор: если раздвигать ноги, как баба, то можно гарантированно сломать одну или даже обе ноги, это точно, не раз проверено на практике, поэтому он никому не советовал проверять, а нужно было слушать запоминать тренироваться и вырабатывать рефлекс.

Поэтому мы до посинения отрабатывали одно из главных правил — обязательно держать ноги.

Мы учились держать вместе, плотно прижатыми друг к другу ступни.

А кроме того, во время отрыва от условного борта воздушного судна необходимо держать вместе не только ступни, но и колени.

Это крайне важно. Поэтому для отработки всех этих деталей: привычки прижимать и колени, и ступни, нас гоняли с утра до ночи, заставляя выполнять «прыжок с пьедестала».

Это упражнение, которое придумали инструкторы.

На площадке тренировочного парашютного городка было три трамплина, или три пьедестала, похожие на те, на которые становятся спортсмены, когда им вручают медали.

Но только значительно выше, и располагались они по системе «дурака» по возрастанию от меньшего к большему.

Первый пьедестал имел высоту примерно в один метр, второй где-то полтора метра и третий, самый высокий, метра два.

Если прыгать с высоты двух метров, то сила удара о землю примерно равна аналогичной силе удара при приземлении с парашютом.

Инструкторы заставляли нас забираться на пьедестал, потом зажимать одну щепочку между колен, а другую между ступней. А потом мы по команде прыгали.

Задача была удержать щепки так, чтобы они не вывалились. Заранее оговаривалось, что если при приземлении обе щепочки оставались на месте, то это был прыжок на отлично.

Во всех остальных случаях считалось, что прыгун — дерьмо.

После двухдневных прыжков мы смело сигали с двухметровой высоты и идеально приземлялись.

Важную роль в тренировках играет психологическая подготовка.

Не каждый готов шагать в пустоту с борта самолета летящего на большой высоте. А еще и правильно выполнять инструкции.

Для этих целей на территории тренировочного парашютного городка имелись тросовая горка, макет ВС и парашютная вышка.

Правда для меня они поначалу были сооружениями вызывающими неприязнь из-за своей простоты.

Тросовая горка это строение с высокой площадкой где-то десять метров от земли от которой вниз идут тросы. Мы одевали снарягу и под углом вниз отрабатывали положения тела в пространстве при приземлении.

Ветер свистел в ушах, когда система приходила в движение, разгонялась с парашютистом, попадающим в конце в насыпь из рыхлого песка.

Сам макет ВС представлял из себя поднятый и установленный на значительную высоту отрезок фюзеляжа настоящего Ан-2 со свободным дверным проемом, который на макете называется «обрез двери».

Там внутри, вдоль всего десантного салона, шли натянутые тросы, за которые нужно было цеплять вытяжной фал.

Для начала нужно было научиться «лечь» на поток.

«Лечь поток» означает занять такое горизонтальное положение в пространстве, при котором спина должна быть незначительно прогнута назад, голова приподнята ноги чуть согнуты в коленном суставе и разведены, руки отведены в стороны и согнуты в локтевых суставах. Типа падаешь пузом вниз.

Делалось это так: нужно занять исходное положение парашютиста — правая нога у переднего обреза двери, левая нога за правой, корпус слегка согнут.

Правая рука держит передний обрез двери чуть выше отверстия под защелку.

Левая рука на фюзеляже. Выносом левой ноги за борт и легким толчком правой ноги парашютист должен отделиться от макета. «на поток» и падать в яму под дверью с наполнителем из губки.

Это упражнение пришлось мне по душе больше всего, ведь на пару секунд человек реально зависает в свободном падении.

Другой макет ВС АН-12. На этом макете отрабатывались все элементы десантирования из хвостового отсека. От размещения в самолете до приземления.

Макет стоял на высоте примерно метров восемь, из его приоткрытого заднего трапа выступали наклонные направляющие рельсы.

Смысл упражнений заключался в том, чтобы прицепить свою специальную каретку к направляющим, по команде десантироваться и скользить сначала в положении «поймать поток», а потом в вертикальном с согнутыми и собранными ногами и стопами, готовясь к приземлению. Длина трассы составляла метров пятьдесят.

В самом конце земля на тебя неслась с приличной скоростью, где-то близкой к реальной, когда прыгаешь с парашютом.

И наконец нас после сдачи всех нормативов через неделю тренировок допустили до парашютной вышки.

Михеев уже прыгал до службы у себя в городе. По его рассказам, у них сохранилась еще довоенная. Их сначала забросили, а потом реанимировали.

В послевоенное время для парашютных прыжков стали использовать и эти старые сохранившиеся парашютные вышки. Они располагались в парках культуры и отдыха

Позже стали специально строить новые парашютные вышки. И это не столько для аттракционов, сколько для спортивных целей и для десантной подготовки молодежи призывного возраста.

Хотя прыжок с парашютной вышки не связан с риском для жизни, но для его выполнения тоже требуется преодоление инстинктивного чувства самосохранения.

— Знаешь, Бодров. Раз попробуешь с вышки, потом тебя от этого дела за уши не оттащишь!

По его словам, человеку, хоть раз прыгнувшему с парашютной вышки, легче потом выполнить первый парашютный прыжок с самолета.

Не знаю как у других, но у меня получилось все как он говорил.

Уже потом я осознал, что прыгать с парашютной вышки страшнее, чем с самолета.

Стоя в проеме люка самолета и глядя вниз, ты практически не ощущаешь земную твердь, видишь только необъятный простор, который хоть и кажется опасным, но ты его не можешь оценить как что-то, что превратит тебя в лепешку, если ошибешься.

Там наверху земля не воспринимается, как стихия о которую можно разбиться в дрободан.

А вот стоя на вышке, зрение обостряется настолько сильно, что ты видишь на земле каждый камешек, ветку, о которые, случись что, можно долбануться со всего маха.

Психологически сделать шаг в люк самолета на высоте восемьсот метров гораздо легче, чем сделать шаг с вышки, высота которой всего-то метров двадцать пять.

К тому же смотреть снизу вверх на вышку это одно, а вот с вышки вниз другое.

Но мне было не впервой преодолевать свой страх. Получив от выпускающих сигнал «приготовиться», я кивнул в знак того, что готов. И еще раз прогнал в уме все инструкции.

— Пошел!

Я стиснул зубы и спрыгнул держась за стропы.

Все завершилось удачно

Михеев подошел ко мне и похлопал по плечу. Мы давно забыли свои распри и крепко сдружились.

— Молоток, если честно, в роте четверых пришлось заставлять прыгать пинками. Я не рассказывал, потому что не хотел нагонять на тебя ужаса. —

— Теперь можно было покорять самолеты?

— Давай еще. Пойдешь?

Я кивнул.

В этот день я прыгнул еще пяток раз. Больше с парашютной вышки я никогда не прыгал.

А дальше воздушное судно. Первый прыжок еще через два дня — без оружия, с Ан-2, с высоты восемьсот метров.

Конец октября, раз к этому времени нападало довольно много снежку. Мы были в шапках-ушанках, в валенках, которые специальными резинками прикреплялись к ноге, чтобы не слетели в воздухе.

Нас с михеевым вдвоем привезли на аэродром.

Наши парашюты были уложены заранее.

Каждый боец свой парашют обязательно укладывает лично на десятиметровом укладочном столе и лично потом расписывается в специальной ведомости.

Когда прибыли на аэродром, нас приставили к группе новичков. Мы не очень долго ждали. Нас вскоре начали грузить в АН-2.

Внутри фюзеляжа мы все расположились таким образом: по левому борту, где дверь, сели четыре человека, на скамье у противоположной стены пять.

Инструктора еще раз провели короткий инструктаж и напомнили, что прыгать нужно было только после команды выпускающего.

Он должен хлопнуть тебя по плечу и сказать: «Пошел!»

Меня посадили так, что я сидел пятым по левому борту, прямо напротив двери.

Меня посадили так, что я сидел пятым по левому борту, прямо напротив двери. Михеев сидел напротив меня.

Обычно всех рассаживают по весу так, что самые тяжелые прыгают первыми, самые легкие — последними.

Парнишка рядом очень переживал:

— Честно скажу, мандраж у меня суровый, — тихо сообщил он мне.

— Не переживай, брат. Все будет хорошо. Ты боишься прыжка? Посмотри, здесь все бояться и я тоже, — я старался его немного успокоить.

— Прыжка тоже боюсь, но еще больше, чем самого прыжка, я боюсь, что струшу и на глазах своих товарищей, а главное — ротного, окажусь отказчиком.

— Я нисколько не сомневаюсь, что ты прыгнешь.

Похоже, что он от этих слов немного успокоился. Я прислушался к своим внутренним ощущением.

Даже если я немного волновался, я точно знал, что прыгну чего бы мне это не стоило.

У меня было такое ощущение, что если бы даже парашют с меня сняли, я все равно сиганул бы в дверь, когда подошел бы мой черед.

Взревел мотор. «Аннушка» очень быстро, без предупреждения, подпрыгивая на кочках и махая в такт неровностям упругими крыльями, вырулила на взлетную полосу, разбежалась и взмыла в небо.

Это, кстати, был мой первый в жизни полет на АН-2, потому что до службы я никогда на таких маленьких самолетах не летал.

Все было внове, все было в диковинку, но внутри фюзеляж выглядит точно так же, как на тренажерах.

Когда машина набрала высоту и немного выровнялась после взлета поступила команда: «Зацепить карабины».

Каждый парашютист обязан зацепить карабин за трос. При этом предохранитель защелки карабина должен быть обращен в сторону левого борта.

Этому тоже долго и настойчиво учили. Мы все с разной скоростью и сноровкой зацепили карабины.

Самолет шел кругами и быстро набирал высоту.

Над кабиной летчиков я увидел три больших фонаря: желтый с надписью «Внимание», зеленый с надписью «Пошел» и красный — «Отставить».

Сначала зажегся желтый, летчик развернулся в своем кресле и кивнул нашему выпускающему. Офицер, у которого карабин тоже был на всякий случай зацеплен, открыл дверь внутрь фюзеляжа.

Шум мотора усилился, в дверной проем я увидел какие-то рваные клочья облаков. А еще поднялся ветер и был слышен свист.

Первые четверо по левому борту встали, немного пригнулись и по одному стали подходить к люку. Михеев помахал мне рукой, подмигнул, а потом отвернулся от меня к дверному проему.

По команде и хлопку выпускающего парашютисты по одному смело отталкивались от порожка и быстро исчезали в проеме люка.

После них только болтались, закручиваясь в воздухе, вытяжные фалы.

Первый, второй, третий. Как ни странно лампы больше не загорались, или я просто их не замечал. Я решил на них не смотреть.

Подошел четвертый, и только он прыгнул, как я вскочил на ноги.

Я стоял по правому борту на изготовку прямо напротив двери. Выпускающий посмотрел мне в глаза и только собирался подать команду «Пошел», как прямо со своего места в два прыжка оказался уже за бортом.

Первая мысль — дело сделано! Но тут налетел порыв ветра, меня куда-то крутануло. Я не очень понимал, что делать в таком случае. Я ковырялся в памяти, но не мог вспомнить ни одной подходящей инструкции.

А в следующую секунду я почувствовал, что меня будто кто-то схватил за шкирку ноги сами собой повисли вниз.

Буквально через две секунды со свистящим шелестом, а потом с резким хлопком, над головой раскрылся купол парашюта.

В этот момент меня сильно встряхнуло, раскрылся купол.

Первое, что я почувствовал — плавность хода. Полный покой. Отсутствие суеты и ветра. Я ничего не слышал, в небе царила настоящая тишина.

Боже, это было одно из самых прекрасных ощущений, что я испытывал в жизни! Контраст этой божественного безмолвия со звуками ревущего мотора, свиста, переполняли меня таким восторг, что я захотел закричать.

Я не сдерживал себя и орал, что есть мочи.

Секунд через пять, я вспомнил, что нужно взглянуть на купол.

Я посмотрел вверх, убедился, что купол полный, стропы не запутались и не перехлестнулись.

Земли не было видно, потому что была облачность.

Говорят, что в облаке висишь как в молоке. Но это неправда. Скорее, как в густом тумане. Я вытянул свою правую руку вперед, чтобы увидеть исчезнет ли она в облаке. Кисть почти исчезла.

Видимость меньше метра? Не может быть. Но рука уже проявилась. Меня охватило чувство тревоги, начал задирать голову наверх, озираться по сторонам, вглядываться вниз.

Я переживал, что кто-нибудь окажется рядом и наши купола сойдутся и запутаются. Пока эти переживания искали отклика в душе, я увидел, как облака подомной стали быстро темнеть. А потом и вовсе растворились.

Внизу была видна земля, точнее поле, покрытое снегом, на котором небольшие человечки возились со своим парашютами.

Восемьсот метров в прыжке с парашютом преодолеваются быстро. Секунд за девяносто-сто. Мне было ужасно жаль, что прыжок заканчивался так стремительно.

Как учили инструктора на отработке приземлений, я сомкнул стопы вместе, прижал их со всей силы друг к другу. Потом немного согнул ноги в коленях. Удар о землю, оказался слабее, чем я ожидал. Видимо его смягчил снежный покров.

Я тут же завалился на бок и стал тянуть лямки и быстро погасил парашют. У меня получилось почти профессионально. Не смотря на небольшой ветерок, меня не протащило.

Как же мне хотелось испытать еще раз те чувства, охватившие меня во время этого короткого полета.

Если бы мне предложили еще раз, я не сомневаясь согласился бы прыгнуть еще раз. Оно того стоило. Стоило лезть в кабинет заведующего отделения, печатать несколько часов новую выписку и справку, результаты мед. комиссии.

Мне определенно везло. Пока везло точно. Я надеялся, что так будет и дальше.

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Настоящий Спасатель 4. Назад в СССР

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Nota bene