Девушка из колодца (fb2)

- Девушка из колодца [litres][The Girl From The Well] (пер. Яна Радиковна Хусаенова) (Девушка из колодца - 1) 1669K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рин Чупеко

Рин Чупеко
Девушка из колодца

Rin Chupeco

The Girl From The Well

Лесу, который показал мне,

что монстрам тоже нужна любовь

1. Светлячки

Я там, куда попадают мертвые дети.

С остальными умершими все иначе. Часто их души тихо уносятся прочь, как лист, подхваченный водоворотом, беззвучно соскальзывая вниз, скрываясь из виду. Они мягко наступают и отступают с приливами, пока не скрываются под волнами, и я больше их не вижу… как тлеющий огонек свечи, как маленькие угольки, которые ярко горят несколько долгих мгновений, а после угасают.

Но это не моя территория, а они не моя добыча.

Есть еще убитые. Те особенно странные.

Вы можете посчитать меня предвзятой, ведь я тоже была убита. Но мое состояние не имеет ничего общего с любопытством, которое я проявляю к представителям моего вида, если можно так выразиться. Мы не уходим смиренно в сумрак вечной темноты, как призывает^[1] ваш поэт.

Люди боятся, что их настигнет наша судьба. Мы – то, что случается как с хорошими людьми, так и с плохими, а также с теми, кого не отнесешь ни к первым, ни ко вторым. Убитые существуют в бурях без времен года, в застывшем промежутке. Мы задерживаемся не потому, что нас не отпускают.

Мужчина удерживает ее, хотя и не подозревает об этом. Он сидит на диване в квартире, пропахшей сигаретами и прокисшим пивом. По телевизору идет какое-то комедийное шоу, но этот человек в грязной белой рубашке, с пухлыми руками и зловонным дыханием, не смеется. У него слишком много волос на голове, на лице и на груди. Он пьет из бутылки и не слышит ничего, кроме шума алкоголя в своих мыслях. На вкус его разум как кислое вино, как капля саке, которую слишком долго держали в темноте.

В этой квартире разбросаны его вещи. Грязные куртки из блестящей ткани (их три). Из пустых бутылок (которых двадцать одна) на пол капает коричневая жидкость. Тонкие стебельки табака (пять штук) лежат на крошечном подносе, а над их чахлыми остатками вьется дым.

Но также в этой квартире находится то, что ему не принадлежит. Маленькие бледно-розовые клочки ткани, зацепившейся за гвозди в половицах (их три). Золотистая прядь волос, спрятанная между деревянными балками (одна штука).

Поблизости что-то булькает.

Этот громкий внезапный звук прорывается сквозь туман опьянения и пугает мужчину.

Грязная Рубашка принимает одну проблему за другую и, повернув голову к ближайшей стене, кричит:

– Лучше тебе починить этот чертов унитаз к завтрашнему дню, Шамрок!

Если он и ожидает ответа, то не получает его, и, похоже, его это мало заботит.

Мужчина не смотрит в мою сторону, потому что не видит меня. Пока что.

Но зато она видит.

Я могу сказать, что она умерла совсем недавно. Длинные светлые волосы безжизненными паклями свисают до талии, кожа серая, хрупкая и одутловатая. Мужчина утопил ее быстро, так быстро, что она этого не поняла. Вот почему она то открывает, то закрывает рот и время от времени сглатывает, как голодная рыба. Вот почему она озадачена тем, что не дышит.

Девочка смотрит голубыми глазами в мои, туда, где я лежу, скрытая в тени. Мы понимаем друг друга, потому что я тоже помню ужасную тяжесть воды. Ее тюрьма сделана из керамики, моя – из булыжников. В конце концов, это не имело большого значения ни для одной из нас.

Мужчина в грязной рубашке не видит и ее. Он не замечает, как тонкие, костлявые руки обвиваются вокруг его шеи, как ее маленькое тряпичное платьице задирается выше бедер, когда она упирается ногами ему в поясницу. Он не замечает увядания, что разрушает лицо, которое должно было стать нежным и красивым.

Многие люди похожи на него; они не чувствуют себя обремененными тяжестью тех, кого убивают. Веревка, обмотанная вокруг тонкого запястья девочки, тянется к руке мужчины. На моем запястье такая же петля, но в отличие от нее, я свое несчастье ни с кем не делю. Веревка тянется за мной, но ее край обрезан.

Мужчина, что болтал в телевизоре, исчезает, и сознания Грязной Рубашки достигает жужжание статистических помех. Оно терзает его как назойливая муха. Снова выругавшись, он отбрасывает пустую бутылку и подходит к экрану, роясь в настройках. Через минуту мужчина ударяет по телевизору кулаком раз, другой, третий. Но тот, совсем не впечатленный, продолжает гудеть.

Грязная Рубашка все еще злится, когда в квартире воцаряется темнота, и единственным источником света становится жужжащая коробка.

– Ублюдок! – восклицает он, для пущей убедительности пиная телевизор.

В качестве наказания жужжание прекращается, и телевизор снова включается, но человека, который шутил, не видно. Вместо этого на экране на несколько секунд появляется нечто другое.

Широко раскрытый, пристально смотрящий на него глаз.

Глаз исчезает, зато жужжание возвращается. У мужчины открывается рот. Сначала он пугается – восхитительный страх отражается на его лице, – но когда через какое-то время картинка не повторяется, он начинает рассуждать, спорить с самим собой, пока не отмахивается, как и любой человек, ищущий толкование вещей, которые невозможно объяснить.

– Должно быть, показалось, – бормочет он себе под нос, потирая висок и отрыгивая.

Девочка у него на спине ничего не говорит.

Мужчина в грязной рубашке идет в ванную и хмурится, когда при щелчке выключателя не загорается свет. Тем не менее он направляется к раковине, чтобы умыться.

Когда мужчина выпрямляется, я стою прямо у него за спиной, но за его головой видны только моя макушка и глаза. Лицо, выступающее над его затылком, я ношу уже много столетий, что довольно необычно для человека, прожившего всего шестнадцать лет.

У меня нет причин смотреться в зеркало, так что иногда я забываю, как выгляжу. Когда наши взгляды встречаются, мужчина испуганно вскрикивает и отступает в сторону. Но когда он оборачивается, то видит только свое потное мокрое лицо, на котором отразился страх.

Снова

что-то

булькает.

На этот раз ближе.

Мужчина в грязной рубашке переводит взгляд на ванну, которая покрыта грязью, сажей, а также следами желчи. Под ней по спирали растекается большая лужа крови, которая в конце концов достигает кончиков его кожаных ботинок.

– Попался — говорит кровь. – Это все ты.

И вот из ванны появляется разлагающаяся рука. Она хватается за бортик с такой силой, что акрил трескается. Мужчина в грязной рубашке, ошеломленный и напуганный, сползает на пол, а я поднимаюсь и переваливаюсь через бортик ванны, чтобы приземлиться прямо перед ним. Мое тело напрягается и сжимается, спутанные волосы скрывают черты лица настолько, что вы не узнаете, кто я, увидев только то, чем я не являюсь.

Я булькаю в третий раз.

Мужчина в грязной рубашке, чертыхаясь и крича, уползает обратно в гостиную. От испуга он пачкает штаны собственными экскрементами. Он хватается за телефон, но связи нет. С трудом поднимаясь на ноги, он пытается нащупать дорогу в темноте, единственным ориентиром в которой является мерцающий свет телевизора. Он находит дверь и отчаянно дергает ее, но та не поддается.

– Помогите! О боже, о боже… Помогите!

Он давит плечом на дерево с удвоенной силой, как только осознает, что я выскользнула за ним из ванной, треща суставами, которые уже давно не гнутся.

– Шамрок! – Голос Грязной Рубашки дрожит от паники. – Шамрок, ты меня слышишь? Есть там кто-нибудь? Я… Господи! Господи Иисусе, помогите мне!

В том, как двигается фигура, которую он видит, есть нечто ужасное. Она не ползает. Она не говорит. Скрючив пальцы, на прямых ногах она подбирается ближе, преследуя только одну цель. Она – словно человек-паук, хотя я не то и не другое.

Мужчина в грязной рубашке вскоре осознает тщетность своих усилий и снова оседает на пол.

– Это из-за девочки? – спрашивает он, и в его поросячьих глазках мелькает осознание. – Это из-за девочки? Я не хотел… Клянусь, я больше никогда так не поступлю, клянусь! Я больше так не поступлю!

Он прав. Он больше никогда так не поступит.

– Пожалуйста, – захрипел мужчина, поднимая руки в нелепой попытке защититься. Не знаю, просит ли он пощады или хочет, чтобы его поскорее убили. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста.

Что-то булькает в последний раз, но уже над ним. Грязная Рубашка поднимает глаза.

Теперь он видит меня женщиной на потолке.

Она упирается в балки серыми босыми ступнями.

Свисает.

Ее подбородок выпячен, голова повернута набок так, что не остается сомнений – у нее сломана шея.

На ней свободное белое кимоно, забрызганное грязью и кровью.

Волосы тонкой завесой ниспадают ей на лицо, но эта завеса не скрывает от мужчины ее взгляда.

В ее глазах нет белков; они непроницаемо-черные, расширенные.

Ее кожа представляет собой пестрое лоскутное одеяло из насилия и костей, отслаивающееся в уголках рта. Губы изогнуты в вечном крике, зияющая пустота оскала слишком широкая, чтобы быть живой.

Долгое мгновение мы смотрим друг на друга – он, убийца другой девушки, и я, жертва другого мужчины. Наконец мой рот раскрывается еще шире, я отрываюсь от потолка, чтобы сделать выпад, впившись немигающим взглядом в его испуганное лицо.

Некоторое время спустя девочка встает рядом со мной. Она знает, что будет дальше, поэтому молча протягивает руки. Узел на ее запястье распускается. В то же мгновение веревка на руке мертвеца разлетается вдребезги, будто была сделана из стекла.

Девочка свободна. Она улыбается мне ртом, в котором не хватает зубов. Души молодых и когда-то познавших любовь не несут зла. Что-то светится внутри девочки, что-то разгорается все ярче и ярче, пока ее черты и фигура не растворяются в этом благословенном тепле.

В дни моей юности устраивались ежегодные фестивали чочин^[2], во время которых в память об умерших зажигались бумажные фонарики. Я смутно припоминаю, как хваталась за эти изящные вещицы, освещенные огнем, и волнение, охватывающее меня, когда я поднимала их в воздух. Я вижу себя, бегущую по берегу реки за десятками чочинов, плывущих по воде, подпрыгивающих и машущих мне, пока я изо всех сил старалась не отставать. Но в конце концов они уплывали в более крупные реки, туда, куда я уже не могла за ними последовать.

Я помню, как напрягала зрение, чтобы разглядеть уплывающие прочь фонарики, которые становились все меньше, пока темнота не поглощала последний из них. Я представляю их крошечными светлячками, парящими над поверхностью реки, готовыми найти свой путь. Даже тогда я находила это слово подходящим, умиротворяющим.

Светлячки.

Свет, лети.

Я помню голос матери, теплый и вибрирующий, до того как ее одолела болезнь. Я помню, как она рассказывала мне, что чочины хранят души тех, кто ушел из жизни.

«Вот почему мы зажигаем то, что напоминает их сущность, – говорила она, – и запускаем их по рекам… чтобы позволить водам вернуть их в мир мертвых, где им самое место».

Мертвая девочка, как и многие девочки, что умерли до нее, напоминает чочин. Когда она начинает ярко сиять, я осторожно беру ее за руки, и мягкое тепло наполняет мое существо непривычным чувством покоя. Всего на несколько секунд. Но тому, кто полон тоски и смирился с вечностью, этого будет достаточно.

Я выпускаю ее душу за пределами квартиры Грязной Рубашки. К тому времени она не более чем пылающий огненный шар, льнущий к моему иссохшему телу. Я закрываю глаза в попытке впитать каждую частичку тепла, которое она может мне дать… чтобы сохранить и вспоминать о нем в холодные ночи… Затем я возношу руки к небу. Не нуждаясь в разрешении, она воспаряет, ненадолго зависает надо мной, словно даруя благословение, а затем начинает подниматься все выше, как осенний воздушный шар. Пока, наконец, не становится еще одним облачком, еще одной игрой света.

Свет, лети.

Я там, куда попадают мертвые дети. Но даже когда мое дело сделано, я не знаю, куда они уходят – на более высокий уровень или в новую жизнь. Знаю только одно: подобно чочинам из моего детства, они уходят туда, куда я не могу за ними последовать.

Я еще долго наблюдаю за небом. Но в темноте больше ничего не движется, а в бескрайнем пространстве ночи я вижу только звезды.

2. Парень с татуировками

Город просыпается в ритме дневного света.

Сначала они появляются поодиночке и парами. Одинокие мальчишки-газетчики на велосипедах ведут войну у дверей. Я считаю их: четверо, пятеро, шестеро. Мужчины и женщины бегут по улицам, громко подпевая песне, которую больше никто не слышит. Я считаю их: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать. Тучный чиновник опускает в почтовые ящики важные бумаги, письма, посылки. Я считаю: один человек.

И вот их уже десятки. Мужчины и женщины, некоторые в темных деловых костюмах, но большинство просто в клетчатой одежде или джинсах, спешат по тротуару. Некоторые нетерпеливо поглядывают на свои запястья, прежде чем сесть в экипажи без лошадей, которые они называют автобусами, или в те, что поменьше, которые они называют автомобилями (их двадцать семь). Другие же неспешно прогуливаются по дороге, а перед ними, укрощенные ошейниками, шествуют собаки разных пород и размеров (четырнадцать).

Несколько собак, завидев меня, начинают рычать и скалить зубы. Я показываю зубы в ответ, и животные тут же срываются с места, улепетывая по улице так, будто сам дьявол кусает их за хвосты. Хозяевам же остается только гнаться за ними следом. Я не испытываю особого уважения к животным, и, думаю, это чувство взаимно. Их поводки напоминают мне о моем собственном. Ошейники – такая же форма рабства, неважно, сковывают они шею или запястья, тяжелые ли они, как свинец, или же легкие, как веревка.

Наконец, они собираются толпами. Люди в дорогих костюмах с завышенными ожиданиями спешат, погруженные в мелкие заботы, которые поглощают их жизнь (тридцать восемь человек). В машинах ссорятся дети, которых в школу везут матери и отцы (их шестнадцать). У них нет причин видеть меня – неотмщенный дух, ничто. Я не являюсь частью их мира, так же как они больше не являются частью моего. У них впереди вся жизнь, а у меня – нет.

Я часто провожу целые дни в странном оцепенении. Когда ничто не привлекает моего внимания, я впадаю в состояние спячки.

Иногда сворачиваюсь калачиком на чердаках и в заброшенных сараях. Я не сплю, а существую без сновидений, редко задумываясь о земных вещах, но зацикливаясь на созданных из ничего чудесах. Это может длиться часами, днями, годами, или мгновение, которое необходимо птице, чтобы взмахнуть крыльями, или миг, которого достаточно, чтобы сделать глубокий вдох. Но вскоре ярость закипает снова, и самые потаенные уголки внутри меня

шепчут, шепчут, шепчут: «Найди еще, найди еще».

И вот я поднимаюсь, движимая желанием

искать, поглощать, заставлять, ломать, брать.

Я плавала на кораблях под парусами. Я поднималась в воздух на стальных крыльях. Я изучала языки своих жертв, их культуру, полную противоречий. Я забиралась под кожу тем, кто пошел по темному пути, приветствуя насилие над телом. Я выползала из толщи крови, из соли смерти.

Пусть и ненадолго, я могу завладеть теми, кто близок к смерти, или теми, кто мог умереть, но выжил. Я научилась передвигаться среди людей сотней различных способов, задерживаться во множестве мест одновременно и при этом сохранять ощущение собственного существования. Но сегодня я плыву по течению, наслаждаясь воспоминаниями о прошлой ночи.

И когда ничего другого не остается, я начинаю считать.

Я позволяю этой причуде увлечь меня дальше по улице, где разносчик продает еду с металлического лотка (один). Кошка на другой стороне дороги (одна) выгибает спину и дерзко шипит на меня, хотя хвост у нее подрагивает, а шерсть на спине становится дыбом. Люди проплывают мимо, едят на ходу и выбрасывают пустые обертки в урны. Я считаю их: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать.

Молодой человек в коричневом костюме замирает на полуслове, уставившись прямо на меня. Его охватывает дрожь, так что он не замечает, как кусочки хлеба падают на землю. Я отодвигаюсь, когда мимо проносится группа хихикающих студентов (их семь), и спешу исчезнуть из поля зрения молодого человека. Иногда меня видят проклятые – те, что наделены необычным зрением, о котором они сами редко догадываются, – но, раз обнаруженная, я научилась избегать их пристальных взглядов. Я ничего не имею против молодого человека, который, бледный и испуганный, пустился наутек. Хотя мне жаль, что он видит больше, чем следовало бы.

Но мое внимание привлекает кое-что еще. Мальчик-подросток в машине, проезжающей мимо перекрестка. Лет пятнадцати, среднего телосложения, с ярко-голубыми глазами и прямыми черными волосами, которые неестественно торчат, точно шипы. Он смотрит в окно с угрюмым видом, который, как мне кажется, типичен для многих современных мальчишек.

Но мне бросаются в глаза не черты его лица или его поведение. Под его одеждой что-то пульсирует, совершает беспокойные, одновременно отталкивающие и знакомые движения. Мальчика окружает неестественное сияние. В его мыслях я ощущаю сладость дома, земли за тысячи миль отсюда, где когда-то родилась и я сама.

Но мальчик не замечает этого. Его глаза смотрят на мир, скользят мимо меня, пока машина не сворачивает за угол, на узкую дорогу.

Она останавливается перед большим домом, где несколько крепких мужчин вытаскивают мебель из большого грузовика с надписью «Грузчики Пикинга». Столы, стулья и множество других предметов разбросаны по двору (всего их шестнадцать). Пара грузчиков (всего их десять, идеальное число) добавляют к ним две деревянные кровати, один туалетный столик, шестнадцать различных электроприборов и множество коробок. А еще – зеркало.

Мальчик, все такой же хмурый, выходит из машины с мужчиной постарше, у которого такие же голубые глаза, но волосы песочного цвета. Они наблюдают за тем, как грузчики заносят мебель внутрь дома. Я же считаю коробки: одна, две.

– Что думаешь, Тарк? – наконец спрашивает мужчина.

Мальчик не отвечает. Десять, одиннадцать.

– Тебе не кажется, что здесь лучше, чем в нашем старом доме в Мэне? – продолжает мужчина, игнорируя молчание собеседника. – У тебя, понятное дело, будет своя комната. Попросторнее, да и окон побольше. Места предостаточно, так что когда обустроимся, можем завести комнату отдыха или вырыть бассейн на заднем дворе. К тому же это всего в двух кварталах от дома Келли.

(Семнадцать, восемнадцать.)

Тарк по-прежнему не отвечает, только наблюдает за грузчиками. Вокруг него все еще виднеется странный свет: скорее излучение, чем свечение.

– И мы можем навестить маму на следующей неделе. Доктор Аахман говорит, что она чувствует себя намного лучше и что мы можем приехать, когда будем готовы. А теперь, когда мы всего в двадцати минутах езды от лечебницы Ремни, можем навещать ее так часто, как ты захочешь.

(Двадцать пять, двадцать шесть.)

На лице Тарка появляется странное выражение, и я впервые вижу, как он проявляет хоть какие-то эмоции. Челюсти сжимаются, во взгляде жестокость, уголки рта опускаются. Когда он скрещивает руки на груди, рукав задирается, обнажая черную татуировку. Тридцать три коробки.

Странно, что у мальчика его возраста уже есть татуировки.

Кто-то создал любопытный дизайн рисунка на его руке. Он состоит из двух кругов, больший из которых охватывает меньшую сферу и покрыт аккуратными письменами на языке, который я не понимаю. Еще больше символов тянутся вверх и скрываются в складках рубашки. Эти татуировки жужжат и пульсируют на коже Тарка, из-за чего он так странно светится. Как будто почувствовав мой пристальный взгляд, он опускает рукав.

– Я не уверен, что мне вообще стоит навещать маму, пап, – заявляет он.

– Не говори так, Тарк. Я знаю, она по тебе скучает.

– Попытка выцарапать мне глаза – странный способ показать свое отношение. – В голосе мальчика слышится горечь.

– Доктор Аахман уверяет, что подобное не повторится, – твердо говорит его отец. – Тогда ей дали неправильные лекарства, вот и все. Мы навестим ее сразу после твоего сеанса с мисс Кресуэлл в среду. Хорошо?

Тарк только пожимает плечами, хотя гнев в его глазах не исчезает. Как и страх.

Я вхожу в дом. Некоторые комнаты все еще пусты, в то время как другие заполняются коробками. Я поднимаюсь по лестнице и, скорее всего, по привычке, приближаюсь к потолку. Предыдущие владельцы не оставили здесь ничего: ни счастья, ни горя, ни боли. Лучше и не придумаешь для места, в котором планируешь остаться.

Внизу под пристальным взором мужчины грузчики продолжают свою работу. Тарк же отходит в сторону, чтобы укрыться в тени дерева, и, сложив руку козырьком, смотрит на новый дом. Вдруг его глаза расширяются.

– Эй! Эй, ты!

Он вбегает в дом, прежде чем кто-либо успевает его остановить. Отец, обменявшись изумленными взглядами с грузчиками, спешит за сыном. Он явно сбит с толку внезапным волнением мальчика. Когда мужчина подбегает к Тарку, тот стоит у окна, не в силах объяснить, почему в комнате никого нет.

– Ты видел? Здесь кто-то был!

– Я никого не вижу, Тарк, – после непродолжительного молчания отвечает его отец.

– Здесь была женщина! – Мальчик бродит по комнате, затем переходит в следующую в попытке обнаружить чье-то присутствие, но ничего не находит. Отец следует за ним. – В белом одеянии и с длинными волосами!

Отец кладет руку на плечо сына. Как мне кажется, он пытается его успокоить, хотя явно ему не верит.

– Поездка была долгой. Почему бы тебе не вздремнуть в машине? Я разбужу тебя, как только занесут большую часть вещей.

Спустя мгновение Тарк кивает, не имея ни доказательств, ни альтернативы. Они возвращаются на улицу, но вместо того, чтобы сесть в машину, мальчик остается в саду. Он продолжает наблюдать за домом, чтобы доказать, что отец неправ. Но я проявляю осторожность, и он не видит ничего, кроме пустого дома, по которому не бродят духи.

Но за мальчиком следит кто-то еще. Через два дома припаркована белая машина, размером куда меньше тех, что проезжают по этим улицам. Я знаю, что ее водитель наблюдает за мальчиком, потому что меня, словно паутина невидимой злобы, окутывает его голод. Со стороны этой маленькой белой машины слышится столь знакомый мне звук рыданий.

Я выхожу из дома и крадучись перехожу улицу. Проскальзываю на заднее сиденье и изучаю водителя через зеркало, висящее над приборной панелью. В отличие от Мужчины в грязной рубашке, этот зеленоглазый шатен чисто выбрит и довольно привлекателен. На нем темный, безукоризненно отглаженный костюм. Люди могли бы сказать, что он выглядит «дружелюбным», а также «добрым» и «воспитанным». Он улыбается, но глаза его пусты.

К его спине привязаны мертвые дети.

(Одна девочка, две девочки, три.)

Они наполняют машину криками и причитаниями. На их запястьях я вижу знакомые путы, которые тянутся к предплечьям мужчины. Но, как и остальные, этот человек ничего не замечает и продолжает наблюдать за мальчиком с татуировкой.

(Четыре девочки, пять, шесть.)

Девочки разные: блондинки, рыжие и брюнетки. Голубоглазые, кареглазые и зеленоглазые. Бледные и веснушчатые, а также смуглые и темнокожие. Им шесть, восемь, двенадцать и пятнадцать лет.

(Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать.)

Некоторые из этих детей привязаны к нему уже почти двадцать лет, другие же – всего месяц.

(Двенадцать. Один мальчик, два мальчика, три, четыре, пять.)

Сейчас этот внешне доброжелательный мужчина улыбается. Именно так он расставляет ловушку, заманивает жертву. И на этот раз его улыбка предназначена мальчику с татуировками.

Я могла бы взять его

взять, взять, взять его

прямо сейчас. Я могла бы раздавить его улыбающуюся гнилую голову

раздавить, раздавить

у себя во рту. Я могла бы заставить его страдать. Могла бы заставить его кричать

кричать, кричать, кричать, КРИЧАТЬ, КРИЧАТЬ

для меня. Дневной свет не властен над такими духами, как я.

Но я люблю трепет ночи. Предпочитаю замкнутые помещения, в которых эти люди творят свое зло, где они чувствуют себя всесильными. Насколько я знаю, гораздо приятнее убивать на пастбищах, окутанных тьмой. В этом мало тщеславия, но это все, что у меня осталось.

Улыбающийся Мужчина

забери его, раздави его

заводит машину. Мертвые дети оглядываются на меня, а я наблюдаю, как он уезжает, зная, что увижу его снова. Я подавляю голод, который пока что отступает.

Впервые за все время, что я себя помню, меня кто-то заинтересовал. Мальчик. Тарк. Меня заинтриговали его странные татуировки и то, что скрывается под ними. Внутри этого мальчика есть что-то, что зовет и в то же время отталкивает меня. В нем сидит что-то странное и враждебное, хотя я не знаю, что именно и почему.

Что-то в нем напоминает мне о доме.

Я хочу понять язык его странных татуировок. А время – одна из немногих вещей, которые у меня остались.

И когда Улыбающийся Мужчина

забери его

сделает свой ход – а я в этом уверена, – я буду здесь. Ждать его.

А до тех пор я буду настороже.

Потому что в этом новом доме тоже есть чердак.

3. Осколки света

По ночам в новом доме случается мало примечательных событий, несмотря на то, что поселилось в пустых комнатах наверху.

Снова охваченная летаргией, я прихожу в себя, должно быть, когда в жизни мальчика с татуировками прошло уже несколько дней. Мебель распакована и собрана, так что комнаты больше не кажутся заброшенными. Мужчина заглянул на чердак всего лишь раз, но быстро ушел, не понимая, почему эта странная пустота отталкивает его.

Сейчас утро. Мальчик с татуировками сидит за столом, пока его отец готовит. От металлических кастрюль и сковородок поднимается пар. Тарк не выглядит счастливым. На нем темные брюки и рубашка с длинными рукавами, которые он то и дело натягивает на ладони. Татуировки, вызывающие у меня восхищение, кажется, злят его. Он делает все возможное, чтобы скрыть их, хотя рядом только его отец, который, конечно, уже видел их множество раз.

– Школа отстой, – говорит Тарк вместо приветствия.

Я же пересчитываю тарелки на кухне. Их одиннадцать.

Отец вздыхает, как будто уже слышал это раньше.

– Тарк, я понимаю, что тебе нужно время, чтобы освоиться в новом городе и в новой школе, но ты должен пойти мне навстречу. В Эпплгейте полно приятных людей. Даже мой босс довольно мил, а это, представь себе, большая редкость.

Он пытается пошутить, но никто не смеется.

– Вообще-то, не представляю.

Мальчик с завидной свирепостью вгрызается в кусок хлеба и отрывает от него приличный кусок. Я же считаю стаканы. Их шесть.

– Уверен, сегодня все наладится, – ободряюще произносит отец.

Тарк, которого его слова совсем не убеждают, снова пожимает плечами. Похоже, это движение для него привычно. Я же пересчитываю полки для специй, стоящие вдоль стен. Их восемь.

За то время, пока отец и сын заканчивают завтрак, я успеваю пересчитать цветы на обоях, лампочки, завитки на деревянном потолке, кафельную плитку. Я следую за ними в машину, где они едва ли обмениваются парой слов. Мальчик с татуировками время от времени беспокойно ерзает и поглядывает направо, будто замечает краем глаза что-то необычное. Но когда он смотрит в мою сторону, то видит лишь стекло, за которым проезжают автомобили, мелькают пешеходы, а также проплывают другие, типичные для города, виды.

Машина останавливается перед большим зданием с вывеской «Средняя школа Перри Хиллз». Рядом с ним находится еще одно, на котором написано «Начальная школа Перри Хиллз». Корпуса соединяются рядом коридоров и переходов. У главных дверей начальной школы стоит белокурая девушка, на лице которой отражается беспокойство. Восемнадцатилетняя, она выглядит старше своих лет, да и ведет себя как взрослая.

Дети пробегают мимо нее ко входу, но она, не обращая на них внимания, машет мальчику и его отцу.

– Дядя Дуг! Тарк! – Девушка улыбается, но изгиб губ не сочетается с тревогой в ее карих глазах. – Тарк, ты опоздаешь на урок!

Мальчик стонет, но не возражает, когда его заключают в объятия.

– Я не один из твоих четвероклашек, Келли.

– Извини, – отвечает молодая женщина, но в ее голосе нет ни капли сожаления. – Но это не меняет того факта, что на часах без двух минут восемь.

– Вот дерьмо! Я ухожу, увидимся позже.

Тарк подтягивает лямку рюкзака, а когда поворачивается, чтобы уйти, из-под его рубашки на мгновение выглядывает татуировка. Келли замечает это, но не удивляется. Хотя беспокойство, отражающееся на ее лице, только усиливается.

– Как поживает моя любимая племянница? – с усмешкой спрашивает Дуг. – Должен сказать, я ожидал, что преподаватели в этой школе будут постарше. Почему ты не сказала нам, что работаешь здесь?

Молодая женщина краснеет.

– Я пока еще не преподаватель, всего лишь ассистент учителя. Я занимаюсь репетиторством и подрабатываю няней, но мама настояла на том, чтобы платить за квартиру, пока я не уеду в колледж в следующем году.

– Приятно слышать. Кстати, о Линде, как она?

– Все еще работает во «Врачах без границ». Борется с голодом в Африке… и побеждает, если верить последнему электронному письму, которое она мне прислала. Она должна вернуться к Рождеству.

Келли замолкает и оглядывается, чтобы убедиться, что ее кузен уже ушел.

– Я беспокоюсь о Тарке, – начинает она, понижая голос, будто боится, что другие могут услышать. – Не хотела говорить об этом при нем, поскольку у меня возникло ощущение, что вопрос довольно щепетильный. Дело в этих… в этих странных татуировках у него на руках.

– Я постарался объяснить все мистеру Келси, если ты об этом, – начинает Дуг, но племянница решительно качает головой и нервно заправляет прядь пшеничных волос за ухо.

– Директор сказал учителям – как и мама – мне, если уж на то пошло, – лишь то, что мать Тарка сделала их, когда ему было всего пять. Я никогда по-настоящему не знала тетю Йоко и не хочу лезть не в свое дело и причинять Тарку еще больше боли, но что-то в этих татуировках пугает меня. Пару раз я смотрела на него и могу поклясться…

– Можешь поклясться?

«Что его татуировки двигались», – вот что Келли хочет сказать дяде, но не делает этого. Она не говорит, что с мальчиком что-то не так. Не упоминает о том, что, когда Тарк в комнате, она не может избавиться от ощущения, будто кто-то наблюдает за ним. Она умалчивает об этом, потому что считает происходящее плодом своего воображения, игрой чувств. Девушка успокаивает себя тем, что это несмываемые чернила, запятнавшие кожу ее кузена, растекаются по полотну ее воображения. Все эти мысли она оставляет при себе и вместо этого говорит:

– Я просто хотела узнать, могу ли чем-то помочь. Он держится особняком и, кажется, не нуждается в друзьях. Никто не пытался его запугивать или что-то в этом роде, но и подружиться с ним тоже охотников мало.

– Учитывая обстоятельства, Тарк неплохо справляется, – вздыхает Дуг. – Он часто сидит в своей комнате, но, слава богу, не слушает дэт-метал и не пишет о самоубийствах или о чем-то подобном. Твой кузен – хороший парень, Келли. Я не хочу давить на него и заставлять делать то, что ему не по душе. И, к твоему сведению, он не подвергался насилию со стороны матери. Не так, как ты… Он не подвергался насилию. Все немного сложно.

Мужчина снова пытается улыбнуться.

– Спасибо за беспокойство, милая. Я боялся, что учителя скажут тебе, что Тарк нарушает порядок в классе или ввязывается в драки. Ему все еще нелегко с другими людьми, но сеансы у психотерапевта идут ему на пользу.

Молодая женщина кивает:

– Ладно. Я просто… хотела удостовериться.

– Я был бы признателен, если бы ты приглядывала за ним. Переезд дался Тарку нелегко, и ему не помешает друг.

– Или чрезмерно привередливая кузина, которая заставит его выбраться из раковины, – заканчивает Келли.

Дуг смеется, но, когда он, обняв девушку на прощание, уходит, я замечаю нахмуренные брови и усталость в его глазах.

Молодая женщина, оставшись одна, еще несколько минут не двигается с места, пока звонок не выводит ее из транса. Она обхватывает себя руками и вздрагивает, прежде чем войти в помещение и закрыть за собой большие двери.

Остаток дня я провожу в подсчетах. По территории школы бродят два уборщика. В здании шестнадцать комнат. В классе мальчика с татуировками тридцать учеников, и большинство из них игнорируют Тарка точно так же, как Тарк игнорирует их. Девочка, сидящая рядом с ним, просит конспекты с предыдущего урока истории мистера Спенглера, но Тарк смотрит на нее так, что ей становится не по себе. И все же она не сдается.

– Тебя зовут Тарквиний, верно? Странное имя.

– Это имя римского императора^[3], который канул в Лету, – отвечает Тарк, надеясь, что она поймет намек.

Но этого не происходит.

– Меня зовут Сьюзен. Откуда ты?

– Из Техаса, – лжет мальчик. – Я из Техаса, где были сняты такие популярные фильмы, как «Техасская резня бензопилой», «Коровье бешенство» и «Пули». Я коллекционирую ноги манекенов и паучьи укусы. В моих волосах живет раса суперхорьков. Они терпеть не могут воду, поэтому я принимаю душ под зонтиком. Я ем насекомых, потому что у меня аллергия на фрукты. Я мою руки в унитазе, потому что повсюду господствуют раковины. Ты хочешь узнать обо мне что-то еще?

Сьюзен изумленно смотрит на Тарка. Подруга подталкивает ее локтем и шепчет:

– Просто не обращай на него внимания. Он странный.

И до конца занятий Тарка больше никто не беспокоит, но ему так даже больше нравится.

В соседнем классе начальной школы учатся тридцать два ученика. Одна из учениц хихикает, когда замечает меня.

– Хочешь поделиться с нами чем-то смешным, Сандра? – раздается невеселый голос учительницы.

– В дальнем углу класса стоит симпатичная девушка, – поясняет девочка, указывая прямо на меня. После этого смехом заливаются остальные ученики.

– Не придумывай, Сандра. Не отвлекайся, – говорит учительница, и девочка повинуется, хотя всякий раз, когда женщина не видит, она поворачивает в мою сторону голову и улыбается мне.

Вскоре учительница уходит, и ее место занимает та восемнадцатилетняя девушка с пшеничными волосами. Келли. Она вкатывает в класс большую тележку.

– Миссис Донахью все еще в декретном отпуске, так что вам, ребята, придется потерпеть меня еще неделю, – говорит она с усмешкой. – В прошлый раз я обещала, что мы проведем эксперимент со статическим электричеством.

Заинтересованные ученики выпрямляются.

Мальчик с татуировками, у которого к этому моменту уже закончились уроки, проходит по коридору и останавливается, наблюдая за работой кузины. Молодая женщина замечает его и улыбается, а Тарк в знак приветствия поднимает руку. Келли жестом приглашает его войти в класс.

Сандра первой замечает мальчика с татуировками, и улыбка медленно сползает с ее лица.

– Это мой кузен, Тарквиний Хэллоуэй. Поздоровайтесь с Тарквинием. – По классу разносится «Привет, Тарквиний». – Он поможет мне в этом эксперименте. – Тарк качает головой и размахивает руками, чтобы показать, насколько ужасной кажется ему эта идея. – Не стесняйся, Тарк. Класс, хотите, чтобы Тарквиний помог нам?

Раздается хор «да» и хныкающее «нет» от девочки по имени Сандра, но ее никто не слышит.

Мальчик не знает, что хуже: социальная активность, пусть и непродолжительная, или перспектива подвести кузину и потерять лицо в классе, полном десятилеток. В конце концов он со вздохом выбирает первое.

Келли достает несколько электрических лампочек и десятки расчесок. Тарк кладет свой рюкзак на ее стол.

– Я обернула лампочки прозрачной лентой, потому что знаю, какими неуклюжими могут быть некоторые из вас. Да, Брэдли, речь о тебе. – Ученики смеются. – У меня мало лампочек, но зато полно расчесок, поэтому я разделю вас на группы по четыре человека.

Ученики подходят и берут лампочки с тележки, пока на столе учителя не остается только одна. Ассистентка дает каждому ученику простую серебряную расческу.

– Теперь нам нужна абсолютная темнота. Закройте окна, а я выключу свет.

Вскоре в классе становится темно, и из мрака доносятся перешептывания и хихиканье. Молодая учительница включает фонарик и ставит его на край стола, направляя свет на потолок. Я начинаю считать. Одна лампочка, две.

– Это лучшая часть. Наклони голову, Тарк. – Она берет расческу и быстро проводит ею по волосам Тарквиния. Тот, похоже, смирился со своей судьбой. Ученики снова хихикают.

– Вы можете потереть расческу о свой свитер или обо что-то пушистое, но делайте это как можно дольше, чтобы как следует ее зарядить.

Некоторые ученики копируют движения Келли, другие трут расчески о рубашки и меняют руку, когда первая устает. Три, четыре.

– Та-да! – восклицает молодая женщина и постукивает расческой по лампочке. С тихим шипением внутри лампочки начинают танцевать маленькие огоньки, которые вскоре гаснут, точно крошечные самодельные светлячки. Пять, шесть.

Ученики подносят расчески к лампочкам и ахают, когда в комнате начинает вспыхивать и подрагивать все больше огоньков. Семь, восемь.

Девять.

Девять лампочек, в которых сидят странные маленькие светлячки.

– Так же работает и обычное электричество, но, понятное дело, с большей мощностью. В противном случае, чтобы посмотреть получасовой эпизод любимого шоу, вам придется расчесаться тысячу раз.

Никаких девяток

Только не девять

Не надо девяти.

Девочка по имени Сандра странно смотрит на меня.

– Всякий раз, когда вы расчесываете сухие волосы или надеваете носки и шаркаете ногами по пушистому ковру, вы создаете так называемое статическое электричество. Помните электроны, о которых мы говорили в прошлый раз? Один из способов перемещения электронов из одного места в другое – это…

НИКАКИХ

ДЕВЯТОК!

Учительский стол дребезжит, как будто кто-то с силой ударяет его ножками об пол.

Никаких девяток

Никогда никаких девяток

Нет девяткам

ДЕВЯТКАМ НЕТ

ДЕВЯТКИ

НИКАКИХ ДЕВЯТОК!

Лампочка на столе молодой женщины неожиданно взрывается.

В то же мгновение луч фонарика падает на лицо женщины, свисающей вниз головой с потолка. Тарквиний с открытым ртом отпрыгивает назад.

Раздаются удивленные вздохи и испуганные крики. Кто-то включает свет.

Оказывается, выключателем щелкнула Келли. Она смотрит на бесформенную лампу на своем столе: на необъяснимым образом разбитое стекло, на пленку, все еще обмотанную вокруг того, что осталось.

Несмотря на то что в кабинете тепло, мальчик с татуировками побледнел и дрожит, изо всех сил пытаясь плотнее закутаться в рубашку. Свечение вокруг него становится заметнее, а спрятанные под одеждой татуировки пульсируют. От них будто исходит тень, которая скользит по груди и шее мальчика.

– Как… как… – заикается молодая учительница, но затем вспоминает о море растерянных лиц перед ней. Она тут же спешит проверить испорченную лампочку и, кажется, испытывает облегчение оттого, что большая часть осколков осталась под лентой. – Вот почему вам запрещено проводить подобные эксперименты дома без присмотра родителей, – заканчивает она. Келли изо всех сил старается этого не показывать, но все равно заметно, что произошедшее повергло ее в ужас.

Тарк, уже не такой бледный, перестал дрожать, но тоже заметно нервничает. От странной тени, которая пыталась окутать его, не осталось и следа.

– На этом эксперимент окончен! Кто может сказать мне, в чем разница между положительно заряженным атомом и отрицательно заряженной частицей? Брайан?

Урок продолжается до тех пор, пока звонок не звенит снова, и дети, горя желанием поскорее вернуться домой, не выбегают из класса.

– Я хочу, чтобы вы вышли через заднюю дверь! – кричит молодая женщина. – На случай, если на полу все же оказались осколки!

– Прости, – говорит она мальчику, после того как большинство учеников покинули класс. – Понятия не имею, как это произошло.

Рюкзак Тарка упал со стола, и часть его содержимого вывалилась наружу, а именно: одна папка, три книги и два остро заточенных карандаша. Келли наклоняется, чтобы собрать то, что оказалось на полу.

– О, они хороши, Тарк! – Она поднимает открытую папку, на страницах которой оказались наброски пейзажей, животных, людей.

Мальчик спешит забрать свои вещи.

– Спасибо, – говорит он скорее смущенно, чем сердито, и засовывает папку обратно в рюкзак. – Мне пора идти, Келли. Психотерапевту не терпится проверить, соответствую ли я минимальным требованиям сумасшедшего.

– Прекрати, – одергивает его кузина с твердостью, которую часто проявляет по отношению к своим воспитанникам. – С головой у тебя все в порядке, так что не называй себя сумасшедшим.

Тарк улыбается ей. В уголках его глаз мелькает что-то необычное, что-то, о чем он, кажется, и сам не подозревает.

– Иногда мне хочется в это верить, Келли. Но моя мать безумна, а я в своей жизни повидал столько странного дерьма, что, без сомнения, пойду по ее стопам. – Он снова поднимает взгляд к потолку, но там уже никого нет. – Не думаю, что твои попытки погрузить меня в здравомыслие массового сознания сработают, но все равно спасибо.

– Тарк!

Но мальчик уже выходит из комнаты, подняв на прощание руку.

Келли со вздохом опускается на стул. Она поднимает разбитую лампочку и вертит ее в руках. Стекло внутри, без сомнений, разбито, как будто по нему ударили молотком. Благодаря пленке часть осколков все еще удерживается на месте.

– Что же с тобой случилось? – удивленно шепчет девушка и поднимает лампу, чтобы получше ее рассмотреть. На поверхности уцелевших осколков виднеется отражение, крошечное и расфокусированное.

Она смотрит на него еще некоторое время, пока рядом не появляется кто-то еще.

Ахнув, молодая учительница резко оборачивается.

– Мисс Старр?

Это девочка по имени Сандра. Сердце молодой учительницы учащенно бьется.

– Сандра! Ты меня напугала…

– Ей очень жаль, – искренне говорит девочка.

– Кому?

– Девушке, которая разбила лампочку. Я знаю, она сожалеет. Все потому, что вы принесли девять штук, а ей очень, очень не нравится это число.

Келли пристально смотрит на Сандру.

– И все же она мне нравится больше, чем другая леди.

– Другая леди?

– Леди со странным лицом. Та, что с мистером Тарквинием. Она меня пугает.

Девочка выскакивает из кабинета, оставляя молодую женщину смотреть ей вслед. На ее лице я вижу отразившийся ужас.

Раздается треск. Что-то застряло под ножкой стола. Это листок бумаги из папки мальчика с татуировками.

Келли трясущимися руками поднимает его. В отличие от других рисунков этот представляет собой множество неровных петель и спиралей. Грубый портрет женщины в черном одеянии и белой маске, с длинными темными волосами, что прикрывают половину лица.

4. Черное и белое

Психотерапевта зовут Мелинда Дж. Кресуэлл. Это имя написано на маленькой золотой табличке на двери, а под ним – «Психотерапевт». За дверью находится комната с двумя креслами, двумя подставками для ног, диваном и длинным столом, заваленным папками. Два окна выходят на оживленную улицу. На стене висят три сертификата в рамках, а в углу – одно лиственное растение.

Мальчик с татуировками входит в кабинет с таким видом, словно ожидает, что на него набросятся и сожрут. Он смотрит на большую картину летнего луга так, будто среди нарисованных сорняков его поджидает дикий зверь.

Мелинда Кресуэлл меньше, чем кажется. У нее седеющие вьющиеся волосы и похожий на бутон розы рот. Она наливает чай в две маленькие одноцветные чашки. Психотерапевт не использует бамбуковые венчики или лопатки, и поэтому пар, поднимающийся от полученной смеси, не слишком терпкий.

Наконец, она улыбается мальчику:

– Привет, Тарквиний. Как дела в школе?

Мальчик не отвечает. Он опускается в кресло, женщина садится напротив, предлагая чашку и тарелку с маленькими круглыми печеньями, которые Тарк принимает без особого энтузиазма. Я начинаю считать книги, которые заполняют многочисленные полки, что тянутся от одной стены до другой за спиной психотерапевта.

– Я только что разговаривала с твоим отцом, – сообщает мисс Кресуэлл. – Я понимаю, что после переезда тебе трудно привыкнуть к Эпплгейту. Хочешь поговорить об этом?

Мальчик шумно дует на свой чай и делает маленький глоток. Затем отставляет чашку в сторону.

– Давайте перейдем сразу к делу.

– Что ты имеешь в виду?

– Мой отец заплатил вам деньги, чтобы усадить меня в это кресло… вероятно, даже переплатил, поскольку любую проблему он решает тем, что швыряет ей в лицо деньги до тех пор, пока она не задохнется от налогов. Я почти уверен, что у вас есть все мои данные – рост, вес, цвет глаз, аллергии, мои любимые хлопья на завтрак. Вы знаете, что мы из северного штата Мэн, который является самой холодной частью Соединенных Штатов, кроме, конечно же, Аляски. В Мэне настолько морозно, что, как по мне, следует запретить всем, кроме йети и хоббитов, жить там.

И вот теперь мы в Эпплгейте, где солнце не отлынивает от своей работы, но люди здесь такие… Черт, дружелюбные. Я и два шага не могу сделать, чтобы кто-нибудь не спросил, как у меня дела, или как меня зовут, или почему в такую погоду я ношу теплую одежду. Как будто правительство обязывает всех представляться друг другу, как общество дружелюбных соседей – растлителей малолетних.

Мы здесь, потому что папе подвернулась более привлекательная и высокооплачиваемая работа… И он ведет себя так, будто он единственный инвестиционный банкир на севере. К тому же так мы можем быть ближе к моей сумасшедшей матери, которая время от времени показывает любовь к единственному сыну тем, что пытается его задушить. Так что да, я в восторге от перспективы оказаться неподалеку от нее, чтобы предоставить ей возможность закончить начатое. И ошеломляющий вывод, к которому вы пришли, заключается в том, что я переживаю «трудности с адаптацией после переезда в Эпплгейт»? Серьезно, Шерлок?

Женщина спокойно ждет, пока Тарк закончит свою речь, и только потом спрашивает:

– Ты ненавидишь свою мать, Тарквиний?

Когда мальчик снова смотрит на нее, выражение его лица уже не такое гневное.

– Нет. Я никогда не испытывал к ней ненависти.

– Ты боишься того, что она может с тобой сделать?

– Только потому, что это кажется заразным. – Пауза. – Я убил человека, знаете ли.

Несмотря на подобное признание, голос психотерапевта звучит спокойно и невозмутимо, когда она спрашивает:

– Кого ты убил?

– Одного мальчика в школе.

– Он был твоим другом?

– Только если я из тех мазохистов, которым нравится, когда их избивают «друзья».

– Твой отец рассказал мне, что происшествие в прежней школе расследовала полиция. Они пришли к выводу, что ты невиновен.

– И все же я виноват в том, что он мертв. – Тарк ерзает на месте. – Я действительно не хочу об этом говорить.

– Все в порядке. Я не хочу, чтобы ты говорил о том, что причиняет тебе дискомфорт. Как насчет того, чтобы рассказать мне о своих родственниках из Эпплгейта?

– Вы имеете в виду Келли? Она замечательная. Она и тетя Линда – самые здравомыслящие и приятные люди, которых я знаю. Это еще одна причина, по которой папа решил переехать именно сюда.

– Я слышала, Келли работает ассистентом учителя в начальной школе Перри Хиллз.

– Эта работа ей подходит. Она любит детей. Примерно три раза в год Келли и тетя Линда приезжали к нам в Мэн, несмотря на то что там так холодно, что можно отморозить пальцы на ногах. Однако Келли никогда не жаловалась. Для людей, которые живут в нескольких сотнях миль друг от друга, мы всегда были близки. Она как старшая сестра, которой у меня никогда не было. Келли всегда заботилась обо мне.

– Как именно?

– Прежде всего, она всегда вытаскивает меня из неприятностей.

– А ты часто попадаешь в неприятности?

– У меня к этому талант. Когда мне было шесть, я решил съесть цветные карандаши. Хотел посмотреть… эм, выйдут ли они другого цвета. Неудача только придала мне решимости, а Келли заставила меня их стошнить, чтобы избежать отравления. В другой раз я чуть не отрубил себе палец, когда готовил ужин, а она отвезла меня в больницу, прежде чем у меня начался приступ паники. Мелочи вроде этих, – вспоминая, Тарк улыбался. – Я смеялся, что Келли родилась старой, а она отвечала, что кому-то из нас нужно быть взрослым, и это вряд ли буду я. Я всегда был глупым ребенком. Наверное, таким и остался.

Мальчик снова замолкает. Женщина замечает внезапную перемену в его поведении.

– В последнее время ты обращался к ней за помощью?

– Нет… в последнее время нет. Я решил этого не делать.

– А почему?

Он снова колеблется и переводит взгляд на картину. Я считаю. Девяносто восемь. Девяносто девять. Сто.

– Потому что она мне просто не поверит.

Но кузина Тарка готова поверить во многое.

– Они же дети, Келли, – возражает ее подруга, которая почти на шесть лет старше. У нее короткие черные волосы и круглое лицо. Они готовятся уходить, в коридорах пусто, поскольку ученики высыпали из школы несколько часов назад. – Конечно, они скажут, что видели мертвецов. Разве ты не смотрела фильм?

Ассистентке учителя совсем не до смеха.

– Я серьезно, Джен. Происходит что-то странное.

– Сандра и у меня училась, помнишь? Она всегда была немного замкнутой. Думаю, у нее все еще имеются воображаемые друзья. Такие, как Сандра, есть в каждом классе.

– Нет. То есть да, она необычная, но я имела в виду Тарквиния.

– Твой кузен Хэллоуэй? О котором говорят, что у него все руки в татуировках? Бедный ребенок. У него же мать сумасшедшая? Без обид, – быстро добавляет Джен, но Келли качает головой.

– Я не встречалась с тетей Йоко. Дядя Дуг сказал, что это нельзя считать жестоким обращением, но не объяснил почему. Они не любят об этом говорить, а мама всегда считала, что не нужно настаивать.

– Понятное дело, что он так скажет. У парня и без того непростая жизнь, чтобы еще афишировать на всю школу, что у его мамы не все в порядке с головой. Ты их видела? Татуировки? Он всегда носит просторные рубашки, так что я не смогла их толком рассмотреть. Хотя не могу винить его за то, что он хочет их скрыть.

– Несколько раз, но всегда случайно. Прямо над его запястьями нарисованы небольшие круги со странными надписями. Я… при взгляде на них у меня мурашки бегут по коже. Знаешь же выражение о том, как волосы встают дыбом на затылке? Я чувствую это каждый раз, когда вижу татуировки Тарка, хотя не понимаю почему. У меня складывается впечатление, что за ними кроется гораздо большее, чем кажется.

– Ты не пыталась расспросить о них мистера Хэллоуэя?

– С чего мне вообще начать? «Если вы не возражаете, дядя Дуг, я хотела бы узнать, сколько именно татуировок тетя Йоко сделала Тарквинию во время своего припадка». О, неважно, эти рисунки просто пугают меня до чертиков.

– Думаю, ты слишком беспокоишься о чужих проблемах, будь то семья или нет. Знаешь, какое решение я предлагаю? Найди себе парня. Я знаю одного симпатягу, который на пару лет старше тебя. Его зовут Эверетт. Работает на полставки в спортзале, планирует стать специалистом по ракетостроению. Учится на направлении «аэрокосмическая инженерия». В нем есть что-то от Джейка Джилленхола…

Келли морщится:

– Я серьезно, Джен. Мне это не нравится.

– Мне тоже, но мы не выбираем детей, которых приходится учить. Несмотря ни на что, мы все равно должны любить свою работу. Будь это иначе, мне не пришлось бы читать сочинения, которые звучат примерно так: «Легенда о Сонной Лощине начинается с того, что Джонни Депп приезжает в странный город и за ним гонится какой-то парень без головы».

Женщины смеются.

– Мне нужно идти, – вздыхает Джен. – Я уже опаздываю. Джексон работает до восьми, так что мне нужно забрать Шона из детского сада. Даже не представляю, как они будут справляться без меня.

– Так ты действительно собираешься поступить на программу по изучению культуры?

– Конечно! – радостно улыбается подруга. – Практически месяц во Франции, все расходы оплачены… Как это может не понравиться? Ну, вообще-то оплачено большинство расходов. Не думаю, что походы по магазинам можно приравнять к исследованиям. Джексон не в восторге оттого, что меня не будет здесь летом, но он согласен, что я не могу упустить такой шанс. Тебя ведь тоже приняли?

– Да, но я еще не определилась со страной. Испания, Австралия, Индия… Все это звучит заманчиво. Я чувствую себя немного виноватой из-за того, что уезжаю до окончания учебного года.

– Ну, не то чтобы ассистент учителя такая уж роскошная и хорошо оплачиваемая должность. Фелиция Донахью все равно возвращается через две недели, так что на тебя не взвалят никаких срочных дел. Подумай о том, чтобы поехать со мной во Францию. Только представь – сидишь с чашечкой кофе «нуазет» в шикарном маленьком кафе, группа симпатичных французов поет тебе серенады, а меня обслуживает очаровательный официант, подозрительно похожий на Жана Рено…

– Хорошо, хорошо, я подумаю. А теперь перестань мечтать о мужчинах неподобающего возраста и убирайся отсюда! Не заставляй Шона ждать, – прогоняет Келли подругу, которая уходит, помахав ей на прощание.

Только когда Джен, наконец, скрывается из виду, ассистентка учителя тяжело вздыхает.

Именно тогда она замечает у качелей Сандру, которая что-то напевает себе под нос.

– И почему же ты думаешь, что она не поверит?

– Иногда я и сам себе не верю, – фыркает мальчик.

– Не хочешь рассказать мне об этом? – спрашивает психотерапевт.

Мальчик бросает на нее подозрительный взгляд. (Сто двенадцать, сто тринадцать.)

– И что тогда помешает вам отправить меня в сумасшедший дом? – защищается он.

– Я приму это как то, во что веришь ты, – отвечает женщина. – А если ты боишься, что я расскажу об этом кому-нибудь еще, то не стоит. Все, что ты говоришь в этой комнате, строго конфиденциально. Даже твой отец не узнает. Единственная причина, по которой я могу разглашать полученную информацию, – это если у меня появится основание полагать, что ты представляешь опасность для себя или для общества, а я считаю, что это не так.

Мальчик обдумывает ее слова несколько минут, а затем смеется, хотя в сказанном нет ничего смешного.

– Иногда, когда я смотрю в зеркало, я вижу странную даму.

К ее чести, женщина даже бровью не ведет.

– В черном платье и в маске. Она лишь смотрит на меня, и не с любовью, а скорее, желая убить. У меня такое чувство, что она чего-то ждет, но не знаю, чего именно. Она появляется там, где я меньше всего ожидаю… обычно в зеркалах. К сожалению, она очень любит в них смотреться. Если это делает из меня сумасшедшего, тогда вам лучше приготовить смирительную рубашку, потому что это правда.

– Понимаю. – Голос женщины не меняется, когда она снова берет в руки чашку чая. – Как давно ты видишь эту даму?

– Не знаю. Наверное, с тех пор, как себя помню. Может, лет с пяти-шести. Иногда я не вижу ее месяцами, но в последнее время, особенно после переезда сюда, она появляется почти каждый день. Это… у вас когда-нибудь возникало ощущение, что за вами наблюдают, но вы знаете, что смотрят не глазами?

От такого описания бесстрастность психотерапевта дает трещину.

– И ты никогда никому об этом не рассказывал?

– У папы есть смутное представление о том, что меня беспокоит, но он мне не верит. Никогда не верил. Он полагает, что я все выдумываю. Честно говоря, с ним трудно о чем-либо говорить. – Тарк мрачнеет.

(Сто двадцать восемь, сто двадцать девять.)

– Кто-нибудь еще ее видел?

– Не знаю. Не думаю.

– А как насчет Келли?

– Иногда она странно смотрит на меня, будто понимает, что что-то не так. Но она ничего не говорит, и это к лучшему, ведь я все равно не хочу ее вмешивать в то, что происходит. Что бы это ни было.

– Привет, Сандра, – говорит ассистентка учителя.

Девочка улыбается ей, но не отвечает. Келли устраивается на соседних качелях.

– Я хотела узнать о женщине, о которой ты мне рассказывала. О женщине, что стояла за спиной Тарквиния.

– О, об этой женщине, – произносит девочка и перестает раскачиваться. – О даме в забавной маске.

– В маске?

– Сначала я подумала, что это лицо, но там дырки вместо глаз.

– Почему она тебе не нравится?

– Потому что она в тюрьме и пытается выбраться.

Для молодой учительницы в словах девочки нет смысла, поэтому она пытается снова:

– Когда ты впервые увидела эту женщину?

– Когда мистер Тарквиний пришел в класс. Она, кстати, ему тоже не нравится.

– Почему?

– Она хочет навредить мистеру Тарквинию. Хочет навредить мне. Навредить всем. Но у нее не получается, ведь она все еще в тюрьме.

– Сандра, – начинает молодая женщина, но делает паузу в попытке сформулировать вопрос правильно. – Сандра, где находится эта тюрьма?

Девочка смотрит на нее ярко-зелеными глазами.

– Мистер Тарквиний, – отвечает она. – Мистер Тарквиний и есть тюрьма.

– Давай немного поговорим о том времени, когда ты был моложе, Тарквиний, – говорит психотерапевт. – Что ты помнишь о своем детстве?

– Немного. Хотя папа часто рассказывал мне о том времени, когда я был маленьким. Например, однажды я чуть не свалился в канализационный люк, а еще у меня была собака по кличке Скраффи. Но я ничего не помню, как будто все это происходило с кем-то другим, а не со мной. Это странно, ведь я должен был запомнить хотя бы собаку.

– Какое самое раннее воспоминание приходит тебе на ум?

Еще одна пауза.

– Мама, – произносит Тарк тихо и смущенно. – Помню, как она пела мне перед сном.

– Колыбельную?

– Я не знаю названия песни. – Мальчик напевает, и мелодия получается странной, навязчивой.

Сто сорок три, сто сорок четыре.

– Боюсь, эта песня мне не знакома, – признается мисс Кресуэлл, которая специализируется на уходе за детьми и знает наизусть ровно сто тридцать колыбельных.

– Это первое, что я помню, – повторяет Тарк. – А потом моей маме пришлось… Что ж, она слетела с катушек, уж простите за формулировку. Папа определил ее в лечебницу Ремни. И вскоре после того, как ее забрали, я начал видеть эту… это.

– Понимаю, – отзывается психотерапевт. Хотя это тоже ложь; на самом деле она ничего не понимает.

– Ваш сын – весьма сообразительный мальчик, – говорит она его отцу, когда сеанс заканчивается. Тарк листает небольшую стопку журналов, в то время как Дуг и мисс Кресуэлл тихо переговариваются за дверью. – Намного умнее среднестатистического подростка своего возраста, но свою сообразительность он склонен выражать с помощью сарказма и насмешки. Это лучше, чем другие известные мне формы бунта, но все же мне не хотелось бы это поощрять. Он также страдает от очень глубокого психоза, напоминающего посттравматическое стрессовое расстройство.

– Это из-за смерти Маккинли? – обеспокоенно спрашивает отец.

– Маловероятно. Его галлюцинации не имеют ничего общего с воспоминаниями о случившемся, что озадачивает. Полагаю, это может быть связано с чувством покинутости, которое появилось из-за ухода его матери. Хотя даже в данном случае симптомы довольно своеобразны. Насколько я могу судить, он не проявляет признаков агрессии.

– С ним все будет в порядке? – спрашивает Дуг.

– Мне не хочется назначать сильные антидепрессанты в столь юном возрасте. Я предлагаю пройти еще несколько сеансов, чтобы я могла отследить прогресс и сообщить вам о любых изменениях. Рекомендую не подвергать его еще большему стрессу, он и так напряжен.

– Через час мы собираемся навестить его мать.

Психотерапевт хмурится.

– Не уверена, что на данном этапе это пойдет ему на пользу, мистер Хэллоуэй. Особенно учитывая, что в прошлый раз…

– Его мать спрашивала о нем, – настаивает Дуг. – И что бы Тарк ни говорил, я знаю – он скучает по ней и хочет ее увидеть. На этот раз мы приняли все меры предосторожности. Ничего не случится.

Психотерапевт, похоже, сомневается, но отец настроен решительно. Мальчик, отложив журналы, смотрит в висящее на стене зеркало.

– А другая женщина, о которой ты говорила?

– Она, в отличие от леди в черном, носит белое, пусть и очень грязное, но это не ее вина.

– Она тоже стояла за спиной Тарквиния?

– Нет. Ей нравится свисать с потолка вниз головой.

По спине Келли побежали мурашки.

– Откуда ты все это знаешь, Сандра?

– Не знаю, – ответила девочка. – Я просто вижу их, а потом мне все становится ясно.

– Почему ей не нравится цифра девять?

– Давным-давно у нее было десять вещей, но потом она потеряла одну из них. Это причинило ей много боли, о которой она не любит вспоминать.

– Почему ей нравится стоять на потолке?

– Иногда она стоит так же, как мы, но и к потолкам тоже привыкла. Кто-то причинил ей сильную боль и опустил в какое-то темное и вонючее место, похожее на большую яму. Вниз головой. Так она и умерла, так что теперь видит все вверх ногами.

– Не понимаю.

Девочка поворачивается на своих качелях, хватается обеими руками за бортики и наклоняется назад так, что ее волосы касаются земли. После этого она, не разгибаясь, смотрит на ассистентку учителя.

– Вот так, – объясняет Сандра. – Она умерла, глядя на все вот так.

Наконец, когда отец и мальчик уходят, психотерапевт уединяется в своем кабинете со ста шестьюдесятью тремя книгами на полках. Она берет в руки небольшое устройство, которое использует для записи разговоров с пациентами, и нажимает несколько кнопок.

– Мама, – доносится из устройства низкий и мелодичный голос мальчика. – Помню, как она пела мне перед сном.

– Колыбельную? – слышит женщина свой собственный голос.

– Я не знаю названия песни. – Мальчик напевает.

На пленке что-то еще начинает гудеть.

Психотерапевт ахает и быстро выключает магнитофон. Какое-то время она колеблется, собираясь с духом, но затем снова включает запись. Мальчик продолжает напевать, но на этот раз никаких других звуков не слышно.

Мелинда Кресуэлл, психотерапевт, с растущим беспокойством оглядывает пустую комнату, но к тому моменту я уже давно ушла.

5. Сумасшедшая

Мальчик и его отец заходят в кукольный домик. Его стены, полы и двери выкрашены в белый цвет, потолок выкрашен в белый цвет, окна выкрашены в белый цвет, и занавески тоже белые.

Здесь есть два вида кукол. Первые одеты в белые сорочки и брюки. Они спешат по коридорам, толкая белые тележки, держа белые полотенца, стопки белой бумаги или белые подносы. От них исходит напускная веселость, хотя все они прекрасно знают, что в этих залах мало чему можно улыбнуться.

А еще здесь обитают сломанные куклы. Их, пускающих слюни, возят в инвалидных колясках и кормят из пластиковых тарелок. Иногда их, сопротивляющихся и кричащих, уводят в белые комнаты и укладывают на белые кровати. Чтобы успокоить, им в руки втыкают иголки, но по-настоящему вылечить их так и не удается. Сломанные куклы плачут, смеются, кричат и поют и часто звучат гораздо живее, чем Белые Сорочки.

Мальчик и его отец следуют за одним из Белых Сорочек по длинному коридору, где живет множество сломанных кукол. Одна кукла постоянно бьется головой о стену, пока другая Белая Сорочка не приходит, чтобы увести ее. Кукла мужского пола испачкалась: струйка стекает по ноге, но он, ничего не замечая, мяукает и проводит согнутой рукой по голове.

Еще одна сломанная кукла выходит из комнаты и, указывая тонким пальцем на что-то позади Тарка, кричит:

– Я проклинаю тебя! Я проклинаю тебя, мерзкое отродье! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, я отрекаюсь от тебя! Изыди, нечистый дух, изыди, изыди, изыди!

Сорочка хватает ее за руку, но она отталкивает его и продолжает изрыгать проклятия в пустоту. Прибывают другие, семеро, чтобы усмирить маленькую женщину, которая отчаянно сопротивляется, как обезумевший тигр, из последних сил пытающийся совершить последнюю атаку.

– Я отрекаюсь от тебя! – вопит она. – Ибо я – Меч Божий, и я приказываю тебе уйти, демон, изыди, изыди, изыдиизыдиизыди!

Ее утаскивают в другую комнату, но крики не утихают.

Тарк встревожен, как и его отец, хотя тот пытается это скрыть.

– Извините, – говорит им Белая Сорочка. – Это Вильма. Последние несколько недель она вела себя тихо. Не знаю, что на нее сегодня нашло.

– Что с ней? – спрашивает Дуг.

– Она считает себя архангелом Гавриилом.

– С кем она разговаривала? – Но Сорочка только пожимает плечами, потому что в их обязанности входит помогать, а не знать.

Комната, которую они ищут, находится в конце коридора, в дальнем левом углу.

– Как вы и просили, мы установили в ее комнате японские раздвижные двери, – сообщает Сорочка. – Кажется, ей это нравится, потому что с тех пор она стала значительно спокойнее, утверждая, что двери напоминают ей о доме. – Мужчина делает паузу и бросает многозначительный взгляд на мальчика с татуировками. – Она принимает большую дозу лекарств, но я все же не уверен, что ей стоит тебя видеть. Тебе придется подождать за ширмой, пока мы не убедимся, что она не отреагирует так же бурно, как в прошлый раз.

Тарк неохотно кивает. Дуг сжимает его руку. Сорочка тихо стучит в дверь.

– Смотрите, кто пришел вас навестить, миссис Хэллоуэй.

Внутри в белом шезлонге сидит женщина. Она красива: далека от старости, но уже немолода, о чем свидетельствуют седые пряди в ее длинных черных волосах. Взгляд карих глаз расфокусирован. Комнату разделяет деревянная ширма-седзи, которая скрывает от женщины посетителей. Но эта комната разнится от всех остальных в здании не только ширмой.

В отличие от людей снаружи, куклы, заполняющие эту комнату, настоящие. Они стоят рядами на деревянных подставках вдоль каждой стены. Рядом с кроватью женщины расположена большая платформа с плотным красным покрытием. На ней аккуратно расставлены куклы, изображающие японскую императорскую семью и их двор, который правит целой компанией подданных.

Куклы, расставленные вдоль стен, отличаются по внешнему виду. Императорские статуэтки небольшие и имеют треугольную форму. Куклы вдоль стен – ичимацу, их лица тщательно проработаны и могли бы сойти за настоящих детей, если бы не их наигранная неподвижность. Несмотря на эти различия, кожа у всех кукол молочно-фарфоровая. Все они обладатели бесцветных глаз, одеты в тяжелые халаты и кимоно, а в волосы вплетены разноцветные украшения. Они смотрят на посетителей ничего не выражающими лицами, погруженные в молчание, которое обычно наступает перед вынесением приговора.

– Кто это? – спрашивает женщина. Она улыбается искренне, но говорит медленно, с неестественной вялостью.

(Одна кукла, две, три.)

– Йоко?

По кивку Сорочки отец входит в комнату. Он отодвигает часть седзи в сторону, чтобы опуститься перед женщиной на колени. Мужчина привык к присутствию этих кукол, так что не обращает на них внимания, но Тарку не по себе. Оставшись за ширмой, с беспокойством переводит взгляд с одного неживого личика на другое.

Мужчина берет женщину за руку.

– Это я, Йоко, – мягко произносит он, и в его глазах читаются любовь и беспокойство. – Дуг.

– Дуг, – повторяет женщина и тепло улыбается ему. – Ты так давно не приходил, муж. Я волновалась, что что-то случилось. Это было… Это было… – запинается она, не в силах вспомнить.

(Девятнадцать кукол, двадцать кукол, двадцать одна.)

– Мы будем навещать тебя чаще, – обещает мужчина. – Тарквиний тоже здесь, – добавляет он подчеркнуто медленно, с тревогой наблюдая за выражением лица жены в попытке выявить любые признаки беспокойства.

Мальчик, стоящий за ширмой, ждет, расправив плечи. Со своего места он видит лишь склонившуюся тень матери.

– Тарквиний здесь? – уточняет Йоко, на этот раз более оживленно. – Где он?

– Привет, мам, – говорит Тарк.

Его низкий голос дрожит от сдерживаемых эмоций. Обычная насмешливость исчезла, от сарказма не осталось и следа. В данный момент Тарквиний Хэллоуэй – пятнадцатилетний мальчик, который, несмотря на все, что ему пришлось пережить, все еще скучает по матери. Несмотря на всю боль, которую он испытал, этот почти взрослый ребенок еще умеет прощать.

– Тарквиний? Где ты? – Женщина поворачивает голову, пытаясь встать.

– Он здесь, Йоко, – заверяет Дуг. – Но врачи говорят, что ты не сможешь увидеть его сегодня.

(Сорок одна кукла, сорок две куклы, сорок три.)

– Я причинила ему боль? – В голосе матери слышится ужас. – Я снова причинила ему боль? Мне так жаль, Тарквиний, мне так жаль!

Потрясенная, она начинает всхлипывать. Дуг обнимает ее. Тарк беспомощно наблюдает за их тенями.

– Это был единственный выход, – шепчет сломленная женщина. – Я не знала, что еще сделать. У меня не было выбора. Я не могла ее отпустить. Разве вы не понимаете? Я не могла ее отпустить!

Белая Сорочка делает шаг вперед, но Йоко приходит в себя и прекращает бессвязное бормотание. Внезапная напряженность, которая окутывала ее густым туманом, исчезла. Теперь уже чопорная и изящная, она выпрямляется, хотя ее руки непроизвольно сжимаются, будто рвут в клочья невидимую бумагу. (Шестьдесят кукол, шестьдесят одна, шестьдесят две.)

– Было очень мило с твоей стороны навестить меня, Дуг, – говорит она спокойно, без следа прежней истерики. – Я так давно не покидала этих стен, что почти забыла, как там, снаружи.

– Да, – произносит мужчина, не зная, что ответить.

– Я бы хотела вернуться в Японию, – сообщает Йоко Хэллоуэй, и ее голос будто бы доносится откуда-то издалека. – Прошло столько лет с тех пор, как я была в Токио. Я скучаю по ханами^[4] весной. Ты помнишь, Дуг? Сколько раз мы разбивали лагерь под деревьями и до самой темноты наблюдали за цветением сакуры. Как давно это было?

– Прошло семнадцать лет с тех пор, как мы окончили Токийский университет, Йоко, – сдавленно отвечает мужчина.

– Неужели так много времени прошло? Как странно. Я помню все так отчетливо, словно это было всего неделю назад. Я так хорошо помню ханами. – Она смеется. – Нам пришлось заглянуть в шесть разных магазинов, чтобы найти юката^[5] твоего размера.

– Ты всегда настаивала, чтобы мы соблюдали традиции, – говорит Дуг, улыбаясь воспоминаниям.

(Восемьдесят пять кукол, восемьдесят шесть, восемьдесят семь.)

– Для ханами следует одеваться соответствующим образом. – Она сжимает его руку. – Традиционный способ наблюдения за цветением самый лучший. Цветы сакуры увядают так же быстро, как и распускаются, поэтому, чтобы полюбоваться их красотой, нужно приходить в надлежащей одежде и с надлежащим настроем. Великий писатель Мотодзиро-сан лучше остальных высказался об этом: «Sakura no ki no shita ni wa shitai ga umatte iru».

Мертвые тела лежат под деревом вишни.

Женщина резко поворачивает голову и смотрит на меня так, словно я произнесла эти слова вслух. Выпучив глаза, она становится белой как полотно.

– Кто здесь? – шепчет Йоко, с каждой секундой становясь все более взвинченной.

Мужчина пытается снова взять жену за руку, но она вырывается.

– Кто здесь? – Она вскакивает со стула и начинает приближаться ко мне. Непонятно откуда взявшийся гнев сочится из каждой клеточки ее тела. – Здесь кто-то есть! Ты! Кто ты? – Ее голос становится громче, пока не срывается на крик.

– Кто ты?

Белая Сорочка бросается вперед, намереваясь при необходимости удержать ее, но в женщине все еще осталась сила. Сорочка терпит поражение, потому что полагается на наркотики, которые затуманивают сознание пациентки. Но Йоко отталкивает его, сильнее, чем вообще возможно, учитывая ее маленькую комплекцию, и Белая Сорочка врезается в ширму-седзи. Та падает и открывает взору стоящего за ней мальчика с татуировками, ошеломленного и потрясенного яростью матери.

При виде сына женщина начинает кричать.

Это воющая симфония потери, страха и безумия. С горящими глазами она бросается к сыну. Ее руки скрючены, а красивое бледное лицо превращается в злобную гримасу.

– Ты! – вопит она. – Я не позволю тебе сбежать! Ты его не получишь! Я не позволю! Лучше я убью его первой! Я убью его!

В то же время я наблюдаю, как из-за спины пораженного мальчика выплывает тень – та самая тьма, которую я видела в классе. Хотя в этот раз ее форма кажется более отчетливой. Что-то вырастает из спины мальчика, что-то со страшными, горящими глазами. Хотя это и не совсем глаза, спрятанные за бескровной, разлагающейся маской, которая скрывает лицо.

Наши взгляды встречаются.

Женщина все еще кричит, изрыгая проклятия в лицо ошеломленному сыну. Отбивается от мужа, который пытается ее удержать.

– Отойди от него! Я никогда тебя не выпущу! Лучше я убью его первой! Я убью его, я убью его, убью!

Женщина останавливается, чтобы перейти на сутры. Она произносит их нараспев с головокружительной скоростью на языке, который должен быть мне знаком, языке, который потрескивает в воздухе, становится неприятно горячим от жара ее слов.

Дверь распахивается, и в комнату вбегают еще несколько Белых Сорочек. С деловитой точностью они окружают женщину, и ее пение прерывается. Йоко дерется и царапается, сбрасывая кукол с полок, но Сорочкам удается удержать женщину достаточно долго, чтобы воткнуть в ее руку большую иглу. Ее сопротивление ослабевает, и наконец Йоко опускает голову и в изнеможении оседает на грудь Белой Сорочки.

– Извините, – говорят мальчику и его отцу. – Она хорошо реагировала на «Лоразепам»^[6]. Не могу точно сказать, что вызвало эту вспышку.

– Все в порядке, – отвечает Дуг.

Тарк молчит, хотя он такой же бледный, как и лица кукол, что его окружают. Темный туман рассеялся.

– Мне так жаль, что вам пришлось это увидеть. Но я думаю, будет лучше закончить визит и дать ей отдохнуть.

Мужчина кивает и осторожно выводит сына из комнаты.

Сделав последнее усилие, женщина открывает глаза. Она поднимает голову и смотрит прямо на меня поверх окруживших ее Сорочек. В ее глазах отражается отчаяние, но также и внезапное осознание того, зачем я здесь, в этой комнате со ста восемью куклами.

– Мне так жаль, – умоляюще шепчет она. – Пожалуйста. Пожалуйста, защити его. Пожалуйста… – Слова обрываются. Склонив голову, женщина закрывает глаза. Через несколько секунд лекарство начинает действовать, и она засыпает.

Мальчик напуган. Он то и дело оглядывается на отключившуюся мать, которую Сорочки переносят на маленькую кровать.

– Что она имела в виду? – спрашивает Тарквиний, и отец смотрит на него. – Она говорила обо мне? С кем она разговаривала?

– Твоей матери нездоровится, Тарк, – отвечает мужчина. – Пока она в таком состоянии, тебе не стоит принимать ее слова близко к сердцу. Мы просто пришли в неподходящее время.

– Мы всегда приходим в неподходящее время! – отвечает мальчик с яростью в голосе. – Она так сильно меня ненавидит, что не может даже смотреть на меня?

– Тарк… я…

– Забудь об этом. Просто забудь. Я ухожу.

Мальчик протискивается мимо отца и бежит по коридору. Несколько пациентов смеются и подбадривают его, но мальчик не обращает на них внимания.

– Тарквиний! – Мужчина устремляется за сыном.

На ближайшей скамейке сидит женщина. Она опускает газету, которую до этого читала, и смотрит сначала на удаляющихся посетителей, а затем на меня.

– Сумасшедшие, – глубокомысленно замечает она. – Они все сумасшедшие.

После этого она демонстрирует гнилые зубы в улыбке и подмигивает мне.

– Не то что мы, дорогуша, – воркует она. – Совсем не такие, как мы.

6. Убийство

В этом маленьком городке редко что-то случается, поэтому-то убийство застает всех врасплох.

Все начинается с того, что мужчина заходит в многоквартирный дом, из-за которого эта часть улицы выглядит серой. Он останавливается у двери 6А и колотит по косяку так, словно ожидает, что дерево развалится от его силы.

– Эй, Мосс! – рычит он. – Мосс, открой эту гребаную дверь и отдай мне мои деньги, чертов ублюдок!

Если внутри и есть кто-то живой, он не отвечает. Стук становится все яростнее.

– Ну все, гребаный ублюдок! Я хочу, чтобы ты убрался из моего дома! Мне плевать, даже если этой ночью тебе придется спать в канаве!

Мужчина достает связку ключей и вставляет один из них в замок. Он поворачивает дверную ручку и чуть ли не пинком распахивает дверь.

Слухи распространяются: сначала тонкой рябью, пока не перерастают в широкие спирали сплетен.

Первое, о чем сообщают людям, это что в апартаментах «Холли Оукс» найден труп.

Второе, что им говорят, это что лицо убитого раздулось так, будто его очень долго держали под водой. И все же ни на теле, ни вокруг него нет ни капли воды, ничто, кроме внешнего вида жертвы, не указывает на предполагаемый способ расплаты. Вот почему управляющий апартаментами по имени Шамрок, который при первом же взгляде на тело бросился прочь из комнаты, опорожняет содержимое своего желудка прямо на лестничные перила, забрызгав при этом пару, которой не посчастливилось оказаться внизу.

Следом прибывает полиция. Они паркуют свои машины перед зданием, разрывая сиренами тишину, и огораживают территорию желтой лентой.

– Вам туда нельзя, – говорит одна из женщин-полицейских прохожим и любопытным зевакам, в то время как другие полицейские оцепляют место происшествия. – Это место преступления.

Они отказываются давать интервью журналистам.

– Мы не можем разглашать подробности до тех пор, пока расследование не будет проведено.

Некоторые репортеры появляются еще до прибытия полиции.

– Это Синтия Сильвия с шестого канала WTV, – говорит один из репортеров в камеру, и мир наблюдает за происходящим через объектив. Я считаю – число полицейских растет. Я проплываю мимо камеры и заглядываю в кадр, хотя никто этого не заметит. – Пока что известно совсем немногое, хотя полиция считает, что убийство совершено неизвестным лицом или даже группой лиц. Мы сообщим вам, как только узнаем больше…

– Сегодня утром в своей квартире был найден мертвым тридцатипятилетний мужчина. Источники сообщают, что смерть наступила несколько дней назад, хотя полиция пока не обнародовала никакой информации…

– Это первое убийство в Эпплгейте за последние десять лет. О жертве, тридцатипятилетнем Блейке Моссе, известно немного. По словам его соседей, он был одинок и прожил в «Холли Оукс» всего шесть месяцев…

– Купер Уилкс с пятого канала ANTV News ведет прямой репортаж из «Холли Оукс»…

– Это Трейси Палмери, второй канал News. Слово вам, Джефф.

Эти репортеры удивились бы, узнав, что мало какие истории начинаются со смерти. Горе – самая частая отправная точка.

А эта история начинается за сотни миль отсюда, где в маленьком городке Южной Каролины люди молятся за маленькую девочку, которая пропала без вести четыре месяца назад и которая, чего они пока не знают, никогда не вернется домой. Плакаты с ее изображением украшают каждый дюйм деревянных или каменных поверхностей, а ее милая щербатая улыбка очаровывает тех, кто просто бросает на нее беглый взгляд. Ее родители, апатичный бородатый мужчина и завывающая женщина, взявшись за руки, умоляют общественность помочь в поисках, потому что они знают, что со временем их дочь ускользнет от них, исчезнет в архивах новостей и нераскрытых дел.

Здешние отчеты отличаются от отчетов из «Холли Оукс».

«Полицейские из двух округов продолжают поиски одиннадцатилетней Мадлен Линдгрен, которая исчезла в мае. Пропавшую девочку объявили в розыск, и на данный момент на горячую линию поступили тысячи сообщений…»

«Полиция заявляет, что изучает всю информацию, которая поступает на горячую линию, но признает, что на обработку такого количества сообщений потребуется время. Более ста полицейских и волонтеров присоединились к поискам маленькой Мадлен…»

«Если вы обладаете какой-либо информацией, связанной с этим делом, пожалуйста, позвоните по следующим номерам: 242-45…»

Частички произошедшего перемещаются по штатам и городам, оставляя те или иные следы на каждой остановке. Люди оказываются в начале истории без конца, или в середине, которая не начинается и не заканчивается, или же в конце, у которого нет начала. Только двое прочитали эту историю полностью и могут процитировать ее от корки до корки, поскольку присутствовали и на первом акте, и в момент, когда опустили занавес.

Один из них – Мужчина в грязной рубашке, которого люди теперь называют Блейк Мосс.

А другой – я.

И когда в новостях не находится ответов, центральное место занимают сплетни.

Наступает звездный час соседей из «Холли Оукс».

– Я всегда знала, что он был плохим человеком, – заявляет Грета Грюнберг из 6D, хотя она не говорила ничего подобного, пока это не стало фактом. – Шнырял по лестнице, целыми днями не выходил из комнаты. Я всегда думала, что он плохо кончит.

Аннабель Миллер из 5С считает, что на Мосса напало дикое животное, и размышляет, может ли это стать основанием для предъявления иска «Холли Оукс». А тот факт, что дверь была заперта изнутри, а в комнате не было обнаружено никаких следов присутствия животного, ее мало волнует.

Полицейские, более разумные существа, чем соседи, и те сбиты с толку. Но пройдет несколько дней, прежде чем они обнаружат прядь волос, спрятанную под ковром, и месяцы, прежде чем они осознают ее значимость.

Улыбающегося Мужчину не волнуют последние события. Городок Эпплгейт уже кажется ему отвлекающим фактором, так что он занят тем, что планирует свой следующий шаг.

Он паркует белую машину на углу улицы и направляется туда, где собралась толпа (пятьдесят семь человек), зачарованно наблюдающих, как медицинский персонал (четверо) вывозят каталку, на которой лежит что-то большое и громоздкое (одно тело), скрытое от посторонних глаз широким черным одеялом. Многие никогда не были так близко от смерти, которую нельзя списать на старость или болезнь.

Это доставляет им омерзительное удовольствие, поскольку город слишком велик, чтобы знать о мелких извращениях, что царят в деревнях, и в то же время слишком мал, чтобы преступления могли ожесточить дух его жителей. Есть что-то захватывающее в том, чтобы наслаждаться страданиями незнакомцев, так что собравшиеся скрывают свой интерес за озабоченными лицами. Погибший Блейк Мосс не был одним из них, поэтому они не расценивают его уход как подлинную потерю, а скорее смотрят на него как на источник досадного развлечения.

Улыбающийся Мужчина мелькает в толпе, а мертвые дети вынуждены за ним поспевать. Он даже не смотрит на труп мужчины, поскольку не специализируется на такого рода смертях. Его взгляд прикован к девочке, что слушает музыку, сидя на маленькой скамейке парка, расположенного напротив жилого дома.

Улыбающийся Мужчина устраивается на другом конце скамейки, якобы для того, чтобы наблюдать за драмой, разворачивающейся на другой стороне улицы. А когда девочка не видит, он наблюдает за ней.

– Не думаю, что твоя мама хотела бы, чтобы ты на это смотрела, – говорит он по прошествии значительного времени.

Девочка бросает на незнакомца подозрительный взгляд. По ее опыту, немногие взрослые снизойдут до того, чтобы разговаривать с детьми без опаски, как это делает этот мужчина. Она вынимает наушник из уха и заявляет:

– Мама – полицейский. Мы возвращались домой из школы, когда на ее рацию поступил сигнал тревоги. Ей пришлось принять вызов, так как она находилась ближе всех к месту преступления. Мама говорит, что в этом городе не хватает полицейских, поэтому нам всегда приходится приспосабливаться. Она велела мне оставаться в машине, – добавляет девочка, как совершенно незначительную деталь, которую и не стоит повторять. – Но внутри так душно.

– Верно, – отвечает Улыбающийся Мужчина, чей интерес слегка ослабевает, стоит только девочке рассказать, чем занимается ее мать. – Но я не думаю, что ей понравится, что ты разговариваешь с незнакомцами.

– Мама говорила, что разговаривать с незнакомцами опасно, – соглашается девочка. – А вы незнакомец?

– Я живу в Массачусетсе, – сообщает Улыбающийся Мужчина. – Так что, полагаю, меня можно называть незнакомцем. Ты можешь произнести «Массачусетс»?

– Массачусетс, – повторяет девочка. – Я же не идиотка. Так вы опасны?

Улыбающийся Мужчина смеется над смелостью девочки.

– Ну, тот человек явно оказался в опасности, верно? – произносит он, уклоняясь от ответа и указывая на место преступления.

Толпа между тем придвигается все ближе, стараясь получше разглядеть мертвеца, пока медики загружают тело в машину скорой помощи. Стайка репортеров (их восемь) окружает полицейских (которых пятеро), обстреливая их вопросами, как пулями. – Говорят, он тоже был незнакомцем.

– Это правда, – соглашается девочка. – Возможно, незнакомцы могут быть опасными и друг для друга.

Мужчина снова весело смеется.

– Меня зовут Квинтилиан.

– Сандра, – отзывается девочка и добавляет: – Странное у вас имя.

– Мама назвала меня в честь греческого философа.

– А меня мама назвала в честь любимой актрисы из мыльных опер.

– Сандра – красивое имя.

– Хотелось бы мне, чтобы она назвала меня в честь кого-нибудь более известного. Например, в честь Марии Кюри. Думаю, Мария – красивое имя. Или, может, тогда в честь Марии Антуанетты.

– Группа разъяренных французов отрубила Марии Антуанетте голову.

Девочку совсем не смущают слова мужчины.

– Зато она ходила на вечеринки, носила парики и ела много сладостей. Как зовут ваших друзей?

– Каких друзей?

– Детей, что сидят у вас на спине.

Мужчина внезапно замирает, а улыбка сползает с его лица. Его взгляд становится настороженным, и он медленно опускает руку в карман пальто, где она и остается.

– У меня на спине нет никаких детей, – отвечает он, стараясь говорить как терпеливый взрослый, имеющий дело с не по годам развитым ребенком.

– Но я их вижу. Они собрались вокруг вас и выглядят не очень здоровыми. Почему они вас так боятся?

– Какой ты интересный ребенок, Сандра, – произносит Улыбающийся Мужчина. – Забавный маленький ребенок. – Он достает из кармана сложенный носовой платок, отчего в воздухе начинает витать слабый запах хлороформа. Мужчина понимает, что ему не следовало бы делать этого поблизости от полицейских машин, но иногда жажда адреналина затмевает разум. – У тебя очень богатая фантазия.

– Сандра! – Из самой гущи толпы раздается женский голос, в котором слышится материнское беспокойство и паника. – Сандра! Где ты?

Этот голос вызывает в Улыбающемся Мужчине разительные перемены. Если раньше его тело было напряжено и изогнуто, словно он готовился к прыжку, то теперь оно расслабляется и откидывается на спинку скамьи. Хватка на носовом платке, который он вертел в руках, ослабевает, и мужчина прячет его обратно в карман.

– Кажется, твоя мама ищет тебя, Сандра.

Девочка снова вставляет наушник в ухо и бежит к матери, коротко подстриженной высокой женщине в темно-синей полицейской форме. Эта высокая женщина разрывается между работой, которая отнимает у нее очень много времени, и ребенком, которому требуется очень много внимания. Стоит ей заметить дочь, как тревога на ее лице сменяется чем-то средним между облегчением и гневом.

– Разве я не говорила тебе не выходить? Сказала же оставаться внутри! – ругается она, подводя дочку к полицейской машине, припаркованной в квартале от них. Стекла авто опущены, а двери не заперты.

– Прости, мамочка, – искренне говорит девочка. – Но внутри было очень жарко.

– Что мне с тобой делать, Сандра? – возмущается женщина. Это не первый случай, когда ее дочь бродит где-то в одиночку.

– Мужчина из Массачусетса и дети, что пришли с ним, составили мне компанию.

– Какой еще мужчина из Массачусетса? – Материнский инстинкт подсказывает женщине, что в словах дочери есть что-то странное, но она не знает почему. Поэтому оглядывает толпу в поисках лица, которое могло бы показаться ей странным или необычным.

Но когда ее взгляд останавливается на скамейке, там уже никого нет. Пока сверкают вспышки камер и включаются сирены, пока за тем, что осталось от Блейка Мосса, захлопывается дверца, а машина скорой помощи уносится прочь, Улыбающийся Мужчина исчезает, а вместе с ним и все дети, которых он убил.

7. Хлебные крошки

Спустя четыре дня после того, как убийство попало на первые полосы, причина смерти незнакомца оставалась для жителей Эпплгейта загадкой. У полиции все еще нет подозреваемых, а преступление выглядит настолько необычным, что за неимением других новостей репортеры по-прежнему болтают о нем по вечерам. Хотя не все детали достойны того, чтобы о них говорить.

Люди стали запирать двери и проверять свои дома: не открыты ли окна и задернуты ли шторы на ночь. Теперь они уделяют внимание тому, чтобы предупредить своих детей возвращаться домой до того, как стемнеет, и часто оглядываются через плечо, ожидая услышать позади себя шаги, увидеть и с подозрением отследить каждую тень, которая движется по улице.

Подростки переживают смерть легче взрослых, так что новости не задерживаются в их головах. Когда занятия сменяются обеденным перерывом, все места в столовой заняты. Мальчики и девочки собираются в группы, вокруг слышны смех и разговоры.

Мальчик с татуировками уединяется в углу столовой, вместо того чтобы принимать участие во всеобщем веселье. Пережевывая сэндвич, он смотрит на стену напротив. На нем свитер с длинными рукавами, которые он натягивает до тех пор, пока те не доходят до костяшек пальцев. Пусть на улице светит солнце, а в помещении едва работает кондиционер, но мальчик ежится и дрожит, а с каждым выдохом изо рта у него вырываются струйки холодного воздуха. Его глаза тускнеют.

– Ну здравствуй, незнакомец, – говорит симпатичная брюнетка его возраста. У нее свежий цвет лица и небольшая россыпь веснушек, а еще она склонна проявлять дружелюбие. Судя по ее поведению, она одна из самых популярных девочек в Перри Хиллз, а значит, вольна поступать, как ей заблагорассудится. Сегодня брюнетке хочется познакомиться с мальчиком, поскольку все болтают о его татуировках, и, по иронии судьбы, незаинтересованность в сверстниках делает его загадочным и привлекательным. – Ты, должно быть, тот странный парень, Тарквиний, о котором говорили ребята. Не хочешь пообедать с нами?

– Нет, – отвечает мальчик, который, как всегда, выглядит отстраненным.

В столовую входит его светловолосая кузина. Она поднимает голову, будто какое-то неведомое чутье подсказывает ей, что сейчас что-то произойдет, и бросает взгляд туда, где сидит Тарк.

– Почему нет? – настаивает брюнетка, которая не привыкла к отказам. Притворяясь застенчивой, она игриво дергает мальчика за руку. – Меня зовут Андреа. Да ладно тебе, я не кусаюсь.

– Я сказал «нет».

Тарк пытается стряхнуть ее руку, но уже слишком поздно. Пальцы темноволосой девушки цепляются за рукав его рубашки, обнажая странные татуировки, которые, будто живые, изгибаются на его коже и смотрят на окружающих глазами, полными злобы. Воздух темнеет, становится нечем дышать, вокруг подростков начинает сгущаться туман.

Андреа, не уверенная в том, что только что увидела, отшатывается, вытаращив глаза.

– Нет! – кричит Тарквиний, и его голос разносится по комнате.

Ученики в столовой замолкают и поворачиваются в его сторону. Он одергивает рукава так, что ткань едва не рвется от приложенной силы. И все же туман не рассеивается. На глазах кузины он окутывает Тарка густой тенью, а позади него снова поднимается фигура – очертания той мрачной маски, той дамы в черном.

Ни ассистентка учителя, ни остальные студенты не видят ее. Даже мальчик с татуировками, кажется, не чувствует ее близости. Белый как полотно, он, вцепившись в стол перед собой, сгибается от боли.

И в этот момент происходит несколько событий.

В окно врывается стая птиц.

Безголовых птиц.

Тук, тук, тук. Они с силой ударяются о стены, врезаются в тарелки и подносы, в фонтанчики с водой и в людей. Некоторые задевают светильники и падают, едва не достигнув забившихся в угол девочек.

Ученики начинают кричать. Кузина Тарка, ошеломленная тем, чему только что стала свидетельницей, зажимает рот рукой.

Не говоря больше ни слова, мальчик с татуировками убегает – через двери столовой, по коридорам. Он выскакивает через главный вход и несется по улице, а тень женщины следует за ним.

– Тарквиний! – Келли бросилась следом. Прежде чем мальчик исчезает за углом, она успевает заметить странную тьму, которая окружает его голову точно корона. – Я пойду за ним! – крикнула она другим учителям, которые с любопытством выглядывают из своих кабинетов.

Девушка указывает рукой на столовую, где все еще не замолкают крики, а на полу валяются мертвые птицы.

– Позаботься о них, Джен! – говорит она подруге, которая подбегает к ней с выпученными от удивления глазами.

– Что ты собираешься делать?

Молодая женщина, так и не ответив, выбегает из здания школы.

Тарк не останавливается, так что вскоре он теряется в потоке машин и людей. Ассистентка учителя замирает, оглядываясь по сторонам, в надежде хотя бы мельком увидеть своего кузена.

Но толпа обтекает ее, непреклонная и безжалостная.

Именно тогда она замечает женщину в белом.

Я стою на углу оживленного перекрестка, мое лицо скрывают пряди растрепанных волос. Девушка смотрит на меня так, как человек мог бы смотреть на оазис в пустыне – изумленно, с уверенностью, что его подводит зрение, с убеждением, что это не более чем ошибка.

Я поднимаю руку и указываю на что-то вдалеке. Келли делает шаг, протягивая руку к странному существу. Она убеждена, что успокоится, прикоснувшись к неизвестному, почувствует, что оно создано из плоти и крови. Но в промежутке между этими мгновениями я перемещаюсь, и девушка обнаруживает, что стоит совсем одна, а мимо нее проходят обычные люди.

Поскольку у нее не остается другого выбора, она поворачивается и следует по указанному мной направлению.

Не зная, куда идти дальше, она останавливается на бульваре. На противоположной стороне улицы загорается зеленый. Ассистентка учителя снова замечает женщину в белом, которая скользит сквозь людской поток, а я не делаю ничего, чтобы слиться с толпой. На мгновение я поднимаю голову, и девушка успевает заметить между струящимися черными волосами невидящие глаза, после чего я исчезаю в лабиринте портфелей и хозяйственных сумок.

Кузина Тарквиния принимает решение. Она бежит за мной, следует по хлебным крошкам, которые я рассыпаю на пути. Ее шаг ускоряется по мере того, как растет уверенность. Она останавливается только для того, чтобы выкрикнуть извинения, потому что то и дело сталкивается со снующими вокруг мужчинами и женщинами.

Наконец она замечает мальчика с татуировками. Тот сидит в белой машине, откинув голову на спинку сиденья и прикрыв глаза. Но дверцу автомобиля закрывает не его отец, а блондин с ясными глазами и моложавыми чертами лица. И этот блондин улыбается.

– Подождите! – Келли в отчаянии. Она пробивается сквозь поток проходящих мимо людей, которые поворачивают в ее сторону головы, – пожилого мужчины в инвалидной коляске, собачника с тремя немецкими овчарками, двух детских колясок. – Подождите! Остановите его! Тарквиний!

Но мужчина уезжает, оставив ассистентку учителя беспомощно стоять на обочине. Сидящий в машине подросток озадаченно поворачивает голову.

– Меня кто-то звал? – спрашивает он невнятно.

– Я никого не слышал, – мягко отвечает Улыбающийся Мужчина. – А теперь спи.

Молодая женщина смотрит, как машина набирает скорость, прежде чем оглядеться и сделать единственное, что в ее силах.

– Такси!

– В последний раз повторяю, Джен, это не шутка, – говорит она в телефон со смесью раздражения и волнения, пока такси мчится за белой машиной. – Я думаю, что Тарквиний Хэллоуэй был похищен мужчиной на белом «Форде». Поэтому и прошу тебя позвонить в полицию. Нет, у меня не завалялось их номера. Да, последние пять минут служба 911 была занята, и не совсем понимаю почему. Вот и прошу тебя позвонить, пока я… Да, я сообщу тебе, как только выясню, куда они направляются. Нет, я не знаю, что, черт возьми, случилось с птицами. Да, я вернусь, как только найду Тарка.

– Это правда, леди? – Таксист выглядит встревоженным. – Мы преследуем какого-то извращенца?

– Пока не знаю.

Взгляд Келли прикован к белой машине, которая сворачивает на маленькую, тихую улочку на окраине города. Она набирает скорость, резко поворачивает за угол и на несколько минут пропадает из виду. Ассистентка учителя запаниковала, но, к счастью, вскоре заметила машину, сворачивающую на небольшую подъездную дорожку, едва различимую за деревьями. Молодая женщина жестом останавливает водителя на противоположной стороне улицы.

– Я выйду здесь. Сдачу оставьте себе.

– Уверены, что вам не нужна моя помощь, мисс?

Она делает паузу.

– Вы можете воспользоваться рацией, чтобы вызвать полицию?

– Думаю, да. То есть я могу связаться со своим боссом, а он…

– Сделайте это. – Протянув таксисту еще пару купюр, Келли выходит из машины.

– Лучше бы вам дождаться приезда полиции, мисс. Если какой-то псих на свободе, вам не следует идти к нему в одиночку…

– Я не могу так долго ждать. Просто позвоните в полицию как можно быстрее.

Когда девушка бежит к ряду домов, таксист поднимает рацию и торопливо передает информацию. Но к тому времени, когда он выходит из машины, чтобы последовать за ассистенткой учителя, ее уже нигде не было видно.

Молодая женщина не боится, по крайней мере сначала. Она старается не привлекать к себе внимания, хотя нервы на пределе, а в крови бурлит адреналин. Нужный ей дом, один из трех, расположен в крошечном тупике. Он стоит на фоне вечернего неба, пока солнце пробивается сквозь облака. Когда ассистентка учителя приближается к припаркованному белому автомобилю, наступает полнейшая тишина. Она дотрагивается до капота, который оказывается теплым, но в салоне никого нет.

«Водитель такси прав, – думает Келли. – Мне не следует оставаться здесь одной. Я посмотрела достаточно страшных фильмов, чтобы понять это».

Но она знает, что жизнь кузена в опасности. В памяти всплывает последний разговор с Дугом, и девушке становится стыдно, ведь она не смогла сдержать обещание присмотреть за Тарквинием. Стремление защищать других – часть ее натуры, и иногда этот недостаток берет верх над осторожностью.

Ассистентка учителя пытается открыть дверь и не удивляется, обнаружив, что та заперта. Отогнав мысль о том, что ей придется отбывать срок за проникновение со взломом, Келли решает рискнуть. Молодая женщина обходит дом и натыкается на маленькое окошко, приоткрытое ровно настолько, чтобы позволить ей пролезть внутрь.

Первая комната, в которую она попадает, оказывается кухней. Вдоль стены развешаны поблескивающие в тусклом свете ножи разных размеров. Одну сторону кухонного островка занимают пакеты, заполненные овощами и консервами. Здесь нет ничего необычного: все аккуратно и, кажется, на своих местах. Ассистентка учителя, испуганная и уверенная, что ее разоблачили, какое-то время выжидает, но минуты идут, а никто так и не появляется. В доме тихо, не слышно ни одного живого существа.

На мгновение молодая женщина смущается, чувствуя себя глупо. Может, она все-таки ошиблась? Она достает телефон, чтобы позвонить подруге, и с раздражением обнаруживает отсутствие сигнала.

Келли оборачивается как раз вовремя, чтобы заметить, как я, склонив голову и едва касаясь ногами потолка, направляюсь в соседнюю комнату.

Застигнутая врасплох, ассистентка учителя на секунду задумывается, не сходит ли она с ума, но понимает, что зашла слишком далеко, чтобы теперь отступить. На всякий случай она берет маленький нож и следует за мной к большой деревянной двери. Стоило ей моргнуть, и я исчезла.

Там может быть гардеробная, кладовка или даже небольшая гостевая спальня. Но когда девушка открывает дверь, она видит лишь лестницу, ведущую вниз, в ночь.

Ей остается только сделать первый шаг вниз. Лестница слегка поскрипывает под ее весом: недостаточно громко, чтобы эхом разнестись по узкому пространству, но достаточно, чтобы темнота стала сильнее давить на молодую женщину. Келли спускается медленно и осторожно и впервые за все время жалеет, что не попыталась найти фонарик. Но она оказывается внизу, прежде чем успевает передумать.

В конце лестницы висит лампочка, а перед ней еще одна дверь. Молодая женщина с трудом сглатывает, считает про себя до десяти и открывает ее.

Внутри, в углу, на маленькой раскладушке крепко спит мальчик с татуировками. К великой радости кузины, он, кажется, невредим. Рядом с раскладушкой горит маленькая свеча. Параллельно одной из стен тянутся большие трубы водопровода и канализации. В самой комнате стоит промозглый запах гнилого дерева и мха.

Келли оглядывается в поисках других признаков жизни. Никого не обнаружив, она спешит к кузену, наклоняется и касается его лба и, отметив ровный пульс и размеренное дыхание, с облегчением вздыхает.

– Тарк? Тарк, просыпайся.

Но мальчик только бормочет что-то неразборчивое и снова погружается в сон.

Девушка выпрямляется, и что-то больно ударяет ее по голове. Перед тем как потерять сознание, Келли видит, как я стою над ее скрюченным телом, повернув голову так, что на нее смотрит черный изуродованный глаз на бледном, застывшем лице.

8. Улыбающийся Мужчина

– Просыпайся, спящая красавица, – первое, что слышит ассистентка учителя, когда приходит в сознание.

Откуда-то сверху льется свет, из-за которого она не может четко видеть. Молодая женщина трясет головой, пытаясь избавиться от боли, и обнаруживает, что не может пошевелиться. Кто-то привязал ее руки и ноги к жесткой кровати. Единственное, на что она способна, – это повернуть голову на несколько градусов.

В поле зрения ассистентки учителя появляется мужчина. Тот самый водитель белой машины, на пассажирском сиденье которой едва не засыпал подросток.

– Добро пожаловать в мир живых, – говорит Улыбающийся Мужчина. – Хотя вынужден сообщить, что долго ты в нем не задержишься.

Девушка в ужасе пытается сесть, вырваться из пут, но те слишком крепки, потому что Улыбающийся Мужчина проделывал подобное уже много раз. Она открывает рот, но когда ее крики отражаются от стен, мужчина лишь смеется:

– На такой глубине тебя никто не услышит, милая. Я об этом позаботился. – Он обезоруживающе улыбается, но его глаза с нависшими веками остаются пустыми, неспособными уловить даже проблеск света.

– Я вызвала полицию, – выдыхает Келли, не желая сдаваться. – Скоро они будут здесь и поймают тебя.

Улыбающийся Мужчина

забери его, забери его сейчас же

отмахивается, как будто ее слова не имеют значения.

– Ближайший полицейский участок довольно далеко, а сейчас еще и час пик. В этом городе после экономического спада осталось не так много полицейских. И, кроме того, – мужчина наклоняется ближе, и она чувствует легкий аромат духов и сильный запах тухлых яиц в его дыхании, – к тому моменту, как они доберутся сюда, меня уже здесь не будет, – шепчет он. – А ты будешь мертва.

После этого Улыбающийся Мужчина подходит к мальчику и нежно гладит его по голове.

– Для меня ты немного старовата, – сообщает он Келли. – Даже слишком. Мне нравятся молоденькие. Чем моложе, тем красивее и лучше. Этот мальчик тоже старше, чем те, к которым я привык, но у него такое милое личико.

Пальцами он прокладывает дорожку вдоль подбородка своей жертвы.

– Но что мне с тобой делать? – Он сбрасывает с одного из столов покрывало, под которым оказывается набор ножей, а также странных и изогнутых хирургических инструментов. Девушка снова кричит. – Никогда не имел дело с кем-то твоего возраста. Вы не в моем вкусе. Но это не значит, что мы не можем немного повеселиться, верно? – Мужчина, все еще улыбаясь так же ласково, как мальчик из церковного хора, выбирает нож побольше и приближается к перепуганной молодой женщине.

– Пожалуй, начну с тебя. Когда дело касается моих игрушек, я не люблю торопиться, но из-за тебя я не могу оставаться в этом доме слишком долго. К тому времени, когда полицейские найдут твое тело, мы с моим мальчиком будем уже далеко, и нас никто никогда не найдет.

Краем глаза он замечает какое-то движение, до его слуха доносится слабое бульканье. Улыбающийся Мужчина

раздави его, кричи, раздави его

хмурится из-за того, что его отвлекли, и поворачивает голову. Но Тарк все еще дремлет на раскладушке, а рядом больше никого нет. Удовлетворенный, мужчина снова поворачивается к ассистентке учителя.

Он хватает молодую женщину за запястье, не обращая внимания на ее крики, на попытки оттолкнуть его.

– Может, стоит сохранить частичку тебя на память, – задумчиво произносит он. – Считай это подарком на память о том времени, что мы провели вместе. Так частичка тебя всегда будет с моим… Ты же сказала, что его зовут Тарквиний? Это меньшее, что я могу для тебя сделать.

Мальчик с татуировками не двигается. Его ноги скованы кандалами, а лицо измождено. Ни девушка, ни Улыбающийся Мужчина

раздави, убей, раздави, убей, УБЕЙ, УБЕЙ

не видят небольшое покрывало тьмы, что окутывает его фигуру. Хотя в слабом свете оно почему-то кажется больше, будто такие места, как это, придают ему силы.

Лезвие ножа вонзается в палец молодой женщины. Ее крики становятся громче.

Так же внезапно свет над их головами гаснет. Сквозь плач девушки слышатся ругательства Улыбающегося Мужчины. Он нащупывает зажигалку, которую оставил на столе, и когда горящий кремень касается свечи, вспыхивает маленькая искра пламени. Мужчина поднимает свечку над головой, чтобы рассмотреть висящую на потолке лампочку. Однако не находит в ней ничего странного, кроме того, что она отказывается загораться вновь.

Когда Улыбающийся Мужчина опускает свечу, он с удовлетворением замечает смутные очертания лежащего на раскладушке мальчика. Только тогда он поворачивается к молодой женщине, которая все еще пытается освободиться от пут.

Что-то еще заслоняет ему обзор.

Улыбающийся Мужчина обнаруживает, что смотрит на женщину на потолке. Отблеск свечи освещает только ее лицо, длинные распущенные волосы и сверкающие черные глаза. Она всего в нескольких дюймах от него, и она булькает.

В этот раз кричит Улыбающийся Мужчина, и маленький огонек гаснет.

Келли замирает, когда вокруг нее раздаются звуки яростной схватки. Она слышит, как Улыбающийся Мужчина кричит кому-то, чтобы тот убирался, угрожает невидимому противнику смертью или чем-то похуже. Стол опрокидывается, и она слышит, как металлические предметы падают на пол и разлетаются в разные стороны. Что-то несколько раз подряд бьется о стену.

А затем воцаряется тишина. Молодая женщина, которую пугает возможный исход, напрягает слух.

Что-то с приглушенными проклятьями движется по полу. Вспыхивает еще один огонек – Улыбающийся Мужчина нашел на одной из полок фонарик. Его одежда разорвана в нескольких местах, а на груди и предплечьях видны тонкие кровавые полосы, которые оставили его же ножи и хирургические инструменты. Мужчина больше не улыбается. Тяжело дыша, он все еще лежал на полу рядом с раскладушкой и впервые с тех пор, как молодая женщина вошла в этот крошечный подвал, напуган и не контролирует себя.

– Что, черт возьми, это было? – зарычал он. Его лицо искажается, и убийца, скрывающийся за мягкой, добродушной маской, наконец выглядывает наружу. – Где ты, ублюдок? Я убью тебя!

Он водит фонариком по комнате, но не находит никого, кроме все еще связанной, всхлипывающей молодой женщины и неподвижно лежащего мальчика с татуировками. Тогда мужчина направляет свет на потолок, но и там больше никого нет.

Позади него раздается треск, и что-то касается его ноги. Мужчина оглядывается.

Я смотрю на него из-под раскладушки широко раскрытыми, немигающими глазами.

Улыбающийся Мужчина с криком бросается вперед, отчаянно дергая ногами, но, несмотря на все усилия, его неумолимо тянет назад. Он резко приземляется на живот и пытается отползти, но лишь проделывает ногтями в полу глубокие борозды, пока, пронзительно визжа, сопротивляется. Быстрыми, беспорядочными рывками его затаскивают под раскладушку, где я

убей его

жду его.

Свет гаснет во второй раз.

Келли не знает, как долго она лежит в темноте, выжидая. Крики Улыбающегося Мужчины затихли. Она слышит, что все вокруг успокаивается и в комнате не остается ничего живого.

У ассистентки учителя пульсирует палец. Она чувствует, как кровь стекает по руке. Стиснув зубы и изо всех сил сдерживая крики, она снова дергает связывающие ее веревки.

Лампочка над головой вспыхивает, в третий раз наполняя комнату светом, а молодая женщина вздрагивает от неожиданности и быстро моргает из-за яркого света.

Мальчик с татуировками поднялся. Его глаза открыты, и теперь он сидит на корточках, спиной к кузине и заглядывает под раскладушку, куда были втиснуты останки Улыбающегося Мужчины. Пространство настолько маленькое, что вряд ли тело поместилось бы там естественным путем. Рот на раздутом и обескровленном лице мертвеца все еще открыт, как будто он не закончил кричать. Тарк никак не реагирует на подобное зрелище, но Келли зажмуривается, не желая больше смотреть на труп.

Когда она снова открывает глаза, мальчик стоит над ней.

– Тарквиний, – шепчет девушка, радуясь, что ее кузен цел и невредим. – Тарк, ты должен мне помочь. Развяжи меня. Нам нужно как можно скорее позвонить в полицию…

Мальчик не отвечает, только продолжает смотреть на нее сверху. Тогда девушка понимает, что он ведет себя странно, не так, как раньше. Его лицо поразительно пустое, но в то же время на губах его играет улыбка. Глаза Тарка ничего не выражают, и он как будто не узнает кузину.

– Тарк?..

Внимание мальчика приковано к ее искалеченному пальцу, по которому течет кровь. Он придвигается чуть ближе. Рукава его рубашки закатаны почти до плеч.

Теперь молодая женщина видит татуировки мальчика вблизи. От странных печатей, отмечающих каждое из его запястий, по всей длине рук тянутся несколько строк, написанных на непонятном языке.

На одной из печатей, на тыльной стороне правой ладони, видна кровь. Молодая женщина видит, как эта кровь впитывается в его кожу, а печать пульсирует, словно живая. Чернила то появляются, то исчезают, сливаясь с ритмом тени, которая все еще витает в воздухе и окружает Тарквиния, будто живое, дышащее существо.

Мальчик дотрагивается до раненой руки кузины. Его прикосновение сухое и липкое, холодное, точно смерть. Он переворачивает ладонь девушки, и они оба наблюдают за тем, как кровь, сочащаяся из ее пальца, капает на печать на левом запястье мальчика.

Эта кровь также впитывается в плоть Тарквиния. Печать поглощает ее без следа и теперь пульсирует, как ее близнец на правом запястье, покрывает рябью кожу Тарка.

Тень за спиной мальчика становится больше, и ассистентка учителя, наконец, видит ее лицо. Это еще одна женщина, но на этот раз одетая в черное. Необычность ее лица объясняется круглой фарфоровой маской, скрывающей почти все черты и до жути напоминающей лица кукол в комнате Йоко. Но некоторые части маски откололись. Из-под нее выглядывают изуродованная кожа и несимметричные, отталкивающие и вселяющие ужас глаза.

Молодая женщина кричит, но Тарк не видит ее. Он двигается и дергается, как марионетка. Обе печати продолжают извиваться, как змеи, под его кожей. Женщина в черном протягивает руку к Келли, в ее изуродованных глазах читается жуткое торжество.

Но она отшатывается, когда видит меня, стоящую позади кузины Тарквиния. Та тоже замечает меня и вскрикивает.

Я встречаюсь с яростным взглядом женщины в маске. Кажется, проходит несколько секунд, а может, и целое тысячелетие, прежде чем тень отступает, ее лицо скрывается в тумане, который еще несколько секунд витает вокруг мальчика, а затем резко исчезает. Стоит только женщине в маске уйти, как Тарк падает в обморок.

– Кто ты? – всхлипывает ассистентка учителя, но мне нелегко ответить на этот вопрос. Я снова смотрю на нее, и молодая женщина вздрагивает от удивления.

Потому что я больше не напоминаю разрушенный кошмар. Теперь она видит меня молодой кареглазой девушкой с волосами, уложенными в прическу, которую я часто носила. Девушку с бледной кожей. Из-за отсутствия солнца, а не из-за того, что я давно умерла. Келли смотрит на ту, кем я когда-то была, пока призраки умерших детей, освобожденные от Улыбающегося Мужчины, собираются вокруг меня сиянием.

В этот момент молодая женщина теряет сознание.

Она плохо помнит, что происходило дальше, и приходит в себя, только когда слышит отдаленные крики. Сначала она в страхе задерживает дыхание, но когда голоса становятся более отчетливыми и доносятся уже с лестницы, ее охватывает немыслимое облегчение.

– Тарквиний Хэллоуэй! Келли Старр! Это полиция! Вы нас слышите? Отзовитесь, если можете!

– Я здесь! – кричит молодая женщина охрипшим голосом. – Я здесь! Помогите нам! Пожалуйста, помогите!

На мгновение она боится, что ее мольбы останутся неуслышанными, но спустя еще несколько минут дверь в подвал открывается, и в комнату проникают лучи света.

– Мисс Келли Старр? Сохраняйте спокойствие, мисс, мы вам поможем. У вас что-нибудь болит?

– Моя рука… – шепчет ассистентка учителя. – И Тарквиний…

– Не беспокойтесь об этом, мэм. Медики уже здесь. Мы вытащим вас отсюда, как только сможем.

– С ним все в порядке, – сообщает другой мужчина, осматривая упавшего без чувств подростка. – Пульс в норме, никаких признаков травм.

Молодой женщине хочется рассмеяться, и она поддается желанию, удивляя своим смехом спасителей. Тарквиний не ранен! И все же на его руках татуировки! Печати, пирующие на его коже, словно маленькие существа!

– Бог ты мой, – слышит она, как говорит один из вошедших.

Они освещают фонарем другую койку, открывая взору Улыбающегося Мужчину, у которого теперь нет головы. Вздрогнув, ассистентка учителя отворачивается.

Как раз перед тем, как силы снова покидают ее, она воображает, что видит меня такой, как прежде, – стоящую в темном углу женщину в белом, с длинными волосами и пепельным лицом. Я окружена странными маленькими огоньками, которые подпрыгивают так, будто плывут по невидимой реке, текущей вокруг моего тела. Один за другим они движутся по воздуху, как если бы падающие звезды поднимались вверх, вместо того чтобы лететь вниз. Я же молча смотрю, как они уплывают в темноту.

Келли Старр закрывает глаза, и проходит какое-то время, прежде чем она открывает их снова.

9. Куклы

Келли никогда раньше не бывала в этом месте, хотя оно оказывается таким же пугающим, каким она себе его представляла. Люди в мешковатых одеждах (шестнадцать человек) холодно смотрят на нее, когда она проходит мимо. Им кажется странным то, что она, в отличие от них, может уйти отсюда, когда захочет. Некоторые полностью игнорируют ее, пронзительно и истерично хохоча над голосами, которые никто, кроме них, не слышит (таких двенадцать). Остальные предпочитают общество своих шкафов или растений в горшках, ведя оживленные беседы с воображаемыми существами, которые в них живут (десять человек).

Это место зовется Психиатрическим институтом Ремни.

Ассистентка учителя выглядит усталой. Синяки на ее лице за две недели стали светлее, так что их легко скрыть под тонким слоем косметики. Мизинец на правой руке Келли по-прежнему плотно забинтован. Она с трудом двигает рукой, а значит – находится на полпути между болью и выздоровлением. Несмотря на чувствительность к прикосновениям, небольшая рана на голове больше не требует перевязки. Девушка бледна, а яркие лампы над головой не пытаются приукрасить ее внешний вид.

Поскольку врач разрешил ей покинуть больницу, она избежала пожеланий скорейшего выздоровления и беспокойства со стороны посетителей и друзей, которые руководствовались исключительно благими намерениями. Но она не может позволить себе отдыхать. По крайней мере, не сейчас. Сначала она должна сделать кое-что еще.

Белая Сорочка по понятным причинам нервничает. Он с крайней неохотой согласился предоставить молодой ассистентке право на посещение, хотя правила Ремни строги и разрешают приходить только ближайшим родственникам. Но поскольку об этом попросил сам отец Тарквиния, Белая Сорочка отпирает дверь, ведущую в комнату японки, и отступает, чтобы пропустить молодую женщину вперед.

Ширмы-седзи исчезли, но куклы по-прежнему стоят на своих деревянных подставках. Как и многим до нее, ассистентке учителя от такого зрелища становится не по себе. Японка сидит на стуле в центре комнаты и смотрит в никуда. Она не издает ни звука и не подает виду, что замечает присутствие Келли. Девушка, явно взволнованная, неуверенно топчется в нескольких футах от стула, разрываясь между желаниями пройти вперед или отступить.

– Миссис Хэллоуэй? Тетя Йоко?

Женщина раскачивается на стуле, не отрывая взгляда от стены перед собой, от большого, покрытого ковром стенда с императорскими куклами.

– Тетя Йоко? – снова пробует ассистентка учителя. – Меня зовут Каллиопа Старр. Я племянница Дуга Хэллоуэя. Кузина Тарквиния.

На губах пожилой женщины появляется слабая тень улыбки.

– Тарквиния?

– Да, – ободряюще произносит молодая женщина. – Вашего сына Тарквиния.

– Он очень хороший мальчик, – говорит Йоко. – Он был прекрасным ребенком. Таким милым. Таким невинным. В этом-то и проблема, знаешь ли. Будь в его натуре больше жестокости, как у нормальных мальчиков, он бы не страдал так, как сейчас. И все же… Такой красивый мальчик. С ним что-то случилось? – В глазах женщины мелькает тревога, и она пытается встать. Белая Сорочка у входа напрягается, готовый в случае необходимости позвать на помощь. – Что-то случилось с моим Тарквинием?

– С ним все в порядке, – спешит заверить ассистентка учителя. – С Тарквинием все в порядке. Он в безопасности.

– Лгунья! – качает головой женщина. – Тарквиний не в безопасности. И это моя вина. Моя вина, моя вина…

– Тетя Йоко, вы ни в чем не виноваты…

– Это все моя вина! У меня не было выбора! – Миссис Хэллоуэй откидывается на спинку стула и раскачивается все более неистово и взволнованно. – Мне пришлось пожертвовать им! У меня не было выбора! Иначе она бы так и продолжила убивать!

– Тетя Йоко! – Келли хватает японку, пытаясь привести ее в чувство. По поврежденному плечу распространяется боль, но девушка не отпускает, пока миссис Хэллоуэй не прекращает яростно биться, а ее голос не превращается в тихие всхлипы. Белая Сорочка расслабляется, хотя все еще находится настороже. – Тетя Йоко, кто бы продолжил убивать?

– Я должна была, – шепчет женщина. – Я должна была остановить ее.

– Кого? Женщину в черном?

По телу японки пробегает дрожь, и она стонет.

– Думаю, на сегодня достаточно, мисс Старр, – неодобрительно произносит Белая Сорочка.

– Нет! Нет. Она должна знать. У тебя есть мать, моя дорогая?

– Да. Линда Старр, сестра дяди Дуга.

– Теперь я вижу. В твоих глазах есть что-то от Дугласа. Тарквиний был слишком мал, чтобы запомнить ту мать, какой я когда-то была… Мать, которой я должна была быть. Почему ты можешь ее видеть? Почему ты видишь женщину в маске?

– Я… я не знаю.

– А знаешь, я восхищалась ей. Она была лучшей из нас. Чио всегда была безупречна, не делала ничего плохого. Но даже она не справилась с ненавистью, которая ей овладела. Я пыталась, но печать оказалась неполной. Ритуал давно не проводили, так что никто из нас не знал, насколько хорошо он сработает, да и сработает ли вообще. Но мы должны были попытаться. Бедная, бедная Чио. И мой Тарквиний… – Йоко морщится и опускает голову, отчего длинные волосы падают ей на лицо. – А призрака в белом тоже ты послала? – спрашивает женщина, все еще не поднимая головы.

– Призрак в белом? – удивленно повторяет Келли.

– Юрэй – неуспокоенный дух. Девушка в белом со сломанной шеей. Та, которая не может уйти в мир иной. Ты послала ее, чтобы помочь моему сыну?

– Я… я не…

– Я видела ее, – настаивает больная. – Я видела ее свисающей с потолка. Сначала я решила, что она хочет навредить моему мужу и сыну, но теперь-то понимаю, что у нее совсем другая цель. Как и все юрэй, она обратила внимание на скрепляющие печати моего сына. Но женщина в черном отталкивает даже ее. Прямо сейчас я вижу, как призрак в белом стоит за твоей спиной.

Келли с трудом сглатывает и, дрожа, оборачивается… но ничего не видит.

– Печати? – спрашивает она. – Татуировки на теле вашего сына… это скрепляющие печати?

– Пять печатей, расположенных в виде звезды. Здесь и здесь… – Йоко касается своей груди, а затем тыльной стороны ладоней. Наконец, она скользит пальцами по бокам, пока не останавливается на возвышении бедер. – И здесь. Но ритуал сработал только частично. Постепенно женщина в маске освобождается от оков, которые держат ее с моим Тарквинием. Я знаю, что она сломала почти все печати. Она знает, что близка к цели.

Женщина хватает ассистентку учителя за руку.

– Обещай, что защитишь моего сына. Обещай, что скажешь моему мужу, что ему следует вернуться туда, где все началось, чтобы снять проклятие. Он тебе не поверит. Не поймет. Но ты должна убедить его.

– Куда он должен вернуться?

Но что-то отвлекает женщину. Она встает со стула и снимает с подставки куклу-императрицу. Достав из комода крошечный перламутровый гребешок, она возвращается на свое место и кладет куклу на колени. Как заботливая мать, миссис Хэллоуэй расчесывает ей волосы.

– Ты когда-нибудь была на Хинамацури? – Голос японки снова становится спокойным. – Это традиционный фестиваль, который отмечается по всей Японии. Мой отец был знаменитым кукольником, так что мы с сестрой выросли в окружении его творений. Люди покупали его кукол и приносили их на Хинамацури в качестве талисманов. Но куклы могут служить и другим целям. Например, с их помощью можно поймать злого духа и удерживать в теле куклы столько, сколько потребуется, чтобы изгнать его злобу. Знаешь ли ты, как называются подобные куклы в Японии? Нинге — «некто в человеческом обличье».

Женщина замолкает, глядя куда-то вдаль, но не прекращает гладить волосы императрицы.

– Но существуют настолько могущественные духи, которых простыми куклами не сдержать. Для этого необходимо принести жертву другого рода… живого человека, невинного.

Долгие годы такой жертвой была Чио. Но духи взяли над ней верх, превратили ее в призрака, которым она является и по сей день. Чтобы победить ее, я была вынуждена принести новую жертву…

Было ли чудовищно со стороны матери пожертвовать собственным сыном, чтобы спасти тех, кто искал у меня защиты? Не знаю. Тогда я была так уверена в себе, полагала, что в конце концов смогу очистить его от скверны. Но у меня ничего не вышло.

Йоко печально улыбается.

– Тарквиний, должно быть, рассказывал тебе, что я пыталась его убить. Я полагала, что это единственный выход, который у меня оставался. Но я могу сделать для него кое-что еще. После того, что случится сегодня вечером, мой сын больше не будет страдать из-за моих ошибок. Так или иначе, все закончится. – Она кладет императрицу на кровать, встает, чтобы выбрать другую куклу и заново начать кропотливый процесс. – Но если у меня ничего не получится, ему следует вернуться.

– Куда?

Келли могла бы легко отмахнуться от слов женщины, посчитав их бессвязным бредом. Даже Белая Сорочка у двери больше не вслушивается, поскольку никто не проявляет признаков беспокойства.

Но молодая учительница видела женщину в черном, как и женщину в белом, так что теперь она осознает, сколько всего остается за кадром. Она видела труп Улыбающегося Мужчины, видела лицо своего кузена, такое же бесстрастное и белое, как у всех кукол в этой комнате. Кровь в ее жилах стыла при виде печатей на его коже.

Йоко всматривается в лицо Келли, и впервые в ее взгляде появляется ясность.

– Долина Яген, – говорит она. – Они должны вернуться к маленьким куклам долины Яген, к моим сестрам. К страху, с которого все началось.

Через несколько минут ассистентка учителя уходит, унося с собой больше вопросов, чем ответов. Миссис Хэллоуэй остается одна. Она выбирает новую куклу и проводит маленькой расческой по ее блестящим черным волосам. Когда работа завершена, она поднимает куклу к свету и вглядывается в ее лицо. Должно быть, ей нравится то, что она видит, потому что женщина не ставит куклу на ее обычное место на подставке, а кладет на пол рядом со своим стулом.

Наступает очередь следующей куклы, которой Йоко также приводит волосы в порядок, внимательно изучает лицо, а после кладет ее на пол и тянется за следующей. В конце концов, восемь кукол окружают ее кольцом. Пустые лица устремлены на женщину в ожидании того, что она предпримет дальше.

То, что миссис Хэллоуэй пытается сделать, глупо.

– Может, так и есть, – говорит Йоко мне, стоящей в углу темной комнаты и наблюдающей за ней. – Но я должна попытаться.

Раздается стук в дверь. Один из Белых Сорочек приносит ужин и лекарства. Японка отдает ему письмо и просит отправить его как можно быстрее. Когда Белая Сорочка уходит, миссис Хэллоуэй аккуратно высыпает таблетки в ладонь и прячет их в крошечное пространство между стеной и комодом, где пылятся много других.

После этого женщина достает из-за спин кукол четыре тонкие свечи и коробок спичек, которые украла, когда Белые Сорочки на что-то отвлеклись. Она зажигает одну из свечей и наклоняет ее так, чтобы воск стекал на пол. Йоко медленно двигается, а когда пламя на мгновение касается ее пальцев, даже не вскрикивает от боли. Она вообще не произносит ни звука. Женщина не останавливается, пока восемь кукол не оказываются в идеальном кругу из высохшего воска.

Теперь она по очереди зажигает оставшиеся свечи и расставляет их за пределами круга, одну на каждую сторону света. Наконец, миссис Хэллоуэй вместе с куклой-императрицей садится в самый центр. Она закрывает глаза и начинает тихо напевать на непонятном, но мелодичном языке.

Ничего не происходит. Сначала.

В комнате без окон дует легкий ветерок. Бесшумный порыв начинает трепать волосы расставленных на полках кукол, окутывая их лица и закрывая им глаза их же темными локонами. Деревянные подставки раскалываются, будто бы сами по себе. Кровать за спиной женщины прикручена к полу, но она все же приподнимается, а затем резко опускается.

Женщина, совсем не испугавшись, продолжает напевать. Ее дерзость кого-то выводит из себя, потому что пространство вокруг сотрясается громче. Куклы падают на пол, а полки срываются с ввинченных в стены гвоздей. Кажется, в комнате происходит землетрясение, которое с каждой минутой становится все сильнее. На потолке появляются следы когтей, длинные глубокие царапины тянутся вниз.

А миссис Хэллоуэй все поет. Несмотря на ужас происходящего, восемь кукол не двигаются, а свечи шипят и на мгновение гаснут, но так же быстро загораются вновь.

За пределами воскового круга разрастается черный туман. В отличие от предыдущих появлений, в этот раз женщина в черном кажется осязаемой, будто бы сделанной из плоти. Ее лицо проступает из извивающейся тьмы обрывками кожи и сгустками крови. Большая часть маски, которую она носит, раскололась, и теперь на ее ужасно изуродованном, покрытом пятнами лице виднеются две глазницы.

Женщина по имени Йоко поднимает императрицу. Кукла спокойно смотрит на черную мерзость пустыми бесцветными глазами.

– Изыди! – кричит японка, и я впервые вижу ее настолько оживленной. – Оставь нас в покое! – И с ее губ слетают новые сутры.

Женщина в черном парит в воздухе. Она поднимает руку, словно защищаясь от невидимого удара, но ее начинает медленно притягивать к кукле-императрице. Йоко с торжествующим видом не двигается с места.

Женщина в черном поднимает голову, в ее глазах читается ненависть. В этот момент ветер стихает. Пламя свечей опять на мгновение гаснет, а когда загорается вновь, в комнате остаемся только мы с японкой.

Мать Тарквиния, тяжело дыша, выжидает несколько мгновений. Когда вокруг не раздается и звука, она опускает куклу и смотрит на ее запрокинутое лицо. Глаза императрицы стали бесконечно черными.

От облегчения, что все закончилось, женщина начинает смеяться. Беззвучный хохот перерастает в истерику. Все еще держа в руках куклу-императрицу, Йоко выходит из воскового круга и направляется обратно к подставке.

Позади нее одна из кукол медленно наклоняется и падает лицом на пол.

Потрясенная женщина оборачивается и видит, как остальные семь одна за другой опускаются лицом вниз точно так же, как и первая.

Она смотрит на куклу-императрицу в своих руках.

В ответ на нее взирает маска, за которой прячется изуродованное, отвратительное лицо.

– Онисан^[7], – умоляюще всхлипывает миссис Хэллоуэй, в то время как женщина в черном острыми, точно когти, ногтями царапает ее руки и плечи. Кукла-императрица с оторванной головой падает к ногам японки.

Та вскрикивает, но слишком поздно.

Когда все заканчивается, женщина в черном пристально смотрит на меня. Из-под маски виднеется ее улыбка.

Для других пациентов лечебницы Ремни ночь проходит спокойно, но покой нарушается, когда одна из Белых Сорочек приходит проведать женщину. Санитарка выбегает из палаты в такой истерике, что ее не отличить от проживающих здесь душевнобольных.

Кто-то отрезал головы всем ста восьми куклам, а их лица каким-то образом обуглились. В комнате беспорядок: кровать и стул перевернуты, а на одной стене видны следы гари. Безголовые куклы выстроены в небольшие ряды рядом со сломанной кроватью, которая теперь залита кровью.

И под этой кроватью находят сто девятую голову.

10. Понимание

В воздухе витает запах столетних воспоминаний.

Келли просматривает статьи на большом экране компьютера. На полу разбросаны стопки пыльных газет. В местной библиотеке сегодня мало посетителей. Еще меньше их в этой маленькой, затхлой комнате, о которой многие уже забыли. Зато здесь сохранились старые отчеты.

Молодая женщина, сгорбившись за широким столом, листает бесчисленные пожелтевшие листы. В этой маленькой комнате она заходит в Интернет и тратит несколько минут на то, чтобы убедить свою мать, что мир не обречен. Она лжет, заявляя, что не получила травм, а в средствах массовой информации все преувеличили. Затем Келли приступает к своим исследованиям и за час собирает серию сообщений об убийствах, странно похожих на то, которое она сама наблюдала:

«Изуродованное тело найдено в Хьюстоне, штат Техас»

«Раздутое тело найдено на болотах Флориды»

«Неопознанное тело в Мексике»

«Останки найдены в Бразилии»

«Ужасное открытие в Квинсленде, Австралия»

«Тело найдено плавающим в реке, Филиппины»

Список все продолжается, а молодую женщину настораживают подробности. Обнаруженные тела описаны одинаково: лица раздуты, как будто их долго держали под водой; на них застыло выражение ужаса; глаза закатились так, что видны только белки. Из пятидесяти восьми найденных статей только двадцать три жертвы были опознаны. Большинство из них были бродягами, которые встретили свою смерть вдали от родины. Из двадцати трех опознанных тринадцать ранее были арестованы по обвинениям, выдвинутым на сексуальной почве. Большинство из них являлись подозреваемыми по делам о пропавших без вести лицах, среди которых фигурировали дети и подростки. Пятеро были осуждены посмертно.

Молодая учительница, размышляя, откидывается на спинку стула.

Она пытается разузнать все, что возможно, о Блейке Моссе, но ей мало что удается найти. За исключением многочисленных статей о его смерти, никаких других совпадений с именем погибшего в квартире «Холли Оукс» не обнаруживается. Единственной веской уликой стали недавно найденные полицией волосы, застрявшие между половицами. Тем не менее результаты экспертизы будут известны только через несколько месяцев.

Ассистентка учителя вводит другое имя: Квинтилиан Сетерн.

Когда выходили репортажи об убийстве Улыбающегося Мужчины, она лежала в уединенной палате. Репортеры пытались добраться до ее больничной койки, чтобы взять интервью, но медсестры и полицейские их прогоняли. Улыбающийся Мужчина не скрывал свое имя так же старательно, как Блейк Мосс, так что к тому времени, когда она достаточно поправилась, чтобы выписаться из больницы, репортеры потеряли к ней интерес. Ведь им удалось выяснить прошлое преступника другими, более традиционными способами.

Она узнала, что Квинтилиан Сетерн оказывается Квинтилианом Денсмором, в прошлом уроженцем Массачусетса. За ним тянулась череда преступлений, в которых были замешаны несовершеннолетние. В двадцать он был обвинен в попытке изнасилования десятилетней девочки, за что отсидел пять лет. Через два месяца после освобождения из тюрьмы он унаследовал от своего отца значительное состояние и принялся путешествовать. О его склонности к убийствам свидетельствовало все большее число исчезновений молодых женщин и детей. Первая судимость научила его тому, что мертвые не рассказывают историй.

У полиции нет подозреваемых в его убийстве. В поисках зацепок они опросили ассистентку учителя и мальчика с татуировками, но так ничего и не узнали. Мальчик не помнил, как попал в подвал, а Келли отказалась рассказывать им обо мне или о женщине в маске.

Несмотря на отсутствие улик, детективы придерживаются того же мнения, что и большинство жителей Эпплгейта, – виновный не заслуживает ни ареста, ни тюремного заключения, а скорее должен быть удостоен медали и благодарности от самого губернатора. Тем не менее два убийства за столь короткое время вызывают беспокойство в Эпплгейте. Люди больше не чувствуют себя в безопасности.

Это неприятный побочный эффект моей работы, но оно того стоит.

В заплесневелом отделе публичной библиотеки ассистентка учителя снова проходит по основам того, что уже знает. В течение одного, двух, трех, четырех часов она просматривает микрофильм. Я наклоняюсь над ее плечом, чтобы прочитать сделанные ей заметки.

В 1970 году в Хьюстоне, штат Техас, было обнаружено изуродованное тело. Предполагаемый убийца Гэвин Холленкамп найден мертвым в своей квартире 14 сентября. Вода, обнаруженная в легких, а также следы коррозии на лице указывают на то, что смерть наступила в результате утопления. Сильное разложение наталкивает на мысль, что он провел под водой не менее пяти дней, хотя свидетели утверждали, что видели Холленкампа живым за день до смерти. Предположительно мотивом убийства стала месть, но, поскольку у всех подозреваемых нашлось неопровержимое алиби, у полиции не осталось никаких зацепок. Два года назад Холленкампа подозревали в убийстве десятилетней Лизы Брукс, но в итоге он был оправдан из-за юридической формальности. Дело все еще не закрыто.

В 1995 году на болотах Флориды обнаружено раздутое тело, которое было опознано как Мэтисон Смит из Бойсе, штат Айдахо. Нижняя половина трупа предположительно была съедена аллигаторами. Двумя месяцами ранее Смит был объявлен в розыск для допроса в связи с исчезновением десятилетней Лидии Смолл, поскольку в последний раз девочку видели в его компании. Вода, обнаруженная в легких, совпадает по характеристикам с грунтовыми, подобными тем, что содержатся в артезианских скважинах. Следовательно, мужчина не утонул в болотах, как предполагалось первоначально. Полиция рассматривает версию убийства, но у нее недостаточно улик.

2004 год. Ужасная находка в Квинсленде, Австралия. На пляже в Северном Наррабине, Сидней, было обнаружено полностью одетое тело, которое вскоре опознали как местного продавца автомобилей пятидесятидвухлетнего Патрика Невилла. По словам очевидцев, Невилл находился на яхте с деловыми партнерами, когда «посмотрел вниз, на воду, издал леденящий душу крик и рухнул за борт». Другие утверждали, что Невилла утянули в воду, но никто так и не смог объяснить, что именно. Известно, что на этом побережье не обитают акулы и другие крупные рыбы. Поэтому судебно-медицинский эксперт не смог объяснить, почему лицо Невилла разложилось так, будто прошло уже несколько дней, хотя несчастный случай произошел всего пару часов назад. За два года до своей смерти Патрик Невилл был одним из пяти подозреваемых, допрошенных в связи с исчезновениями нескольких детей в северной части Сиднея. У полиции нет никаких зацепок.

Молодая женщина чувствует, как ее головы касаются чьи-то волосы, и краем глаза, всего в нескольких дюймах от себя, замечает черные вьющиеся пряди и бледное лицо. Схватившись руками за стол, чтобы не упасть, Келли оборачивается, но видение к тому моменту рассеивается.

– Ты же здесь, да? – все еще тяжело дыша, спрашивает она темноту.

Ее взгляд падает на небольшие стопки газет и подшивок, запылившихся, потому что к ним давно никто не прикасался. Глаза молодой женщины на мгновение расширяются, а затем на ее лице появляется оживленное, почти расчетливое выражение. Она встает со стула и начинает перетаскивать стопки поближе. Я пересчитываю их.

(Одна стопка, две.)

Закончив, ассистентка учителя, теперь охваченная нетерпением и нервным возбуждением, возвращается на свое место.

(Пять стопок, шесть.)

Сделав глубокий вдох, она задерживает дыхание, сжимает руки в кулаки и закусывает губу.

(Восемь стопок. Девять стопок.)

Келли ждет.

Когда ничего не происходит, она с облегчением и разочарованием опускает руки.

И внезапно прямо на ее глазах девятая стопка начинает складываться сама по себе. Дюйм за дюймом невидимые руки с силой сжимают ее, пока она не становится на треть меньше. Бумага уплотняется так сильно, что извлечь отдельную пачку становится невозможно.

Никаких

девяток.

В комнате воцаряется тишина, нарушаемая только тихим, испуганным дыханием молодой учительницы, которая опасается возмездия за свою дерзость.

И тут прямо за дверью, в коридоре, что-то с тяжелым стуком падает на пол.

Келли подпрыгивает и, прежде чем успевает сдержаться, вскрикивает. Но минуты идут, а ничего необычного не происходит, так что девушка на дрожащих ногах направляется туда, откуда донесся звук, – в длинный коридор, ведущий обратно в библиотеку.

Вокруг никого. На полу лежит книга обложкой вниз.

Келли поднимает ее и переворачивает.

На странице большого тома под названием «Популярные японские достопримечательности» представлен живописный вид на большую каменистую пустошь, усеянную величественными вершинами и желтыми горячими источниками.

«Если вы путешественник, который любит приключения и испытывает слабость ко всему странному и жуткому, – начинается подпись к фотографии, – вам понравится гора Осоре (которую местные жители ласково называют Осорезан) в Аомори, провинция Муцу. Эта гора известна храмом Бодхи и мирными, хотя и довольно пустынными окрестностями. Узкая дорога ведет к в большинстве своем необитаемой долине Яген, где посетители могут насладиться необычным сочетанием нетронутой природы и немноголюдных горячих источников».

Молодая женщина оглядывается по сторонам. Она не видит меня, но все равно шепчет:

– Спасибо.

Мальчик с татуировками прячется.

Сейчас ночь, и в домах больше не горит свет. Единственный источник света – странная луна, смотрящая на него из окна, и слабое искусственное свечение фонарных столбов на улицах.

Тарк знает, что он в комнате не один, поэтому и прячется. По потолку ползут тени, половицы скрипят и стонут, пока дом затихает на ночь. А мальчик прячется.

Все начинается с зеркала, в котором Тарквиний видит отражение того, как он забился в угол рядом с кроватью, и тихо нашептывает:

– Вот черт, черт, черт, черт.

Из этого зеркала появляется длинная тонкая рука, и что-то отталкивающее и черное вылезает наружу. Дыхание мальчика становится прерывистым, сердце его учащенно бьется.

Так же внезапно один за другим гаснут фонарные столбы на улице. И только один, прямо напротив дома, то вспыхивает, то гаснет, в один момент погружая все в темноту, а в следующий – отбрасывая мимолетный блеклый свет.

Из зеркала выходит фигура. Ее движения плавны, хотя то, что можно принять за ноги, не касается пола. Фигура закутана в темный бесформенный и развевающийся плащ, над которым возвышается пустое, неподвижное лицо. Маска, теперь еще более обветшалая, свидетельствует о том, что стены ее тюрьмы почти разрушены.

Что-то выглядывает из-под маски.

Оно видит Тарка, но не глазами.

Оно улыбается, но у него нет рта.

Женщина в черном надвигается на мальчика с татуировками, который, хмурый и дрожащий, вжимается в стену. В руках у него абсолютно бесполезная бейсбольная бита. По крайней мере, если ему суждено умереть этой ночью, он умрет хоть и напуганным, но не трусом.

Но вместо смерти этим вечером к нему являюсь я.

Черная фигура останавливается, когда я делаю шаг вперед, преграждая ей путь. Воздух наполняет шипение, в котором отражается вся ее бессильная ярость. Женщина в маске уже многие годы не была такой сильной. Она приняла мой отказ предотвратить смерть Йоко Танеды за слабость. Но поскольку женщина в маске еще не полностью освободилась от печатей, у меня больше власти над судьбами детей.

Она рычит, и я ощущаю царящий внутри ее мрак. Но я уже пережила свою долю безумия, поэтому не отступаю. Надвигающаяся тьма окружает меня, угрожает мне, но я отгоняю ее своим присутствием, своей волей. Женщина в маске не ожидала, что я окажусь такой сильной.

У нее не получается продвинуться дальше, и между нами разгорается молчаливая невидимая война. Черная фигура бросается вперед в попытке проскочить мимо и добраться до мальчика. Но, несмотря на скорость женщины в маске, я с легкостью хватаю ее за запястье и сжимаю.

Она вскрикивает от боли. Позади себя я слышу испуганный вздох.

Тогда женщина в маске понимает, что не готова.

Не сейчас, когда я здесь, бросаю ей вызов по причинам, которым таким существам, как она, никогда не понять.

На теле подростка сломаны три печати. Еще одна, залитая кровью Келли, пока что не поддалась. Но последняя, полностью запечатанная – ахиллесова пята женщины в маске.

И она вынуждена отступить, шаг за шагом. В последний раз клацнув зубами, женщина в маске исчезает.

Я могла бы уничтожить ее прямо сейчас, но не делаю этого из-за сдавленных криков боли, которые издает мальчик.

Он сжимает запястье в том самом месте, где я ранила женщину, и смотрит на меня, опасаясь, что я тоже пришла отомстить.

Вместо этого я опускаюсь на пол в нескольких футах от мальчика, который сидит, все еще съежившись, поджав под себя ноги и положив руки на колени. Я наблюдаю за ним. По моему внешнему виду сложно угадать мои намерения, но Тарк вскоре понимает, что я не собираюсь причинять ему вред.

– Спасибо, – с трудом выговаривает он, все еще потирая слегка опухшее запястье.

Я не отвечаю.

Он нерешительно выбирается из укрытия и подходит ко мне, а я все еще стою на коленях. Он долго колеблется, а затем неуклюже касается моих волос пальцами здоровой руки, будто хочет убедиться в моей телесности. Я позволяю ему, а мальчик вскоре отступает, опасаясь, что за такую вольность его ждет наказание.

– Почему? – спрашивает он.

На этот вопрос можно ответить по-разному.

Действительно, почему?

Я была уверена, что месть убийцам – мой единственный путь, поэтому не рассматривала альтернативу. Только сейчас я поняла, что предотвращать гибель детей – такая же сила, как и месть за них.

За триста лет я спасла бесчисленное множество душ. Но никогда не пыталась узнать их имена, понять их надежды и мечты, узнать, кем они были и кем могли бы стать. Для меня они всегда оставались не более чем светлячками, дарящими краткие моменты утешения.

Раньше я не интересовалась живыми людьми.

Я беру Тарка за руку и осматриваю рану, которую нанесла. Я не умею лечить, поэтому просто прижимаю кончики пальцев к основанию раны в знак безмолвного извинения. Я делаю то, что сам мальчик боится сделать, – поднимаю его ладони и позволяю ему прикоснуться к моему холодному, липкому лицу. Фонарный столб продолжает мерцать, подмигивая нам огненным глазом. С каждой вспышкой мои черты резко меняются, из юной девушки

я превращаюсь в ужасного духа

и обратно.

Затем свет гаснет, и мы на несколько секунд остаемся в темноте. Когда он, наконец, загорается, уже не дрожащий, а ярко сияющий, я обретаю свой человеческий облик. При жизни у меня были блестящие темные волосы, карие глаза и кожа, достаточно светлая, чтобы некоторые сочли ее нежной. Вот что сейчас видит Тарк.

Я не все время чудовище.

И я слышу, как у мальчика перехватывает дыхание, когда он впервые замечает это.

– Ты выглядишь… совсем не так, как я ожидал.

На эти слова нечего возразить, поэтому я просто жду, пока он успокоится и снова начнет говорить. Мальчик опускается на пол, время от времени поглядывая на меня, чтобы убедиться, что я не возражаю.

– Ты призрак, да? – И он сам отвечает на свой вопрос: – Ну, конечно, Тарк. Что за глупый вопрос. Ни в одном фильме никогда не упоминалось о чем-либо подобном… – По внезапному, испуганному выражению его лица я понимаю, что он сожалеет о своих словах, опасаясь, что я не пойму, что за шутками он скрывает свою неуверенность. – Прости, я не хотел показаться таким… Мне всегда говорили, что я люблю умничать.

Но теперь я знаю, что сарказм – часть его натуры, так же как злоба – часть моей, и впервые за много веков я улыбаюсь.

– Меня зовут Тарквиний, – говорит мальчик, пусть и приободренный моей реакцией, но все же сделавший еще одну нерешительную паузу. – Тарк.

Меня давно не называли по имени, да и себе я запрещала его произносить. В эту минуту слабости я ловлю себя на том, что отвечаю: мой заржавевший голос слетает с потрескавшихся, неподвижных губ, собственное имя вырывается с запинками из-за того, что его не использовали так долго.

Окику.

Оки-ку.

ки

ку.

– Окику, – шепчу я.

– Окику. Какое красивое имя…

Когда Тарк снова поднимает глаза, то понимает, что сидит на полу своей комнаты совсем один. Компанию ему составляет только заглядывающая в окна сияющая и яркая луна.

Я всегда старалась держаться от живых на расстоянии. Их озабоченность каждым глотком воздуха, скоротечностью жизни и многочисленными недостатками не вызывает у меня сочувствия. Я могу проникнуть в их сознание и побывать в местах, которые дороги им, но для меня они не имеют значения.

Я не запоминаю имен. Не хочу узнавать лица.

Но этого человека зовут Тарквиний Хэллоуэй.

У него есть кузина – Келли Старр.

А еще у него ярко-голубые глаза.

И он одинок.

Интересоваться живыми людьми не в моих правилах.

Но я обнаружила, что есть много вещей, которые им противоречат.

11. Похороны

Странная штука похороны.

Возможно, я не понимаю их важности, потому что меня саму так и не похоронили. Пепел к пеплу, прах к праху, независимо от того, были ли похоронены тела со всеми почестями или же остались гнить на обочине. Похороны, похоже, проводят не для успокоения душ ушедших, а для утешения людей, которые остались.

Прощальная церемония Йоко Танеды не принесла семье Хэллоуэй особого утешения. Дождливым воскресным утром, когда обряды наконец завершены, гроб с телом женщины помещают в большую печь, под которой уже разожжен костер. Эмоции на лице Дуга легко расшифровать: на нем отражаются недоумение, удивление и горе. Тарка понять сложнее. На его изможденном от усталости лице видны душевные травмы, которые не должны принадлежать столь молодому человеку.

Его глаза – необычайно пустые, глубокие черные омуты, которые одновременно смотрят на горящий гроб и в никуда.

Церемонию кремации посетили немногие. Мало кто знал эту женщину в этой части света, и мало кто готов смотреть на пламя и вспоминать о собственной недолговечности. Но ассистентка учителя

нет, не ассистентка учителя…

Келли; ее зовут Келли…

среди тех, кто пришел оплакать Йоко. Она стоит в стороне, выжидая подходящего момента. Почувствовав, что за ней наблюдают, Келли резко поднимает взгляд и видит меня. Я стою в нескольких ярдах, на другом конце комнаты, и подол моего платья развевается на слабом, непонятно откуда взявшемся ветру. Пока гроб горит, я, низко опустив голову, лишь наблюдаю за мальчиком, и ассистентка учителя смутно осознает, что я тоже пришла засвидетельствовать свое почтение. Мужчина перед ней делает шаг в сторону и загораживает Келли обзор, а когда он отходит, меня уже нет.

Когда ритуал заканчивается, люди подходят к скорбящей семье, чтобы высказать свои соболезнования. Через несколько минут мальчику становится не по себе от всего этого сочувствия, и он уходит прочь в туманный день, подальше от сырой копоти крематория. Прежде чем подойти к дяде, Келли ждет, пока толпа вокруг него поредеет.

– Мне очень жаль, дядя Дуг. Как вы держитесь?

Мужчина принимает ее объятия.

– Спасибо, Келли, – говорит он и пытается улыбнуться, но вместо этого выходит гримаса. – Тарк в порядке… Даже удивительно, учитывая, что ему пришлось пережить за последние несколько недель. Психотерапевт говорит, что он воспринимает происходящее намного лучше, чем…

Он прерывается, чтобы сделать глубокий вдох.

– Мы собираемся увезти ее прах в Японию. В ее завещании говорится, чтобы мы с Тарком передали ее прах в небольшой храм в Аомори. Там, где она выросла. – Дуг морщит лоб, и Келли понимает его замешательство, вызванное столь необычной просьбой.

– А Тарк поедет?

– Мы оба поедем. Я собираюсь забрать его из школы на некоторое время. Этот год и так был достаточно напряженным. Нам обоим нужно немного прийти в себя. Думаю, на данный момент так будет лучше.

– Мне жаль слышать, что вы уезжаете. Хотелось бы мне как-то помочь вам.

– Ты и так сделала более чем достаточно. Не думаю, что когда-нибудь смогу отблагодарить тебя за спасение Тарквиния. Я… – Мужчина замолкает. Выражение его лица меняется, прежде чем он снова приходит в себя. – Ты видела Йоко незадолго до того, как она… как она умерла. Не передала ли она что-нибудь? Что-нибудь, что может показаться важным?

Молодая женщина колеблется, не зная, что сказать, не зная, как много Дуг знает о своей жене.

– Она сказала, что вы с Тарком должны вернуться к куклам из долины Яген. К ее сестрам.

Мужчина в недоумении качает головой.

– Я познакомился с ней, когда мы учились в Токийском университете. Я знаю, что она родилась в провинции Муцу, где, по-моему, и расположена долина Яген. Но ума не приложу, о каких куклах она говорила. У Йоко была сестра, но мне сказали, что она умерла много лет назад. Наш адвокат мистер Бедингфилд сообщил лишь то, что у нее остались какие-то родственники в Муцу, но кроме их адреса ему больше ничего неизвестно.

Одной мысли о новостях, в которых описывали тело и кукол, разбросанных в той крошечной комнате, оказалось достаточно, чтобы племянница Дуга вновь содрогнулась.

– Как вы думаете, это как-то связано с ее коллекцией кукол?

Мужчина беспомощно вскидывает руки.

– Не знаю. Это звучит нелепо. Коллекционирование японских кукол было ее хобби, обычным времяпрепровождением. Я ничего не понимаю. – В его голосе слышатся гнев, злость и горе, а также нежелание говорить о своей жене в прошедшем времени. – Полиция ничем не может помочь. Они говорят, что нет никаких доказательств того, что кто-то… что кто-то еще был в комнате. Последним, кто видел ее живой, был работник, принесший ей ужин. – Голос дяди Дуга срывается. – Зачем кому-то вообще убивать Йоко? Зачем кому-то так с ней поступать? Должно быть, это сделал кто-то из пациентов Ремни.

– Дядя Дуг, – внезапно слишком официально и робко произносит молодая женщина. – Вы когда-нибудь замечали что-то необычное в тете Йоко? Или в Тарке?

– Необычное? Не понимаю, о чем ты.

– Вы когда-нибудь видели рядом с Тарком… ну, странных женщин?

Мужчина недоуменно посмотрел на нее, и Келли поняла, что те ужасы, которые так долго преследовали его сына и жену, не коснулись его самого.

– Странные женщины? Кроме человека, который пытался похитить Тарквиния, я не слышал ни о каких других незнакомцах. Йоко что-то говорила о странной женщине?

Но Келли качает головой:

– Нет, нет, просто я подумала… Неважно. Пожалуйста, дайте мне знать, если я смогу чем-то помочь. Мама прислала электронное письмо, в котором извиняется за то, что не смогла приехать.

– Твоей матери не за что извиняться. Передай ей мои наилучшие пожелания.

Девушка обнимает дядю в последний раз и отступает, чтобы дать другим возможность выразить свои соболезнования. Она направляется к печи и наблюдает, как отблески оранжевого пламени весело пляшут по двери, которая отделяет ее от невыносимого жара внутри.

«Что мне делать? – спрашивает она себя. – Что же мне делать?»

Келли не ждет ответа, но из печи, где в пламени лежит тело мертвой женщины, доносятся характерные звуки ударов.

Молодая женщина в тревоге отступает и оглядывается на толпу скорбящих. Кажется, никто кроме нее не слышит ничего необычного.

Снова раздается глухой стук, а вместе с ним – странный скрежет.

Как будто что-то скребет ногтями с другой стороне двери.

Как будто что-то внутри горящего трупа пытается вырваться наружу.

Молодая женщина поворачивается и бросается прочь, пока, наконец, не оказывается за пределами похоронного бюро. Снаружи моросит мелкий дождь. Дрожа от страха, девушка оглядывается на здание, словно опасается, что кто-то мог последовать за ней.

– Келли?

Несмотря на сырость, мальчик сидит в высокой траве поодаль и вопросительно смотрит на кузину.

– Что случилось? Выглядишь так, будто увидела привидение.

– Тарк! – бросает Келли, не в силах ответить на его вопрос. – Я… я не знаю. Там… я подумала, что там… что-то царапало… Мне кажется, я схожу с ума.

– Добро пожаловать в мой мир. – В голосе мальчика не слышится удивления. Указав на пустое место слева от себя, он приглашает кузину присоединиться. Его правое запястье плотно забинтовано. – Я все равно не собираюсь возвращаться внутрь. Там слишком душно.

Все еще дрожа, девушка садится.

– Ты уверена, что с тобой все нормально? – уточняет Тарк.

– Я… да. Это мне следует задать этот вопрос. Что случилось с твоим запястьем?

– Несчастный случай. Не о чем беспокоиться.

– Ты уверен, что в порядке?

– О, в полном, – отвечает мальчик с горькой улыбкой на губах.

– Мне так жаль, Тарк.

– Не стоит. Это мне следует извиниться, ведь ты вляпалась в эту историю из-за меня. Если бы не ты, сейчас хоронили бы меня.

– Это не твоя вина, и ты это знаешь.

– Знаю. Это ее рук дело, – произносит подросток так тихо, что Келли едва удается расслышать.

– Той… женщины в маске?

– Да… – Тарк удивленно смотрит на кузину в ответ. – Откуда ты знаешь?

– Я тоже ее видела. Видела рядом с тобой женщину в черном, тогда, в… – Келли замолкает, решив, что неразумно вспоминать о неприятностях прошлого, и пытается зайти с другой стороны: – А еще есть женщина в белом.

Мальчик все еще удивленно кивает:

– Я думал, что только я их вижу. Был почти уверен, что схожу с ума, как мама.

– Тетя Йоко… Знаю, после всего, что произошло, это прозвучит странно, но я думаю, что она действительно любила тебя.

– Знаю. Просто мне бы хотелось, чтобы она любила меня, как нормальная мать. Например, готовила бы мне печенье или наказывала бы. А не дарила вот это.

Подросток смотрит на свои руки. Как и раньше, длинные рукава скрывают татуировки на его коже. В спонтанном порыве доверия он закатывает один из них, чтобы Келли могла рассмотреть рисунок. Печать больше не двигалась и не скручивалась, а чернила казались более светлыми, выцветшими.

– Я с детства вижу эту женщину в маске. И татуировки у меня, сколько я себя помню. Все говорят, что их сделала мама, но я точно не знаю, как они у меня появились. Будто кто-то стер все воспоминания до того, как мне исполнилось пять.

Я ненавидел эти татуировки. Дети всегда дразнили меня, а их родители думали, что я ненормальный. Меня либо задирали, либо игнорировали. А в редких случаях, когда кто-то пытался со мной подружиться… ну, происходило что-то странное. Помнишь мертвых птиц, которые влетели в столовую? Такое уже случалось…

И не только это: из ниоткуда мог появляться запах гниения, настолько сильный, что пару раз учеников пришлось эвакуировать. Однажды на уроке математики я нашел сотню препарированных лягушек, некоторые из них еще прыгали. Землетрясения, которые распространялись всего на пару метров, тоже никто не мог объяснить. Однажды в моей старой школе обвалился кусок штукатурки, и из дыры вывалилось множество крыс с отрезанными головами.

И каждый раз я терял сознание, а очнувшись, оказывался в другом месте. Все эти странности случались в моем присутствии, так что люди начали держаться от меня подальше. Мой дорогой, вечно руководствующийся логикой отец в это, понятное дело, не верил. Вскоре по школе поползли слухи, что моя мама в психиатрической лечебнице и нападает на меня, прежде чем я успеваю поздороваться. Не лучший способ подняться по социальной лестнице.

– Это же ужасно! – потрясенно отзывается Келли. – Почему ты или дядя Дуг никогда не рассказывали нам об этом?

Тарквиний фыркает:

– Думаешь, папе стоило сказать вам с тетей Линдой, что я сумасшедший? Или мне стоило поделиться тем, что меня преследует безглазая женщина в маске? Или что я виноват в том, что мою прежнюю школу едва не закрыли из-за несоответствия местным санитарным нормам? Если бы ты не сказала мне, что тоже видишь женщину в черном, мы бы об этом не разговаривали.

– Через такое нельзя проходить в одиночку, Тарк. Я тебе не позволю!

Тарквиний одаривает ее мимолетной улыбкой, в которой виднелась благодарность.

– Ты снова обращаешься со мной как с одним из твоих четвероклассников, Келли.

– Половина моих четвероклассников думает, что призраки – это люди, бегающие в белых простынях, а другая половина принимает их за покемонов.

– Она приходила за мной прошлой ночью. Не волнуйся, – добавил Тарк, проигнорировав последнюю фразу Келли. – Окику спасла меня.

– Окику?

– Другой призрак. Девушка в белом. Мы… Она хорошая. – В голосе мальчика слышатся странные нотки. – Не знаю, часто ли ты ее видела, но она… Иногда она выглядит так, будто несколько дней провела в реке, но в ту ночь она была… Она может быть довольно привлекательной, знаешь ли. Не понимаю, почему она не выглядит так всегда. Может, это какое-то негласное правило для мертвых, о котором я не знаю.

– Тарк, не уверена, что стоит сочувствовать такой, как она, только потому, что она спасла тебе жизнь, – сказала Келли, испытывая неловкость при воспоминании о моем мертвом лице и сломанной шее. – У нее могут быть скрытые мотивы.

– Какие, например?

– Ты ведь слышал об убийстве в «Холли Оукс»? Говорят, лицо жертвы было раздуто… в точности как у того мужчины, который похитил тебя и чуть не убил меня! Я провела собственное расследование, изучила газетные вырезки десятилетней давности о мужчинах, которые были убиты подобным образом. Виновника так и не нашли. Всех жертв подозревали в убийстве детей, но многие из них по той или иной причине так и не были отправлены за решетку. Я думаю… думаю, что это она, Тарк. Она перемещается по миру, чтобы находить и убивать таких, как они.

Тарк только пожимает плечами, и Келли не нравится, как легко он отметает ее страхи.

– Тогда мне просто не стоит приставать к подросткам, как к красивым, так и с татуировками, чтобы она не захотела убить и меня тоже.

– Это не значит, что она не опасна!

– Не знаю. Мне она опасной не кажется. Она же спасла мне жизнь. И твою тоже! Кажется, Окику искренне хочет помочь. И, возможно, с ней я буду лучше себя контролировать.

– Что ты хочешь сказать?

– Есть еще кое-что, о чем мы с папой не рассказали вам с тетей Линдой. Перед переездом в Эпплгейт один мальчик… – Тарк устремляет взгляд на свои ботинки, так глубоко зарытые в сырую землю, что из-за грязи не видно белизны шнурков. – Я никогда никому об этом не рассказывал, – сообщает он.

– Я пойму, если ты не захочешь об этом говорить…

– Нет, – принимает решение Тарк. – Ты тоже ее видела. Пусть мне это и не нравится, но мы в одной лодке. Его звали Тодд Маккинли. Он был хулиганом и все же не заслуживал подобной участи. Не думаю, что кому-то вообще можно пожелать такой смерти.

Слова льются потоком, рисуя яркие образы, которые я вижу в его голове.

Хулиган – коренастый мальчик – вызывает у напуганного Тарквиния, который явно младше, неприятное воспоминание. Я наблюдаю, как хулиган прижимает его к двери уборной, поднимая так высоко, что он едва достает ботинками до пола. Но когда он замахивается, чтобы снова ударить Тарквиния в живот, свет гаснет.

Тодд Маккинли тут же начинает беспрерывно кричать.

Только после того, как свет снова загорается, другие учителя и ученики обнаруживают Тарквиния скорчившимся под раковиной. Конечности хулигана разбросаны по двум кабинкам. Его голова найдена в унитазе третьей, лицо обожжено и сильно изуродовано.

– После этого люди начали избегать меня, делали вид, что я вообще не существую. Они были напуганы и думали, что я как-то связан со случившимся. Даже учителя боялись смотреть мне в глаза.

Келли не могла унять охватившую ее дрожь.

– Я был рад уйти из той школы. Все равно все считали меня ненормальным еще до того, как это случилось. На самом деле я никогда не переставал чувствовать себя виноватым, даже если и не совершал убийства – как будто причина, по которой Тодд умер, заключалась в том, что я хотел его смерти. После этого я стал чаще видеть женщину в черном. Со смертью Маккинли от маски, которую она носила, начали отваливаться кусочки… не то чтобы у нее было то, что вообще можно назвать лицом. И когда я услышал, что мама умерла почти так же, как Маккинли… Может, она была права, когда пыталась убить меня. – Тарк вздрагивает.

– Никогда не смотри на нее, Келли. За маской… за ней скрывается все самое плохое, что есть в человечестве. И теперь это случилось снова.

– Что случилось снова?

Тарквиний медленно закатывает рукав, обнажая остальные татуировки. Линии странных надписей, идущие по его руке, выглядят такими же выцветшими и изношенными, как печать на его правом запястье. Печать на левом то блекнет, то снова темнеет.

– Это еще не все.

Тарквиний поворачивается и слегка задирает рубашку. Как и на руках, остальные его татуировки тоже поблекли, за исключением одной из двух на пояснице, которая все еще остается чернильно-черной.

– Можно ли надеяться, что скоро они все исчезнут?

«Она сломала почти все печати», – сказала мать Тарквиния. И Келли знала, что ее кровь оставила след на уже потекшей печати на левом запястье ее кузена. Она помнит женщину в капюшоне, что сверлила ее взглядом сверху, когда она беспомощно лежала на каталке. Помнит злую, изуродованную физиономию, смотревшую на нее из-под маски, напоминающей лицо фарфоровой куклы.

– Келли, что случилось? – спрашивает Тарквиний, всматриваясь в ее лицо. – Ты белая как полотно.

– Я просто… просто все это выбивает из колеи.

– Не стану тебя осуждать, если ты решишь держаться от нас подальше. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

– Мы оба в этом замешаны, Тарк.

«Я стала частью этого безумия, – думала девушка. – На печати моя кровь. Даже если буду держаться в стороне, женщина в маске все равно найдет меня. И убьет».

– Это не имеет значения. Мы все равно возвращаемся в Японию. Папина компания хочет отправить его в Токио, потому что он говорит по-японски, а я поеду с ним. К тому же мы должны привезти мамин прах в долину Яген, где бы та ни находилась.

– Возможно, я тоже скоро поеду в Японию.

Тарк поворачивается, чтобы посмотреть на кузину, и я знаю, что она чувствует то же, что и я. Что-то в женщине в черном ускользает от взгляда мальчика, хотя он об этом и не подозревает.

– Зачем? – спрашивает он.

– Помнишь программу культурологии, на которую я подавала заявку? Япония есть в списке стран, которые я могу выбрать. Если, конечно, там еще остались места.

– Так ты больше не будешь здесь преподавать?

– Скорее всего, нет. Меня раздражает, что все вокруг называют меня «девушкой, проходящей по делу о серийном убийце». В любом случае, я вернусь к тому моменту, когда нужно будет подавать документы в колледж.

– А как же тетя Линда?

– Я рассказала маме об убийстве, но умолчала о том, что мы оба были в нем замешаны. Поскольку дядя Дуг не знает адреса ее электронной почты, я намерена оставить все как есть. У нее и так полно проблем в Африке. Не хочу добавлять ей еще больше беспокойства. Она считает программу по культурологии отличной возможностью.

– Думаю, так и есть. Только пообещай мне одну вещь, Келли. Не влезай из-за меня в неприятности. У меня их и так полно.

– У тебя что, неприятности?

Они улыбаются друг другу.

– Как думаешь, что ей от меня нужно? – внезапно спрашивает Тарквиний.

– Кому?

– Окику, девушке в белом. Иногда мне кажется, что ее присутствие отталкивает женщину в черном, но я не знаю, почему она вдруг решила меня защищать. Так или иначе, я собираюсь найти способ снять это проклятие или… – Он замолкает.

Келли следит за его взглядом. На мгновение ей кажется, что она видит меня вдали, очерченной на фоне горизонта. Стоя к ним спиной, я тоже наблюдаю за остатками промозглого утра.

Тарквиний начинает рассеянно насвистывать себе под нос уже знакомую колыбельную.

12. Прощание

– Все учителя говорят, что вы уезжаете, – начинает девочка. – Так говорят мисс Палмер и мистер Монтгомери.

– Да, я и правда уезжаю.

Они сидят на качелях во время перемены в последний день работы Келли в начальной школе Перри Хиллз.

– Когда вы вернетесь?

– Пока не знаю. Может, через два или три месяца.

– Вы едете в Японию, чтобы избавиться от той нехорошей женщины?

Келли тщательно обдумывает этот вопрос.

– Пока что я не знаю, как от нее избавиться. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедиться, что она больше никому не причинит вреда.

Сандра берет Келли за руку.

– Надеюсь, у вас получится, – говорит она, и в ее голосе слышатся тревога и испуг. – Потому что я не хочу, чтобы вы умирали.

13. Колодец

– Что это?

– А? – Келли замечает, что одна из ее попутчиц по имени Эллисон заглядывает ей через плечо и читает что-то с экрана ее ноутбука. Эллисон, Келли и еще восемь подростков, находящихся в самолете, отправляются в Японию по программе изучения культуры. Эллисон, темнокожая брюнетка, веселая, беззаботная и готовая подружиться с каждым.

– Японские привидения?

– Я просто хотела узнать немного больше о японском фольклоре.

– Могла бы спросить меня, – обиженно надувает губы брюнетка. – Знаешь, этой осенью я собираюсь поступать на направление «культурология Японии», и мои факты не меняются каждые полчаса, как в Википедии.

– Хорошо, мисс Самопровозглашенный эксперт по Японии, я пыталась узнать как можно больше об одном конкретном призраке.

– Выкладывай.

– Ее зовут Окику.

Лицо брюнетки озаряется.

– А, Окику. Конечно, я о ней знаю. Большинство людей, изучающих японскую культуру, знакомы с ее легендой.

– Легендой?

– Ты же видела все эти японские фильмы ужасов, которые вышли не так давно. Как, например, «Кольцо»? Все они основаны на ее истории. Она, так сказать, прародительница японских женщин-мертвецов с длинными волосами и бледными лицами. Согласно легенде, она отвергла предложение аристократа стать его любовницей, и в отместку он убил ее и сбросил в колодец. В одной из наших образовательных экскурсий предусмотрен замок Химэдзи. Там есть «Колодец Окику» – место, где предположительно и произошло убийство.

Келли сглатывает.

– Легенда гласит, что она разбила одну из десяти тарелок, доверенных ей на хранение.

– В этом тоже виноват тот аристократ. Он намеренно разбил ее, чтобы угрозами склонить Окику к любовной связи. Мужчины, что с них взять. Все такие же ублюдки независимо от времени и места. Говорят, что после смерти Окику ее призрак выбирался из колодца, чтобы пересчитать девять тарелок, и сходил с ума, когда не мог найти десятую. А такое случалось… Каждый, черт возьми, раз. Однажды какой-то самурай спрятался и ждал ее появления. Как только Окику досчитала до девяти, он вскочил и закричал «Десять!». После этого призрак исчез. Я всегда считала эту историю нелепой. Не говоря уже о том, что так поступать негоже даже с призраком.

– А того аристократа наказали?

– Не думаю. В японских историях о привидениях мужчин-убийц почему-то не наказывают. Двойные стандарты!

– Ты знаешь какую-нибудь другую историю о привидениях, где число девять является неотъемлемой частью сюжета?

– Нет, но существуют местечковые легенды, которые не вызвали интереса на международном уровне. Я слышала несколько. Например, о маленькой девочке, которая из всех возможных мест почему-то появляется именно в туалетах. Или о каких-то женщинах без лиц, что бродят по сельской местности. Почему тебя вдруг так заинтересовали японские привидения?

– Ничего особенного. – Келли снова краснеет под пристальным взглядом попутчицы. – Просто старые легенды кажутся мне лучшим способом для того, чтобы понять культуру.

– Хах, надеюсь, ты не утратишь энтузиазма, когда мы доберемся до места. В том, чтобы семь часов ждать следующего стыковочного рейса из Чикаго, мало веселья.

Молодую женщину мало заботит полет. Пока ее спутница то дремлет, то просыпается, чтобы поворчать о плохой еде и неудобных креслах (которых в самолете двести семьдесят пять), Келли размышляет над своим внезапным решением вмешаться в то, к чему она не имеет никакого отношения. Но в глубине души девушка понимает, что зашла слишком далеко, чтобы теперь отступить. Она говорит себе, что ее кузен в опасности, как и она сама.

Когда самолет, наконец, приземляется в международном аэропорту Кансай, студенты предъявляют свои паспорта и вскоре кланяются добродушному круглолицему мужчине, который представляется как Фукуяма Мори-сан, их гид на время пребывания в Японии.

– Нас ждет небольшой арендованный автобус. – Сильный кансайский акцент выдает в Фукуяме Мори иностранца, но его английский безупречен. – Мы отвезем вас в апартаменты, где вы будете проживать, чтобы вы могли распаковать вещи и подготовиться к первому образовательному туру, который состоится уже на следующий день.

– Нам повезло, – продолжил он, когда автобус выехал из терминала на главную скоростную магистраль, – что японское правительство и Его Величество Император более чем готовы финансировать гранты для таких студентов, как вы. Землетрясение не способствовало развитию туристической индустрии, хотя я рад сообщить, что число приезжающих снова растет. Понятное дело, мы будем избегать всех пострадавших от радиации мест, но даже так здесь достаточно достопримечательностей, которые стоит увидеть. От Национального театра Бунраку до Муниципального художественного музея в Кобе…

– И замок Химэдзи? – спрашивает подруга Келли, лукаво улыбаясь ей.

– Безусловно! – с энтузиазмом отзывается Мори-сан. – Это один из самых великолепных образцов нашей архитектуры – мы называем его «Белая цапля», поскольку вся крепость будто парит на вершине горы так же, как эта великолепная птица. На самом деле, мы отправимся в замок Химэдзи уже завтра. Если у вас есть вопросы, не стесняйтесь их задавать. Постараюсь ответить на них, если смогу.

Десятерых студентов разместили в четырех комнатах, которые были разделены легко передвигаемыми ширмами-седзи. Вместо кроватей предложили чистые футоны^[8], свернутые и готовые к использованию.

Группа во главе с Мори-сан насладилась легким ужином в соседней идзакае^[9], гид продолжал развлекать туристов рассказами об истории Японии. Келли спросила, знает ли он легенды о привидениях, кроме той, что повествует об Окику, в которых большое значение имеет число девять. Однако озадаченное выражение лица мужчины само по себе становится ответом.

Вернувшись в свою квартиру и погасив свет, Келли лежала без сна, уставившись в потолок. Страхи, которые только усиливаются с темнотой, скручиваются внутри ее клубком.

В углу маленькой квартирки я свисаю с потолка и наблюдаю за ее распростертым телом, понимая, что она чувствует мое присутствие. Я последовала за ней в эту страну древних тайн и тихого утешения. Спустя несколько сотен лет вкус моего дома, моей отчизны все еще сладок.

– Что мне теперь делать? – шепчет Келли в сгущающуюся темноту.

Я не отвечаю.

Потому что я тоже небезгрешна.

Тур начинается на рассвете, чтобы, как объясняет Мори-сан, прибыть на место раньше, чем там станет не пробиться. Тем не менее, когда автобус привозит их и еще сорок шесть туристов в замок Химэдзи, у входа уже собирается значительная группа людей (четыреста три человека). Однако Мори-сан заверяет, что по сравнению с выходными это немного.

Даже издалека видно, как сияет на солнце белая крепость. В нескольких частях замка ведутся строительные работы, так что над некоторыми укрепленными башнями натянут большой тент. В то время как других учителей это разочаровывает, Мори-сан настроен все так же оптимистично.

Экскурсоводом оказывается худощавый мужчина по имени Томео.

– Это помещения для прислуги, – объясняет он в длинном коридоре с семнадцатью дверями, что ведут в маленькие комнаты. – Ранг каждого слуги можно было определить по комнате, в которой он жил. Чем дальше она располагалась от выхода, тем ниже был ранг. Даже по прислуге видно, насколько для обитателей замка Химэдзи были важны социальный статус и предполагаемое положение в обществе.

Келли поворачивает голову и замечает, как я направляюсь в одну из спален дальше по коридору. Пока гид продолжает болтать, она тихонько ускользает, чтобы последовать за мной.

Спальня не отличается от других маленьких помещений в замке и полностью соответствует скромной, ничем не примечательной служанке.

В комнате не осталось ничего, что указывало бы на предпочтения или характер ее владелицы. Простая деревянная кровать не застелена, а окна с решетками выходят во внутренний двор, где когда-то под бдительным присмотром лорда тренировались солдаты.

Келли не видит их, когда смотрит в окно, но я вижу.

Я все еще слышу лязг мечей. Все еще слышу, как генерал Сигетоки выкрикивает приказы, снова и снова муштруя солдат, пока его запросы наконец полностью не удовлетворены. Я все еще вижу блеск серебра и сверкание клинков. Молодого лорда, молча наблюдающего за долгими и упорными тренировками людей, которые призваны выполнить свое предназначение: защитить замок от врагов, которые окажутся достаточно глупы, чтобы напасть на Химэдзи.

Я до сих пор помню его темные глаза и то, как он хмурился, когда задумывался. Пребывая в хорошем настроении, он запрокидывал голову и смеялся, а иногда целыми днями ходил мрачнее тучи, когда им овладевал вспыльчивый нрав. Я, порождение тьмы, все еще помню, как бешено колотилось мое сердце. Сердце, которое не билось вот уже более трех столетий. Я помню, как оно ускоряло ритм, когда он нежно брал меня за руку и странным ласковым голосом говорил:

«Окику,

Я всегда буду у тебя в долгу».

Его голос звучал так же нежно, когда он повернулся к своему вассалу и сказал:

«Поступай с ней, как хочешь».

Дрожащими пальцами Келли проводит по выцветшей деревянной раме, зная, что именно здесь несколько сотен лет назад засыпала девушка по имени Окику.

– Дорожки внутри замка Химэдзи были проложены, чтобы сбить с толку захватчиков, – продолжает гид, после того как Келли вновь присоединяется к группе. – Во время экскурсии обратите внимание, что все коридоры замка разного размера. Они ведут к потайным ходам, которых не заметить невооруженным взглядом. Лестницы имеют разную высоту, чтобы захватчики, вступая в бой, наверняка споткнулись. Когда мы выйдем наружу, я проведу вас в зал, где весь проход может обрушиться, если убрать всего один камень.

– Строители замка Химэдзи создали все эти сложности с одной-единственной целью: чтобы в случае захвата замка его обитатели смогли продержаться достаточно долго, чтобы правитель успел совершить харакири. Среди самураев считалось бесчестием оказаться в плену после поражения.

Несмотря на все внешнее великолепие, внутри Химэдзи деревянный и пустынный, лишенный какой-либо мебели и украшений. В отдельных уголках встречаются доспехи, как раз когда туристы поднимаются по последней крутой лестнице, чтобы получить брошюры с подлинной печатью Химэдзи. Снаружи на башнях, надменно подняв хвосты, стоят на страже гаргульи сатихоко^[10] – наполовину тигры, наполовину рыбы.

Сам замок остался почти таким же, каким я его помню, и все же смена веков опечалила меня больше, чем я хотела признать. Место, которое когда-то было переполнено воинами и дайме – знаменитыми лидерами, которые стояли у истоков великого будущего Японии, держали в своих руках жизни людей… Место, когда-то управляемое и защищенное человеком, которому я служила и которого любила, теперь омрачал гул туристов, для которых замок Химэдзи стал всего лишь воспоминанием о далеком, некогда славном прошлом.

К тому времени, когда группа выходит из крепости и натыкается на серию лабиринтообразных дорожек, уже далеко за полдень.

– У нас есть время посетить еще одно место, – сообщает гид, подводя их к большим внушительным воротам и пятиэтажной башне рядом с ними. – Это Харакири Мару, – продолжает он, – также известные как Врата самоубийц. Именно здесь лорды и обесчещенные самураи были вынуждены совершать харакири, иногда во искупление грехов своих хозяев. А это главная башня замка.

– Из этого колодца набирали питьевую воду во время осады? – интересуется подруга Келли, осторожно заглядывая внутрь.

– Нет, воду из него использовали, чтобы смыть следы ритуала харакири. Это место широко известно как «Колодец Окику».

На мгновение кажется, что солнце прячется за облаками, окрашивая окрестности в странный серый цвет.

– Это тот самый колодец, где согласно легенде обитает призрак Окику?

– Совершенно верно. Это одна из самых популярных историй о привидениях, пожалуй, вторая после Ецуя Кайдана. Существует множество различных вариантов легенды об Окику. Согласно версии Химэдзи, Окику – молодая влюбленная в хозяина служанка. Она предупредила его о покушении, которое планировал один из его вассалов. В отместку тот разбил тарелку из самой ценной коллекции лорда и обвинил во всем Окику. Вероломный лорд позволил вассалу подвергнуть девушку жестоким пыткам, а после бросить ее тело в колодец.

– С тех пор, в период между двумя и тремя часами ночи, которые в Японии считают часом ведьмовства, ее призрак поднимался из этого колодца и пересчитывал тарелки лорда. Каждый раз, найдя только девять, своими неземными воплями она будила хозяина. Со временем из-за ночных посещений Окику здоровье лорда пошатнулось. Говорят, что призрак девушки, не способный обрести покой, живет в колодце и по сей день.

– Какая печальная история, – бормочет брюнетка.

– Но зато правдивая, – говорит Келли так тихо, что ее больше никто не слышит.

Она знает, что я покинула замок и уже давно изливаю свою месть в других странах на мужчин, до которых еще могу добраться, на тех, кто мог бы занять место жестокого вассала.

Ее подруга заглядывает в колодец и вздрагивает.

– Здесь слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Давай лучше заглянем в Башню самоубийц.

Она уходит. Прежде чем последовать за ней, Келли тоже заглядывает в колодец и видит на дне скрюченное и изломанное от смертельного падения тело женщины.

Кто-то причинил ей сильную боль и опустил в какое-то темное и вонючее место, похожее на большую яму. Вниз головой. Так она и умерла, так что теперь видит все вверх ногами.

Но я не та Окику, с которой она знакома.

Эта Окику царапает свое лицо, черная желчь пузырится из ран на ее коже. Ее рот широкий, черный и пустой, и беззвучный крик застревает в основании ее искалеченного горла, а там, где торчит кость, раздается ужасное бульканье.

Но самое пугающее в этой Окику – ее глаза, поскольку в них нет ничего, кроме пустых глазниц, кишащих черными, похожими на пиявок личинками.

Именно эта Окику погибла в колодце триста лет назад, та самая Окику, которой я была, когда стала не более чем ужасным духом. Эта Окику помнила только

боль

страдания

ненависть

и желание отомстить.

Со временем я научилась сдерживать злобу. Но долгое, долгое время я была страшным существом. Существом, которое находило удовольствие в терзании. В кромсании на части.

Я больше не тот монстр. Но воспоминания о том существе все еще таятся в этом колодце. Некоторые вещи полностью не умирают.

И вот, все еще булькая, Окику начинает карабкаться вверх.

Скрюченные конечности, рваные полоски кимоно, развевающиеся у нее за спиной, точно сломанные крылья. И она карабкается. Карабкается по стене, хрустя хрупкими костями. И она карабкается. Когда она наклоняет голову, ее кожа растягивается и трескается, свисая под неестественными углами, дряблая плоть прилипает к складкам того, что осталось от шеи.

И она карабкается. Прежде чем Келли успевает как-то среагировать, эта Окику выбирается из колодца, протягивает гниющие руки и бросается к девушке с широко разинутыми челюстями.

Келли, готовая броситься бежать, поворачивается и чуть не врезается в свою подругу.

– Эй, эй, притормози! – смеется брюнетка. – К чему такая спешка? У нас еще полно времени, чтобы осмотреть достопримечательности!

Келли вытягивает шею, оглядываясь, но у колодца никого нет.

– Мори-сан сказал, что дальше мы пойдем осматривать сады. Обычно я придерживаюсь плана «Если ты видел один сад, значит, ты видел их все», но поскольку все уже оплачено, выбора у меня нет. Готова?

– Да-да, сейчас подойду.

На этот раз Келли видит Окику, к которой привыкла. Та сама заглядывает в глубины колодца. Возможно, когда я оборачиваюсь и склоняю голову в знак извинения, на моем лице отражаются печаль и сожаление.

Мне жаль, что Келли видела больше, чем следовало бы.

Я исчезаю из поля зрения девушки, которая набирается смелости в последний раз заглянуть в колодец. Только на этот раз она не видит ничего, кроме темноты, и не слышит ничего, кроме шума воды и стука мелких камешков.

14. Письма

Я заглядываю то к одному, то к другому – сначала к Келли в ее маленькой квартирке в Кансае, а затем к Тарку в Токио. Они ведут разные жизни: Келли в скромном месте, окруженная разговорами сокурсников и татами, комнаты же, которые Тарк делит с отцом, наполнены искусством и роскошью.

Иногда я наблюдаю за Келли. Наблюдаю, как она посещает лекции, спектакли, экскурсии. Наблюдаю, как она листает тяжелые книги, разворачивает старые пергаменты, смотрит телевизор. Иногда она чувствует мое присутствие: тогда она, со страхом подняв голову, смотрит на то место, где я стою до тех пор, пока я не ухожу. Келли все еще чувствует настороженность, изо всех сил пытается скрыть свое недоверие. Я ее не виню.

Но большую часть времени я предпочитаю проводить с Тарквинием. Окружающая его злоба отступает, как будто одно мое присутствие сдерживает ее. Я не даю женщине в маске и шанса проявиться. Следую за мальчиком, пока он бродит по оживленным улицам, листает журналы в тихих кафе, заглядывает в витрины магазинов. Как и Келли, он замечает мое присутствие, но оно его радует. В отличие от недоверчивой кузины он ведет себя открыто.

– Ты знаешь, что это такое, Окику? – спрашивает Тарк, жестом приглашая меня встать рядом и игнорируя недоуменные взгляды прохожих. – Это называется аркадой. За несколько иен ради забавы ты можешь убивать воображаемых инопланетян или космических монстров. Но мы же в Японии, так что здесь ты – разгневанный отец, который получает бонусные очки за то, сколько вещей в комнате смогла уничтожить, когда перевернула стол. Службе защиты детей в Штатах эта игра точно понравится.

– Ты когда-нибудь бываешь голодна, Окику? – интересуется он в другой раз. – Я мог бы угостить тебя молочным коктейлем. Здесь люди оставляют еду в храмах, так что, видимо, призраки что-то едят… А разве вообще существует еда для призраков?

Я не всегда понимаю, о чем он, но, похоже, это не имеет значения.

Мы посещаем магазины одежды, рестораны, парки. Тарк отводит меня на Токийскую телебашню («Это лучшая смотровая площадка в Японии. Отсюда можно увидеть современный капитализм в действии!»), к статуе Хатико («Никому не говори, но я плакал, когда смотрел фильм»), на вокзал Харадзюку («Знаю, что здесь задаются модные тенденции и все такое, но этот парень выглядит так, будто украл одежду у собственной матери»).

Тарк предлагает мне присесть на скамейку с видом на небольшой парк, в котором полно ярких цветов. Я, по понятным причинам, не хочу, но он настаивает:

– Это не займет много времени. Я очень быстро рисую. – Мальчик садится напротив и, достав ручку и бумагу, приступает к работе.

Некоторое время спустя он показывает мне готовый портрет. На нем изображена прекрасная женщина, задумчиво смотрящая в сторону и любующаяся розами.

Я не могу оценить это творение по достоинству.

– Для призрака, – поддразнивает Тарквиний, – у тебя смехотворно низкая самооценка.

Мне нравятся эти короткие, спонтанные поездки.

Тарк ведет с Келли то, что называется электронной перепиской, – обменивается странными, невидимыми письмами, которые сами доходят до адресата и преодолевают разделяющее их расстояние. Часто, когда они пишут эти самые письма, я с удивлением заглядываю им через плечо. При жизни у меня было мало родственников, и, вникая в слова и мысли Келли и Тарка, в их очевидную заботу друг о друге, я начинаю тосковать по тому, что больше не должно иметь для меня значения.

«Привет, Келли, – пишет Тарквиний, – официально признаю Японию самым неблагополучным местом, в котором я когда-либо бывал, а ведь я наведывался в психиатрическую лечебницу! Ты знала, что здесь есть торговый автомат для продажи ношеных женских трусиков? Японское правительство объявило это незаконным, но, похоже, это все равно не помешало кучке предпринимателей продавать их. Папа говорит, что видел тех, что продавали зонтики, яйца и, по какой-то непонятной причине, батарейки. Надеюсь, здесь есть автомат, в котором можно купить гигантского робота.

Так вот – я опробовал этот, для нижнего белья… Ну знаешь, просто, чтобы проверить, действительно ли он работает, но в конце концов чувство стыда взяло надо мной верх. Существует много куда более веселых способов опозорить семью, чем покупка нижнего белья.

Буквально на днях я наткнулся на салон, который специализируется на искривлении зубов у девушек. Японки, которые выглядят как вампиры, нуждающиеся в брекетах, считаются очаровательными и возбуждают мужчин. Кроме того, здесь есть комплексный спа-салон для собак. В следующей жизни я хотел бы стать лабрадором какой-нибудь богатой японской леди, чтобы посетить такие высококлассные заведения для животных. Иронично, что на большинстве курортов с горячими источниками разрешено проживание собакам, но не людям с татуировками. Так что нынешняя японская социальная иерархия складывается следующим образом: японцы > домашние животные > я.

(Не то чтобы я сильно возражаю. В любом случае, мне не нравится идея мыться на людях. Знаю, говорят, что это проверка того, насколько мужественным ты себя считаешь, и прочее дерьмо, но мужественность должна быть слышна, а не видна.)

Звучит как-то странно. Возможно, я перепутал крылатые выражения, но уверен, ты меня поняла.

Ты просила написать тебе, как только мы обустроимся в Токио. Прямо сейчас мы обставляем шикарные апартаменты в высотке Сибуя. Выглядят они так, словно спроектировавший их архитектор перебрал бурбона.»

Тарк делает паузу, чтобы окинуть взглядом стены своей комнаты. На них висят семь дорогих картин, цветовая гамма которых вызывает тревогу.

«Здесь много выпуклых или вогнутых элементов декора, а также замысловатые металлические конструкции, которые, если не считать их вычурности, абсолютно бесполезны. Также у нас есть стол, который вопреки законам физики может превратиться в кресло для отдыха или в книжный шкаф. Я все еще жду, что из-за двери раздастся искусственный женский голос, приветствующий меня из будущего. Кроме того, здесь все слишком отполировано. Я вижу свое отражение даже в крышке унитаза. (В упомянутом унитазе также есть функция биде и подогрева ягодиц. Эти люди обо всем позаботились.)

Я ожидал, что возьму несколько татами, разверну футоны и представлю, что разбил в Токио лагерь. А здесь я боюсь к чему-либо прикасаться, потому что все выглядит дорогим и хрупким. Хотя папе это нравится. Единственная зелень, которую я видел в этом стеклянном технологическом куполе, – это растение в горшке, что стоит в углу. Я почти уверен, что оно такое же искусственное, как и все остальное.

Никто из тех, с кем мы общались, толком не говорит по-английски, так что, похоже, скоро мне придется учить новый язык. Папа говорит, что в японском алфавите более трех тысяч букв, что может заметно усложнить процесс. В английском их всего двадцать шесть, а у меня и с ними все неладно.

Она не появлялась с тех пор, как мы приехали сюда, и как же это прекрасно. Но я часто вижусь с Окику…»

В этот момент Тарквиний поднимает голову и улыбается мне.

– Наслаждаешься? – беспечно спрашивает он.

Я бросаю на него озадаченный взгляд, но он только смеется и снова опускает взгляд на экран ноутбука.

«…и как бы странно это ни звучало, она – самое яркое из всего, что происходит в моей жизни. Как думаешь, это плохо?

По соседству живет странный мальчуган, который с легкостью мог бы оказаться на постере любого фильма ужасов с участием мертвых детей. Однажды он подошел ко мне и поинтересовался, почему за мной повсюду ходит „шитай-тян“. Позже я спросил папу, что значит „шитай“, и он сказал, что это переводится как „мертвое тело“.

Как я уже сказал, малыш необычный. Уверен, родителям с ним не до скуки.

Думаю, это означает, что что-то все еще преследует меня.

Мне было бы спокойнее, если бы знал, что именно.

Ты уже в Японии?»

Келли весь день занята образовательными турами, так что находит время ответить, только когда в ее квартире все уже спят.

«Твои письма всегда меня забавляют, – начинает она, когда с улыбкой перечитывает письмо Тарка.

Я в Японии уже целых три дня! Мы поселились в районе под названием Кансай, который расположен к югу от Токио. Не думаю, что он такой же оживленный или населенный, как столица. Здесь не так много торговых центров и ресторанов (так что, к счастью, здесь нет автоматов с ношеным нижним бельем или спа-салонов для собак), но есть много других вещей, которые, бьюсь об заклад, в Сибуе не увидишь.

На днях я встретила гейшу, которая, может, всего на пару лет старше меня. На ней было самое роскошное кимоно, которое я когда-либо видела, все в бабочках и бумажных фонариках, а ее лицо было покрыто белой пудрой и румянами. Она сказала, что только что вернулась от клиента, который руководит одной из крупнейших компаний в Японии. В основном она просто играла на сямисэне – японском инструменте, напоминающем гитару, а также немного пела и танцевала с другими гейшами. Хотя подозреваю, что их пение и танцы сильно отличались от того, к чему мы с тобой привыкли.

Я помогаю своей подруге Эллисон написать дипломную работу, которую она должна сдать, когда вернется в Канаду. Этой осенью она собирается изучать японский язык, а ее работа, посвященная театру бунраку, будет называться „Развитие традиционных исполнительских искусств в ответ на модернизацию Японии“. Так я узнала, что „бунраку“ означает „японские кукольные представления“. Мы побывали во многих местах, в том числе на небольшом острове недалеко от Хонсю, где наблюдали, как всего несколько человек ставили очень сложные представления. Некоторые куклы продаются за две тысячи долларов! Их одежда, наверное, стоит больше, чем весь мой гардероб.

Что касается малыша, о котором ты писал, он напоминает мне одну девочку, которую я учила в начальной школе Перри Хиллз. Ее зовут Сандра. Возможно, она не такая жуткая, как твой сосед, – при желании она может быть довольно очаровательной, – но иногда я действительно волновалась за нее.

Буквально на днях мы побывали в замке Химэдзи, где посетили место под названием „Колодец Окику“. Говорят, каждую ночь, когда замок закрыт для посетителей, из этого колодца вылезает призрак. Не совсем понимаю, как Окику удалось покинуть Японию или оказаться в Эпплгейте, но мне пришлось пережить очень странную встречу с ней, прямо у колодца.

Все дело в том, что духи предпочитают не задерживаться в местах своей смерти.»

Келли заметно вздрагивает, когда сначала слышит, а затем замечает меня, и едва не смахивает рукой чашку чая. Я осознаю свою ошибку и, не желая причинять девушке еще больше беспокойства, прохожу мимо ее спящих товарищей и исчезаю из виду. Убедившись, что я ушла, Келли продолжает печатать все еще дрожащими пальцами:

«Я расскажу тебе больше, когда приеду навестить вас с дядей Дугом. А пока давай не будем говорить о странных детях и привидениях! Как ты себя чувствуешь? Образовательная программа продлится еще пару недель, но я уже договорилась с куратором, что поеду в Токио, вместо того чтобы вернуться с остальными. Тогда-то и увидимся!»

Дни тянутся медленно, а в Тарквинии что-то меняется. Он начинает терять вес, выглядит все более изможденным и все чаще спит. Под глазами у мальчика залегли темные круги, но я мало что могу сделать.

«Извини, что не ответил раньше. В последнее время я чувствую усталость и много сплю. Пока папа на работе, я почти ничего не делаю, просто гуляю и осматриваю все достопримечательности, которые могу найти. Я был в торговом районе Сибуя, где в любое время суток, даже ночью, собирается безумное количество людей. Вооруженная пакетами и кредитными картами, эта армия нападает на „Прада“ и их собратьев.

Думаю, это меня и утомляет. Папа взволнован. Я в этом уверен, потому что он только что отменил две встречи, чтобы отвести меня к трем врачам, которые, взяв множество анализов, не смогли ничего найти. Они думают, что это своего рода культурный шок, что я пытаюсь привыкнуть к жизни в Японии. Что ж, я и правда удивляюсь каждый раз, когда захожу в „Макдоналдс“, потому что там никто не знает, что такое кетчуп. Должно быть, это единственная причина, по которой его там не подают, но не думаю, что это ключ к разгадке.

Сегодня я впервые попробовал суши. Вкус у них немного странный, но не такой уж плохой. На мой взгляд, подобная еда – отличный предлог, чтобы вообще не готовить и есть сырую пищу.

В итоге никто не знает, что со мной не так, если не считать того факта, что я могу видеть мертвых людей.

Приятно было узнать немного больше об Окику. Будь я призраком, мне было бы скучно сотни лет бродить по одному и тому же месту. Я бы попробовал съездить в Диснейленд, ведь, будучи мертвым, мне не пришлось бы платить за аттракционы. Или отправился бы в Лас-Вегас. Как думаешь, пропустили бы несовершеннолетнего призрака в казино?

И еще кое-что. Сегодня утром в окрестностях Сибуи произошло небольшое землетрясение – не стоит волноваться, просто оно оказалось достаточно сильным, чтобы его заметили. И, очевидно, сейсмологи, которых показывали в вечерних новостях, озадачены. В Японии действует система предупреждения о землетрясениях, но она даже не активировалась. Толчки ощутили только люди в радиусе трех миль от нас, что, по-видимому, необычно. Надеюсь, что я не имею к этому отношения, но в это верится с трудом.

Соседский малыш стоял прямо у нашей двери. Хотел узнать, почему мы не пускаем женщину в квартиру. Я спросил его, о какой женщине речь, но он просто пожал плечами и ушел.

Что не так со всеми этими странными, жутковатыми детьми, которые видят привидений? За исключением меня, конечно же.

Ладно, я собираюсь немного поспать».

Тарк пытается не раздувать из мухи слона, но за его юмором скрывается беспокойство. Только вот Келли поначалу не обращает на это внимания. Она пишет, что с тех пор, как приехала сюда, ест много рамена.

«Его легко приготовить, а у нас совсем нет времени стоять у плиты. Рядом с квартирой, в которой мы остановились, расположено много дешевых раменных, так что мы часто туда заглядываем. В частности, есть одна, „Оишия“, где подают самый вкусный рамен, который я когда-либо пробовала. Эллисон говорит, что „Оишия“ буквально означает „Лавка вкусностей“, так что название вполне оправданно.

Ты хорошо питаешься? Принимаешь ли витамины? (Да, это звучит старомодно. Заткнись.) Я мало что знаю о Токио, но считается, что воздух в сельской местности полезен для здоровья. Попроси дядю Дуга свозить тебя в места, где не так много машин и людей. Куда-нибудь за город, где нет таких пробок. Судя по тому, как ты описываешь жителей Сибуи, я не думаю, что большое скопление людей – лучшее лекарство.

Что касается Окику, не беспокойся о ней. Уверена, она существует достаточно долго, чтобы знать, что делает. Даже если мы этого не понимаем.

И да, твой маленький сосед действительно тот еще надоеда».

По мере того, как тур Келли по Кансаю подходит к концу, состояние Тарквиния ухудшается. Отец возит его в престижные клиники, к медицинским экспертам. Вскоре Тарк остается в больнице на ночь, о его необычном недуге так ничего и неизвестно, но его здоровье ухудшается без видимых причин. Сам мальчик больше не может притворяться, что все в порядке.

«Я официально признаю это: со мной что-то не так. Я постоянно хочу спать, а когда засыпаю, появляется чувство, что я могу вообще не проснуться. Я больше не буду бродить по Сибуе, по крайней мере, до тех пор, пока мне не станет лучше.

Прошлой ночью мне приснился странный сон. Я видел, как какой-то парень, одетый как самурай, сбрасывал Окику в колодец. В моем сне она не была пугающим призраком в белом, к которому мы привыкли. На ней было то самое кимоно, которое ты описывала: с бумажными фонариками, только вместо бабочек – светлячки. Она выглядела измученной, покрытой синяками, порезами и чем похуже, и я знал, что все это сделал тот парень, перед тем как столкнуть ее вниз. Я помню, что был так зол, что хотел разорвать негодяя голыми руками, но не мог ни пошевелиться, ни заговорить. А потом этот придурок посмотрел в мою сторону и внезапно превратился в женщину в черной маске, что, как ты можешь себе представить, испугало меня до чертиков. К счастью, я проснулся до того, как успел намочить постель.

А знаешь, что еще странно? Сегодня я проспал двенадцать часов, поднялся всего на пять минут и уже снова хочу спать. Я провожу в спячке почти пятнадцать часов в день, и хотя я тот еще лентяй, следует признать, что это ненормально. Завтра у меня назначен еще один визит к врачу. Ура, блин.

Папа говорит, что ты можешь приехать на следующей неделе, если тебе, конечно, удастся вырваться.

P.S. Сегодня утром мне удалось поговорить с охранником. Думаю, смысл исказился при переводе, потому что он утверждает, что в соседней квартире никто не живет. Однако несколько лет назад там умер ребенок, похожий на того, которого я описал.

Пожалуйста, приезжай поскорее».

За день до того, как остальные спутники Келли покидают Японию, чтобы вернуться в свои страны, отец Тарквиния отправляет ей письмо.

«Келли,

Тарквиний рассказал мне, что ты собираешься навестить нас в Токио. Прости, что пишу так поздно, но Тарк всю неделю чувствовал себя неважно – он похудел, стал бледным. Боюсь, что напряжение последних нескольких месяцев все же сказалось на нем. Я отвел его к врачам, которые на данный момент проводят кое-какие анализы.

Изначально я планировал отправиться в долину Яген в начале этого месяца, но болезнь Тарка вынудила меня отложить поездку. Если анализы окажутся хорошими, мы отвезем прах Йоко в долину Яген. Думаю, свежий воздух пойдет Тарку на пользу. Нам всем не помешает небольшой отдых.

Поскольку твоя программа по обмену заканчивается завтра, можешь ли ты выехать в тот же день? Мы с Тарком встретим тебя в аэропорту или на вокзале, в зависимости от того, какой способ передвижения ты выберешь. Я забронировал для нас два номера в близлежащем отеле. (Я настаиваю на том, чтобы оплатить все расходы на поездку. Это меньшее, что я могу сделать, учитывая произошедшее. Мне кажется, что твой приезд скажется на здоровье Тарка лучше, чем все доктора и я, вместе взятые.)

Дай мне знать, когда ты сможешь приехать.

С любовью, Дуг».

Ответ Келли быстр и краток:

«Спасибо за такую щедрость! Да, я свободна на следующей неделе. Приеду завтра в 16:30 в международный аэропорт Нарита. Целую вас обоих».

15. Мальчики

Мальчики еще не знают, что скоро умрут.

Все еще одетые в школьную форму, они смотрят телевизор. Когда наступает ночь, они смеются и рассказывают друг другу небылицы. Они передают по кругу бутылки с пивом (которых двадцать семь), пьют из маленьких стаканчиков (которых шесть), а на полу валяются пустые упаковки из-под лапши быстрого приготовления (которых семь). В маленькой и захудалой токийской квартирке, размером не больше среднестатистической американской гардеробной, не слишком убрано, но мальчики чувствуют себя здесь комфортно.

Время от времени кто-нибудь извиняется и выходит в туалет, расположенный в конце узкого коридора. Под оглушительный хохот товарищей он заходит в уборную, ногой отталкивает тело мертвой девушки и справляет нужду. В этот момент он слишком пьян, чтобы обращать внимание на отвратительный запах горелой плоти, который начинает пропитывать воздух, или на кровь, которой забрызганы стены. Желтая жидкость стекает в канализацию, и струится, струится по обнаженному телу девушки. Он застегивает молнию и, как подобает хорошему мальчику, моет руки, а после выскальзывает из комнаты, присоединяясь к товарищам и оставляя девушку одну в темноте.

Руки и ноги трупа обожжены в нескольких местах, грудь и гениталии изуродованы. Один безжизненный глаз смотрит на дверь. Другой распух и заплыл.

Шестнадцатилетняя девушка умерла совсем недавно и стала их первой жертвой. Для парней она была не более чем экспериментом, небольшой платой за удовольствие лишить человека жизни.

Ночь идет своим чередом, а я выжидаю нужного часа. Общение с Тарквинием и Келли

разрушь их, забери их, сломай их

не утихомирило голод и злобу, которые бурлят внутри меня.

Я та, кто я есть.

– Что мы с ней сделаем, Хироши? – вскоре спрашивает один из парней – тощий, со шрамами от угревой сыпи. Они больше не могут притворяться, что не чувствуют запаха. – От этой вони у меня пропал аппетит, а дом придется проветривать несколько дней.

Высокий парень с бритой головой пожимает плечами.

– Ну, нам все равно скоро придется о ней позаботиться. Джо, когда мы закончим, заставь своего старика здесь прибраться. Только вот нам нужно придумать, как избавиться от тела.

– В этом квартале есть небольшой бетонный завод, – говорит еще один, на этот раз с волосами, выкрашенными под седину, и с татуировкой тигра на шее. – Можем сбросить ее в одну из бочек с цементом.

– Принеси мешки для мусора, Синдзи, – приказывает Бритоголовый, предводитель банды. – Тецуо, Коичи, помогите ему. Джо, сходи на кухню и принеси пару острых ножей. Пилу, если она у тебя есть. Я-тян, отправляйся с ним.

Мальчики расходятся. Прыщавый подросток и его спутник, мальчик с ярко-фиолетовым ирокезом, спускаются вниз, где за маленьким столиком тихо сидят старик и болезненная на вид женщина. Перед ними стоит нетронутый, медленно остывающий чай.

– Эй, ты, – говорит Прыщавый отцу. – Найди пилу или что-нибудь в этом роде. Нам нужно избавиться от девчонки.

– Джо-тян. Ты не можешь… – умоляюще начинает его мать, но ирокез прерывает ее тем, что хлопает ладонью по столу, отчего чашки дребезжат, а чай выплескивается на деревянную поверхность.

– Разве я не говорил, что вы не должны нам перечить? – выплевывает он. – Я что, каждый раз должен напоминать вам, старым занудам, кто я такой? Я – хороший друг людей из якудза^[11]. Одно мое слово, и они перережут вам глотки. Эй, может, в следующий раз, когда вы раскроете пасть, я сам вас убью! Чертова старая карга!

Дрожа, отец выходит из комнаты и возвращается с большой циркулярной пилой. Мать начинает плакать. А их сын просто молчит.

Парни возвращаются на второй этаж, где их ждут остальные.

– Одолжи мне какую-нибудь старую одежду, Джо. Переоденусь, перед тем как ее резать, – говорит Бритоголовый. – Не хочу отстирывать кровь с рубашки.

Они входят в ванную, и Прыщавый включает свет. Лампочка над их головами с шипением гаснет.

Бритоголовый чертыхается.

– Что, мать вашу, не так со светом? Джо, найди новую лампочку.

– Мама только вчера ее сменила, – ноет Прыщавый, но послушно отправляется на поиски.

Один из подростков, с растрепанными волосами и жидкой бородкой, включает карманный фонарик и направляет луч на стены ванной.

– Эй, Хироши, – нерешительно произносит он. – Я не могу найти тело.

– Что?

Бритоголовый выхватывает фонарик и светит им по сторонам. Трупа девушки нигде не видно. Мальчишка снова чертыхается:

– Да кем вы, мать вашу, себя возомнили, чтобы разыгрывать меня? Кому пришло в голову спрятать тело?

– Мы его не прятали, Хироши! – протестует мальчик в очках. – Все это время мы оставались с тобой.

– А мы искали пилу внизу, – спешит добавить Ирокез, поскольку Бритоголовый известен своим взрывным характером. – Клянусь, Хиро, мы не трогали тело!

– Что ж, тогда вам лучше начать его искать, потому что я теряю терпение. Где, черт возьми, Джо с лампочкой? – Бритоголовый снова щелкает выключателем, а затем, явно разочарованный, ударяет кулаком по стене.

– Приведите Джо, – рявкает он. – Заодно проверьте, не замешаны ли в этом старые пердуны.

Его товарищи бросаются выполнять приказы, оставляя Бритоголового хмуро глядеть в маленькое заляпанное зеркало в ванной.

– Идиоты, – бормочет он, разглаживая воротник мятой рубашки.

Бритоголовый замирает. В зеркале он видит странное темное пятно, которое медленно увеличивается в размерах. Только вот в темноте трудно что-либо разглядеть. Нахмурившись, он щурится и подходит ближе к зеркалу, пытаясь определить, что это такое.

Черное пятно, как уродливая капля краски, расползается по поверхности зеркала до тех пор, пока Бритоголовый не начинает с трудом различать собственное отражение.

– Что за чертовщина?

Когда из зеркала высовывается пара бледных рук, Бритоголовый рефлекторно отскакивает в сторону, но сильно ударяется о стену позади себя. Он изумленно смотрит в зеркало, из которого показывается женская голова с длинными волосами. Из-под этих волос в лицо мальчика впиваются глаза, похожие на две черные дыры, а из широкого, изуродованного шрамами рта вырывается низкое бульканье.

– Черт! – Бритоголовый выскакивает из ванной и несется по узкому коридору. – Джо! – кричит он. – Синдзи, Тецуо! Где вы, черт возьми?

Он бежит туда, где в последний раз видел мальчиков, и останавливается возле пустой комнаты, в которой все еще работает телевизор. Странный скрежещущий звук заставляет Хироши замереть на месте.

На экране развлекательная программа: японские комики участвуют в игровом шоу. Но время от времени мелькает другое изображение – сначала оно появляется не более чем на несколько десятых секунды, но с каждым разом остается все дольше, пока Бритоголовый не обнаруживает, что смотрит прямо в лицо убитой девушки. Ее кожа, обтягивающая череп, покрыта следами ожогов.

Кровь ручейками стекает по стенам комнаты, пропитывая занавески. В это время позади Хироши что-то со стуком падает на пол.

Это Фиолетовый Ирокез и Татуировка Тигра, которых невозможно было бы опознать, если бы не их ярко окрашенные волосы. Ноги мальчишек скручены за спиной так, будто кто-то вынул все кости из их конечностей. Татуировка Тигра, очевидно, мертв. Его лицо стало пепельно-серым, язык высунут наружу. Но в Ирокезе все еще теплится жизнь. Половина его лица раздулась, и он обессиленно бьется о деревянный ковер, точно выброшенная на берег рыба.

– Па-ма-ги, – хрипит он. – Хирошшшшши.

Рядом с ним что-то булькает. Бритоголовый впервые замечает меня, стоящую на потолке и с открытым ртом наблюдающую за ним глазами без зрачков.

Бритоголовый убегает, не обращая внимания на бессвязные мольбы умирающего друга. Он несется по коридору и кричит:

– Тецуо! Коичи! Где вы, черт возьми? Черт! – Хироши распахивает дверь, ведущую в маленькую кладовку, но испуганно отступает, когда оттуда вываливаются двое других парней.

Оба мертвы. Глаза Жидкой Бородки закатились так, что видны только белки, а на очках остались глубокие следы от когтей, которыми ему расцарапали лицо и разорвали одежду. Как и лицо Ирокеза, физиономии этих двоих обезображены и разлагаются.

– Хироши! – несется к Бритоголовому Прыщавый, и главарь радуется, что тот все еще жив, хоть и напуган не меньше. – Что происходит, Хиро? – вопит он. – Ясуши-тян мертв! Я… – Его голос затихает, когда он потрясенно смотрит вниз, на двух мертвых мальчиков у своих ног.

– Мы уже не сможем помочь им! Нужно убираться отсюда! – Бритоголовый несется вниз по лестнице, а Прыщавый, спотыкаясь, спешит за ним. Старик и женщина все еще сидят за столом, но теперь, напуганные поднявшейся суматохой, они крепко прижимаются друг к другу.

– Это вы решили поиздеваться над нами, старые придурки? – Бритоголовый, схватив старика за плечи, сильно встряхивает его. Прыщавый теряет равновесие и с шумом приземляется на спину у небольшого шкафа. Женщина отшатывается и прикрывает глаза иссохшими руками. – Отвечайте!

Но старик не смотрит на Бритоголового. Поверх его плеча он видит что-то, от чего становится бледным точно полотно.

Бритоголовый медленно отпускает старика и поворачивается.

Из открытой дверцы шкафа пара рук обхватила шею Прыщавого. Я высовываюсь наполовину, мои волосы касаются перекошенного лица парня.

Взгляд Прыщавого прикован к Бритоголовому, а на его уродливом, покрытом оспинами лице отражаются понимание и ужас.

– Хироши, – скулит он. И это становится его последними словами.

затаскиваю

его в шкаф, и дверца закрывается.

Бритоголовый опускается на колени. Крошечный шкаф с грохотом бьется о стену, изнутри раздаются ужасные крики. Пока через несколько минут они не обрываются.

Долгое время вокруг царит тишина.

Затем из шкафа снова доносится скрежет. И тихие булькающие звуки.

Бритоголовый пробегает мимо испуганной пожилой пары и хватает металлическую бейсбольную биту.

– Я тебя не боюсь! – кричит он. – Я тебя убью! Убью! – Обезумев, он обрушивает биту на шкаф, слишком сильно для своего худощавого телосложения. – Я убью тебя! Убью! – Снова и снова он атакует дешевое дерево, пока то не начинает поддаваться.

Он крушит дверцы, колотит по шкафу, пока рама не разлетается вдребезги, пока петли не срываются, а фанера не превращается в щепки. Тогда Бритоголовый видит, что внутри нет ничего, кроме одежды, – ни Прыщавого, ни чего-либо другого. Но мальчик не останавливается. Он хватается за стенки и валит шкаф на пол, разрушая его окончательно.

Только тогда Бритоголовый останавливается, тяжело дыша.

– Я его убил? – хрипит он, а затем начинает истерически смеяться. – Хахахаха! Я его убил? Убил, черт возьми!

Все еще хихикая, он отталкивает ногой то, что осталось от шкафа.

– Ты меня не достанешь, ублюдок, – кричит он. – Не достанешь!

Но его смех обрывается, когда он снова слышит скрежет, доносящийся из-под сломанных деревянных досок.

Точно одержимый, парень в бешенстве начинает поднимать тяжелые доски с пола. Когда большая часть деревянных обломков оказывается разобранной, он принимается рыться в груде одежды, пока что-то не хватает его за ногу, вынуждая упасть на тело.

Тело мертвой девочки, руки которой скрещены на обнаженной груди.

Ее глаза открыты. Окровавленными ладонями она едва ли не с нежностью обхватывает сморщившееся лицо мальчика. И даже улыбается.

Окровавленные руки неумолимо сжимаются вокруг Бритоголового и притягивают его к ее жаждущему рту.

Проходит несколько часов, прежде чем кто-либо из пожилой пары набирается смелости встать из-за стола. Но когда мужчина дрожащей рукой отодвигает разбросанную одежду, то не обнаруживает и следа мальчика и мертвой девочки.

Это ее решение.

В отличие от других душ, которые я спасла, эта не светится и не возносится к небесам. Жестокая смерть превратила ее в злобное существо, которое теперь стоит передо мной.

В отличие от других душ, она похожа на меня.

Девушка не изменилась. На ее коже все еще видны следы пыток, которым она подверглась за несколько мгновений до смерти. Рваные раны на теле и изуродованное лицо. Как и я, она отомстила своим мучителям, но из-за этого потеряла свою невинность и теперь не может пойти на свет. Как и я, она обречена вечно ждать на темных берегах, пытаясь уловить проблески звезд.

Она понимает это. И все же на том, что осталось от ее губ, появляется улыбка. Она кланяется мне, потому что даже духи могут быть благодарны, и поворачивается, чтобы уйти. Вскоре ночь поглощает ее.

То, что она выбрала такой же путь, по которому сейчас иду я, не должно меня печалить. Но все же мне грустно. Я начинаю понимать, что есть вещи получше возмездия.

Я тоже покидаю это ужасное место – маленькую квартирку, полную мертвых тел. Здесь больше нет душ, достойных спасения. Все, что заслуживало искупления, покинуло это место много лет назад.

Вместо этого я жду рассвета. Нахожу пустой сарай, в котором не осталось запаха жизни, и снова погружаюсь в спячку. На мгновение я подумываю вернуться в квартиру Тарквиния, но не делаю этого. Впервые за все то время, что я себя помню, я кажусь себе грязной. Запятнанной.

Неуспокоенной.

Так что именно в этом маленьком сарайчике в Токио я дожидаюсь приезда Келли.

Тарквиний Хэллоуэй и его отец уже на месте, когда она выходит в зал ожидания международного аэропорта Нарита в Токио. Келли поражена внешним видом кузена. Поскольку в переписке Тарк рассказывал о своем здоровье, иногда даже с насмешкой, она ожидала, что он будет выглядеть больным, но все же оказалась не готова к ввалившимся щекам, бледности или лихорадочному блеску темных глаз мальчика с татуировками. Несмотря на свое хрупкое состояние, подросток был все еще полон энергии и бросился навстречу кузине, чтобы обнять ее худыми руками.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит он. – Я выгляжу просто фантастически.

– О, Тарк!

Он смеется над ее страхами:

– Не волнуйся. Я намного сильнее, чем кажется. Но все же рад, что ты приехала.

– С каждым днем ему становилось хуже, – позже говорит дядя Дуг, когда они направляются на арендованной машине в центр Токио. Тарквиний крепко спит на заднем сиденье, уютно устроившись под теплыми одеялами. – Я не знаю, что делать. Мы были у разных врачей, они провели две дюжины анализов, но так и не выяснили, чем он болен.

Келли знает, что виной всему женщина в черном, но не говорит об этом отцу Тарка.

– Я снял два номера в отеле «Гарден Роуз». Больница находится всего в квартале или около того, так что, если кто-то из врачей позвонит, мы сможем быстро туда добраться.

Распаковав вещи, Келли направляется в комнату напротив. Ей удается разбудить Тарквиния и заставить его бодрствовать достаточно долго, чтобы он съел горячий куриный суп. Дядя Дуг в это время ведет переговоры по телефону. Когда он заканчивает, Тарквиний уже уничтожил большую часть сытного ужина, при этом вяло протестуя, что может поесть и сам, без помощи кузины. После еды мальчик снова засыпает.

– Он почти все время спит, – обеспокоенно говорит Дуг. – Они получили последний анализ крови, в нем нет никаких отклонений.

– Возможно, все не так серьезно, как кажется. – Келли пытается подбодрить дядю, хотя знает, насколько лживы ее слова.

– Надеюсь. – Мужчина опускается в ближайшее кресло. – Боже, я и сам устал. Весь день мотался по Токио, чтобы уладить дела Йоко, а в перерывах между разговорами с врачами пытался закончить оставшуюся работу. В ближайшие недели у меня запланировано несколько встреч с «Мицубиси» и «Иточу». Не думаю, что спал дольше пары часов подряд с тех пор, как мы приехали в Японию.

– Возможно, поездка за город пойдет на пользу вам обоим, – предполагает Келли.

– Да. Когда Тарквиний чувствует себя лучше, он внимательно изучает все путеводители и карты Аомори, которые мы только смогли найти. Думаю, ему это действительно поможет. Еще раз спасибо, что согласилась поехать с нами. Тарк с нетерпением этого ждал.

– У тети Йоко там остались родственники?

– Точно не знаю. Йоко не любила говорить о прошлом, все твердила, что с этой частью ее жизни покончено. Я знаю, что ее родители умерли еще до нашего знакомства, но понятия не имею, остались ли у нее родные, кроме упомянутой старшей сестры.

Мужчина взмахивает рукой, и Келли, вздрогнув, замечает на одном из комодов урну с прахом матери Тарквиния.

– Йоко упомянула в своем завещании, что хочет, чтобы ее прах был развеян в храме Чинсей близ Осорезана. Я никогда не слышал об этом месте. Поспрашивал, но люди знают только храм Бодаи на территории Осоре. Хотя мы всегда можем спросить дорогу у местных жителей, как только доберемся до Муцу.

У Дуга звонит телефон, и он, извинившись, принимает вызов. Пока он занят разговором, Келли крадется через комнату, чтобы рассмотреть маленькую урну на комоде. На мгновение она задумывается о том, что, должно быть, чувствует Тарквиний, путешествуя со своей матерью столь жутким способом.

– Я не знаю, что делать, – тихо говорит Келли. – Не знаю, как помочь. Но я обещаю приложить максимум усилий, чтобы защитить Тарка.

Она отворачивается, лицом к комнате.

Позади нее раздается треск.

Келли оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как крышка соскальзывает с урны и с громким стуком падает на покрытый ковром пол. Изнутри медленно, дюйм за дюймом, показывается копна волос. Девушка в ужасе наблюдает, как из-под спутанной шевелюры выглядывают сначала глаза, а затем разинутый рот.

Йоко Хэллоуэй поднимает голову, и Келли зажимает рот рукой, чтобы не закричать. Но глаза на окровавленном лице женщины смотрят на нее с мольбой, с бессильным отчаянием. Потрескавшиеся губы беззвучно шевелятся, чтобы произнести просьбу, которую Келли не слышит и не понимает. И вот голова выпадает из урны и, ударившись об пол, катится к ней.

– Келли?

Девушка резко возвращается в реальность и видит, что отец Тарквиния смотрит на нее с тревогой.

– С тобой все в порядке?

Нет ничего необычного в том, что с ней в комнате дядя. Печати на крышке урны не стерлись, а голова Йоко Хэллоуэй не таращится на нее с пола.

– С тобой все в порядке? – снова спрашивает отец Тарка.

«Нет, – думает Келли. – Нет, со мной явно что-то не в порядке».

16. Муцу

Путешествие к горе Осорезан проходит в несколько этапов.

С токийского вокзала они садятся на поезд Синкансэн и отправляются в место под названием Хатинохе. После шумного и суетливого Токио этот маленький город кажется слишком спокойным. В воздухе витает едва уловимый запах соленой воды.

В поезде Тарквиний делал наброски, так что теперь его альбом заполнен сценками из сельской жизни. В штрихах его карандаша запечатлены рыбаки, собирающие дневную выручку, а также оживленная и шумная толпа на рынках. Подросток не выглядит уставшим от постоянной смены станций, а наоборот – кажется более энергичным, чем в Токио, да и спит меньше.

– Ты и правда хорошо рисуешь, Тарк, – замечает Келли, просматривая его работы. – О. А это?.. – Она показывает один из эскизов, на котором мальчик изобразил темноволосую девушку в усеянном светлячками кимоно. На лице ее застыло серьезное выражение.

– Я сделал его сегодня утром, – одаривает ее застенчивой улыбкой Тарк. – Не подумай, я не одержим ею. Просто после того странного сна и твоего рассказа о гейше в кимоно с бабочками я не мог выбросить этот образ из головы.

Они проводят полчаса, разминая ноги, а после покупают в ближайшем круглосуточном магазине обенто^[12]. Внутри продавец смотрит англоязычный новостной канал. Сначала Келли не обращает на телевизор внимание, пока не понимает, что сегодняшний репортаж необычный.

– Мы получили сообщение о том, что сегодня утром в токийском районе Санья полиция обнаружила четыре трупа, которые стали «ужасающими» жертвами неизвестных в настоящее время лиц. Полиция подтвердила ранние сообщения о том, что жертвы, по всей видимости, были не только утоплены, но и сильно изувечены. Это одно из самых страшных убийств в Японии за последние несколько лет.

– Все четверо были учениками местной средней школы. Власти разыскивают еще двух учеников, которых в последний раз видели с жертвами. Эти двое до сих пор числятся пропавшими без вести. Других заявлений пока не поступало, но мы обязательно сообщим вам новые подробности, как только получим информацию от полиции.

Жертвы, по всей видимости, были не только утоплены, но и сильно изувечены.

Владелица магазина вздыхает.

– Нынешняя молодежь, – печально говорит она по-японски с сильным акцентом. – Уже не та, что раньше.

Келли, которую охватывает дрожь, находит в себе силы кивнуть.

Они пересаживаются на другой поезд, который, как объясняет отец Тарквиния, доставит их в Нохедзи – городок еще меньший, чем Хатинохе. Зимы здесь долгие, прерываемые лишь коротким прохладным летом. В окрестностях ощущается легкий холодок, хотя снег еще не выпал. Отсюда они преодолевают последнюю часть пути до Симокиты. Келли беспокоят непомерные сборы, которые платит отец Тарквиния, но того не волнуют расходы, так что он уверяет девушку, что она ему ничего не должна. Когда они отъезжают от станции, Тарквиний уговаривает отца осмотреть поезд. Новые виды так воодушевили мальчика, что на его щеках появляется румянец.

Келли отклоняет приглашение. Она не привыкла к постоянному движению современных локомотивов и хочет восстановить силы. Когда Тарк и его отец уходят, Келли смотрит в окно, за которым леса сменяются зелеными насаждениями, а после сельскохозяйственными угодьями, пока весь этот круговорот не повторяется вновь. Она наблюдает, как люди убирают рис в полях (пятьдесят восемь человек) или пасется крупнорогатый скот (семьдесят девять голов). Издалека видны миниатюрные очертания небольших рыбацких лодок (их сорок), вырисовывающиеся на фоне сверкающих вод залива.

Келли поворачивает голову и замечает, что я сижу прямо напротив нее.

Я никогда не бывала в северной части Японии, но сельская местность, покачивание соломенных крыш и бескрайние поля знакомы мне больше, чем серые каменные небоскребы и искусственная игра красок в Токио. Это напоминает мне о доме.

Жизни, которую я когда-то вела.

Возможно, из-за этого чувства спокойствия я не являюсь ей ужасной онре^[13], бесформенным комком волос, рваного хлопка и кожи. Вместо этого в окно смотрит юная девушка в простом домотканом кимоно. Мои волосы собраны в пучок, темные глубины глаз стали нежно-карими, а бледное лицо приобрело розовый оттенок. Между отвратительным призраком, образ которого я так долго носила, и обычной девушкой, которой я когда-то была и чей облик теперь вернула, пусть и ненадолго, поразительная разница. Какое-то время я молча продолжаю смотреть на то, как мимо проносятся деревья и рисовые поля. Поезд мчится вперед, а я ожидаю, когда же Келли сделает первый шаг.

– Тебя ведь зовут Окику?

Не оборачиваясь, я киваю.

– Та самая Окику из замка Химэдзи?

Я киваю еще раз.

Некоторое время Келли молчит. Полагаю, живым трудно разговаривать с мертвыми.

– Это ты убила тех парней, о которых сегодня говорили в новостях?

Я улыбаюсь.

– Зачем ты это делаешь?

Она знает ответ, но хочет услышать его из моих уст.

Наступает долгая пауза, прежде чем я, к собственному удивлению, отвечаю с тоской, которую, как мне казалось, больше не чувствую.

– Я любила своего господина, – говорю я едва слышным шепотом. Это не ответ на ее вопрос, но я так давно хотела сказать это вслух, что правдивость этих слов успокаивает меня.

– Ты убила этих людей из-за него?

– Я служанка. У меня была простая жизнь. Счастливая. Я любила своего господина, не надеясь на взаимность. Но он предал меня, отдал на милость своему вассалу. В тот момент я поняла, что потратила свою жизнь впустую, любила недостойного человека. Я умерла, сожалея. Но так и не смогла уйти.

– Тарк болен… Это твоих рук дело? – В голосе Келли явно слышится обвинение.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее.

– Нет, – отвечаю я, злясь, что такая мысль вообще пришла в ее голову. – Я бы никогда не причинила ему вреда.

Келли, поверив в мои слова, снова замолкает.

– Как я могу помочь тебе?

– Ты ничего не можешь сделать. Только я.

Еще одна пауза.

– Я забираю их, – наконец произношу я, удивленная силой собственного гнева, – потому что они не заслуживают жить.

– Почему ты помогаешь нам?

Я наконец поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее. Я не знаю, что она видит. Каллиопа Старр – странная девушка, раз решилась встретиться со мной лицом к лицу. Любой другой испугался бы на ее месте. Но я часто замечаю, что странными людей делает именно то, чего нет у большинства других.

– Потому что не хочу, чтобы с тобой или Тарквинием что-то случилось. Потому что я…

Я замолкаю, не зная, как объяснить. Разве что признаться, что у меня нет определенных причин, за исключением того, что я не хочу, чтобы она или ее кузен умерли. Вместо этого я смотрю на свои руки.

Келли сглатывает.

– Я не знаю, что делать. Мне известно лишь то, что Тарквиния использовали, чтобы связать какого-то… какого-то призрака, а тайна отмены этого ритуала скрывается в Осорезане.

– Ты веришь, что он заслуживает жить?

– Конечно! – восклицает застигнутая врасплох Келли.

– Тогда мы не такие уж разные.

За этим следует еще одна пауза.

– Прости, если напугала, – говорю я, озадаченная внезапной неуверенностью в собственном голосе. – Я не привыкла к… этому. Я нечасто общаюсь с живыми.

Келли, глядя на меня, моргает, а затем неожиданно начинает смеяться.

– Прошу прощения, – выдыхает она. – Просто… ну, у нас обычно все наоборот.

Келли снова хихикает. Я не совсем понимаю, что тут смешного, но все же пытаюсь улыбнуться в ответ. Возможно, она видит на моем лице вовсе не улыбку, потому что сразу же становится серьезной.

– Я… я хотела бы кое-что узнать. Почему ты не смогла защитить Йоко от той, другой женщины… женщины в черном?

Молодая девушка съеживается от того, как внезапно меняется выражение моего лица, от того, как темнота заливает мои глаза, от того, как моя кожа обвисает и вздувается, от того, как волосы тускнеют и закрывают мои щеки. Не самое приятное зрелище – наблюдать, как молодая девушка превращается в мертвеца. Келли не сделала ничего плохого, просто я вспомнила, что у меня есть незаконченное дело с существом в черном, с духом, который стремится причинить им вред. Мое истинное «я» смотрит на кузину Тарка, а когда я снова пытаюсь заговорить, с губ срывается лишь шипение.

– Мне жаль, но судьба Йоко – не моя забота. Я охочусь не за ней.

– Только посмотри, Келли! Мы нашли милую старушку, торгующую закусками, и убедили ее продать нам несколько. Тут и шоколад «Мэйдзи», и что-то под названием «Сэндвич с лапшой». По-видимому, просто бутерброд с лапшой внутри. Поскольку ты у нас эксперт по лапше, то тебе это и пробовать.

Тарквиний и его отец возвращаются, и Келли не нужно смотреть в мою сторону, чтобы понять – место перед ней теперь свободно.

Спустя пять часов, дважды сменив поезда, они наконец прибывают на станцию Симокита в Муцу, но к тому времени снаружи уже сгущаются сумерки. Поскольку в это время суток на станции немноголюдно, молодая женщина, должно быть немного старше Келли, сразу бросается в глаза. На ней плиссированная красная юбка длиной до щиколоток и белое хаори – жакет-кимоно, которое на два размера больше, чем нужно. Волосы девушки собраны в свободный хвост.

– Вы мистер Хэллоуэй? – улыбаясь, спрашивает она на безупречном английском и низко кланяется. – А вы, должно быть, Тарквиний-кун. Меня зовут Кагура. Мы вас ждали.

Отец Тарквиния удивлен.

– Мы никому не говорили, что приедем.

– Мы с Йоко были хорошими друзьями. После того как несколько недель назад ваш адвокат сообщил о ее смерти, мы ждали вас со дня на день.

«Значит, она в течение месяца каждый день встречала поезд на этом вокзале», – думает Келли, поражаясь терпению женщины.

– Меня зовут Келли. Я – кузина Тарквиния, – говорит она, чувствуя, как глупо, должно быть, звучит это заявление, но женщина принимает его без каких-либо вопросов и низко кланяется в знак приветствия.

Однако, подняв голову, она с особым любопытством осматривает Келли. По ее лицу пробегает тень, которая исчезает так же быстро, как и появилась.

– В Осорезан ежедневно отправляются четыре автобуса, и боюсь, что последний уже ушел. К счастью, у нас с сестрами есть небольшой домик на окраине города. Мы можем там переночевать. Прошу, следуйте за мной.

Городок Муцу даже меньше, чем Хатинохе или Нохедзи. Женщина ведет их к небольшой постройке, расположенной вдали от центральной площади. По ее просьбе все разуваются, прежде чем пройти внутрь и увидеть несколько уютных комнат, разделенных ширмами. Кагура сообщает, что именно здесь им и предстоит провести ночь.

– Несмотря на то что в долину Яген приезжает много народа, мало кто из местных жителей, а уж тем более туристов, знает о храме Чинсей, – говорит она извиняющимся тоном. – Мы с сестрами предпочитаем, чтобы так оно и оставалось.

– Я уж точно о нем не слышал, потому что Йоко никогда его не упоминала, – соглашается отец Тарквиния.

– Тогда я должна принести извинения от ее имени. Она просто следовала старым обычаям, которые держатся в строжайшем секрете.

– А ваши сестры? – нерешительно спрашивает Келли. – Они к нам присоединятся?

– Мои сестры в настоящее время присматривают за храмом и не могут его покинуть. Ужин будет готов через час. А пока я предлагаю вам осмотреть окрестности. Муцу – местечко маленькое.

– Последние пару недель я провел, провалявшись в постели, – замечает Тарквиний позже, когда они заканчивают распаковывать вещи. – Поэтому собираюсь пойти и осмотреться.

– Ты еще недостаточно окреп, Тарк, – предупреждает его отец.

Но мальчик только улыбается:

– Ты слишком беспокоишься, пап. Разве врачи не сказали, что со мной все в порядке? Ты была права, Келли. Свежий воздух и правда пошел мне на пользу.

В конце концов отец уступает, и Тарквиний выходит на улицу. Пока мужчина принимает очередной телефонный звонок, Келли решает предложить помощь Кагуре. Женщина, уже переодевшаяся в темно-синее кимоно, со смехом отклоняет предложение Келли.

– У хозяйки не принято, чтобы гости помогали в приготовлении ужина. Но я была бы признательна, если бы вы составили мне компанию. – Руками с тонкими, изящными пальцами она нарезает морковь и мясо, точно шеф-повар.

Время от времени кто-то стучится в дверь и зовет Кагуру. Каждый раз женщина прерывает свое занятие, достает из шкафа небольшой сверток и идет приветствовать посетителя.

– Мы с сестрами изготавливаем специальные лекарства, – объясняет она Келли. – Особенное, универсальное лечение от многих недугов.

У Кагуры полно пациентов, и один не похож на другого: сначала это пожилой мужчина, страдающий запущенным ревматизмом, затем молодая мать со спящим ребенком, а после – группа рыбаков, следом за которыми приходит полдюжины студентов.

– Видимо, лекарство помогает, раз столь многие просят его приготовить, – скромно замечает Кагура, после того как провожает последнего посетителя. – Я, как и все мои сестры, мико – служительница храма. В маленьких городках, жители которых все еще придерживаются старых традиций, подобные нам часто считаются местными знахарками.

– Вы очень хорошо говорите по-английски.

– Никто из моих сестер не знает английского. Поэтому-то мне и поручили ждать вашего приезда. Наверное, по мне и не скажешь, но я тоже училась в университете. – Кагура поднимает голову, чтобы бросить на Келли взгляд, полный непреодолимого любопытства. – Вы очень необычная девушка, Келли-сан.

– Я? – с удивлением спросила девушка.

– Не каждый день увидишь, чтобы за кем-нибудь, а уж тем более за американкой, повсюду следовал онре.

– Что такое онре?

– Разновидность юрэй, духов умерших, застрявших в этом мире. Онре – самые могущественные из юрэй, потому что они питаются жаждой мести и способны причинять вред живым.

Келли замирает.

– Вы тоже ее видите?

– Я ощущаю ее присутствие с тех пор, как впервые увидела вас на вокзале, – отвечает мико^[14]. – Сейчас она на потолке, стоит прямо над вашим правым плечом.

Келли оборачивается, но ничего не видит.

– Я называю ее онре, но от нее не исходит ненависти. Вот почему я считаю вас необычной девушкой. Или, возможно, это онре необычная. Мальчик, Тарквиний-кун, одержим другим, определенно более опасным, духом.

– Почему вы можете ее видеть? Кто вы?

Мико откладывает нож в сторону.

– В наши дни служащие храма сильно отличаются от тех, какими они были раньше. Да, они по-прежнему проводят церемонии и предлагают людям предсказать их судьбу, но они больше не занимаются прорицаниями и не говорят с умершими. Мои сестры и я принадлежим к вымирающему племени. Мы, кучиесе мико, одни из немногих, кто все еще придерживается старых традиций. Мы служим медиумами, поэтому у нас развит дар ясновидения. Мать Тарквиния, Йоко, до того как выйти замуж, была одной из нас.

– Йоко Хэллоуэй была мико?

– В последний раз я видела ее, когда мне было всего девять, но я верю, что Йоко Хэллоуэй была преданной женой, доброй матерью и была красива как внешне, так и внутренне. Но когда-то Йоко Танеда входила в число мико и занималась экзорцизмом. Она была лучшей – очень сильной, способной противостоять злобе, которую несут с собой многие духи. По способностям она уступала только…

И тут Кагура затихает, снова берет в руки нож и продолжает резать.

– Была еще одна мико. Та, что в мастерстве превзошла даже Йоко Танеду. Она накладывала самые сложные заклинания, при произношении которых другие, более слабые, служительницы храма могли умереть. – Голос женщины становится мягче. – К сожалению, она скончалась.

Кагура, все еще улыбаясь, качает головой.

– Вам не стоит позволять мне так много болтать, Келли-сан. Когда все это случилось, я была еще ребенком, но моя обасан^[15], глава храма Чинсей, куда более складно ответит на все ваши вопросы.

– Вы ее не боитесь? Окику?

– Так вам даже известно имя онре. – Мико снова устремляет на молодую женщину мягкий взгляд карих глаз, но почему-то на этот раз она выглядит грустной. – Как я уже сказала, Келли-сан, вы необычная девушка. Прошу прощения, если обидела вас. Я не имела в виду ничего плохого. Лучше иногда быть немного необычной, чем все время оставаться как все. – Женщина вздыхает и больше не затрагивает эту тему.

На ужин гостям подают очень вкусного вареного угря, а отец Тарквиния решает, что всем следует лечь спать пораньше.

– В любом случае нам больше нечем заняться, – соглашается Тарк, который мечтает об отдыхе, но не хочет признавать, что небольшая прогулка по городу вымотала его. – Ночью здесь почти все закрыто.

Но Келли не до сна. Несколько часов спустя она встает со своего футона и, стараясь никого не разбудить, пересекает комнату. Девушка надеется, что свежий ночной воздух успокоит ее встревоженный разум.

Она не единственная, кто еще бодрствует в маленьком домике. В небольшом саду – мико Кагура, снова одетая в свои традиционные хаори и юбки хакама. На ногах у нее лишь носки, мокрые от росы и окрашенные травой в зеленый цвет. Она стоит на коленях перед маленьким алтарем Дзидзо^[16], а в руках держит куклу, похожую на те, что когда-то коллекционировала Йоко Танеда. Что-то бормоча себе под нос, Кагура кладет игрушку перед маленьким алтарем. Келли, наполовину скрытая седзи, наблюдает, не зная, стоит ли прерывать мико.

Она совсем не ожидает внезапного порыва ветра, который проносится сквозь дом, угрожая разрушить строение и погубить тех, кто в нем находится.

Ветер завывает, точно пронзительный, нечеловеческий вопль. Келли кажется, что на них внезапно обрушился ураган. Она прячется в доме и хватается за деревянную раму дверного проема, чтобы не позволить порыву воздуха вытолкать ее наружу.

Мико же смена погоды никак не мешает. Длинные волосы развеваются за ее спиной, точно темный парус, а мимо пролетают галька и куски почвы. Когда большой камень едва не задевает лицо Кагуры, она спокойно поднимает руку и ловит его.

– Изыди, – говорит женщина, как будто непонятно откуда взявшаяся буря не имеет никакого значения.

Что-то вырисовывается в яростных порывах ветра. Келли ожидает увидеть женщину в маске, но вместо этого появляется вытянутое, напоминающее череп скелета лицо мужчины с глазами-бусинками и дрожащим подбородком. Он открывает рот и воет, как разъяренный волк, но мико остается невозмутимой. Она поднимает крошечную куклу и повторяет:

– Изыди.

Лицо мужчины искажается от боли, как будто он борется с какой-то невидимой силой. Наконец, с последним криком отчаяния призрак рассеивается. Оставшиеся вихри устремляются к кукле, оседают на ней и исчезают.

Мико со вздохом откидывается назад.

– Это маленький бесенок, демон низкого ранга, – говорит она, не оборачиваясь. – Злой дух, который только выглядит устрашающе. Тарквиний-кун привлек его внимание, так что отчасти в Токио он болел именно из-за этого. Призрак, живущий внутри мальчика, ослабляет его энергию, из-за чего им легче овладеть. А в Японии слишком много духов, которые не упустят такую возможность.

В твоей Окику чувствуется злоба другого рода, более могущественная, но она использует ее для благородных целей. И эта онре сильна. Очень сильна. Эта сила позволяет ей покинуть место обитания и свободно передвигаться по миру. Она слишком долго блуждала среди живых в облике духа, так что, чтобы освободить ее, потребуется нечто большее, чем простой обряд изгнания нечистой силы. Хотя подозреваю, что она слишком привыкла к подобному существованию и не захочет уходить добровольно.

– Обряд изгнания нечистой силы? – уточняет Келли, потрясенная тем, что мико вообще ее заметила. Хотя ее присутствие, похоже, не рассердило женщину.

– Это то, чем мы занимаемся в храме Чинсей. Очень старая техника, передаваемая из поколения в поколение еще со времен императора Тэмму. Мы изгоняем блуждающих онре, заключая их в тела таких кукол, как эта.

У Келли перехватывает дыхание.

– Но… именно так тетя Йоко…

– Мы опечалены, но не удивлены. Сама Йоко прислала нам письмо, в котором рассказала о ритуале, который собиралась провести в ночь своей смерти. Это было опрометчивое и очень опасное решение. Она не приняла никаких мер предосторожности. Но, полагаю, она чувствовала, что у нее не осталось другого выбора. – Мико осторожно водружает куклу обратно на алтарь. – Однако в ее смерти виновата не твоя Окику, хотя она сама по себе ужасный призрак. Не знаю, что связывает ее с этим миром, но было бы невежливо не спросить.

После этого мико обращается непосредственно ко мне.

– Ты пришла сюда, чтобы причинить нам вред, онре? – спрашивает она, пристально вглядываясь в мое лицо карими глазами.

Келли удивленно поворачивается к ней, так как все еще не замечает меня.

Я смотрю на мико. От нее исходит огромная сила. И она еще очень молода, так что со временем может стать гораздо могущественнее.

– Ну так? – упорствует женщина.

Удивленная ее бесстрашием, я качаю головой.

– Такие, как ты, обычно не вмешиваются в дела людей. Так почему же ты здесь? Из-за мальчика?

Я поднимаю голову и решительно встречаю испытующий взгляд мико. Я не отвечаю, но она поняла меня и сдержанно улыбнулась.

– Вижу. Он довольно необычный, верно? – Мико отворачивается. – Ками^[17], помоги нам, онре, у которой есть совесть. Ваш дядя правильно сказал, Келли-сан. Завтра нам предстоит долгий день, так что вам лучше отдохнуть.

Кагура проскальзывает внутрь. Оглянувшись в последний раз, Келли нерешительно следует ее примеру. Кукла так и остается на вершине маленького алтаря Дзидзо, лунный свет играет на ее странной фарфоровой коже.

Дождавшись, когда они уйдут, я поднимаю игрушку и осторожно верчу ее в руках. Кукла смотрит на меня со странной смесью ненависти и беспомощности.

17. Гора страха

По склонам, вверх по горе поднимаются всего четырнадцать туристов. По мнению большинства из них, от открывающегося вида захватывает дух. В середине поездки автобус останавливается у горного источника, и водитель предлагает всем напиться свежей воды. Тарквиний почти полностью восстановился: его глаза больше не блестят от лихорадки, которая сопровождает большинство болезней. Он снова начал потчевать своих попутчиков саркастичными замечаниями, чему не мог нарадоваться его отец.

– Следовало сделать это раньше, – признался он Келли. – Возможно, ему всего лишь нужно было подышать свежим воздухом.

Но Кагура не согласна.

– Осорезан – святое место, – тихо говорит она Келли, как только мужчина оказывается достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор. Мико поняла, что отцу не известна истинная причина болезни сына. – Одно из трех самых духовных мест в Японии. Эта гора – синтай, вместилище могущественных духов ками. Этого достаточно, чтобы, хоть и временно, но успокоить большинство злобных существ.

Однако сам по себе Осорезан не ассоциируется со святостью. Первое, что бросается в глаза, – ландшафт из черных скал и обугленной почвы. В воздухе сильно пахнет серой и смолой, а сама гора – вовсе не гора, а ряд странных пиков, выступающих из бесплодной пустоши. Там, где в других местах могут быть онсэны – горячие источники, в этих только ямы с большим количеством кипящей серы. Почти везде завывает ветер, словно ведущие перекличку злобные демоны, привлеченные запахом людей, проникших в их логово.

– Все не так уж и плохо! – замечает мико, которую забавляют выражения лиц туристов. – Осорезан буквально означает «гора страха», потому что поговаривают, что именно здесь на пути в подземный мир останавливаются призраки. Японцы с большим уважением относятся к своим предкам и к ками – они верят, что у всего есть дух, а живые должны его почитать. Наше виденье ада сильно отличается от того, каким его представляют американцы.

– Можно ли посетить японский ад, но при этом его не нюхать? – спрашивает Тарквиний, зажимая нос.

На Осорезане есть только одно примечательное сооружение, которое люди называют храмом Бодаи. Оно окружено серными горячими источниками, от которых еще сильнее пахнет тухлыми яйцами.

– За храмом протекает Сандзу, – указывает Мико. – Наша версия реки Стикс. Чтобы попасть в храм, все посетители должны пройти по красному мосту. Это сток из озера Усорияма. Однако не вздумайте в нем купаться. Вода, может, и кажется привлекательной, но на самом деле настолько токсична, что в ней не может выжить ни одно живое существо.

Большинство дорожек украшены маленькими статуэтками Дзидзо. Люди оставляют среди этих каменных фигур крошечные слюнявчики, вертушки и другие игрушки.

– Это место называется Сай-но Кавара, – рассказывает мико. – Буддийское чистилище. Статуи предназначены для того, чтобы почтить память детей, ушедших из жизни раньше своих родителей. Поэтому здесь вы найдете много подобных подношений.

На дорожках рядом со статуями также можно увидеть кучки мелкой гальки. Мико объясняет, что они сделаны духами умерших детей, которые, будучи не в состоянии отблагодарить родителей при жизни, обречены возводить эти маленькие каменные пирамидки до тех пор, пока их души не будут успокоены молитвами.

Несмотря на запах, который витает повсюду, храм Бодаи – скромное святилище, важность которого меркнет из-за странного окружения. Несколько местных жителей зажигают четыре свечи в маленьком помещении, где хранятся зубы мертвых (услышав это, Келли в тревоге отступает, а Тарк с нетерпением наклоняется вперед). Витающий в воздухе аромат благовоний резко контрастирует с запахом сырости и смерти.

Рядом с храмом находится небольшой, окруженный более внушительными статуями и засохшими цветами красный пруд. По словам мико, он называется Прудом крови. Маленькая женщина, сморщенная и сгорбленная, ковыляет по парку, бормоча себе под нос, точно какую-то мантру: «Теперь я понимаю, теперь я понимаю». Она рассеянно улыбается посетителям, семейству Хэллоуэй и Келли. Не остается без улыбки и мико, а затем ею одаривают и меня, а также охраняющие кровавую лужу большие безглазые каменные фигуры в алых и желтых фартуках.

– Да, да. Должно быть, это оно. Теперь я понимаю, – говорит она. – Теперь я понимаю.

Еще несколько минут мы бродим по храму. Помимо Хэллоуэев, здесь еще три туриста. Хотя они быстро уходят, возможно, из-за запаха серы и беспокойства, которое вызывает это место. Заинтригованный маленькими статуэтками и не подозревающий об их значении, отец Тарквиния останавливается, чтобы завязать разговор с одним из жрецов. Вскоре к нему присоединяется и мико.

Но Келли видит, что я выжидающе стою у стены и наблюдаю за ней.

Когда она заворачивает за угол и следует за мной, то видит Тарквиния и мужчину. Последнему за шестьдесят, у него коричневая, испещренная морщинами кожа и глаза как у испуганной ласки. Из-за времени, проведенного под палящим солнцем, он темнее большинства японцев, а костяшки его пальцев узловатые и припухшие. Стоя на коленях перед несколькими каменными статуями – на этот раз безглазыми фигурами, задрапированными в ткани отталкивающего алого и черного цветов, – он медленно раскачивается взад-вперед. Для тех, у кого нет дара видеть, все выглядит так, будто старик молится. Сам же Тарквиний выглядит мрачным. Он замечает мертвых детей и догадывается о том, что должно произойти.

Как и кузен, Келли видит их впервые. Двое маленьких мальчиков цепляются за плечи старика, а еще один лежит, прикованный к его ноге. Им не больше одиннадцати, но лица у них такие же измученные, как у тучного мужчины. В вялых чертах лица и тусклых глазах читается отпечаток тюремного заключения.

Именно в тот момент я помогаю Келли понять.

Старик отшатывается, когда видит меня, но такие люди, как он, привыкли к историям о древних призраках и еще более древней мести. Он видит перед собой собственную судьбу и знает, что это цена, которую он должен заплатить. В молодости он был диким и необузданным, убивал детей ради острых ощущений и спортивного интереса, но теперь, постарев, борется со страхом перед грядущим и чувством вины за содеянное. Старик понимает, что жил как будто взаймы, и при виде меня на его лице читается ужас, но вместе с тем облегчение и принятие.

Пока изумленная Келли наблюдает за мной, я подхожу к мужчине. Он молча протягивает руки в мольбе и опускается передо мной на колени. Я дотрагиваюсь до него лишь раз.

Мое тело окутывает его, мои волосы обвиваются вокруг его сморщенного лица. И я забираю мужчину. Раскаивающиеся в своих преступлениях люди приходят в такие места, как Осорезан, чтобы дождаться конца своей жизни или того, кто закончит ее вместо них.

Наконец, искалеченное, раздутое тело выскальзывает из моих рук и растягивается у подножия одной из фигур. Келли морщится при виде знакомого выражения ужаса, что застыло на лице мужчины. Тарк молчит, но выглядит при этом решительно. Он быстрее, чем кузина, понимает, какие грехи совершил этот человек, и насколько необходимо было его наказание, каким бы отвратительным оно ни казалось людям.

Освобожденные дети собираются вокруг меня. На их усталых лицах виднеется волнение: они знают, что их тюрьма наконец-то разрушена. Келли ахает, когда они начинают светиться, а я изо всех сил обнимаю их и, закрыв глаза, позволяю себе ненадолго насладиться внутренним теплом.

Когда я снова открываю глаза, вместо трех детей меня окружают сияющие шары света. На лице Келли застыл благоговейный ужас.

Тарквиний бесстрашно подходит ко мне и вступает в круг светлячков. Он удивленно касается одного из них пальцем, но тот, оробев, тут же отскакивает в сторону. Тогда Тарк переключает свое внимание на меня. Как и прежде, он осторожно касается моей щеки и смотрит мне прямо в лицо.

– Мне жаль, – говорит мальчик.

Улыбнувшись ему, я поднимаю руки, и светящиеся шары начинают медленно вращаться вокруг кончиков моих пальцев, пока не пускаются в самостоятельное плавание, лениво взмывая в голубое осеннее небо.

Келли и Тарквиний наблюдают, как они поднимаются выше, чем мог бы любой воздушный змей, как они превращаются в маленькие пятнышки утренних звезд, пока не скрываются из виду за последними облаками. Тогда не остается ничего, кроме мальчика, его кузины, меня и теперь уже высохшего тела, лежащего на земле. И когда последний светлячок исчезает, я отворачиваюсь и делаю то же самое.

– Почему ты это сказал? – чуть позже спросила Тарквиния Келли. – Почему извинился?

– Не знаю. Думаю, мне просто жаль, что ей все время приходится исправлять чужие ошибки.

Когда они возвращаются, в храме больше не остается посетителей. Пожилая женщина продолжает бродить по святилищу, время от времени касаясь рукой очередной статуи и приветствуя ее, как старого друга.

– Теперь я понимаю, – повторяет она. – Понимаю. Теперь я понимаю.

Интересно, что именно она понимает.

Долина Яген находится в нескольких часах ходьбы по небольшой дороге, по которой не проехать автобусам. В это время года туристов там еще меньше, чем в Осорезане. Население Яген состоит всего из двух небольших деревушек: Оку-Яген и заброшенной Яген-Онсэн. Кагура сообщает, что они направляются к последней.

– Но в путеводителе сказано, что в Яген-Онсэн никто не живет, – говорит отец Тарквиния, заглядывая в брошюру.

– Мы что, собираемся разбить лагерь? – спрашивает Тарк, с беспокойством постукивая ногой по твердой земле. Ему явно не нравится подобная перспектива.

Мико только улыбается.

Келли нервничает. Возможно, ухмыляющаяся женщина не та, за кого себя выдает. Нет никаких доказательств, что она действительно знала мать Тарквиния, и все же они поверили ей на слово. То же подозрение читается на лице отца Тарка, но, в отличие от Келли, он не догадывается о моем присутствии, о том, как Келли успокаивается, зная, что я рядом и беззвучно следую за ними. Только Тарквиний невозмутимо продвигается вперед, даже когда лесная тропинка сменяется не внушающим никакого доверия лесом.

– Не уверен, что нам стоит идти дальше, – неожиданно начинает отец, но не успевает закончить, потому что Кагура радостно восклицает: «Мы на месте!»

Чуть дальше, в гуще леса, расположился небольшой храм без какого-либо ориентира, при помощи которого его могли бы обнаружить посторонние. Небольшой колодец – единственная видимая рядом постройка.

Из храма выходят несколько женщин. Двое из них старше Кагуры по меньшей мере лет на десять, а третья, должно быть, втрое старше самой взрослой служительницы храма. Несмотря на обветренную кожу и длинные седые волосы, спину она держит прямо и с достоинством.

– Кагура, – спрашивает пожилая женщина по-японски, – это Хэллоуэи?

Мико опускается на колени на неровной дорожке и кланяется так, что касается лбом земли.

– Это Дуглас-сан и Тарквиний-кун, обасан. А это кузина Тарквиния, Келли-сан.

Старушка, прихрамывая, проходит по тропинке медленными, но уверенными шагами. Когда она подходит к нам, то, к удивлению всех остальных, обхватывает лицо Тарка тонкими, хрупкими руками и целует его в обе щеки. Она шепчет что-то по-японски. Слова достаточно просты, и за короткое время, проведенное в Японии, Келли успела их выучить.

– Добро пожаловать в храм Чинсей, маленький Тарквиний-тян, – шепчет старушка. – Добро пожаловать в Чинсей.

18. Храм Чинсей

Храм больше, чем кажется снаружи.

Деревянные полы тщательно подметены, а вокруг – простая мебель. Здесь могут легко разместиться еще человек пять, но нет никаких признаков того, что кто-то посещает храм, расположенный в лесу, где нет тропинок.

Вошедшие в святилище приходят в ужас от кукол.

Как и в комнате Йоко Танеды, они повсюду: смотрят из стеклянных витрин всех мыслимых размеров и форм.

(Одна кукла, две.)

Они одеты в кимоно разных цветов и с разными узорами, у некоторых волосы уложены в сложную прическу, у других – распущены. Тарквиний издает странный звук и отступает назад, в то время как у Келли не получается сдержать вздоха. Старушку, похоже, такая реакция забавляет, потому что она снова говорит на японском:

– Прошу прощения, если наши куклы заставляют вас чувствовать себя неловко, – переводит Кагура. – Мы используем их для наших ритуалов и изгнания нечистой силы.

– Моя жена коллекционировала очень похожих кукол, – заикается отец Тарка.

– Ваша жена была одной из нас. Сестры Танеда – два величайших экзорциста своего поколения.

– Должно быть, вы ошиблись. Моя жена не занималась экзорцизмом.

(Двадцать пять кукол, двадцать шесть.)

– Ваша жена многое от вас утаила. – В голосе пожилой женщины звучит неодобрение. – Йоко всегда была прилежной ученицей, так что ее решение выйти замуж и уйти от нас стало полнейшей неожиданностью. А потом случилась эта история с Чио.

Она качает головой и тихонько фыркает. Келли же удивилась, почему это имя звучит так знакомо.

– Папа, – медленно произносит Тарквиний, что ему несвойственно. – Я помню это место.

Дуглас и Келли изумленно смотрят на мальчика.

– Но это невозможно, – заявляет мужчина.

(Девяносто одна кукла, девяносто две.)

– Но это правда, – снова переводит Кагура слова пожилой женщины. – То, что я скажу, может показаться вам выдумкой, Хэллоуэй-сан, но я говорю правду. Маленький Тарквиний уже бывал здесь много лет назад. Мать привезла его сюда, когда ему было всего два года.

– Я помню, как однажды, пока я был в командировке, она сказала, что хотела бы отправиться с Тарквинием в путешествие. Это был последний раз, когда я видел ее перед тем, как она… она…

(Сто восемьдесят три куклы, сто восемьдесят четыре.)

– До того, как она сошла с ума, – заканчивает за него старушка. – Я тебя помню, Тарквиний-тян, хотя ты меня нет. Ты был очень послушным малышом. Многие из моих сестер нянчились с тобой. Если бы мы знали, какая судьба постигнет твою мать, попросили бы ее не привозить тебя с собой. – Пожилая женщина вздыхает. – Однако нам следует поторопиться, иначе с тобой случится то же самое.

(Триста шесть кукол, триста семь.)

– Что вы имеете в виду? Что случится с Тарквинием? – встревоженно спросил Дуг.

Все четверо мико понимающе переглядываются.

– Мы слышали о болезни вашего сына, – намеренно вводит его в заблуждение пожилая женщина. – Мы знаем, что современная медицина ему не поможет. Мы же обладаем древними умениями, которые и хотели бы применить.

Отец Тарквиния больше верит в современные лекарства, чем в традиционную медицину, так что относится к словам мико настороженно, но все же не хочет показаться неблагодарным.

– Здесь Тарквинию намного лучше, чем в Токио, – признает он. – Поэтому мы не против остаться еще ненадолго. Я буду благодарен за любую помощь, которую вы можете оказать.

(Пятьсот шестьдесят две куклы, пятьсот шестьдесят три.)

– Меня зовут Мачика. А это Сая и Амайя. С Кагурой вы уже знакомы. Можете оставаться в нашем скромном жилище столько, сколько захотите. Семье Йоко здесь всегда рады.

– Если не возражаете, – говорит Тарк, все еще глядя на кукол, – для разнообразия я бы хотел пожить в комнате, где на меня не смотрит что-то бездушное.

К его великому облегчению, в комнатах для гостей нет ни одной из семисот семидесяти семи кукол храма Чинсей. Только семь футонов, разложенных на свежих татами, и один маленький деревянный столик. Другие мико не говорят по-английски, хотя часто улыбаются и, кажется, всегда готовы помочь. Отец Тарквиния нерешительно отдает урну с прахом Йоко Мачике, которая принимает ее с грустью и сожалением.

– Дорогая Йоко, – шепчет она, – если бы ты только нас послушала.

Она поворачивается, чтобы осторожно поставить урну на один из больших алтарей, в то время как остальные мико молча стоят рядом. Некоторое время спустя Келли наблюдает за тем, как они поют и бросают горсти праха Йоко в густую листву, окружающую маленькое святилище. Кузина Тарка задается вопросом, останки скольких служительниц уже покрывают эту крошечную поляну.

Вскоре становится ясно, что у храма Чинсей нет причин взаимодействовать с местными жителями. Мико показывают им сад, небольшие грядки с травами и овощами, которые кормят служительниц, ведь мясо, к великому ужасу Тарквиния, в храме не употребляется. Кагура объясняет, что за другими предметами первой необходимости ее часто отправляют в Оку-Яген, а если в соседней деревушке не хватает припасов, то она едет в Муцу. Мико проводят свои дни за уборкой святилища, в определенные часы они собираются, чтобы читать сутры для очищения тела и духа. В отличие от Кагуры, они не упоминают женщину в черном или онре в белом. Из-за этого Келли становится интересно, только ли самая младшая из мико обладает способностью видеть и не ослабевают ли со временем навыки старших служительниц храма.

Следующие два дня проходят в приятном безделье. Тарквиний становится любимчиком всех мико и веселит отца и Келли тем, что смущается из-за всеобщего внимания. Их приглашают на горячие источники. Тарк и его отец уходят первыми, а когда они возвращаются, наступает очередь Келли.

Компанию ей составляют Кагура и еще одна мико по имени Амайя.

– В долине Яген три онсэна под открытым небом, – рассказывает Кагура, когда они отправляются в путь. До места идти около двадцати минут. – Но только в «Меото Каппа-но-юонсэн» есть раздевалки и душевые. Вход стоит двести иен, но от храма Чинсей до него почти час ходьбы. Усталость от дороги сведет на нет успокаивающий эффект источника.

– За вход на второй онсэн «Каппа-но-ю» платить не надо, хотя там нет раздевалок. Мы же направимся к третьему, ближайшему. Никому не пришло в голову дать ему название, возможно, чтобы он оставался таким же нетронутым, как и его окрестности. Но мы, самые частые его посетители, всегда называли его «Чинсей-но-ю».

«Чинсей-но-ю» именно такой, каким его описала мико. С него открывается вид на близлежащие пороги, но вокруг нет ни перегородок, ни раздевалок. Кагура и Амайя без стеснения сбрасывают с себя одежду, в то время как Келли, сильно покраснев, робко следует их примеру.

Похоже, чтобы войти в эти источники, посетителям нужно вместе с одеждой позабыть и о скромности.

– Не стесняйтесь так, – ободряет Амайя по-японски, а Кагура переводит слова подруги. – На наших горячих источниках вы должны отбросить западную скромность. Приобщиться к японской культуре – значит вести себя в онсэне как японцы. Здесь нечего стыдиться.

Наконец, полностью раздевшись, три женщины заходят в горячие источники. Как только вода касается кожи Келли, она издает тихий вздох удовлетворения, и тревоги, терзавшие ее в течение последних нескольких дней, тают при контакте со столь приятным теплом.

Минут пятнадцать, а может быть двадцать, они проводят в дружеском молчании и просто нежатся в источнике.

– Есть еще одна причина, по которой мы пригласили вас сюда, – наконец нарушает тишину Кагура. – Дуглас Хэллоуэй-сан не верит в духов и ритуалы, а обасан боится, что чем больше мы будем говорить об этом, тем скорее он увезет отсюда Тарквиния-куна. Мы не можем этого допустить. Ведь если мальчик покинет долину Яген, то в скором времени он зачахнет и умрет.

Несмотря на горячую воду Келли чувствует озноб.

– Чем я могу помочь?

– Вы ведь нам верите, Келли-сан? – нетерпеливо спрашивает Кагура. – Вот почему обасан поручила нам привести вас сюда, чтобы рассказать о Чио, не опасаясь, что Дуглас-сан услышит.

– Чио, – повторяет Келли, вспоминая. – Миссис Хэллоуэй как-то упоминала о ней.

– Она была нашей сестрой, такой же кучиесе, как мы, – говорит Амайя, а Кагура тут же переводит. – Но Йоко-тян она приходилась онисан, биологической старшей сестрой. Вы, наверное, удивляетесь, как мы умудряемся прокормить себя, проживая в столь уединенном месте. – Келли кивает. – Мы готовим лекарства из трав, которые выращиваем в нашем саду, а Кагура продает их в городе. Но помимо этого, есть много тех, кто все еще верит в старые обычаи, и тех, кто все еще страдает от старинных проклятий. К нам обращаются люди, одержимые демонами и духами, которых здесь предостаточно.

– Что вы подразумеваете под «одержимые»?

– Японцы верят, что дух есть у всего, – продолжает рассказ Кагура. – У гор, деревьев, даже у самых маленьких камней. Без правильно совершенных похоронных обрядов духи не могут перейти в загробную жизнь. Часто они возвращаются и преследуют семью и любимых, которых оставили. Иногда умерший завладевает вещью, которая была очень дорога ему при жизни, а иногда под их властью может оказаться даже член семьи или близкий друг. Они могут нанести физический вред человеку, а в редких случаях даже убить. На это способны все онре, хотя их методы могут отличаться. Именно их жертвы приходят к нам за помощью. Мы изгоняем духов, запирая их в наших куклах.

Келли пристально смотрит на нее.

– Хотите сказать, – медленно спрашивает она, – что в каждой кукле, что хранится в храме, живет призрак?

– Не все духи, которых мы изгоняем, злые, – успокаивает ее Кагура. – Многие из них – просто заблудшие души, сбитые с толку собственной смертью. Они не понимают, как существовать дальше, а мы помогаем им найти правильный путь. Каждый год в октябре мы устраиваем Обон – праздник в честь наших предков. Именно в этот день мы очищаем одержимых кукол, сжигая их во время другого специального обряда. Таким образом мы отпускаем души в подземный мир. Но до тех пор мы обязаны заботиться о них.

– Но… но дух, преследующий Тарквиния…

– Да, – печально отвечает Кагура. – Чио Танеда была сильнейшей среди нас. Она изгоняла самых мстительных призраков – злых духов, которые приходят специально, чтобы причинить вред живым. Но иногда куклы не могли сдержать ярость самых чудовищных из них. Поэтому Чио начала приносить в жертву собственное тело.

Она поступала так в течение многих лет. Ее дух был достаточно силен, чтобы сдержать призраков внутри ее тела до Обона, где она успешно избавлялась от них. Но в какой-то момент Чио обуяла гордость. Она хвасталась, что может заманить в ловушку даже самого короля Потустороннего мира. Обасан пыталась отговорить ее от подобной глупости, но Чио было уже не переубедить. Она считала, что способна справиться с чем угодно.

Кагура прикрывает глаза.

– А потом Чио начала видеть кошмары. Они снились ей почти каждую ночь, пока она не стала сомнамбулой. Однажды она упала в реку Охата и едва не погибла, но ее спасла последовавшая за ней Йоко. Характер Чио тоже начал меняться: она всегда была очень нежной и сострадательной, но со временем стала проявляться ее темная сторона. Она жестоко обращалась с младшими мико и даже причиняла им боль.

– Когда обасан случайно увидела, как она ради забавы отрезает головы белкам и птицам – Чио, которую мы знали, любила все живое и скорее умерла бы, чем позволила причинить вред животным, – стало понятно, что до Обона тянуть нельзя. Мне было всего девять, когда это случилось, но я до сих пор отчетливо помню. Помню ее безумие. – Кагура вздрогнула.

– Чио сидела в грязи, склонившись над бедным выпотрошенным голубем. К тому времени она совсем перестала заботиться о своем внешнем виде: ее волосы спутанными прядями падали на лицо, а глаза будто бы грозили вылезти из орбит. Она сама была похожа на демона.

Поглощенные воспоминаниями, мико замолкают. Келли беспокойно заерзала на месте.

– Старшие сестры провели обряд, чтобы изгнать из Чио духов и поместить их в специально усиленную куклу, – наконец продолжает Кагура. – Но все обернулось катастрофой. Даже самая крепкая и освященная кукла, которая у нас была, не смогла вынести подобной тьмы. Я была слишком мала, чтобы присутствовать на ритуале. Но из своей комнаты я слышала крики Чио, а также крики мико, которых ей удалось свести с ума. Ее жуткий смех… – Девушка вздрогнула.

– Через некоторое время обасан, бледная и измученная, вошла в мою комнату. Она лишь сказала, что Чио мертва, а терзавшие ее демоны побеждены, но за это пришлось заплатить очень дорого. Сестры оказались слишком наивными, полагая, что самые сильные куклы заменят Чио. Демоны, испробовавшие столь могущественное человеческое тело, стали невосприимчивы к куклам.

– К тому времени бедная Йоко уже была замужем, но знала, как стремительно ухудшалось состояние Чио. Она настояла на том, чтобы приехать в храм, и привезла с собой Тарквиния. Когда ритуал пошел не по плану, ей пришлось принять сиюминутное решение. Никто из нас не был достаточно чист и силен, чтобы стать следующей жертвой – никто, кроме ее собственного сына, Тарквиния-куна. Чем невиннее сосуд, тем лучше он удерживает духа. Йоко пожертвовала сыном, чтобы долина Яген не превратилась в место, заполоненное призраками, которых Чио выпустила на свободу. Йоко знала, что ритуал может не сработать, и все же привела с собой Тарквиния-куна… Возможно, она уже понимала, чем все закончится.

Кагура снова замолкла. Тишину нарушало только тихое журчание горячих источников.

– Это ужасно, – пораженно прошептала Келли.

– Так что можно сказать, что Тарквиний спас всех нас. Поэтому остальные мико так к нему относятся, – сказала Кагура с легкой улыбкой. – Йоко пыталась очистить его на Обоне, но дух Чио так и не вышел. Возможно, именно из-за чувства вины она сошла с ума и попыталась убить собственного сына. Ведь самая крайняя мера, которую можно предпринять, чтобы изгнать дух, – это убить человеческий сосуд.

Заметив выражение лица Келли, Кагура поспешно добавила:

– Мы не собираемся убивать Тарквиния. Но с возрастом человек становится все менее невинным, а дух, который когда-то был Чио, все сильнее пытается вырваться на волю. Обасан говорит, что нам следует приступить к делу уже в ближайшие дни, если мы хотим избавить мальчика от ее злобного влияния.

Амайя тараторит что-то по-японски. Кагура отвечает так же быстро. Между ними завязывается короткий спор, в то время как сидящая напротив них Келли чувствует себя неуютно.

Наконец, Кагура качает головой и поворачивается к девушке:

– Амайя-тян хочет узнать об онре, которая преследует тебя повсюду.

– Ее зовут Окику. Вы наверняка слышали старую японскую легенду о ней.

Амайя выглядит вполне удовлетворенной и кивает.

– Амайя-тян тоже видит онре и не чувствует исходящей от нее враждебности. Нам это кажется странным, но, полагаю, для духов, которые давно скитаются, подобное не редкость. Мы верим, что после ста лет существования вещи приобретают определенную индивидуальность. У них появляются мысли и чувства, и их почитают как ками. То же самое происходит и с призраками – чем дольше они существуют в мире смертных, тем сильнее становятся. Если это действительно Окику из легенды, то ей уже более трехсот лет. К счастью, она кажется более доброжелательной, чем те, которых я могу припомнить.

– При других обстоятельствах мы бы попытались задобрить ее призрак, но приоритетом сейчас является ритуал для Тарквиния-сана. – Кагура колеблется. – Вы можете уехать пораньше, если хотите. Обасан считает, что вам для вашей же безопасности не стоит в это вмешиваться. Она считает несправедливым то, что вы здесь, подвергаете себя опасности из-за того, что вас даже не касается.

– Тарквиний – мой кузен, – замечает Келли. – К тому же я сама видела женщину в черном. Если мое присутствие как-то поможет, я готова остаться.

Мико смотрят на девушку, явно проникшись к ней уважением.

– Вы очень храбрая женщина, – сказала Кагура. – Будь у меня выбор, я предпочла бы сбежать.

Она смотрит поверх плеча Келли – прямо на меня и кивком признает мое присутствие. В ответ я склоняю голову, но не двигаюсь с места.

– Если на то воля ками, все мы выживем.

19. Экзорцизм

Неотложные дела вынуждают отца Тарквиния вернуться в Токио. Старшую мико Мачика-обасан взволновала новость о том, что Дуг планирует вернуться в город.

– Но мы еще не закончили, – запротестовала она. – Тарквиний-кун здесь чувствует себя намного лучше, а в Токио его здоровье снова может ухудшиться.

Отец Тарка задумался. Ему, конечно, не хотелось, чтобы необычная болезнь сына вернулась: чтобы врачи хлопотали вокруг него, делали анализы, но все равно ничего не находили. В долине Яген состояние Тарквиния продолжало неуклонно улучшаться. Обожаемый мико, здесь он казался более счастливым, чем в Токио или Эпплгейте.

В конце концов, Дуглас Хэллоуэй обратился к Келли:

– Знаю, это довольно обременительно, но не могла бы ты остаться с Тарквинием на несколько дней? Я вернусь сразу же, как только проконтролирую слияние двух компаний.

К его удивлению, Келли соглашается и заверяет, что и сама собиралась предложить это. Поэтому дяде не стоит переживать, что он принуждает ее делать то, чего она не хочет.

– Мне здесь нравится, – заявила девушка с сияющей улыбкой на лице, хотя внутри у нее все переворачивается при мысли о том, что может случиться в ближайшие дни. – Такая приятная смена обстановки. Я буду только рада остаться с Тарком.

– Спасибо, – отвечает мужчина со слабой улыбкой. Он оглядывает храм и, возможно, впервые осознает, как мало знал о своей жене и как мало знает своего сына. – Хорошенько позаботься о нем, – неожиданно произносит Дуг со странными нотками в голосе. – Кажется, у меня самого это никогда не получалось.

– Зачем ты так, дядя Дуг, – ответила пораженная Келли.

– Я делал все, что мог, но, возможно, не то, что следовало бы. – Мужчина еще раз окидывает взглядом комнату. – Оказывается, я толком и не знал Йоко, да? Жаль, что она не доверяла мне настолько, чтобы рассказать об этой части своей жизни.

– Папа? – В комнату вошел Тарквиний. – Ты возвращаешься в Токио?

Его отец кивает.

– Не втягивай Келли в неприятности.

– Ага, – закатывает глаза Тарк. – Потому что только в этом я и хорош.

– Нет, – тихо, но с несвойственной ему твердостью возражает отец. – Я нечасто это говорю, но я всегда гордился тобой.

Эти слова застают Тарквиния врасплох. На его лице отражается целый спектр эмоций: удивление, удовлетворение, смущение.

– Конечно, пап, – неловко отвечает мальчик, хотя на его губах расцветает вполне искренняя улыбка. Он дарит отцу мимолетное объятье и добавляет: – Не позволяй японским бизнесменам тебя провести.

В ответ на это Келли и Дуглас смеются.

Наконец мужчина уезжает, снедаемый неприятным ощущением, что он упустил что-то из виду.

Обасан пребывает в хорошем настроении.

– Это даст нам достаточно времени, чтобы завершить ритуал, – заявляет она после отъезда отца Тарка.

Причина ее оптимизма – уверенность в том, что это изгнание нечистой силы пройдет успешно, в отличие от прошлых попыток, во время которых что-то всегда шло не так.

Некоторое время спустя Кагура отводит Келли в сторону.

– Вот как делаются печати, – объясняет она, выбирая одну из кукол – ту самую, которую Келли видела у алтаря Дзидзо в Муцу. Когда мико закатывает рукав крошечного кимоно, девушка с изумлением обнаруживает такие же татуировки, как и у Тарквиния.

– Каждую из кукол, которая здесь находится, мы расписали вручную. – Кагура переворачивает куклу и задирает ее кимоно. Как и у Тарка, по бокам и на спине игрушки расположены татуировки. – Эту печать можно сломать ненавистью. – Мико касается сначала первой печати на спине куклы, а затем второй. – А эту – уважением. Чтобы сломать печати на запястьях, нужно познать страх и дружбу. Чтобы убрать их с груди, нужно испытать любовь.

На куклах они несут символическое значение, но на людях – нет. Мы осматриваем кукол каждый день. Если какая-либо из печатей слабеет, мы понимаем, что она повреждена, и проводим ритуал, чтобы укрепить ее или перенести на другую куклу.

– А вы не можете сделать то же самое для Тарквиния? – спрашивает Келли, но мико лишь качает головой:

– Приносить в жертву человека – совсем другое дело. Куклы всегда стерильны и неизменны, люди же все разные. Очищение человеческого сосуда может принести больше вреда, чем пользы. Я видела печати Тарквиния-куна, знаю, что четыре уже исчезли. Когда настанет очередь последней, яд внутри его вырвется на свободу. Столько крови уже было пролито, мы не можем ждать, когда она найдет новую жертву.

– Крови? – Келли чувствует подступающую тошноту.

– Чтобы сломать каждую из печатей, требуется новое жертвоприношение. Кровь убитых, нанесенная на татуировки, ослабляет их. С каждой исчезнувшей печатью Чио становится сильнее. Всякий раз, когда Тарквиний чувствует страх или гнев, внутри его расцветает злоба, которая может даже контролировать его тело. Что-то не так, Келли-сан?

– Ничего, – спешит заверить Келли. У нее бешено колотится сердце, когда она в очередной раз дотрагивается до незаметного шрама на пальце, ее собственной печати.

– Что это такое? – с любопытством спросил вошедший в комнату Тарк. Однако, когда мико показывает ему куклу, он морщится.

– Хочешь подержать ее, Тарквиний-кун?

– А это не опасно? – спрашивает он на ломаном японском – одна из его многочисленных попыток попрактиковаться в языке.

– Печати на месте, так что обещаю, она не причинит тебе вреда.

Тарквиний берет куклу за подол кимоно, так что та просто болтается в воздухе.

– Это немного жутковато, Кагура-сан. Почему у нее черные глаза? У большинства других кукол они бесцветные.

– Потому что в эту куклу уже вселился дух. Ты видишь глаза призрака, который смотрит на мир, оставшийся снаружи.

Тарквиний едва не роняет куклу, после чего, дрожа, поспешно сует ее обратно мико.

– Вот почему мальчики не играют в куклы. А теперь, если не возражаете, я пойду в соседнюю комнату и как следует покричу.

На следующий день после отъезда отца Тарка случается неожиданное: из леса доносятся голоса, и одна из мико выходит поприветствовать посетителей.

– Одержимость злым духом, – сообщает она, вернувшись.

Ее слова приводят остальных служительниц в движение: обасан деловито выкрикивает приказы, которые остальные тут же бросаются выполнять. Не зная, как помочь, Келли и Тарквиний зачарованно наблюдают за происходящим.

Кагура выходит в сад и возвращается со свежими веточками донника и шалфея. Амайя переходит из комнаты в комнату: по периметру святилища она расставляет большими концентрическими кругами свечи, а после зажигает каждую из них. Вскоре воздух наполняется сладким дымчатым ароматом благовоний, сложенных на маленьком алтаре. Другая мико, Сая, рассыпает повсюду каменную соль, прежде чем развесить на стенах и ширмах-седзи офуда – полоски бумаги с сутрами.

Обасан снимает со стеклянной витрины одну из кукол и быстрым движением разрезает ее туловище, чтобы вынуть ватные шарики, которыми набита игрушка. Она заменяет их зернами белого риса, а после снова зашивает все красной нитью. Затем старшая мико достает большой каменный нож и промывает его горячей водой, от которой идет пар.

– Мы готовы, – сообщает она, и служительницы расценивают ее слова как сигнал к тому, что пора привести одержимого.

Им оказывается маленький мальчик лет семи. Когда встревоженные родители и другие обеспокоенные родственники вносят его в святилище, он начинает дергаться в конвульсиях. Его глаза постоянно закатываются, а изо рта вырываются ужасные, рычащие ругательства. Даже Келли и Тарквиний, которые не понимают японского, отшатываются, услышав яд, сочащийся из пены на его губах.

– Положите мальчика на пол, – командует обасан, и ее приказ немедленно выполняют, несмотря на то что теперь одержимый кричит от боли.

Каждая мико удерживает его за руку или ногу, чтобы не позволить сесть или уползти, в то время как обасан подвешивает куклу над головой мальчика и напевает что-то протяжным, звучным голосом.

Над маленьким храмом, как и над всей долиной Яген, нависает темная туча, хотя всего несколько мгновений назад светило солнце. Что-то похожее на раскаты грома проносится по Чинсей, и вопли мальчика становятся громче. Родители несчастного, которые теперь невероятно бледны, складывают руки и бормочут под нос молитвы.

В течение почти получаса мальчик корчился от боли, издавая протяжные, леденящие душу вопли. Он проклинает обасан глубоким, гортанным голосом, который не может принадлежать семилетнему ребенку. Здание охватывает небольшое землетрясение: глиняная посуда дребезжит, а земля под ногами покачивается. На пожилую женщину эти угрозы не действуют, и она продолжает длинную литанию, пока, наконец, мальчик не начинает слабеть. Его руки и ноги уже не дрожат так сильно, а голова опускается на пол. Наконец, он делает глубокий вдох и, шумно выдохнув, замолкает.

Обасан еще несколько минут держит куклу над лицом потерявшего сознание мальчика. После этого она кладет игрушку рядом с ним и берет нож.

Внезапно мальчик садится и выбивает оружие из рук мико. Лицо маленького ребенка, едва напоминающее человеческое, перекошено, слишком широко раскрытый рот обнажает ряд маленьких зубов с расщелинами. Глаза мальчика, кажется, вот-вот вылезут из орбит, а на лбу появляются две черные шишки. Издав громкий нечеловеческий вопль, он вырывается из рук мико и бросается прямо на Тарквиния. Мальчик с татуировками, у которого нет времени, чтобы как-то среагировать, стоит с открытым ртом, когда одержимый ребенок преодолевает оставшееся между ними расстояние, прыгает и… оказывается отброшенным назад невидимым барьером, который создает защитный, выложенный из кукол круг. Все еще поющие мико набрасываются на мальчика, хотя тот, похоже, теперь обладает силой целого десятка мужчин. Ему удается одолеть Амайю и Саю, но когда он почти освобождается от хватки Кагуры, все его тело внезапно выгибается, застывает, а после безжизненно падает на пол. Обасан забирает каменный нож и, не колеблясь, вонзает его в тело куклы. По комнате разносится звук, напоминающий звонкую пощечину. Келли кажется, что она слышит протяжный, полный страданий вопль, – громче всех тех, которые издавал мальчик, – пока он резко не обрывается.

Странное спокойствие нисходит на храм Чинсей. Не слышно даже пения птиц.

– Дело сделано, – устало произносит обасан. Кагура нежно протирает лицо спящего мальчика листьями шалфея и донника. – Дух покинул его. Проснувшись, он станет таким же, как раньше.

Родители и родственники, на лицах которых все еще видны страх и благоговение, не перестают восхвалять обасан и предлагают ей несколько мешочков риса и овощей. Скудная плата за столь непростой обряд изгнания нечистой силы, но мико с благодарностью принимает подношение.

– Вот как это происходит, – вздохнула Кагура, когда посетители храма уходят.

Тарквиний с ужасом смотрит на все еще лежащую на полу куклу; каменный нож торчит из того места, где должно быть сердце. Незрячие, когда-то бесцветные глаза игрушки теперь стали непроглядно-черными. Остальные мико уже убирают с пола остатки шалфея и донника.

– Это часть ритуала, – говорит ему Кагура, когда обасан поднимает куклу и медленно вытаскивает нож из ее груди. Старшая мико, что-то бормоча, несколько раз проводит игрушкой над благовониями, а после помещает ее в стеклянную витрину, где хранятся куклы с такими же черными глазами. – Теперь дух заключен в кукле, и мы избавимся от него в Обон.

– Мне придется пройти через то же самое? – внезапно спрашивает Тарквиний. Возможно, перед его мысленным взором предстает другой ритуал, в котором это его, кричащего и изрыгающего проклятия, удерживают на полу. Но мальчик выглядит спокойным, как будто уже смирился со своей участью. – Вот как обасан собирается изгнать призрака из моего тела?

– Если до этого дойдет, ты согласишься? – сверлит его взглядом обасан, в ее голосе слышится странное шипение.

Келли злится. Как можно просить подростка добровольно согласиться на такое страшное испытание? Она открывает рот, чтобы возразить.

– Все в порядке, Келли, – говорит Тарк с удивительным спокойствием. – Если ее можно вытащить только так, я готов это сделать.

– Храбрый мальчик, – мягко произносит обасан, с улыбкой поглаживая его по голове. – Ты всегда, всегда был таким. Обещаю, что ритуал пройдет быстро, и, если это тебя утешит, ты все равно ничего не запомнишь. Завтра благоприятная дата, лучший день для проведения ритуала. Не волнуйся, Тарквиний-кун. Скоро все закончится.

– Я в этом сомневаюсь, – пробормотал себе под нос Тарк.

Ужин в этот вечер – настоящее пиршество. Чтобы отпраздновать успешное изгнание нечистой силы, Кагура приготовила на несколько блюд больше, чем обычно, – ароматные онигири, рисовые шарики, пропитанные зеленым чаем, с начинкой из умебоши – соленых маринованных слив. А еще – тушенные в прозрачном бульоне баклажаны, стручковая фасоль в кунжутном соусе и репейник в кисло-сладкой заправке. Настроение у всех было отличное.

– Важно встретить следующий день с легким сердцем и в приподнятом духе, – объяснила Сая, смеясь над собственным каламбуром.

Тарк съел больше положенного и, похоже, не слишком беспокоился о том, что может принести ему ближайшее будущее. Вместо этого он смеется над шутками и забавными историями мико, которым есть что рассказать, несмотря на то что они живут в дикой местности. Когда трапеза заканчивается, служительницы собирают посуду, а Тарк остается на маленьком крыльце, чтобы полюбоваться на мир за пределами святилища. На его лице нет ни тревоги, ни смущения, ни испуга, только странная задумчивость.

– Как думаешь, я могу умереть завтра? – спрашивает он Келли, которая сидит рядом. – Что-то может пойти не так, и тогда мне конец.

– Не говори глупостей, Тарквиний, – отвечает его кузина, хотя сама думает о том же. – Обасан знает, что делает.

– Подобное может случиться. Если бы от женщины в черном было легко избавиться, они бы провели этот ритуал еще несколько дней назад. Уж точно, прежде чем изгнать дух из тела того мальчика.

– Возможно, им просто нужно было подготовиться.

– Я не боюсь, – заявляет Тарквиний. – Разве это не странно? Но мне правда больше не страшно. Что бы ни случилось, избавиться от нее – облегчение. Келли, пообещай мне кое-что, на случай если завтра все пойдет не по плану.

– Все будет в порядке, Тарк.

– Ну, если все-таки что-то случится, передай папе, что мне жаль и что ты не виновата в моей смерти. Возможно, смерть – это не так уж и плохо.

– Ты не умрешь. Я буду защищать тебя всеми возможными способами. Это я могу тебе обещать.

Тарквиний улыбается Келли, хотя и так ясно – он ей не верит.

– Как скажешь, кузина.

– Как думаешь, Окику сможет ее победить? – спрашивает он позже. Светлое вечернее небо уже погрузилось в сумерки. Единственный источник света – несколько свечей, которые мико оставили для них. Их пламя колеблется и отбрасывает на одну из стен тени.

– Победить женщину в черном?

– Кагура-сан говорит, что чем дольше человек существует как дух, тем более могущественным он становится. Призрак Окику живет в нашем мире сотни лет, а другой – нет. Разве нам не стоит делать ставку на девушку в белом?

– Мне кажется, будь это так, Окику победила бы ее задолго до того, как мы приехали сюда. Знаешь, иногда боги обладают властью только над определенными вещами. Например, речные боги могут управлять только водой, а земные – только землей.

– Конечно, если ты веришь в богов. Полагаю, в этом есть определенная логика.

– Ну, Кагура-сан думает, что у Окику есть власть только над детьми, которые подверглись насилию, или детьми в опасности, или людьми, которые погибли так же, как и она. А может, власть над теми, кто убивает детей. Но только над этим.

– Полагаю, это тоже имеет смысл. Ровно столько, сколько можно найти в гипотезах о законах природы, которых придерживаются призраки.

– Как лампочки, – внезапно осознает Келли. – И стопки газет.

– Лампочки?

– Ничего такого – просто в голову пришла одна мысль. – Келли бросает взгляд на небо. – Не пора ли нам спать? Уже довольно поздно.

– Келли? Я солгал. Мне немного страшно. Но если расскажешь об этом кому-нибудь, я, как настоящий мужик, буду все отрицать.

– Мне тоже страшно, – сжимает его холодную руку Келли. Что-то подсказывает ей посмотреть наверх.

Я наблюдаю за ними, стоя на потолке. Тарквиний тоже видит меня, но совсем не пугается. Как ни странно, его лицо озаряет улыбка.

– Правда же, Окику?

Я неуверенно улыбаюсь в ответ.

Келли менее приветлива. Она следит за каждым моим движением, когда я пересекаю комнату и исчезаю в ночи.

20. Очищение

Всю ночь Келли снятся странные сны.

Сначала о том, что она вернулась в Эпплгейт и снова преподает в школе. Она видит Тарквиния, который рисует, склонившись над столом, и Сандру, которая то и дело поворачивает голову, чтобы улыбнуться кому-то в дальнем углу. Над головой Келли висят девять лампочек, и, по мере того как продолжается урок, те беззвучно взрываются одна за другой. Девушка почему-то знает, что, когда погаснет последняя, что-то придет, чтобы забрать ее.

А потом лампочки необъяснимым образом превращаются в длинные свисающие пряди волос. Келли поднимает глаза и обнаруживает, что они принадлежат девяти бледным женщинам в белом, которые свисают с потолка вниз головой и смотрят на нее блестящими черными глазами.

Сон меняется. Теперь она привязана к каталке в подвале Улыбающегося Мужчины, который методично отрезает ей пальцы. И все же она не чувствует боли и спокойно наблюдает, как волосы окутывают убийцу и разрывают его на куски.

Затем Келли оказывается перед выставленными в круг зеркалами. В некоторых из них она видит свое отражение. В других же – серьезного и мрачного Тарквиния или женщину в черном, на изуродованном лице которой все еще видны обрывки маски. Я же смотрю на девушку то как мстительный дух, то как молодая девушка в одежде служанки.

И тут Келли видит, как Тарквиний пытается освободиться от нависших над ним Йоко Танеды и женщины в маске. Первая выводит татуировки на его коже, а вторая вырезает их каменным ножом. Мальчик кричит.

Сон ненадолго меняется, и она видит, как я бегу по берегу темной безымянной реки, преследуя покачивающиеся на волнах бумажные фонарики. Сцена снова меняется, и теперь я стою внутри круга из восьми кукол. Пока Келли наблюдает за мной, я дотрагиваюсь до каждой из них.

– Одна.

– Две.

С каждой цифрой я меняюсь. Мои волосы выбиваются из прически, и все больше прядей падает на глаза.

– Три.

– Четыре.

Оби^[18] соскальзывает, кимоно расстегивается, кровь пропитывает ткань.

– Пять.

– Шесть.

Моя кожа теряет румянец, приобретает нездоровый оттенок и покрывается белыми пятнами.

– Семь.

– Восемь.

И я исчезаю, оставляя после себя только круг из кукол.

Тогда Келли понимает, что я стою у нее за спиной, зарываюсь руками в ее светлые локоны, при этом пытаясь смахнуть свои тонкие черные пряди.

– Девять, – шепчу я ей на ухо.

Келли осматривает себя, дотрагивается до своей головы и ощущает спутанные волосы, замечает глянцевый блеск, что исходит от ее тела, и понимает, что отражение в зеркале – не мое, а ее собственное.

– Да, – говорит она.

И тут Келли, бледная и дрожащая, просыпается. На улице уже не так темно, но до рассвета еще пара часов. Несмотря на это, девушка выползает на крыльцо и ждет, когда солнце выглянет из-за горизонта и успокоит ее. Когда она поворачивает голову, я сижу рядом, одетая как служанка, которой и была в юности. Мой взгляд прикован к небу.

– Тарквиний умрет? – спрашивает Келли, хоть и не обращаясь конкретно ко мне. – Он умрет сегодня?

На этот вопрос у меня нет ответа.

Восход солнца над долиной Яген прекрасен. Воздух свеж, а в небе летают птицы, выделяющиеся на фоне цвета персиков и лаванды.

Для проведения ритуала нужно многое подготовить. Для начала все участники должны искупаться. Тарквиний смущенно отворачивается, когда мико без колебаний раздеваются, чтобы окунуться в горячий источник, который они называют «Чинсей-но-ю». Покрасневшие щеки мальчика только веселят их. Келли, сжалившись над Тарком, приводит его ко второму источнику, где он может вымыться и отдохнуть от поддразниваний служительниц храма. Келли ощущает необыкновенный жар воды на своей коже, приятное тепло, которое проникает в само ее существо.

«Если бы только все могло быть таким, как река, – думает она, – по которой без остановки плывет все теплое и светлое».

После посещения горячих источников Тарквиний получает выцветшую, но удобную юкату. На Келли свободное хлопковое кимоно, которое ей одолжила Кагура. Каждый предмет одежды на участниках ритуала, вплоть до носков, также должен быть очищен. Другие мико уже вовсю трудятся: натирают веточками шалфея и донником алтари, деревянные полы, стены и даже передвижные ширмы-седзи. Дело доходит до того, что они моют деревянное крыльцо и часть крыши, прежде чем посыпать все солью.

Кагура объясняет, что сочетание шалфея и морской соли рассеивает присущий определенному месту негатив, в то время как донник помогает поселиться в нем позитиву. Чтобы добиться максимального эффекта, мико проводят очищение трижды, по разу в час.

В ритуале используется не одна, а целых восемь кукол, тщательно отобранных с витрины.

– Это лучшие куклы, которые у нас есть, – сообщает обасан.

Женщина, похоже, пребывает в хорошем настроении, даже несмотря на то что вскрывает животы кукол скрюченными, но все еще проворными пальцами и высыпает их содержимое в маленькую деревянную миску. Справа от нее стоит миска побольше, с ароматными рисовыми зернами, освященными в тот же день. Как и во время предыдущего обряда, они будут наполнителем.

– Эти куклы здесь дольше остальных. Они стали свидетелями многочисленных ритуалов и очищений, впитали в себя святость Чинсей. Некоторые находятся в храме уже более ста лет. Мы используем их группами по восемь, когда нужно избавиться от особо могущественных демонов.

– Смогут ли они удержать кого-то настолько могущественного, как Чио? – спрашивает Келли.

– Должны. До смерти Чио у нас не было причин проводить такой ритуал. – После столь леденящего душу откровения пожилая женщина заполняет кукол рисовыми зернами и берет иголку с красной ниткой, чтобы умело заштопать их. – Но я возлагаю большие надежды на то, что сегодня очень благоприятный день.

Оставшиеся нитки она обматывает вокруг тела каждой куклы, надежно удерживая их на месте.

– В ритуале примут участие все сестры, – продолжает объяснение Кагура. – Технически достаточно сильная мико может провести ритуал в одиночку, но большее количество людей усилит эффект. Лучше перестраховаться, чем потом пожалеть.

Мико делают и еще кое-что, чего не было в обряде семилетнего мальчика. Кагура и Амайя встали раньше остальных, чтобы совершить необходимые покупки в Муцу. Теперь Келли наблюдает за тем, как Сая обильно наносит морскую соль на единственную пару зеркал, что есть в храме, и не останавливается, пока ее собственное отражение не становится едва различимым. После этого служительница храма останавливается у двери, ведущей в соседнюю комнату.

– Окику-сама, – произносит она. – Вам следует выйти, чтобы позволить нам завершить приготовления.

Затем она рассыпает несколько горстей вдоль входа и по углам комнаты прямой непрерывной линией, чтобы после ритуала никакие духи не смогли сбежать или проникнуть внутрь.

Все чаши и сосуды внутри храма – восемь сервировочных мисок, две раковины с заглушками, пять деревянных ведер, четыре курильницы для благовоний, которые в этот день не зажигали, – наполняются водой, в которую тоже добавляют морскую соль. Даже маленькие деревянные ложки, которые мико используют для ежедневного приема пищи (а их шесть), разложены на татами и наполнены водой. Наконец, Амайя вручает Келли четыре листочка шалфея и просит положить половину из них в рот, а другую половину – на подошвы ног. Девушка так и делает, засовывая их в носки.

Наконец, все восемь кукол готовы. Их раскладывают так, чтобы образовать большой круг в центре комнаты, а между куклами кладут равное количество донника. Обасан указывает на Тарквиния, который за все утро не произнес ни слова, только молча наблюдал за приготовлениями.

– Обасан хочет, чтобы ты снял юкату, – переводит Кагура. – Ложись в центр круга и не двигайся.

Нервозность и беспокойство, которые Тарквиний испытывал прошлым вечером, исчезли. Выражение лица мальчика умиротворенное, и он едва ли выказывает страх. Послушно встав в центр круга, он раздевается, обнажая отвратительные печати, которые скрывал всю свою недолгую жизнь. Из пяти три поблекли и стали почти незаметны, в то время как четвертая так и осталась черной. Последняя же, будто не определившись, то темнела, то снова бледнела.

Как и было велено, Тарквиний ложится на спину, его ладони обращены к потолку. Он тяжело дышит. Мико становятся на колени по периметру круга так, чтобы дотянуться до трех ближайших кукол.

Обасан берет самую красивую – ичимацу в белоснежном кимоно, с прекрасными бесцветными глазами и мягкими шелковистыми волосами цвета воронова крыла – и поднимает ее над головой Тарка. Когда пожилая женщина затягивает медленное песнопение, ритуал начинается.

Проходит час, затем другой. Обасан не замолкает, а остальные мико, склонив головы и сложив руки на груди, по-прежнему ждут и не двигаются с места.

И все же ничего не происходит.

Но к третьему часу становится очевидно, что что-то завладело храмом. Маленькие колокольчики у входа, которые приветствуют каждый порыв ветра и шепот проникающего воздуха, теперь умолкли, едва слышно позвякивая во внезапной тишине. Половицы скрипят, хотя никто не двигается. Сидящая за пределами круга Келли видит, как они прогибаются под чьим-то весом, будто на них наступает невидимая нога. Скрип окружает кукол и мико рядом с ними, словно незримый зверь выслеживал добычу.

Если остальные и замечают невидимого посетителя, то не подают виду. Но по сигналу обасан мико начинают петь в унисон, образуя хор голосов и сутр, от скрытой силы которых потрескивает воздух. В отместку скрип усиливается, незримый гость в порыве злости топает ногами.

Келли внезапно понимает: мико и куклы создают барьер между Тарквинием и невидимым духом, не позволяя тому проникнуть в тело мальчика, медленно и кропотливо разрывая связь между ними.

Слышатся крики, но их источника не видно. Вопли, яростные завывания эхом разносятся по окрестным горам. В попытке заглушить ужасные звуки, Келли прижимается к стене и обхватывает голову руками. Мико невозмутимо продолжают петь. Тарк, не мигая, смотрит в потолок и не подает виду, что слышит раздающийся вокруг него шум.

Со временем крики слабеют, как будто у источника звука иссякают силы. После очередного сигнала обасан пение становится громче и быстрее, и старшая мико с торжествующим возгласом поднимает куклу над головой. Пол начинает дрожать, как и все внутри Чинсей. Куклы, которые не принимают участия в ритуале, падают на пол, а по стеклянной витрине ползут трещины. Тяжелые чаши с водой шумно раскачиваются, а деревянная балка на потолке раскалывается, осыпая мико опилками и щепками. Келли в ужасе ахает, но прислужницы храма даже не вздрагивают.

Несмотря на растущее вокруг напряжение, Тарквиний остается нетронутым в кольце из кукол. Обасан держится твердо и не опускает ичимацу. Келли видит, как игрушечные зрачки то расширяются, то снова сужаются. Поднимается холодный ветер, и молодая женщина замечает едва различимую фигуру в черном, беспомощно борющуюся с порывом, который все ближе и ближе притягивает ее к кукле. Дюйм за дюймом она поддается, пока ее, наконец, не засасывает прямо в похожий на бутон розы ротик. Звучит последний громкий вскрик, и все замолкает. Ветер стихает, и снаружи снова доносится звон колокольчиков.

Обасан, а вместе с ней и все мико, прекращают петь. Пожилая женщина теперь уже дрожащими руками кладет куклу рядом с головой Тарквиния. Среди мико раздаются короткие вздохи облегчения. Тарк, однако, не поднимается с пола и пристально смотрит на что-то над собой. Странные татуировки на его теле исчезли.

– Дело сделано, – решительно произносит обасан. Келли смотрит на распростертое тело мальчика, не понимая, почему он не двигается. Похоже, он даже не дышит.

– Тарквиний-кун, – зовет его Кагура, – ритуал окончен. Теперь ты можешь встать. Видишь? Татуировки исчезли.

Но Тарк по-прежнему не издает ни звука. Когда он так и не двигается с места, радостное выражение на лицах мико сменяется озабоченным.

Его грудь не поднимается, и он не моргает.

– Тарквиний-кун?

Сая, нахмурившись, склоняется над распростертым телом мальчиком. И тут она, тихонько вскрикнув, переворачивает одно из его запястий.

На теле Тарквиния осталась одна печать, которая неистово пульсирует так, словно имеет собственное сердцебиение. Это та самая печать на левом запястье, которая впитала в себя кровь Келли – единственной жертвы, пережившей проклятие женщины.

– Что случилось? – спрашивает потрясенная обасан.

– Печать все еще на месте! – В голосе Саи слышится паника.

– Это невозможно! Она должна была исчезнуть вместе с остальными. Если только… если только…

Суровый взгляд обасан теперь устремлен на ошеломленное лицо Келли.

– Это ты, да? – Келли не нужно знать японский, чтобы по яростному изгибу губ и гневу в глазах женщины понять, о чем она говорит. – На этой печати была твоя кровь!

– Я… я не…

– Ты должна была сказать нам, Келли-тян! – восклицает Кагура. – Ты должна была сказать, что это твоя кровь, твоя печать! Все присутствующие при ритуале должны быть чистыми и незапятнанными. Тебе нельзя было смотреть!

– Простите! Я… я не знала…

Раздается громкий вздох, и побледневшая в одно мгновение обасан внезапно спотыкается. Схватившись за живот, из которого торчит рукоять каменного ножа, она пытается заговорить, но вместо этого у нее изо рта течет кровь, и она падает на деревянный пол.

– Мачика-обасан!

Остальные мико, позабыв о своих обязанностях, бросаются к пожилой женщине, не обращая внимания на лужу крови, которая растекается под ней. Та становится все больше, пока сначала не касается волос Тарквиния, а затем и вовсе не впитывается в них. Мальчик раскрывает рот, и из его горла вырывается резкий, хлюпающий звук.

Первой опасность замечает Амайя.

– Нет! – кричит она, пытаясь поднять Тарквиния и унести его прочь.

Но уже слишком поздно. Кровь стекает по спине мальчика, капает на последнюю нетронутую печать, которая вдруг снова появляется на его коже, прежде чем так же внезапно раствориться.

Комнату наполняет темнота, заглушающая дневной свет, а вместе с ней раздается холодный, издевательский смех.

Ритуал не сработал. Женщина в черном теперь на свободе.

21. Жертва

Сначала слышатся

крики.

В темноте они раздаются отовсюду и одновременно ниоткуда.

А затем – ужасные звуки, с которыми сталкиваются

тела,

хруст костей о дерево и камень.

И… тишина.

Когда тени рассеиваются, она оказывается в кольце, рядом с распростертым телом Тарквиния. Куклы, из которых состоит круг, разлетаются с такой силой, что одна врезается в стену, а другая – в дерево, растущее снаружи.

Мико сами напоминают сломанных кукол. Саю отбрасывает на несколько метров в соседнюю комнату. Ее ноги видны из-под разбитой деревянной ширмы. Амайя врезается в стеклянную витрину с куклами. Из раны на ее голове течет кровь, а ее неподвижно лежащая на полу фигура почти полностью погребена под упавшими куклами.

Кагура лежит бесформенной кучей в стороне, осколки стекла пронзили ее руки. Единственная из мико, кто еще подает признаки жизни, она тихо стонет. Часть крыши обвалилась, тяжелые деревянные обломки заблокировали задние комнаты.

Даже Келли, которая забилась в самый дальний угол, досталось. Ее лодыжку придавило доской, что свалилась с потолка.

Но больше всех страдает обасан: она лежит на животе, уткнувшись в пол, а кровь, сочащаяся из ее ран, собирается вокруг нее в лужицы. В руке женщина все еще сжимает куклу, которая должна была стать новой тюрьмой для женщины в черном. Игрушка обгорела до неузнаваемости, а ее голова валяется неподалеку.

Женщина в черном смеется. Келли, несмотря на поврежденную ногу, предпринимает отчаянную попытку защитить лежащего без чувств Тарквиния, но невидимая сила отталкивает ее назад. Ее кожу будто бы пронзает электрический разряд, и она с криком хватается за руку, на которой появляется ожог в форме человеческой ладони.

От маски ничего не осталось. Перед ними стоит женщина в черном, а тело, которое когда-то принадлежало мико по имени Чио, изуродовано. Сверкающие, глубоко запавшие глаза смотрят из своих впадин, рот, у которого не осталось губ, приоткрыт, обнажая ужасные коричневые зубы, острые, как у собаки. Ее черные волосы – симфония болезни и беспорядка. На одной стороне головы больше не осталось прядей, только обнаженный блестящий череп цвета слоновой кости.

– Тарк! – кричит Келли.

Мальчик не отвечает. Он слегка подергивается, его рот приоткрыт, а глаза пусты, охваченные древним недугом, паутиной власти, которую плетет вокруг него женщина в черном. Существо не утруждает себя тем, чтобы взглянуть на жертву, в чьем теле оно обитало большую часть его жизни. Вместо этого она смотрит на Келли. С мучительной медлительностью женщина поднимает изувеченную ногу и выходит из разорванного круга к съежившейся от страха девушке.

Келли понимает зачем: единственная печать на левом запястье Тарквиния все еще бьется в ужасной беззвучной какофонии. Чтобы стать полностью свободной, женщина в черном должна закончить то, что начала в подвале Улыбающегося Мужчины.

Придерживая раненую руку, Келли отползает в сторону и вскрикивает, когда боль пронзает ногу. Она безуспешно пытается встать, пока женщина в черном медленными, размеренными шагами сокращает оставшееся между ними расстояние, оставляя на полу выжженные следы. Она загораживает раздвижные двери, ведущие прочь из храма, поэтому Келли остается только переползти через посыпанный солью проем, в соседнюю комнату.

Женщина в черном так близко, что Келли видит застывшее выражение ненависти на том, что осталось от лица мертвой мико. Она слышит прерывистые хрипы, вырывающиеся из горла призрака; такие тихие, что их можно принять за дыхание. Она чувствует запах смерти, исходящий от возвышающейся над ней фигуры.

Из соседней комнаты не выбраться. Келли, рыдая, прижимается спиной к стене и съеживается, когда женщина в черном протягивает к ее лицу длинные истлевшие руки с длинными заостренными ногтями.

Именно тогда я спрыгиваю с потолка, оказавшись между Келли и мертвой мико.

Женщина в черном, чье шипение становится более отчетливым, отшатывается, а я смотрю на нее в ответ глазами без зрачков. Рассекая воздух, тени вокруг мертвой Чио сгущаются.

Я не отступаю. Не двигаюсь с места.

Теперь она нацелилась на меня. Она бросается вперед, но я ускользаю. Чио оборачивается, когда я появляюсь у нее за спиной и со свирепым удовлетворением тяну волокнистую массу ее волос. Ее рычание становится громче, и она замахивается на меня когтистой лапой.

Я не знаю, чего ожидать, поскольку раньше на меня никогда не нападали подобные мне. Порез, который наносит одетая в черное мико, нельзя назвать настоящим, но все же он причиняет мне острую, жгучую боль. Я прожила на сотни лет дольше, но мертвая мико за свою короткую жизнь вселила в свое тело множество демонов и духов, чья сила опирается на ненависть длиной в тысячелетие. Эти существа как яд растекаются по ее телу, питают его, позволяя существовать в разложившемся виде.

И наделяют ее силой.

Когда я отступаю, мертвая мико чувствует свое преимущество. Она делает очередной выпад: по инерции мы должны врезаться в стену, но в середине падения я меняю направление, и мы пролетаем сквозь зеркало.

Люди не способны уследить за движениями мертвых, так что Келли видит лишь размытые очертания женщины в белом и женщины в черном. Но в то время как я легко прохожу сквозь натертое солью зеркало, мертвая мико врезается в стекло, и земля сотрясается от силы, достаточной, чтобы обрушить еще одну часть крыши. Отражающая поверхность, натертая солью, не дает ей уйти – ограничение, установленное ритуалом задолго до ее появления, на меня не распространяется.

Пока мы сражаемся, Келли не останавливается. Она ползет обратно в главную комнату и, не обращая внимания на раненых и мертвых, разыскивает разбросанных повсюду кукол.

– Одна, – выдыхает она, когда находит первую и кладет ее рядом так, чтобы можно было легко дотянуться. – Две, – хватает другую, которую тут же кладет рядом с первой.

Соль с зеркала въедается в глаза мертвой мико. Она рычит, и ярость делает ее еще более опасной. Стоит мне подняться с пола, как она снова вцепляется в меня. Боль от ее прикосновений невыносима. Я сопротивляюсь, хватаю Чио за ноги, из-за чего она падает. Я тут же забираюсь на нее сверху и впиваюсь ногтями в ее зрачки. Мертвая мико кричит, только в этот раз не в знак торжества.

– Семь!

К этому времени на полу уже аккуратно расставлены куклы, которые представляют собой безумный контраст с разрушениями вокруг. Келли с трудом ползет к восьмой, которая вылетела из храма и зацепилась за низкие ветви ближайшего дерева. Схватившись за высокие кусты, девушка подтягивается и на одной ноге пытается дотянуться до куклы.

Еще один крик эхом разносится в воздухе и вынуждает меня замереть. Это Тарквиний очнулся и теперь изнемогает от боли. Он закрывает глаза скрюченными в агонии руками. Я помню о его связи с мертвой мико: страдания, которые я причиняю ей, она может вынести, но Тарквиний – нет.

Пока я колеблюсь, мертвая мико пользуется возможностью, чтобы нанести ответный удар. С неожиданной силой она отшвыривает меня к противоположной стене, дерево буквально трескается от столь резкого столкновения.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. – Келли приподнимается на цыпочки и тянется настолько, насколько позволяют полученные травмы, но только касается кончиками пальцев ступней куклы. – Ох, пожалуйста, ох, пожалуйста, ох, пожалуйста, ох, пожалуйста…

Острая боль пронзает икры ног Келли. Мертвая мико вцепилась в ее ступню. Я слышу, как девушка кричит, а женщина в черном наслаждается ее страданиями. Из-за яростной тряски кукла падает на землю, но мертвая мико оттаскивает девушку в сторону и, прижав к алтарному колодцу, нависает над ней. Черная желчь льется из углублений, что я оставила в ее глазах, которые теперь горят торжеством. Готовая нанести последний смертельный удар, Чио отводит руку, выставив острые, как бритва, ногти.

– Нет!

Тарквиний окончательно приходит в себя и, схватив каменный нож, прижимает его кончик к своей шее.

– Однажды ты уже хотела убить меня, но Окику тебя остановила, – выдавливает он. – Но ты ведь не могла так рисковать, да? Именно это и делают на фестивале Обон – сжигают одержимых кукол. Чтобы «убить» их. Вот почему последние несколько лет мама пыталась убить меня. Если я умру, то, по крайней мере, смогу забрать тебя с собой в ад.

– Тарк! – восклицает Келли. – Нет!

Мертвая мико дергается в его сторону.

– Помолчи, Келли. Позволь мне самому разобраться. – Мальчик крепче сжимает нож, и тот разрезает кожу.

Нет!

Что-то одергивает его ладонь, и нож падает на пол.

Из колодца показываются руки, которые в последний момент обхватывают Келли и защищают ее от удара мертвой мико. Когда призрак предпринимает еще одну попытку, я с легкостью перехватываю и сжимаю ее руку. Та распадается, превращаясь в пепел, и женщина в черном отшатывается. Я заслоняю собой Келли, а вокруг моего тела струится чистая вода. Мертвая мико – порождение огня, и именно из-за него она смертоносна. Но я – порождение воды, приливов и отливов рек, глубин стоячих водоемов. Я тоже могу быть смертельно опасна.

Келли, покрытая синяками и кровью, отползает, но я продолжаю наносить удары по каждой части женщины в черном, до которой только могу дотянуться. Должно быть, колодец был очищен другими мико или когда-то в прошлом был посвящен ками, потому что вода обжигает плоть призрака всякий раз, когда я царапаю ее ногтями; шипящая, как кислота, она разъедает ее плоть. Именно тогда я замечаю демонов, гноящихся внутри мертвого тела, отвратительных существ, которые так долго питались ее разумом и плотью, что не осталось даже намека на то, кем Чио была и кем могла бы стать. Я вижу

ненависть, ужасную ненависть, брызги безумия, безумия, которое нужно подкармливать

всегда подкармливать

голодный крик, крик раздирающий, скрученный, скручивающий, никакого страха, только страх, ненависть, ненависть

всех всегда ненавидящий, маленькие углы, маленькие углы, разрывающие подрагивающую кожу, смех

царапины, гной, скисшая кожа, труп, молчание, кожа, ненависть, мы ненавидим

ненавидим, умри, умри, умри, умри

настоящее безумие.

Теперь я вижу, что даже лицо мертвой мико – это маска, а ее тело – фарс, в котором прячущиеся внутри ее демоны разыгрывают из себя людей. Ее судьба даже хуже моей, но у меня нет времени на жалость. Эти грязные демоны воют из-за неживой оболочки мико и смотрят на меня пустыми глазницами.

Даже тяжелые раны не останавливают Келли. Держась за бок, на котором ткань кимоно стала темно-красной, она, пошатываясь и хромая, подходит к восьмой кукле, которую добавляет к выстроенной ранее линейке. Она снова начинает считать.

– Одно жертвоприношение! Два, три, четыре, пять! – Она по очереди кладет руку на каждую куклу.

Мертвая мико не подозревает о ее намерениях, но я понимаю, что задумала Келли. Женщина продолжает сопротивляться, но вода из колодца придала мне сил, так что у нее не получается вырваться.

– Восемь жертвоприношений!

Келли поворачивается к нам. Возможно, мы проведем так остаток нашего существования – одна никогда не сможет вырваться на свободу, а другая будет удерживать ее любой ценой.

Когда Келли указывает на мертвую мико, в ее голосе слышится страх:

– Девять! Девять жертвоприношений!

Это истина, которую другие мико, даже самая старшая, при всей ее мудрости, упустили из виду.

Слова сами по себе обладают силой. Когда Келли называет девятое жертвоприношение, сила, заключенная в ее словах, передается мне.

И я откликаюсь на зов.

Демоны, которые питаются мертвой мико, тени, которые привлекают внимание к ее существованию,

дрожащие, хнычущие, питающиеся ненавистью, ненавидящие

ползающие, ищущие, жаждущие плоти, кусающие

умирают первыми. Я разрываю их в клочья, как бумагу, разгрызаю зубами. Затем настает очередь демонов покрупнее, тех, что прячутся в глубине глаз женщины в черном. Я погружаю руки

шепот, шепчущие, кричащие, вопящие, мои, мои

руки, ноги, растягивающиеся конечности, страх, ненависть, ненависть, мое, побег, мое

в эти глазницы, рву все, что нахожу. Наконец, я атакую само тело, прорываюсь сквозь оболочку, погружаюсь в столетия забытой грязи и злобы. Я просовываю руки в живот мертвой мико, разделываю на части

ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, умри, почему, умри, умри, умри, умри, умри, умри, умри, умри, почему, умри, умри, умри, умри, умри, умри, умри

все, что могу. Пока, несмотря на все, не замечаю слабое мерцание, шепот невинности, маленький, забытый светлячок, что многие годы пробыл в ловушке среди этой бурлящей массы.

Где-то внутри этого злобного духа все еще живут частички Чио Танеды в ожидании того дня, когда она будет свободна, чтобы завершить начатое дело. Возможно, из-за сходства с ее младшей сестрой Йоко я вижу в печальном юном лице Чио что-то от Тарквиния. Когда она смотрит на меня, я знаю, о чем она просит.

Как знает и Келли. С ножом в руках, спотыкаясь, она идет вперед, но делает всего несколько шагов, прежде чем силы окончательно покидают ее. Она падает, и выскользнувшее из ее рук лезвие остается лежать у моих ног.

Я поднимаю его.

На лице Чио Танеды отражаются сожаление и скорбь из-за неудачи, но в то же время – надежда на искупление. Я выполняю ее последнюю просьбу и вонзаю каменный нож в сердце мертвой мико.

– Десять, – слышу я шепот Келли.

И воздух вокруг меня взрывается маленькими светлячками.

22. Умиротворение

– Я что, умерла? – спросила она, но я не ответила.

Вдалеке идут похороны. На них двадцать семь мужчин, двадцать девять женщин и трое детей. Гроб несут четверо. Один священник. Светит солнце, трава пахнет дождем. Все смотрят, как в землю опускают простой серебристый гроб. Никто не улыбается, а несколько человек даже плачут.

– Это я? – снова спрашивает она. – Я умерла?

Я по-прежнему не отвечаю.

Неожиданно с другого конца поля раздается смех. Она поворачивает голову и видит облаченных в белое детей. Они бегут и смеются. Их шестьдесят или двести, или даже тысяча. Слишком много, чтобы сосчитать. Эти дети напевают тихую, знакомую колыбельную.

Она пытается присоединиться к ним, но не может. На ней слишком много красного. Алое пятно, точно акварельные краски на льняном полотне, расплывается вдоль ее талии.

В конце поля расположен горячий источник. Сама не зная почему, она, спотыкаясь, направляется к нему, инстинктивно понимая, что должна идти именно туда. Чтобы войти в онсэн, нужно раздеться, но здесь нет раздевалок.

В этом нет ничего постыдного. Она снимает с себя одежду. У нее ужасная рана на бедре, и она чувствует легкую боль, когда дотрагивается до нее. Но боль ощущается как-то приглушенно, будто в этом месте она не имеет значения. Девушка медленно заходит в воду, ощущает тепло и холод на своей коже. Она дрожит, а вода окрашивается в розовый.

Девушка поднимает глаза и видит в воде перед собой меня, полностью одетую. Она находит странным то, что ни я, ни моя одежда не промокли, но никак не может сосредоточиться на этом.

– Я умерла? – снова спрашивает она.

Я ничего не говорю, только опускаю руки, зачерпываю немного воды и выливаю ей на голову. Словно по собственной воле, Келли погружается в успокаивающее тепло, опускается в бурлящие воды.

Когда она выныривает, луг и дети уже исчезли, хотя колыбельная все еще слышится. Она плывет по реке, и куда ни взгляни – повсюду темнота. Вокруг никого, и девушку охватывает страх.

– Кто-нибудь? – зовет Келли, но в ответ раздается только эхо ее голоса, которое отражается от невидимых преград.

И тут она замечает светлячков.

Сначала они появляются парами и по трое, подмигивая ей из темных вод, потом по полдюжины, а вскоре – целыми толпами, пока в ночном небе не вспыхивают миллионы светлячков, напоминающих бумажные фонарики, что подпрыгивают в воздухе.

В их сиянии Келли может разглядеть крошечные проблески жизни. Слышится детский смех, в свете шариков то появляются, то снова исчезают маленькие счастливые лица. Здесь и рыжеволосые, и блондины, и брюнеты, японцы, американцы и французы, африканцы, индийцы и греки. Здесь и восьмилетние, четырехлетние, одиннадцатилетние и даже пятнадцатилетние подростки. Они застенчиво улыбаются, показывая недостающие молочные зубы.

Светлячки собираются вокруг Келли, крошечные огненные шарики порхают у ее головы. Легкие и пушистые, точно крылья, они касаются ее щеки.

Откуда-то сверху их манит к себе другой огонь. Сначала он кажется далекой звездой, белой пыльной сферой на небесах. Но вскоре этот огонь увеличивается, становится ярче, пока вся ширь неба не покрывается белым светом, а ночь не превращается в день.

По какому-то невысказанному сигналу светлячки совершают последний круг, медленно и лениво кружа над Келли, а затем радостно взмывают ввысь. Они не останавливаются, пока не касаются яркого белого света и не исчезают в его сиянии.

Еще больше светлячков бьются крылышками о ее лоб, и Келли кажется, что в их сиянии можно различить улыбающиеся фигуры Амайи и даже старшей мико. Амайя кажется почти подростком, и даже седые волосы обасан теперь стали блестяще-черными. Морщины на ее лице разгладились, так что она выглядит молодой и умиротворенной. Они в последний раз облетают вокруг девушки, прежде чем расправить крылья и присоединиться к своим братьям и сестрам.

Две фигуры, сияющие как сразу сотня светлячков, двигаются к ней по воде. Одну из них Келли уже видела раньше. Йоко Танеда здесь явно счастливее: на ее лице нет морщин, оставленных суровостью времени, а плечи не обременены воспоминаниями о постигшем горе. Рядом с ней стоит высокая женщина, явно старше и поразительно похожая на сестру. Но в то время, как ее изуродованный дух, скованный демонами, предпочитал облачаться в черные одежды, Чио Танеда одета в мягкое белое одеяние, а на лице ее та же радость, что и у Йоко. Держась за руки, они улыбаются плавающей в воде Келли, и та чувствует нежнейшее прикосновение, словно невидимые пальцы касаются ее сознания.

– Спасибо, – шепчут сестры, прежде чем отвернуться.

Их свечение усиливается, и когда оно становится ослепительным, они присоединяются к детям в виде еще одной пары крошечных светлячков. Возможно, они светят чуть ярче, чем окружающие, когда начинают свое путешествие к белому свету.

Келли с благоговением наблюдает, как стаи душ продолжают свой круговорот в сияющем небе, пока большинство светлячков не растворяются в манящем тепле. Девушка чувствует чье-то присутствие позади себя и, обернувшись, видит, как я наблюдаю за полетом светлячков с ближайшего берега. На мне кимоно, которое я носила в юности, в те времена, когда чочин пускали по рекам моего родного города, когда я, одержимая юношеским невежеством, гналась за ними, по глупости надеясь, что смогу преследовать их вечно.

– Окику? – неожиданно для себя спрашивает Келли. Я молчу, и что-то в моих глазах – возможно, печаль или тоскливое сожаление – заставляет ее с большей настойчивостью повторить: – Окику? А как же ты? Почему ты не уходишь с ними?

Я не двигаюсь: не ступаю в воду, не мечтаю превратиться в летающий огонек.

Келли, борясь с темной водой, подплывает ко мне, веря, что каким-то образом сможет показать мне то, чего я раньше не замечала.

– Иди на свет, Окику! Отправляйся с ними!

Последние светлячки улетают, и небеса начинают тускнеть и терять свой блеск. Келли боится, что скоро они закроются, а я так и останусь стоять одна на берегу.

– Окику! Пожалуйста!

Когда Келли наконец касается края земли и поднимает глаза, чтобы еще раз попросить меня, она видит, как изменилась моя внешность. Больше нет кимоно и белого оби, повязанного вокруг моей талии, нет украшений, которые в прошлой жизни я вплетала в волосы на праздник чочин. Исчезло задумчивое выражение лица, желание присоединиться к этим маленьким светлячкам и раствориться в яркой неизвестности. Вместо этого на нее смотрит мой мертвый дух: в окровавленных одеждах, со спутанными прядями волос, искалеченной шеей и незрячими глазами. Келли отшатывается, пораженная.

– Они направляются туда, – срываются слова с моих бескровных, неподвижных губ, – куда я последовать не могу.

– Но почему бы тебе не попробовать? – кричит Келли. – Ты так же, как и они, заслуживаешь того, чтобы уйти!

Я опускаюсь на колени, чтобы она, все еще находящаяся в воде, смогла получше разглядеть мое страшное лицо, мои распухшие конечности.

– У меня есть еще одно незаконченное дело, – говорю я, прежде чем дотронуться до ее лица холодной, мертвой рукой.

Келли резко просыпается, внезапно осознавая, что над ней кто-то склонился. На мгновение ее охватывает паника, и она пытается освободиться.

– Она очнулась! – восклицает кто-то.

– Келли-сан! – кричит другой человек, и Келли смутно припоминает, что ей знаком этот голос.

– Келли-сан. Это Кагура. Вы меня помните? С вами все в порядке?

Келли открывает глаза и стонет от ослепительного света. Девушка чувствует, как несколько человек поднимают ее и укладывают на что-то, мягче и теплее, чем твердая земля, на которой она всего несколько мгновений назад лежала, свернувшись калачиком. Келли снова открывает глаза, быстро моргая. Свет уже не так беспокоит, но вместо деревянных стен и алтаря вокруг себя она видит только высокие деревья, сквозь кроны которых пробивается солнце. Она слышит звуки льющейся воды и видит, что место заполнено незнакомцами в белоснежных одеждах.

«Они пришли, чтобы забрать меня в лечебницу Ремни», – думает девушка и подавляет готовый сорваться с губ истерический смешок.

– Келли-сан, – снова зовет Кагура, и девушка цепляется за знакомые нотки ее голоса, неподдельное беспокойство в ее тоне. – Это медицинский персонал из Муцу. Они отвезут вас в больницу, где вам окажут помощь. Вы меня понимаете?

Келли чувствует, как к ее онемевшему боку что-то прижимают в попытке остановить кровь. Она видит, как Кагура склоняется над ней, бледная и измученная. На ее лице множество порезов, а левый глаз почернел и заплыл.

– Тарк, – бормочет Келли. – Где Тарк?

Рядом с Кагурой появляется еще одна голова. Тарквиний выглядит таким же измученным и встревоженным. Если не считать синяков и перевязанной шеи, других травм у него, похоже, нет.

– Келли, – выдыхает он.

Но Келли только улыбается, радуясь, что с ним все в порядке.

– А как остальные? Обасан, Сая и Амайя?

– У Саи сломаны рука и нога, а также у нее сильное сотрясение мозга, но врачи думают, что с ней все будет в порядке. Что касается остальных… – Кагура замолкает и печально качает головой.

– Мне жаль, – тихо произносит Келли. Тарквиний сжимает ее руку.

– Дело сделано. Дух Чио умиротворен, а именно этого они и хотели. Остается только надеяться, что их души тоже обрели покой.

– Как светлячки, – шепчет Келли.

– Это все моя вина, – говорит Тарк. На его руках и груди больше нет печатей.

– Ты такая же жертва, как и любой из нас, Тарквиний-кун. Возможно, тебе досталось даже больше…

Ее прерывает мужской голос, извиняющимся тоном говорящий что-то по-японски. Голоса затихают, и Келли чувствует, что ее поднимают в маленький белый фургон, где вокруг нее незнакомые люди дают друг другу указания. На нее надевают маленькую маску, и она с благодарностью делает глубокий вдох. Девушка поднимает голову, чтобы выглянуть за двери фургона, и видит, как Кагура и Тарквиний с тревогой смотрят на нее. Мальчик что-то говорит мико, и та кивает. После этого он подбегает к фургону и спрашивает:

– Можно мне поехать с ней? Она – моя кузина…

После короткого обсуждения его впускают в машину скорой помощи. Тарк держит Келли за руку, пока та то приходит в себя, то снова теряет сознание, а фургон мчится по узкой заброшенной дороге, ведущей обратно в город. Иногда, когда Келли просыпается и поднимает взгляд на Тарквиния, тот ободряюще улыбается ей и между бормотанием санитаров и воем сирен заверяет, что все будет хорошо и что отец убьет его за все те неприятности, которые он причинил. Девушка улыбается из-за того, как они вдруг поменялись местами.

«Почему ты не ушла?» – хочет спросить меня Келли, но что-то резко меняется, и она больше не ощущает моего присутствия. Впервые с момента приезда в Японию Келли не чувствует бремени окружающих ее духов.

– Что-то не так?

– Нет, ничего страшного… – отвечает Келли и пытается улыбнуться, но довольно скоро ее снова клонит в сон.

Местная полиция проводит в храме Чинсей краткий обыск. Моя битва с Чио привела к разрушению храма, и представители правопорядка с радостью принимают простое объяснение произошедшего. На телах мико не обнаружили никаких подозрительных улик. Кагуру и Саю задержали и допросили, но вскоре отпустили. Тем более что их показания были идентичными. Как и при моей жизни, многие люди в этих краях суеверны – особенно в районах вокруг Осорезана и долины Яген, где иногда происходят необъяснимые вещи. Так что среди представителей власти бытует мнение, что чем меньше они вмешиваются в потусторонние дела, тем лучше.

Келли проводит в больнице шесть дней и выписывается как раз вовремя, чтобы присутствовать на похоронах Мачики Фукусимы и Амайи Каэдэ. Их кремировали, а прах развеяли по ветру за пределами храма, как когда-то сделали и для Йоко Танеды.

– Я не знаю, что теперь будет с храмом, – печально сказала Кагура Келли, когда однажды утром они стояли у небольшого колодца.

Чинсей почистили от обломков. Большая часть крыши была восстановлена, хотя несколько комнат по-прежнему держали закрытыми. Витрину, которая служила домом для кукол, восстановили. Пусть храм и пережил нападение Чио, здесь по-прежнему ощущалась печальная пустота.

Храм Бодай в Осорезане и небольшие курорты с горячими источниками уже готовятся к закрытию. Они откроются, только когда придет весна и растает снег.

– Чинсею придется пройти множество ритуалов очищения, прежде чем мы сможем продолжить свою деятельность. Без обасан и Амайи-тян остались только мы с Саей, а у нас недостаточно опыта, чтобы изгонять духов, с которыми справилась бы старшая мико.

– Где вы собираетесь пока жить? – спрашивает Келли.

– У Саи семья на Хонсю, а у меня есть тетя, которая пригласила погостить у нее в Киото. Мы планируем провести столько ритуалов очищения, сколько сможем, пока не пройдет фестиваль Обон и не настанет пора уезжать. Мы сожжем одержимых кукол, а ритуалы продолжим весной. Остаток зимы мы посвятим исцелению и скорби, – Кагура грустно улыбнулась, – а затем вернемся к своим обязанностям. Это то, чего хотела бы Мачика-обасан.

Келли оглядывается на храм. Хотя им не позволят зайти внутрь, пока не завершится большая часть ритуалов очищения, она уже не чувствует угрозы, исходящей от этого места.

– Тарквиний – своего рода чудо, – признается Кагура. – Я испытала облегчение, когда он очнулся после ритуала целым и невредимым. Если столь зловредный дух покидает тело, после него остается негативная энергия, которая может служить маяком для других, менее могущественных, но все же опасных демонов. Его духовная энергия должна была ослабеть, а его телу не помешал бы ритуал очищения.

Но я была удивлена, насколько силен он оказался сразу после пробуждения. – Мико тихо смеется. – В прежние времена он был бы прекрасным онмедзи^[19], вроде легендарного Абэ-но Сэймэя^[20], тем более что все эти годы он сдерживал в своем теле гораздо больше демонов, чем кто-либо из нас, даже сама Чио. При должном обучении из него мог бы получиться выдающийся буддийский священник.

– Что ж, очень мило с ее стороны сказать обо мне подобное, – заметил Тарквиний, когда Келли рассказала ему об этом. Они стояли у колодца и смотрели вниз, в темноту, хотя в нем ничего не было видно. – Думаю, я бы неплохо смотрелся в мантии и в одной из этих гигантских шляп.

Некоторое время они молчат, продолжая вглядываться в глубины колодца в поисках чего-то, что так и не появляется.

– Так, значит, – начинает девушка, – твоими последними словами должно было стать «Помолчи, Келли. Позволь мне самому разобраться»?

– На меня сильно давили, знаешь ли. Посмотрел бы я, как ты придумала бы что-то получше за столь короткое время…

Келли смеется, и мальчик не может не присоединиться к ней. Но смех девушки прерывается, и она начинает плакать, дав волю накопившимся за последние несколько месяцев эмоциям. Тарквиний ничего не говорит, когда она поворачивается и рыдает у него на плече. Следы веселья исчезают с его лица, и он обеспокоенно смотрит поверх плеча кузины.

Встревоженный и потрясенный недавними событиями, отец Тарка немедленно вылетает обратно в Муцу. Он принимает версию полиции об оползне, но тратит достаточно времени, чтобы отчитать сына за то, что тот втянул Келли в неприятности. Удивительно, но мальчик смиренно переносит лекцию, и гнев в конце концов уступает место слезам облегчения. Вскоре все трое возвращаются в Токио. А еще через неделю – в Америку.

На данный момент храм Чинсей остается необитаемым, как и почти вся долина Яген в холодные месяцы. Ничто не движется на его границах, а если что-то и шевелится в сотнях кукол, которые все еще лежат, ожидая, когда их принесут в жертву, или в тех куклах, в которых скрывается что-то страшное, тщетно пытающееся разорвать красные нити, связывающие их формы, то никто так и не вырывается навстречу дневному свету и миру за его пределами. Святилище пребывает в покое и безмятежности, ожидая приближения зимы и целебной весны, которая наступит вскоре после нее.

23. Ханами

Проходит год, и, как и все люди, они становятся старше.

Келли встречается с Тарквинием и его отцом, чтобы вместе пообедать на маленькой улочке в центре Вашингтона, округ Колумбия, где сейчас живут Хэллоуэи. Тарку теперь шестнадцать. С тех пор, как Келли видела его в последний раз, он вырос на пять дюймов и в ближайшие месяцы, скорее всего, станет еще выше. Кожа мальчика теперь темнее, и ему куда легче улыбаться и заводить разговор. Его ораторский дар только улучшился: всю неделю он развлекает Келли забавными анекдотами и смешными историями, пока у нее больше не остается сил хохотать, и она умоляет его остановиться. На мальчике белая рубашка с короткими рукавами, ведь его татуировки исчезли.

Келли тоже изменилась. Она учится в Бостонском колледже и, как и Хэллоуэи, больше не живет в Эпплгейте. На ней платье до колен, ее волосы немного короче, но у нее до сих пор есть шрам на мизинце. Она получает стипендию и изучает те предметы, которые звучат куда более значимо, чем их истинная суть: степень в области образования, а также дополнительная специальность «международные отношения и культурология». У нее не всегда есть время видеться с Тарквинием, хотя они часто переписываются и договариваются о коротких визитах друг к другу. Сегодня очередь Келли, и после обеда они направляются к монументу Вашингтона, где вот-вот начнется Национальный фестиваль цветения сакуры.

– Не понимаю, почему бы просто не назвать это ханами, – говорит Дуглас Хэллоуэй. Из них троих меньше всего изменился именно он, хотя он начал слегка сутулиться, а вокруг его глаз появилось несколько новых морщинок.

Тарквиний закатывает глаза.

– Мы же не в Японии, пап. В Америке широкая публика вряд ли воспримет непонятное японское слово вместо простого «фестиваля цветения сакуры».

– Возможно, я мыслю слишком традиционно.

– Знаю. Мама, наверное, сказала бы то же самое. – В голосе Тарка больше не слышится ни гнева, ни страха, когда он говорит о своей покойной матери.

Но Национальный фестиваль цветения сакуры отходит на второй план по сравнению с так называемым Национальным парадом. Танцоры (их шестьдесят), держащие над головами различные символы и изображения цветущей сакуры (их тоже шестьдесят), дефилируют по улице. Мимо зрителей проплывают платформы разных форм и размеров (всего тридцать девять), а над головой парят гигантские воздушные шары с гелием (двадцать восемь), заслоняющие собой небо. Марширующие оркестры (из пятнадцати человек), которые аккомпанируют шествию, являются одним из многих развлечений для толпы, заполонившей обочины. Только на этой улице зевак почти три тысячи.

Келли и Хэллоуэи несколько минут наблюдают за парадом, прежде чем наконец решаются ускользнуть. Пусть шествие и радует глаз, им не по себе среди столь большого скопления народа. Поэтому они отправляются в менее населенные районы, где продавцы (двадцать человек) в честь фестиваля предлагают полакомиться японскими деликатесами.

Между указателями «12-я улица» и «Пенсильвания-авеню» проходит Сакура-Мацури, японский уличный фестиваль. Все трое оплачивают вход и бродят между маленькими торговыми лавочками. Большинство зрителей наблюдают за тем, как практикуются семь мастеров боевых искусств. В шести кварталах, которые были отведены для фестиваля, расположились три сцены, на которых вскоре будут выступать певцы и музыканты. Отец Тарквиния покупает на всех шарики такояки, и в течение нескольких минут они просто болтают, любуясь разворачивающимися перед ними видами.

– Нам следует почаще вот так выбираться, – замечает Тарк несколько часов спустя.

Дуг отошел, чтобы поторговаться с ближайшим продавцом за маленькую копию самурайского меча. Уже начинают сгущаться сумерки, но толпа не спешит расходиться – все ждут фейерверка, который начнется через час.

– В колледже нелегко, – признается Келли, – но этим летом я свободна.

Тарквиний корчит гримасу.

– Разве летом вы, студенты колледжа, не ходите на пляжи, не пьете пиво и не выкладываете в Facebook^[21] фотографии, на которых складываете губки бантиком?

Келли знает, что ей следовало бы отнестись к подобному замечанию неодобрительно, но вместо этого она смеется:

– Кому-то нужно поговорить с твоим отцом о том, что ты смотришь.

Тарквиний собирается что-то возразить, но замолкает, когда они проходят мимо небольшой лавочки, где продаются разные виды японских кукол, от ичимацу до кукол-самураев муся-нинге и маленьких фигурок нох. Проследив за его взглядом, Келли понимает, в чем дело, и по привычке тянется к шраму.

– Ты получала новости от Кагуры-тян? – внезапно спрашивает Тарк.

– Они с тетей переехали на Хонсю, у них там небольшая гостиница. Время от времени она и Сая приезжают в Чинсей, чтобы навести там порядок. Думаю, там слишком много болезненных воспоминаний, поэтому они не остаются надолго. Она связывалась с тобой?

– Однажды, – отвечает Тарквиний. – Пару месяцев назад мы с папой еще раз съездили в Японию. Даже остановились у них в гостинице на несколько недель.

– Правда? Что…

Раздается рев: двое бойцов, чьи лица спрятаны за стальными масками, сражаются большими палками для кендо. Находящиеся неподалеку зрители бурно аплодируют скорости и свирепости, с которой бойцы атакуют, а также ловкости, с которой уклоняются от ударов противника.

– За куклами требуется уход, – внезапно говорит Тарквиний, после того как зрители затихают. – Так говорит Кагура. Они же не могут допустить, чтобы духи вырывались наружу.

Келли не удается сдержать улыбки.

– Уверена, они знают, что делают. Помнишь, Кагура сказала, что из тебя получился бы отличный онмедзи, живи ты в Древней Японии?

– Я уточнил некоторые детали. Не уверен, что справлюсь с составлением календаря и всем тем, что связано с астрологией. Можешь представить, чтобы я писал гороскопы для императора? «День ваш будет счастливым, если только вы безо всякой на то причины не обезглавите своего любимого онмедзи. Вы бы нравились девушкам, будь у вас более симпатичное лицо, но помните, терпение – божественная добродетель. Также не забывайте о том, что меня нельзя обезглавливать». Может, я мог бы изгонять призраков из людей. Я изучил исследования по японским эзотерическим ритуалам.

– Уверен, что это разумно?

– Папа всегда говорит, что чем больше ты о чем-то знаешь, тем лучше можешь себя защитить. Именно этим я и занимаюсь.

В соседнем магазине кто-то продает укие-э. На одном из этих настенных свитков изображена молодая девушка. У ее кожи синеватый оттенок, руки вытянуты перед собой, запястья свободно свисают, а на лице – невероятное спокойствие, слегка тронутое печалью. И она медленно поднимается из колодца.

– Вам нравится? Это изображение из «Тридцати шести привидений», одного из величайших шедевров Цукиоки Еситоси, – гордо заявляет продавец на ломаном английском.

– Пожалуй, я ее куплю, – решает Тарквиний.

Он поворачивается, чтобы оглядеть толпу, и Келли ахает, когда я на мгновение поднимаю голову, чтобы посмотреть на нее. Я не изменилась, за исключением того, что теперь я будто поднимаюсь откуда-то из груди Тарка. Из-за моей сломанной шеи кажется, что мы с ним – две головы, разделяющие одно тело.

– Тарк!

– Что? – озадаченно оглядывается на меня мальчик. – Что случилось, Келли?

– Ты все еще видишь ее, да?

Келли взволнована и напугана. Она думала, что со временем воспоминания о призраках поблекнут, а не останутся в настоящем. За прошедший год она не замечала ничего необычного, никаких других привидений, которые преследовали бы ее. Потому-то девушка решила, что худшее позади.

– Окику? – Тарквиний, кажется, не удивлен. Напротив, он спокоен и готов признать правду.

– Я знаю, она защитила нас, но, если будешь держать ее при себе, ничего хорошего не выйдет. Нам нужна помощь…

– У меня нет выбора, Келли, – тихо говорит Тарк.

– Я не понимаю…

– Кагура мне все объяснила. Во время ритуала что-то пошло не так. Со мной. Она сказала, что я не должен был выжить. Не говоря уже о том, как все закончилось. Она думала, что я выжил, потому что во мне было достаточно духовной энергии и чего-то еще, но я не совсем понял. Позже она попыталась провести для меня еще один обряд очищения, довольно простой. Как она сказала, на всякий случай.

Тарк делает паузу.

– Она внутри меня, Келли. С тех самых пор. Что-то должно было заполнить пустоту, которую оставила во мне та мертвая женщина, поэтому Кагура предложила мне выбор: либо я умру, либо в меня вселится другой дух, который не станет вести себя так же хорошо, как Окику. На мне нет печатей, все добровольно как с ее стороны, так и с моей, так что не думаю, что это можно назвать одержимостью. Я знаю, что она мной не владеет.

Слишком поздно Келли осознает, какое страшное решение я приняла тогда, на берегу той безымянной реки, когда в темноте сверкали танцующие на свету светлячки. Теперь она понимает, почему, несмотря на ее уговоры, я не последовала за другими душами к умиротворению.

– С тех пор мы с Окику несколько раз беседовали – если можно назвать беседой разговор с трехсотлетним призраком. Она не возражает против того, чтобы побыть со мной, пока я не восстановлю свой кармический поток или пока меня не настигнет естественная смерть – в зависимости от того, что наступит раньше. – Тарквиний имеет наглость ухмыльнуться.

– Но она хороший дух. Не заставляет меня убираться в своей комнате и предоставляет мне уединение каждый раз, когда мне нужно в туалет. Я провел большую часть своей жизни с ужасным привидением внутри, Келли. По сравнению с этим жизнь с Окику – передышка. Впервые за долгое-долгое время я по-настоящему счастлив. Я больше не ложусь спать в страхе. Я почти уверен, что, если поблизости появятся еще какие-нибудь духи, надеющиеся на бесплатное проживание, она будет более чем счастлива надрать им задницы.

– Не думаю, что тебе следует относиться к этому так легко, Тарк.

Он сжимает руку кузины.

– Со мной все будет в порядке, Келли. И спасибо тебе за то, что всегда заботишься обо мне. Не то чтобы у меня был выбор, но если бы мне пришлось выбрать любого духа в мире, я все равно предпочел бы ее.

– Тарквиний, Келли, уже поздно, – зовет его отец. – Вы, ребята, предпочитаете суши или окономияки^[22]?

– Как насчет того и другого? – предлагает Тарк. Он расплачивается с продавцом и забирает свиток. – Думаю, Окику понравится, если я повешу его на стену.

– Тарк…

– Я не хочу умирать, Келли. Ты ведь понимаешь это, правда?

Девушка кивает.

– Но должен существовать другой способ.

Тарквиний снова улыбается, но на этот раз как тот, кто давно примирился со своими внутренними демонами.

– Пойдем. Папа ждет.

Подросток идет навстречу отцу и машет ему рукой. Позади него Келли видит фигуру женщины в белом, сначала хрупкую и прозрачную, но со временем обретающую все более четкие очертания. Она идет в ногу с Тарком. Келли видит, как ее кузен поворачивается и протягивает призраку ладонь. Видит, как фигура колеблется, прежде чем нерешительно дотронуться до нее бледной, иссохшей рукой.

Видение оборачивается, и теперь Келли может разглядеть поразительно черные глаза, впалые щеки и неровный разрез рта, который изгибается в намеке на улыбку, когда я, прежде чем снова отвернуться, слегка наклоняю голову в ее сторону.

Люди боятся, что их настигнет моя судьба. Я – то, что случается как с хорошими людьми, так и с плохими, а также с теми, кого не отнесешь ни к первым, ни ко вторым. Я такая, какая я есть.

Но смирившемуся с вечностью, полной тоски, достаточно лишь пожертвовать тем, что лежит за пределами этой вечности, ради жизни одного мальчика.

Мы с Тарквинием пробираемся мимо торговых лавочек и смеющихся людей, оставляя Келли одну в толпе. С темнеющего неба на нас смотрят звезды, которые, как и было задумано при их создании, постепенно начинают сиять.

Благодарности

Эта книга побывала в руках многих людей, которые верили в ее потенциал и поддерживали меня на каждом шагу. Я никогда не смогу полностью выразить свою благодарность:

Моим родителям, спасибо за то, что были моими первыми библиотекарями. За книжные полки в вашей спальне с историями, которые я, как они предполагали, была слишком мала, чтобы читать. Спасибо папе, первому писателю, с которым я познакомилась, и маме, которая пыталась наставить меня на верный путь. По большей части ей это удалось.

Моей сестре Ким за практику, потому что в старших классах она уговаривала меня писать за нее сочинения по английской литературе.

Большое спасибо моим двоюродным братьям и сестрам – Джину, Даре, Курту, Тимми, Майки и Кейши. Во многом вы стали Тарквинием для моей Келли.

Спасибо Юджину за слова поддержки, которые он находил за каждым ужином, а также Стефани, которая поверила в меня еще до того, как я написала хоть слово. Выражаю огромную любовь Сарсу, Николь, Рипу, Софи и Саре, за то, что сделали этот процесс веселым.

Спасибо моим замечательным агентам Ребекке Подос и Николь Лабомбар, которые с самого первого дня поддерживали историю Окику. Спасибо, что дали нам шанс и за то, что любите ее так же сильно, как я.

Моя глубочайшая благодарность Лии Хультеншмидт за ее заразительный энтузиазм и моему редактору Стиву Геку за его помощь и замечательные идеи. Я всегда буду благодарна великолепной команде Sourcebooks^[23] за все, что они сделали, чтобы эта книга стала реальностью. Тодд, Кэт, Обри, Джиллиан и все остальные – вы невероятны.

И, наконец, моему мужу Лесу, который не сдался, когда я чуть было не опустила руки. Это история для тебя.

Примечания

1

Отсылка на стихотворение «Do Not Go Gentle Into That Good Night» Дилана Томаса.

(обратно)

2

Чочин (тетин; 提灯) – традиционный уличный фонарь из гофрированной бумаги и бамбукового каркаса.

(обратно)

3

Луций Тарквиний Гордый (лат. Lucius Tarquinius Superbus), или Тарквиний II, – согласно римскому преданию последний, седьмой, царь Древнего Рима. Годы правления: 534–509 гг. до н. э. Известен своей тиранией. Был изгнан из Рима.

(обратно)

4

Ханами – цветение вишни.

(обратно)

5

Юката – разновидность кимоно. Юката чаще изготавливают из хлопка и носят в летнее время, так как они очень тонкие. Их надевают перед сном или после водных процедур, а также на праздники мацури.

(обратно)

6

«Лоразепам» – лекарственное средство группы бензодиазепинов. Оно используется для лечения тревожности, проблем со сном, сильного возбуждения, активных судорог, включая эпилептический статус, а также тошноты и рвоты, вызванных химиотерапией.

(обратно)

7

Онисан – старшая сестра.

(обратно)

8

Футон – невысокий хлопчатобумажный матрас, который на ночь расстилают на полу, а утром собирают в шкаф и освобождают пространство помещения.

(обратно)

9

Идзакая – тип японского неформального питейного заведения, в котором посетители выпивают после рабочего дня.

(обратно)

10

Сатихоко (сятихоко; 鯱) – мифическое существо с телом рыбы, головой тигра, поднятым вверх хвостом и острым пилоподобным плавником на спине.

(обратно)

11

Якудза – традиционная форма организованной преступности в Японии, группировки которой занимают лидирующее положение в криминальном мире страны.

(обратно)

12

Обенто – порционная еда в ланчбоксе. Ее можно встретить в традиционной японской, тайваньской и корейской кухнях. Обычно обенто включает в себя рис или лапшу, рыбу или мясо, засоленные, приготовленные на пару или вареные овощи.

(обратно)

13

Онре – в японских традиционных верованиях и литературе – призрак (юрэй), который способен причинять вред в мире живых, ранить или убивать врагов или вызывать стихийные бедствия ради мести за несправедливость, проявленную к нему при жизни, а затем забирать души погибших из умирающих тел.

(обратно)

14

Мико – служительницы синтоистских храмов в Японии.

(обратно)

15

Обасан – бабушка.

(обратно)

16

Дзидзо (яп. 地蔵, система Поливанова: дзидзо, ромадзи: jizou), или Кшитигарбха, – это бодхисатва, почитаемый в буддизме и принимающий облик буддийского монаха. В Японии Дзидзо считается бодхисатвой усопших, хранителем детей и покровителем погибших молодыми. Кроме того, его считают хранителем путешественников, поэтому его статуи, помимо кладбищ, встречаются также и на обочинах дорог.

(обратно)

17

Ками – духовная сущность, бог.

(обратно)

18

Оби – несколько различных типов японских поясов, которые носят как мужчины, так и женщины поверх кимоно.

(обратно)

19

Онмедзи – экзорцист.

(обратно)

20

Полулегендарный японский мистик, практиковавший оммедо – традиционное японское оккультное учение.

(обратно)

21

Деятельность социальной сети Facebook запрещена на территории РФ по основаниям осуществления экстремистской деятельности (согласно ст. 4 закона РФ «О средствах массовой информации»).

(обратно)

22

Окономияки – японское блюдо из разряда фастфуда, жареная лепешка из смеси разнообразных ингредиентов, смазанная специальным соусом и посыпанная очень тонко нарезанным сушеным тунцом.

(обратно)

23

Американское независимое книжное издательство.

(обратно)

Флибуста

Девушка из колодца (fb2)

Рин Чупеко Девушка из колодца

1. Светлячки

2. Парень с татуировками

3. Осколки света

4. Черное и белое

5. Сумасшедшая

6. Убийство

7. Хлебные крошки

8. Улыбающийся Мужчина

9. Куклы

10. Понимание

11. Похороны

12. Прощание

13. Колодец

14. Письма

15. Мальчики

16. Муцу

17. Гора страха

18. Храм Чинсей

19. Экзорцизм

20. Очищение

21. Жертва

22. Умиротворение

23. Ханами

Благодарности

Примечания

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

Оглавление

Рин Чупеко
Девушка из колодца