Игроки и жертвы (fb2)

- Игроки и жертвы 1059K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Весела Костадинова

Весела Костадинова
Игроки и жертвы

1

У обеих сторон есть причины, достаточно веские причины, чтобы развязать эту войну. Но мы не должны стремиться к этому. Придя к компромиссу, мы сможем найти выход из сложившейся ситуации (сенатор Палпатин «Звездные войны»).

Из всех месяцев в году я больше всего ненавидела ноябрь — слизкий, грязный, холодный и злой. Снег с дождем хлестал по лицу, пока я перебегала дорогу от парковки, где едва успела впихнуть машину между двумя ржавыми грузовиками, до проходной металлургического комбината. Здесь я проработала уже год, и каждый день казался мне бесконечным испытанием, но этот серый ноябрьский день был особенно отвратительным. Ледяная вода просачивалась сквозь тонкие ботинки, ноги немели, а мокрая прядь волос липла к щеке, будто сама погода пыталась дать мне пощечину.

До начала рабочего дня оставалось минут десять, и я почти не чувствовала пальцев, когда перехватила телефон, который снова и снова вибрировал в кармане. Звонок действовал на нервы не хуже, чем холодные капли, сбегавшие по шее под воротник куртки.

Пробежав мимо проходной и кивнув дежурному с автоматической вежливостью, я, наконец, смогла позволить себе выдохнуть. Сердце стучало где-то в горле, а дыхание выходило короткими облаками пара. Пытаясь сосредоточиться, я торопливо шагала по заснеженному тротуару к административному корпусу, сжимая телефон у уха.

— Да, Мария Львовна, — проговорила я, выдавливая из себя что-то, напоминающее уверенность.

— Агата Викторовна! — голос врача-кардиолога звучал бодро, почти весело, что казалось мне жестоким. Как будто моя трагедия была для неё всего лишь очередной строчкой в расписании. — Вы приняли решение насчет Марии Павловны?

Я застыла на месте, сердце сделало болезненный скачок, и я почувствовала, как что-то тяжелое, будто кусок свинца, упало в живот. Рука, сжимавшая телефон, задрожала, и я попыталась незаметно вдохнуть, чтобы собраться. Знала же, что этот разговор неизбежен, но все равно каждый раз он бил по мне словно кнут.

— Я… — мой голос предательски дрогнул. Вдох, выдох. — Я еще не собрала нужную сумму.

Слова выходили с трудом, словно сквозь густой туман, от которого хотелось избавиться, но он только плотнее обволакивал мое сознание. Я слышала, как врач на том конце трубки вздохнула, хотя её спокойствие осталось непоколебимым, даже равнодушным. Как будто в её мире не было ни боли, ни страха, ни этих бессонных ночей, когда я думала, как спасти свекровь и удержать на плаву нашу маленькую семью.

— Понимаю, — её голос прозвучал с выученной нейтральностью, как будто она читала медицинский протокол. — Но я должна напомнить, что чем дольше вы тянете, тем выше риск осложнений. Решайте быстрее.

Пауза. Щелчок. Связь прервалась. Я осталась одна в этом ледяном, сером ноябре, где ветер разрывал на клочки мои попытки быть сильной. Телефон выскользнул из моих озябших пальцев, но я успела подхватить его, стиснув в кулаке так сильно, что костяшки побелели. Глухая злость, замешанная на отчаянии, кипела где-то внутри, но не могла вырваться наружу.

Стараясь подавить бурю эмоций, я быстрым шагом скользнула в административный корпус, надеясь, что холодные стены хотя бы немного сдержат беспокойство, стучавшее в моих висках. Поднявшись по лестнице на второй этаж, я направилась к своему рабочему месту, которое стало моим серым, однообразным убежищем, но одновременно и тюрьмой. Здесь, среди бесконечных папок и архивных бумаг, я существовала, не живя по-настоящему. Этот кабинет был моим добровольным изгнанием, побегом от того мира, к которому я когда-то принадлежала.

Когда-то я была частью чего-то большего. Мира, где кипели политические страсти, где интриги были повседневностью, а деньги текли рекой. Мира, где я помогала депутатам строить их кампании и решать проблемы на высших уровнях. Там каждое утро начиналось с планирования стратегии, каждое слово могло изменить судьбы, и я чувствовала себя живой, как никогда. Но пять лет назад я оставила всё это ради семьи. Я выбрала жизнь с человеком, которого любила, и мечтала о простом счастье.

Теперь же этот мир был для меня закрыт. Трагедия украла у меня не только жизнь, но и любовь, оставив вместо неё лишь пустоту. Я больше не была той Агатой, которая ходила по светлым коридорам власти, уверенная в себе и своих связях. Я была женщиной, затерявшейся среди бумаг и мелких забот, отчаянно цепляющейся за остатки стабильности ради своей дочери и единственного близкого человека — свекрови.

Я вошла в кабинет, кивнув коллегам, стараясь не смотреть в их глаза. Моя начальница мельком взглянула на меня, но ничего не сказала о том, что я снова опоздала на пять минут. Она была единственной, кто знал мою историю и понимал, почему ноябрь раз за разом превращал меня в живую развалину. Она ничего не говорила, но в её взгляде читалось сочувствие, которое я ненавидела и за которое одновременно была благодарна.

Ноябрь… Этот месяц был проклятием, которое тянулось за мной сквозь годы, беспощадным и жестоким. Месяц, который отнимал, ломал, убивал. Много лет назад ноябрь забрал мою маму, вырвав её из моей жизни так внезапно, что я даже не успела понять, что осталась одна. Годы спустя он унес мою бабушку, оставив в доме пустоту и молчание. Но год назад ноябрь нанёс самый жестокий удар, похитив того, кого я любила больше всего на свете — моего мужа, единственного человека, ради которого я когда-то с лёгкостью отказалась от карьеры и амбиций. Его смерть в СИЗО была кошмаром, от которого я до сих пор не могла проснуться. И снова этот проклятый месяц нанес мне удар, теперь по каплям отнимая жизнь бабы Маши — матери моего покойного мужа, женщины, которая по сути стала мне семьей, родней, бабушкой…

Я закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как ветер бился в стекла, будто ноябрь пытался прорваться внутрь, пробраться в каждую трещинку, чтобы снова напомнить мне о своих потерях. Хотелось просто отгородиться от всего этого, положить голову на руки, и пусть мир провалится в бездну, пусть вокруг будет только темнота. Хотелось забыться тяжелым, беспокойным сном, а когда проснуться, увидеть, что все это было лишь дурным кошмаром. И Павел снова рядом, он улыбается своей теплой, успокаивающей улыбкой, той самой, что могла растопить любую тревогу. Я снова красивая, счастливая женщина, не загнанная в ловушку бюрократии и долгов, а любимая жена, мама нашей маленькой дочери, которая каждое утро бежала к нам с заливистым смехом.

Перед моими закрытыми глазами всплыла картина, которую я часто воскрешала в памяти, чтобы хоть на мгновение почувствовать тепло. Мы с Павлом на террасе в Риме. Солнечный свет играет на его темных волосах, его смех звучит так искренне, так свободно, будто все счастье мира было заключено в этом звуке. Мы смеялись и были молоды, словно впереди не было ни горя, ни ударов судьбы, ни беспощадного ноября. Тогда казалось, что жизнь еще полна чудес и обещаний, что мы только в начале своего большого пути.

Но реальность с силой втянула меня обратно в холодный, беспощадный офис. Звук ветра за стеклом не утихал, напоминая, что то счастье, тот свет остались в прошлом. Павел ушел, оставив за собой пустоту, в которую я каждую минуту боялась заглянуть. Баба Маша, его мать, теперь тоже уходила, медленно и неизбежно, а я не могла ничем помочь, не могла вырвать ее из лап этого проклятого ноября, как не смогла спасти и своего мужа.

— Держи, Агата, — мне на стол упали документы, которые необходимо было проверить и подготовить типовые трудовые договора. Начальница стояла надо мной, сочувственно глядя сквозь толстые стекла очков. — Что у тебя?

— Да, вот, Ирина Николаевна, думаю, за сколько можно продать почку? — пробормотала я, иронично фыркая, хотя прекрасно понимала, что шутка звучит совсем не смешно. Скорее болезненно и даже пугающе.

Ирина Николаевна слегка нахмурилась, поигрывая ручкой, которую держала в руках. Ее лицо стало напряженным, и в воздухе повисла неловкая пауза, как будто я коснулась чего-то, чего не стоило касаться.

— Агата, — тихо проговорила она, присев на край моего стола. — Может, ты правда поговоришь с кем-нибудь? Найдешь кого-то, кто сможет помочь? Ты так не можешь. Это тебя просто сломает.

— Я по типу нашего комбината — стальная. Не сломает, — улыбнулась одними уголками губ.

— А сколько надо? — Начальница присела напротив меня в кресло.

— Каких-нибудь 30 тысяч долларов, — я прикрыла глаза, чувствуя топящую меня горечь — раньше, еще полтора года назад эта сумма была для меня и моего мужа не такой уж и существенной. Не мелочь, но и не катастрофа. Сейчас она звучала как приговор.

— Да…. — потянула Ирина.

— 20 — стоит операция и еще 10 — это на восстановление и поддерживающие процедуры…. — я потерла переносицу и глаза. — Пять есть практически — продам машину. Остается еще 25… как думаете, мои органы столько стоят?

— Глупости кончай молоть, — рыкнула на меня начальница, барабаня пальцами по столу. — Я помогу еще тремя…. Итого остается 22 — уже легче…

— Ну да, теперь придется продавать не два глаза, а один….

Она гневно глянула на меня.

— Слушай…. Ты знаешь…. Есть идея, но…. наш комбинат может давать работникам небольшие займы, кредиты, на экстренные нужды….

— Я знаю, — я тяжело вздохнула, — но дается такой заем только тем, кто отработал как минимум пять лет. Я же только год у вас.

Ирина Николаевна нахмурилась и задумчиво постучала пальцами по столу, глядя на меня поверх своих очков. В её взгляде промелькнула тень беспокойства, и я видела, что она лихорадочно обдумывает возможные варианты. Мне даже стало неловко за свою тягостную шутку — ведь последнее, чего я хотела, это обременять её своими проблемами. Но выбора не было. Все чувства и горькая безысходность, накопившиеся за последние недели, прорвались наружу.

— Слушай, — тихо сказала она, обдумывая каждое слово. — Может быть, стоит попробовать всё-таки поговорить с генеральным? Богданов иногда делает исключения….

— Он, может, и делает…. Но к нему на прием еще попасть надо….Я всего лишь простая работница…. — и снова невольная горечь проскользнула в моих словах. Когда-то я заходила в высокие кабинеты без всяких проблем.

— Агата, — произнесла она с ноткой упрямства, всё ещё не готовая сдаться. — Всё равно стоит попробовать. Может, стоит попросить кого-то замолвить за тебя слово? У тебя ведь наверняка остались связи… хоть кто-то, кто мог бы помочь?

Я прикусила губу, пытаясь подавить раздражение. Связи. Конечно, у меня когда-то были связи. Люди, которые с готовностью поддерживали меня, пока я была "той самой" Агатой, помощницей влиятельного депутата, женой успешного бизнесмена. Но как только моя жизнь пошла под откос, когда Павел оказался в СИЗО, а потом его не стало, все эти связи испарились, как дым. Тех, кто некогда был рядом, внезапно перестали волновать мои проблемы.

— Связи? — слабо усмехнулась я, покачав головой. — Все связи закончились в тот момент, когда я стала никем. Когда Павла больше не стало, когда я ушла из политики и заняла это место. Никто не протянет мне руку помощи. Я теперь никому не интересна….

Ирина Николаевна вздохнула и отвела взгляд, будто стараясь скрыть своё разочарование. Она, вероятно, понимала, что у меня действительно не было больше ни одного козыря в рукаве, но ей всё ещё хотелось верить в лучшее.

— Хорошо, — согласилась она, сжав губы. — Попробуем сделать что-нибудь. Может быть, я попробую поговорить с его секретаршей, узнать, когда у генерала свободное окно.

Я не сразу ответила, просто кивнула, чувствуя, как усталость, вечный спутник моих дней, снова навалилась на плечи. Мои попытки казались заранее обреченными, но я всё ещё должна была цепляться за любой шанс. Ради свекрови, ради дочери.

Признаться честно, не очень-то я рассчитывала на то, что план предложенный Ириной удастся. Пару раз в прошлой жизни я сталкивалась с Богдановым — генеральным директором комбината — он не производил впечатление мягкого или доброго человека. Напротив, его холодность и расчетливость были почти легендарны. Поговаривали, что он вел дела так, словно был на поле боя, и не прощал ни малейшей ошибки, будь то мелкая недоработка в отчете или утечка информации в прессу. Его помощники менялись, как перчатки, потому что никто не выдерживал больше нескольких месяцев. От Богданова веяло не только властью, но и пугающей беспощадностью, и даже самые опытные сотрудники Законодательного Собрания предпочитали держаться от него подальше. Лично мы не были знакомы, чему я была несказанно рада, ведь найдя эту работу получила хотя бы видимость стабильности.

— Не думала вернуться к старой работе? — мимоходом спросила Ирина.

— Нет, — от одной мысли об этом меня передернуло. Я вспомнила, как полоскали СМИ имя моего мужа, имя Павла. Нет, лучше я останусь здесь, невидимой для тех, кто с радостью снова и снова будет смаковать мою боль, упиваться моим падением.

Час бежал за часом, я старалась максимально погрузиться в работу, чтобы хоть как-то забыть свои проблемы, повторяла одно и то же действие снова и снова, как будто это могло вернуть мне чувство контроля над своей жизнью, пусть даже в пределах этих четырех серых стен.

В половине пятого подняла голову, когда Ирина поставила передо мной чашку с горячим кофе.

— Заканчивай, ты сегодня итак без обеда, — она протянула мне большую шоколадку, — ешь. Силы тебе еще понадобятся.

Остальные коллеги смотрели на нас удивленно, хоть и весьма равнодушно. В нашем коллективе особого соперничества не было — слишком уж рутинная у нас была работа. Это сильно отличало это место от того, к чему привыкла я и сейчас скорее радовало, чем огорчало. Тем более я весь этот год старалась помогать коллегам, чем могла, не вступая в конфликты и дрязги.

— Спасибо, Ирина Николаевна. Девочки, угощайтесь, — я открыла шоколад и предложила коллегам.

— Ешь, давай, — хмуро ответила за всех Света — полная женщина лет 45. — На тебя без слез не глянешь, доходяга.

— Ешь, — велела и Ирина, — ты в кабинете генерала в обморок от голода грохнуться ведь не собираешься?

Я удивленно подняла на нее глаза.

— У него сегодня окно есть в семь тридцать. Десять минут. Я договорилась, тебя примут. Характеристики Света и Галя тебе тоже приготовили, отдашь Богданову.

Горячая волна благодарности поднялась откуда-то изнутри и окутала теплым пледом. Коллеги смотрели на меня, едва заметно улыбаясь. Впервые за год я вдруг поняла, что вся их равнодушная отстраненность была всего лишь маской, за которой пряталось искреннее участие. Эти четыре женщины слишком уважали мое личное пространство, чтобы лезть с вопросами. Однако, когда мне действительно понадобилась помощь и поддержка — протянули мне руку помощи.

— Спасибо, девочки…. — горло перехватило, в носу предательски защипало.

Ирина мягко кивнула головой.

— Мы домой, где-то в семь — поднимайся в приемную. Если генерал освободиться пораньше — зайдешь пораньше. В худшем случае — подождешь.

Я кивнула, но сердце всё равно болезненно пропустило удар. Ноги и руки едва заметно дрожали от нервного напряжения, и я снова попыталась собрать себя в кучу, стараясь не выдать волнения. Сама мысль о том, что мне придётся войти в кабинет Богданова, была почти парализующей. Вспоминались его ледяной взгляд, слухи о его безжалостной манере обращаться с людьми, которых он считал бесполезными. Люди для него всегда были только ресурсом, и мне предстояло оказаться перед ним в положении просителя, со своей слабостью, практически беззащитной. Я все время думала, какие нужно и можно подобрать слова, чтобы этот человек завизировал положительно мой запрос на ссуду, снова и снова мысленно выстраивая свой разговор с ним. И ни один из разыгранных вариантов не приводил к положительному решению.

2

2

Женщина средних лет, в безупречно отглаженной блузке, подняла на меня глаза, едва уловимо нахмурив брови, когда заметила, что я появилась в назначенное время. Её взгляд был спокойным, но в нем читалась профессиональная отстраненность, которой отличаются все люди, работающие в непосредственной близости от таких фигур, как Кирилл Богданов. Она кивнула мне, жестом предлагая подойти ближе.

— Добрый вечер, — вежливо, но сухо произнесла она, откладывая в сторону папку. — Вы к Кириллу Алексеевичу?

— Да, — мой голос был тихим, но твердым, несмотря на то, как сильно дрожали мои руки. Я старалась выглядеть уверенной, хотя внутри всё сжалось в болезненный узел. — Ирина Николаевна должна была записать меня….

— Да, — кивнула Анна, едва заметно улыбнувшись, — я согласовала ваш визит, но вы рано….

— Да, не хочу заставлять Кирилла Алексеевича ждать в случае чего, — спокойно отозвалась, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но не холодно.

— Чашку кофе хотите? Видит бог, — она чуть понизила голос, — вам силы понадобятся…

— Что такое? — насторожилась я.

— У него настроение сегодня просто… кошмар, — вздохнула Анна, наливая мне кофе. — И как назло другого окна нет на ближайшие пару недель. Он послезавтра в Москву улетает. Так что, девочка….

Не могло мне повезти в ноябре…. Я тяжело вздохнула, поправляя белую блузку и украдкой бросив взгляд в зеркало.

Права Ирина, от меня прежней осталась лишь тень. Тень красивой, уверенной женщины. Сейчас в зеркале отражалась тонкая, болезненная женщина с лихорадочно горящими зелеными глазами. Светло-рыжие волосы, раньше падавшие на спину густой волной, теперь я закалывала в тугой, жесткий узел на затылке. Я увидела свои впалые щеки, резкие линии скул, которые выдались от потери веса, и тонкую бледную кожу, едва тронутую румянцем. Усталость и борьба оставили глубокие следы на моем лице. Столько раз я пыталась скрыть это от окружающих, надев маску спокойствия, но в глубине души знала: меня больше нельзя назвать той женщиной, которая когда-то верила в лучшее.

Из кабинета Богданова раздались голоса на повышенных тонах. Похоже генеральный был более чем не в духе.

Я нервно сжала пальцы на чашке с едва тёплым уже кофе, пытаясь нащупать в себе хотя бы каплю спокойствия. Но внутри всё сжималось. Я знала, что люди выходили из его кабинета, едва подавляя слёзы, иногда даже не выдерживая и увольняясь сразу после «разговора» с ним. А сегодня Богданов был особенно не в духе. Внутри меня что-то болезненно оборвалось — словно остатки прежней уверенности, те самые крупицы, за которые я цеплялась в этот момент.

Анна быстро выпрямилась за своим столом, бегло осматривая приёмную и почти профессионально скрывая своё собственное напряжение. Она, казалось, идеально знала своего босса и по движению руки, по одному слову могла понять, в каком он настроении. Я вздохнула и потерла зудящие глаза, успокаивая начинавшую болеть голову. Страха не было, но было ощущение напрасности.

Внезапно дверь кабинета открылась, и из-за неё вышел мужчина в дорогом костюме, с побелевшими от сжатия губами. Он пробормотал что-то невнятное и, не глядя ни на кого, стремительно направился к выходу, оставляя за собой едва заметный запах тревоги и бессильного гнева.

Анна взглянула на меня, её глаза на миг смягчились, но она тут же вернула себе профессиональную сдержанность.

— Подождите, Агата, — одними губами сказала она, — я ему сейчас кофе занесу — пусть немного успокоится.

Она быстро направилась в маленькую кухоньку, откуда до меня долетел аромат свежезаваренного кофе. Однако умиротворить льва не удалось.

Двери кабинета Богданова с грохотом распахнулись, и в приемную буквально вылетел сам генеральный директор. Он двигался быстро, как будто его раздражение толкало вперёд, наполняя каждый шаг энергией, способной сокрушить всё на своём пути. Я спокойно поднялась, когда его глаза скользнули по мне.

Кирилл Алексеевич Богданов был высоким мужчиной 47 лет с короткими тёмно-каштановыми волосами. Он носил очки с тонкой металлической оправой, которые добавляли его лицу интеллигентности и строгости, придавая ему вид человека, привыкшего к принятию серьёзных решений. Его черты лица были четкими и выверенными, словно высеченными из камня: высокий лоб, прямой нос и уверенный взгляд, который, казалось, просчитывал людей на несколько шагов вперед.

Его ровная кожа почти не имела морщин, хотя лёгкие линии у глаз намекали на годы опыта и выработанную за это время холодную, непреклонную стойкость. Кирилл всегда одевался безупречно: строгий деловой костюм, белая рубашка и галстук в синих тонах, подчёркивавший его статус. Он выглядел как воплощение власти и контроля, человек, который не привык слышать слово «нет».

Он ничуть не изменился с того времени, как мы иногда пересекались в коридорах и на заседаниях Законодательного собрания. Остановился, бросив оценивающий взгляд, в котором словно проскользнуло узнавание.

— Вы кто? — резко спросил он, — мы знакомы?

— Агата Романова. Я работаю у вас в отделе кадров, — ответила максимально спокойно и ровно, понимая, что, если покажу хоть крупицу слабости, разговора вообще не состоится.

Он слегка прищурился, будто пытаясь вспомнить, и на его лице отразилось лёгкое, еле заметное раздражение от того, что я осмелилась его беспокоить.

— Заходи. Анна, занесешь кофе! — приказал он, возвращаясь в кабинет. — У тебя есть десять минут, пока я отдыхаю, — металлический голос не оставлял места для размышлений.

Я вздохнула, облизав губы.

— Долго будешь молчать? — он сел в свое кресло.

— Прошу прощения. Кирилл Алексеевич, я пришла с просьбой….

— Ну, еще бы, — фыркнул он, — с чем еще-то ты могла прийти. Говори.

— У комбината есть социальная программа по выдаче ссуд работникам, — спокойно начала я, глядя прямо в серые глаза.

— Есть. Вставай на очередь. — сарказм в его голосе был как удар по лицу, унизительный и лишённый интереса. — Из-за этого ко мне зачем приходить?

— Дело в том, — я судорожно сжала спинку стула, около которого стояла, — что по условиям программы человек должен проработать на комбинате не менее пяти лет… Я же…. Я работаю только один год.

Кирилл Алексеевич нахмурился, его серые глаза сузились, и он медленно откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Было ясно, что ему совершенно не нравилась эта ситуация. Он внимательно изучал меня, будто взвешивая каждый мой жест, каждую мелочь, которую можно использовать против меня. Я стояла перед ним, сжав руки так сильно, что ногти впились в кожу стула, но продолжала выдерживать его взгляд.

— И? — протянул он, склонив голову набок. — Ты думаешь, что я должен сделать для тебя исключение?

— Здесь, — я положила перед ним папку с бумагами, которые подготовила Ирина, — мои характеристики от начальницы отдела кадров. И мое обязательство выплатить ссуду в течении трех лет, а не стандартных пяти. Если нужны дополнительные гарантии — я готова их предоставить.

Он с тихим смешком покачал головой.

— Еще одна…. Боже, ты серьезно думаешь, что ради красивого личика, я готов буду потратить на тебя деньги комбината?

Мне показалось, что я ослышалась.

— Что? Простите….

— Месяца не проходит, чтобы кто-то из вас не приходил ко мне с такой просьбой, — он даже не притронулся к папке. — Программа для того и создана, чтобы вы, глупые курицы, не донимали меня подобным.

— Программа создана для того, — выпалила я, прежде чем успела прикусить язык, — чтобы работники комбината знали какой у них замечательный директор и хором голосовали за вас на выборах!

Кирилл Алексеевич медленно поднял глаза, его лицо окаменело. Он больше не усмехался; его губы сжались в жесткую, тонкую линию, а взгляд потемнел. На его лице появилось выражение почти хищной ярости, и я поняла, что перешла черту. Он снова откинулся на спинку своего массивного кресла, сложив руки на груди.

— Что ты сказала? — голос его стал ледяным, и в нём сквозила опасная угроза. Он изучал меня, как жертву, которая внезапно решила взбунтоваться, и теперь ему было интересно, чем всё закончится. — Повтори.

— Простите, — выдавила я, хотя извинение звучало так же натянуто, как и мое дыхание. — Но это правда, Кирилл Алексеевич. Люди приходят к вам, потому что у них нет другого выхода. А программа создана не для их удобства, а чтобы поднять ваш рейтинг. К тому же эта программа идет как социально-значимый проект и софинансируется из бюджета. У вас минимальные риски…

Он наклонился вперёд, упершись локтями в стол, и я заметила, как жилка на его шее слегка дернулась. Его губы растянулись в едва заметную, но абсолютно лишённую тепла улыбку.

— Минимальные риски, говоришь? — протянул он, понизив голос. В его тоне не было ни капли доброжелательности. — Думаешь, ты понимаешь, как работает этот комбинат? Считаешь себя такой умной, чтобы объяснять мне мои собственные схемы?

— Нет…. — я проглотила гордость и гонор, — нет. Простите…. Я действительно готова предоставить вам любые гарантии….

— Любые? — он внезапно откинулся на кресле и окинул меня быстрым оценивающим взглядом.

В этом взгляде было что-то жуткое, хищное, как у человека, который нашёл слабость своей жертвы и теперь размышляет, как её использовать.

Моё сердце пропустило удар, и я почувствовала, как к горлу подступил ком.

— Да, любые гарантии, — ответила, стараясь, чтобы голос не дрогнул, хотя внутри понимала, что за этими словами может последовать всё что угодно.

Он прищурился, и его глаза стали жестче, почти прикидывая что-то. В кабинете повисло напряжение, настолько густое, что его можно было ощутить физически.

— Гм, — протянул он, как будто обдумывая мои слова, и на его лице снова мелькнула та странная, злая полуулыбка, наполненная почти ненавистью. — Знаешь, — продолжил он медленно, — иногда гарантии — это не просто деньги или подписи на бумаге.

— Я не очень вас понимаю, — откашлялась я.

Богданов прищурил глаза, но молчал, дождавшись, пока вошедшая Анна поставила перед ним кофе и бросив на меня сочувствующий взгляд — удалилась.

— Не понимаешь? — протянул он, поставив чашку на стол и чуть наклонившись вперёд. Его голос стал мягче, но от этого ещё более угрожающим. — Хорошо. Тебе нужны деньги — я дам их тебе. Какая сумма нужна?

Я стояла, едва удерживая равновесие, когда он задал этот вопрос. Его голос был обманчиво мягким, почти вкрадчивым, как у змеи, которая готовится ужалить.

— Двадцать пять тысяч долларов, — выдавила я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул. Он звучал тихо, но достаточно чётко. Я знала, что это большая сумма, и от осознания её величины мой страх только усиливался. Никто в здравом уме не разбрасывается такими деньгами просто так.

Богданов чуть наклонился вперёд, его глаза блеснули интересом, и хищная полуулыбка на его лице стала шире.

— Двадцать пять тысяч, — повторил он, смакуя слова, словно развлекался этой игрой. — Не много, не проблема. — Он сделал паузу и не сводя с меня взгляда. — Но ты понимаешь, что за такую сумму я ожидаю… адекватных гарантий.

— Да, — кивнула, все еще не понимая его игры.

— Когда нужны деньги?

— Как можно скорее, — прошептала я, едва выдавливая слова.

Его полуулыбка стала ещё шире, и в ней не было ничего хорошего.

— Завтра устроит? — спросил он, а в глазах горел хищный, издевательский огонь.

— Да…. Я готова подписать все бумаги хоть прямо сейчас, — я не могла поверить, что он все-таки согласился дать мне заем. — Согласна на любые разумные проценты….

Он усмехнулся, и от этого выражения по моей коже пробежали мурашки. Его улыбка была триумфальной, словно он наконец добился именно того, чего хотел.

— Разумные проценты? — повторил он, будто это его позабавило. — Видишь ли, дело не только в процентах… они мне не нужны, Агата. И это будет не заем. Я дам свои деньги, личные.

— Простите… — ситуация стремительно выходила из-под контроля, я не могла понять, что происходит и откуда такая небывалая щедрость.

Кирилл Алексеевич чуть склонил голову набок, продолжая рассматривать меня, как охотник изучает свою добычу. В его глазах по-прежнему горел тот хищный огонь, от которого становилось не по себе. Он наслаждался моей растерянностью, будто это была часть игры, которую он привык выигрывать.

— Я дам тебе деньги, — повторил он медленно, растягивая слова, словно проверяя их на вкус. — Наличностью. Никаких бумаг, никаких процентов, даже возврата не надо. Всё предельно просто. Но взамен…

Он сделал паузу, и я почувствовала, как напряжение в комнате сгустилось, словно воздух стал вязким и давящим. Моё сердце замерло, а ладони вспотели от страха.

— Взамен, — продолжил он, глядя холодно и издевательски, — ты проведёшь со мной ночь. Одну ночь. И твоя проблема будет решена.

Мир передо мной качнулся. В голове звенящей тишиной раздался этот мерзкий приговор, и я на мгновение забыла, как дышать. Холод пробежал по позвоночнику, и всё внутри сжалось в комок, который невозможно было разжать.

— Что? — едва слышно пробормотала я, подумав, что смотрю какой-то фильм или читаю третьесортный роман.

Богданов не отвел взгляда, не дрогнул и даже не моргнул. Его лицо хищника светилось, как будто моё недоверие доставляло ему удовольствие. Он, казалось, наслаждался моим потрясением, впитывал его, как вампир впитывает страх своей жертвы.

— Ты слышала меня, Агата, — произнёс он мягко, и это было ещё хуже, чем если бы он кричал. Его голос был обволакивающим, липким, словно яд, проникающий в каждую клетку моего сознания. — Одна ночь. Это не так уж много за двадцать пять тысяч долларов, правда?

Богданов сидел передо мной в своём кожаном кресле, спокойно попивая кофе, будто обсуждал со мной что-то обыденное. Его взгляд был напряжённым, пронизывающим, ожидающим. Он знал, что загнал меня в угол, знал, что я отчаянно нуждалась в деньгах, и, похоже, наслаждался этой властью надо мной.

— Агата, — повторил он моё имя, и в его голосе была странная смесь мягкости и жесткости, от которой меня передёрнуло. — Я допиваю кофе. Твоё решение?

Мир перед моими глазами казался размытым, будто я смотрела на него сквозь туман, но его слова прозвучали громко и ясно. У меня не было времени. Не было спасительного выхода. Только это предложение, отвратительное, унизительное, но… возможно, единственное, что могло спасти свекровь. Облизала пересохшие губы, стараясь хоть немного выиграть время. Закрыла глаза, досчитала до десяти.

— Вы загнали меня в угол, — услышала свой голос и поразилась, насколько холодно и безразлично он звучал — видимо сработал давным-давно усвоенный навык держать себя в руках. — У меня нет выхода — я согласна. Когда?

Он откинулся на спинку кресла, и его глаза загорелись триумфом, от которого у меня внутри всё скрутилось в узел. Он словно наслаждался моей капитуляцией, моим безысходным согласием, и это зрелище, похоже, доставляло ему истинное удовольствие.

— Вот так лучше, — протянул он с все той же хищной, самодовольной улыбкой. Его тон был пропитан удовлетворением, будто он только что выиграл очередную игру, в которой я была лишь фигурой на его шахматной доске. — Завтра вечером. Восемь часов. Я пришлю машину.

Он произнёс это с таким спокойствием, словно обсуждал какую-то деловую встречу, а не то, как собирается воспользоваться моим отчаянием. Мои пальцы по-прежнему судорожно вцепились в спинку стула, и я с трудом заставила себя кивнуть. А после развернулась и вышла прочь, на едва гнущихся ногах.

3

Я плохо помнила, как добралась до дома, оставив машину прямо перед комбинатом, даже не заботясь о том, что её, возможно, заблокируют или эвакуируют. Ноги будто сами несли меня вперёд, механически поднимая по лестнице, пока я не оказалась перед нашей дверью. Наша маленькая квартира была тесной, слишком тесной для нас троих, но именно в этих стенах я всегда находила уют и безопасность. Только сегодня всё казалось другим, словно знакомые стены сдавливали меня, не давая дышать.

Как я умудрилась заставить себя улыбнуться, когда на пороге меня встретила дочь, я до сих пор не понимаю. Её глаза светились радостью, и в руках она держала нарисованную открытку: корявые цветы в вазе и разноцветное солнце.

Баба Маша встретила меня с готовым ужином, её усталые глаза светились теплотой, и она радостно позвала нас к столу. Они обе были такими счастливыми видеть меня, что я просто не могла показать им, что творилось у меня внутри. Нельзя было разрушать этот мир, в котором они находили радость, даже если сама я была на грани.

Мы сели за стол, и я заставила себя поддерживать разговор, улыбаться, смеяться вместе с ними. Но где-то в глубине души всё было иначе. Там бушевала ледяная метель, свирепый, неумолимый вихрь страха, ненависти к себе и отвращения.

Уложив Аринку в кроватку, я прошла к себе в малюсенькую комнату и села на диван. Слёзы лились сами собой, и я не могла их остановить. Они текли беззвучно, обжигая кожу, пока я лежала там в тишине, одна со своей болью. В голове всё ещё не укладывалось произошедшее. Словно разум отказывался верить в то, что моя жизнь вот так, в одночасье, превратилась в череду грязных сделок и унизительных компромиссов.

Зачем? Зачем Богданову понадобилось так жестоко играть со мной? Да, я знала, что в мире политики и бизнеса мужчины часто забывают, что они всего лишь люди. Ослеплённые властью, деньгами, ощущением вседозволенности, они мнили себя богами, наслаждаясь своим влиянием и силой. Но Богданов… Я зажмурилась сильнее, и очередной поток слёз вырвался наружу. Его хищная улыбка, его слова эхом звучали в голове, снова и снова, как приговор, от которого не сбежать. Я была лишь пешкой в его игре, и он знал, что я не смогу отказаться. Отчаяние, страх и отвращение переплелись между собой, выжигая меня изнутри.

Утром встала поздно. По негласному договору мои девочки давали мне выспаться каждую субботу, тихо готовя на кухне завтрак. Это было нашим маленьким ритуалом, одним из тех, что позволяли нам жить дальше в течении этого кошмарного года.

Я лежала на подушке, мокрой от слез, и не хотела поднимать тяжелой головы. Хотела лежать и ни о чем не думать, но у меня были свои обязательства.

— Агата, — бабушка Маша внезапно взяла меня за руку, когда после обеда я лепила с Ариной. — Можно тебя на минуту?

— Да, — я с любовью посмотрела на свекровь, — что такое бабуль?

— Что с тобой? — серьезно спросила она. — Что происходит?

Я застыла, и на мгновение слова застряли в горле. Я не могла так легко солгать ей, но и правду рассказать не могла. От её прямого взгляда я почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слёзы. Она видела меня насквозь, чувствовала, что что-то не так, и это было больно, потому что она всегда так заботилась обо мне.

— У меня… — я откашлялась, — неприятности на работе. Мне…. Мне придется выйти сегодня в ночную смену… Поставили дежурить….Не хочу уходить от вас, но я весь год отговорки находила, а теперь…. Меня уволить могут, если я откажусь…. — привычка блефовать уверенно не умерла, хоть я и давно не пользовалась этим навыком.

Бабушка Маша внимательно смотрела на меня, её взгляд был полон сомнения, и я могла сказать, что моя ложь не совсем её убедила.

— Ах ты моя девочка… — вздохнула она, а её голос был полон заботы и тревоги. — Ты всегда так много на себя берёшь. Мы справимся, не волнуйся. Главное, чтобы ты была в порядке.

— Спасибо, — и снова голос прозвучал, словно бы не мой, чужой. Спокойный и полный любви. — Пойду собираться.

Я повернулась и медленно пошла в свою маленькую комнату, чувствуя, как ноги подгибаются подо мной. Руки дрожали, когда я открывала шкаф, выдвигала ящики и брала одежду. Все движения были механическими, словно я стала марионеткой, управляемой неведомой силой. В голове стоял густой туман, и я едва соображала, что делаю. Мысли путались, и перед глазами всплывали обрывки воспоминаний: лицо дочери, встревоженные глаза бабушки Маши, а затем — жесткий взгляд Богданова, его хищная полуулыбка и слова, от которых по спине пробегал холод.

Что надеть на такую встречу? Что можно выбрать для чего-то столь унизительного и страшного? Какую одежду наденешь, когда идёшь на сделку с дьяволом? Я понятия не имела. Мои руки на автомате вытаскивали вещи из шкафа и тут же бросали их обратно. Ничто не казалось подходящим, всё выглядело слишком дешёвым или слишком вызывающим, и это только усугубляло моё состояние.

В конце концов, я остановилась на простом платье темно-синего цвета. Оно было скромным, закрытым, и, надеясь, что хоть немного смогу сохранить своё достоинство, я натянула его, чувствуя, как каждая складка ткани царапает мою кожу, напоминая о том, что мне предстоит. Длинные волосы тщательно расчесала, чтоб волосок лежал к волоску и закрутила в тугой, тяжелый узел на затылке.

Я смотрела в зеркало, на бледное лицо и затравленный взгляд моих глаз. Это была я, но совсем другая. Женщина, которую я едва узнавала. Ту, что когда-то была уверенной и сильной, заменило это существо, пытающееся удержаться на плаву в море боли и отчаяния.

У меня не было мужчины вот уже полтора года. Последний раз меня касался тот, кого я любила всем сердцем, кто был основой моей жизни, моим стержнем и моей силой. Его руки и губы, от одного воспоминания о них мое тело начинало гореть огнем боли и желания. Никто и никогда не сможет заменить его. Его любовь была моей крепостью, моим домом, и теперь, когда его не стало, я чувствовала себя сломанной и потерянной. Никто не сможет снова обнять меня так, как он. Никто не сможет снова зажечь во мне ту же искру. И именно поэтому предстоящее испытание казалось ещё более мучительным, ещё более жестоким.

Я знала, что придётся пережить это, позволить чужим рукам коснуться меня, и от одной этой мысли меня выворачивало наизнанку. Павел был единственным, кого я хотела рядом, но его больше не было, и теперь мне приходилось делать выбор, который разрывал мою душу на части.

Когда без пяти восемь завибрировал мой телефон, оповещая о прибытии машины, в животе у меня похолодело. Но внешне я выглядела абсолютно спокойной и даже веселой. Поцеловала дочку и бабушку и вышла на улицу, чувствуя, как холодный, злой ноябрьский дождь сразу окатил меня, пронизывая насквозь. Он хлестал по лицу, будто хотел смыть с меня остатки смелости, которая держала меня на ногах. Ветер бил в лицо, запутываясь в моих волосах, и каждое его прикосновение обжигало меня, напоминая, что впереди меня ждёт ночь, которую я бы предпочла никогда не проживать.

Перед домом стояла чёрная машина с тонированными стёклами, свет фар резал сумерки, и мне показалось, что этот автомобиль олицетворяет саму тьму, которая постепенно затягивала меня. Я сжала руки в кулаки, сделала глубокий вдох, чтобы унять дрожь, и пошла к машине, чувствуя, как каждый шаг отзывается болью в груди.

Ехали мы долго, попав в пробку на выезде из моего района. Водитель начинал нервничать и его настроение передавалось и мне, хотя я сидела с непроницаемым лицом.

Вдруг резко зазвонил телефон, и водитель вздрогнул, словно от удара. Он быстро глянул на экран, потом, выругавшись себе под нос, ответил на вызов.

— Будем через пятнадцать минут, Кирилл Алексеевич, — отрапортовал он с подчеркнутой вежливостью, но в его голосе сквозило раздражение. Сказав это, он тут же сдал назад и, вопреки всем правилам, вырулил на обочину, разогнав машину. Мы летели мимо стоящих в пробке автомобилей, и мне стало не по себе от этой рискованной езды. Но ещё больше беспокойства мне приносило имя, которое он только что произнёс.

Кирилл Алексеевич ждал. И каждый миг приближал меня к неизбежному.

Остановились мы около высотного здания, в котором я узнала одну из самых дорогих гостиниц города, и не смогла сдержать ехидной улыбки — куда еще меня могли привезти. Не домой же!

Водитель вышел и открыл мне двери. Меня тотчас проводили в роскошный просторный холл, где всё дышало деньгами и властью. Высокие потолки, сверкающие люстры и безукоризненно отполированный мраморный пол. Внутреннее убранство поражало своей изысканностью, и это только усиливало чувство моей неуместности. Я была здесь как чужая, как что-то, что не должно было касаться этих стен.

— Кирилл Алексеевич ожидает вас в ресторане, — равнодушно сообщил мне водитель, указывая рукой направление. Его лицо было непроницаемым, и в его глазах не было ни сочувствия, ни интереса, только профессиональное равнодушие.

Я кивнула, не говоря ни слова, и направилась в указанную сторону. Шаги по мраморному полу эхом отдавались в моём сознании, словно предвещая то, что должно было произойти дальше. Я чувствовала, как страх и отвращение снова сжимаются в тугой ком в животе, но шла вперёд, потому что отступать было некуда.

Богданов сидел за столиком у огромного окна, через которое виднелись смутные очертания дождливого ноябрьского города. Однако окно было частично закрыто изысканным интерьером, отсекающим любые любопытные взгляды. Это место, очевидно, было создано, чтобы хранить тайны, и я понимала, что моя — лишь одна из множества, которые здесь обсуждались.

Он сидел в кресле, вальяжно откинувшись, с ногой, закинутой на колено, и выглядел настолько расслабленным и уверенным в себе, что это мгновенно задело меня. В его глазах светилось едва уловимое развлечение, как будто всё это было для него лишь очередной игрой, в которой он был непоколебимым победителем.

Я остановилась на мгновение, чтобы взять себя в руки, ощущая, как моя кожа холодеет от злости и страха, но я не могла позволить себе показаться слабой. С каким-то болезненным осознанием пришла мысль, что для него всё это действительно могло быть обыденностью. Я понятия не имела, сколько раз он использовал свою власть, чтобы загонять других людей в такие ситуации, как моя. Может быть, это было частью его привычного ритуала — наслаждаться своим могуществом и контролем над чужими судьбами.

Он поднял глаза, заметив моё приближение, окинул оценивающим взглядом, и его улыбка чуть расширилась. Этот хищный блеск в его взгляде заставил меня ещё крепче сжать руки в кулаки. Я подошла к столу, стараясь сохранять самообладание, хотя внутри всё тряслось.

— Присаживайся, Агата, — сказал он с той же самодовольной ленивой интонацией, кивая на кресло напротив. — Рад, что ты пришла.

Его слова прозвучали так, будто я была на обычной деловой встрече, но для меня это был самый сложный вечер в моей жизни. Я медленно села, стараясь не выдать дрожь, охватившую всё моё тело, и приготовилась к тому, что должно было последовать.

— Поужинаем? Ты голодна? — спросил он, с лёгкой улыбкой, словно всё происходящее было обычным, непринуждённым ужином между деловыми партнёрами. Его тон был беззаботным, почти дружелюбным, и это только усиливало чувство нереальности, которое окутывало меня.

— Нет, не голодна, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Я не могла есть, не сейчас. Один лишь запах еды вызывал у меня тошноту, а мысли о том, что стоит за этим предложением, делали всё ещё хуже.

— Жаль, — протянул он с тенью разочарования. — Но ты знаешь, хороший ужин всегда располагает к приятной беседе. — Он жестом подозвал официанта, как будто этот вечер не был ничем особенным, а я была просто гостьей в его маленьком мире вседозволенности.

Повинуясь властному жесту, официант налил мне в бокал белого, игристого вина, и я следила за тем, как золотистые пузырьки поднимались к поверхности, чувствуя, как внутри растёт непреодолимое желание сбежать.

— За что мы пьем? — спросил он, поднимая свой бокал, его улыбка была леденящей, как сама ночь за окнами.

— Предлагаю выпить за кармическую справедливость, — ледяным тоном ответила я. Богданов посмотрел на меня долгим взглядом и от души рассмеялся.

— Ну что ж, за карму! — Он сделал глоток вина, всё ещё с искоркой веселья в глазах, и я чувствовала, что стала для него забавной игрушкой, которую он не ожидал увидеть. — Я смотрю вечер перестает быть томным. Агата, ты не перестаешь меня удивлять.

— К чему этот политес, Кирилл Алексеевич? — сквозь зубы процедила я. — Мы заключили сделку, не обязательно вести со мной светский разговор.

Он склонил голову чуть набок, словно бы изучая меня заново, будто не мог поверить в мою смелость.

— Вот как? — медленно произнёс он, и его голос обрёл нотки хищной заинтересованности. — Агата, ты права, конечно. Мы ведь не обязаны притворяться, не так ли? Но, видишь ли, мне всегда нравились женщины с огоньком, — продолжил он, прищурившись. — Это делает вечер… куда более захватывающим. Я люблю знать, что мои гости не безвольно следуют моим указаниям. Ночь длинная, я хочу взять от нее все, моя дорогая.

— Надеюсь, вы не останетесь разочарованным, — прошипела я сквозь зубы.

— Не останусь, — заверил он. — Ты уже оправдываешь ожидания. Надеюсь, милая, ты хорошо выспалась сегодня?

Я стиснула зубы ещё крепче, чтобы сдержать гнев и отвращение, которые кипели во мне. Как бы мне ни хотелось бросить ему в лицо что-то острое и резкое, я знала, что не могла себе этого позволить.

— Спала как младенец, — ответила я с ядовитой вежливостью, стараясь не выдать свою дрожь. — Полна сил для вашего… захватывающего вечера. Кирилл Алексеевич, — облизала губы, — я не стану саботировать договоренность. Вы хотите эту ночь — она ваша. И давайте не будем притворяться.

Кирилл Алексеевич слегка приподнял бровь, и в его глазах мелькнула искорка интереса, словно моя прямота его позабавила. Он поставил бокал на стол и наклонился вперёд, изучая меня с откровенной оценкой, словно я была книгой, которую он читал с особым наслаждением.

— Вот это мне нравится, Агата, — протянул он, и коснулся своей рукой моей руки. В его голосе звучало удовлетворение. — Никаких притворств, никакой игры в ложные приличия. Ты удивляешь меня всё больше.

От его прикосновения я вздрогнула, и холод прошёлся по коже, как разряд тока. Его пальцы были тёплыми, но ощущение от их прикосновения было обжигающим и отталкивающим. Он почти нежно гладил мою ладонь, как будто это была самая естественная вещь в мире, исследуя, изучая её, словно каждый изгиб моей руки был предметом его мрачного интереса. Потом его рука скользнула выше, по обнаженной руке к плечу. Дотронулся до шеи, провел пальцами по линии скул.

Мне хотелось кричать, хотелось оттолкнуть его, но я знала, что не могу. Я с трудом сдерживала слёзы, которые подступали к глазам, и заставляла себя оставаться на месте, не показывая, насколько сильно он раздавил меня. Я была заперта в собственном теле, в ловушке, не имея возможности вырваться или спастись, и это ощущение загоняло меня в бездну ужаса.

— Вот так, — шепнул он, его голос обволакивал меня, как яд. — Мне нравится видеть твоё сопротивление, твою борьбу. Идем — приказал он.

Он встал, делая жест рукой, приглашая меня следовать за ним. Я медленно поднялась, стараясь не выдать дрожь в коленях, и приготовилась идти в ночь, которая, как я знала, станет самой тяжёлой в моей жизни.

4

На лифте мы поднялись на самый верхний этаж, и тишина, наполнившая замкнутое пространство, казалась оглушающей. Богданов стоял рядом со мной, невозмутимый и спокойный, словно то, что происходило, было всего лишь частью его повседневной рутины. Он даже не обернулся, чтобы проверить, иду ли я за ним, не бросил ни единого взгляда.

Просто шагнул вперёд, как будто был уверен, что я подчинюсь без вопросов. Я на мгновение замерла у порога, осознавая, что этот шаг станет последним на пути к тому, что мне придётся пережить. Набрала в лёгкие воздуха, стараясь подавить отчаяние, которое угрожало вырваться наружу, и сделала шаг вперёд, переступая порог номера.

Внутри было роскошно, как и всё в этом здании: мягкий свет, приглушённые оттенки, идеальная, выверенная до мелочей обстановка. Но для меня это место казалось холодной ловушкой, в которую я была загнана. Я остановилась в середине комнаты, чувствуя, как подкашиваются ноги, и услышала, как за мной захлопнулась дверь, отрезав путь к бегству.

Он подошел сзади, встал позади, но не касался, словно рассматривая город, раскинувшийся за панорамным окном из-за моего плеча. Вид действительно был захватывающим и на мгновения я не смогла не восхититься картиной.

— Невероятный вид, — заметил он, словно прочитал мои мысли, и его тёплое дыхание щекотало моё ухо, заставляя невольно вздрогнуть. Его голос звучал мягко, почти интимно, но от этого не менее угрожающе. Я чувствовала, как напряжение медленно растворяет меня изнутри, но пыталась удержать себя, стараясь хоть немного расслабиться.

Его руки сомкнулись на талии, но пока он только обнимал меня, прижимая к себе, давая почувствовать собственное возбуждение. Теперь нас разделяла только ткань одежды, и это было мучительно.

— Ты всегда так напряжена? — спросил он с легкой усмешкой, и я не могла разобрать, то ли в его словах звучал вызов, то ли простое любопытство. Его губы были так близко, что я едва удерживалась от того, чтобы не повернуться к нему лицом, чтобы встретиться взглядом. Но что-то во мне подсказывало, что это было бы ошибкой.

— Я… — слова застряли у меня в горле.

Его тело было так близко, его присутствие полностью поглощало меня, вызывая головокружение. Я чувствовала, как его дыхание снова коснулось моей шеи, и холодок пробежал по позвоночнику. Он чуть приблизился ко мне и задел губами шею. Зажмурилась, чувствуя и страх и…. некое возбуждение. Мое тело, подлое, предательское, начинало подводить меня.

Его губы задержались на моей шее на долю секунды, и я сдержала дрожь, которая пробежала по телу, не желая показать, как сильно это на меня влияло. Он знал, что делает. Словно каждое его движение было тщательно рассчитано, чтобы подчинить меня себе, заставить забыть обо всем, кроме ощущений.

— Твое тело говорит одно, а разум упорно сопротивляется, — заметил он тихо, почти весело.

— Зачем… ты это делаешь? — наконец выдавила я, открывая глаза и встречаясь с его взглядом. В нем была смесь жестокости и чего-то завораживающе-прекрасного, чего-то, что пленило меня, несмотря на все мои попытки убежать от этого притяжения.

— Потому что хочу, — ответил он, ловя мои губы своими. — Хочу насладиться своей сделкой, Агата.

Его поцелуй был неожиданным и захватывающим, обжигающим и безумным, словно огонь, который мгновенно вспыхнул между нами. Я не смогла сдержать себя, даже если бы захотела: мое тело предало меня окончательно, откликаясь на его прикосновение, поглощенное жаром, который он принес с собой.

— Я хочу все, что обещано мне, — ответил он, его взгляд становился все темнее и требовательнее. — И, возможно, еще немного больше.

Тихо скрипнула молния на платье, ткань плавно скользнула к моим ногам. В темноте я скорее ощутила, чем увидела, что Кирилл улыбнулся, заметив мое простое, хлопковое белье. Его пальцы задели тонкую ткань.

— Это возбуждает, — услышала тихий шёпот.

Он чуть надавил мне на плечи, заставляя опуститься на колени перед ним. Я закрыла глаза, понимая, что он хочет. Ткань брюк была натянута невероятно. Преодолевая дрожь, я дотронулась до него, чувствуя как он тяжело задышал. Легко расстегнулась пряжка на ремне, и Кирилл, схватив меня за затылок чуть не силой заставил ласкать себя ртом. Я задыхалась, из глаз катились слезы, но он продолжал двигаться в своем ритме, увлекая в него и меня.

Внезапно он остановился, и одним движением уложил меня на широкую кровать, входя без предупреждения, полностью. Я вскрикнула, но скорее от неожиданности, волей или не волей подстраиваясь под его движения. Он двигался быстро, в своем темпе, не обращая на меня ни малейшего внимания. И все же его возбуждение передавалось и мне. В какой-то момент показалось, что я вот-вот….

Он остановился, резко перевернув меня на живот. Его пальцы скользнули туда, где меня еще никто и никогда не касался. Я вздрогнула и протестующе застонала, пытаясь убрать его руку.

— Лежи смирно, — приказал он, входя в меня одним пальцем. Я вскрикнула и постаралась вырваться уже по-настоящему. Тогда он ударил меня по ягодицам, а второй рукой схватил за шею, прижимая к кровати и продолжая движение пальцами. Движения, приносящие боль и дискомфорт.

— Кирилл, — простонала я от боли, — остановись… прошу….

— Нет, — холодно ответил он, продолжая свои действия уже двумя пальцами.

Я закричала по-настоящему, пытаясь вырваться из железной хватки.

— Лежи смирно или будет больнее, — прохрипел он мне в ухо, не давая пошевелиться и входя уже сам. От острой боли у меня перехватило дыхание, слезы полились из глаз сами по себе.

— Кирилл, хватит! Прошу тебя! — я плакала, не скрывая слез, сжимая в руках белоснежные простыни — свидетелей моего унижения.

Он меня не слышал, продолжая двигаться все сильнее и сильнее. Я металась под ним, но вырваться не могла, только причиняя себе еще большую боль. Наконец он хрипло застонал, я почувствовала, как его тело содрогнулось, входя в меня настолько глубоко, что казалось сейчас просто разорвет на части.

Лишь через несколько мгновений он скатился с меня, освобождая и давая возможность выдохнуть. Боль была такая, что у меня прерывалось дыхание, слезы катились ручьем на одеяло и простыни.

— Вставай, — грубо приказал он, — душ там.

Я соскользнула с кровати на пол, покрытый пушистым ковром. Сжалась в комочек, пытаясь совладать с собственным телом. Это удалось не сразу. Встала сначала на колени, потом, кое-как на ноги, чувствуя, как по бедрам течет то ли кровь, то ли что-то еще.

Пошатываясь прошла в душ и встала под обжигающие струи воды.

Закрыв глаза, позволила себе хотя бы на мгновение представить, что я где-то далеко, что все происходящее — это просто дурной сон, из которого я вот-вот проснусь. Но реальность была слишком осязаемой, чтобы прятаться от нее. Прикусила губу, стараясь заглушить рыдания, которые вырывались наружу, но слёзы, несмотря на воду, все равно катились по щекам.

— Выходи! — услышала жесткий приказ из комнаты. От страха меня затрясло по-настоящему. Больше я не смогу, просто не выдержу. Он убьет меня здесь.

— Я сейчас, — выдавила сквозь стиснутые зубы, но голос мой звучал так тихо, что сомневаюсь, что он услышал.

Понимала, что невозможно скрываться в душе всю ночь, а ноги не держали. И все же я вышла, накинув на себя белый банный халат. Вышла, чувствуя, как холодеют мои руки и ноги. Кирилл сидел на диване, одетый в такой же халат. Мокрые волосы показали, что он тоже только что был в душе. Холодные глаза быстро пробежали по мне: по неровной походке, заплаканным глазам, в кровь искусанным губам.

— Ты выглядишь ужасно, — сказал он с притворной озабоченностью, в голосе сквозил сарказм. — Вот уж не думал, что буду первым…. В некотором смысле. Иди сюда, — приказал тоном, не терпящим возражений.

Я подошла ближе, чувствуя безбрежный ужас перед ним и безбрежную же ненависть.

— Что, Агата, думала деньги достаются так легко? — хмыкнул он. — Ты дорогая шлюха — отрабатывай.

Каждое его слово звучало как пощечина.

— Я делаю все, что ты хочешь, — выдавила, пытаясь сохранить спокойствие в голосе, даже когда внутри все кипело. Слова прозвучали натянуто, безжизненно, как будто это была последняя линия защиты, за которую я держалась.

Кирилл ухмыльнулся, довольный своей победой, и потянулся к моему лицу, нежно проведя пальцем по щеке, как будто утешая меня. Притягивая меня к себе на колени.

— Вот так-то лучше, — произнес он мягко, но в этой мягкости была лишь издевка. — Послушание украшает тебя.

За эту ночь он еще дважды брал меня, правда на этот раз обошлось традиционным сексом. К концу ночи, мне казалось я умерла. Умерла как личность, как человек, полностью подчинившись этому жестокому чудовищу.

Сердцебиение Богданова звучало размеренно и спокойно, в полной противоположности моему собственному сердцу, которое всё ещё билось в неровном, болезненном ритме. Это было странное и неестественное соседство, как будто я оказалась прикована к чудовищу, от которого невозможно ни сбежать, ни защититься. Казалось, что воздух между нами был густым и вязким, пропитанным воспоминаниями о произошедшем.

Я чувствовала себя раздавленной, потерянной, словно умерла не физически, но как человек, как женщина. С каждой минутой, с каждым мгновением в его власти я ощущала, как кусочки моей души уносятся прочь, уничтожаемые его безразличной жестокостью. Закрыла глаза, надеясь, что в этом тревожном сне, который медленно поглощал нас обоих, я смогу хотя бы ненадолго спрятаться от той боли и унижения, которые прожгли меня насквозь.

Он разбудил меня сам. Я почувствовала, как его рука грубо дёрнула меня за плечо, и сразу открыла глаза, ощутив ту же волну страха, которая преследовала меня всю ночь. Его взгляд был холодным и равнодушным, и от этого по моей коже пробежал неприятный холодок. Попыталась справиться с подступающей паникой, собраться с остатками сил и выровнять дыхание, чтобы не показать, как сильно я боюсь.

— Вставай, — приказал он коротко, без малейшего намёка на теплоту или заботу.

Я тут же выскользнула из постели, мысленно коря себя, что позволила так глубоко заснуть. Все тело болело так, словно меня переехало машиной. На груди и бедрах синели яркие пятна.

— Деньги там, — кивнул он на тумбочку, быстро одеваясь.

Я медленно подошла к тумбочке, чувствуя, как боль отдается в каждом движении, как будто синяки пропитали меня изнутри. Деньги казались грязными, обжигающими пальцы, и я едва сдерживалась, чтобы не отбросить их с отвращением. Но знала, что без этих купюр у меня нет ничего.

Кирилл уже застегивал рубашку, совершенно спокойный, будто все это для него было обычной, обыденной процедурой. Его равнодушие разрывало меня на части. Он ни разу не взглянул на меня по-настоящему, его глаза были ледяными, как будто во мне не было ничего живого.

— Ты знаешь правила, — бросил он, надевая пиджак. — Не задерживайся здесь.

Я и не собиралась, одеваясь настолько быстро, насколько это позволяло измученное тело. Еще раз бросила взгляд на купюры и сердце похолодело от ужаса.

— Здесь не все…. — едва слышно выдавила я. — Мы договаривались о 25 тысячах…. -

Он даже не потрудился взглянуть на меня, продолжая быстро и аккуратно одеваться, его лицо оставалось бесстрастным, как каменное изваяние, полным презрения и скрытой ненависти.

— Здесь двадцать, — бросил он ледяным тоном, в котором не было ни капли сожаления. — Двадцать пять ты не стоишь.

Внутри меня всё разорвалось: обида, ненависть к себе, унижение от осознания, что он посчитал меня недостойной даже той грязной сделки, которую мы заключили. Я пыталась собрать силы, но каждый раз боль пронзала меня, как осколок, оставляя только горечь и опустошение. Невероятным усилием воли заставила себя встать на ноги и гордо посмотреть в холодное лицо чудовища.

— Ты жалок, Кирилл, — выплюнула я, каждое слово было пропитано презрением, хлестало по нему, как плеть.

Его взгляд остался таким же безразличным, но я не собиралась оставаться дольше, чтобы увидеть его реакцию. Стараясь не показать, как сильно мне больно, как тяжело удержаться на ногах, развернулась и вышла из номера, не оглядываясь.

Только оказавшись в коридоре, почувствовала, как тяжесть всего произошедшего обрушилась на меня, но продолжала идти, гордо подняв голову и выпрямив спину, несмотря на то, что сердце было разорвано на тысячу кусочков.

5

Середина апреля выдалась на удивление теплой. За окном весело капали тающие под весенним солнцем сосульки, устраивая настоящую музыкальную капель по металлическому карнизу.

— Агата Викторовна, — в мой кабинет заглянула молодая девушка-практикантка, исполняющая обязанности секретаря местного отделения Партии — Григорий Владимирович вас просил вечером задержаться на пол часа, хочет обсудить предстоящий прием граждан.

— Хорошо, Роза, — кивнула я, визируя очередное письмо. А сердце на короткое мгновение сжалось от тревоги — этот прием граждан в рамках партийной работы не сулил мне лично ничего хорошего. Впрочем, работа есть работа, отказываться от нее из-за моих страхов — верх идиотизма.

Вот уже четыре месяца я работала помощником депутата Законодательного Собрания, возглавляя его приемную в округе. Спокойная работа, ставшая для меня спасением.

Весеннее солнце приникало даже сквозь жалюзи, падая на рабочий стол косыми лучами, и я невольно слегка зажмурила глаза, когда один из бликов сверкнул мне прямо в глаза.

Как я пережила прошлогодний ноябрь — не знаю. На одних зубах продержалась. На любви и нежности к тем, кто был рядом со мной. Когда вернулась домой после той страшной ночи — думала умру, не смогу смотреть в глаза ни дочери, ни бабуле Маше. Закрылась в ванной и лежала несколько часов в горячей воде, не чувствуя своего тела — грязного, со следами и метками Кирилла. Я пыталась смыть с себя весь тот ужас, но вода не могла унести с собой ни чувства унижения, ни горькое осознание того, что произошло. Каждый синяк, оставленный его губами и руками тогда казались выжженным клеймом, частью моего разрушенного существа.

Бабуля словно чувствовала, что произошло что-то плохое, что-то разрушительное, стараясь не выпускать меня из поля зрения ни на миг, но при этом не задавая и лишних вопросов. Она то приносила мне чай и кофе в постель, то пекла мои любимые пирожки и шанежки, окружая меня кольцом нежности и заботы.

И как ни странно, именно эта ночь, оказавшаяся самым тёмным и тяжёлым моментом в моей жизни, стала поворотной точкой. Я поняла, что если позволю этому продолжаться, если останусь в роли жертвы, вцеплюсь в свой страх и стыд, то однажды просто сломаюсь. Стану одной из тех сотен женщин, которые хоронят себя заживо, медленно угасая в тени своих травм и воспоминаний.

На работу больше не вернулась, позвонив Ирине Николаевне и попросив ту сначала о недельном отпуске, а после — передав ей свое заявление на увольнение. Денег, данных Кириллом и вырученных за продажу автомобиля, как мне было не больно его продавать, ведь это была машина Паши, хватило на оплату лечения бабушки Марии. А вот реабилитацию нам сделали по квоте, как в Москве, так и последующую в родном городе. Встречи с врачами, поездка в Москву, операция, уход — все это занимало почти все мое время, к тому же Аринка была постоянно со мной. Ее маленькие ручки, обвивающие мою шею дарили покой и нежность, которые вытесняли тьму из сердца. Она, со своей детской наивностью, заставляя меня вновь и вновь находить силы. Мы рисовали, пекли вместе печенье, и каждый её поцелуй, каждый проблеск счастья в её глазах становился моим якорем, удерживающим меня на плаву.

Этот период стал для меня чем-то вроде перерождения. Я потеряла часть себя, но обрела что-то новое. Поняла, что даже в самые страшные и тёмные моменты можно найти свет, можно бороться, если ради этого света есть те, кто нуждается в тебе. Мои дни были наполнены заботой о близких, и именно это помогало мне двигаться вперёд, шаг за шагом, к новой жизни.

Может быть, приложив меня пару раз по голове, жизнь, наконец, решила сменить гнев на милость и подкинула мне почти вакансию мечты — работу помощником, к которой лежала моя душа, однако не в Законодательном собрании, а подальше от интриг и открытой политики, в приемной граждан в округе. Подальше от Кирилла Богданова. Получив работу секретаря, я уже через месяц стала консультантом, а еще через две недели мой начальник поставил меня руководить приемной.

Теперь я взаимодействовала с администрацией района и города, координировала работу с местной Партией, но при этом умудрялась держаться в стороне от больших политических игр. Оставалась незаметной, невидимой для тех, от кого хотела скрыться. Я сознательно выбрала этот путь, избегая суеты и амбиций прежней жизни, чтобы не напороться на прошлое, от которого бежала. Мне нравилось то, чем я занималась. Я помогала людям с их проблемами, слышала благодарные слова от простых граждан, и в этом было что-то по-настоящему ценное, что я раньше упускала из виду.

Кирилл, к счастью, не стремился найти меня или узнать обо мне. Он просто вычеркнул меня из своей жизни раз и навсегда, и это меня вполне устраивало. Я знала, что его равнодушие, его холодное и расчётливое отношение — лучший из возможных исходов после той ужасной ночи. Одна мысль о нем все еще заставляла мое сердце сжиматься от страха и ненависти, и я делала всё возможное, чтобы не напоминать себе о его существовании.

Больше всего я боялась, что проведенная ночь оставит мне неприятный сюрприз. К счастью, и в этот раз удача мне улыбнулась, а результаты пройденных анализов дали отрицательные результаты.

С Ириной общение я поддерживала, однако скорее из благодарности, а не по зову сердца. Впрочем, она и не навязывалась в близкие подруги.

Но перед самым Новым годом Ирина неожиданно предложила встретиться. Я согласилась, думая, что это будет обычная, короткая встреча за чашкой кофе. Но когда мы сели за стол в маленьком кафе, она протянула мне пухлый конверт. Я с удивлением посмотрела на него, чувствуя, как что-то внутри меня сжалось.

— Зачем? — только и смогла выдавить, глядя на неё с недоумением.

Она смотрела на меня своим спокойным, уверенным взглядом, без намёка на теплоту или эмоциональность, но в её глазах всё же было что-то человеческое, что-то, что заставило меня почувствовать лёгкую волну благодарности.

— Ты ушла без выходного пособия, — холодно объяснила она. — Потеряла в премии. Это мой подарок тебе.

— Не надо, — горько усмехнулась я, потягивая горький кофе. Ситуация казалась мне какой-то абсурдной, и я не знала, что с этим делать. К тому же не отпускало странное чувство томительного давления извне. Словно этот конверт снова возвращал меня туда, куда я возвращаться не хотела.

— Надо, — жестко отрезала она, и в её голосе не было места для возражений. — Что, лишними будут? В миллиардерши записалась?

Меня так и подмывало спросить, чья это инициатива на самом деле, но я заставила себя проглотить все свои вопросы. Знала: если Ирина признается, что деньги — это идея Кирилла, я даже не притронусь к ним. Но она не сказала ничего подобного, и я решила поверить, что этот подарок — просто её способ выразить свою поддержку.

И все-таки, Богданов продолжал присутствовать в моей жизни, пусть и весьма опосредствованно. Его политическая карьера стремительно летела вверх и вот уже несколько месяцев назад его назначили руководителем отдела по работе с гражданами от Партии. Таким образом под его зону ответственности теперь входили работа с людьми в рамках партийной работы. Хотела я того или нет — мне приходилось работать с его офисом и его помощниками.

Одну из них я знала еще по прошлым годам — Елена Кузьмина — приятная молодая женщина на пару лет старше меня — хороший юрист и законник, она работала с ним в Законодательном собрании и пересекались сейчас мы редко. А вот вторая — Милена Ростова — отвечающая за работу приемных Партии, начинала становиться настоящей зубной болью. Появившаяся на политической арене года два назад, яркая, красивая, она умело втиралась в доверие руководства, идя вверх по партийной линии. В общем и целом они с Кириллом стоили друг друга полностью, не зря молва приписывала им отношения чуть ближе, чем рабочие.

Однако за её очаровательной улыбкой скрывалось нечто более опасное. Милена отвечала за работу всех приёмных Партии, и её активное вмешательство в дела местных офисов вызывало определённое напряжение. Если раньше она вела себя корректно и дипломатично, то в последнее время её методы становились всё более агрессивными и требовательными. Под её пристальным надзором приёмные начали сталкиваться с неадекватно завышенными планами, требованиями отчетности и формальными придирками к работе. Видимо беспокоило это не только меня, но и моего непосредственного начальника — Кротова Григория Владимировича.

— Агата, — тепло улыбнулся он, когда я зашла в его кабинет. — Проходи.

Судя по виду — расстегнутый пиджак, ослабленный галстук и чашка кофе на столе — не маленькая, порционная, а его любимая — большая — разговор был не формальным.

— Чем порадуешь?

— Как всегда, Григорий Владимирович, ответы на обращения и запросы, все ожидает вашей подписи.

— Господи, научилась бы уже подделывать мою подпись, — проворчал он, забирая толстую папку. — Я все равно разбираться по каждому не могу — ты в этом компетентнее.

Я тихо засмеялась, садясь напротив.

— Кофе себе налей, — снова проворчал начальник. — Можешь и коньячку плеснуть туда.

— Вам тоже? — открывая шкаф позади него спросила я.

— Конечно. Я все-таки твой начальник, — дернул он щекой. — Мне даже побольше можно.

— Итак, — я снова села напротив него, улыбаясь, — судя по всему, разговор будет серьезным, что без коньяка не обойтись. Так?

Григорий Владимирович усмехнулся, провёл рукой по лицу, словно пытаясь стереть усталость, и кивнул, откидываясь на спинку кресла. Его взгляд был тёплым, почти отеческим, и это немного успокаивало, хотя я знала, что разговор действительно будет серьёзным. Он редко звал меня на такие беседы без необходимости, и каждый раз это означало что-то важное.

— Хватит сидеть здесь, — наконец прямо сказал он. — Не твой уровень, Агата. Ты мне нужна в Законодательном собрании.

— А Марина? — удивленно спросила я, чувствуя как быстрее заколотилось сердце.

— Марина перейдет сюда, в приемную. Она не тянет, Агата, и давно просится на более спокойную работу. Она умна, не спорю, вполне компетентна, но в гадюшнике этого мало. Кому как не тебе знать это.

— Поэтому хотите меня туда бросить? — криво ухмыльнулась.

— Ты выскользнешь там, где других загрызут. Агата, тебе здесь тесно, у тебя ум руководителя и администратора, а не того, кто утирает сопли гражданам и строчит запросы. Я не привлекаю тебя к выборной кампании, там есть кому работать, но мне нужен тот, у кого в руках будут все ниточки управления. Мне фактически нужен советник, кто сможет вовремя заметить ошибки и деликатно их скорректировать. Через четыре месяца выборы, я не могу рисковать. Маринка много чего упускает. Да еще и этот прием…. — он покачал головой. — Нарочно не придумаешь….

Я вздохнула, качая головой.

— Что о Миленке и Богданове думаешь?

— Они нашли друг друга, — пробормотала я, опуская глаза.

— Богданов высоко метит, сейчас вперед прет с деликатностью танка. Ему эти приемы граждан нужны, причем по всей области — это ж его пиар.

— Вот именно, его, — проворчала я, — нам они на хер не сдались. Но… политика, такая политика. Отказаться мы не можем. Хорошо хоть не на нашей территории, а в администрации все пройдет. Их головняк.

— Что, Миленка и тебя достала? Маринка от нее уже волком воет.

— На мне где сядешь, там и слезешь, — фыркнула я, потирая глаза и поправляя длинный рыжий хвост. — Вот она и нашла слабое звено. Марине скажите, чтобы все общение с этой дамочкой свела к минимуму и перенаправляла на меня, иначе Милена ее заставит делать то, что мы делать по определению не должны — не наша зона ответственности.

— Вот ровно то, о чем я и говорил. Завтра утром собираем здесь всех на установочное совещание, а ты переходишь в Законодательное собрание.

Я молча кивнула, чувствуя, как трепыхнулось сердце. Мне было и страшно и волнительно вернуться в ту среду, к которой я привыкла, хотя мысль о том, что рано или поздно мне придется пересечься с Кириллом существенно отравила праздник. Впрочем, если постоянно прятаться от своих страхов — ничего хорошего из этого не выйдет.

— Как твоя дочка, душа моя? — улыбнулся моим мыслям Кротов.

— Ох…. Неуправляемый ураганчик на лапках, — не сдержала я гордую улыбку.

Григорий Владимирович с удовольствием усмехнулся в ответ, и в его глазах мелькнуло тепло. Он знал, как много для меня значит моя дочь, и не раз видел, как я буквально светилась, когда рассказывала о ней.

— Вот это правильно, — сказал он, глядя на меня с почти отеческим выражением. — Детство должно быть шумным, иначе как потом вспоминать о нём? Пусть носится, пока есть возможность. Ты у неё замечательная мама, Агата.

— Хотелось бы верить, Григорий Владимирович. Боюсь сейчас я смогу уделять ей меньше времени….

— Ничего, дорогая. Пройдем выборы и поедете отдыхать. Я вас отправлю.

Ровно за это я любила и уважала своего начальника. Не смотря на свой почтенный возраст, он оставался человеком слова. Возглавлявший ранее одно из крупнейших химических предприятий области, он вовремя ушел с должности, уступив место и бразды правления предприятием своему сыну, сам же избрался депутатом. Конечно, он часто поддерживал спорные партийные инициативы, которые лично у меня вызывали брезгливость, однако кому как не мне было знать, что политика — это искусство компромиссов. Каждый из нас, соглашаясь на такую работу шел на сделку с совестью, часто заглушая голос совести голосом разума. Я была не первой и не последней в этой игре.

6

Несколько последующих дней времени на переживания и страхи у меня просто не осталось — передача дел и погружение в работу не давали мне расслабится. Многие коллеги, знавшие меня раньше, встретили мое возвращение спокойно и даже доброжелательно, однако за шесть лет появилось и много новых, незнакомых мне лиц, с которыми только предстояло познакомиться, понять их потенциал, наладить деловые связи. К тому же до пленарной недели оставалось всего несколько дней, поэтому мне приходилось ориентироваться буквально на ходу. Совещания по законодательным инициативам, заседания комиссий, куда входил Кротов, следовали один за другим.

Единственным, что немного облегчало мою нагрузку, было осознание того, что мой начальник, Григорий Кротов, и Кирилл Богданов находились в разных комитетах. Кротов занимался вопросами социальной политики, а Богданов, как я знала, был председателем комитета по промышленности и экономики. Поэтому на этих заседаниях мне удавалось спокойно сосредотачиваться на работе, не опасаясь столкнуться с тем, чьё присутствие до сих пор вызывало у меня внутреннюю дрожь. Но несмотря на это, мысли о Богданове порой проскальзывали в моей голове, словно тени, которые я не могла прогнать. Знала, что пленарная неделя неизбежно сведёт нас вместе в одном месте, и мысль об этом заставляла меня сжиматься от напряжения.

Впрочем, столкновение с Миленой прошло до начала пленарной недели, на нашей утренней планерке со штабом.

Марина сидела напротив меня вся красная от злости и раздражения, держа у уха трубку, в которой раздавался злой и раздраженный голос Милены.

— Марина Григорьевна, — услышала я через громкую связь, — вы обязаны предоставить нам списки граждан, кто будет на приеме и по каким вопросам.

— Заебала, — прочитала я по движущимся губам Марины и кивнула.

— Марин, дайка трубочку мне, — протянула руку.

Марина, покраснев от злости, молча передала мне телефон, крепко сжав его в ладони, как будто хотела передать мне не только устройство, но и все своё раздражение. Я почувствовала её напряжение, видя, как её пальцы дрожали от сдерживаемого гнева. Она закрыла глаза и устало потерла виски, явно стараясь взять себя в руки.

— Милена Владиславовна, добрый день, — сладко пропела я, вкладывая в голос всё обаяние, на которое была способна. На секунду на том конце повисла пауза, как будто мой внезапный переход к разговору заставил Милену замешкаться.

— Агата Викторовна? — в голосе Милены сквозило лёгкое недоумение, смешанное с раздражением. Она явно не ожидала, что я возьму трубку и так уверенно начну беседу.

— Да, — подтвердила я с тем же тоном, словно была предельно вежливой, но за этой вежливостью скрывался намёк на что-то более жёсткое. — И мне очень хотелось бы узнать, по какому праву вы звоните сейчас Марине Григорьевне? Если у вас есть вопросы по организации приёма, вам теперь придётся обсуждать их со мной. Поскольку данный приём имеет приоритетное значение, отвечать за него от нашей стороны буду я. Какие есть вопросы?

Я услышала, как Милена сделала глубокий вдох, явно пытаясь не сорваться. Её голос обрёл более жёсткие нотки, но она старалась сохранить любезность:

— Агата Викторовна, — начала она, подбирая слова, словно выбирала оружие для наступления, — приятно слышать, что вы готовы взять на себя ответственность. Мне нужны от вас списки граждан, уже записавшихся на приме именно к вашему начальнику.

— Насколько меня память не подводит, Милена Владиставовна, запись граждан в рамках этого приема — ваша зона ответственности, не наша. Именно вы, согласно внутренних инструкций, обязаны предоставлять нам данные, причем за пять дней до начала приема, не так ли? Вам пункты инструкций перечислить или сами их откроете и почитаете? — добавила я с той же любезной вежливостью, за которой скрывалась твёрдость. Я знала, что она понимает: у меня есть вся документация наготове, и мои слова не бросаются на ветер.

Милена ненадолго замолчала, словно обдумывая, как можно было бы выкрутиться из этой ситуации. Её голос снова стал ледяным, когда она наконец ответила:

— Благодарю за напоминание, Агата Викторовна, — процедила она сквозь зубы. — Я правильно понимаю, что вы отказываетесь от сотрудничества? Мне Кириллу Алексеевичу так и передать?

Я до хруста сжала зубы

— Милена Владиславовна, я вас умоляю, — проговорила я, вложив в голос каплю притворного усталого добродушия, словно у нас был просто пустяк, а не перепалка на грани скандала. — Если во внутренние партийные документы были внесены изменения, прошу вас, направьте нам эту информацию за подписью вашего начальника.

Я нарочно не произнесла его имя, как будто это был принципиальный отказ дать ему хоть малейшую власть надо мной, даже в разговоре. Я знала, что Милена поймёт этот тонкий намёк. Уголки её рта наверняка дернулись от злости на том конце линии, но она с трудом продолжала держаться:

— Поняла, — её голос звучал, как лезвие ножа, скользящее по стеклу. — Ожидайте письма.

Ещё один щелчок. Связь оборвалась. Я наконец позволила себе выдохнуть, чувствуя, как напряжение слегка отступает. Марина сидела напротив, почти не дыша, словно наблюдала за захватывающей театральной постановкой.

— Ну и стерва, — выдохнула она наконец, вытирая вспотевшие ладони о подлокотники. — Как ты это выдерживаешь?

— Нормативные документы читаю, — ответила я, кладя телефон на стол и наклоняясь поправить туфельку. — Марина, я для кого материалы по партийным приемным отправляла? Инструкции, положения? Ты их хоть открывала?

Марина смутилась и виновато отвела взгляд, нервно перебирая пальцы. Щёки у неё порозовели, и она поспешно пробормотала:

— Открывала, конечно… Но, если честно, не все. Эти документы такие… — она закатила глаза и добавила, — сложные и запутанные, что у меня после трёх страниц начинает болеть голова.

— Марин… — я облизала пересохшие губы, закалывая выбившиеся из прически рыжие пряди, чтобы привести себя в порядок. Я знала, что не могу позволить себе даже в такие моменты выглядеть небрежно. — Наша работа заключается в том, что мы разбираемся с юридическими документами. Ты не можешь не уметь с ними работать, — в моём голосе слышалась усталость, но и непреклонная серьёзность. — Политика — политикой, но юридическую часть с нас никто не снимал. Ты ведь едва не прогнулась и не взяла на нас дополнительную работу, которая не только отнимает время, но и даёт возможность подставить нас.

Марина напряжённо слушала меня, сжав губы, и я продолжила:

— Приём будет масштабный, понимаешь? В нём участвует и районная администрация, и депутаты всех уровней — от Госдумы до городского совета. СМИ нагонят столько, что их, возможно, будет больше, чем самих граждан. Каждое наше действие, каждая ошибка будет на виду. Ты что, решила пойти работать к Богданову? Тебе своей работы мало? Хочешь, ещё подкину? — добавила я с сарказмом, чтобы немного разрядить обстановку, но тон всё равно оставался жёстким.

Марина опустила глаза.

— Значит так, друзья мои, — я постучала пальцами по столу, заставляя всех присутствующих поднять головы и выпрямиться. Мой голос звучал твёрдо, без намёка на сомнение. — Анекдот про батюшку и монашку все знают?* Хорошо. Тогда всем помощникам на округе сегодня же взять все нормативные документы, от 59-ФЗ до партийных положений о порядке работы с обращениями граждан. И никаких отговорок.

Я специально выдержала паузу, чтобы мои слова как следует осели в сознании присутствующих. Марина по-прежнему молча кивала, но я знала, что она поняла.

— У вас есть три дня, — продолжила я, прищурившись. — Три дня, чтобы всё изучить. А потом будет экзамен от меня. Кто провалит — до начала осени сидит без премий. Хватит делать то, что мы не обязаны. Нам нужно работать грамотно и по закону, чтобы ни у кого не было поводов нас подловить.

Я увидела, как Марина вздрогнула при слове "премия", а другие помощники, сидевшие в кабинете, начали переглядываться, явно осознавая всю серьёзность предстоящего экзамена.

— Миленка решает свои задачи и продвигает своего шефа, — продолжила я, придав голосу холодную чёткость. — А у нас есть свой начальник, и его интересы — наша главная цель. Богданов как-нибудь сам справится со своей карьерой, и нас это не касается. Ясно, коллеги?

Собравшиеся, тяжело вздохнув, кивнули головами.

— А если…. Она письмо от Богданова пришлет таки? — спросила Марина.

— Тогда, Мариночка, я станцую тарантеллу на столе, — с лёгкой иронией ответила я, стараясь разрядить обстановку. — Потому что менять правила, принятые по всей России, только из-за нас никто не будет, естественно.

Я нарочно сделала паузу, чтобы все обдумали мои слова, а затем продолжила с той же холодной уверенностью:

— И письмо, если таковое и случится, будет не приказом, а просьбой о помощи. Чуешь разницу? Нет, тогда мы, конечно, поможем, разговоров нет. Только вот…. даже если у Миленки совсем башню снесет, Богданов такое письмо никогда не подпишет. Просить помощи?…. Нет, это не про него.

Сотрудники штаба спрятали довольные улыбки. Так щелкнуть по носу Милену многим давно хотелось.

— Так что, занимаемся своей работой, на прием приезжаем только как приглашенные гости и только жестко в рамках инструкций. Никакой самодеятельности.

7

Однако сама я далеко не была так уверена в своих силах. Чем ближе приближалась пленарная неделя, тем больше в моем животе образовывался густой и твердый комок страха. Первые два дня пленарной недели проходили в относительном спокойствии. Заседания комитетов шли своим чередом, и, несмотря на всю их сложность и нагрузку, я находила в них даже некое спасение. Здесь, среди обсуждений и голосований, я могла сосредоточиться на работе, не думая о том, что угрожает моему хрупкому спокойствию. Мы с Богдановым находились в разных комитетах, и вероятность пересечься случайно в коридорах была невелика. Я словно ловко лавировала в этом пространстве, избегая ненужных встреч и направляя свои мысли только на дело.

Но в среду напряжение достигло пика. Заседание фракции, запланированное на полдень, должно было свести нас вместе — лицом к лицу, нос к носу. Это была неизбежная реальность, от которой я не могла спрятаться. Одна мысль об этом заставляла моё сердце учащённо биться, и я чувствовала, как страх сковывает меня изнутри. Никакие практики самоуспокоения не помогали: воспоминания о той ужасной ночи, о его хищном взгляде и холодных словах, о боли и унижении всплывали в памяти, и я едва могла справиться с нахлынувшей паникой.

Перед самым совещанием собрала бумаги и бросила последний взгляд в зеркало в моем маленьком кабинете. То, что я увидела, внезапно дало мне немного сил. Прошедшие полгода действительно изменили меня. Я больше не выглядела измождённой и измотанной, как тогда, когда только вернулась после всех потрясений. Моё лицо, которое раньше было болезненно худым и осунувшимся, теперь обрело здоровый, естественный румянец и более округлые, мягкие черты. Зелёные глаза, которые так часто блестели лихорадочно и испуганно, теперь сияли по-другому — в них был свет живого интереса и внутренней стойкости, даже если сейчас за этим блеском пряталось возбуждение и скрытая тревога.

Мои волосы снова стали выглядеть ухоженными. Я больше не прятала их в небрежные пучки, как делала в самые тяжёлые дни. Теперь я укладывала их в строгие, но элегантные причёски, которые подчёркивали мою собранность и профессионализм. На этот раз высокийсвободный узел придавал мне деловитый и уверенный вид, даже если внутри бушевал ураган.

Перед началом совещания коридор заполнили помощники депутатов, которые ждали своих руководителей. Пространство оживилось множеством негромких разговоров и звуком тихого смеха, перекрываемого шорохом перелистываемых бумаг и редкими уведомлениями на телефонах. Никто не спешил заходить в зал совещаний первым — перспектива провести несколько часов в напряжённой атмосфере заседания явно никого не радовала. Этот небольшой перерыв перед официальной частью встречи был отличным моментом для того, чтобы обменяться новостями, поделиться инсайдерской информацией или просто немного расслабиться.

Я встала немного в стороне, держа в руках папку с документами и стараясь выглядеть спокойной и сосредоточенной, хотя внутри росло беспокойство. Кругом коллеги весело переговаривались, обсуждая последние сплетни: кто из депутатов готовит неожиданные законопроекты, кого заметили на ужине с влиятельными людьми, какие слухи о грядущих перестановках начали расползаться по кулуарам. В такие моменты я вспоминала, насколько политика бывает не только делом серьёзным, но и миром, где интриги, слухи и мелкие закулисные игры составляли важную часть повседневной жизни.

Многие подходили и ко мне, кто-то выражая радость от новой совместной работы, кто-то обновляя знакомство, а кто-то и просто познакомиться, обменяться контактами. Особенно в этом смысле старались помощники тех депутатов, которые вместе с нами готовились принять участие в большом приеме в городе.

— Агатка, — раздался рядом знакомый голос Елены Кузьминой, и я почувствовала, как по моей спине пробежал холодок. Повернувшись к ней с натянутой улыбкой, я старалась держать себя в руках. Елена всегда была той, кто следил за всеми новостями и слухами, и от её внимания трудно было что-то скрыть. Опытная помощница, работавшая за свою жизнь с разными депутатами, последние лет семь она одна из немногих работала с Богдановым постоянно. Она подошла с привычной грацией, и её глаза светились любопытством и весельем.

— А я-то всё гадала, кто нашей Миленке лещей по ушам надавал, — продолжила она с довольной усмешкой, как будто это была лучшая сплетня недели. — Рада возвращению в наши ряды, дорогая!

— Лена, — я улыбнулась в ответ, но не смогла сдержать тревожного взгляда, которым тут же окинула коридор. Где была Елена, там обычно следовал и её начальник — Кирилл Богданов. Сердце пропустило удар, и я напряжённо выдохнула. — Ты сегодня одна? Без шефа? Где потеряла?

Она сделала ритуальный жест, притворно целуя воздух у моих ушей, как это было принято среди наших коллег, и закатила глаза.

— Позже подойдет, — ответила она с лёгкой досадой. — Комитет по промышленности задерживается. А я вот решила узнать, кто это был столь нагл, что Миленку мордой об стену приложил.

В её голосе звучал неподдельный интерес, и я увидела в её взгляде азарт человека, который не упустит возможности узнать пикантные детали. Внутри меня закипала тревога, но я понимала, что сейчас нельзя показывать слабость. Елена была одной из тех, кто чувствовал малейшие изменения в эмоциях собеседника.

— О, уже успела настучать?

— Ну, она не настолько глупа, чтобы жаловаться шефу, но… ты нажила врага.

— Боже, одним больше, одни меньше….

По сравнению с тем, что было между мной и Кириллом Милена была всего лишь досадным недоразумением.

— Но у меня в стане врага есть друг, — улыбнулась я Елене, — не так ли? Ты же предупредишь в случае чего?

— Конечно, — расплылась та в улыбке. — Милена слишком уж звездиться в последнее время. Даже тошнит уже. Корона, похоже на глаза свалилась….

— Ну, если ваш начальник позволяет…. — пожала я плечами.

— У нее хорошие покровители, Агата, — тихо, почти в самое ухо прошептала мне Елена. — Она не просто так у шефа появилась. К тому же, быстро идет вверх по линии Партии. И там она выше тебя по положению, не забывай.

Я молча кивнула, закусив губу.

— Только вот, Лен, есть нюанс, — произнесла я спокойно, глядя ей прямо в глаза. — В трудовых книжках у нас с ней запись одинаковая. И ей не мешало об этом напомнить. Прости, дорогая, я пошла — идет Григорий Владимирович.

Обменявшись быстрыми улыбками, я отошла от женщины, поспешив навстречу начальнику.

Мы с шефом вместе вошли в большой зал заседания фракции, и в тот момент мне снова стало трудно дышать. Как давно я не была здесь… Больше пяти лет прошло с тех пор, как я в последний раз переступала этот порог. Столько всего изменилось в этом зале, но в то же время он сохранил свою знакомую торжественность. Всё вокруг казалось иным, но основное оставалось прежним: тот же массивный овальный стол, за которым сидели депутаты и их помощники, каждый на своём месте, словно в этой расстановке скрывалась непоколебимая политическая иерархия.

Вдоль стен стояли дополнительные стулья для представителей СМИ и вторых-третьих помощников, которые лишь иногда привлекали внимание к себе, стараясь не мешать главной работе. Я мельком посмотрела на их лица, заметила кого-то из журналистов, ведущих прямые трансляции, и ощутила, как накатывает волна воспоминаний о старых днях.

Но это было не то, что сейчас волновало меня больше всего. Ком в животе стал ещё тяжелее, плотнее, почти удушающе давил на внутренности, когда я заняла своё место по правую руку от Кротова. Поправив бумаги перед собой и стараясь не выдать охватившую меня тревогу, я украдкой оглядывала стол, судорожно отыскивая табличку с именем Богданова. Моё сердце билось с такой силой, что казалось, его стук могли услышать все в зале.

Смотрела и никак не могла увидеть. Ничего не понимая повернула голову вправо и обмерла, на секунду просто перестав дышать. Пустое место рядом со мной, увенчанное табличкой: Богданов Кирилл Алексеевич, казалось, издевательски смотрело на меня, как напоминание о том, что от судьбы не убежать. Моё дыхание сбилось, сердце дико заколотилось в груди, и я на мгновение почувствовала, как всё внутри меня сжалось в болезненный комок страха и беспомощности. Большей подлости от этой жизни ожидать было сложно.

Как во сне, я заметила, как Лена, не теряя своей жизнерадостности, занимает своё место рядом с пустым креслом Богданова. Она подмигнула мне с лёгкой улыбкой, не подозревая, какой ужас сейчас творился у меня внутри.

— Лен, — выдохнула я, наклоняясь чуть ближе к пустому месту, чтобы мой шёпот не был услышан окружающими. — Давно нас так рассадили?

Лена, казалось, удивлённо подняла брови, но её голос остался таким же непринуждённым.

— Да с начала этого созыва, — шепнула она в ответ, делая вид, что её совершенно не беспокоит ни место, ни его соседство. — Твой — председатель комитета по социалке, мой — по промышленности. Теперь все председатели комитетов сидят рядом. Раньше тут Маринка сидела, а теперь ты.

Я с трудом удержалась от стонущего выдоха. Конечно, логично, что теперь моя должность требовала такого размещения. Но знать это и столкнуться с этой реальностью — совсем разные вещи.

Теперь же мне предстояло провести целое заседание, ощущая на себе тяжесть этого близкого соседства. Кирилл мог появиться в любой момент и занять своё место прямо рядом со мной, и это казалось почти непереносимым испытанием. Я сделала глубокий вдох, стараясь успокоить рваное сердцебиение, и, крепче сжав в руках папку с документами, приготовилась к тому, что должно было неизбежно случиться. Оставалось только молиться, чтобы комитет по промышленности затянулся настолько, что Богданов не успел бы на заседание фракции.

Но так мне повезти не могло.

Его появление в зале я почувствовала даже не кожей, а всем своим существом. Я не слышала его шагов, но знала, что он здесь, так же чётко, как если бы его имя было написано передо мной огненными буквами.

Я опустила голову делая вид, что сосредоточенно читаю бумаги. Но руки сжимали папку так сильно, что костяшки побелели. Мой взгляд невольно метнулся в сторону, и я увидела, как Кирилл Богданов уверенно и спокойно приближается к своему месту.

Мир вокруг словно сжался в маленькую, давящую коробку. Его лицо не выражало ни эмоций, ни злости, только холодную, непроницаемую уверенность. Он слегка кивнул кому-то из коллег, а затем, с непоколебимой грацией человека, привыкшего к контролю, сел на стул рядом со мной.

Моё дыхание стало неглубоким и прерывистым, я старалась не выдать охватившую меня панику. Ком в животе стал ещё тяжелее, превращаясь в жгучую, невыносимую боль. Я повернула голову к своему начальнику Кротову, делая вид, что жду его указаний, но даже так я ощущала, как рядом со мной находится Богданов, как он заполняет своим присутствием всё вокруг.

— Григорий Владимирович, — он протянул руку шефу, здороваясь и скользя беглым взглядом по мне. — Рад видеть. Новая помощница?

— Взаимно, — приветливо ответил мой начальник. — Да. Агата Романова, — представил он меня, когда я подняла глаза на Кирилла.

На несколько секунд наши взгляды пересеклись, я почувствовала, что слегка бледнею, но не позволила дрогнуть ни одной мышце на лице.

— Мы знакомы, — спокойно произнёс Кирилл, его голос звучал с хладнокровной уверенностью, словно капля льда упала в натянутую тишину. Его губы изогнулись в едва заметной улыбке, почти насмешливой, но эта улыбка не достигала глаз, остававшихся холодными и изучающими. — Виделись раньше.

Моё сердце снова пропустило удар, но я постаралась сохранить самообладание. Знала, что нельзя показывать ни капли страха или смущения. Он и так наслаждался той властью, которую имел надо мной, тем, что каждый его жест и слово могли выбить меня из колеи.

— Да, — отозвалась я ровным голосом, коротко кивнув, и сразу перевела взгляд на свои бумаги, как будто этот обмен любезностями не значил ничего. Я понимала, что в этой игре важна каждая деталь: нельзя давать ему повод чувствовать себя победителем.

Кирилл сел на своё место рядом, как будто я больше не существовала в его поле зрения, тут же переключившись на разговор с кем-то из коллег напротив. Он с лёгкостью ушёл в обсуждение рабочих вопросов, словно наше мимолётное столкновение взглядов было для него не более чем мелкой формальностью.

Я украдкой перевела дыхание — самое страшное осталось позади. Мы увидели друг друга, теперь каждому из нас оставалось только старательно игнорировать присутствие другого. Судя по Кириллу, он справлялся с этим на отлично.

Я заставила себя сосредоточиться на документах передо мной, пытаясь унять дрожь в руках. Не показывать слабости, не выдавать эмоций — повторяла эту мантру в голове, чтобы сохранить самообладание. Стол, бумаги, голос Кротова, обсуждающего повестку заседания… Я намеренно погружалась в детали, чтобы отвлечься от близости Кирилла, от тягостного воспоминания о той ночи, от запаха дорогого, тяжелого парфюма, который я хорошо знала и помнила.

Хоть нас и разделяло небольшое пространство, но стол был не настолько большим, чтобы оно было значительным. Иногда, поворачиваясь к начальнику и подавая ему нужные документы, на долю секунды я чувствовала тепло от локтя неудобного соседа. Поэтому строго контролировала каждое свое движение, стараясь не дай бог ненароком не коснуться Богданова. Тот, в отличие от меня, не утруждал себя подобными сложностями. Он сидел так, как ему удобно, занимая пространство и держа себя с той же властной уверенностью, как всегда. Его поза излучала расслабленное высокомерие, будто всё в этом зале было под его контролем, включая меня. Он лениво откинулся на спинку кресла, положив руку на стол, и его равнодушие только усиливало моё внутреннее напряжение.

Несколько раз за заседание он оборачивался назад, где сидела Милена и еще одна женщина, которую я не знала: светловолосая, молодая, лет 30–32, с пепельно-светлыми волосами, большими серыми глазами и умным лицом хищницы. По сравнению с ней Милена казалась мелкой шавкой рядом с волчицей, и я поймала себя на мысли, что от незнакомки исходит какая-то подавляющая энергия.

Эта женщина с холодной сосредоточенностью фиксировала всё, что происходило вокруг. Несколько раз её взгляд остановился на мне, пристальный и оценивающий, будто она пыталась что-то во мне разгадать. Я ощутила, как внутреннее напряжение подскочило ещё выше. Не понимая, чем привлекла её внимание, я инстинктивно выпрямилась, стараясь не выдать охватившую меня тревогу. Этот оценивающий взгляд оставил неприятное ощущение на коже, словно меня просканировали, разобрали по частям и сложили обратно, оставив осадок беспокойства.

Делая пометки на полях документов, я механически отмечала поведение идругих депутатов, выявляя нити взаимодействия вокруг них. Кто с кем обменивается репликами, кто кому какие вопросы задает, кто поддерживает или не поддерживает другого. Внезапно моя ручка перестала писать. Просто перестала, как бы я не старалась ее встряхнуть. Запасная, как обычно лежала в сумке, но, чтобы ее достать, нужно было повернуться лицом к Кириллу.

Я знала, что он находится в непосредственной близости, и эта простая необходимость повернуться к нему казалась непреодолимым барьером. Казалось бы, что в этом страшного? Обычное движение, секундное неудобство… Но для меня это означало встретиться с его взглядом, почувствовать это холодное, уверенное присутствие, которое давило на меня.

На секунду замерла, собираясь с мыслями и…. Передо мной появилось дорогое перо с золотым ободком, которое принадлежало Кириллу. Его рука лежала на столе, спокойно и уверенно, и пальцы, держащие перо, казались совершенно неподвижными, словно эта помощь была для него чем-то обыденным.

Я медленно подняла глаза, и наш взгляд встретился. В его серых глазах сверкнул едва заметный отблеск чего-то, что я не могла сразу распознать. То ли это была игра, то ли демонстрация власти — того, как легко он может вторгаться в мою зону комфорта, разрушать мои попытки держать себя в руках. Он чуть наклонил голову, его губы едва заметно приподнялись в вежливой, но холодной полуулыбке.

— Возьми, — сказал он спокойно, но в его голосе звучало что-то большее, чем просто вежливость. От этого тона по коже пробежал неприятный холодок, и моё сердце заколотилось быстрее.

— Спасибо, — отреагировала быстро, не желая ни на секунду привлекать лишнего внимания. Голос звучал ровно и отстраненно. Просто два человека, оказавшиеся рядом.

Кирилл, казалось, был доволен этой игрой. Его глаза задержались на мне ещё на мгновение, в которых все ещё блестел тот же непонятный, напряжённый отблеск. Он чуть откинулся назад, всё так же расслабленно и уверенно, словно момент и правда не имел никакого значения.

Взгляд загадочной женщины снова остановился на мне. Мысленно, я сделала пометку узнать кто она такая. Не тянула она на помощника — уровень иной. Гораздо, гораздо выше. Её манера держаться, уверенность и тот уровень контроля, который она излучала, не оставляли сомнений — она находилась гораздо выше в иерархии власти. Такие люди обычно предпочитают оставаться в тени, дергая за ниточки из-за кулис: политтехнологи, стратеги, опытные консультанты, привыкшие управлять процессами из-за сцены.

Я чуть повернула голову, будто бы случайно оглядываясь, и наши взгляды снова встретились. В её серых глазах мелькнул отблеск интереса, а может, и азарта, как у хищника, который с удовольствием наблюдает за своей добычей, предвкушая исход охоты. Она едва заметно приподняла уголки губ в чем-то, что напоминало улыбку, но эта улыбка не имела ничего общего с теплом. Это была чистая игра, изысканная демонстрация превосходства.

Заседание подходило к концу, когда один эпизод заставил многих из нас напрячься.

Кротов докладывал по одному из законопроектов, проходному, ничего не значащему, просто исправляющему недочеты закона об образовании, когда был прерван грубым, почти оскорбительным замечанием председателя парламента Суханова.

— Да что вы там мусолите, Григорий Владимирович? — почти выплюнул Суханов, сверля шефа тяжёлым взглядом. — Уже двадцать раз этот закон пытались переделать, а в итоге ничего, кроме пустых слов, не выходит. Может, хватит отнимать у нас время и займёмся действительно важными вещами?

Зал замер. Подобные выходки председателя были редкостью, и многие были ошеломлены его резкостью. Я почувствовала, как напрягся мой начальник, его лицо на мгновение побледнело, но он быстро взял себя в руки, скрыв вспыхнувшее раздражение. У Кротова был стойкий характер, и он умел справляться с такими ситуациями, но эта атака всё равно выбила его из колеи.

Я же не могла отвести глаз от происходящего, стараясь сохранять спокойствие. Суханов никогда не делал ничего без причины, и его выходка могла быть частью чего-то большего, чем просто выражение недовольства. Взгляды вокруг меня скользили с Кротова на председателя, а затем снова возвращались к моему шефу, ожидая его реакции.

— С вашего позволения, Владимир Андреевич, — спокойно ответил Кротов, хотя я уловила лёгкие нотки раздражения в его голосе, — мы не можем игнорировать необходимость устранения правовых недочётов, особенно если они касаются системы образования.

Он выдержал паузу, и я видела, как мускулы напряглись у него на шее. Ситуация накалялась, и в зале становилось всё тише. Казалось, что само здание задержало дыхание, ожидая, что будет дальше.

— Ну так давайте примем уже решение и пойдем обедать, — Суханов снабдил свою реплику лучезарной улыбкой.

— Куда-то торопитесь, Владимир Андреевич? — раздался ленивый голос справа.

Все взгляды мгновенно сосредоточились на Кирилле, который, откинувшись на спинку кресла, смотрел на председателя с лёгкой усмешкой. Его ленивый тон был обманчиво расслабленным, но в глазах блеснуло нечто холодное и острое, заставив многих невольно насторожиться.

— Если есть дела поважнее, чем закон об образовании, — продолжил Кирилл с тем же расслабленным высокомерием, — мы, конечно, все с интересом готовы послушать, какие именно. Думаю, представителям СМИ тоже об этом будет интересно узнать.

Суханов сжал челюсти, и по тому, как дернулась его скула, можно было догадаться, что его задел этот выпад. Они обменялись жёсткими взглядами, и напряжение, казалось, только усилилось. Суханов явно не ожидал, что его прервут, и тем более не ожидал сарказма от Богданова.

Я откинулась назад и сложила руки на груди, чуть прищурив глаза. Вот это новости! Похоже мне придется задать шефу несколько малоприятных вопросов.

Суханов снова лучезарно улыбнулся и кивнул головой.

— Согласен, Кирилл Алексеевич, что может быть важнее образования и зачитки изменений в пунктах, относящихся к общим положениям. Продолжим?

Сука улыбающаяся!

Кротов глянул на Кирилла, и в его глазах мелькнуло что-то вроде благодарности за поддержку, хотя его лицо оставалось сосредоточенным. Он сделал глубокий вдох и вернулся к своему докладу, стараясь не показывать, насколько его задело вмешательство Суханова.

Я бросила быстрый взгляд в сторону Богданова.

Кирилл сидел так же непринуждённо и расслабленно, словно происходящее его развлекало. Его взгляд был направлен на Суханова, но в уголках губ играла та же неизменная полуулыбка, как у человека, который прекрасно осознаёт, что держит ситуацию под контролем. Он лениво барабанил пальцами по столу, как будто вся эта словесная дуэль не имела для него особого значения, но в его поведении была ощутимая энергия — энергия хищника, готового нанести удар в нужный момент.

Когда мои глаза встретились с его взглядом, я ощутила, как по спине пробежал холодок. Он выглядел абсолютно спокойным, уверенным, и это, пожалуй, было ещё страшнее. Заметил мой взгляд и едва заметно приподнял бровь, покачав головой, словно давая понять, что больше никто не осмелиться прерывать доклад моего начальника.

Заседание быстро подошло к концу, но за несколько минут до окончания, я положила перо Кирилла на его бумаги, возвращая данное в долг и понимая, что задолжали мы ему как земля колхозу. Не нравилось мне это, однако факт уже свершился, нужно было просто принять это как данность.

Кирилл молча забрал ручку, убирая во внутренний карман пиджака, быстро поднялся с места и одним из первых покинул зал. Следом за ним ушла и светловолосая незнакомка, сопровождающая его как тень. Милена тоже надолго не осталась, бросив на меня враждебный взгляд. А вот Елена, напротив, под задержалась, ловя мой взгляд. Но мне сейчас гораздо важнее было переговорить с Кротовым.

— Позже, Лен, — прошептала я ей на ходу, — вечером зайду к тебе на кофе.

Она мотнула головой отпуская меня с богом.

Мы с шефом вышли в широкий коридор и молча зашагали к лифтам.

— Что это было, Григорий Владимирович? — прямо спросила я, чуть прищурив глаза.

— То, что Суханов точно определился, кто ему друг, а кто — враг, — сухо ответил шеф, потирая наморщенный лоб.

— А меня вы, я так понимаю, просветить на этот счет позабыли, да? — холодно спросила я, нажимая кнопку вызова.

— Агата…. Я не думал, что дойдет до прямого столкновения.

— Класс! А теперь мы еще и Богданову должны!

— Узнай у помощников, что он хочет за поддержку, — устало распорядился шеф.

— Григорий Владимирович, — я сцепила зубы, — я всю неделю чищу морду одной из его помощниц, а вы сейчас просите меня дать заднюю!

Григорий Владимирович остановился и тяжело вздохнул, его взгляд потемнел от усталости и раздражения. Он казался старше, чем обычно, и на его лице проступили глубокие морщины, которые обычно скрывались за его добродушной, но твёрдой внешностью.

— Агата, я понимаю, — сказал он, прижав пальцами переносицу. — Но политика — это не чёрно-белая игра. Ты думаешь, что я хочу быть в долгу у такого человека, как Богданов? Да я терпеть не могу этого высокомерного типа. Но иногда приходится прогибаться, чтобы удержаться на плаву. Особенно когда Суханов откровенно даёт понять, что больше нас не поддерживает.

— Сука! — не выдержала я. — Ладно. Я все узнаю. Насколько я понимаю, Богданов претендует на пост председателя? Зачем тогда Суханову так открыто цеплять нас и отдавать наш голос Богданову. Не сходится.

— С того, что Кирилл — производственник, я — тоже. Как бы мы лично друг ко другу не относились, мы друг друга понимаем. Мой голос при любых раскладах был бы отдан Богданову. На моем примере, Суханов дает понять всем, что видит нас всех насквозь.

Мы вошли в лифт и поехали вниз на подземный паркинг.

— Этот прием, — я мысленно прогнала всю имеющуюся информацию, — он не просто так. Его курирует Богданов, участники…. Хм… местные депутаты и все как на подбор с промышленных предприятий. Он нужен нам всем, так?

Шеф только молча кивнул, заставив меня скрипнуть зубами.

— Господи, Григорий Владимирович! Есть еще что-то, что мне нужно знать? Я едва не…. Саботировала эту работу! Как я могу защищать ваши интересы, если не понимаю политического расклада? Максим тоже не спешит меня просветить!

— Максим отвечает за округ….

— А я — за Законодательное собрание! А вы бросаете меня в бой с завязанными глазами! Здесь ведь у нас тоже свое поле боя, мы заключаем союзы, укрепляем нужные связи между помощниками, узнаем новости, собираем слухи. Маринка знала?

— Нет. Она выполняла чисто техническую работу.

— И как вы еще депутат с таким подходом? — огрызнулась я.

Мы вышли на парковку и подошли к машине Кротова.

Кротов остановился, выдохнул и на мгновение прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями. Его лицо выглядело усталым, но я заметила, что мой гневный всплеск заставил его задуматься.

— Агата, ты права, — наконец признал он, глядя на меня с чуть усталым, но твёрдым выражением лица. — Я привык решать всё сам, держать многие вещи при себе, но это не оправдание. Особенно теперь, когда всё становится всё более сложным и запутанным. Ты заслуживаешь полной картины, и я понимаю, что моя скрытность только вредит.

— Хорошо, — кивнула я. — Нам повезло — я хорошо знаю Лену, основного помощника Богданова. У нас вполне дружеские отношения. Миленке придется слегка уступить, но это уже мои проблемы, не ваши. Меня беспокоит третья его дамочка. Заметили?

— Светловолосая?

— Да. Занятная особа. Знаете, кто она?

— Нет, — подумав, покачал головой Кротов. — Могу только предположить, что его политтехнолог, как наш Максим.

— Похоже на то, — согласилась я. — Взгляд, что нож. Узнаю, кто она.

Кротов кивнул, в его взгляде мелькнула благодарность, хотя усталость никуда не делась.

— Спасибо, Агата, — сказал он, его голос звучал чуть теплее. Он сел в машину. — Вечером закреплю за тобой машину, хватит тебе на общественном транспорте на работу ездить.

— А вот это кстати, — я даже не стала скрывать, что рада его предложению. И глядя вслед отъезжающей машине со смешенным чувством гнева и тепла. Чуть постояла на месте, покачиваясь на ногах, и развернувшись на каблуках, отправилась обратно в свой гадюшник, разгребать скопившиеся проблемы.

8

Вернувшись к себе тяжело опустилась в удобное кресло и уронила голову на руки, сложенные на столе. Чувствовала, как горят уши и щеки от того количества эмоций, которые пережила за несколько часов, чувствовала усталость и легкую сонливость, которую никак не могла сейчас позволить себе. Налила кофе в маленький стаканчик и выпила залпом, заставляя голову снова начать работать.

Встреча произошла, пусть не так, как я надеялась. Закрывая глаза, я снова и снова чувствовала боль и ужас, которые Кирилл поселил во мне. То, что произошло между нами никакому анализу не поддавалось.

Если честно, мне жутко хотелось увидеть его боль и унижение, такие же, через которые он провел меня. Однако разум приказывал успокоиться и просто жить дальше, не погружаясь в прошлый кошмар. Теперь мне предстояло взаимодействовать с ним, работать бок о бок, обсуждать проекты и стратегические планы, находить компромиссы ради общего успеха. Временные союзники — насколько же иронично это звучало. Судьба играла со мной, вынуждая терпеть это соседство, это незримое присутствие человека, который однажды отнял у меня веру в себя. Я вцепилась в края стола, как будто это было единственное, что удерживало меня на плаву в этом океане сложных, многослойных эмоций.

Позвонила домой, узнала все ли в порядке у бабушки и Аринки. Мне вдруг позарез захотелось услышать их голоса, смех, их слова любви. Они казались сейчас единственным настоящим чувством, владеющим мной.

— Бабуль, — закончив болтать с дочкой, обратилась я к свекрови, — возможно сегодня задержусь на работе, ложитесь спать без меня, девочки мои.

— Хорошо, радость моя, — проворковала бабушка Мария, — не переживай. Мы без тебя справимся.

— Спасибо, бабуль, — мне не хватало слов, чтобы высказать им свою любовь и нежность. Хотелось бросить все и умчаться к ним, в наш маленький мир счастья и уюта. Ощутить крепкие объятия маленьких ручек Аринки и сухонькие ладони бабушки на моих волосах, осторожно распутывающих сложную прическу, а после расчесывающих длинные чуть волнистые пряди. Хотелось обнять их обеих, прижать к себе и не отпускать долго-долго.

Положив трубку тяжело вздохнула, глядя за окно, где день медленно уступал место весенним сумеркам. Потянулась за телефон, но звонок опередил меня на несколько секунд.

— Лен, — кто бы сомневался, что принимать капитуляцию будут уже сегодня, — планировала тебе звонить, ты меня опередила.

— Какие планы на вечер, моя дорогая? — обманчиво ласково спросила трубка.

— Ну, видимо составлять компанию тебе за вечерним кофе, — обреченно ответила я, чуть улыбнувшись. — Слушай, Лен, мы с тобой так печень посадим, ты в курсе?

В трубке раздался тихий смех, и я почти могла представить, как Лена хитро приподнимает одну бровь, даже не видя её лица. Она всегда была такой: одновременно строгой и ироничной, мастерски балансировала между дружбой и рабочими манипуляциями. С ней нужно было держать ухо востро, но я всё равно не могла не испытывать к ней симпатию.

— Да ладно тебе, — весело ответила она, но в её голосе проскользнула нотка усталости. — Без кофе и коньяка мы вообще не доживём до конца этих пленарных баталий. У меня тут новости есть. Прилетай, как сможешь.

— Сразу, как только твое чудовище отчалит и заберет своих горгон. Ты кофе свой знаменитый еще варить не разучилась? Или теперь тебе не по чину?

Она снова засмеялась.

— Чудовище мое чем тебе не угодило? Он был сегодня даже мил с тобой. Он эту ручку кому попало в руки не дает. На моем веку ты первая такой чести удостоилась.

Ну да, мил — мне хотелось заржать в голос. Лучше бы он меня гордо игнорировал раз и навсегда.

— Ладно, — продолжила Елена, — можешь приходить, уехал Кирилл Алексеевич уже на комбинат. И сегодня больше не вернется. А кофе — с меня. Разговор есть.

— Хорошо, иду, — тянуть кота за яйца смысла не было — Лена уже получила инструкции, сейчас будет доносить их до меня. Хочу я того или нет, мне придется капитулировать в этой ситуации.

Мы прошли в кабинет Богданова — большой и просторный, чем-то неуловимо напоминающий его кабинет на комбинате. Но там была своя живая атмосфера — пусть суровая, но всё же наполненная энергетикой и следами работы, которой он жил. Здесь же ощущался отпечаток административного духа, стерильного и ледяного, как будто все эмоции и импульсы, которыми Богданов мог быть известен, остались за пределами этих стен. Даже воздух казался пропитанным дисциплиной и властью, обрамляя его образ человека, привыкшего держать всё под контролем.

— Лен, — я села напротив за стол переговоров, терпеливо дождавшись, пока девочка-секретарь принесет нам кофе и порционные пирожные — особая фишка их приемной. — Уверена, что здесь говорить будем? Может лучше в кафе?

Лена понятливо улыбнулась, отпивая кофе.

— Наши все проверили — прослушки нет. Суханов пытался руки сюда протянуть, но мы ему по граблям надавали.

— Молодцы, — похвалила я, пробегая глазами по пустому креслу хозяина, на котором небрежно висел снятый пиджак. Эта деталь внезапно мощно ударила ненужными воспоминаниями. От их яркости у меня голову прострелило острой болью. Я поспешно отвела глаза и посмотрела на коллегу.

Елена внимательно наблюдала за мной.

— Агата, Кирилл Алексеевич велел передать, что войны не потерпит. Миленке, кстати, сильно досталось за самодеятельность, если это тебя утешит.

— Сама на себя донесла?

— Нет. Я рассказала. И про причину конфликта — тоже. Прием нужен нам всем, ты ведь это понимаешь? Чем глаже он пройдет, тем красивее картинка будет.

— Войны не будет, Лена, — я потерла пальцами виски. — Мы окажем содействие. Полное. Но скажи мне: это просьба или приказ?

— Это скореепредложение, — произнесла она мягко, но твёрдо. — Кирилл Алексеевич знает, что нельзя строить мосты на выжженной земле. Он понимает, что работать с тобой против твоей воли — плохая стратегия. Поэтому он предпочитает, чтобы это выглядело как партнёрство. На большее рассчитывать с твой стороны — глупо. Агата, он вмешался в конфликт, это уже говорит о многом.

— Спустился с пьедестала до уровня помощника? — не удержалась от ядовитого укола.

— Ты — полномочный представитель своего начальника. Он это понял. Таких как ты — не много. Даже я — нет.

— А кто в вашей команде — да? Светловолосая дамочка?

Елена откинулась в кресле и рассмеялась.

— В точку, Агата. Это Илона Волкова. Слышала о ней?

— Увы, — пожала я плечами. — Последние пять лет, ты знаешь, я выпала из повестки.

— Лучшая из лучших. Сука первостепенная, но гроссмейстер в политтехнологиях. Работает с Богдановым уже вторую кампанию. Первая была блестящей, хотя Илона сама переживала тогда не лучшие времена — всплыл какой-то смачный скандал. Но после…. она мастер!

Я вздохнула, стиснув пальцы на ручке чашки. Слова Елены только усилили ощущение, что передо мной стоит невидимая, но ощутимая сила, с которой нельзя обращаться легкомысленно.

— Значит, она теперь дергает за ниточки? — спросила я, прищурив глаза.

Елена кивнула, её улыбка стала более серьёзной.

— Она делает это тонко и со вкусом. Кирилл Алексеевич доверяет ей, что само по себе многого стоит. И кстати, она — единственная, кто может послать его на хер и ничего ей за это не будет. Но, несмотря на её мастерство, в нашей игре нет незаменимых. Илона знает это, как никто другой, и потому работает с абсолютной отдачей. Проблема в том, что, если она заметила тебя, это может означать, что у неё есть планы, в которых ты или угроза, или выгодная фигура.

— А она заметила?

— Она наводила сегодня справки. Сразу после заседания.

Я похолодела. Объяснение такому вниманию могло быть только одно — она знала, что произошло между мной и Кириллом и сейчас судорожно пытается понять, сыграю ли я против них или нет. Ах ты, выродок! Мало того, что ты со мной сделал, так ты еще и растрепал об этом! Моя ярость клокотала внутри как раскаленная лава.

Внешне я оставалась абсолютно спокойной.

— Интересно….

— Ничуть. Мой шеф… вел себя странно. Словно играл на публику. Мало кто мог это заметить, но я его давно знаю. А Илонка такие вещи носом чует. Вы знакомы с шефом?

— Немного. Я год работала на комбинате, пересеклись пару раз.

Она не стала развивать эту тему, просто кивнув. Помолчала, а потом достала из шкафа шефа маленькую коробочку и поставила передо мной.

— А малознакомым женщинам такие подарки делают? — тихо спросила она. — Велел передать и сказать, что отказа не примет.

Кровь бросилась мне в лицо, я с трудом сдержала рвущиеся наружу матерные слова.

— Открой, хотя бы, — предложила Елена.

Мне не то что касаться, смотреть на коробочку неприятно было. Одним движением я открыла футляр и тихо выматерилась. На бархатной подложке лежала тонкая изящная ручка, на золотой клипсе которой красовался черный опал. Мои пальцы непроизвольно сжались, а в груди всё сжалось от гремучей смеси злости и унижения. Эта ручка, столь изысканная и личная, была не просто дорогим канцелярским предметом — она несла в себе подтекст, скрытую игру, в которую Кирилл вовлекал меня, даже не удосужившись спросить, хочу ли я быть её частью. Черный опал на клипсе сверкал таинственными переливами, словно напоминание о его тёмной власти надо мной, и этот подарок казался мне ещё одной меткой, ещё одним способом утверждать своё присутствие в моей жизни.

— Ну и сволочь, — пробормотала я, не скрывая своей ярости. Елена слегка поджала губы, наблюдая за моей реакцией. Её лицо всё ещё оставалось серьёзным, но в глазах мелькнула тень любопытства.

— Неплохой аксессуар, — заметила она, но её голос был осторожным. — Кирилл Алексеевич явно не поскупился.

— Я не возьму, Лен.

— Агата, — невозмутимо повторила она, — войны он не потерпит. Это…. Извинения.

Мне хотелось ударить об стол этой ручкой так, чтобы она разломилась на множество частей.

— Извинения? — глухо повторила я.

— За поведение Милены Владиславовны, — уточнила Лена.

— Достаточно просто слов. Извинения приняты, подарок — нет. Согласно закону о противодействии коррупции. Напомни ему положения, хорошо?

— Агата… — Лена покачала головой.

— Разговор окончен, — льдинкой обронила я. — можешь выбросить в помойку, если хочешь.

— Ладно, — примирительно подняла она руки. — Согласна, перегнул он палку с этим. Не умеет нормально говорить — как ты там высказалась: не по чину.

Мы обе молчали, чувствуя тяжелое, мрачное напряжение.

— Завтра дам распоряжения помогать Милене с приемом, — более дружелюбно заметила я, не желая конфликтовать с давней приятельницей.

— Спасибо, — задумчиво отозвалась она. — Прости идиота за то, что не умеет нормально общаться. Мы все уже к этому привыкли….

Интересно, привыкла бы ты к такому, Лен, если бы тебя насиловали на протяжении ночи? Простила бы? За ручку….Я закрыла глаза, оставляя свою ярость при себе.

9

Медленно, но верно жизнь входила в привычную колею. После первой встречи и того накала эмоций, которые я испытала, Богданов больше не пытался контактировать со мной, даже посредством своих помощников. На пленарном заседании Законодательного собрания он на долю секунды скользнул по мне взглядом, когда я принесла документы начальнику, но даже не задержал взгляд, чего все-таки побаивалась, помятую о том, что подарок его так и остался при нем.

Впрочем, я вполне могла предположить, что Лена, с её характерным умением обходить острые углы, скорее всего, просто спрятала подарок и сообщила своему шефу, что всё передала. Она всегда была той, кто умел сглаживать неприятности, чтобы они не выходили за рамки управляемого конфликта, и мне казалось вполне вероятным, что именно так она и поступила.

После пленарной недели, как всегда наступило затишье, которое, в нашем случае было прервано подготовкой к большому приему. Как я и обещала, команда Кротова подключилась к работе по организации этого приема. Впрочем, и Милену удалось присмирить на время, и общалась с нами она коротко и исключительно по делу.

Чем ближе был день приема, тем больше нервничала Марина, ответственная за него с нашей стороны.

— Марин, хватит мандражировать, — одернула я ее, когда она приехала ко мне, обсудить тех, кто записался на прием к нам.

— Агата, ты ведь приедешь с Григорием Владимировичем? — уточнила она, рассказывая мне про каждого заявителя.

— Ну… особого смысла не вижу, но видимо придется. Ты что, первый раз, что ли?

— По партийной линии — да. Обычно мы просто приезжали в администрацию, встречались с людьми и уезжали…

— Ну, примерно тоже самое и будет. Приедем, посидим на круглом столе, подремлем, встретимся с людьми и уедем. Развлекать общество будет Милена и Богданов. Мы — массовка. Ну, шеф еще интервью даст — Макс договорился. На этом все закончится.

— А если губер приедет? Ходят такие слухи….

— Ну, значит нам не повезло — мероприятие затянется. Но я бы на это не рассчитывала, — я старалась успокоить Марину, но сама была далеко не так спокойна. Если на приеме появится губернатор…. Все может пойти не так, как мы планировали.

Отношения губернатора и Суханова всегда были дружескими. Но, проблема в том, что дружбы в политике — не существует. И твой вчерашний друг может с легкостью слить тебя при возникновении даже намека на угрозу. На кого поставит губернатор в аппаратной борьбе — я не знала. С одной стороны, ему важна поддержка тех, кто управляет крупнейшими предприятиями области, с другой, у Суханова мощный тыл в Москве. Губернатор был осторожен, он наблюдал, анализировал, но пока не делал ни одного движения, которое могло бы дать понять, кому он окажет поддержку.

Утром позвонила Кротову и попросила разрешения приехать сразу на прием, не заезжая на работу. В принципе, в знаниях и компетенции Марины я не сомневалась, знала, что она подготовит Григория Владимировича. Однако мне хотелось самой, еще до начала официальных встреч, приехать пораньше, побродить по просторным коридорам районной администрации. Здесь, в этих кабинетах и залах, пять лет назад я была своим человеком. Налаженные связи, которые тогда казались незыблемыми, за время моего отсутствия стали зыбкими. Нужны были разговоры, неформальные обмены взглядами, шутки о прежних временах — то, что помогло бы оживить старые знакомства и нащупать, где теперь проходят линии лояльности и доверия.

Как хотелось и возобновить отношения с подчиненными Милены. Многие из девочек-консультантов работали в приемной партии уже много лет, я помнила их по старым временам, но были и новые люди. И если те, кого я знала, встретили меня доброжелательными улыбками, новички смотрели недоверчиво, если не сказать угрюмо.

— Нда, — прошептала себе под нос, — быстро слухи бегают.

Глава района — миловидная женщина лет 60-ти — встретила меня радушно. Мы давно были знакомы, поэтому ритуал целования воздух был более чем уместен.

— О, Агата, — она подхватила меня под руку, увлекая в свой кабинет, — давно не виделись, дорогая.

Если Людмила Евгеньевна признается в любви — пора оглядываться за спину. Старая лисица никогда ничего не делала просто так.

— Чай, кофе, Агата?

— Пожалуй кофе, — улыбнулась я. — Вижу у вас тут жизнь ключом бьет…

Глава закатила глаза.

— Ох…. Это мероприятие мне уже знаешь где сидит?

— Догадываюсь….

— Да еще и организация…. Спасибо хоть ты своих послала, а то я бы тут вздернулась.

— Да ладно вам, Людмила Евгеньевна, — рассмеялась я, принимая кофе из рук секретаря. — Ваша организация — всегда на высоте!

— Так то моя, а не этой…. — она проглотила ругательство.

— Умеет Милена Владиславовна располагать к себе людей, — почесав нос, пробормотала я. — Свалилась нам на голову…

— Ты не знаешь откуда она?

— А мне это нужно знать?

— Ну, для общего развития. Милена — бывшая любовница полпреда.

Мои брови едва заметно дернулись вверх. Вот оно что… В политических кулуарах такие связи объясняли многое: и карьерный взлет, и способность распоряжаться чужими судьбами с легкостью, словно перемешивая фишки на шахматной доске. Информация была пикантной и опасной — такой, что могла оказаться полезной в нужный момент.

— Интересный расклад, — я внимательно смотрела на главу.

Она поставлена в качестве наблюдателя или в качестве символа поддержки? В любом случае эта информация сдвигала расклад сил.

— Они, говорят, расстались с большим скандалом, и нужно было ее пристроить куда-нибудь подальше. Вот и нашли…. Нашу жопу мира! А мы теперь страдай. Но…. связи не потеряли.

Стук в двери прервал поток сплетен.

— Помянешь черта…. — едва слышно выругалась Курочкина, когда в кабинет с видом королевы вплыла Милена.

— Людмила Евгеньевна, — голос ее был как всегда высокомерным и холодным, — там проблемы с проектором….

— Иду… — обреченно махнула рукой глава, понимая, что проще все сделать самой, чем объяснять этой даме, почему установление проектора не в компетенции главы огромного района города-миллионника. — Агата, подождешь?

Я молча кивнула, улыбнувшись. Милена удостоила меня лишь едва заметным наклоном головы.

Оставшись одна прошлась по кабинету, в котором не была столько времени, немного улыбнулась. Курочкина знала меня еще зеленой девчонкой, только-только начинавшей свою работу на выборных кампаниях. Ходили легенды об управленческих способностях этой женщины, как и о ее говеном характере. Однако наши отношения сложились сразу. Может, потому что я прекрасно понимала, что этой женщине дорогу лучше не переходить.

И ни разу не пожалела о своем решении. Те, кто умудрился недооценить Курочкину, вылетели с политического поля, я — осталась.

Тихо скрипнула дверь, заставляя меня обернуться и улыбнуться вернувшейся хозяйке. Однако в кабинет вошла не Курочкина.

Улыбка погасла на моем лице.

На пороге стоял Кирилл Богданов. Он остановился в дверях, словно оценивая обстановку, прежде чем зайти. Его взгляд скользнул по комнате, зацепился за меня, и в серых глазах мелькнуло что-то непроницаемое, будто в этой встрече было что-то заранее неизбежное, но одновременно нежелательное.

— Агата Викторовна, — его голос был безупречно ровным, но мне показалось, что я слышу в нем отголосок едва сдержанной эмоции.

Я заставила себя выпрямиться, крепче сжав пальцы, чтобы скрыть нарастающую панику.

— Кирилл Алексеевич, — холодно и официально ответила я, собирая воедино остатки самообладания, заставляя голос не дрогнуть. — Вас не встречают красной ковровой дорожкой?

Он усмехнулся, и в его глазах мелькнул едва заметный отблеск удовольствия, будто моя язвительная реплика его развлекла.

— Я… без водителя и на личной машине. И приехал раньше. Хотел переговорить с Людмилой Евгеньевной. Они, как-то не предусмотрели такой вариант.

— Не порядок, — ответила быстро, — подчиненные кожей должны приближение высокого начальства чувствовать. Я бы на вашем месте задумалась…

Он чуть приподнял бровь, и его усмешка стала шире, но по-прежнему оставалась сдержанной, как и всё в его облике. Казалось, его действительно забавляли мои колкие слова, хотя в глубине этих серых глаз все ещё сверкал холодный, почти опасный блеск.

— Приму к сведению, — отозвался он, качнув головой, будто всерьёз размышляя над моей репликой.

— Агата…. — Он шагнул чуть ближе, и мне пришлось сделать усилие, чтобы не отступить назад, сохранить своё положение. Между нами снова возникло то удушающее напряжение, которое нельзя было игнорировать, и я почувствовала, как кровь стучит в висках, как холодеют руки и становятся влажными от страха ладони.

— Курочкина ушла с Миленой, проверять работу проектора — без главы крупнейшего района он работать отказывается, судя по реакции Милены Владиславовны, — резко перебила я его.

— Твою ж…. — он снял очки и потер глаза, — опять…. Милена…. Перегибает палку….

— Земля ей пухом — действовать на нервы Людмилы Евгеньевны занятие небезопасное, — закончила я с натянутой усмешкой, стараясь держать голос ровным, хотя сердце бешено колотилось в груди.

Кирилл посмотрел на меня с легкой усмешкой, но было видно, что мысли его заняты чем-то более серьёзным. Он убрал очки в нагрудный карман и тяжело вздохнул, его плечи едва заметно напряглись, а рука на мгновение сжалась в кулак.

— У неё талант находить неприятности, — пробормотал он, его голос был одновременно раздражённым и каким-то усталым.

— Даже спорить не буду, — задумчиво отозвалась я. — Что ж, простите, но я повторить ошибку ваших подчиненных не хочу — пойду встречать своего начальника. Разрешите? — Кирилл стоял на моем пути и, похоже, отступать не собирался.

Богданов лишь слегка приподнял бровь, словно размышляя над моими словами, но всё равно не сдвинулся с места. Он стоял слишком близко, и это создавалось ощущение непреодолимой стены, которая давила своим весом и присутствием.

Я глаз не отводила, выдерживая его колючий взгляд. Это была молчаливая дуэль взглядов, ни он ни я не собирались отступать.

Так же, не отводя глаз, он все-таки отступил на шаг, освобождая мне проход к выходу. Я шла медленно, стараясь что мой уход не выглядел как побег. Чувствуя, как дрожат от напряжения и страха мышцы ног. Но под пристальным взглядом этого человека, только подняла голову еще выше и вышла прочь из кабинета. И только когда я вышла из кабинета и приемной, и двери за мной тихо закрылись, разделив нас двумя стенами, напряжение отпустило, обрушившись на меня тяжестью. Я прижалась спиной к холодной поверхности бетонной стены и глубоко вдохнула, наконец позволяя себе унять дрожь в руках и успокоить бешеный ритм сердца, стучащего где-то у самого горла. Гулкая пульсация в ушах и стальная хватка страха в груди постепенно начали отпускать, уступая место острому чувству облегчения.

Мероприятие проходило настолько гладко, что я начинала волноваться. Не возникало даже малейших шероховатостей с организацией, которые в принципе были естественным процессом. Установочное совещание с участниками, кофе-брейк, где обмен любезностями чередовался с обменом информацией, выход руководителей к прессе, а после — прием граждан.

Я устало выдохнула, оставив Кротова с Мариной в одном из кабинетов администрации.

— Все настолько гладко, что меня начинает трясти, — в коридоре меня поймал Макс — наш политтехнолог.

— Снял с языка, — отозвалась я, принимая от него стаканчик с кофе и тарталетку. — Не верю, что все так и пройдет… Столько промышленников в одном месте — и никакой свиньи от Суханова?

Макс поморщился, и я заметила, как его взгляд скользнул по светловолосой женщине, только что вышедшей из кабинета Курочкиной, который временно занял Богданов. Она была одета в безупречно сидящий темно-синий костюм, ее ослепительная улыбка могла принадлежать только человеку, привыкшему играть в высшей лиге.

— Знаешь ее? — спросила я, поймав на себе стальной, оценивающий взгляд незнакомки. Она не просто смотрела, она буквально изучала, словно высчитывала, где ударить, если потребуется.

Макс криво усмехнулся, но глаза его оставались серьезными.

— Илона Волкова. Королева сук, — сухо бросил он, не скрывая ни восхищения, ни уважения к ее способностям. — Но поработать с ней — мечта любого политтехнолога. А против нее — настоящий кошмар.

— Звучит как приговор… — пробормотала я, заканчивая свой небольшой перекус. Ощущение неловкости и опасности становилось все сильнее, и мне казалось, что даже воздух здесь пропитан ожиданием чего-то неприятного.

— Мы пока союзники, — пожал плечами Макс, — это радует.

Илона смотрела на меня, чуть улыбаясь. Затем медленно кивнула, приветствуя. Я кивнула в ответ, в принципе не понимая, чем могла привлечь ее внимание, если конечно Кирилл не распустил свой поганый язык.

Кирилл…. Как я ненавидела его! До зубного скрежета, до боли в груди, до красных кругов перед глазами. Ненавидела и боялась, отчего ненавидела еще сильнее. Мне все время казалось, он упивается той властью, что приобрел надо мной, что она доставляет ему почти садистское удовольствие. И то, что сейчас мы были союзниками, никак на мои чувства не влияло.

Резкий телефонный звонок вывел меня из задумчивости. Я быстро осмотрелась по сторонам, отмечая, что у большинства депутатов прием граждан подходил к концу, в кабинетах оставались только мой шеф и Кирилл, у которых было больше всего заявителей.

Депутаты, закончив свои встречи, неспешно собирались в большом зале, где предстояло провести совещание по налоговым льготам для промышленников. Я краем глаза заметила, как Кирилл вышел из кабинета. Он двигался с привычной уверенностью, направляясь к конференц-залу, и ни единым жестом не выдавал напряженности, царившей в коридорах.

Мой телефон продолжал звонить, и я, наконец посмотрела на экран, едва сдержав мат. Рядом со мной Макс тоже выругался, уже громче и с куда большим раздражением.

— Губернатор едет на совещание, — бросил он, — вот тебе и обещанный сюрприз, мать его….

— Будем радоваться, что наш сегодня не докладывает, — отозвалась я, — ты в зал, я к шефу, потороплю их. Пусть закругляются.

Макс кивнул, передал мне свою наполовину допитую чашку кофе и с тяжелым вздохом отправился в конференц-зал, чтобы занять место и подготовиться к приближающемуся шторму. Я, не мешкая, развернулась и направилась к кабинету моего шефа, где он и Марина все еще проводили последние встречи с заявителями.

— Григорий Владимирович, — склонилась к уху начальника, — губернатор едет на совещание. Будет с минуты на минуту… — прошептала ему тихо, параллельно снова глядя на моргавший и дрожащий в руках мобильник. Третий раз до меня дозвониться пыталась Елена.

Кротов молча кивнул, показывая, что услышал, однако с места вставать не торопился, терпеливо слушая пришедшего на прием старичка. Я слегка выдохнула и снова вышла в коридор.

— Лен, ты издеваешься? — наконец ответила на вызов.

— Агата, — в голосе Кузьминой звучала паника, — мы в жопе! Я в жопе!

— То, что мы в жопе, я знаю — губер едет. А ты почему?

— Потому что доклад шефа лежит у него в кабинете в заксобрании!

— Вот сейчас очень понятно было, если честно. Лежит и лежит, дальше что?

— Агата! Он приехал с устаревшими данными! Со старым докладом, а не тем, что я подготовила вчера! Я не знаю, как это случилось… — похоже Кузьмина, уверенная и сдержанная, едва не рыдала в трубку. — Я вчера все подготовила, он все посмотрел, мы прошлись по основным тезисам. Вечером я еще раз проверила его папки — доклад был там. А сейчас захожу, а он на столе, прикрытый бумагами.

— В чем проблема? Скинь ему на планшет….

— Агата, у него зрение полный треш! Он с планшета читать не сможет!

— Ладно, — я остановилась посреди коридора, — мне ты зачем звонишь? Я не работаю на твоего начальника. Звони Милене или этой… Илоне.

— Они трубки не берут! Уже звонила!

— От меня-то ты чего хочешь?

— Поменяй ему доклады! Я сброшу тебе на почту….

— Лен, — я едва не расхохоталась, — ты себя слышишь? Я должна найти, где распечатать ваш доклад, ну ладно, это не проблема, потом зайти в зал, где собралась куча народу, во главе с губернатором, пройти к твоему шефу на глазах всех его помощников и СМИ и заменить один доклад другим? Ты меня, прости, за идиотку держишь? Пойди что не так, и мне отвечать?

— Агата…. — ее голос сорвался.

— Хорошо, — мой мозг работал очень быстро, — ты сейчас сбрасываешь мне на почту доклад, с ЧЕТКИМИ, — я выделила это слово — указаниями, что с ним делать. То есть, пишешь о том, что доклад — новый, что твой шеф перепутал бумаги, что нужно поменять доклады. В случае, если ты пытаешься меня подставить — я предъявлю это письмо. Погорим — так вместе.

— Хорошо, не вопрос, Агата, — казалось на том конце Лена выдохнула от облегчения. — Скидываю с подробными инструкциями и объяснением ситуации.

— Лен, ты знаешь, если это не твоя интрига, письмо в чужие руки не попадет, — я чуть смягчила тон. — Но подставляться из-за твоего шефа я не собираюсь.

— Уже скидываю, — Лена едва не плакала от облегчения.

Минут через десять бумаги были у меня в руках. Мышкой я проскользнула в конференц зал, оббежав глазами присутствующих.

Губернатор произносил вступительную речь, которую внимательно слушали все присутствующие, изредка сверкали фотовспышки СМИ, слышался шорох бумаг. Кротов сидел спокойно, сложив руки на столе, его работа на сегодня была почти завершена. А вот Кирилл….

На его лице читалась ярость. Впервые я видела, как маска самоуверенного спокойствия дала трещину. Он листал папку с докладом и понимал, что у него в руках совсем не та версия, которая нужна. Паники не было, но я видела по напряженному лицу, как он пытается сориентироваться в ситуации, как что-то гневно и зло говорит склонившейся к нему Милене, у которой враз меняется лицо.

Странное ощущение триумфа вспыхнуло в моей груди. А ведь сейчас от меня зависит, как пройдет это совещание, я держу в руках то, что станет либо победой, либо поражением Кирилла сегодня. Мне стоит только опоздать минут на пять-десять, и Кирилл получит чувствительный удар по собственному имиджу. Это не станет его крахом, это мелочь, на самом деле, но самолюбие и главное, уверенность, пошатнет. Я прищурила глаза, едва сдерживая злорадную ухмылку. Мой разум работал с бешеной скоростью. Дать ему эти документы — значит, позволить Кириллу сохранить лицо и, возможно, выиграть. Но если я подожду, дам ему помучиться еще немного… Власть, которую я сейчас держала в своих руках, была соблазнительной.

Милена судорожно что-то строчила в телефоне, лицо Илоны было холодным и бесстрастным, но поджатые губы говорили, что и она далеко не спокойна.

Я не могла заставить себя сделать ни шагу. Ярость, пылавшая в серых глазах Кирилла, его дерганные, неловкие движения — все это доставляло мне извращенное едва ли не запретное удовольствие. Он привык держать все под контролем, привык побеждать и использовать силу власти, но сейчас, в этот момент, он был беспомощен. Это ощущение власти, что я держала в своих руках, было захватывающим, словно доза адреналина.

Я медлила, испытывая искушение оставить его в этом огненном круге немного дольше, дать ему прочувствовать всю тяжесть провала. Еще мгновение — и моя злорадная ухмылка могла бы вырваться наружу. Но я понимала, что это игра на грани. Решение нужно было принимать здесь и сейчас, иначе я могла сама стать жертвой этой интриги.

Спокойно прошла вдоль стены, за спинами гостей. Милена, казалось, перестала дышать, увидев меня. Ее паника была почти осязаемой, как дрожь в воздухе. Илона следила за мной своими холодными глазами, в которых мелькнул вопрос, почти вызов, но я не дала ей повода усомниться в моем намерении. Приклеив к лицу выражение полного спокойствия, подошла к Кириллу из-за спины и медленно и уверенно положила доклад перед ним. В его взгляде вспыхнула смесь изумления и ярости, но эта ярость тут же сменилась облегчением. Он понял, что я только что вытащила его из пучины провала. Пальцы его дрогнули, когда он схватил папку, словно цепляясь за спасательный круг. Поднял голову и наши глаза встретились.

В тот момент, когда наши глаза встретились, казалось, мир вокруг исчез. Мы остались одни в этом зале, среди множества людей, но будто за стеклянной стеной, отрезанные от суеты, от губернатора, от шепота журналистов и гудения напряженных голосов. Его взгляд буквально впился в мой, изучая, проникая сквозь маску спокойствия, которую я так тщательно держала.

Он видел все. Читал меня как открытую книгу, и в этот миг между нами развернулся невидимый, но ощутимый диалог. Он понял, что я тянула время, что наслаждалась его мучениями, его слабостью, впервые показанной столь явно. В моих глазах блестел триумф, смешанный с давно копившейся ненавистью, которая уже не пряталась за вымученными улыбками и политесом. Это был момент, в котором я позволила себе быть откровенной.

Его лицо перекосилось от сложного коктейля эмоций. Ярость вспыхнула вновь, как огонь, питаемый кислородом, но тут же была подавлена. Злость на меня, на себя, на весь этот хаос, в котором мы оба крутились, переплелась с болезненной благодарностью за то, что я спасла его в последний момент. Между нами полыхали вспышки эмоций, как молнии в разразившейся грозе: растерянность, злость, ненависть, но и что-то почти похожее на уязвимость.

Кирилл сжал зубы, дернул уголком губ, будто хотел что-то сказать, но так и не произнес ни слова. В конце концов, он опустил глаза к докладу, отгородившись от меня стеной тщательно собранного хладнокровия, хотя я видела, как напряжены мышцы его шеи, как побелели костяшки пальцев, сжимавших папку.

Я отступила на шаг, чувствуя, как сердце все еще бешено колотится в груди, и быстро вышла из зала, не уверенная, что сама сейчас в состоянии держать себя в руках.

Подошла к окну в коридоре, глядя на весенний теплый день снаружи. Суета улицы всегда успокаивала меня, и на этот раз я чувствовала, как спадает напряжение.

«Ты моя должница» — быстро написала Лене сообщение и тотчас получила поднятый к верху палец, сообщающий, что она меня поняла.

— Привет, — услышала спокойный, холодный голос справа от себя.

Повернула голову, ничуть не удивившись присутствию Илоны рядом, и встретила ее ледяной взгляд. Она стояла неподалеку, облокотившись на стену, ее руки были скрещены на груди. Взгляд — острый и пронизывающий, как игла.

— Илона, — протянула мне руку.

— Агата, — я не стала портить игры. — Пришла поблагодарить?

— И это тоже, — едва заметно улыбнулась она, но глаза оставались ледяными. — И познакомиться.

— Мило, — я глаз не опускала. — Сейчас поблагодаришь еще больше: у вас в штабе — крыса.

— Знаю, — чуть помедлив, кивнула она. — И я найду ее. Но спасибо за предубеждение.

Несколько мгновений мы стояли рядом, но молчали, почти в одинаковых позах глядя за тонкое стекло окна.

— Ты тонко сыграла, — похвалила она меня. — Красиво поджарила хвосты.

Я чуть приподняла бровь, но отвечать не стала.

— Агата…. — она чуть запнулась. — Ты ненавидишь Кирилла?

Вопрос застал меня врасплох, хотя я и не позволила этому отразиться на моем лице. Внутри вспыхнуло знакомое чувство, которое я знала слишком хорошо. Ненависть. Она пульсировала где-то в груди, окрашивая все мое отношение к Кириллу. Я могла бы солгать, могла бы отшутиться, но вдруг поняла, что перед Илониным ледяным и острым взглядом это было бы бесполезно.

— Ненавижу? — медленно повторила я, обдумывая каждую букву. — Да. — Я посмотрела ей прямо в глаза. — И, знаешь, чем больше пытаюсь этого не делать, тем сильнее ненависть становится. Но… — чуть прищурилась, — беда в том, что ненависть — это еще не все. Особенно в нашем мире. Не беспокойся, — горечи в моих словах тоже хватало. — Я знаю правила. И умею ждать.

Илона хмыкнула, правильно истолковав мои слова. Повернулась спиной, но задержалась на мгновение.

— Возможно, все гораздо сложнее… чем ты… чем мы все думаем.

С этими словами она быстро вернулась в зал, оставив меня одну.

10

Спокойное утро первомайских праздников было почти нереально прекрасным. Я стояла на кухне, наблюдая, как тёплые солнечные лучи проникают сквозь занавески и ложатся золотыми полосками на стол. Аринка, взъерошенная и в пижаме с принцессами, уже смеялась над чем-то, что ей рассказывала бабушка Маша. Звуки их смеха согревали душу, и на мгновение я ощутила, что счастье действительно рядом — вот оно, в этих простых моментах.

Приготовив на завтрак румяные сырники, я накрыла стол и на секунду замерла, почувствовав болезненное сжатие в груди. Это было воспоминание, живое, тёплое, но всё ещё болезненное. Когда-то это была наша с Павлом традиция: в выходные мы обязательно готовили вместе сырники или блинчики, а потом ели их в саду нашего большого дома, наслаждаясь медленным течением жизни. Тогда было столько света, любви и беззаботности, что казалось, ничто не сможет разрушить этот маленький мир.

Теперь у меня не было ни дома, ни сада, ни…. Паши. Я хорошо помнила тот страшный день, когда к нам в дом влетели сотрудники полиции, уложив мужа лицом в пол. Их не остановили ни крик Арины, ни мои вопросы, ни то, что Павел не стал оказывать сопротивления, находясь в таком же шоке, как и я сама.

Я все время задавала себе один и тот же вопрос на протяжении того полугода, пока шло следствие, и муж находился в СИЗО: решились бы его конкуренты на подобное, если б я не оставила свою работы ради семьи? Стали бы использовать с своей борьбе против мужа такие методы?

Вряд ли. Я была бы щитом, который мог бы их остановить. Вместо этого я выбрала тихую жизнь, семейный очаг, и эта моя слабость обернулась нашим разрушением.

Конфискация имущества, арест счетов, постоянные допросы в грубой форме — это был ад, завершивший в тот момент, когда я думала, что мы побеждаем. Короткое и холодное сообщение, которое я получила в тот день, разбило меня на тысячи осколков. Павел был мёртв. Его жизнь оборвалась внезапно и жестоко, прямо в стенах СИЗО. Вторым ударом стало то, что все имущество, кроме этой квартиры, принадлежавшей нашей бабуле, внезапно оказалось в руках третьих лиц.

И я сломалась. Я покорно сломалась под ударами судьбы, лишенная возможности отстаивать свои интересы, потерявшая самое дорогое и любимое. Но даже сейчас, в глубине души, я понимала: если бы я собралась, если бы не сломалась, я могла бы, наверное, найти следы этой грандиозной аферы, которую провернули конкуренты Павла. Я могла бы попытаться вернуть наше имущество, разоблачить всех, кто воспользовался нашей бедой. Вопрос "что, если бы" мучил меня ночами, но в те дни у меня не было сил даже на то, чтобы просто встать с кровати, не говоря уже о том, чтобы вести войну. А сейчас чувство вины и осознание собственной слабости жгло меня каленым железом.

Как ни парадоксально было это признавать, но ночь, проведенная с Кириллом словно разбудила меня. Изломала, уничтожила, растоптала и…. разбудила. Я оглянулась на то, как жила больше года и ужаснулась: может ли разумный человек вести столь жалкое существование?

Эта ночь с Кириллом была катастрофой, но она вырвала из меня все то, что так долго делало меня жертвой, принеся вместо жалости к себе, злость, ненависть и ярость.

Эти чувства бурлили во мне, как расплавленный металл, обжигая изнутри и лишая покоя. Я не могла отделить одно от другого — ненависть к нему, человеку, который воспользовался моей слабостью, и ярость на саму себя, что позволила этому случиться. Они сливались в один раскалённый комок, который питал меня, заставляя снова чувствовать, двигаться, жить.

— Мам, смотри! — Аринка принесла мне свой рисунок, нарисованный с утра. — Это наша семья!

У меня перехватило горло от боли и любви. Вдохнула глубоко и медленно, прогоняя горькую волну воспоминаний, которая подступила к горлу. Смотрела на яркий, немного корявый рисунок Арины, где она с детской непосредственностью изобразила нас троих — меня, её и бабушку Машу. Мы все держались за руки, наши улыбки были такими широкими, что казалось, они способны разогнать любые тучи. Но отсутствие Павла резало глаза и сердце, как невидимый нож.

— Это очень красиво, солнышко, — сказала я, стараясь улыбнуться, и провела рукой по её мягким, рыжим волосам. — Ты у меня настоящий художник.

Арина сияла от похвалы, её глаза блестели от радости, и она обняла меня крепкими, тёплыми ручками, в которых заключалась вся её невинность и любовь. Это простое проявление детской нежности удержало меня на плаву, заставило не расплакаться прямо здесь, в этой комнате, пропитанной воспоминаниями и болью.

— Мам, — шепнула она, прижавшись ко мне, — мы ведь всегда будем вместе, правда?

Я обняла её в ответ, крепко прижав к себе, как будто только так могла защитить нас от всего зла в мире. Моё сердце ещё болело, жгло от утраты и сожалений, но в тот момент я знала: ради этой крошечной жизни, ради её счастья и её уверенности в будущем я должна бороться. Я должна быть сильной.

— Конечно, милая, — прошептала я, уткнувшись носом в её волосы и глубоко вдыхая их детский запах, который всегда напоминал мне о том, что всё ещё есть что-то чистое, что-то стоящее, за что стоит жить. — Мы всегда будем вместе.

Мария смотрела на нас, и в ее лице и улыбке я читала отражение собственной боли.

— Она начинает его забывать…. — тихо покачала головой бабушка, когда дочка убежала из кухни в свою комнату. — Слишком маленькая была….

Я кивнула, кусая губы.

— Не вини ни ее, ни себя, — Маша положила свою сухую руку на мои, лежащие на столе. — Пора и тебе жить начинать, Агата. Ты молодая и красивая… в 35 жизнь не заканчивается…

— Я и живу, бабуль… — слабо ответила я, вытирая непрошенные слезы.

— Нет, моя хорошая, ты — тоскуешь. Винишь себя и за смерть Паши, и за свою слабость…. И даже за то, что… — она замялась, — то, что с тобой случилось пол года назад.

Я дернулась, как от удара.

— Агата, — свекровь покачала головой, — я ведь не дура. Я вижу, как ты мучаешься, как тебе тяжело. И даже если ты мне не рассказываешь, я чувствую твою боль. Но ты должна понять, что держать это в себе — всё равно что жить с занозой в сердце. Оно не заживет, пока ты её не вытащишь.

Я сжала зубы, чтобы не разрыдаться, снова кусая губы, чтобы сдержать рвущиеся наружу эмоции. Свекровь, моя мудрая и заботливая Маша, видела меня насквозь. Она знала, что я прячу, что скрываю за своей внешней собранностью.

— Я… не знаю, как всё отпустить, — призналась я, чувствуя, как внутри разрастается ледяная пустота. — Не знаю, как перестать себя винить, как перестать чувствовать, что я всё потеряла из-за своей слабости…

— Начни с малого, Агата…. Разбери вещи Паши, их давно пора… отдать.

— Разобрать вещи… — повторила я, словно пробуя это на вкус, понимая, как непросто даже произнести эти слова. — Я пыталась, бабуль, правда… Но мне кажется, что, если я отдам его вещи, я отдам и память о нём.

Маша вздохнула, её лицо было полным сочувствия и грусти.

— Память не в вещах, Агата, — тихо сказала она, снова поглаживая мою руку. — Она в твоём сердце, в Арине, в тех моментах, что вы прожили вместе. Но вещи… они могут удерживать тебя в прошлом, мешая тебе двигаться дальше. Это не значит, что ты его забываешь, это значит, что ты позволяешь себе жить дальше. Отпусти его, Агата. Отпусти моего сына. Уже пора.

Я закрыла заплаканное лицо руками, позволяя себе эту слабость лишь с той, кто был мне ближе всего в мире.

— Почему сейчас, бабуль? Почему ты сейчас заговорила об этом?

Маша немного замялась, её взгляд был проникновенным и полным заботы. Она осторожно сжала мои руки, словно передавая через прикосновение всю свою поддержку и силу.

— Потому что я вижу, как ты застряла, моя девочка, — тихо ответила она, её голос дрожал от эмоций. — Ты много вынесла за эти годы, и я горжусь тем, как ты держалась ради Арины, ради меня…. Но… Агата… — она с огромным трудом подбирала слова, — я не знаю, где ты взяла деньги на мою операцию, но…. тебя тогда словно разорвало на части. А потом ты рванула вперед. И мне стало страшно от той скорости, с которой ты меняла свою жизнь. А теперь я понимаю, что пора сбросить все якоря… — она замолчала. — Не знаю как объяснить…. Если так будет и дальше, такие рывки… они ничем хорошим не закончатся. Ты должна идти вперед ровно и спокойно…. А не такими отчаянными рывками…. Понимаешь?

— Ты уже всё доказала, моя девочка, — продолжила она. — Доказала тем, что каждый день поднимаешься, заботишься об Арине, поддерживаешь нас. Но жизнь — это не гонка. Это путь, и на этом пути можно позволить себе замедлиться, вдохнуть воздух полной грудью. Позволь себе не только бороться, но и жить. Ради себя. Ради неё. Поэтому мы сейчас уходим в парк, Арина давно просила, ты же остаешься дома…. Коробки в кладовке, Агата. Сделай то, что надо. А после — приходи к нам. Гордой и красивой, такой, какой тебя любил мой сын. Поняла?

Маша аккуратно встала из-за стола, повернулась к двери и позвала Аринку, которая с радостным смехом выскочила из комнаты. Они собрались, и Арина подбежала ко мне, крепко обняв, прежде чем убежать в прихожую.

— Мам, приходи скорее! — крикнула она, светясь от счастья.

— Обязательно приду, — улыбнулась я, проводив её взглядом.

Когда за ними закрылась дверь, я осталась одна в тишине нашей квартиры. Коробки в кладовке… Я знала, что за этим невинным напоминанием скрывается болезненный и неизбежный момент, который я откладывала так долго.

Центральный парк в этот солнечный праздничный день был настоящим оазисом смеха и радости. Люди гуляли с семьями, дети катались на велосипедах и самокатах, играли в догонялки или запускали воздушных змеев, их звонкие голоса разносились по всей территории парка. Повсюду витал аромат уличной еды — сладкой ваты, жареного попкорна, свежих фруктов, которые продавали на ярких лотках.

Я присоединилась к своим через три часа после того сложного утреннего разговора. Вещи Паши теперь были упакованы и сложены в коробки, которые я унесла в ближайшую церковь. Это было очень тяжело — каждая его рубашка, каждый дорогой костюм, каждая футболка все еще хранили его запах, вызывали воспоминания о нежности и любви, о безграничном доверии. Они были символом нашего счастливого, благополучного прошлого, с которым я прощалась навсегда. Плакала, зарываясь лицом в его вещах, и отпускала, сжав зубы. И это чувство грусти и боли всё ещё переплеталось внутри меня, когда я шагала по парку, стараясь впитать тепло и энергию вокруг. Однако было и еще одно чувство — облегчения. Я словно действительно отпустила его, хоть и знала, что любовь к нему будет со мной всегда.

Маша сидела на скамейке под большим деревом, её глаза были прикрыты, а лицо светилось от легкой дремоты и удовольствия. Арина же носилась по траве неподалёку, её звонкий смех наполнял пространство вокруг, заставляя сердца окружающих невольно улыбаться. Одетая в простые джинсы и футболку, которые она уже умудрилась испачкать, она была похожа на непоседливого мышонка.

Я подошла к ним, и Арина тут же заметила меня, побежала навстречу и бросилась в мои объятия.

— Мам, ты пришла! — закричала она, прижимаясь ко мне, её счастье было заразительным и искренним.

— Конечно, пришла, мышонок, — я крепко обняла её, впитывая её энергию, её смех, её простую и светлую радость.

Маша открыла глаза и улыбнулась мне, в её взгляде читалось понимание.

— Как прошло? — спросила она тихо, но по её лицу я видела, что она уже догадывалась об ответе.

— Тяжело, — призналась я, кивнув, чувствуя, как впервые за долгое время внутри меня стало немного просторнее и спокойнее. — Теперь… но теперь действительно легче.

Маша внимательно осмотрела меня с ног до головы, и в её глазах мелькнула тёплая, одобрительная улыбка. Она удовлетворённо кивнула, отмечая мой внешний вид и улыбку, которая, несмотря на заплаканные глаза, выглядела искренней и светлой. Я знала, что ей это понравится: простые белые джинсы и белая футболка подчёркивали лёгкость и свежесть образа, а волосы, собранные в высокий хвост, струились по плечам яркими, крутыми рыжими локонами, придавая мне что-то дерзкое и уверенное.

Наверное, сегодня был первый день за долгие два года, когда я взглянула в зеркало и действительно себе понравилась. Я выглядела не просто собранной и ухоженной, но живой, с искорками в глазах, которые, казалось, потихоньку возвращались.

— Красавица, — прошептала Маша, глядя на меня с любовью и гордостью. — Вот так я хочу тебя видеть каждый день. Живую и сияющую.

— Эх, бабуля, — вздохнула я, садясь рядом с ней на скамейку и закрывая глаза. — Я постараюсь.

— Агата, если вдруг в твоей жизни… появится мужчина…

Меня враз передернуло от ее слов.

— Спасибо, не надо, — вырвалось против воли.

Маша покачала головой, её взгляд оставался мягким, но в нём сквозила непоколебимая мудрость и понимание. Она осторожно положила руку на моё плечо, словно пытаясь передать мне свою силу и терпение.

— Агата… милая… ты молода…

— Бабуль, — я обняла ее, стараясь закрыть тяжелую для меня тему, — пожалуйста. В моей жизни уже был самый лучший и любимый мужчина в мире. Второго такого просто нет. Да и не допущу я, чтобы рядом с Аринкой был кто-то посторонний.

Маша вздохнула, и её лицо отразило всю ту нежность и заботу, что она испытывала ко мне и Арине. Она аккуратно обняла меня в ответ, прижимая к себе, словно надеясь своим теплом согреть все те трещины и раны, что остались внутри меня.

— Я понимаю, — мягко произнесла она, её голос был полон сострадания. — И ты знаешь, я никогда не буду давить. Просто… знай, что иногда жизнь преподносит сюрпризы, когда мы меньше всего этого ожидаем. И если вдруг… когда-нибудь… кто-то захочет быть частью нашей семьи, то не всё так страшно, как кажется сейчас. Ты всё равно будешь оберегать Арину лучше всех.

Я засмеялась, скрывая собственную растерянность и беспомощность.

— Бабуль, к чему такие разговоры? Мне хорошо с тобой и малышней, зачем мне кто-то еще?

— Ты… красивая и сильная…. Тебе одной будет очень тяжело, — она вздохнула.

Внезапно, у меня по спине прошел легкий холодок, мне вдруг показалось, что кто-то смотрит прямо мне в спину. Я слегка повела плечами, пытаясь сбросить это ощущение. Я оглянулась, но, конечно же, ничего подозрительного не увидела. Парк был полон отдыхающих: дети с визгом бегали по газону, пары неспешно прогуливались, бабушки кормили птиц у пруда. Всё казалось абсолютно нормальным и спокойным. Но ощущение, будто чей-то пристальный взгляд скользит по моей спине, не исчезало.

— Агата, что-то не так? — спросила Маша, заметив моё внезапное напряжение.

— Нет, всё в порядке, — поспешила я её успокоить, выдав натянутую улыбку. — Девочки, хотите мороженого?

Аринка радостно подпрыгнула, хлопнув в ладоши, и тут же бросилась ко мне, с сияющими от счастья глазами.

— Да! Хочу! Хочу! Хочу! Хочу! С шоколадом и клубникой! — закричала она, а её смех, звонкий и беззаботный, немного развеял моё внутреннее напряжение.

— Хорошо, тогда идём выбирать, — ответила я, стараясь сделать голос бодрым, но ощущение чужого взгляда всё ещё не отпускало.

Мы с бабушкой и Ариной направились к киоску с мороженым. Солнце ярко светило, и ветерок приятно шевелил мои распущенные рыжие локоны. Я уже почти убедила себя, что это была всего лишь иллюзия, когда, краем глаза, заметила высокую фигуру, стоящую чуть в стороне. Сердце екнуло, но я не успела разглядеть лицо человека. Фигура скрылась за толпой людей, и я не могла быть уверена, что мне это не привиделось.

— Агата? — задела меня за рукав Мария. — Ты какая-то напряженная?

— Похоже мне пора лечится от паранойи, — пробурчала я, расплачиваясь за мороженое. — Подожди, мышонок, руки! — присела перед дочкой, вытирая ее руки влажными салфетками.

Арина уничтожила свою порцию с такой скоростью, что я серьезно забеспокоилась, что она заработает ангину. Но глядя как дочка уносится с воплем на огромную детскую площадку, махнула рукой и присоединилась к бабуле за столиком уличного кафе.

Наш разговор ушел с опасного русла и потек легко и непринужденно. Я уже и забыла, как это просто сидеть и наслаждаться хорошей погодой, детскими голосами, вкусным мороженным и приятным разговором.

Пока до нас не донеслись гневные голоса со стороны площадки.

Невольно мы обе подняли головы и посмотрели в сторону, где разразился нешуточный скандал, сопровождаемый плачем и руганью. Сердце тут же болезненно сжалось, и я подскочила на ноги, понимая, что на мою дочь с громким матом набросилась какая-то незнакомая женщина.

Мир вокруг словно застыл, и всё, что я могла слышать, — это стук собственного сердца. Не раздумывая ни секунды, я рванула к детской площадке, кровь бурлила в жилах, а ноги будто сами несли меня вперёд.

Арина стояла в центре этой сцены, сжимая свои крошечные кулачки и глядя на женщину упрямым, холодным взглядом ярких, как два изумруда, глаз. Рядом кричал и захлебывался плачем мальчишка, года на четыре-пять старше Арины, с разбитым носом.

— Что такое? — холодно рыкнула я на женщину. — С какого лешего вы кричите на мою дочь?

— Твоя мелкая тварь толкнула моего сына с горки! — заорала мне в ответ хабалка.

— Арина? — я старалась сохранить полное спокойствие, но вокруг нас уже собирались другие мамы.

— Он толкал нас, — спокойно ответила дочка, вскидывая на меня голову, — я раз попросила, второй… он продолжал. Уронил меня, мам, вот, — дочка показала мне колено от одного вида которого у меня волосы на голове зашевелились, кровь уже запеклась, но корочка выглядела ужасно, а вокруг уже расплывалось синее пятно синяка.

— Арина, — я упала перед ней на колени, осторожно задевая колено, — почему ты мне не сказала?

— Мам! — дочка смотрела упрямо и твердо, — зачем? Если он не понимает слов, нужно дать понять другим способом.

Арина! — я даже не знала плакать мне или гордиться дочерью. — И ты…

— Я поступила с ним, мам так, как он поступал с другими, — сжала дочка губы. — Чтоб на себе понял, как это больно!

— Она толкнула моего сына с горки! — снова закричала женщина, её голос становился всё более пронзительным. Её лицо раскраснелось от злости, а губы скривились в насмешливую, жестокую гримасу. — Он мог серьёзно пострадать!

Я встала, оборачиваясь к этой женщине, и встретила её взгляд со спокойной, холодной решимостью. Вокруг нас собралась толпа мам с детьми, и все они с напряжённым интересом следили за происходящим, ожидая развития событий.

— Ваш сын толкал других детей, — спокойно сказала я, стараясь сдерживать гнев. — Моя дочь пыталась урезонить его словами, но он не слушал. Она защищалась.

— Я вас и вашего мужа по судам затаскаю! — орала мне в лицо баба.

— Мужа? — переспросила я с едва заметной усмешкой, не сдержав легкой усмешки. Это заявление показалось настолько абсурдным, что на мгновение даже смягчило напряжение. — Удачи вам в этом деле, — добавила я с холодным спокойствием.

— А он что, за вашей спиной спрятаться решил? — верещала тетка. — Как советовать дочке, так первый. А как со мной говорить — смылся?

Я почувствовала, как белею.

— Арина?

— Мам…. — она всхлипнула. — Папа… я думала… это он. Потом только поняла, что не он….

Мне показалось земля ушла из-под ног, подошедшей Марии пришлось поддержать меня за локоть.

— Мышонок…. Что он? Что случилось?

— Когда я упала и стукнулась, то заплакала и хотела идти к тебе. Но папа… тот мужчина… он вдруг подошел ко мне…. Посмотрел колено, подул. Погладил по голове. Сказал…. Сказал, что я должна научиться защищать себя….

— Мой храбрый, умный мышонок, — я судорожно прижала дочь к себе.

— Вы…. — тетка только открыла рот.

— Заткнись! — рыкнула я на нее, — хочешь разборок — встретимся в суде! Пошла теперь прочь!

Видимо вид у меня был такой, что она сразу замолчала.

— Мышонок…. Этот мужчина, как он выглядел?

— Высокий, мам. Красивый. Теплый, как папа. И пах приятно.

— Мышонок, — стараясь говорить, как можно спокойнее, я отстранилась чуть-чуть, чтобы заглянуть дочери в глаза. — Ты больше его не видела? Он ушёл сразу?

Арина задумалась, её взгляд на мгновение стал отрешённым, будто она снова переживала этот момент.

— Да, мам, — прошептала она, а в глазах заблестели слезы. — Он ушёл.

— Хорошо…. — я гладила ее по рыжим волосам, а глазами скользила по парку, пытаясь понять кто посмел подойти к моей малышке, — хорошо…. А раньше? Раньше ты его видела?

— Нет, мам…. Прости, мама, я правда думала…. Что папа вернулся…. Я так его плохо помню… мам….

Сердце сжалось от невыносимой боли, когда я услышала это. Аринка, моя малышка, всё ещё надеялась, что её папа вернётся, что всё будет, как раньше. Я сама изо всех сил боролась с этим желанием верить в невозможное, но для ребёнка утрата была ещё более жестокой и непонятной.

— О, мышонок, — прошептала я, крепко обнимая её и чувствуя, как горло перехватывает от слёз. — Ты не виновата. Всё хорошо, зайчик мой. Ты просто соскучилась по папе, как и я.

Арина разрыдалась, уткнувшись в мою грудь, и я прижимала её к себе, стараясь не расплакаться самой. Это чувство беспомощности и боли, которое захлестнуло меня, было невыносимым.

— Он в джинсы был одет и голубую рубашку, — вдруг тихо сказала тетка, явно понимая, что произошло нечто посерьезнее драки между детьми. — Вещи очень дорогие, хоть и простые. И часы на руке не простые. Высокий, волосы темные, каштановые такие, глаза очень пронзительные. В очках. И вел себя так, словно действительно был отцом вашей девочки.

— В очках? — переспросила я, чувствуя, как сердце снова начинает биться с бешеной скоростью. В голове закрутился вихрь мыслей, но ни одна из них не могла уловить хоть что-то логичное. — Тёмные волосы, голубая рубашка…

Образ возник перед моим внутренним взором, и я едва не задохнулась. Кто этот мужчина, который осмелился подойти к моей дочери? И почему он вёл себя так, будто действительно был частью нашей семьи?

— Да, — тётка кивнула, её взгляд уже не был таким враждебным. Похоже, её собственное возмущение уступило место беспокойству. — И когда он ушёл, девочка выглядела… спокойной. Я подумала, что он правда её отец.

Мария крепче сжала мою руку, пытаясь передать хоть каплю уверенности, которой мне сейчас так отчаянно не хватало.

— Агата… может просто человек увидел упавшего ребенка и решил помочь, — пыталась успокоить меня свекровь, сама выглядевшая так, что я испугалась за ее слабое сердце.

— Может быть, — прошептала я, хотя тревога продолжала грызть меня изнутри, не желая отпускать.

Арина уже не плакала, только прерывисто всхлипывала, прижавшись ко мне. Я снова обняла её, гладя по мягким, рыжим волосам и делая глубокий вдох, чтобы взять себя в руки.

— Всё хорошо, моя девочка, — прошептала я, хотя самой мне было совсем не спокойно. — Ты в безопасности, и я всегда рядом. Вы, — подняла глаза на женщину, — вот моя визитка, — достала из сумки карточку и протянула ей. — Сводите сына к врачу, я оплачу все расходы. Спасибо…. Что описали этого человека.

— Да ладно…. Тут такое…. Не дай бог. Только, знаете, не похож он был на извращенца или что-то подобное. Лицо жесткое, но… адекватное, что ли. Кстати, знакомое откуда-то, но вспомнить не могу откуда. Может и правда просто увидел, что ваша дочь с разбитым коленом плачет, вот и подошел.

Женщина нервно пожала плечами и посмотрела на визитку в своей руке, будто не ожидая такого жеста. Я заметила, как её выражение смягчилось, пока она пыталась припомнить, где могла видеть этого незнакомца.

— Спасибо, — тихо добавила она, видимо, поняв, что ситуация оказалась намного сложнее и болезненнее, чем казалось вначале. — У сына ничего серьёзного, просто синяк. Я проверю, конечно, но… Извини за крик.

— И ты тоже, — кивнула я. — Дети….

— Я позвоню, если вспомню что-то еще, — тетка взяла сына за руку и покинула площадку.

Я медленно поднялась на ноги и, взяв Арину на руки, тоже направилась к выходу из парка. Хватит с нас сегодня прогулок.

11

Медленно, но верно май вступал в свои права, радуя всех теплыми и солнечными днями. Дни были длинными, полными тепла и света, и вокруг всё цвело и оживало, но внутри меня не было покоя. Праздники пролетели стремительно, оставив после себя лёгкую грусть от того, что времени, проведенного рядом с семьей, оказалось недостаточно. Мне всё чаще приходилось выезжать по работе на различные мероприятия, связанные с выборами, и я чувствовала, как обязательства и давление вновь нависают надо мной, вытягивая силы.

После того памятного дня в парке я стала ещё более настороженной. Даже во время обычных прогулок с Ариной я держала её рядом, не спуская глаз. Малейший шорох, неожиданный звук или случайный взгляд незнакомца вызывали внутри меня волнение и тревогу. Несмотря на все доводы разума, которые и я, и Маша повторяли себе, чтобы успокоиться, страх не отпускал меня, добавляя ощущение постоянного наблюдения за мной. Этот страх был словно тёмное облако, висевшее над нами, и я не могла позволить себе игнорировать его.

Потеряв мужа, я стала ещё более остро осознавать, насколько хрупкой может быть наша безопасность. И мысль о том, что с моей дочерью может что-то случиться, была для меня невыносимой.

Однако больше никаких инцидентов не произошло, чему я была несказанно рада.

Я потянулась за своим столом, завершая очередной запрос в правительство, и положила голову на руки, чувствуя, как постепенно накатывает усталость. До новой пленарной недели оставалось всего несколько дней, и я старалась использовать это относительно спокойное время для завершения рутинных задач. Эти несколько дней всегда были самыми тихими в месяце: все занимались подготовкой к заседанию, приостанавливая совещания и откладывая новые проекты, пока не появятся свежие юридические и финансовые заключения по законопроектам.

Помощники ждали решения аппарата, а депутаты пытались закрыть все срочные дела, прежде чем ворваться в водоворот грядущей пленарной недели. В результате коридоры Законодательного собрания были почти пустыми, наполненными лишь редкими отзвуками шагов или шёпотом сдержанных разговоров. Тишина и покой, которые царили в здании, напоминали затишье перед бурей.

Звонок от шефа прервал мое сонное состояние.

— Привет, душа моя? — раздался в трубке веселый голос. — Спишь?

— Это называется — работаю с документами, — не удержав зевок, усмехнулась я. — Чем порадуете, Григорий Владимирович?

— Я в командировку в Москву, Агат, дней на десять.

— Вы шутите, да?

— Нет, дорогая. Сложные переговоры — страхую сына. А ты не скучай! За старшую останешься.

— Ну вот… а я надеялась в пятницу поразвлечься на комиссии по назначению судий… — разочаровано шмыгнула носом. — Такие вопросики кандидатам заготовила — закачаешься. А вы меня бросили! И пленарку пропустите….

— Ну прости старика, радость моя. Иди сама и развлекайся от души! Только, это, Агат, палку не перегни. Мне о тебе уже столько комплементов наговорили, что я даже подумывал, не стоит ли извиниться, на всякий случай.

— И кто пожаловался на этот раз? — ухмыльнулась, в глубине души прекрасно зная ответ на свой вопрос.

— Агата, на тебя не жаловались, тобой….выразили искренне восхищение. Так, что даже мне стало неудобно.

Краска ударила мне в лицо так, что даже уши покраснели.

— Давно? — спросила тихо.

— Да буквально вчера, на совещании у губернатора. Уж не знаю, что ты сделала, но мне выразили… искреннюю зависть. А зависть такого человека, Агата, знаешь ли…. Чревата.

Я подавила желание ударить кулаком по столу. Не видела выродка почти три недели и еще бы столько же не видела. Значит, не забыл финта, что я проделала с ним на приеме граждан.

Но и я не забыла, это упоительное, невероятное чувство триумфа, растерянность и злость в стальных серых глазах, понимание того, что держу в руках его удачу.

— Я буду сама милота, Григорий Владимирович, — пропела я, криво усмехаясь. — И постараюсь притвориться мышкой.

Однако моим желаниям не суждено было сбыться. Марина влетела ко мне в кабинет в понедельник после обеда красная, как помидор.

— Ты здесь какими судьбами? — от неожиданности я даже подскочила. — Виделись же утром на планерке. Что такое?

— Ты на вот эту самодеятельность глянь, — она положила передо со мной распечатку письма на официальном бланке депутата.

Я пробежала текст глазами и, мягко говоря, выпала в осадок.

— Да она охуела! — только и смогла выдавить, глядя на подпись внизу письма. — Когда сей шедевр к нам пришел?

— Сегодня. По электронной почте.

— То есть не официально еще? — уточнила на всякий случай, чувствуя как сердце пропустило удар.

— Нет. У меня хорошие отношения с Натальей — девушкой, которая нас от Партии курирует. Вот она мне и отправила по электронке, чтоб я заранее знала, что будет. Ты на сроки глянь.

— Да плевать на сроки…. Вот сижу я, Марин, и думаю: может мы с тобой не в той очереди при рождении стояли? Может надо было как Миленка за наглостью постоять? А?

Марина пожала плечами.

— Многим такие письма счастья ушли? Не знаешь?

— Официально уйдут завтра утром всем, кто принимал участие в прием граждан, — ответила она, — а неофициально…. Не знаю.

— Так, если уйдут завтра, то в руки депутатов и помощников попадут как раз к пленарному заседанию, — быстро прикинула я. — Ну супер… что еще сказать. Хороший подарок Богданова в четверг ожидает.

Я откинулась на своем кресле и посмотрела на яркий солнечный день за окном.

— Вот скажи мне, Марина…. - я сложила руки на груди и внимательно посмотрела на помощницу, — сначала у человека меняют документы, потом подставляют с письмами: это случайность?

Марина вопросительно смотрела на меня, словно не понимая, к чему я клоню.

— Вроде смотри, такая мелочь…. Ты, например, возмутилась только срокам предоставления отчетности, так?

— Ну да, — кивнула она.

— И отдала бы шефу, как только он приедет, минуя меня, верно?

— Ну, это в принципе моя зона ответственности. Скорее всего.

— То есть, понимаешь, поставь они срок выполнения поручения недели две, и ты бы даже ко мне не пришла. Письмо попало бы прямо в руки Григория Владимировича, без всяких посредников. И вот представь, — я сделала паузу, чтобы она успела представить, — читает он это письмо. Депутат ЗакСобрания, бывший генеральный директор коксохимического завода, человек с серьёзным опытом и репутацией. И тут ему, депутату, даёт поручение не коллега-депутат, который, по статусу в Партии, имеет на это право, а помощник депутата. Что он почувствует, как думаешь?

Марина побледнела, осознав всю глубину проблемы.

— Он будет в шоке, — пробормотала она, её голос дрогнул. — Ну и, наверное… разозлится. Сильно.

Я кивнула, видя, как в её глазах мелькает понимание.

— Вот именно, — продолжила я, голос стал твёрже. — Он разозлится, почувствует себя униженным и оскорблённым. Ему станет понятно, что это не просто мелкая бюрократическая ошибка, а целенаправленное подрывание его авторитета. А на приеме граждан, Марина, было семь наших коллег по ЗакСобранию, двое — по ГосДуме, и четверо по городскому совету. И не просто депутаты, а топ-менеджеры — директора и замдиректоров крупнейших предприятий. И им всем придут эти письма счастья….

Я выдержала паузу, чтобы её напряжение окрепло, чтобы каждый человек, о котором я говорила, обрёл в её сознании вес и влияние.

— Чуешь, куда несет? — спросила я, чувствуя, как собственная тревога превращается в смесь раздражения и решимости. — Вот тебе и мелочь — письмо с «безобидными» поручениями. Да, ты не обратила внимания на подпись сразу, потому что Милена подписалась не помощником, а указала свою должность в Партии, верно? Казалось бы, всё официально. Но сути это не меняет. Другие помощники, такие же как ты, могут обратить внимание лишь на сроки или, может быть, кто-то решит подставить саму Милену. Но в итоге — что?

— Бадабум! — тихо добавила Марина, теперь совсем бледная, словно ожидая взрыва.

— Большой Бадабум, Марина! Богданов окажется в центре скандала, репутация — подорвана по полной. Даже если он Милене потом башку открутит и все, что осталось, из окна выбросит — осадочек-то останется.

— Что делать будем? — тихо спросила Марина.

— Если честно, — я вздохнула и помассировала лоб, — я б вообще сидела и не рыпалась. И запаслась бы попкорном к совещанию…. Но….

Ненавижу тебя, Кирилл! Но мы, сука, в одной лодке! Потонешь ты, у нас тоже проблемы будут.

— Пойдешь к Богданову?

— Нет, к Кузьминой. Попробуем остановить это дерьмо на нашем уровне. Надеюсь, Марин, что только у тебя хорошие отношения с девочками в приемной партии. Иначе…. Нас ожидает удивительное кино. У тебя есть распечатка письма от Натальи?

— Держи, — Марина подала мне еще один листок. — Агат, я в Партии хорошо начальницу канцелярии знаю, давай попробую тормознуть письма. Не дай бог эта идиотка потребует их сегодня на почту унести.

— Давай. Звони, а я пока к Кузьминой пойду. Порадую… сочинением на тему….

Лену нашла в приемной Богданова, располагавшемуся на два этажа ниже моего кабинета, погруженную в документы. На звук моих каблучков по мраморному полу она подняла голову и приподняла брови.

— Какие люди, Агат! На кофе заглянула?

— Если бы, — пробурчала я, — хотя от него тоже не откажусь. Твой Франкенштейн у себя?

— Нет, на комбинате. Сегодня появляться не планировал. Хотя последний месяц зачастил сюда — почти каждый день приезжает, хоть на полчаса. С учетом того, что я тебе должна — ты можешь ко мне за кофе каждое утро приходить.

Я села напротив коллеги.

— Сейчас, Ленок, ты станешь мне должна столько, что будешь мне его каждое утро приносить. Со сливками и пирожными.

Лена отложила документы и посмотрела на меня уже серьезно.

— Маш, готовь кофе, а мы с тобой пошли в кабинет босса.

— Маш, про пирожные не забудь, — улыбнулась я девушке-секретарю.

— Выкладывай, — только за нами захлопнулась дверь, велела Лена.

— Ну любуйся, — я положила перед ней письмо.

Она быстро пробежала глазами документ и побледнела.

— Блядь!

— Она самая.

Лена медленно опустилась на край стола, словно силы разом покинули её. Она крепко сжала листок в руке, так что побелели костяшки пальцев, и закрыла глаза, пытаясь переварить увиденное.

— Да это ж… просто пиздец, — тихо прошептала она, словно боялась, что её голос может сломать хрупкую тишину, повисшую в кабинете. — Агата, ты понимаешь, что если это письмо пойдёт дальше, нам всем крышка?

— Ну не нам, а вам. Я-то в сторонке с попкорном постою. На цирк полюбуюсь. Беда в том, что любоваться придется с первого ряда, зацепить может…

— Откуда у тебя письмо?

— Не поверишь — счастливая случайность и хорошие отношения. Моя Маринка нашла общий язык с вашей Натальей. Та, когда сроки предоставления отчетов по приему увидела, поняла, что нужно срочно проинформировать и отправила по электронке. Марина, опять же на сроки посмотрев — ко мне приехала, шеф-то в командировке. Ну а я сей опус уже внимательно прочла. Официально все письма завтра утром на почту уйдут. Марина сейчас в канцелярию партии звонит, тормознуть пытается. Неофициально, как понимаешь — у нас там веса нет.

Лена уже набирала номер на телефоне.

— Илона, ты с ЗС? Сможешь прийти, у нас полный пиздец! Агата, сейчас Илона придет, пусть она решает.

Я молча пожала плечами.

— Марин, удалось тормознуть? — тихо набрала Марину.

— Да, — ответила она. — Девочки их переложили в другую папку, скажут, что забыли.

— Ты ж моя умница, — я подняла большой палец вверх, показывая Лене, что пока ситуация под контролем.

Илона зашла в кабинет с уверенной грацией пантеры перед прыжком. И снова я не могла не восхититься как ее внешностью, так и силой, исходящей от нее волнами. В своем ярко-алом деловом костюме она напоминала хищный, экзотический цветок: прекрасный и очень опасный.

Илона вдруг заметила меня и резко остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Её большие кошачьи глаза расширились, и на какую-то долю секунды я заметила, как в них промелькнуло что-то странное и неожиданное. Сочувствие? Понимание? Восхищение? Или, может, уважение? Её фарфоровые щеки вдруг покрылись румянцем, как будто она застигнута врасплох каким-то внутренним порывом, и она быстро опустила взгляд, будто стыдилась того, что её глаза могли выдать её истинные эмоции.

Всё это заняло лишь миг, но мне хватило этого короткого мгновения, чтобы почувствовать, как странное напряжение повисло между нами. Илона, всегда такая безупречно собранная, вдруг выглядела смущенной, и это несоответствие было настолько шокирующим, что я едва сдержала удивление.

Впрочем, она моментально взяла себя в руки.

— Что у вас?

— Фантазии на тему, — ответила я, кивая ей на письмо.

Илона быстро прочла.

— Блядь!

— Мои слова…. — пробормотала Лена.

— И на этой мажорной ноте, позвольте, дамы, мне удалиться, — усмехнулась я. — Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Как убивать и закапывать мерзавку — решать исключительно вашей компании. Кстати, девочки, копия сего шедевра у меня есть. Сообщаю на всякий случай.

Я отвернулась, чтобы уйти, но почувствовала, как Илона прожигает меня взглядом. Это была смесь благодарности за предупреждение и злости за ситуацию, которую ей теперь придётся разгребать.

Далеко мне уйти не удалось. Только мы вышли из кабинета в приемную, как туда влетела и сама Милена, словно ничего и не случилось.

— Невероятно…. — едва слышно выругалась я. Илона и Лена уставились на женщину с немой яростью в глазах.

— Какого хера, Милена? — кошачьи глаза Илоны прищурились. — Ты отстранена от работы на две недели!

Милена замерла, глядя на нас троих. Ее красивое лицо исказилось злостью, а глаз скользнули по письму в руках Илоны.

— Я не поняла, когда это ты стала решать за Кирилла, кто работает, а кто нет? — зло прошипела она.

Илона насмешливо приподняла бровь.

— С того момента, как подписала с ним договор. Ты отстранена, и это не обсуждается.

— Ах ты, сука! — обернулась Милена ко мне. — Проститутка ты долларовая!

Меня словно по лицу грязной тряпкой ударили. Я замерла, надеясь, что ослышалась.

— Вон пошла! — кошкой зашипела Илона, лицо которой побледнело как молоко.

— Зря ее защищаешь, Илонка! В курсе, что ее муженька за мошенничество судили? Семейка та еще….

Мне показалось, что перед глазами поплыли красные круги от настоящей ярости.

— Милена Владиславовна! — прогрохотал голос, словно удар грома, разрезавший напряжённый воздух приёмной. Воцарилась полная, почти осязаемая тишина. Все замерли, словно статуи, боясь пошевелиться или издать хоть звук.

В дверях стоял Кирилл и его лицо было перекошено от бешенства.

— Да ну вас всех на хер, — вырвалось у меня, я развернулась на каблуках и в полной тишине покинула помещение, пролетев мимо Богданова так, что едва не сшибла его с дороги.

12

Утро вторника началось с кофе и пирожных, принесенных Машей прямо в мой кабинет. После прошедшего дня голова у меня раскалывалась от боли и злости. Слова Милены все еще звенели в ушах, горели во мне, как клеймо. Пытаясь оскорбить и унизить меня, она и понятия не имела, насколько близка оказалась в своих оскорблениях. Ведь если говорить откровенно, кем я была для Кирилла как не той самой «долларовой проституткой»?

Я в сотый и тысячный раз пожалела, что ввязалась в эту историю с письмами. Лучше уж было оставить все на самотек и действительно запастить колой и чипсами, глядя, как поджаривают Богданова на сковороде политики. Парадокс всей моей ситуации заключался в том, что, ненавидя этого человека, презирая и боясь его, я все время была вынуждена с ним взаимодействовать.

Когда Маша робко постучалась в двери и поставила передо мной чашку с кофе и целую упаковку фирменных пирожных, я даже не нашлась, что сказать.

— Это ещё что за аттракцион невиданной щедрости? — только и смогла выдавить я, чувствуя, как удивление борется с усталостью.

— Илона Валерьевна и Лена сказали, что теперь так будет каждое утро, — улыбнулась девушка.

— Вот ведь…. Запомнили, змейки.

Кофе принесли и в среду утром, правда не Маша, а еще одна девушка, но все так же из приемной Богданова.

— Лен, — перехватив подругу в коридоре по пути на заседание фракции, попросила я, — заканчивайте с курьерскими услугами, а?

— Да что ты, — ухмыльнулась она, — мы только начали.

— Вот и делай добро после этого, — я поморщилась от головной боли, когда мы зашли в знакомый огромный зал. От одной мысли что минут через десять я опять окажусь в непосредственной близости от Кирилла, у меня зубы сводило.

— Будь благодарна, что мы еще шефа сдержали, — ухмыльнулась Елена, слегка подтолкнув меня локтем. А у меня все внутри в тугой узел скрутило.

— Вот и держите его…. На коротком поводке и в наморднике! — вырвалось абсолютно невольно.

— Ни хрена у тебя фантазии! И как мне теперь это развидеть? — она уже не скрывала смеха, наклонившись ко мне через свободное место, которое вот-вот должен был занять объект нашего обсуждения.

Я нервно поправила папку с документами, стараясь не думать о том, что Богданов появится с минуты на минуту. Сама мысль о Кирилле, которого я только что представила в столь унизительном образе, была одновременно абсурдной и пугающе удовлетворительной. Но чем ближе было его появление, тем сильнее я ощущала, как накатывает напряжение, как будто между нами натянулась невидимая струна, готовая в любую секунду лопнуть.

— Твой уход, кстати, был великолепен. Как же мне хотелось сделать тоже самое! — продолжала смеяться Лена, глядя на меня искоса. — Ты бы видела его лицо! Он, конечно, мастер прятать эмоции, но в тот момент…

— Блин, а ведь я обещала Кротову вести себя тихо и благоразумно. Решили вашу небольшую проблемку?

— Решили, — скривилась она. — Быстро и радикально. Но все…. — ее глаза скользнули к входу, где показалась знакомая нам обеим фигура. Я быстро приложила палец к губам, показывая, что продолжим разговор позже. Она точно так же быстро кивнула, следуя моему примеру, выпрямляясь и уступая место своему начальнику.

До начала заседания фракции оставалось минут десять, тем удивительнее было столь ранее появление Кирилла — обычно он предпочитал приходить позже.

Стараясь не выдать собственных эмоций, я отвернулась, делая вид, что занята документами, буквально заставляя себя погрузиться в чтение законопроектов.

Кирилл сел между нами и быстро наклонился к Елене:

— Прогуляйся, — велел он помощнице. И в животе у меня похолодело.

Елена, приподняв бровь и бросив на меня короткий взгляд, пожала плечами и, не говоря ни слова, встала, плавно отодвигая стул. Её лёгкая ухмылка не ускользнула от моего взгляда, и было очевидно, что она знала больше, чем показывала. Когда её шаги стихли где-то в коридоре, повисла тишина, плотная и тяжёлая, словно мы оказались в отдельном, отрезанном от всего зале помещении.

— Оригинал письма у тебя? — барабаня пальцами по столу, тихо спросил он, поворачиваясь ко мне в пол оборота.

Я замерла на мгновение, а потом подняла на него голову.

— Оригинал не был отправлен. Электронная версия на почте.

Он кивнул, глядя на меня своими серыми, холодными глазами, в глубине которых играли странные искры. Я не могла прочесть ничего на его лице — бесстрастном и спокойном. Но глаза откровенно говорили, что спокойствие — всего лишь внешняя часть. Внутри этого человека бушевало пламя.

— Покажешь своему шефу? — снова коротко спросил он.

— Нет. Лишние недоразумения нам ни к чему. Вам тоже, — я сделала ударение на последних словах, снова возвращаясь к документам и всем видом давая понять, что разговор окончен.

Кирилл продолжал пристально смотреть на меня, его взгляд будто прожигал насквозь. Даже несмотря на то, что я сосредоточилась на документах, каждую секунду я чувствовала его присутствие рядом — острое, тяжёлое, не позволяющее расслабиться.

— Она… — он на секунду замолчал, — Милена больше тебя не побеспокоит.

Мне снова пришлось посмотреть на него.

— Хорошо, — ответила наконец, чуть поджав губы. — Главное, — не удержала легкого ехидства, — чтобы она больше вас не беспокоила. Это дороговато нам обходится…. Всем.

Он смотрел на меня так, словно не хотел отпускать, словно держал, чтобы я не опустила голову, не отвела глаз. По спине пробегали то искры огня, то холода, хотелось встать, собрать вещи и уйти подальше от столь пристального и ненужного внимания. Его рука скользнула по столу к моей, едва не задевая, застывая в долях миллиметров, так, что я почти почувствовала прикосновение.

— Агата… — внезапное его голос стал другим, чуть теплее, чуть ярче, заставив меня вздрогнуть.

Папка, упавшая между нами, прервала этот опасный тет-а-тет.

— Кир, подпиши, — Илона появилась столь стремительно и столь вовремя, что я едва ее не расцеловала.

— Илона, позже! — резко ответил Богданов.

— Сейчас! — ее голос был столь категоричен и резок, что я, едва сдерживая усмешку, отвернулась. Эта женщина могла скрутить в рог любого мужика.

— Кир, подпиши, если не хочешь остановить работу штаба! — повторила она, безо всяких колебаний пододвигая папку к нему ближе. Её тон и взгляд не оставляли ему выбора. Я отметила, как ловко и уверенно она сдерживала его, не позволяя выйти из-под её контроля — и, честно говоря, испытала смешанное чувство восхищения и облегчения.

— Хорошо, — выдохнул он, беря документы с явной неохотой. Едва заметное раздражение промелькнуло на его лице, крылья носа затрепетали в гневе, но он сдержался.

— Спасибо за помощь, — это арестовывалось уже мне, пока Богданов занимался документами.

— Всегда пожалуйста, — пожала плечами, невольно улыбнувшись. — Не люблю крыс.

Илона хмыкнула в ответ.

— Можно сказать, что совместные санитарно-антипаразитарные мероприятия прошли успешно, — кивнула она, ехидно улыбаясь и наблюдая как Кирилл прислушивается к нашему разговору. А после встала, навалившись одной рукой на стол так, чтобы максимально разделить нас с Богдановым, как бы закрыть его от меня, занимая его место в разговоре. Ее чуть раскосые кошачьи глаза смотрели в меру дружелюбно, в меру — пристально.

Я тоже встала, чтобы быть на одном уровне с ней.

— За кофе — отдельное спасибо. Только…. — потерла нос, — не перегибайте с благодарностью.

— Ни в коем случае… это… всего лишь дружеский жест.

Я невольно улыбнулась и покачала головой, внимательно следя за женщиной.

— И с этим тоже…. Не перегибайте.

Она кивнула.

— О… у вас совещание начинается. Спасибо, Кир, — она выхватила у него свою папку и красно-белым ураганом вылетела в коридор, уступая место вернувшейся Лене. Глядя ей в след и все так же качая головой, я села на место, улыбаясь и невольно восхищаясь ее умением управлять людьми. Но в этом восхищении была и толика горечи — Илона никогда не стала бы жертвой того, что произошло со мной, не позволила бы…. И как бы я не хотела — она была намного сильнее меня, вызывая восхищение и редкую гостью в моей душе — искреннюю зависть.

13

Возвращение Кротова в четверг нарушило мою надежду на спокойный день, и утро началось с суеты. Я не ожидала его приезда и заранее не распечатала материалы к заседанию парламента, уверенная, что смогу следить за пленаркой из кабинета через онлайн-трансляцию. Но с его появлением привычный ритм дня быстро сменился на беготню по коридорам и быстрые правки в документах.

Вчерашнее заседание фракции не оставило меня в хорошем настроении. Я ушла одной из первых, избегая даже намека на возможный разговор с Кириллом. Всё, что я сделала, чтобы предотвратить назревавший скандал, было продиктовано исключительно заботой о Кротове и наших интересах. Благодарность Илоны и Лены, конечно, была приятной, но благодарности от Кирилла я не искала и не ждала. Наоборот, я предпочла бы избежать дальнейших пересечений, чтобы не возвращаться к этому ненужному разговору и не подпитывать его интерес ко мне, который казался мне чем-то раздражающим и ненужным.

Пробегая по длинному коридору до зала заседаний, я невольно поглядывала на время — оставалось совсем немного до начала.

Твою мать, шеф! Можно было хоть с вечера предупредить о возвращении? Хорошо хоть я не задержалась дома, а приехала на работу вовремя.

Влетая в зал, я почти врезалась в Лену, тоже бегущую с кипой документов. Она выглядела такой же взмыленной, как и я, и, мельком переглянувшись с ней, я заметила, что она несет последние бумаги Богданову. Мы обменялись быстрыми взглядами с Кириллом, но в этот момент меня мало волновало его присутствие. Я только ускорила шаг, стараясь без задержек пробраться к месту Кротова.

— Ух, — выдохнула я, наконец, добравшись и выкладывая перед ним бумаги. — Успела! Шеф, с вами мне вес не набрать!

— Предлагаешь мне вычитать из твоей зарплаты за услуги фитнеса? — съехидничал он, весело глядя на меня и листая бумаги.

— И добавлять за услуги психолога, бизнесс-тренера, юриста, экономиста и за вредность немного, — отозвалась я, смеясь.

Где-то позади меня пискнула подключаемая к проектору аппаратура, заставив невольно поморщиться — писк был неприятным.

— Неужели нельзя это сделать до? — поморщился и Кротов, быстро читая бумаги.

— Это Россия! — голосом Жириновского ответила я, — у нас особый путь — все всегда в последний момент!

— Как всегда….

Снова раздался писк сзади и громкий голос, пронесшийся на весь зал:

— Ты всегда так напряжена?

Сначала я даже не поняла в чем дело. Голос был знакомым, вызвал странные, смутные воспоминания. Привлек внимание людей в зале. Многие подняли головы, обернулись.

— Я….

Мне показалось у меня слуховые галлюцинации, ведь это произнесла я сама. Кротов поднял голову и удивленно посмотрел за мою спину, на большой экран на стене.

— Твое тело говорит одно, а разум упорно сопротивляется…

Это не было галлюцинацией, я узнала голос Кирилла, узнала его интонации, вспомнила где и когда он говорил так со мной. Медленно, очень медленно обернулась к проектору на стене, гладя на фильм, идущий на нем.

Сцена на экране была не двусмысленной, и зал, погружённый в тишину, задержал дыхание, постепенно впитывая смысл происходящего. На меня смотрели многочисленные удивлённые, шокированные и даже смущённые лица. Кротов уставился на экран, потом на меня — его глаза выражали смесь недоумения и подозрения.

Я чувствовала, как по телу пробегает леденящий холод. В голове крутились тысячи мыслей, но ни одна из них не могла сформироваться в разумный план действий. Ноги словно приросли к полу, не позволяя сделать ни шага.

— Зачем… ты это делаешь?

— Потому что хочу. Хочу насладиться своей сделкой, Агата.

Я видела как он обнимает меня, как целует, почти теряя над собой контроль — со стороны это было отчетливо видно.

— Я хочу все, что обещано мне. И, возможно, еще немного больше.

Мне хотелось закричать. Ущипнуть себя, убеждаясь, что все это всего лишь страшный, ненормальный сон, но судя по реакции находящихся в зале людей — сном это не было.

От происходящего комната начала кружиться перед глазами, и я буквально ощущала, как земля уходит из-под ног. Этот позорный момент из моего прошлого, о котором я предпочла бы навсегда забыть, теперь обнажён перед всеми. Каждый взгляд, каждая бровь, приподнятая в шоке, каждое перешёптывание среди присутствующих пронзали меня, словно раскалённые иглы. Кротов, всё ещё разглядывавший меня с удивлением и, казалось, возрастающим беспокойством, чуть сдвинулся в кресле, словно готовясь спросить что-то или вмешаться, но осёкся, явно потрясённый увиденным.

— Это возбуждает…. — Глаза Кирилла горят темным огнем, руки движутся по моему телу, беспомощному, покорному.

Мои крики… мои слезы… мои просьбы….

Я смотрела на себя со стороны и даже жалости не испытывала. Можно ли жалеть эту женщину на экране, которая так легко и покорно переносила насилие над собой?

Мир словно остановился. Время перестало существовать. Все стояли завороженные и ошарашенные фильмом, ни у кого не было сил или желания останавливать это зрелище.

— Кирилл, хватит! Прошу тебя!

Кричала женщина на экране.

Этот крик словно разбудил одного единственного человека. Как во сне я видела перекошенное лицо Богданова, как одним движением он перелетает через свой стол и несется к проектору внизу зала. Я смотрела на его лицо, полное ярости и ужаса, на резкие, мощные движения, как он буквально бросился через зал, стремясь остановить фильм, уничтожить это ужасное зрелище, будто в надежде стереть то, что уже разорвало мне душу. Громкий, полный ужаса крик с экрана — мой крик, который я никогда не думала услышать снова — пронзил зал, заставляя меня отшатнуться от самой себя, от этой беззащитной женщины, что стала объектом его власти.

— Здесь двадцать. Двадцать пять ты не стоишь.

Он добрался до проектора, ударом отключив его. Экран потух, оставив зал в темноте и тяжёлой, зловещей тишине, но этого уже было недостаточно. Этот момент, это унижение — всё это уже стало частью моей реальности, частью того кошмара, который теперь знал каждый присутствующий.

Звенящая тишина ударила больно ударила по ушам, оставляя ощущение полного вакуума: без сил, без мыслей, без желаний, без надежды.

Все взгляды, направленные на меня, стали чем-то вроде ожога, которого я не могла избежать. Среди них были шок и смятение, недоверие и жалость, но самое страшное — это было их безмолвное осуждение и любопытство. Чувство полной беззащитности разлилось по телу, и мне хотелось спрятаться, раствориться в воздухе, стать невидимой.

Кирилл стоял рядом с проектором, его лицо всё ещё перекошено гневом. Но в его глазах больше не было привычного холодного пренебрежения. В этом взгляде была ярость, которая граничила с чем-то, что я не могла определить. Быть может, это была смесь вины, ужаса, шока, смущения— ощущение того, что он сам, наконец, увидел результат своей безжалостности.

У меня не было времени понимать. У меня не было времени думать. Я хотела одного — упасть и больше не подниматься никогда. Закрыть глаза, потерять память, слух, зрение и остальные чувства.

Толпа, словно выйдя из оцепенения, начала оживать, и я видела, как люди оглядываются друг на друга, перешептываются, кто-то поспешно достаёт телефоны. В зале зажглись вспышки — камеры, направленные в мою сторону, точно хищные глаза, улавливающие каждый мой жест, каждое выражение моего лица. Я почувствовала, как медленно отступает сила, позволяющая мне держаться, оставляя только острую боль и безграничное отчаяние.

Я медленно опустила взгляд на свои руки, едва осознавая, что пальцы дрожат. Все вокруг становилось расплывчатым, словно я смотрела на происходящее из глубины кошмара. Я знала, что все эти шепоты, все эти взгляды будут преследовать меня. Всё, что я так старательно пыталась забыть, удержать под замком, внезапно прорвалось наружу — и теперь уже не исчезнет.

Из толпы пробился чей-то крик, требующий объяснений, но его слова были для меня всего лишь отдалённым эхом. Моя голова казалась пустой, гулкой, как барабан.

Бежать… бежать…. Не важно куда… подальше от этого всего… Пока они полностью не пришли в себя, пока заняты Кириллом…. Пока не посмотрели на меня….

Бежать….

Ноги сами понесли к выходу из зала, без участия тела. Я видела людей вокруг себя урывками, как кадры из фильма.

Каждый шаг был отчаянным рывком к спасению, к забвению, к чему-то, что хотя бы на миг избавит меня от этой невыносимой боли. Время будто замедлилось: я видела, как кто-то оборачивается, пытаясь понять, куда я иду; чей-то удивлённый взгляд встречается с моим, но я тут же отвожу глаза, едва сдерживая приступ паники. Только бы никто не остановил, только бы никто не протянул руку и не сказал что-то — я бы не выдержала.

— Агата! — крик донесся откуда-то сбоку, но приглушенно, словно из-под воды или земли

— Агата! — голос снова достиг меня, почти болезненно резкий, пробивающийся сквозь хаос в голове, и на этот раз я различила в нём отчаяние и боль, которые, как мне казалось, никогда не могли принадлежать Кириллу. На доли секунды я увидела его лицо — белое, почти мертвое, перекошенное виной и осознанием того, что совершил. Но мне было все равно.

Убежать. Скрыться. Исчезнуть.

Умереть.

Мои шаги эхом раздавались по пустому коридору и каждый щелчок каблука загонял новый гвоздь в крышку моего гроба.

14

Я бежала, не чувствуя под собой ног, лишь желая оставить позади каждую тень, каждый взгляд, каждый шепот, что был впитался в воздух заседательного зала. По лестницам, один пролет за другим, почти спотыкаясь о собственные мысли, остывшие и раненые, по пустым, протяжным коридорам, где эхо шагов преследовало меня, словно безжалостное напоминание о недавнем кошмаре. Мне казалось, что с каждым шагом я сбрасываю с себя тот невыносимый груз, ту пелену стыда и унижения, но он упорно держался, как будто был вплетен в самое моё существо.

Холл растянулся передо мной, огромный и безмолвный, и свет, пробивающийся сквозь стеклянные двери, манил меня, обещая свободу. Ещё шаг, ещё одно усилие — и я вырвалась на улицу, которая утопала в ослепительных солнечных лучах. Свежий воздух ворвался в лёгкие, но не принёс облегчения. Светло и красиво, как будто ничего не случилось, как будто этот день не мог быть омрачён ничем. Где-то с шумом проезжали трамваи, шумел фонтан на площади, отголоски тихих разговор доносились до моих ушей. Я стояла посреди всей этой яркости и чувствовала, как внутри меня воцаряется ещё более глубокая темнота.

Всё, чего я хотела, — раствориться в этом безграничном просторе, где никто не знал бы моего лица, не видел бы моих ран и не слышал бы того, что я услышала сегодня.

Побежала по площади, не понимая, не зная, что делать и куда идти. Внезапно тонкий каблук туфли скользнул в зазор между плитами, и я ощутила, как земля уходит из-под ног. Мир вокруг замедлился — воздух стал густым, каждое мгновение растянулось в вечность. Я упала на колени, чувствуя, как боль резко пронзает ногу, и услышала звук разрываемой ткани. Тонкое, элегантное платье, которое так тщательно выбирала для сегодняшнего дня, — словно последнее напоминание о привычном мне порядке, — разорвалось, оставив длинный, неровный разрез.

Холодная и твёрдая поверхность земли была реальной, неприкрытой, как и вся боль, пронзающая меня. Никто не остановился. Никто не протянул руку помощи. Казалось, мир вокруг продолжал вращаться, поглощая меня в своей безразличной суете. Хотелось закричать, выплеснуть из себя тьму, скопившуюся внутри, но я не могла издать ни звука. Лежала на земле, вниз лицом и не могла даже пошевелиться. Тёплый солнечный свет, который ещё несколько минут назад казался спасением, теперь раздражал, врезался в глаза, становился невыносимым. Я всё глубже погружалась в свою боль, чувствуя, как страх и отчаяние поглощают меня, обволакивают, как вязкая смола, не давая подняться, не оставляя сил даже для того, чтобы поднять голову.

— Агата! — чьи-то сильные руки тряхнули меня за плечи. — Агата, мать твою!

Несколько шлепков по лицу, болезненно реальных, заставили сфокусировать глаза на раскосых, хищных глазах и светлых волосах женщины, сидевшей передо мной на коленях.

— Таак, — она еще раз тряхнула меня за плечи, — смотри на меня! Фокусируйся на мне, — щелчки длинных красивых пальцев, мелькающих перед лицом, заставили немного прийти в себя.

— Все, пошли отсюда, — она заставила меня подняться на ноги, применив почти мужскую силу. Подтолкнула, заставляя переставить ноги, вытащила меня из оцепенения и заставила двигаться. Картинка вокруг всё ещё была размыта, лица прохожих казались далекими и неразличимыми, но тёплая, жёсткая хватка Илоны удерживала, не позволяя снова погрузиться в отчаяние. Она практически тащила меня вперёд, уверенная и собранная, словно ей приходилось делать это не в первый раз.

— Куда? — удалось справиться с собственным ртом и выдавить первое слово.

— В машину! — коротко ответила она, — шевели задницей, Агата.

Она усадила меня в свой большой внедорожник, стоявший почти у самого здания Законодательного собрания, и резко вдавила газ, выезжая с парковки, наплевав на все правила, и задевая бампером чью-то дорогую машину.

— Дочка где? — отрывисто бросила она.

— Что?

— Агата, блядь, соберись! Дочка где сейчас?

— В садике… — упоминание Арины заставило меня вздрогнуть, и наконец попытаться вынырнуть из того мрака, что витал в голове.

— Адрес говори!

Я сфокусировалась и продиктовала адрес.

— Хорошо. Свекровь дома?

— Да… — не было даже удивления откуда она знает о моей семье.

— Звони ей, — Илона протянула мне свой телефон. — Пусть собирает вещи и выходит из дома. Скажи ей, куда прийти и пусть ждет нас там.

Пальцы дрожали, когда я взяла телефон Илоны и набрала номер свекрови. С каждым гудком страх снова поднимался внутри, давил, словно холодная волна, но голос Илоны, уверенный и чёткий, удерживал меня на грани паники.

— Алло? — голос свекрови прозвучал спокойно, как будто этот звонок был обычным.

— Маша… — мой голос дрогнул, но я заставила себя говорить дальше. — Пожалуйста, собери вещи, немного лекарства, документы. Возьми всё необходимое и выходи из дома. Жди нас у центрального сквера.

— Агата, что случилось? — голос бабули моментально стал тревожным.

Илона выхватила трубку из моих рук.

— Мария, это Илона, коллега Агаты. У нас тут небольшое… недоразумение. Главное, возьмите документы: паспорта, полисы….Поживете пока у меня. Вещей берите минимум — все остальное купим. И пожалуйста, все вопросы — позже.

Она тут же отключила вызов.

Но телефон зазвонил снова. Глянув на экран Илона выматерилась, но трубку взяла.

— Да, блядь!

— Ты где? — голос Кирилла был безжизненным и сухим, но даже такой вызвал во мне новую волну адской боли, от которой скурило весь низ живота.

— В пизде, блядь, долбоеб! Спасаю твою поганую задницу!

— Илон…

— Заткнись, Кир. Просто заткнись, ладно? Иначе я сейчас просто уничтожу тебя полностью. Добью, на хуй, и скажу, что так и было!

— Илона… — он почти простонал в трубку. — Найди Агату….

— Иди на хуй, Кир! Имя ее даже не произноси! Я ведь просила тебя, суку, все проверить и почистить! Мало того, что ты сделал, тварь, ты еще и допустил подобное!

— Илона! Найди Агату…

— Да блядь!!!! — мы едва не врезались во встречную машину. — Нашла уже. А ты, выродок, сейчас делаешь морду кирпичом, притворяешься слепо-глухо-немым аутистом и даже рта своего поганого не открываешь в сторону камер, понял? А еще лучше — исчезни! Сгинь! Пропади, блядь, пропадом! Жаль, что это из области фантастики! Слышишь меня, Кир? Если хоть одно слово на камеры скажешь….. хоть одно! Богом клянусь, баланду будешь в Соликамске хлебать!

Илона отключила телефон с таким видом, словно хотела разбить его о приборную панель. Она вырулила к детскому саду, сверкая глазами, полными злости и решимости. Не глядя на меня, она рванула на себя ручной тормоз и резко повернулась, бросив короткий и жёсткий взгляд, который не оставлял места для возражений.

— Иди за дочкой, — её голос звучал как приказ, её тон был холоден и твёрд, но в нем чувствовалась тревога, которую она тщательно скрывала за непробиваемой маской. — У нас тут полный пиздец, и увязли в нём вы оба. Но сначала нужно обезопасить тех, кто первый под удар попадёт. Поняла? Шевелись, Агата!

Я открыла дверь и практически выскочила на улицу, направляясь к входу в детский сад. Внутри меня всё ещё царил хаос, но жёсткость и уверенность Илоны помогали удержаться на плаву, позволяли, пусть и механически, двигаться вперёд. Я чувствовала каждое её слово, как кнут, бьющий по сознанию, — в этих словах была правда, и мне приходилось признать, что выбора у нас действительно не было.

Пробежав через ворота и по коридору сада, я наконец увидела Арину, которая играла в уголке с куклами. Она подняла голову, заметив меня, и её лицо тут же озарилось радостью. Этот свет в её глазах был спасением, якорем, к которому я судорожно цеплялась, чтобы не позволить себе утонуть в темноте.

— Мама! — закричала она, бросившись ко мне, и я крепко прижала её к себе, как будто её объятия могли вытеснить весь кошмар, который преследовал меня.

Вернувшись к машине с Ариной на руках, я заметила, что Илона уже звонит кому-то ещё, её голос звучал резко, коротко и совершенно без эмоций. Когда она увидела нас, её лицо смягчилось на мгновение.

— Молодец. Садись назад, пристегни её, и поехали к твоей свекрови, — сказала она, убирая телефон и кивая в сторону заднего сиденья.

Квартира Илоны располагалась в самом центре города, однако в самой спокойной и тихой его части. Большая, двухэтажная, она производила впечатление даже на меня — много повидавшую роскоши в этой жизни.

— Это съемная, — пояснила Илона, когда мы переступили порог, — Кир снял на время работы у вас. Так, девушки, — обратилась она к испуганным Арине и Маше, — располагайтесь в комнатах на верху. Малышня, я вообще не ебу как обращаться с мелкими, поэтому берешь бабулю, берешь мой планшет, выбираешь все игрушки, какие хочешь, в этом городе и заказываете на мой адрес. Но я пока вас видеть и слышать не должна. Это понятно?

Шокированная Маша смотрела на меня.

— Делайте, что велят, — устало кивнула я, подтверждая слова Илоны. — Бабуль…. Займись пока Ариной, пожалуйста. Игрушки… книги… покупайте… я смогу это оплатить.

— Не ты, — резко перебила меня Илона, — заплатит тот, кто должен. И это, мелкая, выбирай самое дорогое! Чтоб, сука, глаз задергался от цены!

Маша, всё ещё ошеломлённая, сжала мою руку, будто ища подтверждение, что всё происходящее не кошмарный сон. Арина, растерянно глядя то на бабушку, то на меня, крепко держалась за её платье. Илона, видя наши замешательства, лишь с вызовом приподняла бровь, нетерпеливо глядя на них.

— Вы, кажется, не поняли, — резко добавила она, — у вас сегодня свободный день. Берите планшет, щёлкайте по картинкам и отдыхайте. Я вас сюда не на чай пригласила.

Вздохнув, я попыталась приободрить обеих, хотя в груди всё сжималось от того же ужаса и стыда, а голова по прежнему соображала туго.

— Бабуль, всё нормально, правда. Илона… она хочет помочь. Пожалуйста, отдохни. Аринка, солнышко, иди с бабушкой, выберите что-то классное.

— И дорогое! — в след им бросила Илона. — Теперь с тобой. — она обернулась ко мне, жестом усаживая на широкий кожаный диван. — Агата, мы по уши в дерьме и ты — вместе с нами.

Илона смотрела на меня, её лицо было суровым и решительным, без следа той холодной маски, которую она обычно носила. Словно она впервые позволила себе быть не просто коллегой, а чем-то большим — союзником, готовым идти до конца.

— Слушай внимательно, Агата, — начала она, не теряя ни секунды. — Мы все вляпались по полной программе, и ты в том числе. — Она наклонилась ближе, её голос стал глубже, мягче, но от этого только более напряжённым. — Поэтому забудь про гнев и стыд. Здесь дело не только в Кире или в твоих чувствах к нему. Речь сейчас идет о твоей безопасности, и о безопасности твоей семьи.

Мне захотелось смеяться и плакать одновременно. А еще лучше — пойти и повеситься.

— Илона, идите вместе с Киром на хер! Он так прошелся по моей жизни… что….

— Агата, — в ее голосе постыдной жалости не было. — То, что он сделал — за гранью вообще. Я это знаю и понимаю.

— Ты знала, да? — перебила я ее.

— Узнала три недели назад, после приема, когда его к стенке прижала. Он вынужден был сказать. Признаюсь, первое, что хотела сделать — разорвать договор и послать его к хуям.

— Почему ж не послала? — с горечью спросила я, закрывая воспаленные глаза.

Илона вздохнула, на мгновение поколебавшись.

— Потому что я дала ему слово, Агата, — её голос стал почти шёпотом, едва уловимым в тишине комнаты. — Когда-то он вытащил меня из такого дерьма, какого ты себе и представить не можешь. Вынес на своих плечах, когда все остальные отвернулись. И знаешь что? Он такой — с тех пор как я его знаю, у него своя, чёртова мораль.

— Мораль, Илон? Мораль? — я почти кричала на нее, — это, сука, мораль такая: изнасиловать, пользуясь ситуацией, а потом еще и в грязь втоптать?

— Не ори, если не хочешь, чтобы дочь узнала много новых слов!

— Ты перед ней как сапожник материлась, одним больше одним меньше, похер уже!

Илона вздохнула, отведя взгляд, будто не в силах выдержать моё презрение. На мгновение её лицо, всегда сильное и собранное, дрогнуло, но она быстро вернула себе контроль, пытаясь подойти ко всему холодно, расчётливо.

— Ладно, — терпеливо продолжила она, потирая переносицу. — Можешь поорать, если легче станет, можешь потом его даже избить — я подержу. Но сейчас услышь меня, Агата. Вы оба влетели в говнище. Не просто в говнище, а в феерическое говно! Ему грозит хлебать баланду где-нибудь в местах не столь отдаленных, а тебе…. Административный штраф за занятие проституцией от 1500 до 2000 рублей. Хороший расклад, да?

Я застыла, чувствуя, как её слова впиваются в меня словно ледяные осколки. В голове не укладывалось, что ситуация могла настолько выйти из-под контроля.

— Проституцией? — я почти прошипела, сквозь зубы, не веря собственным ушам. — Ты хоть понимаешь, как это звучит? Я и проституция?

— А как во всем мире называется секс за деньги, а, Агат? 20 или 25 тысяч — значение не имеет. Дорого, однако.

Слова Илоны словно обжигали, пронзали меня холодным, режущим реализмом. Я почувствовала, как жар злости и унижения заливает лицо, хотя пыталась сохранять самообладание. Всё, что она сказала, отдавало какой-то чудовищной, бездушной логикой, перед которой я была бессильна.

— Дорого, — прошипела я, почти задохнувшись от собственного голоса, — ты сейчас считаешь уместным обсуждать прайс за то, что он сделал?

— Агата, — Илона чуть помедлила, словно подбирая слова, хотя её лицо оставалось всё таким же жёстким и невозмутимым, — я пытаюсь донести до тебя реальность. В глазах прессы и всех, кто сейчас видел этот… спектакль, твоё положение — сделка, и, если мы хотим тебя защитить, нужно это признать. Не перед собой, перед законом и обществом. Чем быстрее ты примешь реальность, тем меньше будет шансов, что они обвинят тебя в чём-то большем. Агата, тем, кто вытащил это дерьмо, до тебя нет дела. Ты для них — всего лишь пешка на доске, способная сломать не карьеру — жизнь Кира. Били они по нему в первую очередь, и они и тебя выставят так, как им будет удобно. Не мы, Агата, не наша пресс-служба, они. И они жалости не знают! Им насрать на твою семью, на дочь, на больное сердце свекрови! Полоскать будут и их в том числе! Как долго удасться удержать в тайне их существование?

Меня едва не затрясло от возмущения и боли, что бурлили внутри, но Илона, казалось, не замечала. Она говорила со мной так, будто раскладывала фигуры на шахматной доске.

— А что насчёт меня, Илон? Что с моей жизнью? — спросила я, едва справляясь с комом в горле.

Она лишь устало посмотрела на меня, её лицо на мгновение смягчилось, и в голосе появилась едва заметная нотка сочувствия:

— Твоя жизнь, Агата… пока не рухнула окончательно, но держится на тонкой ниточке. Как и жизнь Кира. Хочешь ты того или нет — вы теперь зависите друг от друга полностью. Если ты подашь заявление — он попадет под уголовку. А ты…. Под штраф и полное крушение репутации, проверки полиции и опеки! Навсегда. Куда бы ты после этого не уехала.

Слова Илоны ударили меня с такой силой, что я буквально почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она говорила спокойно и чётко, как человек, понимающий правила этой игры, зная её жестокие законы, а мне казалось, что я попала в водоворот, из которого нет выхода.

— Илон, — прошептала я, чувствуя, как в груди поднимается не то гнев, не то отчаяние, — ты предлагаешь мне молчать? Смириться с тем, что я — жертва, но при этом сама несу ответственность за всё это?

— Нет. Я предлагаю тебе сделать так, чтобы ты в глазах общества жертвой не выглядела. А уж как ты будешь выглядеть в собственных глазах — решать, сцуко, только тебе.

— То есть, — я попыталась вернуть себе контроль, но голос дрожал, — я должна стать кем-то, кого смогу оправдать в глазах других, а сама — с этим жить?

Она кивнула, не отводя взгляда:

— Именно так, Агата. Сделай всё, чтобы не дать этим шакалам воспользоваться твоим горем. Не позволяй им диктовать, кем тебе быть, пока не переступишь через этот кошмар. Скажу тебе откровенно, у меня нет иллюзий по поводу Кирилла, и он сам бы это подтвердил. Но ты… ты можешь выбрать, как будешь жить дальше. Ты можешь или закопаться в этом дерьме, или выплыть. Можешь напиться у меня — алкоголь я тебе выдам в неограниченном количестве, можешь лежать, заливаясь слезами, можешь жалеть себя, а можешь встать и въебать так, чтобы стекла дрожали! Киру, кстати, тоже.

Я молчала, не зная, что сказать. Внутри разлилось отвратительное чувство безысходности, без альтернативности моего положения.

— Что нужно сделать? — мне казалось я с разбегу прыгнула в ледяную воду.

— Умница. Первое: на ночной рейс до Батуми заказаны два билета — для твоей дочки и Марии. Незачем им это дерьмище видеть. Там у Кирилла дом — красивый, удобный, с полным обеспечением. Поживут пока там.

Я рот открыла и….

— Кирилл полностью обеспечит их безопасность и… — она ухмыльнулась, — комфортное пребывание. Посоветую им ни в чем себе не отказывать. Там их найти будет сложно, очень сложно!

И закрыла рот, так и не найдя слов. От одной мысли, что моя дочь и Маша окажутся в доме Кирилла, меня едва не передёрнуло. Но в то же время — без этого мой выбор был прост: они оставались бы под угрозой, втянутые в каждую грязную деталь происходящего. А там, как бы это ни было горько, была хотя бы слабая надежда на безопасность.

— Успокойся, — все же одернула хмуро, — моя дочь меру знает….

— Ну и зря! — фыркнула Илона, — Пусть платит, говнюк! Это меньшее, что он сейчас сделать может!

Я дернула головой.

— Дальше что?

— Дальше… все хуже. Сегодня вечером он приедет сюда, Агата. И вам придется работать вместе. Даже если тебя рвать от него будет.

От осознания ее правоты мне хотелось разбить окно.

— Иди… успокой семью, — тихо предложила Илона. — И постарайся отдохнуть сама… Тебе…. Нужно в ванную, на втором этаже есть запасная.

Каждое слово Илоны стучало в голове, как неумолимый приговор. Я стиснула зубы, стараясь подавить рвущийся наружу гнев, горечь, ощущение унижения. Вечер с Кириллом под одной крышей — перспектива, от которой буквально мутило, но я понимала, что отступать некуда. Молча встала и пошла наверх, едва переставляя ноги.

15

— Тихо, Аришка, дай маме поспать…. — услышала я над ухом тихий голос бабули. — Мама сильно устала.

— Я не сплю, — с трудом поднимая голову от подушки на широкой двуспальной кровати, пробормотала я. — Не сплю…. — села, потирая горящее как в лихорадке лицо рукой.

Илона и бабушка почти силой заставили меня принять ванну, где со мной случилась форменная истерика, а после я легла на пять минут на кровать, пока Мария расчесывала мои волосы — ритуал, который сохранился у нас с давних времен. И ощущая эти спокойные, мягкие касания к голове — уснула, сломленная под гнетом того кошмара, который произошел с утра.

— Не вставай, родная моя, — погладила меня по голове Мария, — ты вымотана в край. Та женщина…. Велела тебе еще отдыхать.

Я отрицательно покачала головой, чувствуя, как рыжие локоны свободно и растрепано падают на плечи. Тонкая футболка Илоны и ее домашние мягкие брюки идеально сели и на меня. Но я не хотела, чтобы Кирилл видел меня такой — растрепанной, домашней…. Уязвимой. К сожалению платье, в котором я была утром было уже не восстановить.

Я специально отвлекала свой мозг всякими мелочами, чтобы не думать о произошедшей катастрофе.

— Бабуль, мне нужно переодеться… и привести себя в порядок, — тихо пробормотала я, хотя понимала, что вряд ли нашла бы силы что-то изменить.

Мария, кажется, уловила мои мысли и покачала головой с сочувствием:

— Ты думаешь, что эта внешняя броня тебе сейчас поможет, но поверь… тебе нужно собраться внутри, а не снаружи. — Она взглянула на меня с тихой мудростью, от которой стало чуточку легче. — Илона всё предусмотрела, она умная женщина. Придёт время, и ты снова станешь той Агатой, которую знают и уважают. Но сейчас ты — дочь и мать. И это главное.

Я так и не нашла в себе силы рассказать хоть что-то свекрови, а та, всем своим существом любя меня, спрашивать ни о чем не стала.

— Илона дома?

— Внизу. То бегает кругами, то материться как сапожник.

— Времени сколько?

— Около восьми вечера.

Значит я проспала не меньше пяти часов…. Что еще произошло за это время?

— Бабуль, — я посмотрела на дочку, которая что-то рисовала прямо на полу, где были раскидано невероятное количество карандашей и фломастеров, — вам с Аришкой придется уехать…. Сегодня ночью вы улетите в Грузию, в Батуми. Поживете там, на море.

Мария нахмурилась, но, как всегда, осталась сдержанной, едва уловимо сжав губы.

— Ты уверена, что это… необходимо? — её голос был ровным, но в нём сквозило беспокойство.

Я кивнула, хотя внутри всё переворачивалось от мысли, что мне придётся их отпустить. Казалось, что сейчас, как никогда, мне нужно их присутствие рядом, их поддержка. Но мысль о том, что Арина будет подальше от всего этого кошмара, пусть даже на какое-то время, давала хоть крохотное чувство облегчения. Илона права, уже завтра эту историю будут обсасывать все вокруг, делая ребенка и больную женщину предметом нездорового интереса и внимания. От одной мыссли о том, как их могут использовать, меня передернуло.

— Да, бабуль, так нужно. Там безопасно и спокойно. Вам понравится, — я попыталась улыбнуться, но Мария тут же заметила эту слабую маску, вздохнув.

— Хорошо, родная, — она осторожно провела рукой по моим растрепанным волосам, её прикосновение, как всегда, было полным тёплой заботы. — Мы сделаем так, как ты скажешь. Если надо ехать, значит, так тому и быть.

Она помолчала, опустив голову, а потом снова посмотрела на меня и в глазах ее сверкали слезы.

— Агата, это из-за….. из-за тех денег? На операцию? Ты взяла у кого-то и не можешь отдать?

Меня словно пронзило её словами. Я знала, что Мария всегда оставалась в неведении относительно тех обстоятельств, которые привели нас к этому моменту, и до последнего пыталась объяснить всё как-то проще. Но теперь её догадки, её беспокойство выводили меня из равновесия. Её слёзы, её переживания за меня и Арину только усиливали моё чувство вины, будто всё, что сейчас происходило, действительно лежало на моих плечах, словно я сама впутала нас всех в этот кошмар.

— Нет, бабуль, нет! — слава богу, она не пользовалась интернетом, — это вообще не из-за этого! Так получилось, что я оказалась в центре политической разборки…. Но это все временно! Честно!

Мария внимательно посмотрела на меня, её глаза всё так же выражали тревогу, но теперь в них мелькнуло едва уловимое облегчение. Она, казалось, пыталась понять, стоит ли верить мне или продолжать расспросы, но, в конце концов, просто тихо кивнула. Её доверие, её готовность не задавать вопросов тронули меня до глубины души — она знала, что, если бы я могла, я бы всё ей рассказала.

— Бабуль, мне нужно спуститься вниз. Вы ели?

— Да, Илона принесла нам пиццу и колу, я разрешила Аринке сегодня все.

— Хорошо. Бабуль… скажи ей о поездке сама, ладно? Я вниз….

— Конечно, родная. Я скажу ей… постараюсь всё объяснить, чтобы она поняла, что это временно и что это — для её же блага, — её голос дрогнул, но она взяла себя в руки, крепче сжав мою руку. — Спускайся, а мы с ней будем готовиться.

Я кивнула и пошатываясь прошла в ванну, глянув на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрела измотанная, осунувшаяся женщина, под глазами которой залегли глубокие тени. Быстро умылась и провела щеткой по волосам, но убирать их не стала — не видела смысла — пусть остаются как есть.

Медленно вышла в коридор и стала спускаться по крутой лестнице вниз.

В гостиной Илоны не оказалось, поэтому я прошла на просторную кухню, прошлепав босыми ногами по мягкому ковролину.

— Илона? — вошла быстро и остолбенела.

Илона стояла возле окна, задумчивая и серьезная, с со стаканом в котором плескался коньяк, глядя на спускающиеся на город весенние сумерки

Напротив неё, за барной стойкой, сидел Кирилл — но это был не тот Кирилл, которого я привыкла видеть, властного и холодного. Этот Кирилл казался измотанным, опустошённым. Он сидел, согнувшись, будто весь вес мира разом обрушился на его плечи, а его лицо было скрыто в ладонях, локти впивались в стойку, как якорь в дно. Темные волосы были небрежно растрепаны, от его привычной аккуратности не осталось и следа. Пиджак, который он обычно носил как броню, был сброшен и брошен на пол, словно больше не мог скрывать его уязвимости. Галстук висел, ослабленный, почти соскальзывая с шеи, как последний элемент, связывающий его с привычным образом.

На звук моих шагов они одновременно посмотрели на меня. Лицо Кирилла было не просто белым — оно было почти прозрачным, а серые глаза казались мертвыми, лишенными жизни. И в них было столько всего, что мне почти физически больно было смотреть на него.

Он смотрел на меня, и в этом взгляде было что-то, что я никак не могла понять: смесь растерянности, отчаяния и той безмолвной просьбы, которую сложно выразить словами. На его лице, в этом опустошённом, чужом образе, я вдруг увидела не хищника, не победителя, а человека, который был так же уязвим, как и я. И это осознание пробило меня до самого сердца, заставив всё внутри сжаться.

Илона, напротив, стояла всё так же неподвижно, её лицо было твёрдым, почти суровым, но в глазах, в глубине её взгляда, таилось понимание. Она смотрела на нас обоих так, будто уже видела все возможные исходы, но была готова бороться, несмотря ни на что.

— Агата, — Кирилл подскочил с места и рванулся ко мне. Я замерла от ужаса.

— А ну стоять! — рыкнула Илона, мгновенно собираясь, и воздух пронзил странный то ли треск, то ли писк.

Кирилл остановился, удивлённо и растерянно глядя на Илону, будто не сразу осознал, что происходит. Взгляд его метнулся к её руке, где поблёскивал маленький, но угрожающий шокер, напряжение струилось от Илоны как электрический заряд. Я тоже застыла, понимая, что она всерьёз готова не допустить его ни на шаг ближе ко мне.

— Ещё шаг, Кир, — её голос был холоден и твёрд, с непреклонной решимостью. — И я вырублю тебя на месте.

Кирилл, всё ещё дыша тяжело и глубоко, замер, его руки сжались в кулаки, но он, казалось, взял себя в руки. Илона, не отводя от него внимательного взгляда, медленно опустила шокер, но не убрала его полностью, держала наготове, будто была уверена, что угроза ещё не миновала.

— Агата… — произнёс он срывающимся голосом, словно хотел что-то сказать, оправдаться или, может быть, объяснить. Но в его глазах была лишь та невыразимая тоска, с которой он смотрел на меня, и всё, что я ощущала, — это комок в горле, сдавивший дыхание.

— Руки свои при себе держи, мудак. И на место сядь! — отрезала Илона.

Кирилл посмотрел на Илону с молчаливым протестом, но осекся, будто осознав, что любые попытки что-то возразить или объяснить сейчас только усугубят ситуацию. Он медленно опустился на место, тяжело вздохнув, словно складывая своё смирение из осколков гордости. Илона, не отрывая от него пристального взгляда, подошла ко мне и протянула шокер.

— Если дернется — можешь не стесняться, — её голос прозвучал твёрдо, но я заметила, как в её взгляде мелькнуло нечто похожее на заботу, которую она пыталась скрыть за привычной жесткостью. Я приняла шокер, хотя мои руки дрожали, и ощущение его прохладного металла в ладони придало странное чувство контроля над происходящим.

Молча кивнула ей и отошла к креслу около окна, забираясь в него с ногами.

— Что у нас? — спросила устало, кивнув на их планшеты, оба открытые на новостной ленте. — По десятибалльной шкале паршивости?

— На сотню, — ответила Илона стальным тоном. — Но мы могли это предсказать. Всё, что показали на экране сегодня, уже разошлось. Газеты, сайты — они не оставили ничего, ни малейшей возможности удержать это под контролем. Отделаться пустыми словами не выйдет. Чудесная нарезка вышла!

— Предсказуемо, — эхом повторила я, чувствуя, как всё внутри холодеет. Этот мрак оказался куда глубже, чем я думала.

Кирилл резко поднял голову, его голос прозвучал хрипло, как будто он слишком долго молчал и слова, наконец, сорвались с языка.

— Агата… я… — он осёкся, словно сам испугавшись того, что хотел сказать. В глазах застыла какая-то обречённость, но вместе с тем и непоколебимость. — Я облажался….

— Ой, да ладно, Кир, ты серьезно? — за меня ответила Илона. — На исповедь еще сходи, придурок! Облажался Скуратов со шлюхами, а ты, блядь, охуел! Рот свой закрыл и меня слушаешь. Что скажу, то и делаешь. Понял?

Кирилл, глядя в пол, кажется, смирился с каждой фразой, которую Илона бросала ему, словно раскалённые угли. На секунду я увидела в нём не хищника, с которым привыкла сталкиваться, а человека, раздавленного своими собственными ошибками, человека, понимающего, что всё, что он знал, теперь бессильно. Это ошеломляло, но не вызывало ни капли жалости — слишком велика была рана, оставленная его поступками.

— Ладно. Хватит собачится. Ты молодец, что ни одного комментария не дал и что заседание провел с каменной мордой. Если б ушел — это было бы сродни признанию вины, что закапало бы вас обоих. — Она бросила на нас тяжёлый взгляд, не позволяя ни мне, ни Кириллу отвернуться. — Запомните, дети мои. Вы не признаетесь в том, что у вас были те роли, которые показала пленка. Агата — ты не брала деньги, Кирилл — ты ее не…. — она чертыхнулась, — не насиловал. Агата — ты не жертва насилия, Кирилл — ты не ебучий шантажист, которого хочется застрелить здесь и сейчас! Ясно вам? Блядь, Кир, как же я хочу набить тебе рожу!

— Илона… хватит. Я понял. — Он говорил спокойно, почти смиренно, но в его тоне ощущалось что-то непоправимо сломанное. Он не поднимал глаз, словно не имел права взглянуть в лицо человеку, который так рьяно его защищала, несмотря на всю её ярость и отвращение.

Илона с силой сжала кулаки, словно стараясь сдержать порыв высказать всё, что накипело, что ещё осталось за границей её жёстких слов. В её взгляде всё так же горело осуждение, смешанное с леденящим презрением.

— Понял, значит? — её голос был ядовит и холоден, как зимний ветер. — Я рада, что ты хотя бы до этого дошёл, Кир. Жаль только, что перед тем, как что-то понять, ты успел сломать всё, к чему прикасался. — Она резко отвела взгляд, будто само присутствие Кирилла её раздражало.

— Хватит, Илона, — услышала я свой усталый голос. — Действительно, достаточно. Давайте попробуем сохранить то, что еще осталось… У меня — семья, я не могу позволить себе сломать им жизнь….

— С твоей семьей, — голос Кирилла был глухим от тоски, — ничего не случится. Клянусь, Агата, до них никто не доберется. Сегодня улетят вечером с моим зам начальником охраны. Он с них глаз не спустит…. Я не позволю, чтоб с головы твоей малышки даже рыжий волосок упал!

На мгновение я замерла, осознавая, что слова Кирилла звучали не как обещание, а как мольба — едва уловимая, но вполне искренняя. Его глаза, полные бесконечной усталости и глубокой, едва скрытой вины, встретились с моими.

— Летят на частном самолете, так что их даже никто не увидит и не узнает, где они. В Батуми дом в хорошем районе, почти рядом с морем. Охранять их будут так, что муха не пролетит. Вещи все купят уже на месте….

Слушая его, я ощутила странное чувство двойственности. С одной стороны, Кирилл говорил о безопасности моей семьи — тоном, который явно демонстрировал его серьёзность и готовность пойти на любые меры. Но с другой стороны, сама мысль о том, что моя дочь и свекровь будут зависеть от его защиты, от его ресурсов, вызывала во мне внутренний протест, почти отвращение.

— Я сделаю все, что могу Агата, — сказал он мягко, но твёрдо. — Я знаю, что не заслуживаю твоего доверия, но их безопасность — это не тот вопрос, где я могу позволить себе ошибиться.

— Хорошо, — помолчав, кивнула я, чувствуя, как мерзнут босые ступни. — Когда они полетят?

— Через час за ними приедут.

— Прекрасно. А теперь, займемся вам, котятки, — влезла в наш разговор Илона, но замолчала, не зная, как преподнести нам свою стратегию.

— Агата…. Тебе противорвотные помогают? — наконец, спросила она.

— Что, прости?

— Противорвотные препараты тебе помогают, спрашиваю? — повторила она свой вопрос.

— Предлагаешь мне с моста несколько раз броситься?

— Нет, хуже….

Илона вздохнула, будто собираясь с духом, и посмотрела на меня с такой серьёзностью, что по спине пробежал холодок.

— Агата, — её голос стал жёстким, почти отрезвляющим, — я понимаю, как это прозвучит, но… чтобы выйти из этого дерьма, тебе придётся пройти через ещё более мерзкую грязь. Нам нужно, чтобы ты выглядела… неуязвимой. Мы не можем позволить публике увидеть в тебе ни жертву, ни слабость. Нужна версия, которую все примут, и которая поможет перевести внимание с вас обоих.

Я сжала кулаки, поднимаясь на ноги, ощущая, как растёт сопротивление ко всему этому, но знала, что другого выхода у нас просто нет.

— Так что ты предлагаешь? — спросила, стараясь звучать хладнокровно, хотя внутри всё дрожало от смеси страха и отвращения.

— Нам нужна ваша общая легенда. Идеальная картинка для публики, которая объяснит, почему вы вместе, но уберёт любые намёки на проституцию или насилие, — Илона скрестила руки, её лицо оставалось напряжённым. — Чтобы это сработало, Агата… вы оба должны будете сыграть пару, причём влюблённую. Доверие, смех, лёгкие прикосновения на публике… — её взгляд стал ещё более серьёзным, — вы оба должны показать, что между вами искренние чувства, будто бы вы давно вместе. Понимаете?

Я засмеялась. Громко, надрывно, чувствуя, как подкатывающая истерика захватывает всё моё существо. Смех разрывал меня изнутри, смешивая слёзы боли, ярости и отчаяния.

Слёзы хлынули сами по себе, и я осела на пол, больше не в силах выдерживать всё, что навалилось на меня. Я видела, как Кирилл дёрнулся вперёд, но взгляд Илоны заставил его замереть на месте. В его глазах читалось отчаяние, ярость, беспомощность, но он не шевельнулся, будто боялся ещё больше усугубить ситуацию.

— Агата? — Илона подошла ко мне ближе.

— Хорошая шутка, Илона. Самое то для сегодняшнего чудесного во всех отношениях вечера! — выпалила я, голос дрожал от смеха, слёз и нарастающего истерического отчаяния. — А что еще придумаешь? Гитлера оправдать?

— Ну… если бы я была его политтехнологом, то, может, и его бы отмазала, — пробормотала она. — А какие у нас варианты? А? Что, блядь, еще может оправдать ваш… секс, мать его?

Она стояла передо мной как единственный голос разума в этом хаосе. И как бы мне ни хотелось обругать её, обвинить во всём, я понимала, что она просто произносила вслух ту правду, которую я боялась признать.

— Ты понимаешь, — продолжила она, её голос стал чуть мягче, но всё таким же решительным, — нам нужно сделать так, чтобы никто, слышишь, никто не сомневался, что это был… — она прикусила губу, подбирая слова, — что это был порыв, страсть. Ну пошел секс не по плану…. С кем из нас оказий не случалось?

— Теперь это, сука, так называется? Оказия? Илон, там записей часов на десять! Вся ночь! И утро….- я закрыла лицо рукой, чувствуя, как свет в комнате режет глаза, напоминая о собственном бессилии. В голове всплыли воспоминания — каждая деталь, каждый унизительный момент, утренний разговор, который разъедал изнутри. Плакала, раскачиваясь из стороны в сторону и никак не могла успокоится. — И деньги…. Это ты как объяснить попытаешься?!

— Да никто и не ждет ваших объяснений! Все ждут истории! Скандала! Деньги? Да блядь, а кто из нас за секс не платит? Семейные отношения, это что по-вашему? Особенно когда мужчина обеспечивает семью! А то, что этот дебил сказал — можно вашей ссорой объяснить. И кстати секс…. нетрадиционный… тоже. Картинка нужна, а на правду, Агата, всем насрать!

Кирилл все время сидел молча, закрыв лицо руками. Я представить не могла, что происходит с ним, да и не хотела, если честно. Один взгляд на него заставлял меня едва не выть от ненависти.

Илона, ни на секунду не смягчившись, продолжала безжалостно давить:

— Агата, пойми, — её голос был резким и твёрдым, будто у нас не было времени на сантименты, — мир всегда выберет версию, в которой он может осудить. Дайте им дурацкую историю о страсти, о ревности, и это даст им простую и понятную картину. У них не останется вопросов, они просто примут всё как есть, — она взглянула на меня чуть мягче, но не отступала от своей позиции, — если сейчас вы оба не займёте оборону, эта ситуация раздавит вас обоих.

Я снова посмотрела на Кирилла, пытаясь понять его реакцию на этот театр абсурда.

Его взгляд встретился с моим — в нём мелькнуло что-то, похожее на мольбу, словно он хотел извиниться, попытаться объяснить, но понимал, что слова здесь бессильны.

— А, чтоб вас всех!!! — выругалась я, вскакивая с пола и нарезая круги по кухне. Илона и Кирилл терпеливо ждали моего решения.

— А если… если я не смогу?

— Ну тогда нам пиздец. Он поедет баланду хлебать, что в принципе, правильно. Ты…. Может продавцом в Пятерочку кто и возьмет.

Я медленно перевела взгляд на Кирилла. Он молчал, но в его глазах читалась почти болезненная решимость. Может быть, впервые за всё время он был готов что-то исправить — не словами, а действиями, хотя бы попытаться, даже если это поздно.

— Агата… — его голос снова звучал глухо, — я никогда…. Я ничего не сделаю тебе…. Никогда не….

Я резко подняла руку, заставляя его замолчать. Слова Илоны, холодные и безжалостные, крутились в голове, напоминая, что сейчас важно выстоять ради себя, ради дочери, ради всего, что мне дорого. Но передо мной стоял человек, с которым меня связывало столько сложных, тёмных нитей, и в его глазах сейчас было что-то, чего я никогда не видела — настоящая боль.

— Знаешь, Кирилл, — я глубоко вздохнула, стараясь удержать свои эмоции под контролем, но это не очень-то получалось. — мне тоже жаль. Жаль, что пришлось дойти до этого, чтобы ты понял, что сделал. Жаль, что мне придётся терпеть тебя ради своих близких, хотя я ненавижу тебя. Жаль, что у меня не было выбора с самого начала!

— Можешь его еще пнуть, — подсказала Илона, складывая руки на груди. — Или шокером ебануть, тоже нормально будет.

Кирилл стоял молча, не отрывая от меня взгляда, и, кажется, готов был принять всё, что я скажу или сделаю. Его лицо, обычно скрытое за маской холодного безразличия, сейчас обнажало настоящие эмоции. И именно эта неожиданная открытость была для меня сложнее всего. Я чувствовала, как внутри борются два противоположных желания — взять шокер и сделать то, что предлагала Илона, или оставить все, как есть.

Звонок в двери, заставил нас всех троих вздрогнуть.

— Это приехали за твоей семьей, Агата, — тихо сказал Кирилл, когда Илона пошла открывать двери. — Зови дочку и… — он запнулся, — свекровь.

Бросив на него яростный взгляд, я поспешила на верх, за своими девочками.

Они обе были почти готовы, но по выражению лица Арины я поняла — скандала не избежать.

Она спустилась вниз злая, зеленые глаза сверкали, как два изумруда, глядя на присутствующих с яростью и непокорным гневом.

— Мама, я не поеду! — заявила она, когда я попыталась надеть на нее куртку. — Не поеду без тебя!

— Уууу, — выдохнула Илона, — началось….

— Арина, — я присела перед ней на колени, — послушай, малышка… — не хватало еще семейных ссор перед такой публикой!

Илона раздраженно ушла на кухню, Кирилл, хоть из тени не выходил, но я чувствовала — наблюдает за нами. А высокий молодой человек, с лицом профессионального безопастника, стоял каменным. И только бабуля старалась помочь мне вразумить дочь.

Я осторожно взяла Арину за руки, пытаясь смягчить её взгляд и найти подходящие слова, которые помогут ей понять. В её глазах было столько упрямства и обиды, что на мгновение мне показалось, будто я смотрю в зеркало.

— Аришка, солнышко, я понимаю, что тебе не хочется уезжать без меня, — начала я тихо, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко и уверенно, — но это ненадолго, понимаешь? Совсем ненадолго. Скоро я к тебе приеду, и мы снова будем вместе.

Арина вздохнула, хмурясь, её губы сжались в упрямую линию. Она посмотрела на меня пристально, будто искала в моих словах что-то, что убедило бы её, но вместо этого в её голосе прорезалась обида:

— Ты всегда так говоришь, мама! Но мне страшно уезжать одной, без тебя. Почему ты не можешь поехать со мной?

— Потому что мне нужно… работать, — я облизала губы. — Это очень важно, но я обещаю — как только смогу, я приеду.

Но моя дочь решила проявить характер в самый не подходящий момент. Она от души топнула ногой.

— Не поеду я! Не поеду!

— Арина! — я не сдержала гневного рыка, она тут же скорчила жалобную рожицу. Я зажмурилась, считая до десяти — Арина… солнышко, все, уже не сержусь. Там солнце, море….

— Нет! — глаза сверкали зелеными льдинками.

— Арина, — Кирилл вышел из кухни и мягко опустился перед дочкой на колени. — Ты меня помнишь?

Илона рванула ко мне и схватила за руку с такой силой, что оставляла синяки, не давая шевелиться. У меня от ярости в глазах потемнело.

— Помню, — ответила дочка, переключая внимание от меня. — Ты мне помог… Я думала….- она бросила быстрый взгляд на меня и ничего не сказала. — Коленка уже не болит.

— Ты помнишь, что я сказал тебе тогда, солнышко? — спросил он, улыбнувшись мягко-мягко.

— Ты сказал, что нужно уметь защищать себя. Что тот мальчишка… не имеет права обижать меня. И что я могу защищать себя, если кто-то пытается обидеть.

— Верно, солнышко. Послушай… твою маму тоже… обидели. И… теперь она должна защитить себя… понимаешь?

Я снова дернулась, но Илона держала меня мертвой хваткой.

— Кто ее обидел?

Кирилл сглотнул, нервно проведя рукой по волосам.

— Плохой человек. Очень плохой, малыш.

— Я хочу помочь ей!

— Да, дорогая… но помнишь, ты сама не захотела жаловаться маме, так? Потому что ты гордая и сильная, верно?

— Да….

— Мама у тебя такая же. Она сама справится. Но хочет, чтобы ты была спокойной, понимаешь? И ей легче будет… — он задел волосы Арины, погладил по голове.

Арина задумалась, посмотрела на меня, заставляя улыбнуться ей. Перевела глаза на Кирилла.

— Ты поможешь ей? Как мне?

Я сжала руки в кулак, готовая убивать.

— Я сделаю все, что смогу…. — ответил он, а серых глазах промелькнула тоска. — А вы с бабушкой пока поживете в моем доме. Там красиво, Арина. Там есть сад с абрикосами, персиками и черешней. И море рядом. Слышала шум моря?

Арина смотрела на него с неподдельным интересом, её упрямство сменилось детским любопытством. Она немного расслабилась, глаза её заблестели, когда он упомянул сад и море. И хотя её маленькое лицо всё ещё выражало настороженность, я видела, что в душе она уже уступает.

— Там… правда есть море? — её голос смягчился, и она взглянула на меня, будто проверяя, разделяю ли я её волнение.

— Да, правда, — подтвердил Кирилл, его голос был низким, почти нежным. — И когда захочешь, сможешь ходить туда с бабушкой. Посмотришь, как закаты уходят за горизонт, и услышишь, как волны шепчут на берегу. А мама… через пару недель прилетит к тебе.

— Мам? — большие глаза устремились ко мне.

— Да… — я освободилась от рук Илоны и подошла к дочери, обняла ее, — да. Я приеду. Как только смогу.

— Мам… — глаза наполнились слезами, но я знала, она уже приняла решение.

— Котенок мой, — я прижалась к дочке, зарываясь лицом в ее волосы, вдыхая ее запах — домашний, родной. — Езжай….

— Я люблю тебя, мам.

— И я люблю тебя, солнышко.

Она отстранилась от меня сама. Кивнула, стирая слёзы с лица, и ещё раз взглянула на Кирилла, который стоял чуть поодаль, наблюдая за нами с какой-то непонятной смесью грусти и решимости.

— Ты мне обещал, — бросила ему с видом королевы и, решительно взяв бабушку за руку, пошла следом за своим сопровождающим, оставляя меня одну.

Когда двери за ними захлопнулись, сердце сжалось так, что на секунду мне показалось, что я потеряю сознание.

Я поднялась на ноги, посмотрела на Кирилла, сделала шаг к нему.

И от души шарахнула его шокером!

— Никогда. Не. Смей. Приближаться. К. Моей. Семье! — кричала я. Кирилл не успел даже отреагировать, когда разряд тока пронзил его тело, и он резко дёрнулся, падая на колени.

16

— ЭЭЭЭ, ты его так убьёшь, — заметила Илона, перехватывая мою руку. Кирилл рухнул на пол без сознания лицом вниз.

— Вот блядь… — пробормотала я, пока Илона переворачивала его на спину и проверяла пульс. — Живой?

— Да что с ним будет? — пожала она плечами, поднимаясь. — Полежит минут 10 — очухается.

Я тяжело вздохнула, чувствуя, как отступающая ярость сменяется гулкой пустотой. Силы оставили меня, и я просто опустилась на скамейку в прихожей, наблюдая за неподвижным Кириллом, который теперь казался ещё более беззащитным и жалким. Илона выпрямилась и скрестила руки на груди, её взгляд стал суровым, но в то же время слегка насмешливым.

— Может… его хоть на диван переложить? — спросила лишь бы что-то сказать.

— Уже пожалела? — ехидно ухмыльнулась Илона.

— Нет, — отрицательно покачала головой.

— Ну тогда пусть валяется, не мешает ведь. Сам очухается. Если в туалет пойдем — ну переступим, делов-то.

Я снова посмотрела на него, едва ли узнавая в этом человеке своего давнего мучителя. В этой жалкой фигуре, растянувшейся на холодном полу, не осталось ни той силы, ни той угрозы, что так долго отравляли мне жизнь. И на какой-то миг, глядя на его беззащитность, я почувствовала облегчение — не потому, что наконец-то отомстила, а потому, что увидела в нём не врага, а сломленного человека.

Однако через 10 минут Кирилл в сознание не пришел, а на шее у него разгорался огромный, красный ожег.

— Твою мать, Илон, я похоже его убила….

— Да нет, дышит, но в следующий раз хотя бы мощность шокера проверь. На худой конец в кладовке лопата есть. Машина большая, в багажник поместится…

— Илона… — пробормотала я, чувствуя, как начинает дрожать голос. — Шутки закончились. Что, если я реально переборщила? Я ведь только хотела… — осеклась, осознавая, как глупо это звучит.

Илона, присев рядом с Кириллом и внимательно осматривая его ожог, усмехнулась, но всё-таки заметила в моих глазах настоящую тревогу.

— Ладно-ладно, без лопаты обойдёмся, — сказала она, тяжело вздохнув. — Он в сознание рано или поздно придёт. У него кожа тонкая, к тому же он устал, вот и «вырубило» крепче, чем обычно. Давай пока поставим ему компресс, иначе останется здоровенный шрам, и вот тогда объясняй всем, что это «семейная драма». Хватит, что ты его в нокаут отправила, этого уже достаточно, — добавила она, сдерживая усмешку. — Так, я на кухню за льдом, ты присматривай за чучелом.

Она ушла в кухню, оставляя меня над неподвижным телом.

Кирилл, в обычное время выглядевший неприступной скалой, сейчас казался слабым и сломленным. Даже в бессознательном состоянии его лицо сохраняло следы боли и усталости, словно он наконец столкнулся с последствиями своих поступков. Я не могла удержаться от лёгкого, еле слышного вздоха, смотря на него с противоречивыми чувствами — смесью гнева и неожиданной жалости.

Через минуту вернулась Илона с пакетом льда, который обмотала в полотенце и положила рядом со мной.

— Держи, — протянула она, присаживаясь рядом. — Знаешь, думаю, это был первый и последний раз, когда он позволил кому-то выбить из себя дух, — она усмехнулась. — Как ощущения?

— Честно? — я приложила лед к мощной шее, — Охуенные!

— Хм, — она подняла шокер с пола, — хорошая штука для снятия напряжения. Может, когда этот в сознание придет, мне его тоже шарахнуть? Интересно понять, что ты чувствуешь….

Я не удержалась от слабой улыбки, всё ещё держа лед на его шее.

— Знаешь, Илон, я бы даже не возражала, — вздохнула я, прикладывая лед к ожогу и чувствуя, как ледяной холод постепенно проникает сквозь пальцы, смягчая остатки гнева. — Но, может, дадим ему прийти в себя хотя бы для начала?

— Это можно. Кстати, советую его еще и по почкам пнуть. Для закрепления урока. И это можно сделать прямо сейчас.

— Может, и так, — наконец сказала я, снова прикладывая лед к шее Кирилла, — но, боюсь, если продолжу, не смогу остановиться. Черт, Илона, у тебя мазь есть от ожогов? Выглядит ужасно.

Илона закатила глаза, но снова встала.

— Еще тратить лекарства на этого…. — ворча снова ушла на кухню, оставляя нас одних.

Я снова посмотрела на Кирилла, который всё ещё лежал без сознания. В тишине, когда Илона на минуту покинула нас, мне показалось, что все звуки стали громче — капли воды, медленно стекающие в раковину, едва слышное шуршание ткани под моими пальцами, собственное дыхание.

Этот человек, которого я так долго боялась, лежал передо мной беспомощным, и, впервые, страх перед ним исчез, оставив лишь странное чувство пустоты и жалости. У меня было такое чувство, что мой мозг сам пытается избавиться от ужаса прошедших часов, стирая из памяти самые острые моменты. Мои пальцы слегка онемели от холода льда, который таял от тепла нашей кожи. Капли стекали Кириллу на рубашку, на затылок, под ним уже натекла приличная холодная лужа.

Лед в полотенце уже почти растаял, и мои руки стали мокрыми. Я осторожно убрала его с его шеи, чувствуя, как тёплая капля воды скатилась с моего пальца на кожу Кирилла, оставляя после себя едва заметный след.

— Держи, — Илона подала мне тюбик с мазью.

Я открыла крышку, выдавила несколько капель и на несколько секунд замерла, не решаясь прикоснуться к Кириллу.

Смотрела на мазь, которую выдавила на пальцы, и на его кожу — влажную от растаявшего льда, с красным следом ожога, растянувшимся по шее. Это было странное, почти нереальное ощущение. Несколько часов назад я готова была ненавидеть его до последнего вдоха, но сейчас, когда он лежал беззащитный, эта ярость казалась далёкой и чужой.

— Давай, — коротко подбодрила Илона, её взгляд был всё таким же твёрдым, но не осуждающим. Она, казалось, понимала, что мне нужно время, чтобы осознать этот момент.

Я наконец прикоснулась к его шее, осторожно втирая мазь в покрасневшую кожу. От прикосновения его тело слегка дёрнулось, и на мгновение я затаила дыхание, ожидая, что он вот-вот очнётся.

— Почему он так поступил со мной? — подняла я глаза на Илону. — Ты же знаешь?

Она отвела глаза.

— Знаю.

— Почему? Илона, он ведь вообще меня первый раз видел? Почему? За что? Да мы до этого пересекались, виделись, но даже знакомыми не были. Я не подставляла его, не… за что?

— У каждого…. Свои демоны, Агата, — поморщилась Илона. — Иногда мы просто попадаем не в то место и не в то время.

— В смысле?

— Ты…. Попала под горячую руку….И это не оправдание, Агата! Вообще не оправдание!

— Я не ищу оправданий, я хочу знать причину! Почему я?

— Потому что ударили его — ударил он.

Я молча слушала, пытаясь понять, как простой инстинкт мести мог быть направлен на меня, когда я не имела к нему никакого отношения. Илона продолжала:

— Его загнали в угол, его гордость растоптали… И он решил доказать что-то самому себе, показать, что он всё ещё сильный, что ему подвластна жизнь другого человека. И так сложилось, что этим человеком стала ты.

— Хочешь сказать, что он… сорвал на мне злость?

— Угу… — кивнула она, убирая от меня подальше шокер.

Внезапно Кирилл тихо застонал. Его глаза чуть приоткрылись, зрачки были расширены, взгляд неуверенный, словно он сам не до конца понимал, где находится. Он попытался приподняться, но его тело явно ещё не пришло в норму после разряда шокера. Я сидела перед ним на коленях, не двигаясь, ощущая, как напряжение и гнев снова поднимаются внутри.

Илона усмехнулась, но её лицо оставалось жёстким.

— Просыпайся, герой, — бросила она, скрестив руки на груди.

Он перевернулся на бок, пытаясь встать. Вся его спина была мокрой от растаявшего льда, сил подняться не было. Илона помогать не торопилась.

С трудом он сел на полу, пытаясь собраться, потирая глаза. Против воли я снова почувствовала жалость, шевельнувшуюся в душе.

Он задел рукой шею и зашипел от боли.

Илона, наблюдая за этим, едва заметно усмехнулась, но оставалась на своём месте, всё так же скрестив руки на груди, словно наслаждаясь его беспомощностью.

— Ну что, Кирилл, — сказала она сдержанно, но не без нотки издёвки, — Как новые ощущения? Теперь чувствуешь, как это — быть слабым и беспомощным?

Кирилл лишь коротко кивнул, его лицо оставалось напряжённым. Он осторожно убрал руку с шеи, видно было, что прикосновение приносит ему ощутимую боль.

Я молча протянула ему полотенце, чтобы вытереться от тающего льда. Он посмотрел на меня с удивлением, словно не ожидал даже такого небольшого жеста. Казалось, его губы дрогнули, будто он хотел что-то сказать, но промолчал, лишь тихо поблагодарив кивком головы.

— Вставай уже, — резко бросила Илона, её голос звучал твёрдо и безапелляционно. — Ты на полу ещё долго собираешься сидеть?

С трудом, опираясь на руку, Кирилл начал подниматься, пытаясь сохранить остатки достоинства. И со стоном снова рухнул на пол, прямо в лужу холодной воды.

Илона лишь покачала головой, насмешливо приподняв бровь, но в её взгляде сквозило нечто большее — смесь презрения и почти скрытого сочувствия.

— Довольно жалкое зрелище, — фыркнула она, даже не делая попытки помочь ему подняться — Что ж, добро пожаловать в реальность, — она бросила мне короткий взгляд, будто проверяя мою реакцию. — Ну что, будем ему помогать, или пусть сам справляется?

Я смотрела на него, лежащего передо мной, едва собравшегося с силами, чтобы принять эту странную, но заслуженную расплату. Как бы ни хотелось мне оставить его в этом положении, я всё же вздохнула, не позволив себе остаться полностью равнодушной.

— Ладно, — пробормотала я, подавая ему руку. — Давай уже, Кирилл.

Он с удивлением посмотрел на меня и на протянутую руку, словно не мог поверить, что я иду на этот шаг. Да я и сама в это не очень верила. Но усталость брала свое. Усталость и шок. Не дожидаясь его реакции, я схватила его за локоть и помогла подняться, придерживая на покачивающихся ногах.

Когда он, наконец, встал на ноги, я почувствовала его вес на своём плече — он, видимо, ещё не мог полностью собраться, чтобы стоять прямо. На какое-то мгновение мы оказались лицом к лицу, и это странное, тревожное ощущение, возникшее от нашего нечаянного сближения, пронзило меня до глубины.

— Спасибо, — его голос прозвучал глухо, сдержанно, как будто даже простое "спасибо" стоило ему усилий.

— Просто стой ровно, — тихо ответила я, отводя взгляд, не желая встречаться с его глазами.

— Давай его сюда, — Илона кивнула на диван. — подожди, футболку сменную принесу. А то герой у нас… слегка подмоченный.

Кирилл, опираясь на меня, медленно прошёл к дивану и опустился на него с явным облегчением. Его мокрая рубашка прилипла к телу, и выглядел он, мягко говоря, не лучшим образом. Я почувствовала странное ощущение — смесь жалости и непреодолимого раздражения, как будто сама не могла определиться, что сильнее: отвращение к нему за всё, что он сделал, или облегчение от того, что наконец вижу его таким.

Илона быстро вернулась с чистой футболкой и бросила её мне.

— На, — сказала она, скрестив руки и посмотрев на меня с лёгкой улыбкой, — тебе доверю его переодеть. Я это «удовольствие» себе не планировала.

— Я тоже. — футболка полетела обратно у Илону. — Я его тащила — тебе переодевать!

— Неа, — и снова кусок ткани оказался у меня, — тебе уже завтра изображать влюбленную. Начинай сейчас.

Я стояла с футболкой в руках, чувствуя, как волна раздражения поднимается снова. Илона, скрестив руки на груди, смотрела на меня с таким выражением, словно это было небольшое испытание, своеобразный шаг на пути к нашей общей цели. Я покосилась на Кирилла, который сидел на диване, глядя куда-то вниз, словно стараясь не замечать всей абсурдности ситуации, и дрожащими пальцами пытался справиться с пуговками на рубашке.

— Вот завтра и буду изображать, — снова перебросила футболку Илоне. Илона — снова мне.

— Дамы! — Кирилл наконец справился с последней пуговкой, — просто дайте ее мне.

Илона и я переглянулись, а затем я с какой-то долей облегчения бросила футболку на диван рядом с ним. Его руки, все еще дрожащие после шокера и перенесенного стресса, натянули чистую футболку с заметным усилием, но он предпочел это сделать сам, не глядя ни на одну из нас. Казалось, даже такой простой жест был для него проявлением уязвимости, на которое он, вероятно, не рассчитывал. А потом с тихим вздохом откинулся на широкую спинку.

Илона посмотрела на меня.

— Думала его положить в прихожей, на коврике, но видишь, он сам место занял, теперь не сдвинуть. Как думаешь: ему плед дать?

— Не знаю…. — я вдруг поняла, что больше не могу держаться на ногах и села прямо на пол. — Илон….

— Всё, идёшь спать, — строго сказала Илона, не давая мне возражать.

Кирилл, сидящий на диване, с явным усилием попытался встать, но едва поднялся, как замер, встретившись с её тяжёлым взглядом. Он опустился обратно на диван, не пытаясь больше вмешиваться, но в его глазах мелькнуло что-то — беспокойство, смятение, или, может быть, чувство вины.

— Спокойной ночи, Кирилл, — бросила Илона с ноткой холодной решимости, подхватывая меня под локоть и направляясь к лестнице.

На прощание я бросила короткий взгляд на Кирилла, но от усталости даже не могла понять, чего хочу от этого взгляда.

17

Всю ночь я провела в мучительном полусне, словно в лихорадочном бреду. Меня то бросало в жар, отчего казалось, что кожа горит, то в холод, так что я сворачивалась в клубок, надеясь, что одеяло согреет. Просторная, незнакомая кровать казалась ловушкой, в которой сны, яркие и тяжёлые, наваливались как тёмные волны, не позволяя найти ни покой, ни силу. Лицо и уши горели, и каждый раз, когда мне удавалось на мгновение открыть глаза, я снова тонула в тягостных мыслях.

Арина, бабушка… как они? Долетели ли они без проблем? Кто их встретил? Они сейчас в безопасности? Эти вопросы разрывали сознание, но проверить не могла — у меня не было даже моего телефона. Была мысль спуститься вниз и потребовать информацию у Кирилла, но от одной мысли о новой встрече вызывала стойкое отвращение. Успокаивая себя тем, что если бы что-то случилось, мне бы уже сказали — я поворачивалась на другой бок и снова погружалась в бессознательное забытье.

Утром встала рано с ощутимой головной болью и покрасневшими глазами. Умылась холодной водой, волосы заплела в простую косу — сил на что-то более приличное просто не хватало. Быстро переоделась в выданные Илоной джинсы и футболку, и чертыхнулась, поняв, что на футболке изображен бешенный ежик с чашкой кофе. Очень по-взрослому!

Судя по голосам, и хозяйка и ее второй гость тоже уже встали, однако для разнообразия говорили уже спокойно. Я зашла на кухню, молча кивнув Илоне, сидящей на подушках на подоконнике и Кириллу, занявшему старое место за барной стойкой.

Кирилл поднял на меня взгляд, но не произнес ни слова, только коротко кивнул, возвращаясь к кружке с кофе, которую он держал в руках. Вид у него был не лучше моего: тёмные круги под глазами, осунувшееся лицо, разве что одет был гораздо более прилично, чем я — видимо костюм ему привезли с раннего утра. Скользнул глазами по мне, по футболке, и скрыл горькую улыбку за чашкой. Илона, сидя на подоконнике с открытым ноутбуком, бросила на меня внимательный взгляд, словно оценивая, в каком я состоянии после вчерашнего. Её лицо было спокойно, и даже чуть мягче, чем обычно, словно все резкие углы сгладились за ночь.

— Доброе утро, — наконец произнесла она, кивая на чайник. — Кофе, чай? Или сразу что-то покрепче?

— Кофе… — я потерла зудящие глаза, наливая себе кофе из кофейника и направляясь к своему креслу.

— Стоять, — гаркнула Илона, опуская ноутбук.

Я замерла, недоуменно посмотрев на нее.

— Все, шутки кончились, садись рядом с Киром. Вам в ближайшие месяцы рядом постоянно быть придется, начнем прямо сейчас.

Я с явной неохотой подошла к барной стойке и села рядом с Кириллом, держа кружку с кофе двумя руками, будто это могло дать мне хоть каплю комфорта. Он тоже слегка напрягся, но не смотрел на меня, его взгляд оставался сосредоточенным на поверхности кофе.

— Илон, где мой телефон?

— У меня, — коротко ответила она. — Пусть пока так и будет. Незачем тебе сейчас новости смотреть и в интернете шарить.

— Илона, — я потерла ноющую голову, — мне нужно бабуле…. Марии позвонить, как они долетели узнать…

Кирилл молча положил свой телефон на стол и подвинул ко мне.

— Там видео в вайбере, — тихо сказал он. — Отчет о том, как они приехали. Все нормально. Девочки отсыпаются сейчас.

Я замерла, глядя на телефон, который Кирилл пододвинул ко мне. На секунду мелькнуло странное ощущение благодарности, хотя я бы предпочла не испытывать этого к нему. Противоречивые чувства — смесь недоверия, осторожности и облегчения — боролись во мне, пока я медленно взяла телефон, пальцы слегка дрожали. Внутри кипела непрошенная благодарность, смешанная с горечью оттого, что сейчас именно этот человек передал мне весть о безопасности моих родных.

На экране были короткие видео — кадры из дома, где Арина и бабушка уже устроились, и тихий комментарий сопровождающего, спокойный, чтобы не разбудить их. Мои губы невольно дрогнули, когда я увидела, как бабушка заботливо укрывает Арину в постели. Всё выглядело тихо и уютно, и в этот момент я впервые за долгое время почувствовала что-то похожее на спокойствие.

— Спасибо, — мой голос прозвучал тише, чем я планировала, но вполне искренне.

Кирилл лишь кивнул, его лицо оставалось отрешённым, но в его глазах мелькнуло что-то, будто он хотел сказать больше, но сдержался.

— Вы охуеть пара! — выругалась Илона. — Сидите с лицами, словно мысленно уже расчленяете друг друга. Ну точнее ты, Агата. Посмотри уже на Кира! Он, сволочь, конечно, но с этой сволочью тебе придется как-то сосуществовать!

Я подняла голову и посмотрела на соседа. Его глаза были усталыми и виноватыми, но спокойными. На шее алел жуткий ожог, резко контрастирующий со светлой кожей и белизной дорогой рубашки. Болеть это должно было адски, особенно, когда соприкасалось с тканью одежды.

Тишина между нами затянулась, и мне показалось, что это напряжение, накатывающее волнами, невозможно ни стереть, ни притупить. Я почти могла ощутить, как глубоко затаившаяся боль и недосказанность висели в воздухе между нами. Вздохнула, ощущая, как где-то на краю сознания поднимается сожаление.

— Это… сильно болит? — наконец, выдавила, кивая на ожог, чувствуя, что этот вопрос стал для меня маленьким шагом навстречу.

Кирилл слегка пожал плечами, его губы дрогнули в подобии слабой улыбки.

— Нет! Да….немного, — коротко ответил он, едва заметно кивая в знак благодарности за этот простой, но для нас обоих нелёгкий вопрос.

— Прогресс на лицо, однако если вы так выйдете к журналистам, то вечер один будет коротать в камере, а вторая…. — она осеклась. — Ладно, подъем! Попробуем по-другому. Кир, Агата идите сюда оба.

Она заставила нас выйти на середину просторной кухни, на пол бросила несколько подушек.

— Вспомним школу, дети мои. Я первая. Кир, ты знаешь, что делать.

Она повернулась к нему спиной, вставая напротив, прикрыла глаза и стала падать назад. Я вздрогнула, но Кирилл легко и без особого усилия поймал ее на руки.

Илона выпрямилась, отряхнула руки и повернулась к нам с удовлетворённой улыбкой.

— Видите? Просто. Теперь ваша очередь, — сказала она, указывая на меня и Кирилла.

Я бросила на неё возмущённый взгляд, но та лишь приподняла бровь, не оставляя мне выбора. Кирилл стоял напротив, ожидая, его взгляд был сосредоточен и безмолвный, будто он сам готовился к этому так же, как и я. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить нервы, прежде чем я шагнула к подушкам, став спиной к нему.

Первый блин прошел комом, я стала падать и тут же подставила себе ногу, удержавшись на ногах.

Илона фыркнула и скрестила руки на груди, глядя на меня с лёгкой насмешкой.

— Агата, расслабься, — сказала она, тоном терпеливого учителя, но в глазах её плясали искорки. — Хреново, понимаю, но это всё равно придётся освоить. Давай ещё раз.

И снова не смогла.

— Агата, мать твою, я тебя сейчас сама толкну!

Я бросила на Илону сердитый взгляд, ощущая, как раздражение переполняет меня. Её строгий тон и едкие комментарии только подливали масла в огонь. Кирилл, стоявший позади, выжидательно смотрел, явно стараясь не усмехаться, но его взгляд был сосредоточен, он готов был поймать меня в любой момент, если я решусь.

Стиснув зубы, я снова встала на место, пытаясь подавить привычный страх и недоверие, которые мешали мне довериться даже на секунду. Сделала ещё один глубокий вдох и, зажмурившись крепче, позволила себе падать назад. Мир на секунду исчез, и в голове мелькнула паническая мысль, что я действительно упаду. Но внезапно я почувствовала, как сильные руки Кирилла надёжно удержали меня, не дав коснуться пола. Его пальцы обхватили меня за плечи, уверенно и без лишнего усилия, и мне вдруг стало легче дышать.

— Всё, можно открывать глаза, — усмехнулась Илона, но в её голосе слышалось одобрение.

Я медленно выпрямилась, слегка покачиваясь и снова ощутив твёрдую опору под ногами. Кирилл чуть ослабил хватку, его руки на мгновение задержались, будто он хотел удостовериться, что я стою уверенно. Я открыла глаза, и на мгновение наши с Кириллом взгляды встретились. Его глаза были спокойными, в них не было ни осуждения, ни насмешки, только едва заметная тень понимания.

— Ну слава богу! — вырвалось у Илоны. — Еще раз.

Я вздохнула, слегка опустив плечи, и снова встала на место, готовясь повторить упражнение. Несмотря на недавний успех, лёгкая дрожь всё ещё не оставляла меня. Кирилл, стоявший за моей спиной, выглядел сосредоточенным и спокойным, его руки слегка приподнялись, готовые снова поддержать меня. Я сделала ещё один глубокий вдох и, чувствуя, как напрягаются мышцы спины, снова закрыла глаза, позволяя себе падать.

В этот раз падение казалось чуть легче, без такого напряжения, и его руки снова надёжно поймали меня, мягко и уверенно. Я почувствовала короткий прилив облегчения, словно отпустила хоть немного из той тягостной тревоги, что преследовала меня.

— Теперь усложним упражнение, — потерла переносицу Илона. — Кир, ловишь Агату, садишься на пол и держишь ее в руках. Понял? Агата, ты доверяешься ему и стараешься из рук не вырываться. Пять минут вы должны быть в самом тесном контакте друг с другом, привыкнуть к тактильным ощущениям.

Кирилл кивнул, стараясь выглядеть невозмутимо, но я заметила, как он на мгновение напрягся, словно осознавая, насколько странным и непростым будет следующее задание. Я почувствовала, как внутри всё переворачивается от самой мысли о таком близком контакте. Илона смотрела на нас с суровым, но решительным выражением лица, давая понять, что отступать некуда.

— Ну, давай, — тихо сказал Кирилл, посмотрев на меня.

Сжав губы, я снова повернулась к нему спиной и, стараясь больше ни о чем не думать. Снова падение и мягкие руки на плечах, поймавшие легко и просто. Но не отпустившие.

Его руки удерживали меня с удивительной осторожностью, как будто он боялся причинить мне дискомфорт. Я почувствовала тепло его ладоней сквозь ткань футболки, и этот простой контакт, который раньше казался бы немыслимым, вдруг стал реальным. Он опустился на подушки и усадил меня так, чтобы я оказалась прижатой спиной к его груди, его руки мягко, но надёжно держали меня за плечи. Сердце моё стучало быстро, но не столько от тревоги, сколько от странного осознания близости. Я чувствовала его дыхание — ровное, спокойное, будто он старался, чтобы я чувствовала себя максимально комфортно. Но и его сердце стучало с огромной скоростью. Тепло его тела и устойчивость рук создавали вокруг меня нечто вроде защищённого пространства, которое, как ни странно, успокаивало.

Я не могла заставить себя расслабиться полностью, но и бороться с ним больше не было сил. Его руки, кажется, стали чуть тяжелее, крепче обнимая меня, как если бы он хотел сказать, что в этот момент он здесь, рядом, и мы оба вынуждены принять это.

— Просто доверься, — тихо, почти не слышно сказал он. Слова прозвучали неожиданно искренне, лишённые той властной интонации, к которой я привыкла.

Илона вышла из кухни, оставляя нас наедине. Я дернулась, на доли секунды испугавшись, но заставила себя не вырываться.

Я почувствовала, как его руки, несмотря на моё мгновенное напряжение, оставались мягкими и спокойными, не пытаясь удерживать меня силой. Этот простой жест — отсутствие давления, как будто он тоже был готов отпустить, если я того захочу, — помог мне немного расслабиться. Я почувствовала, как его дыхание замедляется, и моё собственное постепенно становится ровнее

В этой близости не было ничего требовательного, и, впервые за долгое время, я ощутила нечто вроде облегчения. Не в том смысле, что могла забыть всё, что случилось между нами, но в том, что сейчас, в этот момент, больше не было необходимости бороться или защищаться.

— Это странно, — прошептала я, не открывая глаз, — сидеть вот так и не чувствовать… ненависти.

Кирилл не ответил сразу, но я почувствовала, как его руки чуть дрогнули, будто он сам искал, как выразить то, что чувствовал. Чуть наклонился ко мне, едва касаясь щекой волос.

— Мы оба устали, — тихо произнёс он наконец.

— Наверное, да, — ответила я, чувствуя, как напряжение в теле постепенно уходит, сменяясь странной, почти пугающей расслабленностью.

Я не видела его лица, которое вызывало во мне злость и отвращение, я лишь чувствовала тепло и деликатность рук. Память, оберегая меня, стирала жестокие образы, оставляя только ощущения.

— Отлично! — на кухню вернулась Илона. — Кир, соберись. Сегодня твой выход.

Кирилл аккуратно отпустил меня, и, пока я поднималась, его руки на мгновение задержались на моих плечах, как будто он не торопился завершить это неожиданное перемирие. Его лицо оставалось бесстрастным, но я отметила его необычайную бледность. Перевела глаза на шею и вздрогнула. Пока мы сидели, моя голова лежала прямо на его ожоге, причиняя, похоже не слабую боль.

Илона тоже обратила внимание на рану.

— Так… похоже придется все-таки тебя реанимировать. Давай иди сюда, Кир, заклеим этот кошмар.

— Не надо, — тряхнул он головой.

— Кир, мозг включи. Ты сегодня весь день будешь под прицелом камер. Думаешь среди журналюг не найдется того, кто знает, как выглядит ожег от шокера?

Кирилл, услышав слова Илоны, на секунду замер, словно размышляя, но потом всё же вздохнул и кивнул, признавая необходимость скрыть свою рану. Он медленно подошёл к стойке, а Илона уже доставала из аптечки мазь и пластырь. Я, ощущая остатки неловкости, шагнула чуть в сторону, чтобы не мешать.

— Да уж, — пробормотала Илона, обрабатывая ожог, — хоть раз вы оба сделали всё спокойно и без лишней драмы. Голову чуть отклони, — велела она, заботливо заклеивая повреждённое место.

Кирилл слегка напрягся, но молча терпел, а я заметила, что его взгляд мельком метнулся в мою сторону, будто он ждал реакции или одобрения.

— Готово, — Илона шагнула назад и оглядела его с профессиональной придирчивостью. — Выглядит сносно. В конце концов, все решат, что это последствие спортивной травмы. Или…. — она ухмыльнулась, — сделаем так, что они на это даже внимания не обратят. Иди сюда, моя ласточка, — позвала она меня. — А ты, — это уже арестовывалось Кириллу, — откинь голову назад.

Я подошла к Илоне, ощущая лёгкое беспокойство от её тона и взглядов, которые она бросала на нас обоих. Кирилл, скрипнув зубами, откинул голову назад, как ему велели, его напряжение выдавало беспокойство и усталость.

— Что делать-то? — спросила я.

— Что-что! Засос ему ставь!

Я замерла, едва веря своим ушам, и повернулась к Илоне, ища на её лице хотя бы намёк на шутку, но она смотрела на меня с выражением абсолютной серьёзности.

— Ты серьёзно? — выдохнула я, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

— Нет, цирк тут устраиваю! Да мать твою, Агата, что в этом сложного? Подошла, засосала и ушла.

— Сама это делай! В конце концов какая разница, кто ему это оставит!

— А ты что, не умеешь?

— Мне 35, Илона!

— А по поведению — 15! В чем вообще проблема?

Я сжала зубы, чувствуя, как раздражение борется с невероятной неловкостью. Илона явно не собиралась отступать и просто стояла, скрестив руки и глядя на меня с видом терпеливого учителя, ожидающего, когда ученик наконец возьмётся за задание.

— Илон… ты…

— Давай уже! Ему через 10 минут на работу уезжать и оборону держать. Не тупи, Агата.

— Пусть так идет!

— Агата, я тебя сейчас пну! Делай, что говорят! — Илона теряла терпение. — Кир, руки за спину! Сидишь и не рыпаешься, ясно?

Кирилл покорно сцепил руки за спиной, его взгляд был устремлён куда-то в сторону, будто он сам пытался абстрагироваться от происходящего. Я вздохнула, чувствуя, как во мне закипает смесь раздражения и стыда, но Илона не отступала. Она смотрела на меня так, будто собиралась лично подтолкнуть меня к нему, если я не справлюсь сама.

— Меня сейчас стошнит! — пробормотала я, стараясь не показывать своего смущения, шагнула ближе к Кириллу, наклоняясь к его шее. Едва касаясь кожи, я почувствовала его напряжение — и своё собственное, с трудом подавляя внутренний протест. Закрыв глаза, я постаралась сделать это быстро, как можно меньше думая о том, что вообще делаю. Тепло его кожи, запах его парфюма ощущались так ярко, что всё вокруг будто исчезло на секунду. Я чувствовала, как он вздрогнул от прикосновений моих губ к своей шее. Поцелуй был сильным, оставляющим метку, мучительным, я чувствовала вкус его кожи, чувствовала его внутреннюю дрожь, но он крепко сцепил руки за спиной и старался не шевелиться.

— Вот и отлично, — сказала Илона, когда я отстранилась, чувствуя, как у меня горят щеки. Она окинула его шею удовлетворённым взглядом. — Кир, так и держись. Агата, ты молодец, — добавила она, но в её тоне было больше облегчения, чем похвалы.

Кирилл молча поднялся, избегая смотреть на меня, и поправил воротник, готовясь уйти. Красное пятно ярко выделялось, привлекая внимание и не оставляя сомнений о собственном происхождении. Илона была права — это пятно привлекало гораздо больше внимания, чем белый пластырь.

— Так, котятки, сегодня тебя Кир будут разрывать на части, готовься. Вчера все были еще в шоке, сегодня уже все жаждут сенсации и дальше. Около твоего дома, Агата, уже дежурят СМИ, скоро они узнают где ты. Кирилл, ты даешь короткий, напоминаю, очень короткий и злой комментарий. И после стараешься заниматься обычными делами. Вечером… вы оба уедете отсюда. У нас есть лишь два дня, чтобы вы узнали друг друга максимально близко. Но об этом позже. Агата, ты из квартиры ни ногой. Сидишь, не знаю, выбираешь себе одежду, украшения, туфельки, что тебя еще радует? Крестиком вышиваешь, картины рисуешь, но носа за эти двери не высовываешь! Кир, Кирилл, отдавай девушке одну из своих карточек— пусть оторвется!

— Не надо! — огрызнулась я.

— Надо! Чем больше потратишь — тем лучше! Иначе это сделаю за тебя я!

Кирилл достал карточку и протянул мне. Я отступила на шаг, побледнев. Взять эту карточку было…. невыносимо. Память услужливо подбросила воспоминание о наших последних денежных отношениях.

Кирилл, заметив моё замешательство, на мгновение замер. Его рука с карточкой замерла в воздухе, взгляд стал напряжённым. Он, кажется, понял, что заставил меня вспомнить тот момент, который мы оба, возможно, предпочли бы стереть из памяти. Его лицо приобрело жесткое, закрытое выражение, но я заметила, как его пальцы слегка дрожат.

— Агата, — тихо и сдержанно произнёс он, не убирая карточку, — пожалуйста.

— Илона, прости. Но на этот раз делай что хочешь сама. Избавь меня от этого.

— Да твою ж то мать! — Илона забрала карту Кирилла и кивнула ему. — Все, свободен. Один комментарий, Кир! Один! Но так, чтобы они слюнями подавились, ожидая развития сюжета.

Кирилл коротко кивнул, будто обретя уверенность в последнюю секунду. Его лицо приняло привычно холодное выражение, но на прощание он бросил на меня взгляд, в котором мелькнуло что-то неуловимое — смесь сожаления и решимости. Он развернулся и вышел, его шаги прозвучали приглушённо и быстро затихли за дверью.

Илона, держа карточку между пальцами, посмотрела на меня с едва сдерживаемым раздражением и усталостью.

— Агата, ты понимаешь, что сейчас нам нужны не эмоции, а действия? Да, он накосячил. Причём основательно. Но если ты хочешь выбраться из этой клоаки без полной потери себя — научись принимать то, что приносит пользу. В этом нет слабости, — её голос стал мягче. — Это просто часть игры, понимаешь?

Я молча кивнула, чувствуя, как её слова отдаются где-то глубоко внутри. Илона вложила карточку в свою сумку, словно вопрос был решён раз и навсегда.

— Ладно, значит, ты пока отдыхай, приводи мысли в порядок, а мне пора устроить этим «доброжелателям» правильное представление, — сказала она с усмешкой. — Вечером ты увидишь ещё более… подготовленного Кирилла.

С этими словами она направилась к выходу, оставляя меня наедине с сумбуром мыслей, который был и незакрытой болью, и какой-то, пусть и слабой, но надеждой на выход.

18

Илона вошла с гордой улыбкой, словно возвращалась из победоносного похода. На её плечах и руках висело столько пакетов и сумок, что казалось, они едва не перетягивают её к земле, но она, как всегда, выглядела абсолютно невозмутимой. Пакеты были из разных дорогих бутиков, с логотипами известных брендов, и выглядели так, будто внутри хранились настоящие сокровища.

— Ну, дорогая, разбирай шмотье, — она бросила все богатство рядом со мной на диван и сама упала рядом. В очередной раз я удивилась, как она умудряется даже уставшая выглядеть на все сто. У нее даже белое платье выглядело так, словно она только что его надела.

— Ты не переборщила? — подняла я брови, садясь на диване.

— Я была сама скромность, — отозвалась она. — Кир этих трат даже не заметит, а сколько тебе всего понадобиться — я вообще не ебу!

— Илон, у меня дома вещей достаточно…

— Только до дома ты в ближайшие пару недель не доберешься, — отозвалась она, сбрасывая туфли на тонком каблуке и массируя ноги. — Там сейчас столько журнашлюх дежурит, что можно смело пресс-конференцию организовывать. Давай, примеряй. Я по себе мерила, должно подойти.

Надо отдать должное Илоне, она не покупала ничего лишнего — несколько строгих, элегантных платьев, туфельки и босоножки, все яркое, стильное, оттенка драгоценных камней, удивительно подходящих к моим рыжим волосам и зеленым глазам. Но в основном вещи были повседневные, удобные для носки не на публике, а дома или на улице. Несколько комплектов белья — тут Илона выбрала под стать себе — дорогое, кружевное, нежное и шелковистое.

— И как? — спросила она, подняв бровь.

— Отлично. Меня пугает твоя способность видеть меня насквозь.

— Вот поэтому я — политтехнолог, а ты — советник. Ты видишь политические нити, а я — кризисный менеджер.

— Илон, верни мне мой телефон.

Она посмотрела на меня с сомнением.

— Илона, ты только что напомнила мне, что я — помощник. У меня есть свои обязательства перед своей командой и своим начальником.

— С твоим начальником сегодня говорил Кир.

У меня похолодело в груди.

— Я уволена?

— Нет. Ты теперь лицо его компании.

— Что?

— Что слышала. Мы объединили штабы. На следующей неделе, как будешь готова, встретишься с вашим Максимом. Толковый мальчик, кстати.

— Илон… я понимаю, что мой мозг сейчас соображает плохо, но что ты творишь?

— Агата, удар нанесенный по Киру и тебе, ударил и по Кротову. Мы или вместе потонем, или вместе выплывем. Переговоры были сложными, Киру сегодня снова понадобится твоя скорая медицинская помощь — когда увидишь не удивляйся. Но он, кстати, в отличие от тебя — молодец. Красиво журнаблядей уделал.

— Телефон, Илона! — жестко приказала я, сдерживая гнев.

Она слегка приподняла брови, удивлённая моим тоном, но, помедлив, достала из сумочки мой телефон и, небрежно подбросив, передала вместе с зарядкой.

Более сотни непринятых вызовов, почти две сотни сообщений во всех мессенджерах. Гора писем на почте, как личной, так и рабочей.

— Там запросы на интервью, — покачала головой Илона. — И приглашение в полицию на опрос.

— Опрос или допрос?

— Пока это опрос, но будешь готова и к худшему. Они хотят собрать информацию о произошедшем, составить картину событий. По факту совершения в отношении тебя уголовного преступления по ст. 131 Ук РФ.

— Суки, быстро работают! Так бы да в реальной жизни!

— Когда тебе ускорение серьезные люди придают — еще не так забегаешь. В понедельник подашь заявление о нарушении неприкосновенности личной жизни. Кирилл это сегодня сделал.

— Когда будет… опрос?

— В следующий вторник.

— Кир знает? — я сама секлась на мгновение, осознав, что впервые назвала Кирилла коротким именем.

— Знает. И готов ко всему. Его жизнь и свобода теперь в твоих руках.

Я невольно задержала дыхание. Только сейчас до меня дошёл истинный смысл её слов: жизнь и свобода Кирилла действительно зависят от моего решения и от того, что я скажу во время этого «опроса». Слова Илоны звучали почти холодно, но я чувствовала, что за ними скрывается глубокое понимание ситуации, что она заранее просчитала все возможные исходы и варианты.

— Нет, — медленно покачала я головой, — не в моих. В твоих. Ты же все уже просчитала, так, подстраховалась? Ты объединила штабы, ты отправила мою семью в его дом, ты показала мне все последствия того, что будет, если я дам «неправильные» показания. Крушение моей жизни, жизни моей семьи, а теперь и тех, с кем я работаю. Ты отлично играешь на эмоциях, Илона, защищая задницу Кира. Скажи, ты хоть немного сочувствовала мне или все это тоже игра?

Илона молча выслушала мою тираду, её лицо оставалось спокойным, но я заметила, как в глазах мелькнула тень — может быть, сожаления, может быть, усталости. Она тяжело вздохнула и, прищурившись, взглянула на меня с какой-то странной смесью твёрдости и едва уловимого сочувствия.

— Агата, — начала она тихо, — если бы я не уважала и не сочувствовала тебе, я бы не сидела здесь, пытаясь хоть как-то вытащить тебя и твоих родных из этого кошмара. Думаешь, мне доставляет удовольствие защищать Кира? Ты серьезно считаешь, что я не знаю, что могут сделать люди, обладающие безнаказанностью и вседозволенностью? Ты думаешь я за свою работу с такими не испытывала на себе их давления? Не знаю, что такое, когда тебя облапывают грязные руки? Как тебя в глаза называют шлюхой и проституткой? Как вызывают на допросы, пытаясь наизнанку вытащить все грязное белье? Мы живем в мире доминирующих мужчин, Агата, и это — данность. И нам приходится в нем выживать. Как умеем, как можем. Что бы ты не считала и не думала: Кир — это еще не самый отмороженный человек, у него совесть есть и эмоции, хотя он давно научился их прятать в себе. Сейчас у тебя все рычаги давления на него есть. Вопрос в том, сможешь ли ты ими воспользоваться или снова будешь грязнуть в своих обидах и боли. Нет. Не спорю, жертв жалеют, им сочувствуют….и их — презирают. А вот сильных — не любят. Вопрос в том, что ты сама от себя хочешь: чтоб тебя лицемерно жалели, но при этом за глаза злословили, что сама виновата, или чтоб тебе завидовали!

— Илона, — прошептала я, не зная, хочу ли продолжить, но понимая, что мне нужно это сказать, — тебе не кажется, что иногда это слишком… что мы ломаем себя, чтобы угодить их правилам, выживаем, будто в тисках, потому что другого пути нет?

— Другого пути нет. Поэтому и советую тебе цинизма набраться. И с Киром начать взаимодействовать. Самое неприятное — страх перед ним — ты уже убила. Теперь дело за малым, попробовать работать на равных, как партнеры. Стать, как и он — фигурой, а не пешкой. Игроком, а не жертвой.

— Кир — игрок? Или все-таки всего лишь твоя фигура?

— Игрок, — чуть помедлив ответила Илона. — Очень сильный игрок. Если бы был всего лишь фигурой, шесть лет назад не протянул бы мне руку помощи, увидев потенциал и наплевав на риски. Это его сейчас поломало, но может оно и к лучшему.

Илона смотрела на меня с серьёзным выражением лица, и мне казалось, что сейчас она раскрывает передо мной какую-то важную истину. Кир — игрок, а не просто фигура, и по её тону я поняла: она уважала его, несмотря на всю жёсткость, несмотря на то, каким его видела.

— Ты на его комментарий глянь, если не веришь. Он мастерски обыграл журналистов, бросив им нужную кость.

Она протянула мне свой телефон, включая трансляцию.

На видео Кирилл выглядел бледным, но вполне собранным, шел по коридорам Законодательного собрания в окружении толпы СМИ, но даже тогда умудрялся выглядеть как гордый лев среди шакалов.

У дверей своего кабинета остановился и повернулся к камерам. На него тут же обрушился шквал вопросов, касающихся вчерашнего инцидента. Толпа журналистов, напирая и протягивая микрофоны, словно ожидала, что он сорвётся, что его холодное спокойствие треснет под давлением шквала вопросов. Но Кирилл не позволял себе ни резкого слова, ни тени сомнения на лице.

— Господа журналисты, у вас есть вопросы по существу заседания Парламента? — спокойно спросил он.

— Господин Богданов, как вы прокомментируете всплывшую вчера запись? Кто женщина на ней? Какие планы на будущее?

Кирилл выдержал паузу, подняв руку, чтобы остановить поток шума.

— Насчёт моих планов на ближайшее время, — произнёс он, выбрав интонацию спокойную, но с ноткой категоричности, — да, они уже намечены. Все выходные я проведу с любимой женщиной, которая вчера невольно стала жертвой нечистоплотных политических интриг.

На доли секунды повисла тишина, прерываемая только вспышкой камер.

— Любимой? — спросил кто-то, нарушив эту звенящую тишину.

— А как назвать человека, с которым ты делишь постель и жизнь? — поднял бровь Кирилл. — У вас как-то по-другому?

Я смотрела на экран, не отрываясь, каждый жест и слово Кирилла были отточены и выверены, как у актёра, привыкшего играть главную роль, настолько достоверны, что на долю секунды у меня мурашки по спине пробежали. Его спокойный тон, лёгкая насмешка в ответе и этот еле заметный жест, когда он слегка откинул голову, демонстрируя красный след на шее, сделали своё дело: публика осталась ошеломлённой его смелым заявлением.

Каждый миг записи, казалось, был направлен на то, чтобы установить контроль над ситуацией. Он не пытался отговориться, оправдываться или казаться скромнее. Кирилл выбрал нападение, напомнив, что не собирается отдавать свою историю на растерзание, и почти цинично разыграл партию так, что никто из журналистов не смог сразу подобрать слов.

Толпа журналистов, на мгновение замершая от неожиданности, тут же зашевелилась, их вопросы уже звучали скорее с любопытством и даже уважением, чем с прежним раздражением. Вопросы затихли, когда Кирилл исчез за дверями кабинета, оставив после себя тишину, пронзённую любопытством и удивлением.

Илона, слегка усмехнувшись, вернула телефон, глядя на меня с тем же, что и всегда, спокойным, почти ироничным выражением.

— Учись. Вот так и надо подачки кидать.

— Что дальше? — я выдохнула, закрывая видео.

— На выходных мы уезжаем.

— Куда?

— Закрытая база на севере области. Там хозяин должен Киру. Нас там не найдут. Едем только мы трое и пара моих ребят — будем вас готовить к совместным будням. Вечером — отдыхать — там такие горячие источники — закачаешься. По телефону говоришь только со мной и с семьей, поняла? И новости не смотри, не надо.

— Илона…

— Слушай меня, ты не кисейная барышня, знаю, но эти кадры…. — она сморщила лицо от отвращения, — гребаная порнуха! Хороший ракурс ублюдки поймали, все как на ладони. Лучше закажи нам всем троим ужин. И себе что-нибудь…. И карточкой Кира пользуйся. Хватит в гордость играть — кто-нибудь да попробует его траты пробить, пусть видят, на что идут его деньги.

— Ах ты сука!

— Да, говорят, — пожала она плечами, снова направляясь к выходу.

19

Когда вечером Илона вернулась, её сопровождал Кирилл — заметно уставший, с осунувшимся лицом и потускневшим взглядом. Казалось, весь день, проведённый в бесконечных переговорах, интервью и холодном сопротивлении массам, вытянул из него последние силы. Его шаги были чуть медленнее обычного, плечи чуть более опущены, но, несмотря на усталость, он всё равно держался с присущей ему сдержанной гордостью.

— Встречай героя, — с порога небрежно сбрасывая туфли, Илона пошла на верх, в свою спальню. — Я отдыхать минут 30, вы — учитесь разговаривать. Агата, шокер нужен?

— Думаю, сегодня обойдемся без него, — пробормотала я, не уверенная в своей готовности оставаться с Кириллом наедине. Банально, не знала, что сказать.

Он помогать не торопился, устало сняв пиджак и, повесив его на плечики в прихожей, почему-то слегка поморщился, как от боли.

Его обычно уверенное выражение лица сменилось чем-то неуловимо мягким и спокойным. Он чуть покачал головой, словно сбрасывая напряжение прошедшего дня, и, посмотрев на меня, пробормотал:

— Извини за вторжение. Сегодня был тяжёлый день для всех нас.

В его голосе звучала непривычная нотка — нечто похожее на искренность, простую усталую честность. Я кивнула, не зная, как ответить, чувствуя, как между нами повисает неловкая тишина.

— Как ты? — спросил он, неожиданно посмотрев на меня, чуть прищурив глаза, будто пытался угадать, что творится у меня на душе.

— Наверное…. Лучше чем ты, — ответила тихо, прислоняясь спиной к косяку в прихожей. — Чай будешь? Поужинаем, когда Илона спуститься.

Кирилл кивнул, чуть расслабившись, и на его лице мелькнула тень благодарности.

— Чай… да, не отказался бы, — тихо сказал он, устало потирая шею.

Я прошла на кухню, включила чайник, и на несколько минут между нами снова установилась тишина, но она уже не была такой тяжёлой. Чувствовалось, что он, как и я, наконец позволил себе немного отдохнуть. Я достала кружки, поставила их на стол, и Кирилл, опустившись на стул, облокотился на столешницу, едва заметно улыбнувшись уголками губ.

Ставя перед ним чашку с чаем я вдруг заметила, что около носа засохли несколько капель крови, а губа выглядела разбитой и слегка опухшей. Внезапная волна противоречивых чувств пронзила меня — жалость, досада, тревога.

— Что с лицом?

— Все в порядке, — хмуро ответил он, отворачиваясь.

Я села рядом с ним и вздохнула, закрывая на несколько секунд глаза.

— Кирилл, если мы хотим выбраться из ловушки, давай попробуем хотя бы говорить.

Кирилл снова взглянул на меня, и в его глазах промелькнуло удивление, смешанное с тем, что могло быть усталой благодарностью. Он отстранился, как будто раздумывал над моими словами.

— Агрессивные переговоры, — ответил он уклончиво. — По объединению штабов.

— Хочешь сказать, — фыркнула я, не удержав усмешки, — это работа моего шефа?

— Его охраны. Да. Мощные ребята.

Кирилл коротко усмехнулся, проводя пальцем по разбитой губе, словно вспоминая недавнюю встречу.

— Что ни говори, за последние сутки я огреб больше, чем за последние десять лет. Видимо — заслуженно, — он чуть потянулся и поморщился. Судя по его позе — досталось не только его лицу.

— Лед прикладывать уже поздно, — помолчав, заметила я, — но можно попробовать.

— Агата, лучше бы ты меня снова шокером ударила, — вдруг с болью сказал Кирилл.

— Даже не надейся, — холодно отозвалась я, доставая из морозилки пакет с замороженными овощами и заворачивая в полотенце. — Держи, приложи к лицу.

Но вместо этого он приложил лед к плечу.

— А с плечом что?

— Лицо они старались не трогать, — усмехнулся он. — Мы ж коллеги, как никак.

— Дурдом… — я снова села напротив него. — Что ты сказал Григорию Владимировичу? О нас?

Кирилл на секунду замолчал, как будто обдумывая, как именно ответить, затем медленно выдохнул:

— Ему — правду. Потом пару минут у нас было…. искупление грехов. А после мы обсудили дальнейшую стратегию.

— Он меня ненавидит… — прошептала я.

— Он тебя уважает…. Ненавидит сейчас он меня.

Кирилл говорил спокойно, но я заметила в его глазах горький блеск. Он убрал лед с плеча, чуть поморщившись, и, глядя куда-то в сторону, добавил:

— Ему сложно принять, что ты оказалась втянутой в это. Ты была для него надежным человеком, который никогда не попадал в подобные ситуации. Ему больно видеть, что твоё имя тянут по этому грязному скандалу, но он понимает, что ты в этом не виновата.

Слова Кирилла прозвучали неожиданно искренне. Это заставило меня на миг замереть, потому что, несмотря на всё пережитое, я ещё не до конца верила, что кто-то мог понять или поддержать меня.

— Он велел передать…. Что ждет тебя на работе. Не смотря ни на что, — Кирилл отпил чай, не глядя на меня и снова поморщился.

— Господи, Кирилл! Ты показал плечо врачу?

— Нет. Переживу.

Я нахмурилась, чувствуя, как раздражение перемешивается с непрошенной заботой.

— Снимай рубашку, Кирилл и дай посмотреть.

— Агата…

— Считай, что хочу насладиться зрелищем, — рыкнула я на него.

Кирилл замер, слегка приподняв бровь, но, видимо, поняв, что спорить бесполезно, начал расстёгивать рубашку. Когда он снял её с плеч, я увидела глубокий синяк, растянувшийся по всей правой стороне — тёмный, болезненный, с ещё свежими следами ушибов. Кожа казалась натянутой, как будто каждый дюйм этого места отдавался болью при малейшем движении. Он, как обычно, сохранял невозмутимость, но его мышцы напряглись, когда я осторожно коснулась синяка.

— Можешь даже стукнуть, — закусив губу, разрешил он.

— Идиот.

— Хуже, Агата.

Много чего мне хотелось сказать ему, но вместо этого, я прижала к его плечу ледяной компресс.

Кирилл резко вздрогнул, когда холод коснулся его кожи, но, несмотря на явный дискомфорт, не отстранился. Я прижала компресс чуть сильнее, и он, кажется, пытался подавить ещё одну усмешку, но это вышло у него неуклюже — больше похоже на болезненную гримасу. Несколько минут мы молча сидели, я прижимала холод к его плечу, чувствуя его напряжение, а он — будто просто терпел, принимая заботу с редким для себя смирением.

Странные это были минуты, я стояла так близко к этому человеку, что чувствовала его дыхание на своих волосах. Но страха больше не было. Злость была, обида была, усталость была, раздражение было. Но страха и отвращения — уже не было. Словно они вышли вместе с физической болью Кирилла, с его смирением, с виной в его глазах.

Я усмехнулась про себя, разглядывая его плечо, синее и воспалённое, и подумала, как могла бы это истолковать психологическая наука. Может, это какое-то подобие Стокгольмского синдрома, или, скорее, утомления от постоянной борьбы — когда страх и гнев уступают месту простому, измученному принятию ситуации.

— Ого, — на кухню зашла посвежевшая Илона, — прогресс на лицо. Кир, тебе повезло с Агатой. Я бы в тебя нож всадила и еще бы провернула в ране.

— Нет, Илон, ты б его просто уничтожила. Быстро и со вкусом, — с внезапной горечью отозвалась я, досадуя на собственную слабость и бросая компресс на стол.

— Ты тоже это можешь, — вдруг глухо сказал Кирилл таким голосом, что на него удивленно посмотрела не только я, но и Илона, чьи брови резко взметнулись вверх.

— Может и может, но не станет. Потому что, Кир, она лучше, чем ты или я, — ответила Илона.

После быстрого и легкого ужина, не теряя время, сразу поехали на базу, про которую говорила Илона. Садясь в машину, она сразу расставила все по местам, сев впереди и заставив нас двоих сесть рядом на заднее сидение. Я уже даже не возражала, понимая, что вариантов уже никаких нет, но сидела неподвижно, ощущая тепло, исходящее от Кирилла, и едва удерживалась от желания отодвинуться.

Кирилл, в свою очередь, сохранял абсолютное спокойствие, даже слегка прижавшись к двери, чтобы не нарушать моё личное пространство больше, чем это было необходимо. Мы не обменялись ни единым взглядом, но от этого невысказанное напряжение только усиливалось, словно любое неловкое движение могло разрушить хрупкое перемирие.

Я достала телефон, не удержавшись, пролистала новости, хотя заставила себя видео больше не смотреть. Чертыхнулась, чертыхнулась еще раз. Наши фотографии смотрели со всех полос жёлтой прессы и даже нескольких более серьезных изданий. Что уж говорить про соцсети и электронные издания — мы надолго стали главной темой таблоидов и обсуждений. Количество комментариев под каждым постом просто зашкаливало — все обсуждали нас, снабжая комментарии пикантными подробностями и предположениями. Написали о скандале даже федеральные СМИ.

Единственным светлым пятном, пусть и крохотным, был сегодняшний комментарий Кирилла — резкий и дерзкий, он слегка сбил волну предположений и породил больше вопросов, чем ответов. Но общей картины это не меняло: любопытство и осуждение сгущались вокруг нас, не оставляя надежды на быстрое затишье.

Закрыла глаза, представляя какие последствия огребем мы все. Если у меня на глазах рушилась только карьера и репутация, у Кира намечались проблемы посерьезнее — его враги как в политике, так и в бизнесе получили серьезный карт бланш. Судя по заголовкам, полиция вцепилась в него бульдожьей хваткой — об этом Илона мне не сказала.

Снова чертыхнулась.

Кирилл, с видом предельного спокойствия, смотрел в окно, но я видела, как его пальцы едва заметно подрагивали, сжимаясь и разжимаясь на колене. Илона, следя за дорогой, всё же уловила наше молчание.

— Зря лезешь в новости, — не оборачиваясь, бросила она спокойно, словно заранее знала, о чём я думаю. — Чем больше читаешь, тем сложнее держать голову холодной. Всё это только первый раунд. Врагам нужно будет куда больше, чтобы действительно нас дожать.

Я тихо выдохнула, понимая, что она права, но от ощущения надвигающегося давления никуда не деться. Каждая статья, каждый заголовок будто становились тяжёлым камнем на плечах. В этот момент я почувствовала лёгкое, едва заметное прикосновение к запястью: Кирилл отнял у меня телефон, закрыл экран и мягко сказал:

— Хватит, Агата. Пусть полощут, пока есть такая возможность.

— Отдай, Кир, — машинально ответила я, всё ещё не до конца понимая, что происходит.

— Нет, — спокойно сказал он, пряча телефон в карман своей куртки на стороне, противоположной от меня. — Или попробуй отними, если осмелишься.

Я почувствовала вспышку раздражения, но в этот раз не нашла в себе сил спорить. Его жест, хотя и раздражал меня, был одновременно проявлением заботы — неожиданным и, возможно, даже искренним. Казалось, он понимал, что каждая прочитанная строчка только добавляет мне тревоги, и принял решение защитить меня от этого, хоть и немного грубо.

Илона, мельком взглянув в зеркало заднего вида, усмехнулась, её лицо оставалось спокойным, но в глазах промелькнула одобрительная искра.

— Слушай Кира, Агата, — спокойно сказала она. — Иногда лучше держать информационную диету, особенно сейчас. Пусть они гонят волну, чем выше одна поднимется — тем выше и мы окажемся.

Я молча закрыла глаза и откинулась на мягкое сидение, подавляя эмоциональный протест, понимая головой, что Кир и Илона оба правы. Внезапно, Кирилл протянул руку и подложил мне под голову мягкую, удобную, дорожную подушку. Я дернулась, открыла глаза, но он уже снова отвернулся, глядя на темную улицу, пробегающую за окном машины.

20

Утром я открыла глаза, как не парадоксально отдохнувшая и свежая. Даже головная боль, мучившая меня последние два дня отступила.

Поднимаясь, позволила себе немного задержаться на кровати, наслаждаясь непривычным чувством покоя. Комната была залита мягким утренним светом, который пробивался сквозь плотные шторы, придавая всему вокруг тёплый золотистый оттенок. Пол и стены, отделанные янтарным деревом, излучали особое, уютное тепло, а воздух был пропитан лёгким ароматом сосен и влажной земли, словно после недавно прошедшего дождя. Лес за окном жил своей жизнью: лёгкий шорох листвы, птичьи трели, едва слышные шаги каких-то мелких зверьков.

Эта естественная симфония тишины и спокойствия на мгновение напомнила мне, что здесь, вдали от шумных улиц и навязчивых взглядов, можно ненадолго забыть о нависших над нами событиях. Я вдохнула глубже, позволяя этому покою проникнуть внутрь, как будто лесная тишина могла впитать мою тревогу и забрать с собой.

Вчера вечером мы приехали поздно, и немолодая женщина сразу проводила меня в эту комнату. Пока я переодевалась и принимала душ, она принесла ароматный чай и немного мёда в маленькой чашечке. Ненавязчиво спросив, не нужно ли мне чего-то ещё, она ушла, оставляя меня одну. И только тогда я осознала, как сильно устала от всех и от всего. В квартире Илоны постоянно ощущалось её энергетическое присутствие — её влияние было во всём, словно даже стены впитали её характер. А с Кириллом рядом всегда витало что-то тяжёлое; даже когда он молчал, его сдержанность будто давила на меня. Я понимала, что он старался сделать всё, чтобы мне было легче, но само его присутствие подавляло.

Лежа в мягкой и уютной постели, я вдруг поняла, что пусть хотя бы на два дня, но эта комната станет моим личным убежищем от мира, где я смогу спрятаться или передохнуть, если что-то пойдет не так. А пойти не так могло примерно все — не зря Илона заставила нас приехать сюда. С одной стороны, она прятала нас от журналистов и врагов, а с другой — не давала и мне и Кириллу сбежать друг от друга, не оставляя нам никакого другого выхода, кроме как оставаться рядом.

И всё же, при всей логике и осторожности Илоны, я не могла не задаваться вопросом: что чувствует Кирилл во всём этом? Чувствует ли вообще? Или он продолжает следовать своему тщательно продуманному сценарию, где чувства, как и слабости, не предусмотрены? Возможно, вся его поломанность сейчас была не следствием вины передо мной, а всего лишь осознанием того, что вся его жизнь и карьера летит по полной пизде. Внешне он старался взаимодействовать мягко, но, зная его, не могла ли его мягкость быть всего лишь маской, которая заставит меня сделать все, чтоб спасти его жизнь и карьеру? Я ведь всегда судила только по себе, забывая, как легко и просто такие как Кирилл шли по чужим головам.

Впрочем, меня сейчас это волновать должно меньше всего. Я должна выкрутиться из ситуации с наименьшими потерями для себя и семьи, а после — забыть обо всем, как о страшном сне. Возможно, переехать в другой город или даже регион, начать все сначала. Илона права, пока я нужна Кириллу — нужно взять от него максимум, чтоб потом начать новую жизнь.

С этими мыслями я привела себя в порядок и спустилась вниз по широкой деревянной лестнице, направляясь на звук голосов в маленьком ресторанчике.

Кирилл и Илона уже завтракали, тихо что-то обсуждая. Но внезапный чуть повышенный голос Илоны, заставил меня задержаться и прислушаться к их разговору, оставаясь незамеченной.

— Если бы у тебя хватило мозгов держать себя в руках, этой ситуации вообще бы не было! Я совершила ошибку, что приперла тебя к стене в кабинете, а не где-нибудь подальше от чужих ушей, но ты серьезно думаешь, что никто не заметил, как ты себя вел рядом с Агатой?

— И как по-твоему?

— Как пубертатный подросток! Мало того, что ты сотворил, так еще и оставить ее в покое не мог!

— Оставил! Что из этого вышло? Если б я раньше…

— Что, Кир? Что было бы? В ногах бы валялся? Ты? Не смеши меня! Ты в лучшем случае доломал бы ее окончательно! Хорошо, хоть хватило мозга не лезть к ней тогда!

— Илона!

— Слушай меня внимательно, скотина! У тебя нет ни права, ни времени думать о том, что тычувствуешьк ней. И ты будешь держать себя в руках, а свой… хер… в штанах! Вам…. мать вашу… жить вместе эти месяцы! Если ты хоть пальцем ее заденешь…. Я тебя уничтожу, Кир! Ты знаешь, я это сделаю!

— Илона! — прошипел Кирилл со злостью. — Ты думаешь я настолько тварь?

— Да, Кирилл, думаю. Вместо того, чтобы обрушить свою злость на ту, которая тебе нож в спину всадила, ты отыгрался на женщине, которая не сделала тебе ничего плохого. Отыгрался от души! Что о тебе я должна думать? А потом…. Решил, что имеешь на нее право? Да?

Кирилл резко замолчал, и я едва могла поверить в то, что услышала. В воздухе повисло напряжение, которое ощущалось даже из моего укрытия. Он откинулся на стуле, скрестив руки на груди, взгляд его потемнел, но он не отводил глаз от Илоны.

— Она меня не простит? — голос его звучал глухо.

— Я бы на это не рассчитывала, — отрезала Илона. — Забудь про прощение, Кирилл, — жёстко закончила она. — Лучше займись тем, чтобы хотя бы спасти то, что осталось от твоей репутации. И ее жизни.

Слова Илоны прозвучали как приговор, и Кирилл на мгновение словно сжался, его лицо стало ещё жёстче, но в глазах появилась тень боли, едва заметная, словно он понимал, что это правда, но не хотел принять её. Я стояла за углом, не двигаясь, чувствуя, как внутри растёт тяжёлое, гнетущее чувство.

— Вам сегодня придется многое сделать. Не дай бог тебе, Кир, переступить черту.

— Я все сделаю как надо… — глухо сказал он.

— Хорошо, — Илона отпила свой кофе. — Пойду, разбужу нашу красавицу…

— Дай ей отдохнуть…. Дай хоть немного от нас отдохнуть…

— Не надо, — я вышла на свет, сделав вид, что только что спустилась, хоть сердце билось так, что готово было вылететь из груди.

Кирилл и Илона одновременно повернулись ко мне. Илона слегка приподняла бровь, её лицо оставалось спокойным, как будто она была готова к моему внезапному появлению. Кирилл же замер, на мгновение задержав дыхание, его взгляд был полон напряжения и осторожности, словно он не знал, что я могла услышать.

— Как спалось? — Илона выглядела потрясающе даже здесь — ей удивительно шли и простые джинсы и белая майка.

— Я даже выспалась, — отозвалась я, наливая себе кофе и садясь рядом с ней.

— Ээ, не туда села, — тут же согнала она меня с места, — к нему садись. Теперь твое место там.

Я невольно вздохнула, понимая, что спорить бессмысленно, и пересела к Кириллу, чувствуя, как его взгляд на мгновение скользнул по мне. Он тихо отодвинул стул, создавая чуть больше пространства между нами, но молчал, делая вид, что сосредоточен на завтраке.

Пока мне принесли завтрак, мы молчали, не собираясь посвящать никого в свои планы. Краем глаза я наблюдала за Кириллом, который тоже поменял привычный деловой костюм на обычную одежду. Он выглядел проще, но, как ни странно, не менее собранным, и этот его новый образ заставил меня по-другому взглянуть на него. Он, кажется, чувствовал это — его взгляд мельком встречался с моим, но каждый раз он быстро отводил глаза, будто не хотел нарушать хрупкое перемирие между нами.

— Так, котятки, сегодня у нас день… сложный. Лед между вами можно в виски бросать. Я, конечно, не против… но увы другие не оценят. А как говорит наш великий геостратег: времени на раскачку нет. Поэтому сейчас, в эти прекрасные утренние часы, мы с вами сыграем в карты. Выбирайте игру.

Я с удивлением посмотрела на Илону, пытаясь понять, серьёзна ли она. Карты?

— Ну… какие предложения? Принимается все, кроме покера — нам сейчас не до серьезных игр. Что-нибудь легкое: дурак, сундучки, 21, - она достала из кармана колоду и начала тасовать.

Я посмотрела Кирилла, слегка ошарашенная. Он ответил таким же удивленным взглядом.

— Рожайте уже, иначе сама выберу, — усмехнулась Илона.

— Давай в сундучки, — согласился Кир, посмотрев на меня. Я кивнула, удивленная, что он знает эту детскую игру.

— Отлично. Ты позавтракала? — спросила Илона у меня.

— Да.

— Начнем, — она раздала по две карты каждому.

— Илон, — взяв карты спросил Кирилл. — В чем смысл?

— В том, что важно то, кто из нас проиграет, а кто выиграет. Тебе сегодня жутко повезло, Кир. Потому что в этой игре выигравший целует проигравшего.

Я чуть не выронила карты, ошеломлённо уставившись на Илону, которая продолжала смотреть на нас с невозмутимым выражением лица, хотя в глазах у неё явно танцевали искорки веселья.

— Илона, ты издеваешься? — выдохнула, стараясь сохранить хотя бы видимость спокойствия. — Я пас!

— Ничуть! Карты розданы, — отрезала она, пододвигая колоду поближе к Кириллу, чтобы он сделал ход. — А у тебя есть стимул пошевелить головой в экстремальной ситуации, и остаться не проигравшей и не выигравшей.

— А если выиграем и проиграем мы с тобой?

— Киру выпадет удача посмотреть на двух поцеловавшихся женщин. Говорю же он сегодня в шоколаде, как не посмотри.

Кирилл едва заметно усмехнулся, поднося руку ко рту, чтобы скрыть улыбку, но глаза его сверкнули интересом. Я не знала, кто меня раздражает больше в этот момент — Илона со своим странным планом или Кирилл, который, кажется, нашёл во всём этом даже какое-то удовольствие.

— Так, хватит слов, — сказала Илона, делая вид, что полностью поглощена картами. — Пора начинать игру. Не подводи меня, Агата, ты же не хочешь целоваться со мной? Кир, у тебя есть король?

Первая партия закончилась выигрышем Кира и проигрышем Илоны. Илона со вздохом отложила карты и повернулась к Кириллу с видом усталого смирения, но в её глазах мелькнуло лукавство. Кирилл наклонился к ней и поцеловал в губы, быстро и уверенно.

— Блин, и все, Кир? — ухмыльнулась она. — Даже не прониклась.

Кирилл чуть усмехнулся, откинувшись на спинку стула, его глаза искрились едва заметной иронией.

— В следующий раз постараюсь больше, — ответил он, поддразнивая Илону тоном, в котором чувствовалась лёгкая насмешка.

— Илона! Ты мухлюешь! — в сердцах бросила я, — ты вытягиваешь карты у меня и отдаешь Кириллу!

— А кто сказал, что я буду честно играть? — невозмутимо ответила она, оставляя меня в проигравших, а Кирилла — в выигравших.

У меня сердце ухнуло в район живота.

Кирилл чуть приподнял бровь, встретившись со мной взглядом. Он медленно наклонился, его глаза, серьёзные и пристальные, казалось, изучали моё лицо, словно спрашивая без слов, действительно ли я готова к этому.

— Таковы правила, — шепнул он сдержанно, мягко, как будто для него это было таким же испытанием, как и для меня.

Я сжала кулаки, чувствуя, как сердце снова забилось в бешеном ритме. Бросив короткий взгляд на Илону, я поняла, что спорить бесполезно — её план, как всегда, шёл своим чередом. Стиснув зубы, я чуть наклонилась вперёд, сокращая расстояние между нами, стараясь подавить вспышку неловкости и не смотреть в его глаза. Но когда он оказался совсем рядом, автоматически отпрянула. Кирилл замер на мгновение, а после осторожно задел меня за затылок, наклонился ближе и поцеловал. Не сильно, словно давая привыкнуть, легко лаская губы, словно пробуя на вкус.

На несколько секунд в голове вспыхнули воспоминания. Вспыхнули, заставив дернуться, но Кирилл не настаивал, лишь ласкал. А потом отпустил, быстро, но осторожно.

Я смотрела на него в легкой панике, сама не понимая, что делать и что чувствую.

— Илона, прервемся, — жестко сказал Кирилл, садясь на место.

— Нет, — отрезала она. — Вы не дети. Сели, играем дальше.

Я сжала губы, чувствуя, как паника и напряжение переплетаются внутри, но понимала, что спорить с Илона сейчас было бесполезно. Её взгляд был холодным, как сталь, и она будто не замечала нашего смятения, словно всё происходящее было лишь частью её тщательно выверенного плана.

Кирилл с таким же подавленным выражением снова взял карты, его лицо оставалось невозмутимым, но пальцы чуть подрагивали, выдавая внутреннее напряжение. Он избегал смотреть в мою сторону, будто сам не знал, как реагировать на то, что только что произошло.

Я не могла сосредоточится на картах, поэтому снова закономерно проиграла.

Когда карты легли на стол, подтверждая мой проигрыш, я почувствовала, как внутри всё сжалось. Весь этот абсурд с карточной игрой, правилами, навязанными Илона, и напряжением, которое было почти осязаемым, тяготил, но сопротивляться казалось бесполезным. Илона посмотрела на нас обоих с холодной решимостью, будто это было лишь испытанием, которое нужно было пройти.

Кирилл медленно выдохнул, взглянув на меня с вопросом в глазах, но, как и прежде, без настойчивости. Словно он понимал, что от этой странной и нелепой игры зависит нечто большее, чем просто соблюдение условий.

— Это только игра, — тихо сказал он, не отрывая взгляда. В его голосе слышалась едва заметная хрипотца, возможно, от волнения или усталости, и неожиданно в этом было нечто успокаивающее.

Я коротко кивнула, стараясь подавить внутренний протест, и позволила ему снова приблизиться, ощущая, как его дыхание касается моей кожи. На этот раз он замер около меня на несколько секунд, давая лишь ожидание поцелуя. Когда коснулся губ, был слегка настойчивее, смелее, даже нежнее. Невольно сердце пропустило несколько ударов.

Когда он наконец отстранился, в его глазах мелькнуло что-то глубокое, почти уязвимое, словно этот короткий момент показал нечто большее, чем просто следование правилам нелепой игры. Я задержала дыхание, осознавая, что сама не ожидала такой реакции, и вдруг почувствовала, как щёки заливает жар.

Илона наблюдала за нами с выразительным, оценивающим взглядом.

А после — выиграла Кирилла и меня.

Усмехнулась, посмотрев на нас и подошла к Кириллу. Встала напротив него, наклонилась и поцеловала так, что мне стало жарко. Я торопливо отвела глаза, чувствуя, что эта игра становится уже совсем не игрой, затрагивая то, о чем я забыла на долгое время.

На этот раз Кириллу пришлось сдерживать себя, подчиняясь нашей мучительнице.

— Учитесь, салаги, — хмыкнула она самодовольно.

Кирилл, несмотря на всю свою выдержку, выглядел ошарашенным, лицо его покраснело, дыхание было сбито. На мгновение он выглядел так, словно не знал, что сказать или сделать дальше, словно контроль, который он так старательно держал, пошатнулся.

И снова с легкостью жонглера она уделывает меня под орех, но проигрывает Кириллу, оставляя нас.

Внутри начинал подниматься жар, я снова почувствовала, как внутри образовалось странное, жгучее чувство, которого не ожидала от себя.

Кирилл выглядел не лучше, но склонившись надо мной сдерживал себя настолько сильно, насколько мог. Он наклонился ко мне, и я почувствовала его дыхание, горячее и неровное, совсем рядом. Моя собственная реакция удивила меня: сердце стучало так, что казалось, ещё немного, и он услышит его ритм. Своими губами он опалил мои, уже не столько спрашивая, сколько давая. Я дрогнула, неосознанно отвечая. Слабо, не понимая, что вообще делаю. Он вздрогнул, позволяя себе чуть больше, чем раньше.

А когда отстранился выглядел взъерошенным и даже немного испуганным. Как и я сама.

Мы молчали, и, наверное, этот миг был слишком долог, чтобы оставаться комфортным. Кирилл слегка провёл рукой по волосам, пытаясь вернуть себе спокойствие, но по его слегка затуманенному взгляду и неровному дыханию было ясно, что он, как и я, не ожидал того, что произошло.

Илона снова раздавала карты.

Мне хотелось вскочить и уйти, но ее грозный и насмешливый взгляд заставил сидеть ровно.

Кирилл тоже не двигался, хотя его напряжение было заметно — пальцы крепко сжимали карты, а взгляд, направленный на стол, избегал встречи с моим. Ощущение острого жара, которое только что завладело мной, теперь сменилось беспокойством и растерянностью. Я не могла понять, как чувствовать себя рядом с ним теперь, после того, что происходило с нами сейчас.

Внезапно Илона легко выиграла Кирилла и сдала карты мне.

В голове резко зашумело. Я закрыла глаза, пытаясь справиться с тем, что происходит. Илона выразительно подняла бровь, бросая мне вызов.

— Кир, руки за спину, — велела она.

Кирилл послушно сцепил руки за спиной, его взгляд был почти каменным, как и лицо. Но когда я наклонилась к нему, как раньше она — его дыхание почти остановилось. Я коснулась его сама, чувствуя, как он отвечает. И от этого внутри поднималось сумасшедшее ощущение невесомости. Жар разгорался все сильнее, охватывая все тело. Я теряла контроль над собой, а Кирилл и не помогал его удержать.

Я чувствовала, как дрожат его крепко сцепленные за спиной руки, как дрожит он сам. Мои руки непроизвольно скользнули на широкие плечи, слегка обняли его шею. Я не могла остановиться.

Щелкнула камера, еще раз и еще. Я моргнула, отстраняясь от Кирилла, и словно очнулась. Илона стояла перед нами, её телефон направлен в нашу сторону, её взгляд был спокойным и непроницаемым, а уголки губ дрогнули в лёгкой, почти торжествующей улыбке.

— Твою мать, Илона! Ненавижу тебя! — вырвалось у меня от ярости.

Представляю, как я выглядела: растрепанная, с горящим от жара лицом, обнимающая! Сама обнимающая того, кого ненавидела всем сердцем.

— ААА! — гнев требовал выхода, и я, схватив чашку с кофе, швырнула ее в стену.

А после вылетела из комнаты, впервые чувствуя себя действительно непонятно кем с пониженной социальной ответственностью.

21

— Все, истерика закончилась? — Илона постучала ко мне в комнату через пол часа, когда я успела принять холодный душ и немного успокоится. Злость, которую я чувствовала, еще кипела внутри, но я уже успела ее немного потушить.

— Иди в задницу, — огрызнулась я, расчесывая мокрые волосы.

— Пошли, погуляем, — она не обратила ни малейшего внимания на грубость. — Не психуй, Кир сейчас у себя.

— Мне вообще плевать где он, лучше всего если пойдет и утопиться в озере!

— Там рыбы перемрут тогда, а я на обед хочу свежей копченой форельки.

Илона с невозмутимым видом вошла в комнату, словно абсолютно уверена, что я уже отошла от недавнего взрыва. Её спокойствие только подливало масла в огонь, но я старалась сдержаться, сосредоточившись на расчесывании.

— Пошли, — повторила она тоном, не терпящим возражений. — Нам всем сейчас нужна передышка, и тебе, моя дорогая, в том числе.

Я резко положила расческу и бросила на неё раздражённый взгляд.

— Илона, хватит контролировать меня каждую секунду. Я сама справлюсь.

Она усмехнулась, скрестив руки на груди.

— Я вижу, как ты справляешься, — фыркнула она. — Все, поднимай жопу, день шикарный, грех такой в номере проводить. Пошли к озеру прогуляемся, рыбу половим на обед. Умеешь рыбачить?

— Да, — буркнула я, все еще злясь.

Мы вышли из здания и направились к маленькому озеру, напротив елового леса, где нас уже ждали две удочки, наживка и ведро.

— Есть что-то, что ты не умеешь делать? — спросила я Илону.

— Есть. Печь блины и готовить сырники, — отозвалась она, ловко насаживая червя на крючок. — И с детьми не лажу. Если честно, вообще не ебу как с ними себя вести. В отличие от Кирилла.

Я остановилась на мгновение, с любопытством посмотрев на Илону.

— Кирилл? С детьми? — недоверчиво переспросила я, пытаясь представить его в такой роли. — Ты серьезно?

Илона усмехнулась, забросив удочку в озеро, и села на старое поваленное дерево у берега.

— С твоей дочерью он управился лучше тебя, — ехидно заметила она, заставив меня скрипнуть зубами.

— Еще раз к ней подойдет — руки вырву, — пообещала я, тоже закинув удочку. — Как он вообще посмел лезть к ней в парке?

— Он любит там бывать, — пожала плечами Илона. — Ищет то, чего у него никогда не будет. Вас увидел… хм… случайно… У тебя клюет.

Я резко рванула удочку, подтягивая на себя леску и снимая увесистую рыбину.

— Ого, с почином! — прокомментировала Илона, пока я снимала ее с крючка. — Хороша!

Я бросила рыбу в ведро и снова закинула удочку.

— Ты сегодня поступила подло, Илона.

— Чем? Заставила вас поцеловаться? Это делают миллионы людей в мире, если что. А то, что у вас обоих взыграли гормоны — в этом тоже я виновата?

— Чего ты добиваешься, Илона? Хочешь, чтобы я… что? Забыла? Простила?

— Хочу, чтобы ты сыграла свою роль как по нотам! — резко ответила она. — Потому что, чтобы развидеть то, что было на этой записи, людям нужно дать не просто красивые слова и фальшивые улыбки! Людям нужно дать искренние чувства! Мать твою, Агата, ты что, до Кирилла ни с кем не спала? И Арина у тебя от святого духа?

Я сжала удочку, чувствуя, как внутри снова поднимается волна гнева. Илона, как всегда, пробиралась к самой сути, не боясь задеть, надавить, вынудить посмотреть на вещи без иллюзий.

— Это не одно и то же, Илона, — прошипела я, стараясь держать голос под контролем. — Спать с кем-то, кого ты любишь, и изображать чувства к человеку, который тебя…

— Который что? — её взгляд был твёрд и немного насмешливый. — Ненавистен? Бесит? Или к которому тянет, несмотря ни на что? А, Агат? Или я что-то неправильно поняла?

— Это и бесит… — выдохнула я, признавая поражение.

— Вы связаны друг с другом в такой плотный клубок из чувств, что без литровой бутылки водки не разобрать. И это — нормально. Знаешь, Агата, гораздо хуже, когда ты не чувствуешь ничего! Когда ты не можешь ни полюбить, ни возненавидеть.

— Можем закончить это сегодня, — помолчав, добавила она. — Раз и навсегда. Сейчас придем к Кириллу и скажем, что ты уезжаешь. Он переведет на твой счет любую сумму, которую ты скажешь — хватит, чтобы даже в другую страну уехать. Даже больше, ведь он точно знает, сколько будет стоить скрыться от этого кошмара. Оставишь его разбираться с дерьмом самого, что будет для него весьма полезно. Я его не брошу, конечно, но он станет моим вторым провалом за карьеру. Найду ему адвокатов хороших, может добьемся условного осуждения. Но это будут уже не твои проблемы.

Я вдруг поняла, что она тоже смертельно устала и говорит сейчас абсолютно серьезно. Поняла, что скажи я о том, что хочу уехать, именно так и будет — никто меня не станет держать, никто не станет заставлять. Она давала мне выбор, оставляя последнее слово.

— Ты сама спала с ним? — вдруг резко спросила я, не зная, зачем задаю этот вопрос.

— Да, — после секундного колебания ответила она и посмотрела на меня своими кошачьими глазами. — Один раз — пять лет назад. После тех выборов. У меня, Агата, все проще: красивый мужик, хороший любовник — почему не провести время вместе, без обязательств.

— Куда уж лучше… — горько покачала я головой.

— Хороший, поверь. У меня есть с чем сравнивать. А после той ночи — мы решили, что нам выгоднее поддерживать деловые и дружеские отношения.

— Ты сказала… — я замялась. — Ты сказала, что на мне он сорвал злость. Так?

— Да.

— Рассказывай все.

— Это не оправдание, Агата. То, что он сделал оправдать нельзя.

— Знаю. Рассказывай. Хочу понять, чье место я заняла.

— Ладно, — Илона выдержала паузу, словно обдумывая, с чего начать. — Чёрт с тобой. Слушай. Кириллу патологически не везло с женщинами, и это вполне объяснимо. Сильный, властный, умный, хитрый — такие мужчины всегда привлекают толпы женщин. Самых разных. Одни строят рядом с ними карьеру, как я или Елена, другие… другие просто ищут выгоды. Кир научился вычислять таких дам за секунду. Но это умение пришло не сразу.

— Десять лет назад он был женат, — продолжала Илона. — Три года прожили вместе. А потом… оказалось, что у неё был любовник. Банальная, но ужасно болезненная история. Ударила по нему сильно, он ведь сам детдомовский, семья для него — святое. После развода он стал как многие мужчины: менял отношения, никого к себе особо не подпускал. Ничего удивительного. И вот полтора года назад появилась Лара.

Я кивнула, молча ожидая продолжения.

— Умная, деловая, красивая. Платиновая блондинка, яркая, со стальной хваткой. Она не только выделялась на фоне других, но и сразу поставила его в тупик: не бросилась к нему в объятия. Два месяца держала дистанцию, привязывала его к себе, действовала грамотно. Знаешь, он был счастлив. Настолько, что построил для них дом. Этот год он был как на крыльях. Наконец решился на шаг, которого боятся все мужчины. Купил кольцо. Решил сделать предложение.

Только одной вещи ей не сказал, знаешь ли. Не захотел, испугался, забыл, думал не важно… не знаю я.

И вот кольцо у него в кармане, утром встают, она его завтраком кормит — полная идиллия, да?

Я вздохнула.

— А она ему на стол кладет справку из больницы и положительный тест на беременность. И светиться так, словно кило полония сожрала. Милый, я беременна, ты папой станешь скоро!

Илона замолчала, постукивая ногой по земле.

— И? — спросила я, вообще не понимая, о чем речь.

— Он бесплоден, Агата. Генетическое отклонение. Он любит детей, но у него самого их никогда не будет.

Я как стояла, так и села на поваленное дерево, переваривая услышанное.

— Днем у него на столе уже лежала волшебная папочка от службы безопасности, где, с кем и когда. На какие счета переводились те средства, которые он ей давал, какие документы с его стола она периодически прихватывала. Много чего там было. А вечером пришла ты. Увы. Не повезло.

Я смотрела на свои руки, стараясь удержать баланс между пониманием и остатками гнева, не желая отпускать ни одно, ни другое. Это не оправдывало его поступки, но в этом был смысл. Пазл сложился, пусть и с болью.

— Илона, а ему это хоть как-то… помогло? То, что он вылил на меня весь этот яд? — спросила я с горечью, не поднимая взгляда.

— Нет, только загнал себя ещё глубже. Знаешь, что самое обидное? Если бы ты пришла чуть позже — на неделю, ну или хотя бы на четыре-пять дней — всё могло повернуться совсем по-другому. У него ведь всё под контролем: служба безопасности проверила бы тебя, выяснила бы, кто ты, и, скорее всего, тебе бы одобрили кредит. Он — не зверь. Но тут появляется красивая женщина, вся такая искренняя, смотрит на него огромными глазами, просит денег… и его просто сносит. Всё, крышу напрочь сорвало. Он уже сидел на пределе, а тут ты… Для него это выглядело как очередная ловушка, очередная попытка использовать его. Он сорвался. А когда спустя несколько дней понял, что натворил, стало уже поздно что-то исправлять….

— Пиздец, — я обхватила голову руками. — Полный пиздец, Илона!

Она пожала плечами.

— Жизнь, Агата. Подлая сука-жизнь. У тебя, кстати, клюет.

— Да и хуй с этим. Пусть рыбка еще поживет…

— Хотя бы с крючка сними. Пожалей существо.

— Меня бы кто пожалел…. — я все таки достала рыбу, сняла с крючка и отправила обратно в озеро.

— Я тебе предложила выбор. Потому что…. не смотря ни на что, мне жаль. Никто, ни одна женщина такого не заслуживает. Причина не оправдывает поступка. Кир оказался способен на то, что нельзя простить и понять. На твоем месте, я бы, наверное, именно так и поступила. Плюнула и уехала. Но это я…. решай сама, Агата. А решив — уже не выебывайся, а действуй исходя из решения. А я устала тебя ломать — это сложно.

Она бросила в воду камушек, наблюдая как круги расходятся по воде.

— У меня есть условие, — наконец, ответила я.

— Только одно? Ты сейчас можешь список выкатить, и мы все подпишем кровью. Кир еще пару пунктов от себя добавит. Как-никак он стратег, видит чуть больше, чем другие.

— Я хочу вернуться к работе. И знать, что происходит вокруг меня. Без игр. Знаю, что мне придется быть рядом с Кириллом. Знаю, что придется обнимать его и целовать на людях. Знаю, что придется играть свою партию в полиции. Но не хочу быть просто знаменем, просто лицом этой кампании. Я три дня играю по твоим правилам, Илона, сейчас буду играть по своим. Я благодарна тебе, что ты помогаешь мне пережить этот пиздец. Более того, ты отличный психолог и это важно, потому что это — работает. Но я не стану просто марионеткой и красивым личиком для кампании.

— А ты выдержишь?

— Если начну срываться — у меня есть ты. Подстрахуешь.

— И ты меня сукой называла? — приподняла она бровь.

— До тебя мне далеко. Очень.

Она хмыкнула. Помолчали.

— Агата…. Журналисты на ложь не клюнут…

— Знаю. Я очень постараюсь. И Кириллу придется.

— Он-то на высоте. Не испугаешься как сегодня?

— Сдержусь. А потом разобью что-нибудь.

— Только по лицу не бей, хорошо? Потом сложно объяснить будет. Бей, как уже предлагала, по почкам.

— Учту, — не удержалась от улыбки. — Он сам-то где?

— Раны зализывает. И к новым готовится. Вам сегодня для меня позировать.

— Хочешь слив информации организовать?

— А то! Хорошо зайдет. Есть у меня спецы, они ваши фотографии так отретушируют, что будет казаться, что вы уже дохрена времени вместе. И зиму у вас за спиной организуют и весну.

— Нас они нарисовать не смогут?

— Всему есть придел. О… ну наконец-то и у меня клюнуло. Вот и мой обед!

Я хмыкнула, наблюдая, как Илона уверенно подсекает рыбу, с явным удовольствием вытягивая её из воды.

— У тебя опять клюет! — взвизгнула она. — Может все-таки Киру тоже что-нибудь поймаем?

— За грибами пусть идет, — проворчала я, но рыбу вытащила. — Надеюсь готовить мне это не придется?

Илона расхохоталась.

— Не поверишь. Кир отлично жарит рыбу на углях.

— Илона, — я расхохоталась ей в ответ, — ты когда-нибудь закончишь нами манипулировать?

22

После обеда, прошедшего довольно спокойно, я старалась выполнять все требования Илоны, вплоть до того, что и я, и Кирилл заполнили огромную анкету о наших вкусах, любимых занятиях, личных моментах и прочем. Некоторые вопросы заставили нас обоих чертыхаться или краснеть, но мы оба старались быть терпеливыми.

После утреннего упражнения Кирилл выглядел собранным, но отстраненным, более замкнутым, чем обычно. Говорил коротко и только по делу, чем невероятно бесил Илону. Она не скрывала раздражения: её яркие, едкие замечания летели в его сторону едва ли не с каждым его ответом. Казалось, её терпению тоже наступал конец, особенно когда он отвечал на самые простые вопросы с раздражением или откровенной сухостью, как будто пытался создать между нами искусственную дистанцию после утренних событий.

Но меня этот его новый подход задел сильнее, чем ожидала. Я ловила себя на том, что ощущаю странное разочарование от его холодности. Кирилл снова превращался в того самого незнакомца, каким был вначале.

— Ну все, блядь, — выругалась Илона, пробежав глазами наполненные листы бумаги. — Достали оба. Пошли.

Мы нехотя поднялись из-за стола, стараясь не смотреть друг на друга и прошли за ней в сосновый лес за зданием базы. Там, над оврагом была протянута канатная дорога, а внизу шумел маленький ручеек.

— Илон, — я побледнела, — я не пойду. Я боюсь высоты. Серьёзно. Я просто улечу вниз, и на этом нашу маленькую авантюру можно будет заканчивать, по причине свернутой шеи. А вам еще и убийство припаяют.

Илона лишь усмехнулась, заметив мой страх, но остановиться, как всегда, не собиралась.

— Агата, это всего лишь пятьдесят метров. Ты уже прошла через худшее. А тут всего-то: пятьдесят метров по канату над ручьём. — Она скрестила руки на груди и посмотрела на меня, будто это был очередной тест.

— Илона, это не шутка. Я не пойду. Я даже с мужем от таких упражнений отказывалась, когда мы на отдых ездили. Если хочешь, я Кирилла пять раз поцелую, но не заставляй меня вставать на веревку.

— А проблема сейчас не в тебе…. — зло ухмыльнулась она.

Я перевала злой взгляд на Кирилла.

— Молодец. Подставил и меня и себя, Кир. Не мог просто делать то, что она скажет? Я же переступаю через себя, всякий раз когда работаю с тобой!

— Просто давай руку и пройдем этот чертов канат, — отрезал он. — Не высоко здесь, я удержу тебя, даже если ты полетишь вниз.

— Да пошел ты…. — я резко подошла к дороге и встала на нее. Веревка подо мной дернулась несколько раз.

Почувствовала, как Кирилл встал рядом, страхуя меня, и осторожно подталкивая вперед. Шаг, другой, третий.

— Вниз не смотри, — приказал он, когда я хотела это сделать. — На меня посмотри.

Я подняла взгляд и столкнулась с его глазами — серыми, холодными как две льдинки. Они требовали, приказывали, не оставляя места для сомнений.

— Ненавижу тебя, — прошипела я сквозь зубы, чувствуя, как внутри закипает злость.

— Я знаю, — ответил он ровно, без тени эмоций. Его лицо оставалось непроницаемой маской. — Но всё равно смотри на меня.

С каждым шагом моя злость росла. Эти его ледяные глаза, этот тон, эта его непрошибаемость… всё это бесило. Но как ни странно, я двигалась вперёд, шаг за шагом. Через несколько мгновений мы оказались на другом краю оврага.

Я быстро отошла в сторону, стараясь успокоить дыхание. В висках стучало, а ноги чуть подрагивали.

Туда же подошла и Илона, пристально глядя на нас.

— Тааак, — протянула она, — не помогло. Мальчики, — вызвала она кого-то по рации, — подойдите ка на позицию 4. За мной.

— Илон, мы готовы работать, — постаралась успокоить ее я. — Давай уже вернемся к работе. Мы оба готовы.

— Вы оба меня уже достали вашими комплексами и эмоциями. Оба, понимаете! Сейчас решим проблему радикально. Не хотела — но придется. Кир, Агата, если вы не пойдете — вас приведут силой.

— Илона, не переходи границ, — зло рыкнул на нее Кирилл. — Тебе сказано — достаточно.

— Нет, Кир. Рискни сейчас меня остановить! Охрана здесь подчиняется мне, ты сам отдал этот приказ в пятницу и дал мне возможность взять моих людей, а не твоих. Что ты мне сделаешь? Уволишь?

Илона посмотрела на нас обоих с той холодной уверенностью, которая заставляла подчиняться, просто потому что выбора не было. Она включила рацию снова, и через несколько секунд к нам подошли двое крепких мужчин, которых я не знала, но они явно были готовы выполнить любое её распоряжение. Они выстроились рядом с ней, ожидая дальнейших указаний.

— Хорошо, — медленно ответила я, стиснув зубы, — мы пойдём сами.

На этот раз мы вышли на небольшую поляну, на которой был установлен тир.

— Хочешь, чтоб мы постреляли? — усмехнулась я.

— Стрелять будешь ты, — холодно ответила она, протягивая мне винтовку для пейнтбола. — А мишенью будет он. Что, Кир, рискнёшь понять, что такое боль? — продолжила она, глядя на него так, будто каждый её взгляд был ударом. — По-настоящему. Боль, которая прошивает до костей. Боль, которую причиняют умышленно, расчётливо, с чувством, с толком.

Мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Илона пересекала все возможные границы. Одно дело — ударить шокером в момент гнева, но заставить меня стрелять в человека, причём сознательно, намеренно, шаг за шагом… Это было слишком.

Я перевела взгляд на Кирилла. Он стоял молча, напряжённый, но явно не собирающийся отступать. Его взгляд метался между мной и винтовкой.

— Илона, — произнесла я, чувствуя, как в голосе проступают гнев и отчаяние. — Это уже слишком.

— Нет, — резко перебила она. — Это как раз то, что нужно. Агата, ты хочешь доказать свою силу? Хочешь понять, что такое контроль? Возьми винтовку. Ты знаешь, что это не смертельно. Это всего лишь пейнтбол. Это не кровь, не раны. Но это будет больно. А ты ведь хочешь, чтобы он почувствовал? Чтобы он понял, каково это? Боль, от которой немеют конечности, боль, которая убивает разум, боль, которая унижает и растаптывает… пусть ощутит на своей шкуре….

Я сглотнула, чувствуя, как по спине пробегает холодный пот. Полгода назад, возможно, я бы нашла в себе силы сделать это, но не сейчас, уже не сейчас.

— Кир, или ты встанешь сам, сохранив достоинство, или тебя поставят туда силой, — холодно сообщила Илона, пристально глядя на него и только на него.

Он же быстро направился к центру тира.

— Стой, придурок, — вслед ему крикнула она, — защиту надень, тебе и так хватит.

Но Кирилл лишь дернул плечом, даже не оглянувшись. Его спина выглядела напряжённой, но гордой

Я застыла, держа винтовку в руках, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, эхо стука отдавалось в голове. Наблюдая, как Кирилл встал в центре мишени, я чувствовала, как подступает паника и какое-то жуткое, щемящее чувство. Он отказался надевать защиту, бросая вызов всем, даже себе.

Илона стояла рядом, наблюдая с невозмутимым выражением лица, её взгляд был твёрдым, без тени сомнения. Она не отводила глаз, словно проверяя, готова ли я преодолеть внутренние границы и сделать то, что она требовала.

Кирилл стоял прямо, сжимая кулаки, будто отказывался показывать слабость. Он не надел защиту, демонстрируя, что готов принять всё, что угодно, на голую кожу. В этом было что-то пугающее, почти страшное.

— Агата, — его голос прозвучал глухо, но решительно. — Просто сделай это. Я не сдвинусь с места.

Я подняла винтовку, но руки предательски дрожали. Нажать на спусковой крючок казалось невозможным, и в этот момент меня охватило острое чувство, что всё это зашло слишком далеко. Ненависть, злость, обида — всё это переплелось внутри, но я не могла подавить мысль о том, что, причиняя ему боль, становлюсь чем-то страшно похожим на того человека, которого сама презирала.

— Агата, — вдруг раздался голос Илоны, резкий, словно плеть, — стреляй.

Стиснув зубы, я перевела взгляд на Кирилла, который стоял передо мной, не отрывая взгляда. На мгновение мне показалось, что я вижу в его глазах молчаливую просьбу, желание понять или принять что-то, что он не мог выразить словами. Он ХОТЕЛ чтобы я выстрелила.

Я выстрелила. Один раз.

Его лицо изменилось в одно мгновение — с бледного до серо-зелёного, как будто боль прошила его до самого нутра. Он не издал ни звука, но выражение его лица говорило о многом. Он терпел.

Пошатнулся, но не отступил ни на шаг, не отводил глаз, и в его взгляде не было ни осуждения, ни злости — только то непонятное, почти отчаянное принятие. Его боль была видна на его лице, но он выдержал её молча, лишь коротко стиснув зубы. Взглянув на него, я почувствовала, как в груди сжалось от противоречивых эмоций: смесь злости, сострадания и какой-то непрошеной связи, которую я не могла понять.

Илона, стоявшая рядом, наблюдала за мной внимательно, как будто оценивая, насколько далеко я готова зайти. Её лицо оставалось бесстрастным, но в глазах мелькнуло что-то похожее на одобрение.

— Продолжай, — сказала она холодно, не отрывая от меня взгляда.

Я сжала винтовку крепче, чувствуя, как пальцы немеют. Стрельба в него не принесла ни облегчения, ни удовлетворения. Наоборот, мне казалось, что с каждым мгновением всё это становится невыносимее. Но Кирилл не отводил глаз, и его молчаливое принятие будто просило меня завершить то, что было начато.

— Нет. — резко и холодно ответила я. — Игра окончена. Я больше не стану.

— Подержите ее, мальчики, — велела Илона, сама берясь за винтовку.

— Илона, ты совсем долбанулась? Хватит! Это уже даже не смешно, — дернулась я, когда сильные руки стальной хваткой схватили меня за плечи.

— Верно, — спокойно сказала она, прицеливаясь, — это не игра. И вам надо это уже понять. Нет у нас времени на переживания и рефлексию. Это закончится здесь и сейчас, — она снова хладнокровно выстрелила в Кирилла, попав ему в бок.

Кирилл сдержанно скривился, не издав ни звука, его тело напряглось от боли, но он оставался на месте, глядя на Илону с такой холодной решимостью, будто готов был принять всё, что она задумала. Я дернулась в захвате охранников, отчаянно пытаясь освободиться, но их хватка только крепчала.

— Илона, остановись! Это уже за гранью! — выкрикнула я, чувствуя, как внутри закипает смесь гнева и бессилия.

Она бросила на меня быстрый взгляд, её лицо было холодным, решительным, без тени сожаления.

— Нет. Смотри, как он корчится от боли, смотри…. Он сейчас чувствует тоже самое, что и ты…. Боль, беспомощность… Как ощущения, Кирилл? Понимаешь теперь, что она чувствовала?

И снова выстрелила, попав в грудь. И в ногу, отчего Кирилл едва удержался на ногах. Потом снова в грудь, в бок. В спину. В плечо.

— Стреляй! — прохрипел он.

Она расстреливала его хладнокровно, с четким прицелом, не попадая в лицо. Наконец, после очередного удара, он упал на колени. Его руки упёрлись в землю, казалось, что он пытается снова подняться, но тело дрожало от напряжения и боли. Кровь не текла, но синяки и гематомы наверняка уже расползались под кожей. Его голова была опущена, дыхание тяжёлым.

Я вцепилась зубами в руку одного из охранников. Тот вскрикнул, не ожидая подобного и на секунду отпустил меня из рук. Вырвавшись, я побежала не к Илоне, уже зная, что физические она сильнее меня, побежала к Кириллу, стараясь закрыть его от ее винтовки.

— Илона, блядь, — присела рядом с ним, — стреляй уж тогда по нам обоим, что мелочиться-то!

Я накрыла его плечо рукой, ощущая, как под пальцами его мышцы напряжены до предела. Он поднял на меня взгляд. Его лицо, искажённое болью, вдруг смягчилось. В его глазах мелькнуло что-то, что я не могла до конца понять — смесь благодарности, недоверия и какого-то глубокого удивления.

— Садистка гребаная! — вырвалось у меня.

— Ох, жаль камеру не взяла, — она положила винтовку на землю, — вот теперь вы оба настоящие.

Кирилл не отрываясь смотрел на меня, и серые глаза полыхали огромной гаммой чувств: вина, боль, раскаяние, удивление и чуточку чего-то большего.

Внезапно он обнял меня и прижал к себе.

Я застыла на мгновение, ошеломлённая его внезапным жестом. Его руки обхватили меня крепко, но в то же время осторожно, словно он боялся, что я вырвусь, что уйду. Его тело дрожало — от боли, от напряжения, а, может, и от чего-то большего. Я ощущала его тяжёлое дыхание у себя на плече, тепло его близости, слишком явное, чтобы игнорировать.

— Прости, — прошептал он едва слышно, так, чтобы услышала только я. Его голос был тихим и отчаянным, как будто весь этот хаос и боль выплеснулись в этих простых словах. — Прости за все….

— Кир…. Хватит… я устала от боли и ненависти, давай для начала научимся быть рядом, — ответила тихо, не вырываясь, не делая резких движений.

— Я никогда больше… не трону тебя, — шептал он, прижимая все сильнее, но эти прикосновения не вызывали ни страха, ни протеста. Напротив, они нужны мне были самой.

Его слова проникали глубоко, будто стирая те невыносимые грани боли и обид, которые разделяли нас. Я не отвечала, просто позволяла ему держать меня, чувствуя, как с каждым мгновением исчезает тот страх, презрение и главное — ненависть, который всегда возникал рядом с ним.

— Давай начнём с этого, — тихо повторила я, наконец подняв взгляд, встречаясь с его глазами, в которых теперь не было ни злости, ни отчуждения. Там была лишь искренняя боль и раскаяние, которыми он, похоже, жил всё это время.

Кирилл кивнул, чуть расслабляя объятия, но я и сама уже не старалась отстраниться, оттолкнуть его. Напротив, подставила плечо, чтобы он смог подняться.

Илона подошла к нам.

— Запомните оба, два идиота. Если я еще раз увижу в вас: страх, вину, отчуждение, властность, злобу или ненависть — мы снова окажемся здесь. И я снова буду стрелять по нему, Агата, пока твой мозги не встанут на место. А ты, Кир, будешь видеть, как больно ей и понимать, что это снова по твоей вине. Поняли?

Кирилл медленно повернул голову в её сторону, его губы сжались в тонкую линию.

— Илона, — сквозь зубы ответил он, — когда-нибудь я тебя закажу киллерам. Честное слово.

Она лишь усмехнулась, пожав плечами с таким видом, будто это даже забавляло её.

— Возможно, — спокойно ответила она. — Но сначала марш на базу. Нам ещё ваши анкеты изучать и запоминать.

Кирилл что-то пробормотал себе под нос, но пошёл, тяжело опираясь на моё плечо. Илона шла следом, её взгляд всё ещё оставался тяжёлым, но в нём больше не было того ледяного приговора, что звучал в её голосе ранее. Казалось, она наблюдала за нами, чтобы убедиться, что мы действительно поняли урок.

На базе Илона отправила Кира вниз, в подвал, где находилась сауна, сообщив, что для него готова ледяная ванна, меня же заставила выпить пол стакана коньяка.

— Так, — подвела она итог, — вы меня сейчас оба ненавидите, это нормально. Поэтому этот вечер проведете вдвоем. Поужинаете и спокойно изучите анкеты друг друга, сидя спина к спине. Так вы научитесь прикрывать друг друга.

— Илона, ты подготовку, часом, не в спецназе проходила? — устало спросила я.

— Почти, — усмехнулась она. — Я отдыхать, вы — взаимодействовать. Все понятно? Черт…. Как же вы меня вымотали, — потягиваясь, она вышла из зала кафе, где царил уже вечерний полумрак и горел камин. Здесь, на севере области по вечерам было довольно холодно, не смотря на наступающее лето.

Ужин нам накрыли за маленьким низким столом, возле камина. На пол бросили множество подушек, на которых можно было с комфортом как сидеть, так и лежать. Дожидаясь возвращения Кирилла, я лениво листала его анкету, замечая детали, которые заставляли меня горько улыбнуться. У нас было больше общего, чем можно было предположить.

Кир пришел чуть раскрасневшийся, с влажными волосами и молча сел рядом, беря в руки мою анкету.

— Илона сказала изучить спина к спине… — заметила я. — Может… ну ее нахер на сегодня?

— Согласен, — он сел на подушки, вытягивая ноги и потягиваясь, хоть на лице и промелькнула мимолётная боль. — Иди сюда, — он жестом предложил мне сесть, навалившись спиной на него. — Удобнее будет.

Я замерла на мгновение, колеблясь, но затем все же присела рядом, опираясь спиной на его грудь. Жест был неожиданно тёплым и без какого-либо намёка на прежнюю напряжённость. Почувствовав его руки, мягко лежащие на подушке рядом, я немного расслабилась, чувствуя едва уловимое тепло и спокойствие.

Мы сидели так молча, и через минуту Кирилл, видимо, всё же вернулся к анкете, держа её в руках и рассматривая очередной вопрос. Его голос был тихим, как будто он опасался нарушить эту редкую тишину:

— Любимый фильм «Звездные войны», Агата. Ты серьезно?

— Более чем, — читая его данные ответила я, — классическая схема прихода к власти диктатора. По учебнику просто.

Кирилл усмехнулся, и я почувствовала, как его грудь едва заметно содрогнулась от тихого смеха за моей спиной.

— У тебя уникальный взгляд на классику, — тихо сказал он, снова перечитывая строчки в моей анкете. — Я думал — это классический экш.

— Одно другого не исключает, — улыбнулась я. — политика через призму приключений. Жаль не все это видят, может тогда мы бы избавились от кучи проблем.

Кирилл кивнул, явно обдумывая мои слова, и на мгновение снова погрузился в анкету.

— Знаешь, — начал он, всё ещё не отрывая взгляда от бумаги, — ты говоришь о политике так, словно это нечто живое, будто она дышит, двигается, как живое существо.

Я усмехнулась, чувствуя, что это, пожалуй, лучшая характеристика моей профессии.

— Так и есть, Кир. Посмотри на нашу ситуацию. Когда я встретила тебя вновь — ненавидела…. Ты олицетворял все, что я ненавижу в людях и в себе тоже. Но я вынуждена была помогать тебе и твоей команде, поскольку скользила между политическими потоками. И эти потоки снова и снова приводили меня к тебе.

Он наклонился и на секунду уткнулся лицом в мои волосы. Я чуть напряглась, но не стала отстраняться, просто пытаясь понять нравится мне это или нет.

— Спасибо, — тихо сказал он. — За письма, Агата. Ты предупредила, хоть и не обязана была. Хотел сказать раньше… но…. как уж вышло.

Да уж, прошло всего пять дней с той истории, а мне показалось — целая вечность. Пять дней, полностью перевернувших жизнь.

— Что будет дальше, Кир? — тихо спросила я, машинально задевая его руку, обхватившую меня за талию. Когда поняла — остановилась.

— Будет тяжело, — вздохнул он. — Очень. Но как минимум, мне нравится, как ты зовешь меня — просто Киром. Это приятно.

Мы снова погрузились в чтение бумаг, прислушиваясь к мерному треску камина, успокаивающему, домашнему, уютному.

23

Воскресенье прошло относительно спокойно, давая нам всем краткую передышку перед тем, как окунуть в самый водоворот событий. Илона и ее команда фотографировали нас в разных ракурсах, задавали нам личные вопросы друг о друге, проверяя, как и когда мы можем выдать себя незнанием. Кир был спокоен, деликатен и гораздо более открыт, чем ранее. Когда при позировании он смотрел на меня, в его глазах была искренняя теплота, я старалась по возможности отвечать тем же. Я простила его, хоть и не могла полностью расслабиться. Но никто и не требовал от меня всего и сразу.

Кир так же вернул и телефон, и я почти час разговаривала со своей семьей в Батуми, отдыхая с ними от всех тревог и страхов от ожидающего будущего. В этот раз Илона проявила невероятный для нее такт, дав мне время поговорить с теми, кого я люблю всем сердцем. Больно было только отвечать на вопрос Арины, скоро ли я приеду к ним. Дочка скучала без меня, но я все равно была рада, что они далеко от разворачивающихся событий.

Вечером, собираясь возвращаться домой, Илона неожиданно ошарашила нас новостью о том, что поедет отдельно от нас.

— Так, Агата, — встала она около легкой машины красного цвета, за рулем которой был ее фотограф. — У Кира дом за городом и квартира в центре. Где предпочитаешь жить? Дом больше, но там вас легче заснять — квадрокоптеры никто не отменял. Квартира меньше, но центр и не подберешься.

— Где хозяин скажет, там и будем, — мне действительно было все равно — я бы предпочла свою квартиру, но на данный момент это было невозможно.

— Квартира, — кивнул Кир, — не беспокойся, там три спальни — выберешь любую.

Он ответил спокойно, но я уловила в его голосе нотку уверенности, словно он уже продумал этот вопрос заранее. Илона усмехнулась, наблюдая за нашим молчаливым обменом взглядами, а потом кивнула, довольная нашим решением.

— Отлично, значит, квартира, — подытожила она. — Помним, друзья, у квартиры дежурят репортеры — улыбаемся и машем, да?

Мы обреченно улыбнулись друг другу, понимая, что испытания только начались.

Ехали молча, думая каждый о своем. Кир быстро просматривал свои сообщения и звонки, стараясь восстановить то, что пропустил за эти два дня. Мне же ничего не оставалось, как спокойно дремать, подсунув под голову памятную подушечку.

Из полусна меня вырвал тихая ругань Кирилла.

— Что такое? — подняла голову, глядя на него.

— Губернатор привет передал, — стиснул зубы Кирилл. — Прислали извещение о выездной налоговой проверке.

— Утырок кривоногий!

Кирилл насмешливо посмотрел на меня.

— Интересное определение. Я на его ноги внимания не обращал. Агат, я увезу тебя домой и сразу на комбинат.

— Не вижу смысла, Кирилл. Давай сразу на комбинат едем.

— А тебе там что делать? — нахмурился он.

— А дома что? В конце концов я год у тебя работала в кадрах, всех знаю. Не думаю, что твой секретарь на месте в десять вечера в воскресенье. Заменю ее.

Кирилл немного удивленно посмотрел на меня, будто оценивая мое предложение, затем медленно кивнул, признавая правоту.

— Значит… — я помассировала лоб, — он все-таки выбрал сторону….

— Я — хромая утка, Агата, — со сдержанной горечью ответил он, быстро набирая кого-то на телефоне. — Сразу после выхода записи. Агат, — он поднял голову, — ты ведь столкнешься с людьми, которые все видели…. Сегодня. Мои замы, охрана…. Не уверен, что в этом городе остался хоть кто-то не в курсе.

— Да какая разница, Кир? — устало ответила, — сегодня или завтра. Мне утром по планам оперативку проводить…. Думаешь мои не видели? Думаешь, я усну сегодня? Если приеду с тобой, буду носить тебе кофе и обзванивать людей — завтра об этом уже все новости настрочат. Мы разве не этого добиваемся? По крайней мере на твоем предприятии начнем восстанавливать твою репутацию. И мою тоже.

Пока Кирилл отдавал быстрые распоряжения по телефону, набрала Илону и дала короткий расклад.

— Ты справишься? — только и спросила та.

— Какие варианты, Илон?

— Ну да…. Точно. Ладно. Я спать. Сейчас отправлю к тебе кого-нибудь с одеждой на завтра.

— Давай, — я отключила звонок, кивая на вопросительный взгляд Кирилла.

Подъезжая к комбинату чувствовала себя… странно. Пол года назад я покинула это предприятие с мыслью, что никогда больше нога моя не ступит на его территорию. А сегодня поздним вечером заезжаю на территорию в машине генерального директора. Он подает мне руку, помогая выйти из автомобиля в ночную прохладу и накидывает на плечи свою куртку.

На долю секунды я задержалась на пороге заводоуправления, невольно улыбнувшись сонному охраннику, которой сначала даже не понял, что за ночные гости пожаловали на комбинат. А после вытянулся по струнке, приветствуя начальство. Но глаза! Его глаза неотрывно следили за мной, выражая гамму чувств, от молниеносного сочувствия и презрения к ощутимому неодобрению и искреннему удивлению. Рука Кирилл, властно обнявшая меня за талию, жестко дала понять всем невольным свидетелям, что я здесь не случайный гость.

— Идем, — едва слышно прошептал он, чуть подталкивая меня вперед, по знакомой лестнице к лифту на четвертый этаж.

В приемной и кабинете Кирилла практически ничего не поменялось. Я была здесь всего раз, однако, как оказалось помнила все до мелочей. Стол секретаря, за которым тогда сидела сочувствующая мне Анна, темный диван и кресла, зеркало на стене, небольшое помещение под кухню. Кабинет Кира — все такой же холодный и стильный. На долю мгновений по спине пробежал мороз — воспоминания пытались пробить брешь моей защиты.

Лицо Кира было виноватым и растерянным, он хотел бы помочь, но вряд ли мог. Я посмотрела на него и бледно улыбнулась, увидев за спиной стену, на которой была схема всех политических связей области.

— Ого…. — невольно восхитилась проделанной работе. — У меня такой нет….

Но тут же отвела глаза, понимая, что такие вещи, как правило, кому попало не показывают.

— Можешь посмотреть, — разрешил он, судя по всему чтоб хоть как-то сгладить обстановку.

Я подошла ближе, вглядываясь в сложную сеть линий и меток, где каждое имя, каждый узел значил не просто личность, а политическую фигуру, человека, двигающегося в этой игре. Рядом с именами — красные и синие стрелки, значки союзов и разрывов, обрисовывающие карту отношений, словно карта минного поля. Всё это выглядело, как искусный стратегический план.

— Кир, тут реально… настоящая паутина, — произнесла я, не скрывая удивления. — У меня всегда было лишь представление, на кого можно опереться или кого опасаться, но такой чёткой картины я никогда не видела.

— Это помогает отслеживать даже малейшие перемещения в системе, — объяснил он. — Политические альянсы непостоянны, как и некоторые… обещания.

— Кир, кто имеет доступ в твой кабинет? — резко обернулась к нему.

— Только те, кому доверяю, — пожал он плечами.

— Ты совсем дурак? А уборщица? Сисадмин? Секретарь?

— Да все проверены СБ. И все работаю со мной не первый год, Агата.

— Да-да, — фыркнула я, — твоя СБ не смогли понять, что наше свидание пишут!

Кирилл слегка напрягся, но, удержав себя в руках, ответил спокойно, хотя в его глазах промелькнуло осознание моей правоты.

— Ты думаешь, я не виню себя за это? — сказал он тихо. — Эта ошибка была огромной, и поверь, я больше, чем кто-либо, понимаю её последствия. С тех пор я принял меры, ужесточил проверки, почти параноиком стал.

Я фыркнула, подходя ближе к стене со схемой.

— Такие вещи нельзя оставлять просто так, Кир. Ты депутат не первый год, неужели Илона тебе банальных правил не объяснила? Ты б еще схему своих финансовых операций так оставил!

По мере того, как я ругалась, брови Кирилла ползли вверх, а губы дрогнули в улыбке.

— Агата…. Ты хочешь устроится ко мне на работу помощником?

— Да сейчас ка! У меня своя есть работа, — фыркнула я в ответ. — И я бы свой штаб за такую небрежность придушила. Ленке выговор. И Илоне тоже.

— Илоне сама выскажешь, а Лена…. — его лицо помрачнело, он отвел глаза.

— Кир? — нахмурилась я.

— Лена уволилась, Агат, — тихо ответил он.

— Когда?

— В пятницу у меня на столе заявление лежало. И не только ее…. Маша тоже…. Моя приемная в ЗС полностью оголена. Боюсь завтра утром и здесь будет…. Похожее что-то…

— Да блядь…. — вырвалось у меня.

Он молча сел на свое место, опуская голову. Проблемы росли как снежный ком.

— А Милена? — спросила я.

— Милену уволил я, — ответил он. — Крыс не держим.

— Кир…. Ты не поспешил? — уточнила, чуть закусив губу. — Ты потеряешь поддержку полпреда. Это чревато.

— Еще раз: крысу я рядом держать не стану. Кто по твоему слил информацию о…. нас?

— С чего ты это взял?

— Ты слышала, как накануне она тебя назвала?

— Конечно, — поморщилась я.

— Я тоже, Агата. А через день появляется запись! И она была в приемной, когда Илона меня к стене прижала с тобой, и я ей рассказал обо всем. Она могла слышать!

Я смотрела на схему, постукивая пальцами по столу.

— Кир, она самовлюбленная и самоуверенная, но…. она не станет рисковать так. Если это не она? Что, если ее подкинули вам, чтобы лишить поддержки полпреда, тем более в такой момент?

Кирилл на секунду замер, осмысливая мои слова, и по его лицу пробежала тень сомнения.

— Ты хочешь сказать, что её подставили? — прошептал он, поднимая взгляд на меня. — Что кто-то воспользовался её положением, чтобы отвлечь меня и отрезать от поддержки?

— Подумай сам, — продолжила я, убеждённая всё больше. — Она могла раздражать и меня, и тебя, но она была слишком амбициозна, чтобы идти на такой прямой риск. Сливать информацию, зная, что подставит не только тебя, но и своего покровителя? Нет, Кир, она — не самоубийца, в конце концов. Она бы скорее запись самому полпреду отдала, чтоб у него были рычаги воздействия на тебя. Если это был удар по тебе, но в том числе и через неё? Её убрали, чтобы ты остался без контактов и связей, которые держатся на ее поддержке.

Кирилл медленно выдохнул и снова откинулся на спинку кресла, задумчиво глядя в стену.

— И если это так… — его голос звучал жёстко. — Если её действительно подставили, то это значит, что против меня играют те, кто знают все слабые места. Илона предполагала, что начнется информационная война, но, похоже, всё зашло намного глубже.

Я сдержанно кивнула.

— Именно. Это умная и тщательно продуманная атака. Они убрали тебя из баланса на нескольких уровнях — в медиа, в политике, а теперь и в личных связях. Уверена, что полпред уже получил уведомление о том, что Милена уволена. Кто-то хочет, чтобы ты был полностью изолирован.

— Агата, — он растрепал свои волосы, — я идиот! Как я пропустил тебя? Почему сразу не понял, что у тебя голова — дом советов? Должен был сразу понять, как только ты рот тогда открыла и выдала мне мою же стратегию на предприятии!

Я замерла, вздохнув тяжело.

— Давай закроем эту тему, а? Кир, я не хочу вспоминать, ладно?

— Прости, — он быстро поднялся из-за стола и крепко обнял, — прости!

Я на мгновение застыла, не зная, как отреагировать, но затем позволила себе расслабиться, принимая его объятие. Этот неожиданный жест был простым, но от него в груди потеплело. Осторожно погладила его по плечам.

— Проехали, — отстранилась сама, просто потому, что пока не поняла, что чувствую. К тому же, судя по шуму в приемной, там начали собираться вызванные им замы. — Пойду встречать гостей, Кир.

— Я могу и сам, — тихо сказал он, — там, — кивнул за спину, — комната отдыха. Душ есть, диван, бар…. Можешь идти отдыхать.

— Нет, — покачала головой, — пора начать давать сдачи. И…. убери пока свою схему, не нервируй меня.

Взгляды, которыми меня в приемной встретили замы Кирилла стоило записывать на камеру — от непонимания и шокового удивления, до откровенного подозрения. Я знала всех из них — встречала, пока работала на комбинате, хотя они тогда меня даже не замечали. Теперь роли поменялись — я ровно приветствовала каждого из них, провожая кабинет Кира, замечая краем глаза, что схема, наконец-то, закрыта от посторонних глаз.

Когда ночное совещание началось, я тихо вышла из кабинета, закрывая за собой дверь. Мне нечего было делать там, где обсуждались налоговые тонкости, в которых я понимала примерно как в балете, но здесь, в приемной, я знала, что мое присутствие стоит многого.

Слышались шаги: начальники цехов, персонал, рабочие заглядывали в приемную, каждый второй бросал на меня взгляд и тут же, как по команде, замолкал, улавливая что-то знакомое в моем лице. Я заметила, как один из менеджеров напрягся, узнав меня, и отвел глаза. Другой, зайдя в приемную, замер, едва не выронив документы, словно разом вспомнил, где видел меня до этого дня.

Взгляды опаляли, словно горячие угли, и мне приходилось напрягать все внутренние силы, чтобы гордо держать голову и не позволить себе показать даже тени слабости. Каждый взгляд нес в себе скрытый подтекст, сплетения догадок и осуждения, завуалированное любопытство и едва сдерживаемое желание узнать, зачем я здесь. Цепочка слухов запускалась, но мне было нужно больше — не просто дать людям возможность строить догадки, но зажечь их любопытство и направить его в нужное русло. Мой приход должен был не просто разогреть интерес, а укрепить осознание, что я рядом с Кириллом неслучайно, и что моё присутствие — сигнал: несмотря на потрясения, он не падает, а продолжает стоять на своем.

Сидя в приемной, я выстраивала в голове шаги: как придать слухам четкое направление и направить их так, чтобы они сыграли нам на руку. Время шло, а каждый человек, проходивший через приемную, становился частью импровизированной сцены, невольным наблюдателем и участником слухов. Эффект моего появления нужно было усилить, подлить масла в огонь, чтобы разогреть ситуацию и задать правильный тон разговорам. Если позволить персоналу лишь строить догадки, интерес быстро остынет, а слухи рассеются, лишенные опоры.

А ведь сейчас это было жизненно важно — нам с Кириллом позарез нужно было не просто направить слухи, но укрепить его позиции среди сотрудников. Уход людей, ставший уже реальностью, мог превратиться в лавину, и тогда заменить их будет тяжело и рискованно. Да, собрать новую команду не так сложно, но это неизбежные сложности, привыкание, а значит, задержка в делах, на которую у нас не было времени. Моя роль здесь была ключом к созданию нужного образа и репутации.

Как встала и проблема Лены и Маши. Я потерла зудевшие усталые глаза — это было, пожалуй, самое сложное. И Милена. Терять ее было слишком опасно.

Да, сейчас Кир, как он правильно сказал, хромая утка, поэтому, никто из серьезных покровителей навстречу ему не пойдет, все будут наблюдать со стороны за развитием скандала, готовые встать на сторону победителя. Однако возвращение Милены, чуть качнет весы в нашу сторону. Едва заметно, но качнет.

Зуд в усталых глазах не давал покоя. Хотелось потереть их и снять напряжение, но я прижала ладони к вискам, стараясь сосредоточиться на последних мыслях. В этот момент послышался шум из кабинета: совещание подходило к концу. За окнами уже медленно рассеивалась темнота, а на горизонте едва заметно пробивалась светлая полоса — первый свет рассвета. Ночное напряжение уступало место тишине, и звезды в небе медленно гасли одна за другой.

— Кирилл, все нормально? — спросила я, когда мы остались одни в приемной.

— С точки зрения налоговой — пока да…. — устало ответил он. — С точки зрения репутации — все в шоке до сих пор. Твое появление здесь — новые вопросы на которые люди хотят знать ответы.

— Значит, завтра они их получат, Кирилл, — спокойно ответила я. — Ты утром по понедельникам планерки проводишь?

— Угу, — кивнул он, падая на диван в приемной. — Хочешь быть?

— На расширенной, Кирилл. Насколько меня память не подводит — раз в месяц такие бывают?

— Агата… — он тоже потер глаза. — Это… ты не очень готова…

— А когда, Кир? Ждать пока люди, которые с тобой работали много лет, побегут?

Кирилл молча смотрел на меня, пытаясь, видимо, найти слова для возражения, но лишь устало провел рукой по лицу, словно осознавая, что сопротивление бесполезно.

— С Илоной я сама согласую все, Кир. Начнем с комбината… С тех, кто давно знает тебя и уважает, — я провела рукой по волосам и невольно зевнула.

— Ты устала…

— Ты тоже… Но, — я глянула за окно, — полагаю ехать домой смысла уже нет. Илона одежду мою сюда отправит. По кофе?

— На диван, Агата. Спать хотя бы два- три часа. Если завтра мы появимся пошатывающимися от усталости — нас не поймут.

— Или очень хорошо поймут… — не удержалась от смешка, чувствуя, как чуть-чуть розовеют щеки.

Кирилл засмеялся, потирая бровь.

— Пошли, юмористка. В комнате отдыха есть пледы и подушки.

— А ты?

— Там кресло раскладывается, там лягу.

— Ну вот и вид наш помятый объясним будет, — от усталости я не могла остановиться, продолжая смеяться.

— Вот-вот, встретим утро с честными помятыми лицами, — он вытянулся на своем кресле. — Но хотя бы выспимся чуть-чуть.

Я подмяла подушку под себя, накрылась пледом с головой, почти сразу проваливаясь в сон.

24

Тихо встав с импровизированного места для сна, я на цыпочках прошла мимо Кирилла, спавшего на раскладном кресле, которое казалось даже неудобнее, чем я могла представить. Утренний свет из оконного проема в комнате отдыха мягко освещал его лицо, слегка расслабленное в редкий момент покоя, и я невольно замедлила шаг, прежде чем продолжить путь к окну.

Рассвет уже окрасил небо бледно-розовыми и золотыми оттенками, и, когда я подошла к окну, за которым простиралась вся территория комбината, этот огромный промышленный комплекс выглядел особенно внушительно. Подсвеченные первыми лучами солнца здания и длинные трубопроводы создавали ощущение тихого гиганта, пробуждающегося к жизни.

Часы показывали чуть больше шести утра, но на территории уже шла жизнь: подъезжали первые машины, работники утренней смены медленно начинали заполнять пространство у проходной, встречались у входа в здание, обменивались краткими приветствиями, настроенные на долгий рабочий день. Издалека казалось, что каждый из них — часть огромного механизма, в котором каждый элемент находит свое место и цель.

Так же тихо, стараясь не шуметь, ушла в ванную, где нашла и полотенце, и комплект с нетронутой зубной щеткой, быстро приняв душ и приведя себя в порядок. К семи обещала подъехать Илона с одеждой, поэтому особо не спешила, но и не медлила, чертыхаясь про себя и пытаясь продрать влажные после мытья и фена волосы тонкой мужской расческой — женской в душе не оказалось. И я даже не знала радовал меня этот факт или огорчил.

— Упс, — вырвалось у меня, когда один из зубцов расчески остался во вьющейся пряди. После этого я просто положила ее на место, досушила волосы и убрала в мягкий узел на боку, придав им вид элегантной небрежности.

В ванную тихо постучали.

— Уже выхожу, Кир.

Бросив последний взгляд в зеркало и успокаиваясь, я открыла дверь, стараясь не выдать смешанное ощущение смеха, раздражения и легкого смущения. Кирилл стоял у двери, слегка потерянный.

— Твоя очередь, — сказала я с легкой усмешкой, пропуская его в ванную и одновременно отмечая про себя, что это первое утро, когда мы начали день так буднично, почти как… как пара, которая делит бытовые мелочи. — Прости, я убила твою расческу — она явно не для моих волос предназначена.

Кирилл смотрел на меня… странно.

— Кир?

— Я думал… ты ушла, — вдруг признался он. — Не сразу понял, что в душе. Если нужно еще время….

— Нет, — я улыбнулась и смутилась немного. — Я пойду приготовлю нам кофе. Не против?

— Анна сейчас придет, приготовит.

— Кир, мне не сложно.

Он поднял руку, словно хотел прикоснуться ко мне, но потом опустил, не решился, просто пропуская в обратно в комнату.

— Буду благодарен за кофе, — сказал быстро и зашел в ванную.

Как была на кануне в простом джемпере и джинсах, с босыми ногами после сна, я вышла из комнаты отдыха через кабинет и вышла в приемную. Нашла кофе машину и поставила готовиться кофе, вспоминая, что именно написал о своих вкусах Кир в анкете.

За этим занятием меня и застала Анна.

Она вошла в приемную с видом хозяйки и замерла, увидев меня — собранную и домашнюю одновременно около кофемашины. Скользнула по лицу, узнавая. Ее глаза расширились от удивления, а после от негодования и следом — от непонимания. Я спокойно выдержала её взгляд, продолжая своё дело, и в воздухе повисла неловкая пауза. Наконец она, видимо, решилась что-то сказать, но вместо этого лишь шумно выдохнула, сдерживая порыв возмущения.

— Доброе утро, Анна, — с лёгкой улыбкой поздоровалась я, делая глоток из своей чашки, помятуя о том, что когда-то эта женщина проявила ко мне искреннее сочувствие.

Анна только кивнула, но не ответила. В её глазах мелькали вопросы, и я видела, как она пытается понять, что здесь происходит. Казалось, что её профессиональное лицо на мгновение дало трещину, выдавая бурю эмоций внутри.

— Простите, но… вы здесь теперь… работаете? — выдавила она, садясь на рабочее место.

— Нет…. — улыбнулась я, — просто готовлю кофе для Кирилла Алексеевича и себя. Простите, ночью пришлось поработать и занять ваше место… ненадолго. Молоко в холодильнике?

— Да… в холодильнике, — пробормотала она, не до конца уверенная в своих словах, но явно решившая пока не задавать лишних вопросов. Она аккуратно выпрямилась на своём рабочем месте, собравшись с мыслями, как бы возвращая себе контроль над ситуацией. — Вы знаете, какой кофе пьет Кирилл Алексеевич?

— Конечно, — я кивнула и мысленно возблагодарила Илону, — вам тоже сделать?

Анна слегка замешкалась, и на её лице промелькнула удивлённая улыбка, которую она быстро попыталась скрыть за профессиональной сдержанностью.

— Если вам не трудно, — ответила она с деликатным кивком, словно ещё не привыкла к такой неформальной атмосфере в офисе. Было видно, что ей хотелось задать больше вопросов, но тактичность удерживала её.

Я занялась приготовлением её кофе, бросив взгляд на Анну, которая уже вернулась к своим обязанностям, но её взгляд время от времени метался в мою сторону. В воздухе повисло тихое напряжение, смесь любопытства и недосказанности. Словно мой неожиданный ночной визит, общая смена обстановки и сам факт, что я готовлю кофе для Кирилла, не укладывались в её привычную картину.

— Агат, — Кирилл вышел из кабинета вытирая голову полотенцем, — Илона будет через пятнадцать минут. Ох, Анна, доброе утро.

— Отлично, — лучезарно улыбнулась я ему, — твой… ваш кофе готов, сейчас принесу.

— Спасибо. Ань, вызвони всех руководителей, вплоть до третьего звена: расширенное аппаратное будет в девять. В восемь — стандартный обход. Может чуть раньше его начнем.

Анна мгновенно собралась и кивнула, возвращая себе привычный рабочий вид. Она профессионально записала указания, но взгляд её мельком скользнул в мою сторону, как будто она всё ещё пыталась уловить, что именно изменилось этим утром.

— Ну что, ты готова? — в приемную ураганом ворвалась Илона — как всегда уверенная и собранная. — Вещи, косметика, обувь…. Анна Михайловна, есть тут где нашу гостью переодеть?

— И тебе доброе утро, Илона, — ухмыльнулась я, — пошли в кабинет к Киру, там переоденусь.

— Как ночь прошла? — тихо спросила меня Илона, когда мы заходили внутрь, — без членовредительства?

— Все у него на месте.

— Это хорошо. Привет, Кир. Вижу, живой и даже не побитый. Радует. Все, Агата, вали переодеваться, мы тут с Киром посплетничаем малость.

Илона привезла черное строгое платье из плотной, чуть мерцающей ткани, с круглым вырезом по плечам, открывающим мою шею. Если верх платья мягко обтягивал фигуру, то юбка была легкой, расклешенной, придавая образу легкости и женственности. Вкус этой женщины был совершенен — она даже платьем словно говорила всем — да, нас ударили, но мы не станем делать из этого трагедию.

— Хороша, чертовка, — заметила она, когда я вышла к ним в кабинет. — Волосы распусти и на бок зачеши. Пусть все тебя точно узнают.

— Илона, мне сейчас с Киром в цеха идти, давай пока оставим узел. К собранию распущу.

— Согласна. Кир, ты сам-то что скажешь?

— Скажу, — откашлялся он, — что вы сейчас парализуете мне работу комбината. Илона, туфли снимай, в цеха пойдешь, как и ты, Агата, в спецобуви, если не хотите травмироваться. — Даже сейчас Кирилл был в первую очередь генеральным директором большого производства, осознавая опасность нашего пребывания в цехах. — Инструкцию по безопасности вам обеим прочесть?

— Я помню, — надевая на ноги черные тапочки на довольно толстой подошве, ответила я.

— Руками никуда не лезть, от тебя ни на шаг не отходить, — закатила глаза Илона. — Снимать только тебя и Агату.

— Девушки, ради бога, — Кир поднялся на ноги, — не добавляйте мне головной боли и инспекций Ростехнадзора в случае травмы…. — он критически посмотрел на нас. — Каски выдам на выходе, без стонов надеваем.

— Кир, надо чтоб ее волосы видно было — они ее визитная карточка!

— Илона или каска, или остаетесь здесь, — в этот раз тон Кирилла был таким, что мы обе поняли — это его последнее слово.

— Илона, — откашлялась я, — не спорь. Здесь травму получить — на раз, два. Кирилл прав — не нарывайся. Я два раза была в цехах, это не шутки.

Кирилл был не просто генеральным директором — он был живым символом дисциплины и требовательности на своём предприятии. Его выезды в цеха и на участки стали почти легендой среди работников. Он мог появиться в самый неожиданный момент, проверяя как ключевые узлы производства, так и мелкие детали, на которые, казалось бы, не каждый руководитель обратил бы внимание. Работники понимали: Кирилл всегда знает, что происходит на комбинате, и скрыть от него небрежность или ошибки было невозможно. Такая система постоянного контроля не давала шансов для расхлябанности или «расслабления» на рабочих местах.

Сотрудники, от начальников цехов до рядовых инженеров и мастеров, чувствовали себя под пристальным взглядом Кирилла, и это мотивировало их работать безупречно. Он ненавидел халатность в любом её проявлении, и об этом знали все. Один только слух о том, что Кирилл недоволен чьей-то работой, заставлял сотрудников тут же мобилизовать все свои силы, чтобы не допустить проблем. Сотрудники понимали, что любое упущение может обернуться строгим выговором, а в худшем случае — увольнением. Для тех же, кто осмеливался взять с комбината хоть что-то не принадлежащее им, Кирилл не оставлял ни шанса. Его принципиальность в таких вопросах была непоколебимой, и все знали — любой проступок будет строго наказан.

Его требовательность порой доходила до жестокости. Но даже в трудные времена, когда многие предприятия сокращали штаты и урезали зарплаты, Кирилл платил. В самые сложные годы он умел выстроить работу так, что зарплаты всегда приходили вовремя, а увольнения были редкостью. Люди на комбинате знали: место работы у Кирилла — это стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Постепенно предприятие набирало обороты, улучшались условия, зарплаты росли, а вместе с ними росло и уважение к Кириллу.

Теперь, когда дела пошли в гору, каждый работник мог рассчитывать не только на своевременные выплаты, но и на достойные премии за хорошие показатели. Люди дорожили этими местами, знали, что их труд ценится и вознаграждается. Они боялись его как строгого руководителя, но одновременно уважали его за честность и справедливость. В этом сочетании — страха и уважения — заключалась та сила, которая позволила Кириллу не просто удержаться в 90-е, но и создать по-настоящему сильное, эффективное предприятие, где каждый знал своё место и свою ответственность.

По мере того как мы приближались к основному производственному корпусу, я ощущала, как напряжение нарастает. Сегодня мне предстояло стать невольной точкой притяжения для всех взглядов — от рабочих на смене до начальников, которым я еще недавно была почти незаметна.

Люди были дезориентированы скандалом, не знали, что думать. Кирилл был для них символом стабильности и уважения, а внезапно предстал…. Насильником и самодуром. Слухи о его поступке расползлись как лесной пожар, обрастая новыми, зачастую преувеличенными деталями. Люди, которые вчера ещё уважали его и видели в нём сильного лидера, теперь испытывали смесь разочарования, недоверия и даже презрения. Я это видела в их взглядах, которые скользили по Кириллу сдержанно, но явно выражая осуждение. В некоторых взглядах читалась даже скрытая злоба, как будто люди не могли простить того, что их символ надёжности мог быть замешан в чём-то столь омерзительном.

Но их глаза тут же находили меня и…. люди не знали, что думать.

Меня узнавали сразу. Многие помнили еще по работе в отделе кадров, и уж тем более мое лицо отлично можно было разглядеть на злосчастной записи. Люди смотрели на меня, пытаясь уловить малейшие намёки на то, что происходит между мной и Кириллом, что скрывается за моей ролью, и что я делаю здесь, рядом с человеком, которого, казалось, должна ненавидеть.

Мы шли по территории, кивая знакомым. Кирилл внимательно слушал доклад своих начальников цехов, я шла чуть позади него. Илона завершала нашу процессию, но оставаясь на расстоянии, лицо ее оставалось каменным и спокойным, глаза продолжали анализировать все вокруг. Они подмечали злые, недовольные взгляды, то, как многие люди отворачивались от Кирилла, отвечали на его вопросы сквозь зубы. Даже увидев меня рядом они продолжали высказывать ему свое молчаливое отвращение и презрение.

Мое сердце упало. Если даже здесь, где Кирилла знали долгие годы, эта запись произвела такой эффект, то что будет в других местах?

Кир тоже чувствовал атмосферу. Я видела как каменеет его лицо, становясь бледным, как все сильнее напрягаются мышцы спины. Речь его становилась отрывистой, холодной, будто он держал себя в стальных тисках, чтобы не сорваться, не позволить эмоциям взять верх. Я видела, как он изо всех сил старается не показывать слабость, не поддаваться давлению. Но каждый взгляд, каждое натянутое приветствие, каждый шёпот за спиной подтачивали его, словно волна за волной подтачивали скалу.

Я шагнула к нему ближе, хотела взять за руку.

— Алексеич! — внезапно раздалось позади нас.

Кирилл мгновенно обернулся на голос, его лицо все еще было непроницаемым, но в глазах мелькнула тень настороженности. Сзади нас стоял мужчина лет пятидесяти, в рабочей спецовке, крепкий, с проседью на висках — один из старожилов комбината, кого Кирилл знал уже много лет. Я тоже знала его, судорожно пытаясь вспомнить имя.

— Получи, сука! — он с размаху ударил Кирилла прямо в лицо, отчего тот, не ожидая нападения, не удержался на ногах.

. — Кир! — ноги сами понесли меня вперед, я упала перед Кириллом на колени. Каска слетела с головы, волосы рассыпались по спине. Охрана уже неслась к нам с целью скурить мужика. Но путь им перегородила Илона.

— Михаил Игнатьевич, — меня аж трясло от злости, имя вспыхнуло в голове огнем. — Ты совсем охренел?

— Агата, — Кирилл поднялся на ноги, морщась от боли и как бы оттирая меня назад.

— Ты спятил? — кричала я на рабочего, который только сейчас разобрал, кто перед ним.

— Но… он… он же… — мужчина растерялся, не в силах поверить в то, что видит.

Вокруг нас уже собралась приличная толпа людей, охрана была настолько на пределе, что малейшая искра и произойдет катастрофа.

— Да что с вами всеми? — заорала я, едва сдерживая слезы, — что вы творите вообще?

— Он же тебя…

— Да ничего он со мной не делал! Вы серьезно думаете, что я бы тут стояла? Сколько лет вы работаете с ним? Многие уже 20 перешагнули! Вы что, дети малые? Не знаете, как можно человека больнее всего ударить? Нанести удар по тем, кого он любит — и его это сломает!

— Агата, — Кирилл задел меня за плечи.

— Вы видели запись! Всего лишь запись! На которую можно наложить все что угодно. И вы поверили? Зная столько лет этого человека, поверили единственной подлой, мерзкой записи, сделанной только для одного — ослабить Кирилла! Вывернуть наизнанку наши отношения, растоптать, унизить! Народ, вы люди или вы бараны? Михаил Игнатьевич, давай у тебя дома камеру поставим и сольем как ты с женой ругаешься, а потом миришься! Что тогда будет, а?

Толпа застыла в полном молчании, как будто мои слова отрезвили каждого из них. Глаза Михаила Игнатьевича, которые еще секунду назад сверкали гневом и смятением, стали менее уверенными, он едва заметно отступил назад, словно только теперь осознав, что ударил не того врага, а человека, с которым проработал десятки лет.

— Я… не думал об этом так, Агата, — пробормотал он, опуская взгляд, — но, ты понимаешь, все эти слухи, видео… Оно выглядело… ужасно.

— Ужасно, да, — кивнула я, глядя ему прямо в глаза, — но, если бы в эту же секунду кто-то захотел разжечь вашу ненависть ко мне или к кому-то из вас, они бы точно так же сфабриковали "правду". Вспомните, за эти годы когда были разные ситуации и времена, он всегда оставался здесь, на этом заводе, для вас всех. Мог бы кинуть, вывести деньги и уехать, а он здесь! Работает, живет. И да, — я зло подняла голову, — если уж вам так это интересно — спит со мной! А уж как и в каких позах — это наше и только наше дело! — голос звенел от сдерживаемых чувств.

От этих слов рабочие враз кто-то покраснел, кто-то отвел глаза, кто-то сдержал невольную улыбку. Атмосфера менялась, я чувствовала это кожей. Злилась, чувствовала, как дрожат руки, но заставила смотреть себя прямо и гордо. Пусть думают, что хотят — хуже уже не станет.

Михаил Игнатьевич, до сих пор красный от смущения и стыда, тяжело вздохнул, наконец, кивая, и тихо, но громко для всех, проговорил:

— Виноват, Кирилл Алексеевич… Агата, — слова давались ему с трудом. — За годы всякое бывало… А в этот раз, прости, сам не подумал, как все на самом деле повернуть могут… Я… я просто… поверил… Вы дрожите, Агата, — он накинул мне на плечи свою спецовку.

— В порядке все, Миша, — спокойно ответил Кирилл, стараясь одной рукой остановить кровь из носа, второй, все крепче обнимая меня. Его рука тоже дрожала.

Рабочие, собравшиеся вокруг, словно медленно приходили в себя после эмоционального шока. На лицах отражалась смесь облегчения и задумчивости, кто-то смотрел с уважением, кто-то, в растерянности, уже отворачивался, словно стараясь переварить произошедшее наедине.

— Давайте работать, — произнес Кирилл, и голос его, звучавший теперь уверенно и спокойно, наполнил пространство знакомой уверенностью, как будто возвращая людей к привычной жизни.

Толпа медленно начинала расходиться, около нас оставались только охрана, руководители и растерянный рабочий.

— Иди, Миш, — спокойствию голоса Кирилла можно было только позавидовать, — у тебя смена начинается.

— Мне теперь заявление писать? — тихо спросил тот.

— Я тебя разве отпущу? — ответил Кирилл. — Иди работать, а не дурака валять.

Михаил Игнатьевич замер на секунду, словно не веря своим ушам. В его взгляде читалось облегчение, смешанное с глубокой благодарностью, но он сдержанно кивнул, тихо ответив:

— Спасибо, Кирилл Алексеевич. Не подведу.

Кирилл слегка кивнул, давая понять, что разговор окончен, и Михаил, все ещё в смятении, развернулся и направился к своему цеху. Его спина была напряжена, как будто он всё ещё переживал произошедшее, но в его шаге ощущалась тень спокойствия.

Когда он ушел, Кирилл медленно выдохнул, не убирая руку с моего плеча. На лице его было сосредоточенное выражение, как будто он взвешивал последствия каждой своей реакции, каждого сказанного слова. Охрана и руководители, оставшиеся с нами, казалось, ждали его дальнейших указаний, но Кирилл вместо этого повернулся ко мне.

— Ты как? — спросил едва слышно.

— Лучше, чем ты, — я задела его разбитое лицо.

— Ух, — влезла Илона, — да у вас тут прям сериал мексиканский. Я б лучше не придумала! Кадры вышли — зашатаешься. Вас столько на видео снимали, что мне уже ничего делать не надо….

— Заткнись, Илона! — рыкнул на нее Кирилл, укутывая меня в спецовку Михаила. — Пошли обратно, — он повернулся к сопровождающему главному инженеру, — отменяй аппаратное.

— Нет! — возразила я, — нет. Кирилл, людям нужны объяснения. Твоим людям. Мы их дадим…. Без камер, без журналистов.

— Хватит на сегодня с тебя, — возразил он. — Достаточно, Агата.

— Это мне решать, не тебе, — возразила тихо, глядя на него снизу вверх.

Кирилл сжал губы, явно сдерживая всплеск эмоций, но, встретившись со мной взглядом, всё-таки медленно выдохнул, отступая.

— Она права, Кир, — сквозь зубы пробормотала Илона, — у вас отлично получается.

Обратно к заводоуправлению шли молча. У меня слегка кружилась голова, но не от пережитого шока, а от своей реакции на него. Я не готовила речь, не планировала ничего подобного. Я просто…. Говорила. Защищала. Кого? Себя? нет…. Напали не на меня, напали на Кирилла. И напали за дело. За то, что он на самом деле сделал.

Если бы моя реакция была расчетливо планируемым шагом — я бы это поняла, мы каждый играли свою роль. Но когда эта роль вдруг стала не только ролью?

Я планировала выступить на аппаратном, с четко заготовленной речью по плану, понимая и зная, что именно должна говорить — это уже не раз и не два обсуждалось с Илоной и Киром. Но здесь и сейчас все произошло настолько быстро, что моя реакция не была расчётом. Тогда что заставило меня действовать так?

Краем глаза я видела, что Кир хочет подойти ближе, но Илона не дала ему это сделать, схватив за руку, и я была ей благодарна за это.

Я достала свой телефон и посмотрела время — было начало девятого.

— Агата… — Кирилл все-таки задел меня за локоть, — давай перенесем…

— Кир, — достаточно жестко ответила я, — я перенесла свою оперативку в штабе на 11, ради твоей, давай не будем менять планы на ходу. Как показала практика, мы готовы уже ко всему.

Аппаратное проходило в большом актовом зале, и когда мы вошли — зал был почти полон.

Кир сел на свое место, Илона заняла место в первом ряду кресел. Для меня кресло оказалось по правую сторону от Кирилла.

Взгляды собравшихся тут же скрестились на нас двоих с такой силой, что на секунду стало жарко. Да, мне и раньше приходилось выступать перед людьми, однако не в качестве одного из основных спикеров. Все руководство предприятия: от заместителей Кира до начальников цехов, от бухгалтеров до начальников отделов, от технологов до мастеров. Многие из них уже знали, что произошло на территории, возможно кто-то был и свидетелем. Мои глаза метались по залу, машинально выискивая знакомые лица. Илона, Ирина Николаевна, смотревшая на меня с пониманием, болью и жалостью, кое-кто из начальников отделов, кого знала лично. Меня слегка затошнило — одно дело врать незнакомым и малознакомым людям, другое — тем кого знаешь неплохо. И тем, кто знает тебя.

Кирилл сидел рядом внешне сохраняя каменное спокойствие. Однако его рука, лежавшая на столе рядом с моей едва заметно дергалась, словно он сдерживает желание нервно постучать пальцами по столу.

— Коллеги, — голос его звучал ровно, сдержано и отстраненно, в его голосе прозвучала едва уловимая твердость. — Сегодня у нас есть множество вопросов, касающихся не только текущих дел комбината, но и обстоятельств, вызвавших определенные… недоразумения. К сожалению, в сложившихся обстоятельствах, мое молчание будет в первую очередь подлостью по отношению к вам. Мы много лет работаем вместе, вы знаете, через что прошел комбинат за эти годы и какие на нас сваливались сложности. Я благодарен каждому из вас за работу и слаженные действия в кризисах. Именно поэтому сегодня собрал вас здесь. Вы как никто другой имеете право знать про ту грязь, которая вылилась не только на меня, но и на дорогого мне человека. Грязь, цель которой уничтожить меня, мою репутацию, мою работу и в конечном итоге — всех нас. И в данной ситуации мне жаль только одного — что сейчас здесь сидит человек, который оказался впутан в эту омерзительную игру насильно.

Я пристально следила за лицами людей. Они смотрели пытливо, кто-то чуть прищурив глаза, а кто-то аккуратно достав телефон и снимая нас на видео.

Кирилл заметил движение телефонов, но не остановился и даже не замедлил свою речь, будто признавая, что в сложившейся ситуации скрывать что-либо уже бесполезно.

Я осторожно задела его за руку, накрыв своей. Он посмотрел на меня и повернул ко мне микрофон, признавая мое право оправдать его. Рука под моей слегка дернулась.

— Коллеги, — я едва заметно откашлялась. — Многие из вас знают меня, многих знаю я. Я работала на предприятии всего один год, но узнала многих из вас, кого-то даже оформляла на работу.

В горле запершило, словно мне стало не хватать воздуха. Илона чуть нахмурилась.

— Если честно, — призналась я, отступая от всех намеченных тезисов, — говорить с вами мне тяжело. Очень. Как человеку, как коллеге, как женщине…. Чья жизнь была вывернута на изнанку. Вывернута с единственной целью — ударить больнее. Меня и близкого мне человека. Использовать нашу слабость, нашу ссору, наше недопонимание с единственной целью — уничтожить. Отвратительно чувство видеть, как выдергивается из контекста ситуация и подаётся под тем соусом, который нужен определенному кругу лиц. Не выдернута забота, не выдернуто уважение, не выдернута помощь друг другу, а именно момент слабости, момент усталости и недопонимания нас обоих.

Мои ногти впились в ладонь Кира, но он стойко переносил боль.

— На момент этих съемок мы сильно поругались. Наши отношения, на тот момент хрупкие и слабые, переживали первые трудности. Мы прошли тот путь, укрепили связь, держа ее в тайне от всех, оберегая, забыли о ссоре, как забываете вы все, ссорясь с теми, кого любите. И ни один из нас и подумать не мог, как используют то, что вы увидели. Под каким ракурсом это будет преподнесено и как ударит по нам.

Мне казалось горло пересохло так, что еще немного и я не смогу говорить.

— Мне, как и вам здесь, смотреть на это видео было…. невыносимо. Даже больше — ведь жертвой на нем была выставлена я, а злом — дорогой мне человек. И все же я здесь сейчас, перед вами, чтобы ни у кого из вас даже мысли больше не возникало, что Кирилл Алексеевич способен на то, в чем его обвиняют.

В зале воцарилась полная тишина, и каждый взгляд был прикован ко мне. Я видела, как люди напряглись, внимательно ловя мои слова. Зал переполняли вопросы, недоумение, настороженность, но, несмотря на всё это, я чувствовала, что постепенно в моих словах они находили то, чего им не хватало.

Я сделала короткий вдох и продолжила:

— Я стою здесь перед вами не потому, что нас вынудили оправдываться или защищаться, — мой голос немного дрогнул, но я собралась с силами, — а потому что вы заслуживаете знать правду, вы заслуживаете уважения и доверия. За столько лет, сколько многие из вас отдали этому месту, вы заслужили видеть не версию кого-то там, за экраном, а реальность, которая есть здесь и сейчас. Я хочу, чтобы каждый из вас знал — и знал от меня, — что человек, сидящий рядом со мной, не просто руководитель, но и мой близкий человек, который сделал для этого комбината и для всех вас гораздо больше, чем кто-либо может представить.

— Знаю…. — снова откашлялась, и кто-то, какая-то женщина принесла мне воды в стаканчике, — многих из вас волнует вопрос денег, который возник в том…. видео. Это и было причиной нашей ссоры… злости Кирилла Алексеевича на меня…. Думаю, каждый мужчина в этой комнате, успешный и привлекательный, хоть раз чувствовал это мерзкое ощущение непонимания того, ради чего с ним строятся отношения. Не так ли? Так произошло и у нас…. Я действительно попросила денег у Кирилла Алексеевича, не сказав ему причины…. Это вызвало…. Непонимание…. От которого впоследствии не осталось и следа.

Когда я заговорила о деньгах, многие лица недоверчиво скривились, хотя у мужчин это было заметнее меньше — я правильно выбрала слова — многие поняли, о чем я говорю.

— Думаю, многие здесь могут понять это: иногда из-за неуверенности или гордости мы не делимся с близкими всем, что нас тревожит. И так случилось у нас. Кирилл Алексеевич почувствовал себя… неоднозначно. Он, как и любой на его месте, усомнился в том, что мною движет искренность. И это недопонимание, как часто бывает в жизни, превратилось в ссору, в злость, в обиду… Которые оказались использованы против нас. Подло и очень…. Больно.

В этом я почти не врала. Внутри меня растекалась огненная река боли и… одиночества. На меня смотрели пристально и…. недоверчиво. Мои слова людей не убеждали… похоже. Илона хмурилась все больше.

Внезапно с места поднялась Ирина Николаевна, и сердце у меня остановилось. Ее-то мои слова точно обмануть не могли — она знала мою историю, знала… правду. Сейчас одной фразой она могла закопать нас полностью.

— Коллеги, прошу прощения, что влезаю…. Я могу полностью подтвердить слова Агаты… Викторовны. Я видела, будучи ее начальницей, как зарождались эти отношения, хотя она никогда не делилась своими чувствами. Знаю историю ее семьи и почему она обратилась к Кириллу Алексеевичу. Знаю, что ушла с работы, не желая ставить себя и его в неловкое положение на комбинате, не желая, чтобы работа мешала их отношениям и не желая пользоваться его чувствами к ней….Знаю, — она слегка запнулась и посмотрела в глаза Кириллу, — как сильно Кирилл Алексеевич…. заботился о ней, был рядом…. И понимаю…. как больно им сейчас.

Мне казалось у меня весь воздух из груди вышибло от облегчения. Кирилл тоже едва заметно перевел дыхание.

Илона едва сдерживала довольную ухмылку. Зал зашумел, словно прорвалась невидимая плотина из сомнений и недопонимания.

Я чуть прикрыла глаза, ощущая полное опустошение и головокружение. Мы переломили мнение, пусть даже этой отдельно взятой группы лояльных людей, но переломили. Да, развидеть то, что было — нельзя. Но можно дать всем им сказку, пусть страшную, но красивую. Пусть верят в любовь, а не насилие, пусть видят равных людей, а не жертву и мучителя.

— Агата, — Кирилл сильнее сжал мою руку, поглаживая пальцами ладонь. Я механически улыбнулась ему, понимая, что именно этого от меня и ждут. Но его глаза…. Они просили, они умоляли о большем. О том, что сейчас я ему дать не могла.

Кто-то что-то еще говорил, кто-то повеселел, понимая, что кризис пройден.

Кирилл поспешно и умело завершил встречу, ловко обходя последние подводные камни и уводя от них меня. Встреча, это была скорее она, чем деловое совещание, завершилась.

Я машинально улыбалась людям, что-то отвечала на их слова, а после… извинившись, вышла из зала, догоняя бывшую начальницу.

— Ирина Николаевна… — она обернулась ко мне и улыбнулась: очень печально, с болью и сожалением глядя на меня. — Спасибо, — едва слышно выдохнула я. — Вы… нас спасли.

— Отойдем, Агата, — она подхватила меня за локоть и увлекла к окну.

— Мне жаль, девочка, что с тобой это произошло, — тихо сказала она. — Очень жаль. И жаль, что сейчас ты вынуждена переживать это снова и снова и снова. И не просто переживать — выгораживать того, кто это с тобой сделал.

Её слова пронзили меня словно ледяной ветер, всколыхнув ту боль, которую я старательно заглушала ради сегодняшнего выступления. Ирина Николаевна смотрела на меня с той же глубокой печалью, что и раньше, как будто чувствовала мою усталость и понимала, какую цену мне приходится платить.

— Я знаю почему ты это делаешь, знаю, какой ценой тебе это дается. И ради него…. Я бы и палец о палец не ударила. Даже если бы ты меня попросила. Однако, — она снова глубоко вздохнула, — есть кое-что, что тебе стоит знать. И почему я сегодня встала на вашу сторону, откровенно солгав людям, а не так, как мне велела бы совесть.

Она немного помолчала, глядя на летнее солнце за окном.

— Я сразу поняла, что что-то между вами произошло в ту встречу. Что-то страшное, что вынудило тебя уйти с работы, передав мне заявление чуть ли не по почте. А через дней 10–11 меня к себе вызвал Богданов. Знаешь…. Я работаю на заводе 30 лет. Я видела развал Союза, лихие 90-тые, когда разваливалось все на глазах, а Кирилл, тогда еще 25 летний парень крепкой хваткой держал завод, видела, как пытались совершить рейдерский захват, как наезжали на комбинат бандиты, как пытались отжать активы конкуренты. Я видела, как в заводоуправление входят вооруженные люди…. Много чего было, Агата. Но никогда я не видела, чтобы Кирилл сидел с пепельно-белым, мертвым лицом. Перед ним лежало твое личное дело.

Мне снова стало не хватать воздуха.

— Он спросил у меня, давно ли ты работаешь на комбинате. Я ответила, что год, но уже уволилась. Выражение его лица тогда было сложно описать. Он спросил, поддерживаем ли мы отношения с тобой, расспрашивал про семью. Я отвечала односложно, стараясь дать минимум информации, впрочем, о тебе он уже и так все знал. После встречи…. Агата, именно он передал для тебя тот конверт…. С деньгами. Почти умоляя не говорить от кого. Сослался на то, что уволил тебя по глупости….

Мне было больно дышать.

— Я знала, что деньги тебе нужны, поэтому и передала их, не говоря, чьи они. И испытала облегчение, что ты не спорила и не спрашивала. Но одно я запомнила навсегда: как тряслись его руки, когда он отдавал конверт. И только из-за этих рук и из-за его лица, сегодня я встала на вашу сторону. И дай тебе бог терпения с ним, девочка. И дай бог сил простить его.

С этими словами она потрепала меня по руке и молча отошла, направляясь в свой кабинет. Оставляя в одиночестве, с полностью распавшимися чувствами.

Когда подошел Кирилл, у меня не было сил с ним бороться. Он обнял меня прямо в коридоре, я возражать не стала. Пусть все смотрят и видят нас вместе. Быстрее поверят — быстрее это все закончится. Он почувствовал, понял, ощутил мое равнодушие. Наклонился и поцеловал. Сильно, требовательно, так как до этого не делал. Не для публики, для себя, словно пользуясь тем, что я не могу его оттолкнуть. Пробуждая во мне привычные эмоции, почти насильно вырывая из состоянии прострации.

— Что ты делаешь, Кир? — чуть слышно возмущенно выругалась я.

— Возвращаю тебя. Лучше ненавидь меня, Агата, чем вот так, — так же едва слышно ответил он. — Иначе пусть провалится к херам вся наша игра и стратегия.

25

В кабинете кругами бегала довольная, как нажравшаяся сметаны кошка, Илона.

— Котятки мои, я охренеть как вами довольна, и охренеть как хочу вас убить. Были на грани, и выиграли. Но если вы, две сволочи, в следующий раз меня не предупредите о неожиданных сюрпризах, вроде этой Ирины, я вам башки пооткручиваю.

— Илона, — чуть прищурила я глаза, — а если ты в следующий раз, кошка драная, забудешь предупредить клиента о том, что нельзя схемы политических связей и стратегии на стене оставлять без присмотра — я изговнячу тебе всю репутацию политтехнолога!

— Ух, ты, — восхитился Кирилл, — а я, девочки, пожалуй, в стороне постою и посмотрю кто из вас победит в драке.

Я не смогла сдержать смешка, все еще ощущая его поцелуй. Даже не сердилась, понимая, что он снова привел меня в чувства, а о том, о чем рассказала Ирина подумаю позже.

Илона довольно пожала плечами.

— И что скажешь по схеме? — спросила она. — Я всех ваших подводных течений не знаю, тут полагаюсь на Кира и… тебя. На тебя ведь можно полагаться, Агата?

— Да, — поморщилась я. — Кир тебе все расскажет. Мне нужно на свое совещание в штабе Кротова. Там тоже будет… не просто. Но легче… там я смогу орать и материться.

— Вот и оторвись от души, — посоветовала Илона. — Кстати, соцсети уже кипят. Мне даже не пришлось дровишек подбрасывать. Видео уже в сети.

— Про комментарии спрашивать не буду, — я быстро переодела рабочую обувь на туфли с высоким каблуком.

— ОООО, там резня. Надо будет соскриншотить. Лет через десять это будет мое личное пособие. Ладно, Кир, я тебя тоже покидаю, нужно и наш штаб навестить, о то они там совсем пали духом. Планы на вечер не стройте — будете отдыхать под моим чутким руководством. Агата, встречу в полиции перенесли на пятницу — и мне это не нравится.

— Мне тоже… — задумчиво потянула я. — С чего вдруг они так настойчивы…. О преступлении я не заявляла….

— Суханов работает, — пропела Илона. — Боюсь, речь пойдет не о Кире, а о тебе….

— С ней мои юристы поедут, — отрезал Кир. — Если надо — всех с комбината сниму и отправлю.

— Лишние люди нам там не нужны, — ответила я, оглянувшись на Кирилла. — Спасибо, Кир, но чем меньше внимания и шума, тем лучше. Пока это только опрос, а не допрос. Чуешь разницу?

Илона усмехнулась, поправляя сумку на плече.

— Тебе повезло, что в этот раз я полностью согласна, — она повернулась к Кириллу, — Так что давай без фанатизма. У тебя еще здесь забот выше крыши. В чем-чем, а в знании законов и в правозащите Агата и тебя, и меня за пояс заткнет. Ты бы видел, как она Милену мордой об стену возила… — Илона мечтательно закатила глаза.

— Кстати, о Милене, — я обернулась на пороге, — Кирилл, ты подумал над моими словами?

— Вечером решим, — проворчал он, тоже поднимаясь со своего места. — Я вас провожу…

— Не надо, дорогой. Просто поцелуешь Агату в приемной — этого будет достаточно.

Я вздохнула — не уйти нам от этого никуда. Кирилл ничуть не расстроился, когда наклонился ко мне и нашел губы. И если наедине не делал ни малейшей попытки давить или переступать личное пространство, то на глазах других ни в чем себе не отказывал. Он задержался на несколько мгновений дольше, чем нужно было для простой "игры на публику". В его поцелуе было что-то особенное — мягкое, но настойчивое, как будто он хотел сказать больше, чем позволяли обстоятельства. Я старалась не дать себе поддаться этим ощущениям, но сердце всё равно билось сильнее и быстрее. Не оставляя мне выбора, он подчинял меня своей лукавой игре.

Выяснение отношений с собственной командой оказалось и сложнее, и проще. Сложнее врать, проще — можно было не ограничивать себя в эмоциях. Я говорила не на публику, а с людьми, которые были со мной на одной волне. Спасибо хоть Григорию Владимировичу, он воздержался от лишних слов, может меня пожалел, а может потому, что едва вспоминал имя Кирилла — говорить начинал одними матами.

Когда я зашла на совещание, в принципе плановое, еженедельное, все глаза моих подчиненных остановились на мне. Повисла такая осязаемая тишина, что ее резать можно было.

— Так, — я села во главу стола. — Простого аппаратного, я так понимаю не случится. Ладно, хер с вами, давайте проясним ситуацию, а после займемся работой. Ее у нас до хера как много. Особенно сейчас.

— Так, народ, всем объясняю один раз, больше — не стану. Кто не верит — ваши проблемы, мы не на исповеди, а вы — не святые духи. Я спала с Богдановым, сплю и спать буду. Это мое личное дело, которое некоторые ушлепки решили использовать против него. О том, что произошло на видео: я работала у него на комбинате, там и познакомились. Начали встречаться. У меня случилась беда — я обратилась к нему. Но поскольку мы оба люди гордые, причин объяснять не стала. Разосрались. Слово за слово, хером по столу, сами знаете, как это бывает. Думали, ночью помиримся, но…. перегнули палку в номере. Оба. Ну точнее, я-то раньше ее перегнула, а он — там. Кто слил — не знаю, сколько за нами следили, чтоб вот так поймать — тоже не знаю. Мы уже и забыли об этом… инциденте…. А тут такое!

Мой откровенный тон повлиял на подчиненных: одни выглядели шокированными, другие — задумчивыми. В напряженной тишине все словно переваривали мои слова, сопоставляя их с той скандальной историей, которую успели обсудить до мельчайших подробностей. Каждый из них, кажется, оценивал правдивость и чистосердечность моего объяснения, но никто не пытался сразу вступить в разговор — они ждали, что будет дальше.

— Прости… Агата…. Выглядела ты на видео… не очень.

— Сама в шоке. Зато теперь знаю, что задницу подтянуть надо. Чтоб не так стыдно на себя со стороны смотреть было, — каждое слово, которое я говорила с грубым юмором отдавалось внутри страшным унижением. — Кирилл тоже на диету сядет, кому интересно.

Послышались робкие смешки.

— Зато, коллеги, у вас теперь нет проблем с подарком мне на день рождения — абонемент в фитнесс-зал — мое все. Есть еще желание мои достоинства пообсуждать? Могу еще желающим по позам подсказать.

К счастью, желающих не нашлось, внутренне я перевела дыхание, переключаясь на рабочие моменты.

— Что делать с объединением, Агата? — спросил Максим.

— Радоваться, — пожала я плечами, — ты с Илоной поработаешь — тебе что, плохо? Через десять лет книгу напишешь — моя самая ЗАДдорная кампания. Название обыграешь. За идею — не благодари, возьму всего 5 % от дохода.

— Агата, — расхохотался мужчина, — а ты с Илоной часом не спала?

— Какие мои годы, Макс. Кто знает…. Хотя, я больше по традиционным ценностям. Почти.

Хоть наше совещание вернулось в конструктивное русло, коллеги смотрели на меня еще подозрительно. Впрочем, мгновенного принятия положения от них ожидать не стоило, все-таки не каждый день прилетает такой шок контент.

И все же Максим задержался после совещания.

— Агата, почему все-таки объединение? Не спорю, поработать с Илоной — приятно, но все же…. Стоит ли нам тонуть с ними. Богданов…. Прости… Сбитый летчик…

— Макс, — я закусила губу, поднимая на него глаза. — А ты никогда не думал, почему атака пошла именно на Кирилла?

— Он Суханову дорогу перешел…. В Москве у него серьезные связи…. Он мог возглавить парламент….

Я кивала.

— А еще, Макс, он — промышленник. Как и Григорий Владимирович. И многие наши коллеги. Его уважают как федералы, так и регионалы…. Он полностью лоялен Москве, молод, умен…. Знает границы…. Хороший хозяйственник….

— Твою мать! Агата, я об этом даже не думал!

— А надо было в первую очередь, Макс. Сейчас все наблюдатели затаились и ждут — кто победит в этой войне. Москве вообще до фонаря, что у нас здесь творится. Им этот скандал — до пизды, прости, Москва и не такое видела. Это в 90-е за шлюх с должности снимали, а сейчас ничего — мужик! Тем более Кирилл на федеральный уровень даже не суется. Они нас на сковороду бросили и наблюдают, как мы жаримся в своем соку. Выкрутимся — молодцы, не выкрутимся — тоже не плохо, развлекли. А вот если Кирилл погорит, то тут кое-кто во вкус войдет… Федералов-то не тронут — себе дороже, а вот региональные предприятия начнут отжимать…. Кто после Богданова на очереди?

— Вот, бл…. — Макс слегка побледнел.

— Григорий Владимирович это понимает, Кирилл это понимает. Очень надеюсь, что и остальные это поймут. Если мы сейчас сможем этот скандал хоть немного отбить — к нам и другие присоединяться. У губернатора, знаешь ли тоже с центром не все радужно. Он там паре добрых людей в свое время на хвосты крепко наступил, насколько я знаю. Так что у нас тут…. Тот еще гадюшник. Одно знаю точно — падет Богданов, остальные будут следующими. По одиночке всех сожрут. Так что работаем, Макс, работаем.

Ближе к вечеру напряжение нарастало: каждый телефонный звонок, каждый взгляд казались мне пронзительно изучающими. На другом конце провода голоса нередко менялись — звучали жалость, осторожное сочувствие, иногда сдержанная неприязнь. Это скрытое осуждение и унизительная жалость, даже когда они были завуалированы под вежливость, будто впивались под кожу.

Я старалась сосредоточиться на рутинных задачах, следила за очередными отчетами, проверяла выполнение мелких поручений, надеясь на мгновение отвлечься. Но с каждым очередным взглядом или косвенным комментарием ощущение тревоги лишь усиливалось. Казалось, люди, видя меня, на секунду задумывались — кто я сейчас в их глазах? Кто я теперь?

Труднее всего было вернуться в здание парламента — место, где произошло мое публичное унижение, где об этом помнили даже стены. Не говоря уж о людях, которые бросали острые взгляды и позволяли себе редкие едкие реплики, на которые приходилось отвечать с неизменной улыбкой. Оставалось только сжать зубы крепче, голову задрать выше и постараться скрыться в своем кабинете.

Илона приехала за мной около пяти и забрала в квартиру Кирилла, в которую я зашла с легким страхом. Кир уже был дома — встретил нас на пороге, жестом приглашая войти.

Оглядываясь по сторонам, я вступила на его территорию, чуть волнуясь от чувства, что оказываюсь в самом центре его жизни, в месте, где он отдыхает от всего внешнего мира. Гостиная казалась одновременно уютной и строго оформленной: высокие потолки, мягкий свет, книжные полки вдоль стены. Кирилл стоял рядом, наблюдая за мной с легкой улыбкой, будто понимая, что я чувствую.

Илона везде чувствовала себя как дома, поэтому сразу же уселась на диван, потребовав от хозяина кофе. Кирилл, лишь усмехнувшись на требование Илоны, молча кивнул и отправился на кухню, оставив нас вдвоем. Я прошлась по гостиной, стараясь скрыть любопытство. Просторная, с мягкими оттенками серого и глубокого синего, она была лишена излишеств, но при этом уютно обжита — на столике лежала пара книг, на полке сдержанные, но, безусловно, дорогие мелочи. Илона, вытянув ноги и устроившись поудобнее на диване, огляделась и пробормотала с одобрением:

— Миленько.

— Хочешь сказать, ты тут первый раз?

— Думаешь, он сюда кого попало приводит?

Я перевела взгляд на книжные полки, машинально отметив, как обильно они были заполнены — и не просто случайными томами, а серьёзными книгами по истории, политике и философии. Много было профессиональной литературы. Даже здесь, в его личном пространстве, всё говорило о том, что Кирилл привык держать контроль над всем вокруг.

В этот момент он вернулся из кухни с тремя чашками кофе. Его взгляд задержался на мне, как будто выискивая реакцию, и едва заметная тёплая улыбка смягчила его черты.

— Устраивайтесь, как дома, — сказал он, подавая нам кофе и как будто понимая, что мне нужно немного времени, чтобы привыкнуть к этому месту.

— Кому-то это место домом на ближайшие пару месяцев станет, — Илона забрала свою чашку. — До выборов. А там…. разбежитесь по тихому.

Лицо Кира дернулось, а губы крепко сжались.

— Так, опрос у тебя в ментовке в пятницу, помнишь? — спросила Илона.

— Об этом забудешь….

— И я даже могу время угадать, — хмуро продолжил Кирилл, садясь рядом с Илоной, — в двенадцать дня, правильно?

— Откуда?

— А у меня в пятницу в двенадцать налоговая на комбинат приезжает.

— Значит взялись по полной….. Агата, слышь, Агата, ты что там зависла?

— Прости…. Я…. Засмотрелась…. — пробормотала я, с трудом отрывая взгляд от великолепного хрустального шара с замком внутри, стоящего на одной из полок. Его стеклянные бока переливались в свете, будто оживая, и замок внутри выглядел таким детализированным, что хотелось коснуться его и почувствовать эту крохотную магию.

Кирилл заметил, куда устремлен мой взгляд, и на мгновение его лицо смягчилось.

— Это старинная вещь, — тихо сказал он. — Досталась от отца. Всегда любил его за изящность и тонкость работы.

Он подошел ко мне.

— Хочешь посмотреть ближе?

Я кивнула, не скрывая интереса, и осторожно взяла шар из его рук, пораженная тем, насколько он был тяжелым и приятным на ощупь. Через стеклянную сферу можно было увидеть миниатюрные детали замка — крошечные башенки, даже мельчайшие оконные проемы, мастерски выточенные и такие реалистичные, будто стоило заглянуть внутрь и можно было увидеть жизнь внутри этих стен.

— Невероятно….

— Нашли время, мать вашу. Агата, верни шарик на место, у тебя два месяца будет им любоваться. Ты хоть понимаешь, что на этом допросе-опросе твое прошлое всплыть может?

— Ты сейчас о чем? — возвращаясь мыслями к проблемам, уточнила я.

— О том, что раз атака идет целенаправленная, эти ящерицы будут давить на тебя всем, что есть в арсенале, заставляя дать показания против Кирилла. Ариной… Павлом…

Имя мужа ударило сильнее пощечины.

— Что там ворошить? — глухо спросила я. — Там все шито… белыми нитками.

— А им похер, Агата, они на боль давить будут. На любовь. Вполне вероятно, предложат обмен. Сдадут тех, кто Павла подставил взамен на заявление. Что делать будешь?

Я думала больнее ударить меня уже невозможно. Сердце сжала такая тоска, что хоть волком вой. Резко отвернулась от Кира к Илоне.

— Ты правда думаешь, что….

— Почему нет, — пожала плечами Илона. — Не думаю, что им те крыски важнее Кирилла. Сдадут, посадят, тем более сама знаешь, был бы человек, а статья найдется. Ты им одну бумажку, они тебе головы на блюдце. Тем более, ты права, там все настолько примитивно….

Слова Илоны звенели в воздухе, тяжелые, как свинец, отзываясь внутри невыносимой болью. Я пыталась осмыслить сказанное, но от мысли, что мне предложат такую сделку, всё внутри холодело. Илона смотрела на меня внимательно, будто ожидая, как я отреагирую, но в её взгляде не было сочувствия — только суровое понимание и расчет.

Лицо Кирилла перекосило. Выматерившись, он ушел на кухню.

Я проводила его взглядом, видя, как напряжение сковывает плечи, каждое движение выдаёт кипящую внутри ярость и беспомощность. Сама Илона смотрела на меня с тем же холодным профессионализмом.

Мне и самой хотелось орать и материться, но кому как не мне знать, на что способны люди в погонах ради достижения своей цели. Особенно, когда есть указание сверху. Я прекрасно помнила, как выворачивали меня на изнанку на допросах на деле Паши, помнила и то, сколько раз сама разбирала обращения людей, оказавшихся в такой же ситуации. Да и Павел не своей смертью в СИЗО умер — это я точно знала.

— Я не могу, Илона… — похолодевшими губами сказала я, — не могу предать единственного мужчину, которого люблю. Не могу предать его имя….

— Ему это поможет? Вернет с того света?

— Хватит, Илона! Я и так пляшу под твою дудку как мышь дрессированная! Ты меня уже наизнанку вывернула!

— Не ори. Я тебе только варианты рассказываю. Легче было бы там с этим столкнуться?

На кухне что-то громко разбилось. Мы обе повернули головы.

— Что это? — спросила я.

— Посуда в расход пошла. Ты не отвлекайся на мелочи. Что делать будешь?

— Не знаю…. — сердце сжало в железных тисках. — Откажусь…. — сказала так тихо, что едва себя услышала.

— Что? — Переспросила Илона.

— Откажусь от сделки, — повторила я, чувствуя, как из глаз начали катиться слёзы. — Не сдам Кирилла.

Моё тело задрожало от напряжения и слёз. Я резко отвернулась, чтобы не видеть её взгляда, который казался слишком пронзительным.

— Илон, уйди, пожалуйста, — едва слышно попросила я, сжимая руки в кулаки, чтобы сдержать горькое рыдание, которое уже подступало к горлу.

— Я-то уйду…. Проблемы не уйдут, — вздохнула она. Помолчала, потом спросила, — расскажи мне.

— Илона… — я почти простонала, пряча голову в подушки дивана. — Что тебе рассказать? Что я сейчас вынуждена выбирать между теми, кого люблю? Между будущим своим и Арины и любовью к единственному мужчине? Что больше всего хотела наказать отморозков, которые лишили меня любимого, а Аришку отца, а теперь своими руками вынуждена буду их отпустить? Ты хоть раз в жизни любила, Илона? Хоть раз?

Она отрицательно покачала головой, глядя на свои руки.

— Я не умею любить, Агата. Я для этого слишком цинична и жестока. Я не жалуюсь, я такая. Наверно я бы и хотела что-то почувствовать, но…. я такой родилась… меня такой воспитали. Меня трясет от одной мысли, что кто-то ограничит мою свободу. Я вообще не понимаю, как обращаться с детьми… Я их…. боюсь. Я ценю дружбу, но в меру. Кир, например, друг, но…. бабло свое я с него стрясу. И улечу отсюда даже не обернувшись. До следующих выборов.

— Даже не знаю, не стоит ли мне тебе позавидовать…. — пошептала я, тоже мечтая ничего не чувствовать.

— Как это, любить, Агата?

— Не знаю…. Это когда…. — я не могла подобрать слов, закрыла глаза, представляя Пашу. — Когда твои тело и душа поют рядом с человеком. Не во время секса, а просто, рядом. Когда он смотрит на тебя, и ты чувствуешь радость, счастье от простого взгляда, от прикосновения, от заботы. Когда доверяешь. Когда ради него готов отказаться от многого…. Когда отдавать приятно, а брать — не страшно… Никто никогда не любил меня как он…

— И ты отказалась от самой себя…. — тихо продолжила Илона. — Вот этого, Агата, я понять не могу. Вообще никак. В голове не укладывается, почему? Ты любила мужа и он любил тебя, но…. он попросил тебя отказаться от своей сути…. И ты согласилась?

— Илона, когда любишь, места торгу нет….

— Когда любишь — уважаешь, — перебила она меня. — Ты была одной из лучших — я наводила справки о тебе. Если не лучшей. Да, тебя не сильно любили другие помощники, но те с кем ты работала…. Отзывались выше всяких похвал. Мало того, что ты умело выполняла работу помощника, зная и понимая все тонкости, ты еще и аналитик великолепный. Я политтехнолог — прилетела, сделала свою работу и улетела, ты чуешь тонкости политики. Ты интуитивно отмечаешь мелочи, на которые никто другой внимания просто не обратит. Ты только пришла в себя после шока и тут же выдала Киру расклад, что крыса еще не поймана. И да, я теперь уверенна, что это так. Это высший пилотаж, Агата. И ты отказалась от этого…. Ради чего? Ради Арины и Павла? А что, совмещать это невозможно? Разве Аришка мешала твоей работе… до скандала?

— Илона….

— Ты сама мне сказала, что любить, это не только брать, но и давать. Ты отдала себя всю…. И продолжаешь отдавать. Живёшь прошлым, отдавая душу тому, кому это уже не важно. И если это не получается — убиваешь себя изнутри.

— Считаешь меня слабой, по сравнению с тобой?

— О, нет. Не каждая проявит такую силу духа, как ты. Считаю тебя трусихой. Боишься признать правду, боишься посмотреть вокруг, боишься будущего, боишься других отношений. Чувствуешь — и грызешь сама себя за эти чувства. Я завидую тебе в том, что в тебе живут чувства, что они не отмерли, как у меня. Но, черт возьми, как ты меня бесишь тем, что боишься их принять.

— Илона, — я вдруг вытерла текущие слезы, — тебя куда-то не туда занесло…. Ты сейчас вообще о чем?

— Да ни о чем, в голову не бери…. И то, что ты откажешься от возможной сделки — не считай предательством. Считай тактическим отступлением. Мы ведем войну, Агата, проигранная битва — не проигранная война. Помни, давить тебя будут так, что я покажусь назойливым комариком. А наш сегодняшний разговор — легкой разминкой. Арина — в безопасности и далеко, в другой стране, где до нее не дотянутся. Ровно поэтому я и выбрала вариант Батуми, доставать задолбаются. Нда…. — потерла она лоб, — пойду, спрошу у Кира, какую комнату тебе занять. За одним проверю масштаб бедствия на кухне. Ты сегодня отдохнуть постарайся. Хочешь, пришлю к тебе своего массажиста — хорош во всем.

— Илона! Ну мать твою!

— А что, разотрет так, что спать будешь без задних ног. Заодно и от рефлексии избавит.

Я покачала головой, не удержавшись от смеха сквозь слезы — Илона была верна себе.

— Иди давай, проверяй. И спроси про меня у хозяина, надеюсь у порога не оставит….

— Ну-ну, — пробормотала Илона, выходя на кухню, — скорее сам у порога ляжет….

26

Мне досталась просторная светлая комната, как и номер на базе, отделанная теплым деревом, с большим панорамным окном, выходящим на крохотный балкон с видом на город. Комната была настолько приятной и уютной, что на несколько мгновений, когда Илона привела меня сюда, показалось, что я заняла спальню хозяина. Но нет, рабочий стол около окна, полки в небольшой гардеробной и полочки у зеркала были пусты — значит эта была гостевая комната, хоть и полностью готовая к приему гостей.

— Короче, Кир сказал, что ванна на этом этаже — полностью в твоем распоряжении, сам он будет пользоваться той, что внизу, — поставила она меня в известность. — Его кабинет, как понимаешь — табу, туда не лезь. Закрывать его на ключ он вряд ли станет, но ты не лезь, не ищи лишних приключений. Ну все… осваивайся, обживайся. Два месяца тебе тут жить.

— Илон, что на кухне?

— А, ничего страшного, ничего такого с чем бы не справился современный ремонтный мастер.

— Кир… злится? Думает, я не сдержу слова?

— Агата, не будь дурой. Он просто ревнует. Банально и правдиво. Живи теперь с этим.

Я онемела, чем Илона и воспользовалась, сбежав быстрее антилопы.

Ревнует. Возможно.

Ситуация связала нас сильнее, чем могло связать что-то еще. Те роли, которые нам достались настолько мощно проросли в нас самих, что теперь ни он, ни я не знали как с этим жить.

Иллюзий я не питала — острая эмоциональная привязка рано или поздно должна пройти, когда развяжется тот узел, в который скрутила нас судьба. А пока и сама не могла отрицать очевидного — меня тоже тянуло к нему, просто потому что больше было не к кому. Он зависел от меня, я — от него.

Вытянулась на большой двуспальной кровати и набрала по телефону своих девочек — то единственное, что было для меня стабильным и ровным, тех людей, которые в карусели моей нынешней жизни являлись единственной константой. Долго болтала сначала с Ариной, слушая, как она взахлеб рассказывает о доме, саде, море, о коте, которого они прикормили с бабушкой (то-то "обрадуется" Кирилл когда узнает), о ракушках, которые она собрала мне и в которых дядя Андрей — судя по всем приставленный Киром человек — обещал просверлить дырки и она сделает из них мне украшение. С бабулей обсудили некоторые организационные моменты, а потом просто долго болтали ни о чем: она с чашкой чая на террасе дома, я — мечтая о таковой, но побаиваясь спускаться туда, где находился Кирилл.

Напоследок Мария спросила, все ли в порядке у меня и где я нахожусь сейчас.

— Не переживай, я в полном порядке, — заверила я ее. — Пока живу там, где мне безопаснее.

— В доме у того человека? — бабуля как всегда ухватила самую суть. Я кивнула.

Она помолчала.

— Арина пару раз про него спрашивала… — призналась она. — Он ей понравился.

— Бабуль… — откашлялась я, — постарайся поменьше с ней о нем говорить.

— Мне он тоже понравился, — заметила она.

— Даже не начинай, — я заставила себя улыбнуться. — Мы коллеги, не более.

— А он об этом знает? — хитро улыбнулась она.

— Думаю, да, — я тоже не смогла удержать улыбки.

В дверь комнаты постучали.

— Ладно, бабуль, прости, мне нужно идти, — я быстро завершила разговор и встала, открывая двери.

Когда я открыла дверь, на пороге стоял Кирилл, слегка неловко переминаясь с ноги на ногу, будто не был до конца уверен, что уместен здесь, в этой части своей же квартиры.

— Прости, — он бросил быстрый взгляд на телефон. — Я…. ты кофе свой не выпила, я чай сделал… — взгляд был слегка виноватый и очень уставший.

— Заходи, — пропустила его внутрь, забирая из рук тонкую фарфоровую чашку с горячим чаем.

Он задержался на пороге, всматриваясь в меня с лёгкой неуверенностью, которая не вязалась с его привычным образом. Казалось, он боролся с собой, не решаясь сказать то, что давно назрело.

— Агата, — он все-таки зашел, осматриваясь, — квартира в полном твоем распоряжении. Не обязательно сидеть все время в комнате… И…

— Кир, что с рукой? — вздохнула я, глядя на неумелую белую повязку.

— Ничего страшного. Порезался чуток. Илона уже помогла.

В его голосе проскользнуло слабое раздражение, но оно быстро испарилось, уступив легкой усмешке. Я почувствовала, как мои пальцы невольно скользнули к его лицу, касаясь той едва заметной отметины, что осталась после утренней стычки. Его лицо напряглось под моими пальцами, но он не отстранился, а, наоборот, замер, позволяя мне на мгновение почувствовать его настоящего, без масок.

— Вижу. Похоже оказание первой помощи — не ее конек. Может, хватит себя калечить все эти дни? На тебе хоть одно живое место осталось? — вздохнула, боясь представить, что скрывают футболка и джинсы. За последние 4 дня его отделали так, что не всякий бы с этим справился. — Если угодишь в больницу — никому легче не станет.

Он сел на мою кровать, я села рядом с ним. Внутри меня росло острое, до боли знакомое желание ощутить хотя бы на миг простое тепло — человеческое, безусловное, не деловое, не стратегическое. Я хотела забыть все эти схемы, интриги, планы и просто почувствовать, что рядом есть кто-то, кому, возможно, так же тяжело, как и мне. Он удивленно обернулся, когда почувствовал как мое плечо касается его, а рука скользнула по его руке. Замер, позволяя мне неосознанно ласкать, переплетая свои пальцы с его. В этот раз я не поддержать его хотела, в этот раз я просила о тепле.

Он понял, резко обнял меня, прижал, на секунду дав волю своим порывам, прижимая настолько сильно, что мне стало больно. Но эта боль была сладкой, желанной. Что-то внутри меня треснуло от этого объятия, которое было мне так необходимо сейчас. Я чувствовала, как его дыхание сливается с моим, как его пальцы на мгновение сжимаются крепче, едва уловимо дрожат, выдавая скрытую, нерастраченную нежность, которой мы оба так остро нуждались. В этот миг не существовало ни интриг, ни обязанностей — только это молчаливое объятие, словно обещание, что рядом есть кто-то, кто тоже устал, кто так же ищет укрытие, хоть на короткое мгновение.

А внутри меня вдруг начало закипать то, что казалось давно было утрачено и закрыто за семью замками, то, чего я отчаянно избегала, не давая этому ощущению ни малейшего шанса последние два года. С каждым его вдохом, с каждым легким прикосновением его пальцев по моей спине я ощущала, как внутри загорается искра, та самая, которую мне не удавалось потушить, несмотря на все обещания себе самой. Внутри меня, в самом низу живота едва заметно, но ощутимо начинало пульсировать желание.

Кирилл словно почувствовал. В тот момент, когда он отстранился, я заметила, как в его взгляде промелькнуло что-то неуловимое — может, надежда, может, замешательство, словно он сам не верил тому, что почувствовал. Его губы чуть дрогнули, будто в намерении что-то сказать или сделать, но он остановился, будто чувствуя, что время ещё не пришло. Пальцы скользнули по моим волосам так нежно, что я едва сдержала себя, чтобы не потянуться к нему.

Кирилл замер на мгновение, словно борясь с собой, но потом быстро поднялся и вышел, оставляя после себя тихий след своего тепла. Оставив меня в комнате, он словно дал мне паузу, чтобы прийти в себя, переварить всё то, что только что возникло между нами.

27

27

Последующие несколько дней превратились в нескончаемый поток дел и встреч. Встреча с адвокатом, рабочие встречи по делам Кротова — я не оставляла основную работу без внимания ни на секунду, деловой ужин с партнерами Кирилла — это стало просто адом, ведь в его невиновности нужно было убеждать не только партнеров, но и их жен. Разговор с Леной и Марией затянулся на несколько часов, в течение которых я убеждала девушек вернуться на работу к Кириллу, снова и снова обнажая свои раны и давая понять всем, что мы вместе, что не допустим падения Кирилла, что выиграем эту войну.

Иногда мне казалось, что все, что мы делаем — напрасно: мнение сложилось и пошатнуть его казалось невозможным.

Кирилл приезжал домой поздно, все основное время проводя на комбинате и готовясь к визиту налоговой проверки. Падал от усталости и все равно находил время зайти ко мне хоть на пять минут и принести с собой неизменную кружку с чаем и чем-нибудь сладким. Это стало своего рода ритуалом, позволяющим нам чувствовать поддержку друг друга, обмениваться новостями за день без спешки, суеты и давления окружающих. Я же…. Я дожидалась его возвращения, не ложась спать, даже если глаза закрывались сами собой.

Илона, хоть и выглядела как всегда впечатляюще, тоже ходила нервная и пошатывающаяся от усталости. Телефон в ее руках не умолкал ни на секунду, даже когда она говорила с нами, снова и снова давая неизменные указания, разбирая ошибки, которых, к слову, было не много, или даже иногда хваля.

В четверг поздно вечером она притащилась к нам в квартиру, едва Кирилл переступил порог дома.

— Я ненадолго, — она не утруждала себя политесом. — Ты готова?

Кирилл, вздохнув, пошел готовить кофе. Это на комбинате и в ЗС он был суровым начальником, дома менялся кардинально, позволяя себе все больше человеческих черт.

— Илона, — вздохнула я, — мы все проговорили уже раз… тысячу, примерно. Я готова. Но….

— Что, но? — подбоченилась она.

— Мне не нравится, что мы только отбиваем удары, — поджала я губы. — Мы не бьем сами!

— Чтобы бить, нам нужно время. Они куют железо пока горячо, пока общественное давление на тебя и Кира настолько сильно, что может сломать. Они уже сделали ошибку, дав тебе неделю на подготовку, видимо не могли долго согласовать сами свои действия. Больше такого не будет. Завтра ты идешь в МВД под прикрытием Климова, и никак иначе.

— Нет, — я закусила губа, кивком поблагодарив Кирилла за кофе и чувствуя спиной как он садиться чуть позади меня.

— Что «нет»?

— Илона, Кир, а если я приду раньше? Минут на десять, не больше…. Пусть они чуть расслабятся…

— Зачем?

— Недооценивая жертву можно совершить кучу ошибок. Они прекрасно знают, что Кирилл и я теперь действуем совместно, правильно? Наши фото, в том числе и совместные, с новостных лент не сходят. Они будут давить, им нужно мое заявление. Они готовятся к битве, а получат меня одну. Минут на десять. Это их расслабит, может быть даст возможность нам что-то узнать.

— Идиотизм, — выдал Кирилл, — одна ты не пойдешь.

— Боишься, что сдам тебя? — ехидно спросила я, полуобернувшись к нему.

— Боюсь, что на тебя таких бульдогов натравят, что переломают кости, — зло огрызнулся он.

— Кир, я специалист по правозащите, ты часом об этом не забыл? И свою работу помощником начинала с этого!

— Какого черта, Агата! Мы в игрушки, что ли играем? — вспыхнул он. — Там тоже не идиоты сидят, знают свою работу! Им нужно твое заявление, и они будут тебя ломать.

— Я знаю, как они работают, Кир. Я уже проходила через их систему, ты не забыл об этом? И была гораздо менее подготовлена, чем сейчас! И страха было больше, и давить на меня было чем! Страшнее, чем тогда — не будет! Знаешь, что такое, когда у них в руках любимый тобой человек, и это они используют против тебя?

Кирилл замер на мгновение, будто столкнулся с холодным душем от моих слов, а потом его лицо полыхнуло огнем и откровенной злостью.

— Скоро узнает…. — пробормотала под нос Илона, отводя глаза. — Так все, хватит собачиться, — встряла она между нами, — логика в словах Агаты есть, Кир, и ты это знаешь. Пусть зайдет первая на пять минут, после пойдет Климов. За пять минут они только поздороваться успеют и дежурными фразами обменяться. А мы узнаем, что они хотят на самом деле, а главное — насколько сильно они хотят это получить. И возможно — уровень вовлеченности МВД в это дерьмище. А ты сам на комбинате будь — у тебя своего говна там хватает! И ради бога, не дергайся оттуда, разбирайся с налоговой. Сами тебя наберем.

— Да…. — Кирилл едва сдержал мат. — Сговорились, матрешки!

— Не психуй. Дай мне делать свою работу, — осадила его Илона. — Кир, я знаю, что тебя рвет на части. Сосредоточься на том, что сейчас главное для тебя. Потеря репутации — это одно, потеря комбината — это полный пиздец. И ни Агата, ни я тебе помочь в этом не сможем. Это твое поле битвы, твои люди, твоя работа. Ты лучший в этом, а политику оставь нам.

— Кир, — мне стало немного обидно, — я не сдам тебя. От этого и моя жизнь зависит….

Он все-таки выругался, но зазвонивший телефон нас спас. Кирилл вышел с кухни в кабинет.

— Да знает он, что ты его не сдашь, — заметила Илона, поднимаясь, — он психует, что выпускает ситуацию из рук, что не может переломить и вынужден отпускать тебя одну. Он 20 лет единолично правил своим комбинатом и жизнью, а тут…. Такая херня. Он и за себя борется… и за тебя тоже. Все, я поскакала к себе. Завтра тяжелый день. Кира от меня поцелуй в губы!

— Иди ты!

— Ну хотя бы в щеку!

— Илона, пошла вон!

— Жестокая женщина, пока!

Илона, хохоча, схватила сумку и выскочила из комнаты, даже не оглянувшись. Когда Кирилл вернулся, он выглядел измотанным, но всё равно бросил на меня строгий взгляд, будто проверяя, как я держусь. Я усмехнулась, вспомнив слова Илоны про поцелуй, но оставила эту мысль при себе.

Утром, подъезжая к зданию районного МВД, еще раз про себя повторила линию защиты. Машина Климова уже стояла не далеко от здания, однако, по договоренности зайти он должен был лишь через пять-семь минут после меня.

Я подкорректировала выражение лица, приняв спокойный и уверенный вид, затем вышла из машины и направилась к зданию. На входе привычно попросили документы, и на несколько секунд мне показалось, что всё слишком буднично для такого момента. Но сразу за дверями меня встретил внимательный взгляд сотрудника, проводившего до нужного кабинета, словно я была не гостьей, а важным объектом.

— Агата Викторовна, — в кабинете, довольно мрачном и холодном, меня встретил милый симпатичный мужчина, лет 45–50, одетый не в форму, а в простые джинсы и водолазку, с холодными, пронзительными и колючими голубыми глазами. Его показная улыбка на меня не подействовала — я знала таких типов и внутри слегка похолодела, на меня действительно спустили цербера. Причем серьезного. — Капитан Лощин, — представился он. — Можно просто Иван Федорович.

Руку я пожала, сильно сдавив ладонь и сразу показывая, что сдаваться не намерена.

— Чай, кофе? У нас, правда, только растворимый, — посетовал он.

— Ничего не нужно, капитан, — я спокойно откинула назад косу и посмотрела ему в глаза. — Хотела бы знать, для чего меня вызвали на… опрос.

— Агата Викторовна…. — он вздохнул, — нам поступил…. Сигнал…. О том, что против вас было совершено противоправное действие по ст31 Ук РФ.

— Здорово, — пожала я плечами, — и откуда поступил? Потому что я ничего об этом не знаю.

Он помолчал, постучав рукой по столу и подумав. А после повернулся ко мне полностью.

— Агата Викторовна, давайте играть друг с другом не будем, ладно? То, что с вами сделал этот урод…. Это полный кошмар. Я видел ваше лицо, видел как он брал вас…. Не самым приятным образом… и он понесет за это ответственность.

Я нервно глянула на часы на стене, предполагая, что через несколько мгновений появится адвокат. Внезапно во всем здании сработала сирена. Посмотрела на капитана, на чьем лице застыла улыбка.

— Что происходит?

— Увы, Агата Викторовна, — вздохнул он, — в здании объявлен план «Крепость»*…. Но это ведь не плохо — поговорим спокойно, никто отвлекать не станет.

Я почувствовала, что холодею — поддержка ко мне не придет, все ходы и выходы из здания — заблокированы.

Но внешне даже не дрогнула. Павел раньше всегда говорил, что не сядет играть со мной в покер — владеть лицом я умела.

— К чему этот цирк, капитан?

— Агата, — он наклонился ко мне чуть ближе, — я понимаю, что скорее всего Богданов или запугал вас до смерти или купил ваше молчание. Но посмотрите на ситуацию с другой стороны: вы никогда не думали, сколько женщин еще могли пострадать от него? Вы думаете вы одна подверглись от него изнасилованию?

Слова ударили в голову как пощечина. Но я лишь сильнее стиснула зубы.

— Агата, он опасен. Сегодня, ради спасения своей задницы, он готов вас на руках носить, а завтра…. Что он сделает завтра? Выбросит на помойку? Вам ли не знать таких мужчин? В опасности вы, ваша дочь…. А если он и ее решит…

Тошнота подкатила к горлу, а подлая сука-память услужливо подбросила разговор Кира с Ариной. Эти слова резали, как нож, но я не позволила себе ни на секунду выдать внутреннюю дрожь. Пытаясь держаться собранно, я встретила взгляд капитана с едва скрываемым презрением, несмотря на то, что в голове хаос уже набирал обороты. Его обвинения были как яд, проникающий в самые слабые и уязвимые места. Мои пальцы непроизвольно сжались, и я почувствовала, как ногти вонзаются в ладони.

— Капитан, вы границы переходите, — зло сказала я, снова вонзая ногти в ладонь. — Вы спросили меня — я вам ответила. У меня нет к Кириллу претензий, как и самого изнасилования не было. Было свидание двух любящих людей в ссоре. Кстати, мое заявление о нарушении неприкосновенности частной жизни уже написано и зарегистрировано! Насколько я знаю, от Кирилла Алексеевича поступило ровно такое же. Ст 137 УК РФ, напоминаю….

— Хорошо… — он помолчал, а потом вызвал в кабинет какую-то женщину в форме. Та вошла, отдала честь и принесла большой экран. — Давайте разбираться по фактам, Агата.

Он включил проектор и на экране замелькали кадры той страшной записи. Не смотря на всю выдержку, я побелела, чувствуя жуткое головокружение. Второй раз видеть это было еще хуже, чем первый.

Вот Кирилл смотрит со мной на город, его глаза хищно блестят из-за стекол очков. Наклоняется к моей шее. В его глазах и прикосновениях есть даже некая нежность, точно он и сам еще не верит, в то, что я стою рядом с ним. Его поцелуи становятся все требовательнее, все сильнее, точно он сам себя распаляет в своей злобе и ярости.

Я чувствовала, как задыхалась под этой навязчивой, холодной жестокостью образа на экране — как будто это был чужой человек, а не тот, кого я знала.

Женщина в форме сохраняла нейтральный вид, но её присутствие добавляло тяжести. Капитан сидел рядом, внимательно следя за каждым изменением на моем лице, не упуская ни одной детали, как хищник, готовый в любой момент вцепиться в слабое место. Его голос прозвучал мягко, вкрадчиво:

— Видите, Агата. Эти действия не похожи на случайность или на дружеское недоразумение. Всё говорит об агрессии, о жажде власти. Или вы по-прежнему не хотите видеть правду?

Я резко отвернулась от видео и посмотрела на следователя.

— Вам это нравится, да? Копаться в чужом белье? А меня больше интересует, кто передал вам запись? И почему до настоящего времени не расследовано МОЕ заявление? — спросила резче, чем следовало.

— Агата, — мягко покачал головой капитан, полностью игнорируя мои вопросы, — ваша боль понятна. Это…. Отвратительно. Вы же понимаете, что оставшись безнаказанным, он снова сделает тоже самое… не с вами, с другими женщинами. Подумайте…. В ваших руках наказать того, кто сделал с вами подобное.

Мои руки сжались в кулаки, чтобы удержать дрожь, с которой я едва справлялась, глядя в его глаза, полные этого странного профессионального сочувствия, которое не приносило никакого облегчения. Я смотрела на капитана, пытаясь сохранить холодный взгляд, несмотря на бушующую внутри бурю.

— Вы говорите, что понимаете мою боль, — произнесла я сдержанно, хотя внутри всё кипело. — Но поверьте, вы не представляете, что это значит — видеть себя в роли доказательства, видеть, как вашу жизнь выворачивают наизнанку, как делают частью игры, где каждый кусочек моего прошлого используется, чтобы создать этот спектакль. Да, черт, мне больно…. Потому что мою слабость, мою любовь, мои ошибки используют против того, кто мне дорог! И потому что вместо того, чтобы расследовать это преступление, вы стараетесь заставить меня признаться в том, чего не было! Это называется принуждение к даче показаний, капитан, — не думать, не ассоциировать, не вспоминать. Я — не она, Кирилл — не он!

Следователь пожал плечами и снова включил запись.

Я смотреть не хотела, но понимала, что потребуй прекратить — они начнут давить еще сильнее. Кадры на экране сменяли один другой, мои крики и мольбы отпустить резали уши.

— Эта сцена мне особенно отвратительна, Агата, — снова поставил на паузу капитан, — смотрите, ваше лицо искажено от боли, а он не собирается вас жалеть.

Меня стало тошнить, но я досчитала до десяти. И промолчала.

— Агата, там двенадцать часов записей, время у нас есть. Вы хотите посмотреть их все?

Я сжала руки еще крепче, будто это могло помочь удержать контроль. Уголки губ дрогнули, но я не позволила себе выдать ни эмоций, ни слабости. Следователь наблюдал за мной, будто пытался поймать малейший проблеск смятения, что бы это ни стоило.

— Видимо придется…. Вы любитель порнухи, капитан? Что ж, давайте смотреть…

Мой телефон резко завибрировал. Краем глаза я заметила, что за этим страшным разговором прошло больше двух часов. Звонил Кирилл.

— Прошу прощения, капитан, должна ответить.

— Сидеть, — приказал следователь.

— Я арестована? Мне предъявлены обвинения? — я прищурилась, зло глядя на сидевшего передо мной мужчину.

— Нет, что вы, — резко успокоился он и…. смахнул телефон со стола. Тот упал на каменный пол с тихим треском. Звонок прервался, по экрану пробежала сеть трещинок.

Я смотрела на разбитый экран телефона, чувствуя, как внутри поднимается волна ярости. Подняла взгляд на следователя, стараясь сдержать голос ровным.

— Это уже переходит все границы, капитан, — произнесла я, прищурив глаза. — В следующий раз, когда вы решите проявить такое «гостеприимство», подумайте, не обернется ли это против вас. Порча чужого имущества! Вы уже букет статей себе насобирали!

Он сочувственно и насмешливо покачал головой.

— Прошу вас, Агата, давайте без драмы. Я виноват, бывает. Приношу извинения за неловкость. Компенсирую потерю… позже. Когда выйдете отсюда…. Через пол часа, или час…. Или вечером…. Или…. Завтра. Это зависит от того, как быстро снимут режим…. Увы.

— А режим снимут, когда я ваши бумажки подпишу, да, капитан?

Он только многозначительно улыбнулся.

— Смотрим дальше, Агата?

— Вы зря стараетесь. Вы ищете то, чего не было. Хотите продолжать просмотр — ради бога. Давайте смотреть.

Я держалась из последних сил, глядя на женщину на экране, держалась, чтоб не заплакать, не закричать, не сдаться. Ненавидела Кирилла снова и снова.

Стиснула зубы, заставляя себя сидеть прямо, не показывать ни слабости, ни страха, несмотря на рвущие душу кадры, мелькающие на экране. Я видела каждое искаженное болью выражение своего лица, каждое отчаянное движение, и с каждым новым кадром внутри что-то разрывалось, кусок за куском.

— Ненавидите его, да? — капитан даже не пытался скрыть, как внимательно изучает каждую эмоцию, проскакивающую у меня на лице.

— Нет… — прошипела сквозь зубы. — Нет…

Пронзительный крик с экрана заставили на секунду вздрогнуть и дернуться.

— Даааа, — протянул следователь. — Рассмотреть не могу, там кровь?

— Нет! — рыкнула я, чувствуя предательские слезы на глазах.

Капитан посмотрел на меня с тем спокойствием хищника, который уверен, что жертва вот-вот сдастся. Его улыбка становилась шире с каждой моей реакцией, и внутри меня что-то вспыхнуло — смесь злости, боли и желания покончить с этим фарсом раз и навсегда. Тонкие струйки слез пробегали по щекам, и я почувствовала, как зреет мысль оставить Кирилла и его судьбу на волю этого безжалостного спектакля, как будто эта мысль сама по себе могла стереть боль, унижение и все, что мне пришлось пережить.

А потом вспомнила его, стоявшего напротив меня и принимающего пули Илоны одну за другой. Белое от боли лицо, и не малейшей попытки защититься.

И это белое от сдержанной боли лицо вернуло меня к реальности сильнее, чем любые доводы и эмоции, что бурлили во мне перед следователем.

— Что-то еще хотите показать, капитан? — подняла залитое слезами лицо.

— Вы сами все сказали, Агата. Я же по лицу все вижу, — он позволил себе погладить меня по руке и протянуть бумажную салфетку. — Подпишите заявление и станет легче. Я смогу обеспечить вам защиту от этого человека. И вам и вашей семье. Да и административное дело никто открывать не станет — вы ведь действительно вынуждены были это сделать….

— Капитан, идите в…. Поход! — выпалила я, поднимаясь. — Вы что, реально думаете, что я оговорю мужчину, которого…. Который дорог мне? Хотите еще посмотреть? Ну давайте! Посмотрим еще.

Села напротив проектора, готовая уже ко всему. А за окном солнце медленно клонилось к закату.

Капитан со злости снова включил видео. И снова я увидела эту адскую ночь со стороны. И снова Кирилл склоняется надо мной, снова целует, снова заставляет делать то, что я не хочу. Только вот… разница одна. И я увидела это только сейчас. На этот раз он сам ласкал меня, обнимал, прижимая, целовал в губы и не было в его действиях былой жестокости. Он словно пытался растормошить меня, заставить реагировать на него, что-то почувствовать… а мне… лицо мое было отрешенным, почти не живым. Я словно ушла в себя, позволяя делать то, что он хочет.

— Ладно, — капитан выключил запись и включил свет. — Ладно, Агата. Признаваться вы не хотите… я понял. На минутку, чем он вас так купил? Деньгами? Сколько пообещал? Сколько стоит ваше молчание? Ваше унижение? Он ведь, даже изнасиловав вас, не всю сумму отдал. Думаете сейчас не обманет? Кто вы для него? Случайная баба, от которой он стал случайно зависим. По факту — дорогая шлюха. Так и видит вас, даже сказал вам об этом. Вы этого не понимаете?

— Капитан, — я устало закрыла глаза. — Я все сказала. Другого уже не скажу.

— А о дочери вы своей думали? Она ведь рано или поздно узнает о том, что ее мать проституцией подрабатывала! Думали об этом? Каково это ей узнать будет? И за бабло позволяли мужикам трахать вас как угодно!

Мне хотелось его ударить, но я крепко сцепила руки и сидела с каменным лицом, плотно сжав зубы. Я потеряла счет времени, понимая, что этот…. Опрос…. Длиться уже несколько часов. Думала о том, что Кирилл и Илона, наверное, уже нарезают круги около МВД и ничего сделать не могут. Только бы у Кирилла хватило выдержки не наделать глупостей. Впрочем, ради кого? Ради меня? Может я для Кира действительно просто проходная баба. Вот лучше пусть так и будет.

— Агата, — капитан снова сел напротив меня. — А…. вы…. Вы не думали, что ваша репутация и род деятельности таков… что вами вполне могут заинтересоваться органы опеки.

— Что?

— Опека, Агата. Что вы дочери дать можете? Какой пример?

Злость поднималась мощными волнами. Но не против Кирилла, а против тех, кто уже несколько часов всеми правдами и не правдами старались заставить меня дать нужные им показания. Не потому, что хотели справедливости для меня, а потому что это поставит точку в их большой игре.

— Вы ничего не сделаете, капитан!

— Опека, суд, лишение родительских прав…. Вам нужны эти сложности, Агата? Тут даже заявления от Богданова не требуется — факт на лицо.

— Встроимся в суде! — зашипела я, вскакивая с места.

— Сиди спокойно, кошка! — рявкнул капитан, — думаешь тебя хоть кто-то защищать будет? Ты ж всего лишь дурная дура, которую купили. Да сольют тебя, идиотка, как только ты свою роль отыграешь! Ты что, думаешь, на моей практике первая? Ты пойми, Агата, эти люди… они ведь чувствовать не умеют. Они про деньги и про власть, а ни про что более. Ты красива, молода…. У тебя жизнь впереди, с дочкой…. Пусть насильник сядет! А ты жить дальше будешь….

Я смотрела в холодные голубые глаза и понимала, что этот человек лжет. Не оставят они меня в покое, если я хоть слово против Кирилла скажу: его посадят и за меня возьмутся — погоны делать надо. Это он сейчас мне соловьем поет, а после сначала административка, потом проверки опеки… Он мне сам весь план выдал, упырь. Для всех этих людей я не более чем пешка на доске, пешка, которую можно использовать для своих целей. У них нет ко мне жалости, нет уважения, никто не собирается разбираться по-настоящему, что приводит женщин в обществе к такому плачевному положению. Что толкает нас молчать? То, что в глазах общества мы уже обвинены в том, что стали жертвами.

Наша репутация, наша жизнь, наша боль становятся не только предметом обсуждения и осуждения, но и инструментом в чужих играх. Это удобный рычаг, которым легко давить и управлять. Для них мы — не личности, не люди с эмоциями и правом на защиту, а лишь объект, который можно использовать.

И даже если я скажу правду, кто будет защищать меня? Кто убережёт меня от той же самой системы? Нет, они не хотят справедливости. Им нужно, чтобы я стала их пешкой, а потом… потом меня просто сметут с доски.

Плотно зубы сжала, стараясь погасить ненависть в глазах.

— Агата, — он вздохнул. — Давай договариваться. Мы ведь можем и дело мужа твоего поднять…. Пересмотреть. Там были нарушения, я знаю. Его имя обелить можно. Понятно его самого не вернуть, но…. а виноватые окажутся там, где и должны…. А, Агата?

Точно по Илониному сценарию. Ничего нового придумать они не смогли. Я упрямо молчала, даже не шевелясь на стуле. Голова кружилась от усталости, желудок свело от голода.

— Господи, — всплеснул руками капитан, — ну что мне с тобой, всю ночь сидеть?

Только бы Кир с Илоной глупостей не натворили!

— Все, сука, ты меня достала, — он грубо схватил меня за шею. — Ты сейчас, дрянь, все подпишешь, а потом мы просто пойдем по домам!

— Руки убери, — рыкнула я.

— А если нет? — прошипел он мне прямо в ухо. — Лейтенант Храмова подтвердит, что ты просто споткнулась от голода и лицом ударилась. Проверим? Подписывай же уже, тварь! Тут все уже написано, поставь только подпись!

Моя голова слегка откинулась назад, когда он сильнее сжал шею, но я сжала зубы, заглушая панику. Ненависть к этому месту, к унижению и манипуляциям бурлила внутри, подпитывая отчаянную решимость.

— Я не подпишу, — сжала я слова сквозь зубы, отказываясь дать ему эту победу. — Хоть пальцы мне переломайте — не подпишу!

— Да вот, бл… — выругался капитан. — Значит в камере посидеть хочешь ночку? Знаешь, там отличный контингент подобрался, все как на подбор бляди. Тебя чудная ночка ожидает! Задержу за неповиновение полиции, лейтенант — свидетель!

Внутри сжался комок ужаса…. Этот вариант я не предусматривала. Как же нужна им поя подпись под заявлением, если идут уже не просто на давление, а фактически на должностное преступление.

За окном темнело, значит уже не меньше восьми вечера….

— Лейтенант, проводи девушку в камеру, — приказал капитан, поблескивая глазами. Я уже не сомневалась, что мне там приготовлен чудесный прием.

— Отставить, — в кабинет энергичным шагом вошла молодая, темноволосая женщина в синей прокурорской форме. За ней следовал бледный мужчина в форме полиции, но рангом явно повыше капитана и лейтенанта, поскольку те вытянулись по струнке. — Что тут происходит?

Я судорожно сглотнула, лихорадочно соображая расклад. Голова кружилась от страха и усталости, глаза горели. Что здесь в такое время прокурор делает? Зачем приехала?

— Опрос проводим, — ответил Лощин. — Да пришлось задержаться…. Учебный план «Крепость» объявили.

— Опрос, значит, — потянула женщина. — Я снимаю запрет на вход-выход из здания. Девушку опросили?

— Д… — глаза капитана забегали от прокурора к начальству, которое покраснело как помидор. — Не до конца…

— Что, капитан, восьми часов не хватило? — зло ухмыльнулась женщина. — Кто опрос проводил?

— Лейтенант Храмова, — ответила за следователя лейтенант.

— Тогда этот что здесь делает? Лощин… вы ведь из СК? Начальство знает где вы день провели?

— Госпожа прокурор….

— Отставить. Лейтенант, вы опрос завершили? Или поставить вопрос о вашей профессиональной пригодности?

— Завершили… — сжала зубы женщина.

— Где бумаги?

— Э….

— Я ничего без адвоката подписывать не стану, — прохрипела я, едва сдерживая нервный кашель.

— Да… лейтенант…. Позже поговорим, — цокнула прокурор. — Следуйте за мной, — приказала она мне.

Женщина уверенно направилась к двери, даже не оглядываясь. Я шагнула за ней, осознавая, что моё спасение, моя поддержка были сейчас только в её руках. Мы вышли в длинный коридор, прохладный, тёмный и пустой. Звуки наших шагов отскакивали от стен, оставляя меня в почти нереальном ощущении, будто мы оказались в параллельном мире, где то, что только что происходило, не могло быть правдой.

— У вас есть адвокат, и именно он займётся делом, — её голос прозвучал хлёстко, но с примесью чего-то более тёплого, чем холодный формализм.

— Спасибо… — выдавила я, когда она проводила меня до выхода и заставила дежурного открыть двери. — Спасибо, что помогли.

— Еще бы не помочь, когда журналисты осадили здание прокуратуры с целью узнать, за что вы задержаны, — усмехнулась она. — А прокурор области кипятком ссыт, что эти дебилы честь мундира позорят! Идиоты… куда полезли… Идите уже, Романова!

На едва гнущихся ногах я вышла из здания МВД в ночную прохладу летнего дня, с жадностью вдыхая свежий, чистый воздух улицы.

На улице стояла несколько журналистов, среди которых парочку я даже узнала — как правило они освещали городские новости в электронных изданиях и пабликах. Увидев меня, они поспешили на встречу, сверкая телефонами и камерами.

— Агата Викторовна, за что вы были задержаны?

— Агата, правда что вас восемь часов продержали в полиции?

— Агата, что вам вменяют в вину?

От вспышек камер голова закружилась сильнее — голод и напряжение давали о себе знать.

Из черной машины навстречу мне несся Климов, загораживая от камер.

— Господа журналисты, — обратился он, — прошу прощения, моя клиентка вытерпела беспрецедентное давление на нее со стороны правоохранительных органов. Она сейчас вряд ли готова дать развернутый комментарий.

— Но я попробую, — выдавила я. — Спасибо всем тем неравнодушным людям и изданиям, кто хотел узнать правду. Спасибо, что дождались меня и готовы услышать. Я не знаю, с чем было связано столь пристальное внимание к моей личности, ведь меня вызвали даже не на допрос, а на опрос в МВД по факту сигнала о противоправных действиях, совершенных в отношении меня. Однако вместо того, чтобы опросить меня по факту нарушения неприкосновенности моей личной жизни, меня пытались заставить дать показания против дорогого мне человека. Для чего полиции потребовалось мое заявление и признание в том, чего не было…. я могу лишь догадываться. Господа журналисты, прошу вас…. Мне сложно сейчас говорить, все, что могла — я уже сказала.

Я поняла, что они не отстанут, поэтому сделала то, что всегда удавалось мне лучше всего — ну по крайней мере по словам мамы — изобразила обморок, плавно "падая" назад. Камеры вспыхнули ярче, словно ощутив этот момент слабости, а Климов, моментально понявший, что я задумала, ловко поддержал меня, слегка сдвигая в сторону от внимания толпы.

— Господа, — резко бросил он в толпу журналистов, — как видите, состояние моей клиентки оставляет желать лучшего. Комментарии будут, но позже. Благодарим за понимание.

На мгновение всё замедлилось. Голоса, вспышки, холодная ночь — всё это смешалось в абстрактный фон, пока Климов подводил меня к машине. Он посадил меня вперед и сел за руль.

— Ух…. Вот это денек. Все, Агата, глаза можете открыть — они отстали. Вам кто-нибудь говорил, что по драматизму вы Джессику Честейн за пояс заткнете?

— Мне говорили, что я на нее похожа, — откашлялась я, поднимая голову и принимая из рук адвоката воду, глотая жадно. Только сейчас поняла, насколько пересохло у меня во рту и в горле.

— Все, поехали, А то Кирилл Алексеевич сейчас пол города разнесет. Кстати, рекомендую и при нем изобразить обморок, на вас и на Илону Валерьевну он зол не меньше. Она у него сегодня пятый угол искала.

— Илона? Пятый угол?

— Богданов умеет быть убедительным, когда хочет. Что у вас с телефоном?

— Не выдержал столкновения с тяжелой дланью закона, — я показала разбитый аппарат.

— Суки! 8 часов! На моей практике такого пока не было.

— Там следователь из СК был, — тихо сказала я.

— Понял. Разберемся. Фамилию запомнила?

— Лощин. Капитан Лощин. Обещал меня на ночь в обезьянник закрыть.

Мы летели по улицам ночного города, а я понимала, что смертельно устала.

28

Когда приехали домой, мне уже не было нужды изображать слабость и обморок — каждый шаг до дверей квартиры Кирилла дался большим трудом. Климов поддерживал меня за пояс, заводя в лифт и когда мы вышли на площадку перед квартирой.

Двери от звонка распахнулись сразу, словно Кирилл стоял на пороге задолго до нашего прихода. Он сразу же перехватил меня у адвоката. Я боялась даже глянуть ему в лицо, ощущая его злость физически.

— Так, пост сдал — пост принял, — откашлялся Климов, — я — отдыхать, чего и вам желаю. Кирилл Алексеевич, Илона, до встречи.

— Спасибо вам, — кивнул Кирилл, заводя меня в гостиную и опуская на диван, рядом с Илоной.

— Орать будет? — тихо спросила я ее.

— Да сейчас вообще пиздец начнется, — поделилась она, но шепотом, стараясь не привлекать лишнего внимания к нам.

— Кирилл, прежде чем ты начнешь меня убивать, хочу сказать, что мне нужно поесть, иначе тебе и стараться не придется — я умру от голода. И пить хочу ужасно….

— О, — соскочила Илона с дивана, — я чай сделаю….

Она вылетела на кухню со сверхзвуковой скоростью, оставляя нас наедине.

Кирилл смотрел на меня со смесью злости, усталости и боли. Молчал, плотно сжав губы, видимо, чтобы не сказать лишнего.

— Кир… я ничего не подписала, — жалобно сказала я. — Правда….

— Я знаю….

— Не смотри тогда на меня так…. Я свое обещание выполнила….

— Агата, ты совсем того? — спросил он, присаживаясь передо мной. — Ты головой соображаешь, что было бы, не вмешайся прокуратура?

— А почему они вмешались, Кир? — я несмело положила руку ему на плечо, погладила, успокаивая.

— Потому что мнение качнулось, Агата… — тихо сказала Илона, заходя в гостиную с подносом, на котором лежали мои любимые оладушки и кружка с чаем. — В интернете рубилово. Видео и фото с комбината разошлись по всем каналам. Работники комбината едва драки не устраивают с теми, кто о вас плохо говорит. Но даже это не помогло бы, если б не вот, — она показала мне планшет, где мы с Кириллом увидели свою фотографию с нашим первым настоящим поцелуем, заснятым Илоной на базе.

Как мощно это фото контрастировало с тем, что запечатлело видео. Мы с Киром были настолько поглощены друг другом, столько нежности и страсти было на этой фотографии, что она смывала с нас налет всякой пошлости.

— Утром, когда мы поняли, что что-то происходит, Кирилл начал на уши всех поднимать…. Помогать почти все отказались. А через пару часов этот слив вышел…. Мол вот как они провели выходные сразу после скандала. Разве так ведут себя жертва и насильник? Чаша мощно качнулась… тут прокурор области сам Кирилла и набрал, типа, что у вас происходит? А журналисты уже у МВД были и у прокуратуры…. В общем, твоя отвага больше похожая на кретинизм, Агата, нам в итоге жестко на руку сыграла.

Я улыбнулась, чувствуя как сильно кружится голова, несмотря на еду.

— Обморок был великолепен, дорогая, — продолжала Илона, — ты мастер импровизаций! Аплодирую стоя — даже меня на слезы пробило. И ведь ничего лишнего не сказала! Сохранила интригу!

— Илона, — обернулся к ней Кирилл, забирая из моих дрожащих рук чашку с чаем.

— Что?

— Исчезни до завтра. Пока я тебя повторно убивать не стал.

— Поняла. Извини, дорогая, твоя очередь его успокаивать. Мне сегодня хватило.

Дрожь била все сильнее, и я была благодарна Киру, что он выпроводил Илону. Мозги отказывались хоть что-то соображать и работать. Руки ходили ходуном. Адреналин, помогавший мне выстоять этот кошмар, спадал, я вдруг осознала, что находилась на краю очень больших неприятностей.

— Кир, я, пожалуй, спать, — я с трудом поднялась на ноги. — Прости… сил нет даже чашку убрать….

Кирилл внимательно следил за мной, а после молча, не говоря ни слова подхватил на руки и понес в спальню.

Я чуть дернулась от неожиданности, но Кирилл держал крепко, уверенно, словно понимая, что мне нужно отдохнуть от всех слов, от всех объяснений и даже от малейшего усилия. В его руках я впервые за этот день почувствовала себя в безопасности, позволила себе закрыть глаза и отпустить тревогу хотя бы на несколько мгновений.

Он посадил меня на кровать, достал из шкафа домашнюю одежду.

— Я принесу еще чай и еду сюда — поесть тебе надо. Ты пока переодевайся и ложись. Поговорим утром.

— Ничего не надо, Кир, я спать очень хочу… Прости…

Я с огромным трудом двигала пальцами, пытаясь расстегнуть пуговки на рубашке.

Кирилл заметил, как неловко я возилась с пуговицами, подошёл ближе и, чуть поколебавшись, бережно взял мои руки в свои.

— Давай помогу, — сказал он тихо, стараясь не напугать.

Он ловко расстегнул пуговицы, не отрывая от моего лица внимательного взгляда. В этом жесте не было ни намёка на что-то лишнее — только забота и понимание того, как вымотали меня последние часы. Когда рубашка упала с плеч, он поднял футболку для сна и осторожно надел ее на меня, помогая просунуть руки в рукава.

— Теперь ложись, — голос его прозвучал мягко, и он аккуратно уложил меня, накрыв одеялом. — Если что-то понадобится, я здесь.

Впервые со времени нашего знакомства его присутствие не вызывало тревоги или смущения, а скорее успокаивало. Запах его дорогого парфюма резко контрастировал с запахами кабинета следователя — дешевыми, застоявшимися, тяжелыми. Рука, гладившая меня по волосам, была твердой, но спокойной, сильной, но успокаивающей, ничем не напоминая ту, что хватала за шею.

Где-то уже на грани сна и яви я вдруг сообразила, что он даже не переоделся, сидел на краю моей кровати в рубашке и брюках, в которых провел весь день. Сидел молча в темноте, положив на меня руку и терпеливо ожидая пока усну. И мне совсем не хотелось, чтобы он уходил.

Последующие дни сливались в один бесконечный поток работы, как моей, так и Кирилла. Илона не солгала, в кампании Кротова я стала одним из главных действующих лиц — сильная женщина с поддержкой мудрого руководителя. На время работа в Законодательном собрании отошла на задний план, мы все время находились на встречах с избирателями, благотворительных вечерах, выступали на закрытых площадках и в дискуссионных клубах, привлекая не только стандартного избирателя, но и охватывая более молодые круги общества. История, ставшая достоянием гласности, вместо того, чтобы стать нашим камнем, стала движущей силой.

Кротов отлично понимал, что за всеми предложениями о встречах скрывается не более чем любопытство по отношению ко мне, но с виртуозностью мастера использовал любую возможность для пиара. Максим работал круглыми сутками, запрягая и меня, и я все глубже погружалась в публичную жизнь, чуть ли не на равных с Кириллом.

На встречах женщины всё чаще подходили ко мне с лёгкой, сочувственной улыбкой, некоторые делились похожими историями или просто выражали поддержку. Мужчины же, включая многих, кто ещё недавно сомневался, теперь выказывали уважение за стойкость, за способность выдержать столько испытаний публично, за верность и преданность, как они считали, своему мужчине.

Медленно, но верно мы с Кириллом становились не обвиняемыми, а просто людьми, пострадавшими от происков конкурентов.

Не смотря на то, что неприятности на комбинате не заканчивались, я всё чаще получала от Кирилла короткие сообщения или звонки. Его вопросы порой казались надуманными — как если бы он специально искал повод позвонить, чтобы узнать, всё ли у меня в порядке. Улыбка появлялась сама собой, когда его сообщение касалось какой-нибудь мелочи, вроде подтверждения времени встречи или уточнения, взяла ли я документы. Но между строк читалось больше, чем деловой интерес: поддержка, лёгкое волнение — такие редкие, почти скрытые жесты заботы, которые мне хотелось сохранить и оберегать, как нечто слишком хрупкое и важное в этой буре.

Я старалась отвечать спокойно, по существу, чтобы не поддаваться слабости, но каждый раз ловила себя на том, что отвечаю ему быстрее, чем кому-либо ещё, будто зная, что и он по ту сторону экрана ждёт с нетерпением.

В те редкие моменты, когда мы оставались вдвоем дома, Кирилл был другим — молчаливым, сдержанным, будто грани его эмоций затушевывались в полумраке собственной квартиры. Его присутствие было теплым, почти защитным, но он никогда не заходил за рамки, позволяя мне чувствовать себя спокойно. Однако стоило нам выйти на улицу, как он превращался в того Кирилла, что был на виду у всех — уверенного и чуть демонстративного, не упускающего случая коснуться меня, обнять или задержать взгляд дольше, чем требовала игра. При встречах с людьми он держал меня чуть ближе, а при прощании поцелуи становились более глубокими, оставляя за собой лёгкий след тепла и смущения.

С каждым таким моментом грань между игрой и реальностью становилась тоньше, и я всё чаще задумывалась — раздражает ли меня его открытая привязанность или же наоборот, притягивает к нему всё сильнее.

Давление на нас нарастало, и, несмотря на видимые успехи в публичной борьбе, атмосфера становилась всё напряжённее. Позиции начинали смещаться в нашу пользу, однако это движение, похоже, лишь усилило давление со стороны противников. Всё, что мы отвоёвывали на публике, возвращалось к нам новыми неприятностями за кулисами.

Подозрения, что предатель всё ещё среди нас, внезапно подтвердились, когда налоговая представила документы, которые даже теоретически не могли оказаться у них в руках. Эти бумаги были частью закрытого внутреннего архива — доступа к ним не было ни у партнёров, ни у внешних аудиторов. Это означало, что кто-то из доверенных людей Кирилла не просто выдавал информацию, но и делал это изнутри, имея доступ к самым закрытым данным.

Кирилл был вне себя от ярости и бессилия, и чем сильнее сжимались его кулаки, тем отчётливее становилось: враг хорошо знает все наши шаги и готов перекрывать нам кислород со всех сторон.

— Ты отобьешься? — спросила Илона, глядя на яростного Кира.

— Да, но, если так пойдет и дальше….

— Кир, шерсти всех на комбинате — крыса не из штаба, а оттуда, — заметила я. — Финансовых документов у нас быть не могло… И…. — я чуток покраснела, — я говорила с Миленой.

— Когда?! — одновременно обернулись ко мне и Илона и Кирилл.

— Несколько дней назад, — пришлось признаваться в самодеятельности. — Она зла на вас обоих. На меня тоже, но….. — я отпила кофе.

— Агата? — предупреждающе повысил голос Кирилл.

— Но меня она жалеет. Чисто по-женски. Поэтому и согласилась встретиться. И согласна вернуться к работе, Кир.

И он и Илона недовольно поморщились.

— Она нам нужна, — покачала я головой, отпивая свой кофе. — Как бы ни было, полпред все еще отслеживает ее судьбу. И твою, Кир, тоже. Она не сливала данные, а письма…. Письма были результатом ее дурости и самонадеянности…. Это она признает.

— И во что мне встанет ее возвращение? — холодно уточнил Кирилл.

— Если выиграешь — постоянная должность в Законодательном собрании, не ниже заместителя руководителя аппарата. Проиграешь…. Полпроцента акций комбината.

Кирилл сцепил руки.

— Полпроцента…. Пускать полпреда в акционеры — как волка в курятник…. Но я думал, он больше запросит. А то, что оформить хочет на любовницу…. Не хочет привлекать внимание центра…. Ладно, согласен. — Хлопнул ладонью по столу. — Дура дурой, но даже такая поддержка лишней не станет.

— Она выйдет с понедельника на работу, — кивнула я. — Постарайтесь оба ее не дергать. Особенно ты, Илона. Ты прилетела-улетела, а нам с ней жить.

— И кто бы мне сейчас это говорил? — огрызнулась та, — не ты ли ее мордой об асфальт раза три припечатывала?

— Девочки, успокойтесь. Илона, что с рейтингами?

— Кротов в шоколаде, там вообще все зашкаливает, поумерить бы надо, а то побьёт знаменитые 146 %. У тебя… ниже, чем до, но значительно выше чем сразу после. Выборы меньше чем через месяц…Ты проходишь, Кир, но не с теми процентами, на которые мы метили….

— Хер с этим, — махнул он рукой, — главное пройти.

— У вас пленарная неделя на носу, готовы?

— Вот зачем ты это сейчас сказала? — я потерла уставшую шею. — У меня конь не валялся, аналитика не сделана вообще. Видимо ночью сегодня сидеть буду….

— Не надо, — Кир допил кофе и поставил чашку на блюдце, — у Лены возьми, она мне уже все материалы подготовила.

— К заседанию и фракции — да, а комитеты у нас с тобой разные. Ты ж ее не заставишь еще и на нас пахать. Она мне этот месяц и так спину прикрывала.

— Тогда, поехали домой. — Он назвал свою квартиру нашим домом так легко и непринужденно, что я невольно вздрогнула. — Илон, тебя увезти?

— Нет, валите сами, я своим ходом.

Сидя в тишине салона, мы оба молчали, думая о предстоящей неделе, о том, что сейчас любой может стать предателем, что чаша весов может в любой момент склониться в ту или другую сторону. Кириллу было тяжелее — он смотрел в окно, его лицо было сосредоточенным и уставшим, но под этой внешней холодностью скрывалось глубокое разочарование — кто-то из его самых близких коллег, с кем он делил годы работы и доверял как себе, оказался предателем. Я видела, как это его гложет, как он пытается удержать контроль над эмоциями, чтобы не дать им прорваться наружу.

Я же предчувствовала, что и меня в покое не оставят, что допрос в полиции — только первая ступень того, через что придется пройти.

— Кир… — позвала тихо.

Он обернулся ко мне, ожидая, что я хочу сказать или сделать. Я же просто потянулась к нему, опустила голову на плечо. Было немного страшно, что он отстранится, снова ныряя в свое отчуждение. Но он быстро обнял меня, прижимая к себе сильнее, закрывая руками от того, что ждало впереди.

29

Ночью мне не спалось. Сначала, когда усталость навалилась с огромной силой, я выпила три чашки кофе. Погружаясь в рутинную работу помощника — просматривала законопроекты, материалы к ним и готовила по каждому, который касался социалки свое заключение. А когда завершила — поняла, что спать уже не хочу.

Все мне не давало покоя мысль, что мы только снова и снова отбиваем удары, вместо того, чтобы нападать самим. Суханов и скрыто поддерживающий его губернатор подкладывали нам свинью за свиньей, а мы только и могли, что стараться сдержать этот натиск.

От нечего делать, я зашла на сайт администрации губернатора, бездумно пролистывая страницу за страницей и вглядываясь в лица тех, кто его окружал, понимая, что вижу перед собой врагов, организовавших нам самую настоящую травлю. И дело было не только в Кире, но и во мне и моей семье. То, что сделал Кир…. Я не искала этому оправданий. Но и то, что сделали они — было не лучше.

Закрыла глаза, представив себе альтернативные варианты развития событий. Если бы они нашли меня раньше Илоны, в тот день я бы подписала любые документы, которые мне бы предложили. Илона действительно спасла задницу Кира, не растерявшись, а найдя меня первой.

История не знает сослагательного наклонения, но на мгновение я представила, что подписала заявление, поддалась их требованиям. Как быстро я оказалась бы на самом дне? Думали бы они обо мне после этого? Помогли бы мне пережить всё, через что я прошла?

Нет. Система перемолола бы меня без жалости. Раздавила бы, превратив в труху, в прах, о котором никто не вспомнит. Я была лишь пешкой в их игре, инструментом для устранения врага. Как только я выполнила бы свою роль, меня отбросили бы, ненужную и неудобную. Я стала бы обузой, жалким напоминанием о грязной игре, от которого они бы постарались избавиться.

Меня окружили бы пустые улыбки, натянутые маски сочувствия. "Мы понимаем", "Мы вас поддерживаем", — говорили бы они в лицо. Но за спиной всё было бы иначе. Там меня ждал бы шепот, насмешки, презрение. "Продала себя", "Добилась чего хотела таким способом", "Какой позор" — эти слова в их устах стали бы приговором.

Я видела бы эти взгляды, полные лжи и отвращения. Никто не стал бы связываться с женщиной, которая посмела рассказать правду, с той, кто пережила унижение и насилие. Для них я была бы грязной, запятнанной, неприкасаемой. Не важно, что я выстояла. Не важно, что попыталась бороться. Они сделали бы всё, чтобы стереть меня, чтобы моё имя стало символом не борьбы, а позора. Ибо таково общество, в котором мы живем. И парадокс ситуации оказался в том, что Кирилл и Илона оказались честнее, чем все те, кто попытался использовать мою боль против них.

Мои глаза безразлично скользили по фотографиям, размещенным на сайте. Губернатор в области, губернатор встречается с активом, губернатор на открытии выставки, губернатор на приёме граждан, губернатор посещает поликлиники….

Я скользила по окружающим его людям, не понимая, что ищу…. Знакомые лица? Того, кто мог бы стать мостиком между нами и ими?

На фотографиях мелькали одни и те же лица, одно из которых вдруг показалось мне знакомым. Смутно, словно из прошлого, того прошлого, которое было до Кира и даже до Паши… еще раньше… до работы в ЗС, до….

Я вспомнила. Света Лапина! Моя сокурсница. Мы друзьями не были — однако и врагами нас назвать было сложно, хоть Светка и отличалась довольно склочным и жадным характером.

Нет, на роль переговорщика или тем более союзника она не годилась….

Я разочаровано захлопнула ноутбук и откинулась на подушки.

Университет… это было давно. Счастливые годы, когда все мы думали, что мир ляжет у наших ног. Когда считали, что все нам по плечу, что каждый сделает карьеру известного юриста…. Грустно улыбнулась — жизнь расставила нас совсем по другим местам.

Интересно, Светка сильно изменилась?

Открыла ноутбук и снова посмотрела на фотографию. Почти не изменилась — такая же тонка и стройная, с копной темных, непослушных волос. Хваткая, цепкая…. Интересно, у нее есть семья… дети?

Я вбила ее имя в поисковик, надеясь, что она есть в социальных сетях. Война войной, а никто не запрещает мне узнать у нее как дела.

Ее профиль нашла быстро, он не был закрыт. Фотографии, посты о котиках, о благотворительности…. Света и благотворительность? Это что-то новенькое.

Я усмехнулась, рассматривая ее личные фотографии — в отличие от меня Светка свою жизнь не сильно прятала.

Кем она интересно работает у губернатора?

Внезапно я дернулась. Вернулась на пару фотографий назад и замерла. Фото были сделаны чуть больше трех лет назад: Света сидела рядом со своей мамой и сестрой. И лицо матери было мне знакомо. Сильно знакомо.

Что-то в выражении добродушного лица…. В поднятых вопросительно бровях…. В наклоне головы.

Внутри похолодело.

Я судорожно перебирала в голове людей, пытаясь сообразить, найти ниточку…

— Блядь! — заорала чуть ли не на всю квартиру, вскакивая с кровати, роняя ноутбук и несясь в спальню Кирилла со всех ног в чем была — босая, в одной футболке.

Влетела без стука, громко хлопнув дверью.

— Кир! — бесцеремонно затрепала его за голое плечо, — проснись, Кир!

Он открыл глаза, не понимающе глядя на меня пытаясь сообразить, что я делаю в его комнате. Несколько раз тряхнул головой, отгоняя сон, сел на кровати, потирая глаза и, наконец, включил ночник.

— Агата? Что такое? — Свет ночника высветил его черты — слегка взлохмаченные волосы, прищуренные от сна глаза, которые только начинали осмысленно смотреть на меня, всё ещё пытаясь разобраться, что за вихрь ворвался к нему среди ночи. — Что случилось?

— Кир, увольняй всю свою службу безопасности! Я, похоже, нашла того, кто сливал тебя. И это полная задница!

— Так, Агата, — он поморщился, — давай еще раз — голова плохо варит. Ты… Ты что сделала? — он раскрыл глаза полностью.

— Смотри, Кирилл, никого тебе дамочка не напоминает? — я поставила перед ним увеличенную фотографию Светы и ее матери.

Он нащупал на тумбочке очки, надел и взял мой ноутбук.

— Анна, Анна Михайловна?

— Не она, но похожа, правда? А эта женщина рядом — работает в администрации губернатора! Моя сокурсница!

Кирилл выругался. Еще раз и еще.

— Смотри, Кир, ты на Милену подумал почему? Потому что она меня оскорбила так, словно знала правду обо мне, но если это только совпадение? Вырвалось у нее! И письма эти…. Они тоже с толку сбили — а у тетки просто корона на глаза упала. Когда ты Илоне о нас рассказал?

— Она меня к стене приперла сразу после приема. Мы в ЗС вернулись и там, в кабинете я все ей и сказал. А Милена в приемной сидела, услышать могла.

— Могла. И оскорбить тоже могла поэтому. Только вот откуда бы ей знать, где и когда это случилось. И камера в номере не просто так оказалась, не думаешь? Нас, Кир, вели с самого начала! С того момента, как ты в кабинете поставил мне свои условия! Анна тогда тебе кофе принесла, могла и двери неплотно прикрыть… А уж выяснить, где и во сколько ты назначил мне встречу для секретаря — как два пальца. И документы… ты сказал, что они важные, но не критичные, так?

— Те, которые критичные, Агат, секретарям не доверяют.

— А эти… прошли через ее руки. Еще и схема твоя на стене…. Кир, давай расчленим твоего начальника СБ? а если еще и прослушка была…

— Нет, не было. Кабинеты проверяют каждые два дня и в ЗС и на комбинате. Нашли бы… они умнее были, они уши поставили, — Кирилл закрыл лицо ладонью. — Информации меньше, но и следов почти никаких….

— Кир, — я задела его за плечо снова, — эта Светка…. Она у нее тоже слабости есть… потянем нитку, может и выясним что…

— Она у меня 7 лет работала… — поморщился он как от зубной боли. — 7 чертовых лет, Агата…. Ее проверяли не раз, но потом успокоились….

— Светка на губера работать, судя по всему, года два назад начала, Кир… — я видела, что ему больно, очень больно. Вряд ли он покажет эту боль там, на работе — будет холодным и отстраненным, расчётливым и уверенным, но сейчас, здесь, со мной он не таился. — Кир…. — обняла его за плечи.

— Агата, — он обнял в ответ, прижал.

Я чувствовала, как стучит его сердце, жар его тела и вдруг поняла, что разделяет нас всего лишь тонкая ткань моей футболки. Настолько тонкая, словно ее и нет вообще.

Он, похоже, почувствовал то же — его объятие стало крепче, руки осторожно, но решительно скользнули ниже по спине. Его сердце забилось сильнее, так, что казалось, я слышу его пульс, сливающийся с моим собственным. Ладони, прижавшие меня к себе, вызывали одновременно волнение и странное ощущение жара.

Он наклонился чуть ближе, его дыхание касалось моей шеи, и в этом было что-то почти откровенное, то, чего я сама не осмеливалась произнести вслух.

Когда губы коснулись шеи, не отпрянула, а наклонила голову, позволяя ласкать себя, позволяя касаться все откровеннее.

Дыхание Кирилла сбилось, когда оказалось, что мы настолько близко, насколько это вообще возможно. Я чувствовала, как его руки крепче охватывают меня, проводя по изгибам спины, не оставляя ни малейшего расстояния между нами. Когда его губы нашли мои, я не сдержалась, ответила, отдаваясь этому моменту полностью, без оглядки на прошлое, без страха перед будущим. Я хотела этого не меньше его самого, чувствуя как огонь заливает все тело.

Он не торопился, был нежен и осторожен. Его руки касались бережно, но уверенно, доводя меня до исступления. Он направлял, но передавал право инициативы мне и только мне, подчиняясь моим желаниям и моим движениям. И уже он ловил мой ритм, стараясь подстроиться под меня, отдавая власть в мои руки.

Я задыхалась, отпуская все то, что давно жило во мне, закрытое в самой глубине души. Я горела, пытаясь впитать каждое мгновение близости, каждое его движение, каждое прикосновение. Не было страха, не было сомнений.

Я была над ним, глядя в лицо, глаза в глаза, губы в губы. Он ловил каждый стон, каждый вздох удовольствия, стараясь дать все, что мог.

И только после того, как я закричала, перехватил инициативу, увеличил темп, давая мне все, что я хотела. А после упал на меня сам.

— Агата…

— Кир…

Его голова лежала на моей груди, я рукой зарывалась в густые волосы, чувствуя, как дрожим мы оба. Его тепло успокаивало, создавая ощущение защищенности и покоя, которого я так давно не ощущала. Мы молчали, словно слова были лишними, ведь каждый миг, каждый вздох и биение наших сердец говорили за нас. Я закрыла глаза, понимая вдруг, что все запуталось так, что распутать и понять нашу связь, наверное, уже не сможет никто. Чувствовала опустошение и усталость, но не ту, что заставляет падать, а ту, что приходит после сильных эмоций. Чувствовала, как закрываются мои глаза, как выравнивается дыхание, понимала, что стоит встать и пойти в душ, но сил не было даже на это.

Судя по дыханию, Кир был в таком же состоянии. Он лег рядом и прижал меня к себе, не позволяя встать, уйти. И впервые в жизни я вдруг поняла, что мне все равно. Положила голову ему на плечо и упала в черную пустоту сна.

30

За Анну Кирилл взялся с самого утра, велев ни мне, ни Илоне не встревать. Уехал рано, крепко поцеловав на прощание, и у меня возникло стойкое ощущение, что за ночь у него родился план или что-то вроде того. И ничего не оставалось делать, кроме как послушаться его, занимаясь привычной работой.

— Может оно и к лучшему, что он нас не посвящает, — пожала плечами Илона, — Кир чувствует, что ты нашла нечто такое, что может повернуть расклад сил, но нам с тобой знать его методы и его планы точно пока не стоит. Своих хватает.

Я понимала, что Илона права. Кирилл, похоже, тщательно взвесил каждый шаг. В этом молчании и сосредоточенности чувствовалась странная, почти успокаивающая, уверенность, Он словно специально вывел нас обеих из своей зоны действия, чтобы сконцентрироваться полностью на предстоящем разговоре с Анной, и на этом этапе мне ничего не оставалось, кроме как ждать его результатов.

— Агата, сосредоточься, — легонько стукнула меня по голове Илона, — у тебя три выхода к журналистам на этой неделе. Два на своем округе, один — на нашем. Кирилл, как основной спонсор конного спортивного клуба для детей с ОВЗ решил, что открывать соревнования будешь ты, как его представитель.

— А меня поставить в известность он не решил? — вздохнула, понимая, что протестую скорее из упрямства.

— Агата…. Чует моя задница, что вы натворили глупостей. Каких?

— Переспали, — подумав, ответила правду.

— И только? Ну слава богу, я думала, как минимум ограбили общество слепых.

— Да лучше бы ограбили…. Проще было бы.

— А сейчас в чем трудность? Ну переспали и переспали. Хоть разрядку получили — в вашем случае она была необходима. То-то смотрю он на крыльях летает. А с тобой что не так?

— Илона, ты сейчас серьезно? Да, как бы все не так!

— Так, — она попросила девочку-секретаря нашего штаба принести еще кофе и подвинулась ближе ко мне, — давай разбираться. Ты что, чувствуешь себя…. виноватой?

— Я никак себя не чувствую, Илона! Вообще никак.

— Плохо в постели было?

— Нормально было.

— Вот сейчас ничего не поняла. Было нормально, но ты не довольна. Чем? Думаешь, он мало раскаялся? На колени перед тобой не рухнул?

— Илона, мне не нужно его раскаяние и колени. Я переспала с человеком без любви, связанная с ним хер пойми чем. Как и он со мной.

— Я вот сейчас себя такой шлюхой почувствовала… у меня как бы так всегда — без любви и хер пойми с чем. Провела время хорошо — и слава богу, для здоровья полезно. А вас, Агата, столько всего связывает, что я бы удивилась больше, если б этого не случилось. Любовь… — она покачала головой. — Даже не знаю, что людей сильнее друг ко другу привязывает: любовь или ненависть.

— О, Илона…. А дальше-то что?

— Так и наслаждайся! Вам еще почти три недели вместе жить — скрась себе досуг. Или что, выйти из роли жертвы не комфортно? — хитро прищурила она глаза.

— Да иди ты!

— Агата, не усложняй. Он не мальчик, ему слава богу 47 лет. Скажешь — да, будет продолжение, скажешь — нет, не будет. Второй раз ошибки он не сделает, ни к чему принуждать не станет. Пройдут выборы, до конца лета улетишь к своим, а там, глядишь и разойдетесь по сторонам.

В ее словах была правда, только почему-то от этой правды на душе стало еще тяжелее. Связывающие нас с Кириллом чувства и обстоятельства не оставляли нам шанса на что-то большее, чем временное сосуществование. Его привязало ко мне чувство вины и сожалений, меня к нему — сначала ненависть, а после — одиночество и усталость. Ни о чем ином речи идти не могло.

Отчего тогда кошки на душе скребли?

Я залпом выпила оставшийся кофе и поморщилась от его горечи. И уехала в свой маленький кабинет в ЗС, чтобы хоть там немного побыть одной. Домой не тянуло — да и где сейчас был мой дом? Ехать в свою квартиру — нельзя. Хоть там сейчас уже и не дежурили репортёры, но ночуй я там — к утру об этом узнает весь город. Ехать к Кириллу — это снова взаимодействовать с ним, говорить… а о чем, я не знала.

В кабинете царила приглушённая тишина, которую иногда нарушали звуки шагов в коридоре или шелест бумаги. Закрыв за собой дверь, я почувствовала, как тяжесть последних дней постепенно оседает. Здесь всё было проще и яснее: стопки документов, аналитика, встречи и заседания — это была та стабильность, которую я когда-то выбрала и понимала.

Работа текла ровно, рутинно, и каждый подписанный документ был как якорь, возвращающий к себе, в привычное. Только мысли о Кирилле всё равно пробивались сквозь этот бумажный порядок, вызывая смутное беспокойство и напоминание, что моя жизнь больше не была такой простой, как до него.

Он позвонил около девяти вечера.

— Агат, ты дома?

Я вздохнула, на секунду прикрыв глаза, и ответила:

— Нет, ещё в ЗС. Задержалась немного, тут работы навалилось.

Он помолчал несколько секунд.

— Я тоже задержусь…. Не жди меня вечером, ложись спать.

Мне стало и смешно и горько одновременно.

— Хорошо, Кир.

Он снова помолчал, словно подбирая слова.

— Агата, я…

— Я поняла тебя, Кирилл. Все в порядке.

Он тяжело выдохнул, будто с этим звуком ускользали те слова, которые он, возможно, так и не решился сказать. Несколько секунд длилось напряжённое молчание, в котором отражалось всё: наши недосказанности, беспокойство, напряжение последних дней.

— Хорошо, — тихо ответил он наконец. — Береги себя.

— Ты тоже, — сдержанно проговорила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, несмотря на горечь.

Возможно, этой ночью мы, наконец, поставили точку в таких сложных и запутанных связях, как наши. Закрыли старые счеты, не успев открыть новых. И от осознания этого было больно, но стало легче.

Сдержанность между нами стала словно невидимая преграда, которая, вопреки ожиданиям, принесла и облегчение, и тяжесть одновременно. Облегчение — потому что мы наконец избавились от внутренней борьбы и не пытались прорваться сквозь стену, которая уже прочно выросла между нами. Но и тяжесть — потому что эта дистанция, казалось, опустошала каждый наш короткий разговор, превращая его в сухой обмен информацией.

Кирилл пропадал на работе, его дни и ночи слились в нескончаемый поток задач и дел. Я понимала, что его усилия требовали всего его внимания, и старалась также держать фокус на поручениях Илоны, в которых не было места для раздумий и личных чувств. Наши пересечения стали короткими: быстрый обмен новостями, деловые замечания, пожелание удачи, и всё. Рядом, но далекие, мы оба пытались затеряться в рутине, будто надеясь, что она сможет отвлечь от всего, что мы не успели или не решились сказать.

В среду Кирилл приехал в штаб, где сухо сообщил нам обеим, что улетает в Москву, пообещав вернуться к середине пленарной недели. Илона так же сухо кивнула, выходя из кабинета, оставляя нас наедине.

— Агата, — он подошел ко мне. — Переговоры будут…. Тяжелыми. Я хочу кое-что сказать тебе.

— Кир?

— Если что-то пойдет не так…. Ты берешь вещи, хватаешь за шкирку Илону, едете в аэропорт и первым рейсом улетаете в Грузию. Обе. Ясно?

Его слова прозвучали резко и бескомпромиссно, как приказ. Я посмотрела на него, стараясь понять, что стоит за этим внезапным решением.

— Кир, о чём ты вообще говоришь? — спросила я, чувствуя, как внутри поднимается тревога. — Нас ведь и так достаточно защищают… В чём дело?

— Будешь с семьей, с дочкой. Вчера на счет Илоны в Германии я перевел крупную сумму — вам всем хватит на несколько лет. Она, конечно, сука, но сука с принципами. Откроешь счет в местном банке, и сообщишь моему начальнику безопасности, он даст дальнейшие инструкции.

— А ты… Кирилл, что с тобой будет?

Он задержал взгляд на мне, глаза были усталыми и напряжёнными, словно он уже прожил этот разговор в голове не раз.

— Или прилечу к вам позже…. Или…. Увидимся лет через дцать… может быть. Будем считать, что закон кармы, за который мы с тобой когда-то пили, меня настиг. Ты права была, Агата, он бьет больно. Очень больно. — Он на несколько секунд устало прикрыл глаза.

Слова Кирилла, тяжелые и отрезвляющие, опустились на плечи ледяной тяжестью. Он смотрел на меня, не отводя взгляда, и в его глазах отражалась неизбежность — понимание того, что он обдумывал и, возможно, принял уже давно. Я невольно сжала губы, стараясь скрыть дрожь, но внутри всё сжималось от мысли, что это может быть прощанием.

— Знаешь, Агата, о чём я сожалею больше всего? — его голос прозвучал тихо, но твёрдо, словно он давно носил в себе эти слова.

Я молчала, не решаясь спросить, а он продолжил, чуть опустив голову, словно этот разговор был слишком тяжёлым даже для него.

— О том, что не встретил, не узнал, не увидел тебя раньше. — Он поднял глаза, в которых мелькнули боль и сожаление. — Что шесть лет назад, скользя по тебе глазами, не понял… ничего.

— Кир… не сходи с ума!

Кирилл грустно улыбнулся, но его глаза оставались серьёзными, наполненными глубокой, почти пронзительной печалью.

— Я, наверное, уже сошёл, Агата, — его голос был тихим, но в нём звучала странная уверенность, словно он уже давно принял эту мысль. — И знаешь… если бы у меня была возможность прожить что-то заново, изменить хоть одну вещь в своей жизни, я бы…

Он замолчал, словно не решаясь договорить, затем тяжело вздохнул, опустив взгляд.

— Я бы подошёл к тебе тогда, когда ещё мог. И, возможно, всё было бы иначе. — В этих простых словах звучала такая тоска, что я невольно отвела взгляд, боясь встретиться с его глазами.

Сердце сжалось, и мне не хватило воздуха, чтобы сразу ответить. Я чувствовала, как его признание наполняет воздух чем-то необратимым, как будто время действительно могло дать нам шанс, который мы оба теперь утратили.

После он развернулся и быстро вышел, не давая мне сказать больше ни слова.

— Куда он полетел, Илона? — рванулась я к ней.

— Ты не догадалась?

— Твою мать….. — я села на стул.

— Твоя ниточка канатом оказалась. Бывает же…. Случайность и такое…. — она налила нам коньяк. — Кирилл полетел узел распутывать. Если докажет свою эффективность — выживет. Нет…. Ты чахохбили любишь? А придется полюбить….

Обе, не чекаясь, залпом выпили коньяк.

31

В пятницу вечером пришло сообщение от органов опеки и попечительства о назначенной встрече и проверке. Мои нервы, и без того напряженные до предела, казалось сейчас вообще лопнут от охватившего напряжения и паники. Читая и перечитывая сообщения, я ощущала холод до кончика пальцев. Значит, не смотря на вмешательство прокуратуры, давление на меня не уменьшалось.

Формальной причиной проверки было указано отсутствие Арины в детском саду больше месяца, однако я прекрасно знала истинную причину.

От Кирилла вестей не было. Он не звонил, не писал, казалось вообще забыл о моем существовании. Сидя в кабинете Кира в штабе вечером я, Илона и Лена молча пили коньяк. Говорить никому ни о чем не хотелось, тяжелая тишина давила на голову.

— Как ты это выносишь? — наконец, прервала наше молчание Лена.

— Никак. Выхода нет.

— Верхом на коне ты прекрасна, — лениво потянула Илона, — хочешь посмотреть? Материал шикарный. А то, как ты проехалась по решению областного правительства сократить число бюджетных учреждений для детей с ОВЗ — сегодня в первых новостях всех тематических групп в соц. сетях. Агата, ты мастер провокаций.

— Прошерстила перед выступлением бюджет…. Они ведь и правда решили часть учреждений реорганизовать.

— У меня б мозгов не хватило так все увязать. Укус не большой, но чувствительный. Документы есть подтверждающие?

— Конечно, отправлю на почту. Слей в интернет. Пусть этой твари хоть так икается. Хотели по-тихому провести — так вот теперь пусть оправдаются.

— Уже коллективные письма готовятся — слава великому интернету. И твое фото над всем этим. Комментарии — просто огонь. Дай-ка мне свое приглашение в службу опеки…. Вдарим по ним их же оружием. И фотографии Арины…

— Илона, не трогай Аришку!

— Не будь дурой, Агата. Ее уже задели! Мне нужна ваша самая охрененная фотография. Такая, чтоб у начальника концлагеря сердце заболело. А лучше — пришли штук пять, я выберу.

Я машинально отставила бокал, пытаясь переварить слова Илоны. Её план был жёстким, но в её глазах читалась уверенность и отчаянная решимость. Илона не собиралась оставлять ни одного слабого звена для тех, кто подбирался к нам всё ближе.

— Хорошо, — выдохнула я, чувствуя, как холод внутри сменяется пульсирующей готовностью к борьбе. — Я пришлю тебе несколько фотографий Арины. У нас есть пара таких… летних, тёплых.

— Вот и ладненько. Сделаем так, чтобы им поплохело от собственной жестокости, — Илона подмигнула мне с неожиданной теплотой. — Они хотят использовать твои слабости? Отлично. Пусть теперь увидят, кого пытаются задеть. Мать и дочь — стали целью из-за попытки помочь детям с ОВЗ! Удобненько, что приглашеньице сегодня подъехало, как по заказу!

— Ох, Илонка, ты даже пьяная — профессионал!

— Да… только все это…. Капля в море. Если Кирилл не договорится…

Мое сердце болезненно сжалось. Если то, с чем Кирилл уехал в Москву не принесет нужного эффекта, то все, что мы делали эти полтора месяца иметь смысла не будет. Да, мнение людей мы переломили, но исход политической борьбы никогда не решался на улицах, все решалось в высоких кабинетах, в аппаратных войнах.

Илона знала чуть больше меня, но я не спешила пытать ее: или узнаю от Кира или… на берегу Черного моря, существенно позже.

Возвращаться домой, в пустую квартиру не хотелось категорически, лучше уж оставаться тут, в штабе…. Пить коньяк, не думая ни о чем. Ни о том, что сейчас решалась судьба всей кампании, ни о том, что решалась моя дальнейшая жизнь и жизнь Аришки и бабули, ни о том, что сказал Кирилл на прощание. О последнем говорить и думать не хотелось совсем.

Ушла домой, пошатываясь, пьяная Лена, вызвав такси, остались я и Илона, которая не спешила никуда, доставая из бара вторую бутылку.

— Если я что и ненавижу больше всего в этой жизни, — мастерски вскрывая пробку, заметила она, — так это ждать. Сидеть и понимать, что от тебя больше ничего не зависит. От этого и пью. Ты со мной?

— Наливай, — буркнула я, подставляя стакан. — Предлагаешь пробухать все дни, пока нет Кира?

Илона наливала, сосредоточенно и молча, словно это было чем-то вроде ритуала. Подняла стакан и, глядя куда-то сквозь меня, сказала:

— Знаешь, это не худшая идея. Пробухать дни, пока не вернется тот, кто держит всю эту махину на своих плечах. Раз уж делать мы всё равно больше ничего не можем… — она сделала большой глоток, — так хотя бы выпьем за честность. Как две истинно гордые и независимые женщины! Наконец-то у меня есть компания, а то со мной пить никто не хочет…. говорят, меня перепить сложно. Кир пытался…

— И как? — хмыкнула я.

— Держался геройски… первые три часа! А потом лег под стол.

— А ты?

— А я — на стол.

Илона заливисто рассмеялась, будто сама представила эту сцену. Я, не удержавшись, рассмеялась вместе с ней. Идея пить до возвращения Кирилла казалась все лучше и лучше. Алкоголь снимал барьеры, выгонял из головы лишние мысли и, главное, чувства.

— Как вы познакомились, Илона?

— Он вытащил меня из дерьма. В стриптизе мы познакомились, Агата. В стриптиз-клубе. Я бухала, он приехал… отдохнуть. У него за плечами развод был… тяжелый. Сама знаешь. А я…. я провалила кампанию из-за дебила, который своих баб поделить не мог… любовницу и жену. И вот за две недели до выборов они обе сошлись на поле брани местного ток-шоу! Прикинь? А потом все это еще и коррупционным скандалом шлифанулось. Эх, хороша атака была…

Илона хохотнула, взмахнув рукой, словно отгоняя остатки воспоминаний. Я не могла удержаться от улыбки, удивляясь, как мало на самом деле знала о её прошлом.

— И вот, представь, — продолжала она, делая еще глоток, — сижу я, значит, в этом клубе, уже на грани, когда готова бросить всё и укатить в какой-нибудь глухой поселок, где ни одного журналиста в жизни не видели. А тут он. Как из какого-то тупого фильма про спасителя на белом коне. Слово за слово…. Я уже пьянущая была…. Утром просыпаюсь в его доме. Даже не помню, как до него доехали. Испугалась, если честно…. А он меня и пальцем не тронул. Завтраком покормил, выспросил подробно про все. И предложил его кампанию вести. Он же разведен был…. Хотел, чтоб как-то…. это прикрыть.

Я горько улыбнулась.

— Тебя даже пьяную не тронул… а меня трезвую…. Так отделал….- выпила бокал залпом.

— Никогда не простишь?

— Простила, Илона. Забыть не могу, вот в чем беда. Как вещью для него была, грушей для битья…. Любовь и ненависть к другой женщине заставили его забыть человечность. Сейчас он чувством вины полон, но рано или поздно это пройдет. Что тогда останется у него ко мне? И зла ему не желаю больше…. Больше всех хочу, чтобы все у него получилось, и наша жизнь хоть немного вернулась в норму.

— Нда…. Проебал Кир свое…. В прямом смысле проебал…, - Илона тихо кивнула, рассматривая бокал в руках с задумчивым видом. — Дебил… А ведь мог бы получить все, о чем так долго мечтал… Нда…

Весь день субботы был посвящен попыткам оправиться от вчерашнего и восстановить ясность мысли. Каждый шаг отзывался в голове пульсирующей болью, и только доносившиеся из кухни редкие фразы Илоны напоминали, что мир всё-таки продолжал вращаться. Между короткими паузами, когда обе старались сдерживать приступы тошноты, она объявила, что наши рейтинги снова в плюсе и даже превысили докризисный уровень. Я, слыша её слова, почувствовала лёгкую радость сквозь мутное состояние и мысли о том, что, может быть, всё это было не зря.

— Видишь, — пробормотала Илона с кривой усмешкой, отпивая глоток воды, — мы всё-таки справляемся… Вчерашняя ночь была просто… стратегическим отдыхом.

— Ты мне лучше скажи, как мы до дому добрались? Надеюсь не водителя Кирилла выдернули? Не хватало еще, чтобы он узнал….

— Нет. Не поверишь. Мы с тобой Макса вызвонили, и он нас довез спокойно. И держались мы почти как трезвые. Ты только в квартире и свалилась с ног….

— Макса? — удивилась я, стараясь вспомнить хоть что-то. — Надеюсь, хоть благодарить не придётся со стыдом.

— Не-а, — ухмыльнулась Илона, пытаясь принять вертикальное положение и проигнорировать головную боль. — Он с юмором отнёсся. Сказал что-то вроде: «Видно, что рабочий процесс у нас идёт вовсю».

Она пробыла у меня почти всю субботу и ушла ближе к вечеру. Подозреваю, что по большей части из-за того, что не хотела оставлять меня одну эти дни. Жить в квартире Кирилла без него было почти физически больно. Все здесь напоминало хозяина: его сдержанность, его вкус, его интересы. Прошло полтора месяца, а я так и не стала частью этого дома, словно боялась оставить свой след. Ни разу не решилась потревожить его книги, не прикоснулась к его вещам, будто что-то останавливало, напоминая, что это не мой дом, и не моя жизнь, ни разу ничего не приготовила на кухне, кроме чая и бутербродов — еду мы предпочитали заказывать. Я словно боялась нарушить его заведённый порядок, понимая, что являюсь лишь временным гостем.

А сейчас позволила себе признаться, что, покинув это место, возможно буду скучать по нему….

Встреча с опекой в понедельник принесла еще больше тревог и страха. Но это был какой-то осознанный страх, несущий понимание того, что даже этот момент будет зависеть теперь только от Кирилла.

Каждый вопрос двух женщин, которые смотрели на меня с выражением безразличного презрения, каждая их холодная фраза вызывала даже не страх, а презрение и злость. Те, кто должны были соблюдать права детей, сейчас делали все, чтобы уничтожить мою маленькую семью в угоду прихоти тех, кто посчитал нас помехой. Сдерживая гнев, я ровно отвечала на каждый, даже самый позорный вопрос, уверенно и четко проводя границу личного, понимая, что все это значения не имеет — цель визита додавить меня, уничтожить, унизить.

— Вы понимаете, Агата Викторовна, что если вы не напишете заявление на Богданова, это будет расценено как занятие проституцией и мы вынуждены будем обратиться в суд по вопросу лишения вас родительских прав?

— Для начала вам придется доказать факт занятия проституцией, — ровно ответила я, глядя им прямо в глаза. — Удачи в этом нелегком деле. Встретимся в суде.

Арина была далеко, и это придавало сил.

Илона тоже не осталась в стороне. Когда я вышла из отделения, меня окружили блогеры и репортеры, которым я дала четко выверенные комментарии, спокойные и уверенные, пусть внутри меня все кипело от гнева и злости.

От Кирилла вестей не было, хоть он и обещал вернуться к пленарной неделе.

Ложась в кровать, я чувствовала, как дрожат у меня руки и холодеют ноги. Отсутствие Кирилла усиливало это чувство неуверенности. Казалось, что, несмотря на всю мою стойкость, один его взгляд, одно прикосновение могли успокоить этот внутренний шторм. Я натянула одеяло до подбородка, стараясь согреться и успокоить дрожь. Но даже эта квартира, в которой он был везде — в каждом предмете, каждой вещи, — не давала ни тепла, ни утешения.

На улице громыхнуло. Сначала где-то далеко, затем совсем рядом. Капли дождя застучали по карнизам и окнам. Гром разрезал ночную тишину, и я вздрогнула, словно он пробудил что-то глубоко внутри меня. Дождь зашумел, сначала еле слышно, а потом всё громче, барабаня по карнизам и стеклам. Звуки стихии за окном усилили ощущение одиночества, и я не могла избавиться от мысли, что этот дождь, эти раскаты грома отражают всё то, что творится сейчас в моей душе.

Закрыла глаза, то проваливаясь в тяжелую дрему, то снова просыпаясь. И снова падая в черноту, из которой меня внезапно достали чьи-то руки.

Я вскрикнула от неожиданности, чувствуя горячие и мокрые от дождя объятия, волосы, лоб, соприкоснувшийся с моим. Скорее не увидела, а почувствовала, что это Кирилл. Сидит рядом со мной и обнимает, прижимаясь ко мне. Его губы нашли мои, целуя крепко и властно.

— Кир…. — прошептала я, зарываясь пальцами в густые, мокрые от дождя волосы. — Ты вернулся….

Он не ответил, только сильнее прижал меня к себе. Его дыхание сбивалось, горячее и торопливое, как у человека, который долго ждал этого момента. Я почувствовала, как его пальцы скользнули по моим плечам, опустились к талии, обнимая меня все сильнее, и весь накопившийся страх, вся тоска, казалось, растворились в этом поцелуе.

— Я вернулся, — едва выдохнул он, почти шепотом, но в его голосе было столько силы, что эти слова проникли в самую глубину души. — Я так скучал….

— Кир…

— Позже, родная, позже…. Ничего не бойся… Мне пора, я на минуту…. Не мог не прийти к тебе.

— Кир, — я отчаянно вцепилась в него, — пожалуйста….

— Агата…. — почти простонал он мне в шею, — подожди еще немного…. Совсем немного…. И ничего уже не бойся.

Я крепче сжала его руку, боясь, что, если отпущу сейчас, он исчезнет в этом дожде, в этой ночи.

Кирилл еще мгновение оставался рядом, словно собираясь с силами, и, едва ощутимо коснувшись моих губ, встал, освобождаясь из моих рук. В его взгляде читалось всё: сожаление, решимость, нежность. Он поднялся, мокрый от дождя, словно ночной мираж, и, уходя, прошептал:

— Я вернусь.

32

Я вскочила следом за Кириллом, не в силах оставаться в кровати. Он ушел так быстро, что единственным подтверждением его присутствия остались мокрые следы на полу, влажное пятно на постели и моя насквозь промокшая футболка — доказательство, что это был не сон, что он действительно был здесь, всего на мгновение, но был.

Я глянула на часы — стрелки показывали пять утра. Закусив губу, набрала Илону. Она сбросила звонок. Я попробовала снова, и снова, но ответ последовал лишь через полчаса, когда небо уже начинало светлеть.

— Агата, не сейчас, — её голос звучал холодно и отстранённо. — Занимайся своими делами, у тебя их сегодня хватит. Всё. Не дергай меня.

А еще через пол часа позвонил Кротов.

— Агата, сегодня меня на комитете не будет, — коротко и сдержанно заметил он. — Проследи, чтобы все прошло без помех…. Провокации, если будут, пресекай максимально жестко. Наплюй на статусы и должности — сегодня ты за главную, хоть проводить будет мой зам. Поняла?

— Да, Григорий Владимирович. Что происходит?

— У нас федеральные гости, Агата. Богданову…. Удалось. Агата, аппарату ЗС не доверяй, все материалы распечатывайте с Мариной сами. Привлекай тех, кого сочтешь нужным.

— Поняла…

Я чувствовала омерзительное, почти физическое ощущение того, что меня просто оттерли от происходящего, оставив за пределами важного и недоступного. Однако свои эмоции решила оставить на потом — сейчас были дела поважнее.

Телефон разрывался от звонков. Внезапно обо мне вспомнили все те, кто на протяжении полутора месяцев упорно отводил глаза, будто выжидая развязки конфликта. Несколько помощников других депутатов, представляющих крупные промышленные предприятия, один за другим выражали полную готовность помочь и подстраховать в сегодняшней работе. Городские депутаты, не доверяя такие звонки своим секретарям, выходили на связь лично, чтобы согласовать со мной график мероприятий на следующие три недели, в которых должны были принимать участие Кротов и Кирилл. Почта и мессенджеры наполнялись приглашениями на встречи, интервью, официальные события.

Это неожиданное внимание казалось почти театральным, словно в один момент я из тени перешла на центр сцены.

— Агата, что за вакханалия? — позвонила Лена, — у меня телефон не умокает.

— Аналогичная херня, — пробурчала я, подбегая к зданию парламента.

— Миленка звонила, говорит у нее желающих принимать граждан в рамках партийной работы некуда уже ставить, все резко про нас вспомнили.

— В первую очередь пусть грузит тех ссыкунов, что Суханова поддержали, — мстительно ответила я. — Наших ребят пусть только на показательные выступления ставит — перед камерами покрасоваться.

Сердце бешено колотилось, когда я подошла к входу в парламент. Под вспышки камер я шагнула внутрь, быстро оценив обстановку: вокруг меня собрались репортеры второго эшелона, что означало лишь одно — представители ключевых СМИ были сейчас в другом месте, вероятно, где-то рядом с Кириллом.

Марина, несколько наших помощников с округа и от других депутатов уже ждали моего появления.

— Агата, нас отправили помогать с организацией, — зевнула она, протягивая мне кофе в стаканчике. — Чтобы не было провокаций, я правильно понимаю?

— Да. Максим где?

— С шефом. Его в четыре утра подняли на ноги…

— Ты откуда знаешь? — я посмотрела в покрасневшее лицо и махнула рукой, — понятно… Пошли.

— Агата, — мне подали в руки список, — это те, кого сегодня не будет. Они все на своих рабочих местах — встречают больших гостей.

— Понятно, — пробежала глазами список и улыбнулась. Все отсутствующие — руководители крупных предприятий области, чего и следовало ожидать. — Проводим усеченным составом. Комментарии дают те, кто остался. Ничего страшного.

Совещания проходили в усеченном варианте, но обошлось без провокаций, хотя этого я серьезно опасалась. Журналисты брали интервью у тех, кто присутствовал в здании, но было видно, что ответы их интересуют мало. С гораздо большим интересом они посматривали сегодня в сторону помощников, чем первых лиц.

— Кто приехал в область? — я влетела в приемную к Лене, где она носилась как ураган с охапками документов.

— Представители Минпромторга с заместителем министра, — откликнулась Лена, мельком бросив на меня взгляд. — И, знаешь, сразу уехали на предприятия. Даже к губернатору не заглянули. Сейчас на комбинате идёт крупное совещание с федералами. Губернатору пришлось к ним самому ехать, как приглашённому гостю, — на её лице играла ядовитая ухмылка.

— Включайте телик, — в приемную воровалась раскрасневшаяся от внимания и волнения Милена, все такая же самоуверенная и через чур энергичная.

Лена не задумываясь щёлкнула пультом, и экран замелькал кадрами с комбината. Камеры захватили Кирилла, который, окружённый представителями федерального министерства и другими гостями, спокойно и уверенно вёл их по территории, показывая что-то важное. Солнечный свет заливал его лицо, придавая ему почти монументальный вид. Я смотрела, как он говорит, жестикулирует с привычной для него сдержанностью и уверенностью, и сердце моё перевернулось от гордости и облегчения.

Кирилл выглядел так, словно ему не были страшны никакие угрозы и интриги — человек, который привык держать ситуацию под контролем.

Рядом, в тишине приемной, я ощущала нарастающее чувство уважения и, может, немного зависти со стороны Ленки и Милены — Кирилл нашел способ не просто устоять, но и обратить угрозу в свою пользу, а вместе с ней и в пользу всех нас. Я едва сдерживала улыбку, когда камера поймала мимолетный взгляд губернатора, стоящего чуть поодаль, явно в роли гостя, и его лицо было напряжено и бледно. Для всех присутствующих стало очевидно, что лидером здесь был не он.

— А ведь выбрался, — не отрывая глаз от экрана, шепнула Лена, и в её голосе слышались удивление и восхищение.

— Это фиаско для губера, — вырвалось у меня, когда я едва прикрыла улыбку.

— Кирилл взлетел выше, чем был, — добавила Милена, хитро прищурившись. — С такой поддержкой федералов это уже уровень, до которого и Суханову далеко.

— Да того даже не пригласили на совещание, — отозвалась Лена, не отрываясь глядя на Кирилла, — сидит в своем кабинете и носа не высовывает.

Я едва дышала, глядя, как Кирилл, не спеша, с той же спокойной уверенностью, с которой он всегда вел дела, двигался по комбинату. В нем не было прежней усталости и напряжения, только мощная собранность и внутренний огонь, готовый сжигать преграды. И в этот момент я поняла: что бы ни произошло, он готов был к любому повороту.

— Выкусите, суки! — тихо сказала я, сама себе не веря. Кирилл, казалось, даже не пытался впечатлить — он просто был собой, сильным, уверенным, человеком, способным управлять, и именно поэтому его слова звучали так веско.

Экран показал, как замминистра одобрительно кивнул, слушая Кирилла, и в этот момент все в комнате, казалось, затаили дыхание. Я знала, что этот визит менял расклад. С этой минуты наше маленькое объединение становилось силой, с которой приходилось считаться.

— А теперь пусть попробуют его сдвинуть, — прошептала Лена, глядя на экран с уважением, к которому примешивалась почти восторженная гордость.

Милена усмехнулась, но в её глазах был огонёк довольства.

— Похоже, что Кирилл нас всех сегодня вытянул, — добавила она. — Если его поддержали федералы, планы на дестабилизацию сыплются. Рома тоже там…

Я не сразу поняла, что Милена говорит про полпреда. И тактично промолчала в ответ.

Зазвонил телефон.

Я взяла трубку.

— Любуешься? — услышала хитрый голос Илоны.

— Благо есть чем, — отозвалась ей в тон. — Ты знала?

— Узнала в два часа ночи, когда меня вытряхнули силой из теплой кроватки.

— Могла бы и мне сказать…

— Кирилл велел тебя не дергать. Ты нам там, где есть нужна….

Нужна, как же…. Где-то в глубине души поднялась волна горечи: меня действительно оттерли от основного действия, как не нужную больше деталь. Глядя на экран, где Кирилл с уверенностью вел за собой федералов. Казалось, что я действительно стала лишь временной частью его жизни, опорой на период кризиса, который теперь благополучно закончился.

— Агата… — начала Илона, но я ее не слушала.

Отключила телефон и молча вышла из приемной. В душе оставалась пустота. Я вдруг поняла, как привыкла к той мысли, что Кирилл нуждается в моей поддержке. Эта мысль согревала и давала силы в самые сложные моменты. А теперь, глядя на него в окружении высоких гостей, с этой уверенной улыбкой, я видела, что он вновь вернул себе независимость.

В принципе все так быть и должно. Все снова встаёт на свои места, я возвращаюсь на то, которое всегда было моим — к спокойной и рутинной работе в ЗС. Через уже две недели выборы, а после…. я снова увижу Аринку и бабулю. Позволю себе отдых. Настоящий, подальше от всей этой грязи и усталости.

Да эту историю еще долго не забудут, запись не сотрется из памяти тысяч людей, но информационные потоки в мире настолько сильны, что уже через пол года эта новость будет вытеснена другими, более жаркими и горячими. И только политтехнологи будут разбирать этот случай как классический пример атаки и контратаки.

Я шла по коридору, ощущая, как с каждым шагом распутываются нити, связывавшие меня с этой историей и с Кириллом. Каждый вздох наполнял грудь странной легкостью и пустотой одновременно. Кирилл нашел свою почву, вернул силу и уверенность, и мне больше не нужно было держать его на плаву — он держался сам, даже лучше, чем раньше. Всё постепенно возвращалось на свои места, и впереди маячил мой собственный, давно забытый берег. Спокойная работа, дом, уютное возвращение к себе — к той жизни, что казалась далекой, но сейчас снова звала, обещая передышку и покой.

Поужинала в тихой, спокойной и совершенно не пафосной кафешке, где в толстовке с капюшоном и в джинсах меня никто не узнал. Странно было за прошедшее время впервые выйти на улицу без страха быть узнанной и замеченной. Просто сидеть за длинной стойкой у окна и наслаждаться обыкновенным дюнером с обыкновенным кофе. Чувствовать и грусть и радость одновременно, и обиду и понимание, что так и должно все быть. Позвонить родным через планшет и уже честно сказать им, что скоро я буду с ними. Слышать заливистый смех дочки и радостную улыбку бабушки.

— Агата, родная, у тебя все хорошо?

— Да, бабуль, — я утерла выступившие на глаза слезы. — Я от радости плачу. Скоро к вам приеду… Соскучилась до чертиков. Вы это, кота прикормленного, вакцинируйте… нам его еще через границу домой везти. Узнайте хоть, что нужно….

— Можно, мам? — счастливо взвизгнула Аринка, прижимая безропотное, чудовищно страшное существо с несуразной мордой к себе. Кот только покорно лизнул ее в нос.

— Нужно, малышка. Мы в ответе за тех, кого приручили…. Он теперь без нас не сможет. Вот бабуля, и сбылась твоя мечта — в доме снова мужик появится….

Меня прервал телефонный звонок.

Я глянула на экран, и снова почувствовала боль в душе. На экране светилось имя Кирилла. Сердце ёкнуло, и привычные за последние месяцы смесь радости и горечи накатила новой волной. Я пару секунд смотрела на телефон, как будто надеясь, что это звонок уйдёт сам собой, но он не прекращался. С трудом, но приняла вызов.

— Да, Кирилл.

— Агата…. — голос его дрогнул. — Я пока на работе. Скорее всего сегодня домой не вернусь…

— Хорошо. Конечно… — ответила спокойно и сдержанно, возвращаясь к тому давно забытому тону делового общения, который использовала на работе. Больше мы друг другу ничем не обязаны.

В его голосе прозвучала напряженная пауза, словно он пытался сказать что-то еще, но не находил слов. Он, видимо, понял холод в моем ответе и замолчал, окончательно превращая разговор в сухой, деловой обмен фразами.

— Тогда… не буду тебя задерживать, — наконец произнес тихо. — До связи.

— До связи, — отозвалась я, чувствуя, как слова застревают в горле, и быстро завершила разговор, чтобы не дать ему услышать, как дрогнул мой голос.

После звонка ощущение пустоты стало почти невыносимым. Казалось, что разговор расставил всё на свои места, точно подтвердив: мосты, которые связывали нас с Кириллом, окончательно разрушены. Я провела пальцем по экрану, где еще несколько мгновений назад светилось его имя, и осознала, что, несмотря на все, он останется в моей жизни, пусть даже просто как память. Закрыла глаза, уронила голову на руки и почувствовала, как из глаз хлынули слезы боли, тоски и обиды.

Последующие дни стали намного более спокойными и рабочими. Визит федералов продолжался почти три дня, напрочь сорвав всю пленарную неделю, проведенную в усеченном варианте. Впрочем, никто от этого ничего не потерял, все готовились выйти на финишную прямую на выборах. Я свою роль играла до конца, отойдя сейчас немного назад, предоставляя Кириллу быть на первых ролях везде, где только можно. Мы выиграли как публичную, так и аппаратную войну, поэтому подвохов от кампании больше не ждали.

Илона, как обычно, была в своем репертуаре, устраивая настоящий хаос вокруг, но её привычные резкие высказывания и метания по штабу скорее поднимали настроение, чем напрягали. Она ругалась на всех подряд, включая меня и Кирилла, но это уже стало чем-то вроде утешительного ритуала, напоминающего о завершении проекта.

Я всё больше отдалялась от Кирилла, чувствуя, что наш сложный союз ради общего дела подошел к своему естественному финалу. Мы оба не говорили об этом вслух, но с каждым вечером молчаливо расставляли точки над "i", закрывая двери своих комнат и позволяя друг другу возвращаться к собственным жизням. Время от времени он сообщал мне новости или делился рабочими моментами, но это были уже дежурные фразы, не больше. Я старалась уйти к себе пораньше, чтобы провести вечер за длинными разговорами с Ариной и бабушкой — они словно вернули мне кусочек жизни, утраченной за всё это время.

В этих беседах я снова ощущала, что мир, в котором я была нужна и где меня любили просто за то, что я есть, был не здесь, а там, среди близких людей.

А по ночам тихо плакала от тоски и осознания того, что расставание с Кириллом будет не простым для меня. Иногда, глядя в ночной потолок комнаты, думала, что может встать, прийти к нему, обнять. Дать волю тому чувству, что проросло во мне за эти недели?

Но понимала — нет у нас шанса. Даже если он не оттолкнёт сейчас, дальше будет только хуже.

В субботу, накануне выборов, звонок бабули застал меня на кухне, где я готовила себе кофе. Кирилл был дома, но сидел в своем кабинете.

— Агата, мы сделали котику все прививки и чип. Но доктор сказал, что прежде чем нас пустят через границу — придется ждать 30 дней… там что-то с прививкой от бешенства связано…

— Ну… блиин…. — вырвалось у меня. — Ладно, что-нибудь придумаем, — я поставила планшет на стол, чтобы видеть бабулю. — Думаю с Кириллом мне удастся договориться, чтобы он подержал кота в доме. Потом заберем.

— Как он? — тихо спросила бабуля.

— Нормально все. Устаканилось. Думаю, через неделю я смогу к вам приехать, — краем глаза увидела, что Кирилл заходит на кухню и кивнула ему. — У вас все нормально?

— О, дорогая, у нас все супер! Вчера ездили в дельфинарий, сегодня у нас прогулка в парке…. Нам ни в чем не отказывают, Агата.

— Бабуль… — я замялась, краем глаза замечая, что уходить с кухни Кир не собирается, напротив, он демонстративно сел в глубокое кресло, не скрывая того, что слушает разговор. — Вы там…. ты Арину немного останавливай, ладно…. Я там вам… перевела немного… хватит жить за чужой счет…. Ладно?

Глаза Кирилла зло прищурились, губы поджались.

— Агата, родная, ну что ты такое говоришь? — смутилась бабушка, покачав головой. — Нам ничего не нужно, а Кирилл нам так помогает, что мы ни на что не жалуемся.

Я заметила, как выражение лица Кирилла стало ещё более жёстким. Он скрестил руки на груди, и его взгляд буквально сверлил меня.

— Ладно, подожди, — я хотела уйти с кухни, чтобы продолжить разговор наедине, но рука Кирилла перехватила мою настолько жёстко, что я даже вздрогнула. Он глазами приказал мне продолжать разговор при нем.

Я сглотнула, чувствуя, как от его цепкого взгляда и сжатой на моей руке ладони по телу пробежала волна напряжения.

— Бабуль, — неуверенно продолжила я, заметив, как её взгляд с экрана стал чуть тревожным. — Я тебе позже перезвоню, хорошо?

— Агата, ты всё в порядке? — спросила она, подмечая что-то неладное в моем лице.

Я быстро кивнула, но Кирилл, не смягчив хватки, произнёс:

— Простите, Мария Павловна, я вмешаюсь. Думаю, мы с Агатой должны обсудить наши… совместные планы. Возможно, она не всё вам объяснила.

— Бабуль… — я выдернула руку, — позже поговорим! Ты что творишь? — обернулась я к Кириллу, отключая связь.

— Это ты что творишь? Просто берешь и выкидываешь меня из своей жизни? Две недели меня просто игнорируешь! Закрылась передо мной! Все, Агата? Я больше не нужен, выбрасываешь за ненадобностью, как старый башмак?

— Кирилл, а что нас связывало? Только то…. — я сглотнула, отведя глаза. — Мы добились всего, что хотели, теперь я хочу вернуться к своей жизни. Ты вернешься к своей.

— Так, Агата, значит так? — серые глаза зажглись опасными огнями. — Что еще я должен сделать, что бы ты хоть один шанс мне дала?

— Шанс на что, Кирилл? На искупление вины? Успокойся, я простила тебя. На самом деле простила.

Кирилл смотрел на меня, и в его взгляде я видела нечто большее, чем просто чувство вины. Он казался разочарованным, почти обессиленным, как будто мои слова срывали с него последние остатки надежды.

— Агата, мне…. У меня вообще нет надежды, да?

— Кирилл, надежды на что? Ты хоть головой своей соображаешь, что говоришь? У меня семья, Кир! Дочка и свекровь, мать моего убитого мужа! Ты что, предлагаешь мне забыть об этом? Я не могу позволить никому влезть в семью и причинить им волнения или боль!

Кирилл молча выслушал, и в его взгляде проступила глубокая боль. Он медленно провёл рукой по лицу, словно пытаясь сбросить с себя эти слова, но затем снова посмотрел прямо на меня, его голос был тихим, почти ломким.

— Я не прошу тебя забыть о них…. Я прошу дать мне возможность… узнать их больше…. Дать вам то, что могу…

— Кирилл, послушай меня. Арина, когда встретила тебя в парке, подумала, что ты — ее отец. Она скучает по нему, ей его не хватает. Она готова видеть папу в любом человеке, кто окажет ей внимание. Не спорю, ты… ты был добр и сумел найти с ней общий язык. Но…. я не могу позволить ей снова…. Если она привяжется к тебе, а потом ты решишь…. Она не перенесет второй раз, понимаешь? Для тебя это все искупление вины, а для нас…. Это жизнь! Не игрушка, Кир, жизнь! Кошек и собак выбрасывать нельзя, а дети…

Кирилл слушал молча, и в его глазах на миг мелькнула тень отчаяния. Он, казалось, с трудом подбирал слова, сжимая и разжимая руки, словно пытаясь удержать себя от порыва, который рвался наружу.

— Агата… — его голос был приглушён, но твёрд, как будто он боялся, что любое неосторожное слово сломает эту хрупкую попытку объясниться. — Я понимаю, что ваша жизнь — не игрушка. Я знаю, как это тяжело — сначала впустить кого-то, а потом потерять. И не хочу, чтобы она или ты прошли через это снова. Но ты думаешь, для меня всё это — просто способ загладить вину? Агата, я люблю тебя! Понимаешь ты это или нет? Люблю! От одной мысли, что тебя рядом не будет меня трясет! Две недели хожу на цыпочках, надеясь, что ты вспомнишь обо мне. Две недели не понимаю, что сделать, чтобы ты…. Хоть немного….Ненавидишь? Буду рядом, чтобы ненавидела! Злишься — бей сколько хочешь! Но только перестань быть со мной равнодушной!

Слова Кирилла, словно громом, разорвали тишину. Он смотрел на меня, не отводя взгляда, и в его глазах горела отчаянная решимость — сильная, честная, обнажённая, как будто ему больше нечего было терять.

— Кирилл… — произнесла я едва слышно, чувствуя, как внутри всё переворачивается. — Кир… послушай… не любовь это…. Вина, привязанность…. Но не любовь….

— Ты себя таким охрененным специалистом считаешь? Вообще не видишь во мне человека, который любить может?

— Че орем? — в квартиру без стука зашла Илона. — Ого… я так вижу у вас тут война? Давно пора.

— Что пришла? — довольно грубо спросил злой Кирилл.

— Хорошие новости принесла. Смотрите, — она бросила на стол пачку газет и журналов. — Ты, Кирилл на первых полосах. Агата, тебя тоже вниманием не обошли. Ты с Аришкой смотритесь бесподобно! И заметки очень жесткие — система против матерей! Красота.

— Да пошло оно все! — Кирилл схватил куртку и ушел из квартиры.

Илона посмотрела ему вслед, слегка приподняв брови, и хмыкнула, будто она и ожидала именно такой реакции. Она перевела взгляд на меня, в её глазах читалось что-то вроде лукавого понимания.

— Довела таки?

— Илона, иди…. Уже.

— Ага, побежала, — она села напротив меня, — ты совсем дура что ли?

— Что?

— Ты, блядь, чего добиваешься, а? Любишь его — хватит издеваться, не любишь — отпусти!

— Отпускаю! Пусть валит! Вы меня, Илона, уже просто и в хвост, и в гриву отымели! Оба! Я сделала все, что вы просили, что от меня еще надо? Сегодня Кирилл кричит, что любит. А завтра что? выбросит на помойку? То, на что он способен, я в курсе, если что….

— А ну ка сядь! — рыкнула она на меня. — Сядь и слушай, кретинка ненормальная! Он — любит! Это не вина и не благодарность, это — любовь! И любит уже давно! Раньше, чем все это началось! Пошли со мной!

Её голос звучал как удар по нервам, обжигая своей прямотой. Я открыла рот, чтобы возразить, но Илона уже схватила меня за руку и потащила куда-то, не обращая внимания на мои попытки сопротивляться.

— Илон… мы не…

— Заткнись и смотри, — резко перебила она, распахивая дверь кабинета Кирилла, куда я раньше не заходила.

Просторная, строгая комната с массивным деревянным столом, заваленным бумагами, и полками с книгами. Илона направилась к столу, открыла один из ящиков и, не раздумывая, достала оттуда фотографию. Она протянула её мне с видом, который не терпел возражений.

— Держи. Посмотри, и, может, мозги у тебя наконец встанут на место.

Я взяла фотографию. На снимке была я, еще измотанная, еще не оправившаяся, бледная, но уже решительная. Судя по всему фото было сделано или в конце декабря или начале января.

Илона резко опустила меня на стул, почти силой, и её глаза вспыхнули с такой силой, что я не могла ослушаться. Она прижала пальцем к столу фото и, не отрывая от меня взгляда, заговорила тоном, который не оставлял ни единого шанса на возражение.

— Ты что, не видишь? Он рвёт всё на свете не ради вины или благодарности, а ради тебя! Да, он сложный, да, у него хватит недостатков на троих. Но разве ты не видишь, как он меняется? Как срывается, как делает невозможное, потому что, черт возьми, не может представить жизни без тебя! Ты, идиотка, никогда вопросом не задавалась, почему я с первого дня нашего знакомства тебя заприметила? Сразу себе отметку сделала? Сразу поняла, что ты — его самое слабое место!

— Илона? какого хрена? Что это?

— Тебе весь фотоальбом показать? Там ты с Аринкой есть, ты с Марией…. Он тебя ни на один день из виду не упускал. Когда он с тобой ночь провел — злости у него на десятерых было. Его от ненависти к бабам трясло просто. Мы, Агата, иногда сами себе бляди первостепенные! Традиции, бабские романы и прочая ерунда засирают нам голову, внушая, что самое важное — это заполучить мужика любой ценой: заманить, привязать к себе, использовать детей как инструмент. Ларочка пошла этим путем, но не знала, где у Кирилла ахиллесова пята. Агата, он не пускающий слюни дебил и на баб не падок, перебесился давно. Ему нужна была женщина, которую любить можно. А тут снова подлость и снова от самой близкой! Через несколько дней пришел в себя, понял, что переступил черту. Достал полное досье на тебя, а когда причину, по которой тебе деньги нужны были узнал — волком завыл. Да. Я представляю: умная, красивая, сильная… преданная. Мужа не бросила, несмотря ни на что, верность ему хранила… да еще и мать его из беды любой ценой вытаскивала. То, о чем он всегда мечтал, на что надеялся… Я из него когда это тянула — он серый сидел. Знал, что ты ушла, держать не стал, слава ему, хоть тут мозг включил. Но из поля зрения не выпускал все эти полгода, собачкой ходил, всю твою жизнь знал! Сначала вина была, а потом… Чем больше тебя узнавал, тем отчетливее понимал, что проебал… в прямом смысле.

— Как думаешь, почему вся реабилитация твоей свекрови бесплатно прошла? А? Лекарства, лучшие врачи города?

Я замерла, ошеломленная словами Илоны. В голове всё переплелось: недоверие, горечь, боль — и вместе с тем вкрадчивое, болезненное осознание того, что все эти события были не случайны.

— То есть… — медленно выдохнула я, чувствуя, как ком в горле становится всё больше. — Это он… Это Кирилл оплатил все? Для бабули?

Илона кивнула, не смягчаясь, но теперь в её взгляде сквозило что-то почти заботливое, как будто она хотела, чтобы я наконец поняла то, что до сих пор не могла себе позволить.

— Да, Агата. Ещё до того, как всё это началось, он пытался хоть как-то загладить свою вину перед тобой. Приставил к тебе человека, который ему каждую неделю докладывал о твоей жизни…. Полгода, Агата. Полгода он знал о каждом твоём шаге. О том, что ты любишь. О том, какой ты пьёшь кофе по утрам. О том, какие книги читает Арина. Где вы бываете. Кто помогает вам, а кто нет. Он всё это время был рядом… невидимкой. Ходил туда же, где вы бываете… наблюдал, понимая, что никогда не сможет подойти ближе… охранял, как умел… оберегал… Ты помнишь, как работу у Кротова нашла?

Моё сердце сжалось в тугой узел. В памяти всплыли те моменты, когда я, кажется, чувствовала чей-то взгляд, но оборачивалась и никого не видела. Маленькие, странные эпизоды, которые тогда казались случайностями, теперь складывались в одно целое.

— Мне позвонили…. — я осеклась.

— Вот именно! Он узнал, что Кротов помощника на округ ищет — идеальное место для тебя. Подальше от интриг, с хорошей оплатой…

Я застыла, ошеломлённая. В голове всё перепуталось: обрывки воспоминаний, недавние ссоры, горечь обид — и новая, неожиданная правда, которую сейчас открывала мне Илона.

— Значит… — начала я, чувствуя, как голос дрожит, — это он всё устроил?

— Именно, — кивнула Илона, её взгляд смягчился, но голос оставался твёрдым. — Он не хотел, чтобы ты догадалась. Для него было важно, чтобы ты сама почувствовала себя независимой и способной управлять ситуацией. Он не делал из этого показного благородства, не лез в твою жизнь напоказ. Просто хотел хоть как-то помочь. Даже Кротов не знал… собеседование ты сама проходила, без помощи Кира…

Я молча смотрела перед собой, вспоминая, как тогда получила тот странный звонок и предложение работать у Кротова. Это казалось удачей — как будто вселенная решила подбросить шанс, но теперь я видела, что за этим шансом стоял Кирилл.

— И он не ожидал, что Кротов снова тебя в ЗС потащит. Что было логично, в общем-то. Не твой уровень на округе сидеть…. Тебя, когда Кирилл рядом с собой увидел… о, он мастер эмоции сдерживать, только те, кто его хорошо знают, типа меня, заметили в каком он состоянии то заседание сидел. Сколько всего в глазах было! Его же трясло всего. Смотрел на тебя так… что мне жарко становилось. Я сразу это поняла, поэтому и стала осторожно справки наводить. Да и фотографию твою с дочкой у него в столе на комбинате нашла…

— А после приема все окончательно на свои места встало. Он признался во всем. Я его едва не убила, приказала все подчистить…. Он уверен был, что ваше…. Свидание… незамеченным прошло. Дальнейшее ты знаешь….

Она помолчала.

— Это он…. Там на базе… Он приказал мне отпустить тебя. Велел, сказать то, что я сказала. Готов был нести всю ответственность один, а тебе устроить жизнь в другой стране. Документы на дом в Батуми переоформлены на тебя — он твой вот уже два месяца… И еще кое-что: квартира в Австрии, там же открыт счет на твое имя. Сумма на счету впечатлила даже меня, а это не просто сделать. Когда он это распоряжение отдал…. Мне его жаль стало — такая боль в нем жила. Ты для него стала мечтой…. Женщина, которая могла подарить то, что он всю свою жизнь ждал. Любовь, семью. Радость. Он не гуляка, Агата. Не тот типаж…. Да и не садист-насильник. У него другие приоритеты…. Детей любит, понимает их. Поэтому и ведет благотворительные проекты, но ни один из них не использовал даже сейчас. Не хотел. На дочку твою смотрит с тоской — своей у него не будет…. Тем более Арина на тебя похожа. Разве, когда была возможность, на людях, он не позволял себе больше, чем было нужно? Это ведь, Агата, были те редкие моменты, когда он мог себе позволить прикоснуться к тебе…. Забавно, что именно игра на публику в ваших отношениях была самой честной…Именно тогда он показывал и говорил то, что на самом деле чувствовал, хотя бы в мелочах. И отпустить готов был именно поэтому. Потому что любит.

Давай, Агата… я пошла. А ты голову свою включай и решение принимай…. Устала я…. и как же вы меня достали!

33

Кирилл провел на комбинате всю субботу и воскресенье, домой так и не вернувшись. Он словно погрузился в ледяную воду, оставляя мне выбор: вытянуть его оттуда или отпустить окончательно. У меня появилась возможность провести эти дни наедине с собой, вслушаться в свои мысли и честно разобраться, чего я действительно хочу и что чувствую.

Чувств было слишком много, и они хаотично переплетались с мыслями и сомнениями. Он любил меня, стремился стать частью моей семьи — отрицать это уже не было смысла. За все эти месяцы, ставшие чередой бесконечных испытаний, он оставался рядом, незримо, но неизменно, не пытаясь давить на меня, но проявляя заботу. Его сдержанное, отстраненное присутствие после того столкновения напоминало о человеке, который сам находился в смятении, не менее остром, чем мое. Теперь его, казалось, понятные жесты обретали новый смысл: он отдал мне свою ручку, зачастил в здание ЗС, провожал меня взглядами, которые раньше казались холодными и почти презрительными, но теперь я осознавала — это был взгляд человека, который не ожидал прощения, но не мог и уйти. Словно весь этот промежуток он оставался в тени, живя под тяжестью своей вины и других чувств. Даже встреча и помощь Аринке в парке…. Я уже была уверенна, что это не было случайностью. Уже тогда он помогал ей и учил ее. Усмехнулась — понятно почему женщине он показался знакомым — его лицо было на половине билбордов города….

За это время я действительно простила его, хотя шрамы остались. Воспоминания, словно приглушенные осенним туманом, начали уходить на задний план, стираясь под грузом новых, более живых моментов: его нежность, спокойная забота, его покорность и уважение.

Но могла ли я позволить себе признать, что тоже испытываю к нему нечто большее? Эти чувства пугали. В момент его триумфа, когда он так уверенно выходил на публику с тем, что одержал верх, мне было невыносимо горько, что он не разделил это со мной, не дал почувствовать себя рядом с ним. Да, я была нужна ему в ЗС, чтобы удерживать баланс, следить за совещаниями, не давая Суханову ни малейшего шанса. Но эта роль оставляла меня где-то во второй линии. В центре был он, а я — поддержка за кулисами.

Словно, какой бы сильной ни была наша связь, рядом с ним я всегда буду на шаг позади, вынуждена быть тенью. И всё же, в тот момент, когда я думала, что вот-вот всё между нами подойдёт к концу, разве не ощущала я жгучей, звериной боли, от которой хотелось выть? Рядом с Кириллом раскрылись и мои лучшие качества, я сломала в себе образ, роль жертвы, научилась смело смотреть в глаза страхам, защищать то, что люблю, даже дорогой ценой.

Разве не хотелось мне сейчас почувствовать его тепло? Ощутить сильные объятия, этот тяжелый, но полный любви взгляд? Разве не видела я нежность и бережность, когда он говорил с Ариной? Уважение при мимолетной встрече с бабулей? Да и сама Арина спрашивала о нем, словно в глубине души…. Надеялась на что-то?

Сомнения и вопросы, чувства и страхи, обиды и понимание…

Вечером в воскресенье я, собрав остатки сил, поехала в штаб, где команда готовилась к началу подсчета голосов. Надеялась, что увижу Кирилла там, но не один на один. Хотела взглянуть ему в глаза, увидеть со стороны, уловить хоть какую-то подсказку в его выражении.

Однако Кирилла в штабе не оказалось. Только наша команда, занятая работой, и Илона, с её привычной кипой бумаг. Она подняла взгляд, когда я вошла, и посмотрела на меня с недоумением.

— Кир не приезжал? — хмуро спросила я, опускаясь рядом с ней за широкий стол. За окном барабанил дождь, создавая странное, гнетущее ощущение.

— Нет, — коротко ответила она, не отрываясь от документов. — Видимо, сбежал. И от тебя, и от меня.

— Трус! — резко бросила я, разозлившись.

— Кто, ты? — парировала она, даже не взглянув на меня. — Согласна полностью. А ещё дура и…

— Ладно, Илона, хватит. Заканчивай, — я устало потерла виски, пытаясь сдержать раздражение.

— Так я уже, — отрезала она холодно. — Завтра-послезавтра я ещё тут, а к концу неделиAdiós, amigo! — её тон был лёгким, но взгляд — всё такой же колючий.

— Мне будет тебя не хватать… — тихо произнесла я, не глядя на неё, вглядываясь в капли дождя, стекающие по стеклу.

Илона на секунду замерла, словно переваривая мои слова, но затем резко поднялась со стула, бросив на меня полный скрытого сочувствия взгляд.

— Взрослей, Агата, — сказала она, забирая свои бумаги. — Пока ещё не поздно.

Закрылись последние избирательные участки, и начался подсчёт голосов. Мы наблюдали за процессом онлайн, в напряжённой тишине, каждая минута словно растягивалась в вечность. На экране проценты Кирилла медленно, но уверенно росли, и я чувствовала, что, возможно, все усилия и испытания, через которые мы прошли, не были напрасными.

Телефон Максима постоянно вибрировал от входящих звонков, и он отчитывался, что у Кротова процент голосов тоже стабильно высокий.

— Кирилл приедет? — спросила я тихо у Илоны, которая, не отрываясь от монитора, наливала себе кофе в бумажный стаканчик.

— Куда он денется… — пробормотала она, пожав плечами, но в этот момент капля кофе упала на её безупречно белую блузку. — А, чтоб тебя! — выругалась она, раздражённо пытаясь стереть пятно.

Я впервые за долгое время рассмеялась. Илона раздражённо терла пятно на блузке, а я не могла сдержать улыбки, наблюдая за её редким моментом несовершенства. Она подняла на меня глаза, в которых мелькнуло что-то вроде насмешки.

— Первый раз, Илонка, вижу, что ты не безупречный робот, — тихо сказала я, всё ещё улыбаясь.

— Сейчас как дам по твоей рыжей башке! — огрызнулась она, хотя уголки её губ невольно дрогнули в улыбке. — Слушай сюда, королева! Кирилл приедет чуть позже, ночью. Не может не разделить с нами победу — это традиция. Так что давай, встреть его улыбкой, а не своим вечным недовольством. Сделай одолжение всем нам хотя бы раз.

Я закатила глаза, но ничего не ответила. Илона, довольно усмехнувшись, вернулась к своему кофе.

Внутри же я всё ещё пыталась решить, как встретить Кирилла. То ли со сдержанной официальностью, то ли с теплом, которое так странно просачивалось сквозь мои прежние обиды и сомнения.

К полуночи, когда обработали почти 40 % бюллетеней, стало очевидно: результат выборов уже был предрешён. Кирилл уверенно лидировал с внушительными 68 %, и, хотя оставалась теоретическая возможность изменений, в штабе уже начинали готовиться к празднованию победы.

Я, наблюдая за людьми, ощущала странное сочетание облегчения и напряжения. Илона, заметно более собранная, чем обычно, подняла вибрирующий телефон и, взяв трубку, сразу заговорила быстрым, чётким тоном:

— Да? Поняла. Через сколько? Хорошо, готовим всё. — Она отключила вызов и сразу же обернулась ко мне.

— Кирилл выехал с комбината, через минут 40 будет здесь. Так что выдыхай, делай лицо, как будто всю ночь мечтала его увидеть, — сказала она с лёгкой усмешкой, но в её взгляде было что-то большее, чем просто насмешка.

— Спасибо за советы, — буркнула я, чувствуя, как по спине пробежал холодок от предстоящей встречи.

За окнами сверкали молнии, и раскаты грома заглушали звуки, доносящиеся из телевизора, где бесконечно обсуждали результаты выборов. Я почти не слышала дикторов, их голоса сливались с шумом дождя и нервным гулом в штабе. Налив себе кофе, я взяла бумажный стаканчик и села за стол, хотя сама идея пить его казалась бессмысленной. Адреналин плескался в крови, мешая даже думать о сне.

Илона, переодевшая свою испорченную блузку, ходила по штабу, отдавая распоряжения с профессиональной уверенностью, но иногда бросала на меня короткие, оценивающие взгляды. Я сделала вид, что не замечаю, уткнувшись в экран телефона, хотя всё, что происходило вокруг, казалось размытым, словно в замедленной съемке.

Илона снова ответила на телефон. Ее кошачьи глаза метнулись к экрану телевизора, где шел новостной выпуск, а после переместились на меня. Лицо побледнело, глаза стали серьезными и сосредоточенными.

Я тоже посмотрела на телевизор, где диктор в новостной пятиминутке рассказывал о серьезной аварии, произошедшей на объездной дороге в город.

Сердце сжалось от ужаса.

Илона медленно отключила вызов и обвела нас помертвевшими глазами.

— Все, карасики…. Приплыли.

— Илона? — чувствуя, как начинает шуметь в ушах дернула я ее. — что такое?

— Все, говорю. Можно идти по домам…. Это все уже не актуально, — ее голос был резким, холодным, злым, но полным боли.

Мир словно остановился. Шум в ушах заглушал все, кроме стука собственного сердца. Илона стояла неподвижно, сжимая телефон, её лицо выражало такую смесь ярости и отчаяния, что мне стало по-настоящему страшно.

— Илона!!!!

— Кирилл разбился на трассе, — бледными губами ответила она.

— Нет, — выдохнула я, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Это… это ошибка, да?

Илона бросила на меня взгляд, полный горечи и бессилия.

— Нет, Агата, — прошептала она, но голос её был как нож, режущий воздух. — Это не ошибка. Это конец.

— Где он?! — сорвалась я, подходя к ней почти вплотную. — Где он, Илона?!

Она долго молчала, словно собираясь с силами, а потом тихо сказала:

— В морге, Агата. Его, точнее, то, что осталось, везут в морг.

Мир вокруг словно погрузился в вязкий туман. Звуки стали глухими, движения замедлились. Я стояла, не веря услышанному, пока сердце бешено колотилось, пытаясь вырваться из груди.

Илона всё ещё смотрела на меня, её лицо было мёртвенно-бледным, а губы дрожали, будто она сама до конца не могла осознать, что только что сказала. В её глазах не было прежней уверенности — только боль, отчаяние и затаённый ужас.

— Нет… — прошептала я, чувствуя, как меня окутывает холод. — Нет, Илона… ты… ты ошибаешься…

Кто-то в штабе захлебнулся всхлипом, а затем раздался глухой стук — человек упал на стул, не в силах стоять. Грохнула чашка, рассыпая осколки и лужу кофе по полу. За окнами бушевала гроза, каждый раскат грома был словно крик, разрывающий тишину.

— Это ошибка… — я шагнула вперёд, будто пытаясь выбраться из кошмара, из липкой ловушки собственных мыслей. — Это не он. Это не может быть он!

Илона молча качнула головой, словно слова были для неё уже невозможны. Она сжала кулаки и отвела взгляд, но в её молчании было всё: подтверждение, боль, бессилие.

Я судорожно выдохнула, чувствовала, как ноги становятся ватными. Всё, что держало меня на плаву — его взгляд, его сила, его обещания — рухнуло в одно мгновение. Словно весь мир пошёл трещинами.

— Это… неправда, — выдохнула я, хотя сама уже не верила своим словам.

Мир окончательно рухнул под тяжестью этой мысли. Каждое слово в голове било сильнее предыдущего, заставляя сердце сжиматься до боли. Я обхватила голову руками, как будто это могло остановить потоки воспоминаний, что неслись нескончаемой лавиной. Его голос, его прикосновения, его взгляд, полный отчаяния и любви, когда он говорил, что хочет быть рядом, — всё это сейчас обрушилось на меня с сокрушительной силой.

Я содрогнулась, почувствовав, как ноги подгибаются. Илона бросилась ко мне, удерживая за плечи, но её руки казались далёкими и ненастоящими. Всё стало чужим, всё перестало иметь значение.

— Агата, хватит! Ты должна держаться! — её голос звучал резко, почти грубо, но я не могла сосредоточиться. Он не доходил до меня сквозь гул в ушах.

— Я убила его… — прошептала я, и эти слова ударили больнее любого грома за окном. — Это я, Илона. Моё упрямство, мои страхи… Если бы я просто… Просто сказала ему, что… что я тоже… я тоже его люблю! — голос сорвался, я задыхалась в собственных слезах, в этой невыносимой тяжести.

Где-то хлопнула входная дверь. Этот звук ударил по ушам резким, болевым чувством отчаяния.

В хаосе звуков я не понимала, что происходит. Голова шла кругом, казалось, что стены штаба качаются и грозят обрушиться. Илона сжимала мои плечи всё сильнее, её пальцы впивались в кожу, будто она боялась, что я разобьюсь на осколки.

Я услышала, как кто-то прошел по коридору, и затем дверь снова хлопнула. Ещё громче. Шаги приближались, быстрые и решительные. Кто-то снова вскрикнул, кто-то всхлипнул, кто-то уронил бумаги.

— Ээээ — услышала я знакомы и такой родной голос, — не понял, это что у вас происходит?

Мне показалось, я сошла с ума. Подняла голову и увидела стоявшего в дверях Кирилла, на которого все, кто находился рядом смотрели как на призрака, не в силах произнести ни слова.

— Кир…. — у меня перехватило горло, — Кир! — отбрасывая Илону с пути, я рванулась к нему, обнимая за шею.

Он был мокрый, немного взъерошенный, удивленный, но прижал меня к себе так крепко, что, казалось, ещё немного — и я задохнусь. И я не могла отпустить его. Мокрая одежда холодила кожу, но в этот момент это было совсем не важно. Его руки были горячими, живыми, настоящими.

— Ты… ты живой… — шептала я, не в силах сдержать слёз. — Ты здесь… Я люблю тебя, Кир… люблю…. — целовала его так, словно мы были совсем одни.

— Агата, — он держал крепко, не давая упасть, — родная моя… Любимая моя….

— Кир… — в глазах потемнело.

Кирилл успел подхватить меня, прежде чем я окончательно потеряла сознание. Я чувствовала, как он бережно держит меня, его голос, тёплый и заботливый, доносился до сознания, словно издалека.

— Агата… держись, солнце мое. Всё хорошо, я здесь. — Он говорил это снова и снова, как заклинание, успокаивая меня своей уверенностью и теплотой.

Всё вокруг казалось размытым, только его голос и его прикосновения оставались чёткими. Где-то на фоне я слышала, как Илона отдавала резкие распоряжения:

— Принесите воды! И что-нибудь сладкое! Быстро!

— Кирилл… — едва шепнула я, хватаясь за его рубашку. — Не отпускай… никогда не отпускай.

— Никогда, — твёрдо ответил он, и в его голосе было столько силы и нежности, что это вернуло меня к реальности. — Я никуда не уйду, Агата. Никогда.

Когда пришла в себя, надо мной стояла женщина в малиновой форме скорой, что-то вкалывая в руку. Кирилл ходил из стороны в сторону и орал на Илону таким матом, что даже я сразу не поняла, что он хотел сказать.

— Сука ты ненормальная! Илона, блядь!

Илона слушала его крик приподняв одну бровь.

— Кир… — позвала я.

Он тут же подошел и сел на край дивана, на котором я лежала. Серые глаза еще полыхали гневом, но в них уже проступили и любовь и страх за меня.

— Кирилл…. Что случилось?

— Эта сука тебя едва на тот свет не отправила.

— У вас от шока сахар резко упал, — заметила фельдшер. — Хорошо догадались в вас очень сладкий кофе влить…

— Да жива она, и жить еще долго будет, — пожала плечами Илона.

— Ты вообще заткнись! — рыкнул на нее Кирилл.

— Что? — я никак не могла сообразить, почему он так злиться. — Кир… авария… что произошло?

— Да ничего! — опять рявкнул он, — ехал себе спокойно с работы сюда, приезжаю, захожу, смотрю, а на меня собственные сотрудники смотрят с ужасом, как на покойника. И ты едва живая.

— А машина? Авария? Илона, чья машина попала в аварию?

— Понятия не имею, — пожала та плечами.

— Что? — вырвалось у меня, прежде чем паззл встал на место.

Кирилл снова раздражённо провёл рукой по лицу, его дыхание было тяжёлым, словно он всё ещё пытался справиться с нахлынувшими эмоциями. Его обычно сдержанное выражение лица казалось сейчас потрескавшейся маской, из-под которой проступали настоящие чувства — гнев, усталость, и радость.

— Илона… — у меня голос перехватило от возмущения и потрясения, — ты ж не могла…

Она, словно подначивая меня, подняла бровь и издала пренебрежительное "фырк", её поза и выражение лица ясно давали понять, что она нисколько не жалеет о содеянном.

— А что тут мочь-то было! — отрезала она, расставляя руки, словно объясняла очевидное. — Сколько бы ты ещё себя и его дергала? Сколько ещё нервов обоим бы помотала? А так… быстро и эффективно. На глазах у всех — теперь не отмажешься.

— Илона… — я резко начала подниматься с дивана, чувствуя, как желание убить её начинает закипать в груди. — Ах ты, сука!

— Но-но-но… — её голос стал насторожённым, она на всякий случай сделала шаг назад, а взгляд забегал от меня к Кириллу. — Кирилл, держи свою жену в руках. В прямом смысле.

— В этот раз я ей помогу, — холодно ответил он, его голос был пропитан ледяным спокойствием, которое только подчёркивало, насколько он зол.

— Как вариант, — Илона, при всей своей обычной уверенности, вдруг начала пятиться к дверям. — Совместно совершённое преступление, знаешь ли, очень укрепляет союзы! — её голос сорвался на фальшивую бодрость.

Она бочком, едва сдерживая нервный смешок, двинулась к дверям. В последний момент, когда уже схватилась за ручку, повернулась и добавила:

— Простите, мне пора!

Дверь захлопнулась с такой силой, что я вздрогнула. В комнате повисла тишина, прерываемая лишь моим учащённым дыханием и тихим, почти обречённым вздохом Кирилла.

Кир снова тяжело выдохнул, глядя вслед Илоне, словно пытаясь решить, броситься ли за ней или остаться здесь, рядом со мной. Я, кипя от злости, схватилась за подушку, явно намереваясь швырнуть её следом за сбежавшей.

— Эта… эта женщина! — выдохнула я, с трудом сдерживая себя. — Ты понимаешь, что она сделала?! Это же… Это же…

— Слушай, — перебил он, садясь обратно на диван и перехватывая подушку у меня из рук. — Согласен, что методы у неё… своеобразные. Но, Агата, она права. Это закончилось. Все недомолвки, все твои попытки держать меня на расстоянии. Теперь всё на виду.

— Да какое на виду?! — я вскочила на ноги, глядя ему прямо в глаза. — Она чуть меня не убила этим своим спектаклем!

— Зато, — он медленно задел меня за плечи, — ты сказала, что любишь меня. Сама. Без давления.

Я замерла, осознавая, что он не шутит. В его голосе больше не было раздражения, только тепло и уверенность. Он поднял руку и осторожно убрал волосы с моего лица, проводя пальцами по щеке.

— Илона могла и перегнуть, — продолжил он тихо, — но она подтолкнула нас туда, куда мы оба боялись шагнуть. Агата, я люблю тебя. Я говорил это, я показывал это… а теперь знаю, что ты хочешь быть рядом. Потому что я нужен тебе. Настоящий. Такой, какой есть.

Слова застряли в горле. Вместо ответа я просто обняла его, чувствуя, как растворяюсь в этом объятии.

— Мне страшно, Кир…

— Мне тоже, — глухо отозвался он. — Страшно, что сделаю что-то, из-за чего потеряю тебя снова. Страшно из-за того, что оказался способен на то…. что сделал. Страшно, что тебя не будет рядом. Ждал тебя всю жизнь, а когда ты пришла — не узнал…. Я только рядом с тобой и живу…. Даже когда ты меня ненавидела… я оживал только рядом.

Его слова, глухие, словно сказанные в полумраке ночи, пробивались прямо в сердце. Я крепче прижалась к нему, чувствуя, как его дрожь передаётся мне, как его тепло проникает глубже, чем могла бы любая другая близость. Кирилл вздохнул и, казалось, обнял меня ещё крепче. За окнами всё ещё бушевала гроза, но теперь её шум был не пугающим, а каким-то обнадеживающим, будто сама природа подсказывала, что после этой бури непременно будет покой.

34

Жаркое сентябрьское солнце заливало улицы и парки Батуми. Воздух был наполнен ароматами моря, громкими криками детей и взрослых, гомоном чаек и смехом туристов, наслаждающихся теплым днем. Город жил своей летней жизнью, пропитанной расслаблением и суетой одновременно. На пляжах, тянущихся вдоль побережья, люди загорали, купались и строили песчаные замки. В тени пальмовых аллей семьи раскладывали пикники, а художники рисовали портреты под ритмы уличных музыкантов.

В старом городе запах свежеиспеченных хачапури манил прохожих к маленьким кафе с деревянными столиками, где хозяева радушно предлагали традиционные блюда и бокалы холодного вина. Из витрин сувенирных лавок блестели яркие магниты, расписные глиняные кувшины и изделия из дерева, каждое из которых как будто хранило в себе частичку солнечного Батуми.

Сквозь темные очки, я внимательно посматривала в сторону детской площадки, где во всю резвилась Аринка, визжа от восторга. Ее детскую, неподдельную радость нельзя было описать простыми словами. Зеленые глазенки светились смехом и счастьем, и мне казалось, я различаю этот блеск даже отсюда, наблюдая за ней издалека. Рядом с ней крутились другие дети, словно разноцветные вихри: кто-то прыгал на качелях, кто-то катался с горки, а кто-то возился в песочнице, строя целые города из песка. Аринка же, как маленький ураган, успевала всюду. Ее солнечно — рыжие волосы развевались, когда она мчалась по площадке, смеясь так звонко, что этот смех казался заразительным.

— Она твоя маленькая копия, — услышала над ухом нежный, глубокий бархатистый голос Кирилла, который сел рядом со мной, протягивая чашку с ароматным кофе. Сел так, чтобы касаться меня, положа руку на спинку лавочки, обнимая за плечи.

Я улыбнулась, глядя на Аринку, которая теперь, обхватив турник обеими руками, пыталась подтянуться, гримасничая от усилий, но не сдаваясь.

— Ага, особенно упрямством, — ответила я, взяв из рук Кирилла чашку. Тепло кофе приятно согревало ладони, его аромат смешивался с запахом моря и цветущих деревьев вокруг.

Кирилл тихо рассмеялся, его смех звучал глубоко и уютно. Он наклонился чуть ближе, едва касаясь губами моего виска.

— Ты только на себя посмотри, — шепнул он. — Когда смотришь на неё, у тебя точно такой же блеск в глазах. И такая же улыбка, от которой… — он сделал вид, что задумался, а затем с нарочито серьёзным видом закончил: — …от которой я теряю голову.

Я закатила глаза, но улыбка сама собой растянулась на губах.

— Льстец, — тихо пробормотала я, но, прижавшись ближе к его плечу, уже не скрывала того, как приятно было слышать эти слова.

Мы молча сидели, наблюдая за Аринкой, которая наконец-то слезла с турника и теперь махала нам руками, вся раскрасневшаяся и счастливая.

— Её невозможно не любить, — вдруг сказал Кирилл, крепче обнимая меня. — Ты подарила ей всё самое лучшее, знаешь? В ней — весь твой свет.

Я повернула голову, чтобы взглянуть на него. В его глазах было столько тепла, что на секунду у меня перехватило дыхание.

— Кир…

— Агата, — тихо сказал он, глядя прямо в мои глаза. — Я просто люблю. Тебя. Её. Вы — самое настоящее, что есть в моей жизни. И я благодарен за каждый день, который ты даёшь мне провести рядом.

— Она доверяет тебе, Кир…. Она чувствует тебя…. — я невольно закусила губу, побеждая свои страхи. — Порой мне кажется, вы ладите даже лучше, чем я с ней…

— Вы девочки, вам можно…. — улыбнулся Кирилл, привлекая меня ближе к себе.

Я потерлась щекой о его плечо в мягкой хлопковой футболке, чувствуя знакомый запах — смесь его любимого древесного аромата и легкой свежести морского бриза, который тут, в Батуми, был повсюду. Положила голову, чуть прикрывая глаза. Тепло его тела рядом, уверенность в каждом движении — всё это стало для меня чем-то почти незаменимым за последние недели.

— Расскажешь мне, что ты с Анной сделал? Что нашел? — спросила я тихо, стараясь не разрушить этот момент, наполненный теплотой и какой-то невероятной близостью.

Он чуть напрягся, но тут же расслабился, его рука, лежавшая на моей спине, начала медленно двигаться, будто успокаивая меня. В его жестах не было ни намека на спешку, только терпение и мягкость, которые он демонстрировал так часто, особенно рядом с Аринкой.

Мы так и не говорили об этом. Сначала выигранные выборы. Ночь празднования и первое совместное утро, когда Кир не отходил от меня не на шаг, все еще не веря в то, что мы вместе. Первый приготовленный на его кухне завтрак, не потому что мы были голодны, а потому что это было приятно — готовить для него, готовить рядом с ним. Потом — прощание с Илоной. Она вернулась в Питер, оставив за собой ощущение закрытого, но важного этапа. А затем — спешные сборы, перелет в Батуми и этот долгожданный, но такой нервный приезд.

Бабуля, встретившая нас у порога, крепко сжала меня в объятиях, затем скользнула взглядом по Кириллу, будто пытаясь прочитать его до самого основания души. Аринка стояла рядом, вцепившись в мою руку, как будто боялась, что это всё — мираж, который может рассыпаться в любой момент.

И Кирилл, тот самый Кирилл, который вел переговоры с федеральными властями, ломал схемы губернатора и выигрывал выборы, вдруг выглядел растерянным. Он стоял чуть позади меня, улыбаясь так робко, как будто находился на экзамене.

— Здравствуйте, Мария, — сказал он тогда, слегка кивнув. Его голос был ровным, но я видела, как напряглись его плечи, и почти слышала, как громко билось его сердце.

— Здравствуй, Кирилл, — сухо ответила она, но её взгляд говорил больше слов. Теплота появилась не сразу, ей было тяжело видеть рядом со мной другого мужчину, так не похожего на ее сына, но со временем она увидела в нём то, что видела я: его искренность, готовность быть рядом, даже когда всё кажется слишком сложным. И любя меня, приняла его.

А потом была Аринка. Ее сближение с Кириллом было гораздо быстрее, чем я могла предполагать. Но Кирилл умел ждать. Он относился к ней с таким трепетом, словно она была хрупким фарфором, который может расколоться от одного неловкого движения. Он находил способы говорить с ней на её языке, быть рядом, когда она того хотела, но никогда не навязывался. А она…. Она слишком сильно хотела увидеть рядом с собой отца. Павла она помнила плохо, он остался в ее памяти теплым, любящим образом, который постепенно заменяла фигура Кирилла.

Кирилла, который смотрел на нас как на величайшую ценность в своей жизни. Лишенный природой права быть отцом, он так долго жил этой мечтой, что сейчас словно восполнял каждое мгновение своего прежнего одиночества.

Я не хотела отвлекать его. Но сегодня поняла, что могу, наконец узнать, что же все-таки произошло, когда Анну поймали с поличным.

Кирилл помолчал.

— Ничего я с ней не сделал, родная. Работает на комбинате, в канцелярии. С сохранением заработной платы. Это было частью сделки, на которую она пошла. Она племянницу сильно любит…. И, как не странно, та ее тоже. Когда моя служба охраны ее за жабры взяли, эта твоя Светка…. Соловьем запела. Она в администрации губернатора место старшего помощника младшего слесаря занимает, ничего не решает. Поэтому мои ее и пропустили, ни у кого даже подозрений не возникло. Да и сама Анна доносила не все… Не знала она, Агата…. Что той ночью я…. — горло его перехватило от боли и ненависти к самому себе.

Я повернулась и коснулась его губ своими, вкладывая в этот поцелуй всё, что чувствовала. Это был не просто жест. Это было обещание: я с ним, несмотря ни на что. Его вина больше не имеет власти над нами. Он ответил, на время прерывая наш разговор, не отказывая себе в удовольствии снова и снова целовать меня.

— Она думала, — продолжил он, — что у нас просто свидание было. За деньги…. И бумаги те передала, неприятные, но не критичные, лишь бы что-то передать, но чтоб у меня был шанс выкрутиться. И делала она это все не потому, что подставить хотела, а потому что племяннице помогала. В общем, ниточка пошла. А Светке в мозгах отказа нет — не глупая баба. Сразу поняла, что с теткой ее будет — как минимум промышленный шпионаж. А она, Агата, у губернатора бумажки перекладывает. Некоторые из них читает. И картинки в голове складывать умеет. Она давно для себя, на всякий случай, папочку сделала. И много интересного в той папочке насобирала за два года. По мелочам, однако было там кое-что. А именно, схема хищений денег на президентских выборах. Тех денег, которые федералы направляли. Они их на агитацию выделяли, а деньги в один весьма интересный фонд, должность в котором занимает, о диво! Троюродная сестра Суханова — уходили, причем не только федеральные, но и региональные, а дальше…. — он махнул рукой.

Кирилл тяжело выдохнул, его голос был напряжённым, но всё же спокойным, как будто он рассказывал не о сложной операции, а о чём-то будничном, хотя это было далеко не так.

— Мы давно этот фонд заприметили, но доказательств не было, — повторил он, словно ещё раз прокручивая детали в голове. — А тут Света принесла нам всё: схемы, переводы, имена и главное, все документально подкрепленное. На флешке. Волшебной, как я её прозвал. Это был ключ ко всей комбинации, но времени выстраивать сложный план просто не было.

Он чуть крепче обнял меня за плечи, продолжая, уже тише:

— Я решил действовать быстро. Просто полетел к полпреду. Здесь Миленка сыграла свою роль. Её восстановление на работе помогло наладить контакт. Полпред согласился на встречу.

Я замерла, затаив дыхание. Кирилл говорил, как всегда, уверенно, но я знала, сколько рисков скрывалось за этим решением.

— Рассказал ему всё, — продолжил он. — И вот тут был риск. Огромный. Он мог использовать эту информацию в своих целях. Или, что ещё хуже, просто отказаться — скандала никто не любит, особенно на таком уровне. Но, к счастью, у него личная неприязнь к губернатору оказалась сильнее всех остальных факторов.

Кирилл усмехнулся, хотя в его усмешке не было лёгкости.

— Дальше всё пошло, как по цепочке. Колесики закрутились. Я остался в Москве на три дня. Три очень долгих дня: встречи, допросы, сделки. Всё ради того, чтобы это дело стало не просто очередной историей о коррупции, а полноценным ударом по Суханову и губернатору.

Кирилл замолчал, его взгляд на миг стал отстранённым, словно он снова просчитывал сделанные ходы, оценивая, правильно ли выбрал направление. Я почувствовала, как его пальцы ещё крепче сжали мои плечи, будто в этом прикосновении он искал опору.

— Какие сделки ты заключил, Кир? — тихо спросила я, боясь нарушить эту хрупкую тишину, но понимая, что должна знать.

Он чуть приподнял голову и посмотрел на меня с той ласковой усталостью, которая всегда была в его глазах, когда он решал нечто сложное. Его губы тронула лёгкая усмешка.

— Как всегда, любимая, зришь в корень, так? — Он выдохнул и отвёл взгляд, будто собираясь с мыслями. — Я не стану председателем парламента. Федералы на это не согласились.

— Почему? — спросила я, удивлённая и одновременно настороженная.

— Потому что я для них слишком… — он задумался, подбирая слово, и ухмыльнулся. — Слишком непредсказуемый. Да, я лоялен, но они понимают, что у меня есть своя голова на плечах. А это не всегда удобно. Им нужен кто-то более… безопасный. Так что председателем станет твой начальник. Кротов.

— Григорий Владимирович? — переспросила я, пытаясь уловить в его голосе эмоции.

Кирилл кивнул, его взгляд стал более серьёзным.

— Он фигура компромиссная. Никого не раздражает, всех устраивает. И федералов, и местных. Так что это был простой выбор. Я уступил, чтобы они запустили всё остальное.

— Остальное? — мой голос прозвучал чуть напряжённее, чем я хотела.

Он усмехнулся, на этот раз с явным оттенком злости.

— Остальное — это выемка документов в фонде. Светкины доказательства подтолкнули процесс, и теперь там идёт полное разбирательство. Родственница Суханова, думаю, скоро отправится туда, где она уже не сможет распоряжаться чужими деньгами. А сам Суханов… — Он чуть нахмурился, его голос стал холодным, — сам Суханов подаст в отставку.

— А губернатор? — спросила я.

— Губернатор подаст позже. — Кирилл посмотрел на меня, и его взгляд смягчился. — Они не хотят больших скандалов. Всё сделают аккуратно, чтобы у людей не возникло лишних вопросов. Но я гарантирую: его там не будет.

Он замолчал, а затем мягко наклонился, коснувшись губами моего виска.

— Все эти уступки были нужны, Агата. Чтобы мы могли спокойно жить. Чтобы больше никто не пытался играть с нами. И… скорее всего, это будет мой последний срок, Агата….

— Кир… — я повернулась к нему, — то есть все напрасно было….

— С чего это? — фыркнул он. — Депутатом я стал, комбинат — при мне, А ещё… — он замолчал, его глаза потеплели, и голос стал ниже, почти шёпотом, — я семью нашёл. Агата, да хрен с ней, с политикой.

Эти слова прозвучали так просто, так легко, но в них было всё. Он говорил о том, что для него действительно важно, о том, что дало ему силы пройти через всё это. Я почувствовала, как в груди разливается тепло, как исчезают остатки тревоги.

Кирилл прижался ко мне ближе, его пальцы мягко скользнули по моей щеке, и он посмотрел так, будто хотел, чтобы я поверила в каждое его слово.

— Ты и Аринка — это моя жизнь. Всё остальное — шум. Суета. Да, иногда нужно вступать в игру, принимать правила, но это никогда не будет важнее вас. Эта кампания мне тебя подарила, — продолжал он, чуть склонив голову, словно боясь, что я не услышу самого главного. — Она дала мне шанс вымолить у тебя прощение. Ты знаешь, сколько раз я проклинал себя за ту ночь, за свои ошибки? Но теперь… ты рядом. Со мной.

Его пальцы продолжали мягко касаться моей щеки, словно он хотел убедиться, что я действительно рядом, что это не сон.

— Я победил, Агата, — его голос дрогнул, но в нём звучала не слабость, а сила, исходившая от глубины его чувств. — В самой главной битве. За тебя.

Моё сердце наполнилось теплом, смешанным с легкой щемящей болью. Он говорил о вещах, которые мы старались избегать в разговорах, но которые всегда были где-то рядом. О той ночи, о его борьбе, о моём прощении. О том, как многое мы прошли, чтобы быть здесь и сейчас.

Я дотронулась до его руки, накрывая её своей, чтобы показать, что слышу, что чувствую каждое его слово. Прижалась горящим от солнца и любви лицом к его груди, закрывая на мгновение глаза, чувствуя его дыхание, ритм его сердца.

— Кир…. Можно еще вопрос… он…. — я смутилась, но пожалуй все равно хотела спросить. Этот момент не давал мне покоя, нет-нет да царапая внутри. — Он глупый….

Кирилл слегка наклонился, его рука мягко скользнула по моей спине, как будто он чувствовал моё смущение и старался успокоить. Его голос прозвучал низко, с лёгкой улыбкой, которая всегда могла рассеять мои сомнения:

— Агата, с чего ты взяла, что у тебя могут быть глупые вопросы? Спрашивай. Всё, что угодно.

Я подняла голову, чтобы взглянуть на него. Его глаза были полны тепла и терпения, и это придало мне немного смелости. Я выдохнула, стараясь собрать свои мысли, которые путались от волнения.

— Почему ты… когда вернулся из Москвы… почему ты… — щеки начали полыхать. — Почему ты отстранил меня от организации приема федералов, отправив в ЗС? Почему….Илона и Макс были…. А меня… словно…. Не знаю….Идиотский вопрос, да?

Кирилл чуть усмехнулся, уголки его губ дрогнули, а в глазах на мгновение мелькнула мягкая, добрая насмешка. Он откинул голову назад, словно хотел взять паузу, но тут же наклонился ко мне, чтобы наши взгляды встретились.

— Агата, — начал он тихо, взяв мою руку в свою и слегка поглаживая её большим пальцем. — Я тебя спрятал. Эгоистично спрятал от внимания. Потому что я знаю, как они смотрят на таких, как ты. Умных, сильных, но, в их понимании, слишком ярких, слишком заметных. А я не хотел, чтобы они видели в тебе инструмент. Ты для меня — не часть игры, Агата. Ты — моя жизнь. И я хотел, чтобы никто не мог этого испортить. Чтоб никто не смог больше использовать тебя. Никогда.

Он притянул меня ближе, и я уткнулась лицом в его плечо, чувствуя, как его тепло разливается по всему моему телу.

— Ты — моя жизнь, Агата, — тихо повторил он. — И я хочу, чтобы ты это знала. Всегда.

Я сжала его рубашку в пальцах, позволяя этим словам заполнить меня до краёв. Всё, что было раньше — мои сомнения, обиды, страхи — исчезло. Оставалось только это чувство. Наша связь. Его любовь, которая не требовала слов, но всегда была в каждом его действии.

Солнце поднималось всё выше, его золотистые лучи заливали зелёные аллеи города и искрящиеся волны синего моря. Воздух наполнялся летней тяжестью, и с каждой минутой становилось всё жарче. Казалось, сама природа подчеркивала накалённые эмоции, которые бушевали в нас, даже когда слова уже замолкли.

Маленькая фигурка бежала к нам от детской площадки, но внезапно запнулась за бортик и растянулась на плитках аллеи. Моё сердце ёкнуло, и я тут же отстранилась от Кирилла, готовая сорваться с места. Маленькая фигурка, лежащая на плитках, показалась неподвижной всего на долю секунды, но этого хватило, чтобы страх охватил меня с головой.

Кир оказался быстрее. В три шага оказался возле Арины, осторожно придерживая ее за плечи.

— Малышка, — я селя рядом с ней прямо на раскаленный асфальт, — что такое? Ударилась?

— Мама… — зеленые глаза наполнились слезами, — мама… папа… — она потянулась, но не ко мне.

Кирилл не сказал ни слова, но я видела, как его лицо дернулось, словно он пытался справиться с неожиданным потоком эмоций. Он осторожно поднял её на руки, будто она была самым хрупким существом на свете, и прижал к себе, уткнувшись лицом в её рыжие волосы.

— Всё хорошо, малышка, — только и прошептал он, его голос был таким мягким, что я едва услышала слова.

Я сидела на раскалённом асфальте, наблюдая за ними. Внутри смешались тысячи чувств: радость, боль, облегчение. Это был момент, которого я, наверное, боялась больше всего, но в то же время ждала. Аринка впервые назвала его «папой». И сделала это так естественно, так искренне, что я поняла: этот человек для неё стал больше, чем просто «Кир».

— Мама… папа… — снова пробормотала она, всхлипывая, но уже тише. Её руки обвились вокруг его шеи, и она спрятала лицо в его плечо.

Я сглотнула, чувствуя, как глаза начинают наполняться слезами. Кирилл поднял голову, его взгляд встретился с моим. В этих глазах было всё: удивление, благодарность, счастье. И что-то ещё — то, что я не могла назвать словами, но чувствовала каждой клеткой.

— Папа…

Она снова спрятала лицо у него на плече, а я посмотрела на Кирилла. Его глаза были полны слёз, но он не пытался их скрыть. Он кивнул, словно соглашаясь не только с её словами, но и с тем, что этот момент изменил всё.

— Теперь навсегда, — добавил он шёпотом, и я знала: он говорил это не только ей, но и мне.

Конец.

Больше книг на сайте — Knigoed.net

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34