Приговорённые к счастью (fb2)

- Приговорённые к счастью [litres] 3084K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Матвиенко

Сергей Матвиенко
Приговорённые к счастью

© Сергей Матвиенко, текст, 2024

© Алина Лоскутова, иллюстрация на обложке, 2024

© ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1. Повезло с заказом

«…И если Бог – это Слово, то Слово это непременно молчаливое и надменное, – лениво подумал Бальтазар и зевнул. – Зато Господь наш многотерпелив в своём молчании, раз попускает нам миллиарды лет. Или сколько там минуло со дня Сотворения? Полтора миллиарда с тех пор, как сам Бальтазар испустил последний вздох земной жизни, и ещё какое-то время до этого. Но, – отметил он себе, – воскресили его работники Института Времени, а не Боженька. А оплатила заказ любимая доченька Мари, спасибо ей, ненаглядной. Так что, может, и нет нашего Господа… Так, одно досужее умствование…» Горькая мыслишка. Лучше об этом и не думать, всё одно пустая схоластика.

Уже пятьсот лет прошло, как он – бывший испанский инквизитор – здесь объявился, а нет-нет да и порассуждает на сей счёт. Когда он в дальнем космосе сотни лет каменюки ледяные ковырял, о глупостях думать, слава богу, было некогда – хотелось поскорее накопить деньжат на свою несравненную Елизавету. А как устроился на тёплое конторское место на Луне – отсеивать ненадёжных претендентов на воскрешение (так сказать, уподобился архангелу Гавриилу), – так и потянуло на философию.

Это всё от скуки, решил Бальтазар. Зря он на Землю припёрся: ничего нового о таинственных самоубийствах и неведомом наркотике «смерть под кайфом» не услышал и вряд ли услышит.

Лучше бы Дмитрий вместо него Альберта в командировку отправил с его «прорывной статьёй» оценки качества душ усопших. Но Дмитрий упёрся: «Нет, позвали тебя. Ты к людям подход имеешь и всё правильно доложишь. Может, и новый заказ ухватишь». Как же, ухватит! Среди сонма конкурентов? Сидит здесь на совершенно бесполезном совещании и теряет время.

Подавив вздох разочарования, Бальтазар снова взялся слушать докладчика. Речь держал ведущий следователь Всепланетной службы досмертных расследований. Большой человек с громкими делами. И, кажется, к своему неудовольствию, Бальтазар понял, куда тот клонит.

Землянин часто откашливался и вообще выглядел простуженным – бедный живой органик.

– Трупы по всей Земле, шесть вопиющих случаев кровожадных расправ над собой. То, что они делают, не вписывается ни в какие рамки! Чудовищные смерти в наркотическом опьянении. Средневековая инквизиция была милосерднее к своим жертвам, чем они к себе…

«Много ты знаешь, – поморщился Бальтазар. – Нахватаются по верхам… А-а, видимо, переводчик постарался, подыскал эквивалент, недоумок».

Тем временем Емельян Сергеевич – ведущий следователь – продолжал запугивать аудиторию, рассказывая о том, что все и так уже знали.

– У нас есть определённые сомнения, что это наркотик. В смысле, что это нечто вещественное: в крови, тканях тела и мозге пострадавших ничего подозрительного не выявлено. Но! Слушайте внимательно: в желудке у каждой жертвы обнаружена не успевшая раствориться до конца желатиновая оболочка какой-то капсулы – пустышка.

Бальтазар хмыкнул: «А сейчас он начнёт намекать на эффект плацебо от мемонаркотика».

– Поэтому есть все основания полагать, что основные усилия следует направить на поиски мемовирусов, циркулирующих по неизвестным нам каналам общения Земли, и самих таких каналов. Скорее всего, используют примитивное оптоволокно, проложенное в обход государственных магистралей. Как сотни лет назад вскрытая сеть вербовки одной уж очень беспокойной и амбициозной религиозной организации.

«Знай наших», – не без удовольствия кивнул себе Бальтазар.

– Вопросы, уважаемые слушатели? – докладчик оглядел присутствующих.

Бальтазар поднял руку.

– Я вас слушаю, о мудрейший из мудрейших лунян, носящий достойнейшее из всех достойных имён, – обратился к нему Емельян Сергеевич и застыл. В раздражении крякнув, он прибавил: – Прошу, проявите серьёзность. Немедленно отключите эти ваши шуточки. Я ведь слышу, что вы там себе переводите, у меня же доступ. Скажу честно: мне такое шутовство не нравится. Отключайте! На совещание пришли, а не с дружками чаи распивать.

Раздались смешки. Бальтазар вспыхнул и забормотал извинения, что, мол, забыл вернуть переводчик в рабочий режим. На самом деле это были проделки его супруги – драгоценнейшей Елизаветы, а точнее, её личного помощника Бенедикта. Бальтазар сразу догадался, как услышал про «мудрейшего из мудрейших», и теперь жалел, что не понял этого ещё на страстях про инквизицию.

Разволновавшись, он принялся откашливаться (а вот это было лишнее – уж очень походило на издёвку над не вполне здоровым Емельяном Сергеевичем), спешно сбросил все настройки переводчика и поднялся.

– Емельян Сергеевич, правильно ли я вас понял: вы утверждаете, что найденные таблетки – плацебо? – спросил он и прикусил язык, осознав, что назвал того привычным образом, забыв, что переводчик с отключенными настройками выдаст имя как есть.

– «Е-мель-ян Сер-ге-е-вич», – по слогам повторил тот и усмехнулся, – забавное имя. Так вы меня называете? Надеюсь, ничего обидного? Но созвучно моему имени, надо признать.

Бальтазар покраснел – не из-за подозрений насчёт, возможно, неподобающего прозвища, а потому, что слишком много внимания к себе привлёк. Вокруг уже смеялись, особенно усердствовал представитель фирмы-конкурента. Емельян Сергеевич, прищурившись, внимательно смотрел на Бальтазара и наверняка заметил предательскую красноту его пластиковых щёк.

– Обычное имя, – помялся тот. – Для удобства произношения. Подобрал пару схожих имён на латыни – это мой второй родной язык, для официальных речей, так сказать. И видоизменил на русский лад – ещё один неизвестный вам язык. Мой приятель на нём говорит.

– Дмитрий?

Бальтазар кивнул.

– Да, вы всё верно поняли, – строго сказал докладчик. – Именно плацебо! Хорошее слово подобрали, спасибо. Включу в отчёт.

– Да, но…

– Возражения не принимаются. Здесь не дискуссионный клуб, здесь вышестоящему руководству докладывают о проделанной работе. Если, конечно, есть что. Вольно, садитесь.

Бальтазару было что докладывать, но он не стал перечить – с него довольно. Он сел, сгорая от стыда, – неплохо выступил, неплохо. Как бы не попасть в какой анекдот с таким-то выходом.

Пошли другие вопросы, но всё больше в заданном Емельяном Сергеевичем русле. Обсуждали мероприятия по поиску тайного подземного кабеля связи. Коснулись негласных опросов для изучения необъяснимых искажений в общественных мнениях или для выявления новых – любых иррациональных идей, не вписывающихся во все известные повестки. Не отклоняясь от заданной линии, дошли и до такой ерунды, как привлечение к поискам искусственных мозгов. Все знают, как важно дать им чёткое направление и затем следить, чтобы не выдумывали обоснований случайным совпадениям. Говорили много: не покажешь себя – не продашь.

Бальтазар слушал вполуха: его глодала обида. Да и что они скажут, подпевалы? А ему пока лучше не лезть с предложениями. Пусть его выступление подзабудут, к тому же было опасение, что повреждённое устройство снова засбоит. Он вычистил последние обновления переводчика – так и есть, Бенедикт влез туда своими лапами. Работа грубая, зато какая эффектная.

Просмотрев расписание ближайших рейсов, Бальтазар прикинул, успеет ли заскочить в магазинчик за сувениром с Земли для Елизаветы – чем-нибудь небьющимся, вернее, принципиально неуничтожимым.

Он глянул через щёлку занавески в окно – солнце уже поднялось, перестав бить в глаза и слепить. Лучи оранжевого, непривычного и потому чужого солнца падали на подоконник почти отвесно. Середина дня, ждать осталось недолго.

На окне рядом с ним сидела бабочка, она медленно закрывала и открывала красные, как огонь, крылья. Видимо, залетела через приоткрытую створку. Это луняне здесь могут электрическими накопителями обойтись, а людям-органикам нужен кислород, их сюда немало набилось про ужасные страсти послушать.

«Милая земная бабочка… – думал Бальтазар, глядя на неё. Его душу заполонили нежные чувства. – Прошли эпохи, а бабочки всё те же. Сидит себе и радует старого инквизитора своей красотой, напоминает о былом. Настоящее живое существо, а не анимированная картинка! Вот бы тебя подарить Елизаветушке…»

Сыщики по одному получали короткий инструктаж от Емельяна Сергеевича и покидали аудиторию. Пошептавшись с ним, поднялся главный конкурент, с победным видом глянул на Бальтазара и ехидно улыбнулся. Тот махнул ему рукой на прощание. Да, моделька у конкурента что надо, от человека с первого взгляда не отличишь, да и со второго тоже. Умеют же некоторые делами ворочать и деньги заколачивать. Бальтазар оглядел себя – пластиковое чучело, только цивильная одежда и выручает.

Он повернулся к бабочке. Ну, предположим, поймает её, привезёт на Луну и оформит в какой-нибудь террариум с доступом на просмотр для Елизаветы? Дальше что? Сколько насекомое проживёт-то? От силы месяц, пока длится лето. И крылья цвета пламени Бальтазара уже не пленяли, а всё более смущали. Его супруга – такая привереда… Не так ведь поймёт – обвинит, что нарочно выбрал такую огненную, что она сама точь-в-точь как эта бабочка, запертая им на погибель для его развлечения. Нет, определённо дурацкая затея…

– Бальтазар, вы всё бабочек ловите? – пророкотал над его ухом хриплый голос.

Тот вздрогнул. Над ним высился Емельян Сергеевич. Специально, что ли, подкрался?

– Нет, что вы! – «Как он догадался?!» – Зачем она мне? У нас своих хватает, пусть и рисованных.

Ведущий следователь почесал затылок в недоумении.

– Смотрю, опять ваш переводчик барахлит. Вы сидите отстранённый, весь в глубокой задумчивости, ничего не замечаете. Вот я и говорю: вы всё ворон считаете? У меня к вам серьёзный разговор, а вы будто обиделись на весь мир. Или, может, на меня? Нет?

Бальтазар помотал головой:

– Никаких обид. Не надо было мне выступать, это верно.

– Верно. – Емельян Сергеевич нагнулся и шепнул: – Я вас пока обойду, никуда не уходите. Продолжайте бабочек считать.

Усмехнувшись, он отправился к последнему, не считая Бальтазара, оставшемуся участнику совещания.

Бальтазар тихо вздохнул, – видимо, его ждут нравоучения и выволочка. Не задался день.

Он снова забрался в настройки переводчика. Да, Бенедикт, чёртово отродье, хорошо тут пошуровал. То работает, то не работает. Вот же понакрутил! И ведь не пожалуешься на него хозяйке. Ни в коем случае! Развеселится и станет нахваливать ловкача. А тот, ободрённый, опять что-нибудь затеет.

Ещё раз внимательно всё проверив, Бальтазар вычистил следы недавних чужих вмешательств, затем поменял пароль доступа с «МояПрекраснаяЕлизавета» на «БенедиктОсёл ЕлизаветаВедьма».

Емельян Сергеевич тем временем выпроводил последнего слушателя. Плотно закрыв за собой дверь, ведущий следователь сразу посерьёзнел и посмотрел на Бальтазара почти хмуро.

Тот поднялся.

– Не против, если я закрою окно? – подойдя к столу Бальтазара, спросил Емельян Сергеевич. – А то здесь слишком свежо.

Бальтазар пожал плечами, хотя в помещении изрядно попахивало по́том – впору было морщить нос.

– Хорошо, что вас не заражу, вы-то пластиковый, – усмехнулся Емельян Сергеевич.

«И мёртвый», – додумал за него Бальтазар.

Емельян Сергеевич закашлялся.

– Боюсь, совсем расклеюсь и слягу. А я, знаете ли, к вам не тороплюсь.

– Я закрою, – буркнул Бальтазар.

Он встал, подошёл к окну, выгнал бабочку наружу и захлопнул створку.

– Я знаю, что вы нам всем хотели сообщить, Бальтазар, – сказал Емельян Сергеевич, усаживаясь за стол. – О результатах проведённого вами моделирования по скану мозга одной из наших жертв, двухсотлетнего деда.

Бальтазар сел напротив и внимательно посмотрел на собеседника – похоже, выволочка и нравоучения отменяются.

– Верно, об этом, – подтвердил Бальтазар. – Мы его взяли из-за возраста: если он столько прожил – биография-то у него почтенная, – то, воскрешённый, он вероятнее других заживёт обычным человеком – лунянином, а не впадёт снова в экстатическую кому, которой жизнь кончил. То есть негативные последствия под вопросом и моделирование помогло бы уточнить риски воскрешения. И ещё: он дешевле всех выходи́л, тоже немаловажно…

– Я и про это знаю, – улыбнулся землянин. – Ваш Альберт прислал в один престижный научный журнал статью, где подробно изложил эти вводные, в том числе оценку стоимости эксперимента. Кстати, мастерски по Институту Времени прошёлся, по-академичному.

– Это он зря… – Бальтазар нахмурился. – Он хотел ещё острее написать про жадность Института и повальную некомпетентность историков, но мы с Димой не одобрили.

Емельян Сергеевич хмыкнул.

– Так вот, статейку мы пока задержали, – сказал он. – Дело чрезвычайное. Никаких подсказок врагу, что мы знаем, а чего не знаем. Ваша дочь указана в соавторах, и позавчера с ней связались наши специалисты прояснить некоторые моменты якобы для печати. Ведь это она подготовила модель души для анализа?

Бальтазар кивнул и зарделся. Если речь про тонкости исследования, то он, пожалуй, не вытянет. Вклад Маришечки ему очевиден, но не вполне ясен. Это Альберта надо спрашивать. Говорит, ничего сложного там нет, а сам сыплет тяжёлыми учёными словесами.

– Честно скажу, сам я далёк от этой научной магии, – усмехнулся Емельян Сергеевич. – Но спецы вашу Мари нахваливали: по полочкам им всё разложила. Говорят, выводам статьи можно доверять. Дедуля вряд ли захочет жить «обычным лунянином». Как это?.. Как у вас такого называют, э-э…

– Отказник. Объявится у нас, поживёт недолго да и окуклится. Ну то есть впадёт в пограничный с жизнью транс, приятное забытьё. По-простому – почти что овощ на подпитке.

– Если объявится! – заметил Емельян Сергеевич.

– Верно. Если! На Луне таких не любят: оно сидит себе или лежит, а ты его содержи, раз вытащил. Живой же, хоть и не совсем: то ли спит, то ли не спит. Кайфует себе. Но оговорюсь: его родственникам, лунным или земным, я не стал бы так однозначно обрисовывать эти мрачные перспективы. И в статье Альберта формулировки гораздо обтекаемей. Всегда есть надежда, хоть иногда и мизерная.

Ведущий следователь кивнул, и Бальтазар продолжил:

– Вывод про впадение в транс верен лишь в той мере, в какой наша модель отражает душу изучаемого субъекта. Возможно, для более надёжных выводов маловато данных. Мы использовали около тысячи коротеньких временны́х линий длиной тридцать секунд на кубический миллиметр в разных точках мозга. В основном лобные доли и лимбическая система. И то полугодовой бюджет в Институт улетел. – Он вздохнул.

– Спецы сказали, выборка приличная. – Емельян Сергеевич почесал подбородок. – И хотя наши бюджеты тоже не бездонные, ваши траты мы возместим. Не безвозмездно, разумеется.

– Это к Дмитрию, он начальник, – неуверенно пробормотал Бальтазар. – Нам пришлось взять большой заём под обеспечение будущих общественных выплат. И теперь полгода весь наш доход – от одних частных заказов. Потому на ваше «не безвозмездно», боюсь, у меня нет полномочий.

Емельян Сергеевич крякнул от досады.

– Никакого Дмитрия! Никого, кроме вас, я привлекать не собираюсь. «Не безвозмездно» значит, что вы дадите личное обязательство помощи в расследовании. Куда катится ваша Луна? Помешались на деньгах!

– Попадёте к нам, поймёте, – проворчал Бальтазар. – Я согласен. Обязуюсь хранить тайну и работать на вас, но не против интересов моей конторы и друзей.

– Прекрасно! Вы все нас полностью устраиваете. Мы вас хорошенько проверили. Подписывайте допуск к секретным документам.

Емельян Сергеевич вытащил карточку своего телефона и протянул Бальтазару. Проведя ладонью над телефоном, тот взял допуск и, развернув виртуальный документ перед глазами, внимательно прочёл. Условия не кабальные, свобода действий и передвижения не ограничивается, штрафов нет. Подписал. Шикарная сделка.

– Мне ознакомиться сейчас? – спросил Бальтазар, таким же образом забрав электронную папку с документами.

– Так точно. К сожалению, материалов мало. Что неясно – спрашивайте.

Бальтазар положил руки на стол и закрыл глаза. Закрепив позу андроида, отключился от него, вернувшись к себе на орбитальную станцию, где и находился физически (хотя сами апартаменты были виртуальные, то есть обычные рисованные декорации лунян, в которых они живут). Здесь у него была уютная комнатка с видом на Землю. Положив папку на журнальный столик, он уселся в кресло. Поёрзал – слишком мягкое и глубокое, ещё и спинка сильно откинута назад. Он превратил кресло в жёсткий стул, поднял столик повыше и стал листать полученные бумаги. Действительно, негусто.

Из того, что ему и так известно: жертвы на момент смерти находились в экстатическом состоянии, все найдены с блаженной улыбкой, все убивали себя крайне болезненным способом. Так, по наркотику: выявлены следы распада неизвестного психотропного препарата… Ага, под сомнением, – возможно, ошибка аналитического оборудования. Перебор химических веществ-кандидатов, сплошная органическая «алхимия» (даже Дима вряд ли разберётся). И… вывод: препарат неизвестной природы. М-да, захватывающее чтение…

Вдруг его взгляд споткнулся: «„Реактивные зигзаги“… глава компании Вернер…» Бальтазар округлил глаза, сердце его пару раз гулко стукнуло. Так, кажется, понятно, почему именно его выбрали. «Реактивные зигзаги» – его первое и неудачное трудоустройство в дальний космос. Со скандалом тогда уволился. Плохо дело, если из-за этого. Видимо, сами не знают, кому доверять.

На «Реактивные зигзаги» в деле одни косвенные указания. Через вторые руки, третьи. Кто-то когда-то с кем-то работал, встречался или был знаком, но это не точно, м-да… Вернер чист как стёклышко, прямо ангел во плоти. Не вызывает никаких подозрений, кроме единственного: каждый из шести случаев был как-то связан с его компанией. Да, пусть неявная и опосредованная, но всё-таки связь имелась.

Краем уха андроида Бальтазар услышал телефонный вызов и без воплощения, вручную повернул на звук голову андроида (неудобно, зато не надо вставать и в него одеваться). Глянул наружу в окошки глаз. Емельян Сергеевич, вскочив, ходил по комнате, махал руками и неразборчиво – на звуковой секретке – бубнил в телефон. Ведущий следователь, весь в делах и заботах.

Вернув голову в исходное положение, Бальтазар ещё раз пролистал бумаги. Вроде ничего не упустил. Так, какие у него вопросы? Ничего умного в голову не приходило, в документах одни неподтверждённые догадки. Конечно, можно спросить: и что ему делать? Но это как-то непрофессионально.

Стоп! Как же он сразу упустил? Дима ведь переписывался с этим Вернером по поводу теорий мирового эфира. Может, и сейчас переписывается, но молчит из-за вечных подколок Альберта. Какая-то больная для обоих тема. Они – Дмитрий и Альберт – и в дальнем космосе находили время об этом поспорить. Иногда ругались, да так, что приходилось их мирить. Помнится, Дмитрий уже на Луне напечатался по своему любимому эфиру в малоизвестном научном журнале, сослался на статью Вернера, опубликованную там же, а тот, в свою очередь, в новых статьях ссылался на Дмитрия. Альберт, узнав об этом, долго хохотал над таким взаимовыгодным перекрёстным опылением. Вдобавок выяснил, что печатались они в «псевдонаучной помойке» без редактуры и рецензирования. Вот тогда-то Бальтазар и узнал, с кем переписывается и кем восторгается Дмитрий. Вдобавок выяснилось, что и Альберт к Вернеру неравнодушен, но совершенно в противоположном смысле: восторгов Дмитрия о «гениальном инженере» он не разделял. Как и Бальтазар.

Значит, есть возможность что-нибудь вынюхать про Вернера через Дмитрия. Ясненько: ещё довод, чтобы выбрать Бальтазара. Осталось придумать хороший вопрос, и можно выходить.

Вдруг Бальтазар понял, что его андроида сильно трясут.

– Очнитесь! – донёсся до него издалека крик Емельяна Сергеевича.

– Что случилось? – похлопал Бальтазар глазами, взяв андроида под управление.

– Беда! Ещё одна жертва! – воскликнул Емельян Сергеевич, перестав трясти его за плечо. – Юноша, почти мальчик. На другом конце Земли. Самоубийство, и по всем признакам наш случай. Изувеченное тело в морге, желатиновая оболочка – на столике у патологоанатома.

– И что мне делать?

– Как что?! Забираете на себя посмертно-предвоскресное обследование души́ самоубийцы, это легенда прикрытия. Родственники уже оплатили ваш визит. Институт дал им хорошую скидку, за наш счёт, так что жду от вас ценных све́дений, которые не стыдно будет подшить к делу.

– Я, кажется, знаю это местечко, – удивился Бальтазар, посмотрев на адрес. – Неподалёку от них крупный филиал Института. Я там бывал.

– Может, и с убитым пересекались. Он работал в Институте Времени.

Бальтазар присвистнул.

– Уборщиком, за полотёрами приглядывал, – пояснил Емельян Сергеевич.

– А, ясно. Как я получу задание? Не от вас ведь?

Емельян Сергеевич помотал головой:

– Нет. Обычным образом, через страховой отдел Института. До вашей конторы заявка дойдёт сразу. Остальным – с задержкой: произойдёт сбой на узлах связи. Десять минут, не больше, иначе подозрительно. Надеюсь, ваши не проворонят. Со всеми этими нелепыми смертями Институт задрал барьерную страховку, так что родственникам, точнее нам, пришлось раскошелиться. Цена заоблачная, ваши должны клюнуть.

Бальтазар кивнул: обязательно клюнут. «Мы своего не упустим». У него тренькнуло входящее – ага, вот и оно.

Телефон в руке Емельяна Сергеевича тоже пискнул.

– Готово! – Тот глянул в экран: – Ничего себе, чуть дольше трёх секунд прошло, как вам отправили! Полторы туда, полторы сюда.

– На автомате заказ приняли, раз цена хорошая.

– Прекрасно! Ждём вводные от вашего босса?

– Я уже получил задание срочно выезжать на место вместе с пересылкой заявки. – Бальтазар показал свой телефон, выведенный на ладонь андроида. – Адрес знаю, обстоятельства дела знаю. Могу отправляться. – Он встал из-за стола.

Емельян Сергеевич поднялся следом.

– С богом! – махнул он рукой.

Неожиданно телефон Бальтазара требовательно запищал, мигая картинкой полученного видеосообщения.

– Дмитрий, – после заминки сказал Бальтазар, поспешно убрав телефон (уже глянул мельком). Послушает начальство наедине.

– Выведите на экран, – приказал Емельян Сергеевич. – И автоперевод включите.

Незаметно вздохнув (видеозапись ничего хорошего не обещала), Бальтазар подчинился. Перед ними на экранной стене отобразилась голова звонившего. Картинка, как назло, выхватила миг энергичный и выразительный: округлённые глаза, губы, с усилием выдувавшие букву У, и топорщащаяся борода, загораживавшая обзор и вылезавшая за кадр.

Ну, ничего не поделаешь. Бальтазар запустил воспроизведение, и Дмитрий ожил.

– Бальтазарушка, родненький! – воскликнул он с воодушевлением, разглаживая бороду. – Свезло нам хороший заказ ухватить! Всё бросай и дуй на адрес, он у тебя в почте. Отобьём часть деньжат, что вы угробили на гальванизацию трупа. Кричали мне, мол, заявим о себе, прославимся! А вот завернули статейку Альберта! – он размашисто сунул огромную дулю под зрачок видеокамеры. – Слышал? Мол, неактуально. Как я и думал! Так что продолжаем по старинке. Ну да ладно, к делу. Работёнка плёвая, так считаю, случай-то очевидный. Старый добрый задушевный разговор – заболтать и выведать. Но смотри у меня, на родных не дави, – потряс он указательным пальцем, чуть ли не высунувшись из экрана. – С ходу бедолагу в самоубийцы не записывай. Разберись, выясни, то да сё. А то знаю я тебя: как начнёшь обличать – что ни слово, то намёк на грех, и что ни грех, то смертный. Дай людям надежду. Тем более человек-то непростой – институтский работник. Ясно? Но не усугубляй! Зачем нам с отказником возиться? Посадить этакое растение себе на шею? Нет! И родственникам это не надо, а то находятся ушлые: «Вы риски оценивали, вы и отвечайте!» Не дай бог! Ну ты сам знаешь, что к чему, не мне тебя учить. Заказ жирный, в накладе не останемся. Всё, с богом! – Дмитрий махнул рукой и пропал.

Емельян Сергеевич смотрел на экран, плотно сжав губы. Бальтазар пожал плечами.

– Я могу отправляться? – спросил он.

Следователь по особо важным делам, весь пунцовый, кивнул.

– Тогда я пошёл, – зачем-то добавил Бальтазар. Он отпустил андроида и перескочил к себе на орбитальный спутник.

Нехорошо получилось. Вернуться бы и сказать пару слов в оправдание, что, мол, разговор подразумевался конфиденциальным, потому Дмитрий позволил в речи немного жаргонизмов. На самом деле все так говорят. А жаргонизмы удобны для быстрой передачи сути дела. Поэтому не стоит думать, что они непрофессионалы. Другие не лучше.

Недолго поколебавшись, он вернулся на Землю. Андроид, отправленный на посадочную станцию, уже затворял за собой дверь. Придержав её, Бальтазар заглянул внутрь и увидел, что Емельян Сергеевич, упав грудью на стол, покатывается со смеху, утирает слёзы и бормочет: «Гальванизация трупа… Заболтать и выведать…»

«Вот и славно», – с облегчением выдохнул Бальтазар, тихо закрыл дверь и вернулся к себе.

Открыв досье дела о самоубийстве, он бегло пролистал, рассматривая приложенные фотографии родственников и жертвы. Ничем не примечательные лица землян, довольно красивые, если к ним привыкнуть. Посмотрел на снимки с места преступления: повсюду кровь; убитый, полусидя на скрещённых ногах, висит в петле, накинутой на ручку двери, и держится за торчащий из живота нож; на лице застыла гримасничающая улыбка. М-да, из тех самых, седьмой.

Жертва преступления – он же самоубийца с трудным именем Пельозуемесья. Имя чаще женское, как мужское используется редко, – хм… Тридцать пять лет. Верно, по земным меркам юноша, вчерашний ребёнок. За толщину щёк и необъятный живот Бальтазар окрестил его Фомой. И с именем немного сходно: Ф и П, будем считать, схожи; М и О тоже в наличии. Фамилию Кувенкласе переиначивать не стал – запомнил, это он сумеет выговорить.

В кармане штанов жертвы найдена предсмертная записка: «Я пошёл, вы не волнуйтесь, всё будет хорошо, и даже лучше». Написана от руки почерком убитого, залита его же кровью.

Причина смерти – удушение верёвочной петлёй, накинутой на дверную ручку межкомнатной двери. Перед этим кухонным ножом нанесена глубокая рваная рана брюшной полости.

В желудке убитого обнаружена лопнувшая непереваренная желатиновая оболочка чёрного цвета. Психотропные препараты не выявлены. При этом уровень дофамина и серотонина в тканях головного мозга существенно превышает физиологическую норму. Экспресс-анализ межнейронных путей показал сверхактивный контур возбуждения в коре мозга и петлю обратной связи с базальными ядрами. Характерно для крайне экзальтированного состояния.

Дальше шёл генетический анализ пыли помещения. Бальтазар быстро пролистнул списки людей, посещавших Кувенкласе за последний месяц: бабушки, дедушки, тёти, дяди, их дети. Неделю назад заходила соседка с верхнего этажа, посетила комнату брата жертвы. Заканчивалась экспертиза отчётом о питомцах: свежие следы ДНК обычной собаки семи лет и двухлетней давности – старой кошки. Бальтазар хмыкнул – особенно про кошку очень важно знать.

Он открыл отдельное досье на ближайших родственников, проживавших с убитым: мать, отец и брат. Во время преступления дома отсутствовали. Жертву обнаружил отец ориентировочно через десять минут после смерти.

Мать Фомы звали Пэйлиэзеивэлья, отца – Ахшмузь. Для простоты Бальтазар нарёк их Паскуэла и Ахилл. Имя брата-близнеца Фомы было Вуквопел. Внешне он отличался от брата до неузнаваемости: красавчик, телосложение атлета. Вот кого надо было называть Ахиллом. Но переводчик недовольно крякнул и отказался менять сохранённую настройку (снова привет Бенедикту?), пришлось наречь Вуквопела Валерием – тот и впрямь светился здоровьем и мощью. Бальтазар подумал и сократил до «Валера» – как раз для юноши.

Закончив изучать материалы, Бальтазар отправил семье Кувенкласе запрос на визит и в ожидании приглашения рассеянно глядел в окно. Перед ним во мраке космоса медленно поворачивался тёмный шар Земли весь в ярких пятнах ночных городов – спутник на низкой орбите пролетал через ночь. Всегда занимательное зрелище. Сколько раз видел, а не надоедает.

Привезти бы сюда Елизавету и покатать на спутнике – вот, мол, дорогая, это тебе не на метле летать. Шутка, конечно, на грани… Но если между близкими людьми – то почему бы и нет. Бальтазар вздохнул: эх… Затем спуститься на Землю и погулять рука об руку у настоящего моря или в парке. Можно, как он сейчас, «по проводам» на удалёнке, но лучше в переносных капсулах эссентариума. Обязательно одеться в дорогих и приличествующих случаю андроидов – в мужского и женского, с хорошей чувствительностью и подвижностью, каждый со своей капсулой. А не в болванчиков на управлении с орбиты вроде того, в котором он ходил сегодня. Ах, как бы это было здорово!

Помечтав с минуту, Бальтазар пригорюнился. Во-первых, никуда она, домоседка, не полетит, во-вторых… Во-вторых, не время думать о семейных дрязгах. Но кем бы Елизавета его ни считала, для него она часть семьи. Он уже скучал по ней.

Бальтазар проверил обратные рейсы домой. Как нарочно, ближайший на Луну с его станции был через два часа, а следующий – аж через восемь. Вздохнув, он зарегистрировался на ближайший, выкупив последний билет. Конечно, была небольшая вероятность, что он не уложится к посадке на рейс. Но это ничего, как-нибудь обоснует Кувенкласе свой досрочный уход. С Луны им перезвонит, если потребуется что-нибудь уточнить. Общаться неудобно, но для недолгой беседы сойдёт.

Он отметил на билете «Забрать в любом случае» – вдруг за разговором сам забудет. Самое страшное, что случится: без предупреждения пропадёт его голограмма и отработает отбивка потери связи. Это же не андроида посередине дороги бросить.

Бальтазар глянул на часы – время не терпит, а прошло уже пять минут, как он отправил запрос на посещение. Ещё одна тягучая минута… Но вот пискнуло входящее, и он подскочил на стуле. Наконец-то! Кувенкласе дали добро и открыли именной – на него – переход. Он поглядел на своё отражение в тёмном окне и поправил галстук. Перекрестившись, открыл дверь со своей стороны и шагнул навстречу ждавшим его землянам.

Глава 2. Задушевный разговор

– Добрый день, – вежливо произнёс Бальтазар и сошёл со стены, словно призрак.

По другую сторону от стены-проектора стоял диван, на самом краешке которого расположилась Паскуэла за руку с Ахиллом, а по правую сторону – пара кресел. На одном в неудобной позе замер Валера, на другом сидела собака. Все внимательно смотрели на гостя. А он на них.

Лица встревоженные, в слезах. Измучены болью. Близкие Фомы были будто слегка не в себе, будто они немного умом двинулись. Хороший знак – нет скрытого пренебрежения или тайной зависти к чужой смерти. Он и такое наблюдал.

– Добрый день, – нестройно ответили ему, поднимаясь навстречу.

Пёс гавкнул и соскочил на пол.

С удивлением посмотрев на собаку – ему почудилось «бывай здоров» на корявой интерлингве, – Бальтазар прошёл до едва видимой прозрачной стены на середине комнаты, где заканчивалась отображаемая для землян голографическая картинка.

Они со своей стороны подошли к виртуальной гостиной. Кивнули Бальтазару. Он представился – посмертный следователь, – показал удостоверение.

– Вы знаете, я здесь за… – начал он.

– Знаем зачем! Институт послал вас разнюхать, не убил ли себя Фома, – выпалил Ахилл. – Чтобы выставить за его воскрешение неподъёмную цену! Мы за ваш визит последние штаны заложили! Вы на наши деньги оценки свои Фоме выставляете! А мы возьмём и наплюём на них! Сами решим. Мы его воскресим, а он – нас, когда наше время придёт…

Ахилл потряс кулаком перед носом посмертного следователя. Женщина заплакала и запричитала, успокаивая мужа. Валера выглядел смущённым. Пёс вёл себя смирно, поглядывал на Валеру и внимательно следил за гостем. Умная собачка.

Бальтазар вздохнул:

– У вас неверные представления об Институте и моих обязанностях. Давайте присядем и спокойно поговорим. – Он из ниоткуда достал нарисованный стул и уселся у барьера. – Прошу, садитесь, – указал он на диван и кресла за их спинами.

Все расселись, пёс занял место у ног Валеры, не спуская настороженного взгляда с гостя.

– Извините, – пробормотал Ахилл, смахивая слезу. – На нервах. Слегка выпил. Как глупо! Всё я знаю, уже сто лет как небо копчу, давно всё выяснил, как и что. Не попасть к вам…

– Ну, случилось то, что случилось. Вам какое дело?! – спросил у Бальтазара Валера, с жалостью поглядев на отца.

– Никакого! – Бальтазар поднял руки. – Но для Фомы с вас затребуют мой подробный отчёт о душе́ усопшего. Для оценки финансовых рисков Луны, которые будут учтены в сумме платежа Институту Времени. Страховка от возможного ущерба, когда воскрешённый впадает в благостное оцепенение, перекладывая обязанности поддержания в нём жизни на плечи общества. У нас их называют отказниками и другими словами, которые я не хочу озвучивать. Если такое случится, то страховые покроют часть общественных трат на содержание души отказника. Не каждого можно уговорить или даже заставить поработать на благо себя и общества, а избавляться от этих безвольных персон негуманно. При самых неблагоприятных оценках, например без такового отчёта, страховая переплата может в несколько раз превысить стоимость воскрешения. – Он развёл руками. – Никто не вправе вам запрещать. Но возможно, вы разумнее поступите с вложением, замечу, немалых сумм. Механизм оценок «качества души» и взвешенных выводов давно отработан. Поэтому я здесь.

– А если мы наврём с три короба? – не сдавался Валера, отмахнувшись от матери.

– Во-первых, я наверняка замечу подвох. Крайне неблагоприятный показатель! Во-вторых, это невыгодно вам. При вероятном негативном сценарии общество постарается переложить свои расходы на ваши плечи. Снова привлекут меня – того, кто прошляпил страховой случай. Последуют разбирательства, и правда всё равно вылезет наружу. Зачем вам начинать жизнь у нас обманщиками? Или ещё хуже – растратить огромные средства и, вероятнее всего, остаться ни с чем? Передать по наследству долги и единственно уповать на следующие поколения? Всё это может показаться страшной бесчеловечностью – так скрупулёзно оценивать людские жизни, тем более близкого вам человека, – но нам приходится. Другой Луны у нас для вас нет.

– Всё так, – печально подтвердил Ахилл. – Валерка, вырастешь и поймёшь, что деньги на деревьях давно уже не растут. Если бы я знал, где достать нужную сумму, да хоть маленькую долю… – Он махнул рукой. – С вами-то в долги влезли, – добавил он Бальтазару.

Тот поморгал.

– Валера, – обратился Бальтазар к насупленному юноше. – У вас замечательный пёс и, кажется, э-э… очеловеченный. Мне показалось, он со мной поздоровался на интерлингве…

Пёс склонил голову набок, оценивающе оглядывая Бальтазара, посмотрел на Валеру и пару раз тявкнул – на этот раз что-то невразумительное.

– Нет, Клык – обычная собака. Знает сотню слов, десяток на интерлингве. Вы чужак, поэтому интерлингва. Сейчас спросил: «Можно вас укусить?» – Валера почесал пса за ухом. – Клык, сидеть. Нельзя кусать!

– Прекрасно! Спрашивает разрешения. В моё время таких умных собак не водилось. Ну так вот, я вижу, вы любите пса. И все любят, и мне он нравится… – Бальтазар замолчал.

– Но… – проговорил за него Валера.

– Но по роду занятий я знаком со статистикой Института. Открою секрет, наверное, для вас неприятный: настоящих домашних животных у нас почти нет. Редкая причуда экстравагантных богатеев. И отношение окружающих к этим чудакам, скажу прямо, не лучшее…

– Я понял! – перебил его Валера. – Вы намекаете, что, «воскреснув», – показал он пальцами кавычки, – я перестану любить животных? Людей? Как-нибудь обойдусь без вашего «рая»! Слышите? – бросил он родителям.

– Наплодили дураков, – недовольно пробормотал жене Ахилл и вышел из комнаты.

– Валера, выводы неправильные, – мягко возразил посмертный следователь. – Наш мир – это мир людей, созданный людьми для людей. Наш человек – это рафинированная часть человека, самая суть. И, конечно, мы любим других людей, а прежде всего – своих близких. И питомцы у нас есть, но искусственные: электронные копии. У меня самого дома такой бандит живёт – котик. Они дешёвые, а люди дорогие – во всех смыслах.

Валера, раздражённый, заелозил на месте и, не говоря больше ни слова, принялся гладить пса. Тот добродушно рычал, прижимал уши и махал хвостом. На следователя пёс глядел, как тому показалось, с презрением.

Бальтазар решил не терять времени в отсутствие Ахилла и попросил у Паскуэлы доступ к цифровому архиву Фомы с перепиской, связями, новостными подписками, выставленными там и сям сердечками, смайликами и прочими электронными отпечатками. Конечно, строго следуя букве закона, правильно было получить разрешение и матери, и отца. Но дух закона подсказал Бальтазару не принимать во внимание не вполне трезвого Ахилла.

– Большой Отец неусыпно следит за тобой, – хмыкнул Валера. – И всё записывает.

– Ради блага чад своих, потому что любит их, – поддержал его фронду Бальтазар с ироничной улыбкой.

– Думаю, муж не будет против, – после недолгого колебания согласилась Паскуэла и выдала ему разрешение.

Немедленно сломав личную печать Фомы, Бальтазар выкачал к себе архивы и запустил обученного мозговичка, чтобы разбирал тексты, реакции, искал смыслы и строил догадки, а главное – чтобы вытащил на свет любой намёк на связь с «Реактивными зигзагами». Данных оказалось неожиданно мало, поэтому почти сразу пришли скучные ответы: обычный человек в обычном окружении – родственники, сверстники, знакомцы с работы.

Бальтазар пробежался по списку контактов, отсортированному по их весомости. Ого! На предпоследней строчке – Иван Иваныч, хорошо знакомый ему историк-лаборант из местного филиала Института Времени. Фома отправил тому единственное сообщение: «Ты как?», оставшееся без ответа. Похоже, по ошибке: тот у него в рабочих контактах вместе с полусотней других сотрудников Института. На всякий случай Бальтазар добавил к разбору свою переписку с Иваном Иванычем. Мозговичок перелопатил весь объём заново, но выводов не поменял, только спустил лаборанта на последнее место. Случайный здесь человек, как и вся нижняя половина списка.

Никаких причин для самоубийства – наихудший из признаков, хороший повод для Института задрать ценник. И никаких связей с ракетной корпорацией, – даже через пятые руки, ни единой зацепки. Плохо.

В дверях появился Ахилл с бутылкой и со стаканом.

– Я ничего не пропустил? – спросил он.

– Лунянин выманил у мамы доступ к электронке брата, – доложил ему Валера.

– А чего меня не дождались? Я, может, против! – нетвёрдо сказал Ахилл. Вздохнул и махнул рукой: – Забирайте, раз влезли.

– Есть что? – спросил Валера, глядя, как посмертный следователь озабоченно листает бумаги в своём планшете.

– Нет, – буркнул тот, не поднимая головы.

– А это хороший признак? – спросила у него Паскуэла.

Бальтазар оторвался от выверки аналитических выкладок и посмотрел на неё.

– Очень может быть, но судить пока рано, – уклончиво ответил он и вернулся к работе.

– Вы не замечали странностей в поведении Фомы? – спросил Бальтазар через минуту, когда закончил.

– Знаете, в последнее время он и в самом деле от всех отстранился. Говорил не пойми что: «Отрицаю бытие – его нет, всё фикция вроде голограммы», – призналась Паскуэла после заминки. – И друзей всех растерял.

– Возраст у него такой, отрицающий, – сказал Ахилл о сыне так, будто тот жив-здоров и просто отлучился.

Ахилл плеснул в стакан янтарной жидкости и выпил в один глоток.

– Я уверен: мой сын не самоубийца! Его убили! Проникли в дом, зарезали и повесили на двери. Лучше бы убийц искали, чем нервы нам выматывать, – добавил он с раздражением и приложился к бутылке, обойдясь уже без стакана.

Порядком рассерженная Паскуэла выхватила бутылку из рук мужа и поставила подальше на пол за диван.

– Вы уж извините. – Ахилл тяжело вздохнул. – Может, кто из сослуживцев на него повлиял? Мы их совсем не знаем.

Бальтазар покачал головой:

– Фома действительно мало с кем общался. И круг общения ничем не примечателен: никто из них не тянет на зловещую роль вдохновителя к самоубийству.

Все переглянулись и помрачнели.

– Не верю, не верю, – забормотал Ахилл, замотав головой.

Бальтазар с досадой отметил свой промах: вслух никаких «острых» выводов, тем более предварительных! Ещё не хватало, чтобы они замкнулись или принялись выдумывать.

– Вы хорошая, цельная семья. Уверен, вы и сами это чувствуете и понимаете, – успокаивающе произнёс он. – Это прекрасный, обнадёживающий показатель! Но пока личность Фомы для меня загадка. Упущено что-то важное – что плохо.

– Может, из-за несчастной любви? – вздохнула Паскуэла, видимо, смирившись с мыслью, что её сын ушёл из жизни добровольно.

– Так-так, – подбодрил её Бальтазар.

– Примерно год назад он мне сболтнул, что влюбился, – поделилась Паскуэла. – Я потихоньку выведала, что он переписывается с одной особой. Такой воодушевлённый был, сказал, что нашёл свою единственную, свою половинку. Но вдруг захандрил. Я спросила, как у неё дела, а он буркнул, что, мол, в порядке. Не поверила, но решила нос не совать. А недавно расспросила. Так он насупился, рукой махнул: «Любовь эта – пустое, одно наваждение. Биологическая обманка эволюции, чтобы вид не вымер. Гормоны в голове полощутся, вот и всё. А перестанут, так и прошла любовь. Лучше бы перестали». Так и сказал.

– Несчастная любовь? Хорошо! – воскликнул Бальтазар, намеренно проигнорировав опасные признаки демистификации чувств. – Это внушает осторожный оптимизм. Подскажете, кто эта девушка? В его переписке нет ничего похожего.

– Удалил? – предположила Паскуэла.

– В госкорзине тоже ничего, – помотал головой Бальтазар, проверив недоступное обывателям хранилище всех «стёртых данных» (откуда никогда и ничего не удалялось).

Паскуэла посмотрела с недоумением, обернулась к мужу.

– Выдумал? – пожал тот плечами.

Стало тихо. Воображаемая подруга – это ещё куда ни шло. Но убеждать окружающих в реальности вымышленных отношений – это странно. Бальтазар надеялся избежать расспросов о том, повлияет ли это на оценку рисков воскрешения, – тема была сложная (хотя он был уверен, что институтские психологи этот выверт фантазии Фомы оценят по достоинству).

Валера поёрзал, поглядел на обеспокоенную мать, угрюмого отца и задумавшегося следователя.

– Фома с моего телефона переписывался, – с неохотой проговорил он. – По ночам, когда я спал. Его отпечатки не срабатывали, так он моими пользовался. Сам во всём признался, когда я у себя неизвестную переписку обнаружил, а затем подстерёг его. – Валера вздохнул.

– Хороший признак, – сказал Бальтазар на всякий случай. – Валера, ты…

– И что же хорошего?! – перебила его возмущённая Паскуэла.

– Э-э… Изворотливость, изобретательность ради естественной потребности продолжения рода, – туманно пояснил Бальтазар и быстро спросил: – Валера, дашь доступ к этой беседе?

– Да там ничего особого. Слал ей мои фотки, видео смастерил, хохмил почём зря. Очень остроумно к девчонке подкатывал. Хороший признак, как вы, наверное, скажете. Она всё хи-хи да ха-ха, «какой ты умный, какой молодец». Когда я его за руку поймал, он согласился, что нехорошо поступил. От меня выслал ей свою страничку с извинениями, что, мол, это всё тот же я, но есть маленькое но…

Валера затих, роясь в телефоне.

– Нашёл! Открыл вам доступ. Фома вначале хотел забрать переписку себе, но увидел, что она со мной стала кокетничать, и попросил удалить – полностью, без возможности восстановления. Я всё потёр, а девчонку заблокировал. При нём. Зачем мне эта пошлая интрижка – брата изводить? Но это давно было, девушка тут ни при чём. Брат из-за другого куксился, не знаю из-за чего… – задумчиво проговорил Валера.

Слушая и кивая, Бальтазар вытряхнул из госкорзины переписку, просмотрел – всё так, девушка эта тоже пустой след. Да, один раз зашла к Фоме (видимо, после его «разоблачения») и больше не объявлялась. Общение Фомы с ней, надо отметить, характеризовало его как человека разностороннего и неглупого, а вот девушка хоть и красавица по земным меркам, но именно что «хи-хи да ха-ха» – правильно Валера её описал. Бальтазар отправил мозговичку новый материал, но тот сразу ответил, что это полная ерунда, ни с чем не связана и ни на что не влияет.

«Прав Валера, дело не в этом мимолётном увлечении. Ещё один след в никуда, как и прочие, – вообще ни намёка на давление, травлю или внедрение ложных идей. Можно и закругляться… Бедный дурачок Фома, кто же тебе подсунул этот наркотик? Ещё и „отрицаю бытие“… Не сам же ты до такого додумался? – размышлял Бальтазар. – Подытожим выводы. Для институтского отчёта: крайне вероятно, что Фома – будущий отказник. А для порученного задания: плохо, очень плохо…»

– Кажется, есть кое-что ещё, – неуверенно произнёс Валера, вставая с кресла. – Не хотел об этом говорить, но раз правда в наших интересах, наверное, не стоит скрывать.

– Ни в коем случае! И прежде всего ради Фомы! – встрепенулся Бальтазар. – Пускай, предположим на одну лишь секундочку, Институт оценит риски по максимуму. Но вы, крепкая и сплочённая семья, пусть не сразу, но через сотню-другую лет сможете накопить нужную сумму и привести Фому в дом. Верьте, много раз слышал о таком! – с жаром добавил он. – Не думайте, что я предвзят и уже записал Фому в отказники, вовсе нет! Главное в моём деле – доискаться правды. Валера, что там у тебя?

– Лучше я покажу, – сказал тот и вышел.

Пёс оглянулся на дверь и тявкнул на гостя. Пса никто не одёрнул, и он зарычал на Бальтазара в своё удовольствие.

А тот в нетерпении поднялся и заходил вдоль линии барьера туда и обратно. Присмиревшие Паскуэла и Ахилл переглянулись и молча глядели, как он мерит шагами доступную ему половину комнаты.

– Всё будет хорошо, – кивнул им Бальтазар.

Он посмотрел на часы – времени до отлёта достаточно.

Через минуту появился Валера и показал всем тетрадку:

– Вот.

Валера подошёл к следователю, стоявшему у разграничительной линии, и развернул перед ним тетрадь. Бальтазар с любопытством посмотрел, но вдруг изменился в лице и отпрянул.

– Что там?! – воскликнула Паскуэла, бросившись к сыну.

Ахилл невнятно ругнулся и присоединился к жене.

Валера заглянул в открытый разворот.

– Голый толстяк на костре. – Он в удивлении похлопал глазами, глядя на смутившегося Бальтазара, и показал тетрадь родителям. – Это рисунки Фомы про лунных грешников. Все красочные и страшные. Смотрите, огонь как настоящий, пламя так и лижет беднягу, а тот рыдает и кричит. Я прямо слышу эти вопли… Здесь все картинки такие: истязания, кишки наружу. Я как-то глянул и ужаснулся. Бальтазар, как вы считаете, это хороший признак?

Тот помялся:

– Э-э… неопределённый. Паскуэла, Ахилл, извините. Почудилось… Валера, пожалуйста, покажи другие рисунки. Хочу все их переснять.

Юноша листал страницы и подносил тетрадь к самому лицу Бальтазара, стараясь не пересекать мерцающую границу проецируемой голограммы, чтобы проектор не сдвигал голову лунянина с его плеч, сводя два мира в один.

– Так, следующую, – повторял Бальтазар, сделав снимок очередной жестокой расправы.

Рисунков было много, каждый выразительный и пугающий. Суды возмездия – воздаяние преступникам от их жертв. Неужто Фома посещал места проведения казней? Или, может, богатое юношеское воображение дорисовало за слухами? Нет, невозможно – изображения почти фотографической точности. Например, та поленница под ногами у привязанного к столбу, умело разложенный хворост. А характерный крест на шее? Узнаваемый. Хоть и воспроизвёл его Фома неточно, по памяти. Нет, он рисовал то, что сам видел. Репортажи из этих мрачных мест не ведут и документальные фильмы об этом не снимают.

Но просто так туда не попадёшь. Мероприятия конфиденциальные, о них повсюду не трубят, участвуют только вовлечённые стороны. Но не подрабатывал же Фома помощником правосудия, иными словами, палачом? Невозможно для юнца. А вот одна из сторон могла пригласить, например обвиняемые. Иные из них проходят подобные судилища по множеству раз сообразно своим преступлениям. Фома ведь уборщик, вхож в Институте в разные места. Пересёкся с кем-нибудь один раз, другой. Познакомился. Или подслушал, где и когда состоится казнь. Можно зайти по-тихому, строгого контроля на вход там нет; но если не знаешь адреса – никогда не найдёшь, даже случайно не набредёшь. Заявиться в наш мир с визитом землянину не проблема – есть обзорные панорамы и соединительные мосты. Подключайся через очки виртуальной реальности и смотри, а при желании – заходи в любимом обличье. Можно даже из дома.

Наблюдение этих отвратительных сцен запросто могло расшатать юную психику Фомы, привести к мыслям о смерти и таинственному наркотику.

Хм, эти несчастные – новый, неизвестный пласт связей. Среди них полно всяких, встречаются откровенные монстры. Предстоит вычислить, кто изображён на картинках. Может, сильно повезёт и кто-то снова у нас объявился – ждёт очередного приговора или, пройдя свои круги ада, мирно живёт. Шанс невелик: после совершения мести они обычно никому не нужны – казнили и забыли. И бывают недолго: воскресили, дали погулять, осудили. Но это лучше, чем ничего. На приятное и полезное общение с этой публикой рассчитывать не стоит, хотя есть методы разговорить и таких людей. Прекрасно! Бальтазара озарило: а что, если наркотик разработан именно для облегчения их страданий? Но кем и зачем? Они же никто, появляются и быстро исчезают, обычно с концами. Тайный благодетель ради человеколюбия? Версия интересная…

«А вдруг наши самоубийцы – всего лишь подопытные? А наркотик изобрели в земной химической лаборатории? Ведь требуются оборудование, реактивы – всё настоящее, из материального вещества, и оно здесь дёшево, фактически бесплатно, орудуй хоть тоннами. А мир лунян по большей части нарисован, даже моё тело… – Бальтазар украдкой оглядел себя: руки, грудь, ноги. – Конечно, можно и у нас построить настоящую лабораторию, но материя эссентариума дорога́ и используется в основном для создания вместилища души, иными словами, мозга. И синтезаторы нашей материи на строгом учёте из-за дороговизны производства овеществлённой энергии, запираемой в специальные ёмкости. „Чтобы не рвануло“, как говорит Альберт. Всё под контролем немногочисленной учёной братии Земли и Луны. В основном получают элементы для органики: углерод, кислород, водород, азот… Вернее, их аналоги: какие-то волны возбуждений полевых состояний, которые ведут себя как обычные атомы, но в исключительно маленьком масштабе. Забавно, как вдруг помогли заумные разговоры Альберта и Дмитрия про особенности химии и физики родного мира. Головоломка сложилась?..»

Бальтазар решил, что про эти рисунки следует вызнать как можно больше.

– Вы с Фомой это обсуждали? – доброжелательно спросил он у Валеры и ткнул в разворот тетради, где косматый человек лютого вида – судя по всему, помощник правосудия, – обликом напоминавший гориллу, обрушивал огромную дубину на голову распростёртого перед ним искалеченного мужчины. Несчастный прикрывался изуродованной рукой, его лицо было перекошено страхом, а на губах застыл вопль ужаса. Верно, рисовано до чрезвычайности живо – в ушах так и звенел его отчаянный крик.

Бальтазар отвёл глаза. Но он не вправе осуждать, напомнил он себе. Око за око.

– Обсуждали, – ответил Валера. – Он ругал наш мир. Не в частностях, а вообще: мол, мир есть боль, но его как бы нет, хотя лучше бы и вовсе не было… – Валера махнул рукой.

– Очень любопытно. Продолжай, пожалуйста, – вкрадчиво попросил Бальтазар.

– Больше нечего добавить, – пожал плечами Валера. – «Мир есть боль, прикрытая выдуманными иллюзиями, чтобы отвести от неё внимание и тем унять. Когда разоблачишь эту грандиозную мистификацию, увидишь, что и боль тоже иллюзия, её нет, ничего нет. Поймёшь, что всё обман, тогда излечишься…» Знаете, у нас с ним философские разногласия. Он в Бога не верит.

– Так-так, – поднял брови Бальтазар, заметив, что и Валера упоминает брата в настоящем времени.

– Смеялся над божественностью Христа.

Бальтазар поперхнулся, поёрзал на стуле, но ничего не сказал.

– Вы знаете о Христе? – спросил у него Валера.

– Наслышан… – нехотя ответил тот.

– Валера, уймись! – воскликнула Паскуэла.

– Какие фантазёры! – Ахилл схватился за голову. – Один ни во что не верит, другой верит в сказки. В науку надо верить, в технический прогресс! И как нам спастись с такими-то сыновьями?

– Пусть продолжает, – мягко унял родителей бывший инквизитор и осторожно заметил: – Да, Христос живёт у нас. И он человек.

– Фома говорил, это глупости, что он когда-то был Богом. Отговорки, что наши машины времени не способны ухватить Его божественную вневременную сущность, потому извлекли лишь Его человеческую оболочку…

– Угу, – поддакнул Бальтазар, прекрасно осведомлённый о правильном церковном толковании и о мнении самого Христа.

Валера продолжил:

– Говорил: «И тогда человек, и сейчас. Не выдумали человечка, и то хорошо, хе-хе. А тот молодец: наврал от души – и дурачьё поверило в его сказки». Мол, уважаю! И вообще, вашего лунного рая, вернее чистилища, нет, как и нашего мира. «Одна сплошная иллюзия, и у каждого свой самообман!» Какая чушь! Ересь! Каюсь, хотел его хорошенько вздуть, а потом понял, что ему того и надо для своих аргументов.

– Ты описал типичный солипсизм, мнение-вирус, изолирующее человека от общества, – разъяснил Бальтазар. – Так оно создаёт себе стерильные условия для роста и укрепления. Взамен подсовывает приманку, «некое тайное от всех знание». К счастью, мешает своему же распространению, отгораживая человека даже от собственного здравого смысла. А драться не надо, – тихо пожурил он, глядя на неспокойного Валеру, явно чего-то недосказавшего. – Разве христиане не решают ссоры полюбовно?

Тот чего-то буркнул, покраснел и кивнул.

– Эх, братик, братик, наворотил ты дел… – Валера уронил тетрадку на пол и стал размазывать по щекам тёкшие слёзы, потом не сдержался и зарыдал в голос.

Паскуэла тоже разрыдалась, подошла и обняла сына. Ахилл довёл их до дивана, присел рядом, не выдержал и сам горько заплакал.

Бальтазар поглядел на них и вздохнул. Нет, он решительно против воскрешения Фомы. Семья небогатая. Конечно, накопят, займут и вытянут его. Но вот оценит ли он их усилия, отплатит ли родителям, брату тем же? Ладно бы у Фомы были смягчающие обстоятельства: мучительная душевная или телесная болезнь… «Всё это у нас поправимо, и то… по-всякому бывает, – размышлял Бальтазар. – Кувенкласе влезут в неподъёмные долги, и на воскрешении будущего отказника Фомы их лунная одиссея закончится или отложится на неопределённо долгий срок. Ниточка тонкая – постоянно рвётся. Нет! Потом, когда-нибудь, в лучшие для них времена пусть попытают счастья. Эх, Фома, не все ошибки можно исправить».

Бальтазар решил перед уходом обязательно утешить их добрым словом. Скажет им, что они совсем не похожи на семьи, с которыми он до этого имел дело, а это очень хороший признак. И это ни в коем случае не сомнительная ложь для успокоения совести. Действительно, люди они славные, а по его опыту это кое-что да значит для верной оценки страховки. К тому же нечего их сейчас лишний раз беспокоить. Через год-другой Институт вышлет им экспертное заключение, и семья примет взвешенное решение насчёт Фомы. Может, тот заживёт обычной жизнью, а может, и не заживёт – что вероятнее всего.

Отсев к стене, Бальтазар взялся за переснятую тетрадку. Хм, в конце выдран один лист, любопытно. Неудачная зарисовка? К счастью, Фома пользовался обычными карандашами и бумагой, поэтому на другой странице могли остаться следы от вдавливания. Бальтазар дал мозговичку задание найти их и отобразить. Жутковатый рисунок – окровавленная плаха, палач с намалёванной на щеке чёрной слезой, который держит за волосы отрубленную голову, выставив её напоказ, – поблёк и исчез. На его месте проступило нечёткое изображение лица – если это нос и ниже усы, а не утиный клюв и затёртая помарка, к примеру. Или вообще фривольный набросок округлостей, что пониже спины. Хотя нет, определённо мужское лицо. Сзади вроде бы какие-то горы. Языки пламени? Интересно, почему Фома вырвал эту страничку? Кстати, это единственный здесь портрет. Надо бы расспросить о нём. Может, кто-то узнает в этих пятнах, кого рисовал Фома.

Раздался дверной звонок, и все встрепенулись. Клык зарычал, подняв голову с коленей Валеры, соскочил с дивана и бросился вон из гостиной. Ахилл тоже поднялся, буркнув, что откроет.

– Вы кого-то ждёте? – спросил Бальтазар.

– Никого, – отозвалась Паскуэла. – Даже родственникам пока не сообщили.

Было слышно, как Ахилл открыл дверь и с кем-то разговаривает. Вдруг он издал испуганный возглас. Залаял Клык, Ахилл что-то выкрикивал. Все вскочили.

Створчатые двери с грохотом распахнулись, и в комнату задом ввалился пёс. Пятясь и приглушённо рыча, он тащил за собой кого-то, вцепившись зубами в механическую руку-манипулятор. Это была туристическая тележка лунян: низенькая коробка на вездеходных колёсах, по бокам – руки-манипуляторы, а сверху – стеклянная полусфера, отображающая лицо пассажира. Дешёвая и потому распространённая замена человекоподобным устройствам для прогулок по Земле.

Неизвестный покорно следовал за яростно дёргавшей его собакой, впрочем, не оставляя слабых попыток вырваться. Свободной рукой он прикрывал полусферу (в просторечии – банку), пытаясь загородить лицо, и оглядывался назад. За ним в комнату просеменил андроид. Последним показался изумлённый Ахилл.

– Фу, Клык! Фу! – крикнул Валера, и пёс сразу отпустил руку туриста, негодующе на него тявкнул и отбежал к хозяину.

Гость потряс механической рукой и обтёр её о борт своей тележки. Он оглянулся на Ахилла, оставшегося в дверях, затем оглядел других, задержавшись взглядом на Бальтазаре. Тот подался вперёд: лицо в банке напоминало восстановленный портрет – усики, прилепленные чёрной заплаткой под утиным носом.

– Да он весь в крови! – воскликнула Паскуэла, рассмотрев вошедшего андроида.

– Он сказал, – кивнул Ахилл на тележку, – что это оно́ убило Фому. – Ахилл ткнул в андроида пальцем. – Покажи ладони!

Тот послушно выставил их перед собой. На рукавах его рубашки и пиджака виднелись засохшие красновато-бурые пятна.

Бальтазар тем временем вернулся к себе на орбитальную станцию и обследовал железяку, которую привёл незваный гость. Ага, полуавтономный андроид, после убийства мог сам уйти. Доступ открыт – бесхозный. Странно, очень странно – похоже, его покидали в спешке. Или к нему подключался Фома? Орудие самоубийства?

Забрав себе этого андроида, Бальтазар появился у Кувенкласе уже в его пластиковом обличье. Он незаметно повернул голову на лунянина в банке, стараясь получше его рассмотреть.

– Бальтазар, он нашёл его недалеко от дома! – воскликнул Ахилл, повернувшись к виртуальной гостиной. – А где наш следователь? – недоуменно произнёс он, не обнаружив того на прежнем месте.

– Кто?! Какой ещё Вальзесорогоро? – вдруг пискнула банка, переврав и оставив без перевода имя следователя, назначенное ему семьёй Кувенкласе. Платформа тележки приподнялась, и турист в банке закрутил головой: – Куда он пропал?

– Я здесь, – произнёс Бальтазар в теле андроида и помахал всем рукой.

Неизвестный охнул и осел брюхом тележки на пол.

– Мне неприятностей не надо… – забормотал он, медленно откатываясь.

Неожиданно гость стремительно развернулся на колёсах, обогнул Бальтазара и, оттолкнув Ахилла, пулей вылетел из комнаты. Все только рты разинули, один Клык не сплоховал, с неистовым лаем рванув за ним. Хлопнула входная дверь.

Бальтазар бросился следом, но на первом же шаге споткнулся и грохнулся на пол – эта модель андроида была ему в новинку. Вскочив, Бальтазар потоптался на месте, подпрыгнул – порядок, теперь, кажется, освоился в новом теле – и кинулся за сбежавшим гостем, чуть не сбив с ног вернувшегося Клыка.

– Я открою! – крикнул Валера, кинувшись помочь, а Клык после непродолжительного раздумья с лаем присоединился.

В прихожей Бальтазар безуспешно боролся с дверной ручкой. Валера его оттеснил.

– Надо плавно нажимать! – выпалил он, распахивая дверь.

Бальтазар выскочил на лестничную площадку.

– За мной не ходи. Держи Клыка, – развернулся он к юноше и кивнул подошедшим Ахиллу и Паскуэле.

– Да он трус, чего его держать, – недовольно пробубнил Валера, ухватив Клыка за ошейник. Пёс немедленно зарычал, стал вырываться и кидаться на пластиковое воплощение Бальтазара. Валера хмыкнул под нос: – Герой. Теперь неделю будет хвастать, как прогнал чужаков.

Но Бальтазар, не слушая, уже бежал вниз по лестнице, держась за перила и быстро-быстро перебирая по ступенькам непослушными ногами. Эх, ему бы гибкие колёса, как у того, за кем он гнался.

Выбежав на улицу, он в последний миг заметил, что туристическая тележка скрылась за углом дома. Бальтазар бросился туда, завернул за угол и остановился: пешеходная дорожка выводила на широкий проспект, заполненный толпами лунных туристов разных форм и размеров.

Глава 3. Роковая прогулка

Присвистнув, Бальтазар огляделся. От обилия гуляющих по проспекту разбегались глаза. Не зная, куда свернул беглец, Бальтазар вертел головой, высматривая среди схожих колёсных коробок своего туриста. Но того и след простыл.

Повернув направо, Бальтазар сделал пару шагов и резко обернулся. Вдали в банке одной неторопливо едущей тележки от него сразу отвернулось лицо с заплаткой усиков. Попался! Лунянин, поняв, что замечен, припустил от преследователя во все колёса. Прыткий какой.

Не отрывая взгляда от засуетившегося туриста, Бальтазар кинулся следом. На него смотрели круглыми глазами, расступались и оборачивались. На ходу он снял заляпанный кровью пиджак, вывернул и надел наизнанку (пусть странновато, зато меньше ненужного внимания) и… столкнулся с оторопевшим землянином, пытавшимся уступить дорогу летевшему на него андроиду с пиджаком за спиной вместо крыльев.

– Лунатик, – сердито буркнул прохожий себе под нос. – Понаспускались. Скоро прохода от них не будет.

«Эка раззадорился», – глянул на него Бальтазар.

Во время этой суматошной заминки беглец сбавил скорость и, смешавшись с толпой, снова затерялся среди однообразных механизмов.

«Ничего, не уйдёшь, и не таких ловили…» Бальтазар увидел, как одна гусеничная тележка впереди свернула на боковую дорожку, ведущую в рощу. За первой с задержкой, будто нехотя, последовала другая – на колёсах. Лица не видно – отвернулся. Решил выдать себя за гуляющего в паре? Добежав до развилки, Бальтазар остановился, подождав, не обернётся ли беглец снова. Но тот не совершил прошлой ошибки. Всё-таки повернул? Бальтазар кинулся в рощу.

Свернув с узкой лесной тропинки, он побежал в обход. Кое-как продравшись через заросли, обогнал туристов и высунулся из густых кустов. Обманулся! Первый, гусеничный, транспорт вёл неимоверно усатый гражданин, а вторым вообще управляла женщина, громко высказывавшая своему спутнику, что если они опять заплутают, то она…

Бальтазар попытался выбраться на дорожку, чтобы вернуться по ней и сберечь время.

– Что вы делаете? – испуганно вскрикнула женщина. Мужчина растопырил руки, загораживая её от лезущего к ним психа в вывернутом наизнанку пиджаке, и разразился отборной руганью на интерлингве.

– Извините! – крикнул им Бальтазар, оставив непролазные кусты, и бросился обратно старым путём.

Выскочив на дорогу, Бальтазар понял, что упустил усатенького, и присел на свободную лавку перевести дух. Носиться дальше по парку, наудачу гоняясь за колёсными тележками, бессмысленно, а в таком виде ещё и чревато задержанием с доставкой в полицейский участок. Кстати…

Он вызвонил следователя, который вёл дело Фомы Кувенкласе, всё рассказал, и тот грустным голосом попросил доставить улику в отделение: «Идти вам недолго, полчаса». Бальтазар, чувствовавший вину за то, что упустил неизвестного, согласился.

Сориентировавшись на местности, он скорым шагом отправился в участок. Путь пролегал мимо дома Кувенкласе.

Бальтазар проверил время и неприятно удивился: он мог запросто опоздать на посадку.

С одной стороны, непрофессионально отправлять андроида, чтобы тот сам дошёл до участка. С другой – если Бальтазар опоздает на посадку, то придётся шесть часов ждать на орбите следующий рейс. Думать об этом было невыносимо. И тогда ему в голову пришла идея, показавшаяся замечательной: а не попросить ли Валеру его проводить? Он и доведёт потом андроида до участка! Паренёк уже год как формально вышел из-под опеки родителей, то есть взрослый. Делов-то, справится! Заодно поговорят наедине. Бальтазару показалось, что Валера о чём-то умолчал. Его родители рассказали всё, что знали, – Бальтазар был уверен – и теперь скорее помешали бы откровенному разговору.

Может быть, Валера что-нибудь вспомнит о загадочном визитёре. Судя по тому, как тот справился с дверью, он бывал у них дома. И восстановленный портрет – пусть и неразборчивый – похож на него.

В общем, казалось, что всё складывается не так уж и плохо: и андроида доставит (если повезёт, то лично), и с Валерой побеседует, и на корабль не опоздает.

Подойдя к дому Кувенкласе, он усадил андроида на лавочку, а сам через орбитальную станцию зашёл к ним в гостиную, одним глазком присматривая за оставленным внизу механизмом. Коротко попрощался с Ахиллом и Паскуэлой, уверяя их, что обнаруженная улика оставляет куда меньше места для сомнений (в подробности он благоразумно вдаваться не стал), ибо всё, что он увидел здесь, в их семье, свидетельствовало о самом благоприятном и прочая и прочая…

Наскоро покончив с неприятной витиеватой частью, полной недоговорок и, откровенно говоря, насквозь лживой и оттого тяжеловесной, он с облегчением выдохнул и попросил Валеру сопроводить его до полицейского участка. Перепуганная мать стала выспрашивать, зачем это её сына поведут в полицию. Бальтазар успокоил её и объяснил, что они вместе – он и Валера – доставят туда того самого андроида. И если Бальтазара выдернут с Земли по срочным делам, то помощь Валеры будет очень кстати. Конечно, если сам Валера не против, а тот был не против.

Возражения растревоженной Паскуэлы, не пожелавшей, чтобы её сын отправился «неведомо куда и неизвестно зачем», прервал сам Валера, заявивший, что ему под сорок, уже не маленький и он сам решит, как ему поступить. А сорокалетние дети-недоумки бывают только в глупых подростковых комедиях и обожаемых мамой мелодрамах для домохозяек. Рассерженный Валера выскочил из гостиной.

– Обычная прогулка, – сказал Бальтазар недовольным родителям. – Вы добрая, хорошая семья. Не надо вам ссориться. – Он отключился, ожидая Валеру уже на лавке.

В душу вползло неприятное сомнение, что, может быть, не стоило привлекать, возможно, к опасному делу стороннего человека, да ещё юнца. Но, здраво рассудив, Бальтазар успокоился: самоубийца Фома, похоже, единолично управлял андроидом, поэтому эта улика свидетельствовала единственно против самого Фомы. Удравший от него лунянин сам привёл андроида, чтобы теперь пытаться уничтожить улику. Если бы не этот рейс, будь он неладен… Нет, ерунда, ничего страшного не случится.

Как же он винил себя впоследствии за эту наивность.

Когда Валера вышел с Клыком на поводке, Бальтазар почувствовал себя определённо спокойнее.

– Не догнали? – спросил Валера, быстро шагая за спешащим андроидом.

Бальтазар покачал головой.

– У нас мало времени. Если решу, что всё спокойно, то ты доведёшь этого андроида до места. А сам я отбуду… по срочным делам.

– Не переживайте, я знаю, где полицейский участок, – беспечно бросил Валера. – Там одна дорога.

– Валера, прошу отнестись к этому делу серьёзно! Если мне понадобится тебя оставить, я обязательно предупрежу. Тогда ты веди его прямиком туда, никуда не сворачивай и нигде не задерживайся. Я уже предупредил следователя, ты его, должно быть, видел. Он встретит нас на полпути. Надеюсь, ничего страшного не случится.

– Со мной Клык. Чего мне бояться? – рассмеялся Валера.

– Это очень хорошо! Но проявляй осторожность, когда останешься один. Смотри по сторонам. Ни во что не вмешивайся, андроида не защищай. Если что не так, бросай его и убегай. Договорились?

– Договорились, – с удивлением протянул Валера. – Кстати, тот, в тележке, сказал папе, что он старый приятель Фомы. Они должны были встретиться. Он пришёл, Фомы на месте нет, а в кустах брошенный андроид. Подключился к домовым новостным сплетням и всё узнал, поэтому и привёл к нам. А когда захотел убраться, Клык его схватил и затащил внутрь, – продолжал запыхавшийся Валера, который старался не отставать от быстро шагавшего Бальтазара.

– Да! – гавкнул бежавший рядом пёс.

Бальтазар обрадовался, что его догадка о том, что на портрете был изображён неизвестный гость, должно быть, верна, и попросил Валеру достать планшет, чтобы перебросить туда восстановленное изображение вырванной страницы. Пусть тоже посмотрит на размытое пятно, вдруг что-нибудь вспомнит. Но Валера беззаботно ответил, что забыл захватить телефон, когда в спешке линял из дома.

– Что?! – чуть не споткнулся Бальтазар. Он остановился. – Ты без связи? Так не годится! Возвращайся домой! Я сам доставлю андроида.

– Тогда я сам по себе пойду. Буду вас сопровождать по своей воле, – заявил Валера. – Гуляю где хочу.

Вздохнув, Бальтазар посмотрел на часы и не стал перечить мальчишке, разменявшему четвёртый десяток.

Валера поравнялся с ним и поглядывал на следователя с довольной улыбкой.

– Отправляйте сюда, – Валера подбежал к доске объявлений и раздвинул окошко на свободном месте.

– По-вашему, это лицо? – разочарованно протянул он после того, как Бальтазар переправил туда картинку и рассказал о вырванной страничке.

– Не похож? Вот, смотри: это нос, ниже, скорее всего, усики. Глаза толком не разберёшь, но шапка волос на месте. Фома не упоминал про этот портрет?

– Или это облако, а посередине пятнышко, – проговорил юноша задумчиво. – Конечно, если присмотреться…

– Так-так! – оживился посмертный следователь.

– Похоже на утку! – со смехом выдал Валера. – Любое облако на что-нибудь да похоже. Думаю, мой брат решил попробовать себя в абстракционизме. Накидал бесформенных пятен, но вышло не слишком безыскусно, ему это не понравилось, вот и выдрал листок. Ничего он мне про это не говорил.

– Ясно, – хмуро проронил Бальтазар и забрал картинку с доски.

Какое-то время они шли молча. Бальтазар надеялся, что тишина чуть уймёт игривость его спутника, и намеренно не обращал на него внимания. Он поглядел на часы – уложатся до окончания посадки, даже если их не встретят. Славно, очень славно! Валера к тому времени немного соскучился и посерьёзнел.

– Мне показалось, что у тебя были непростые отношения с братом, верно? – как бы невзначай спросил Бальтазар, прерывая слишком уж затянувшуюся тишину.

Тот неопределённо хмыкнул и пожал плечами.

– В чём разногласия? Вопросы веры? – не отступил Бальтазар.

– Какая там вера… Одна ирония. Мы с ним даже дрались из-за этого. Не совсем дрались… Надавал я ему разок тумаков. А он всё улыбался, жалостливо так. Выходит, я гад, а он святой. Говорит: «Я себя познал, поэтому на тебя не злюсь. Ты просто ветер бушующий, гроза гремящая. Это даже и не ты, это дикие желания сами собой в тебе толкутся, а ты думаешь, что это ты. А тебя и нет на свете…» То есть меня. И его, Фомы, тоже нет. Мол, одна выдумка бьёт другую какой-то выдумкой. Стоит молчит с победным видом. Я, в свою очередь, говорю: «Нет смысла слушать выдумку. Ты, выдумка, держи при себе эти выдуманные мудрости. А будешь дальше чушь нести, ещё раз отделаю». Сильно поссорились… я поссорился. Ему-то, кажется, всё равно. Полгода назад это было. Жалею об этом…

– Речи Фомы – это обычное, оторванное от жизни словоблудие. А в тебе взыграла гордыня за свою веру. Это нехорошо, а ещё хуже – драться. Кулаками веру в людей не вбивают и глупости из них не выбивают. А вот поддел ты его правильно. Скажи ему это миролюбиво, то вышел бы победителем в вашем, так сказать, духовном споре.

– Вышел бы, но только для себя, – горько усмехнулся Валера. – Вы сами-то в Бога веруете?

Бальтазар пробормотал что-то неразборчиво и посмотрел на часы – однозначно успевает к отлёту. Хорошо! Он собрался с мыслями.

– Верую или не верую – дело десятое. Но по большому жизненному опыту могу кое-что дельное присоветовать. В следующий раз, если кто тебе перечит, пусть даже святотатствует, кулаки в ход не пускай. Это наихудшее. Бог есть любовь. Верно?

– Ну верно, – нехотя подтвердил Валера.

– А кулаками и обидными словами вызывается одна ненависть, которая прямо противоположна любви, а стало быть, Богу… Вот так-то. Ты с чего драку-то затеял? Чем он тебя задел?

– А вот этим! – Валера остановился и показал в сторону. – Если бы вы первый разговор не начали, я бы сам вам сейчас нажаловался. Думал, пройдём мимо этого дракона – обязательно расскажу!

Бальтазар всмотрелся, куда указал его спутник. Недалеко от дороги за разлапистым деревом, похожим на дуб с хвоей вместо листвы и одновременно из-за множества соцветий на раскрытый павлиний хвост, пряталось странное сооружение. Памятник какому-то космическому кораблю: каменное основание, над ним трёхметровый прозрачный купол, а внутри какая-то космическая бочка с несуразными поворотными соплами по бокам. Дракон?

– Там я его и поколотил! – указал на памятник Валера.

Он сошёл на тропинку и поманил Бальтазара за собой. Тот вздохнул, проверил время и пошёл смотреть на космическую древность.

Подойдя поближе, он вздрогнул. Это же тот самый «Разрушитель миров» эпохи великих сражений и массовых утрат. Поворотная веха человечества. То, что он принял за сопла ориентации, было орудийными выходами для нейтринного пучкового оружия.

Слышал он про это чудо военной мысли, даже хотел посетить и ознакомиться с этим «исчадием ада». Но, как водится, замотался и забыл.

Бальтазар показал на боевой космолёт:

– Знаменитый памятник! Повезло тебе жить рядом с ним. А где же толпы туристов?

– Это копия. – Валера махнул рукой. – Их повсюду понатыкали. А туристы валят на оригинал смотреть, хотя разницы никакой.

– А, копия… – несколько разочарованно протянул Бальтазар. – И что же здесь случилось?

– Драка… – ответил Валера и добавил: – Вернее, избиение младенца.

Его спутник молчал, и смутившийся Валера спросил:

– Вы же знаете, как эта штука работает?

– В общих чертах, – кивнул Бальтазар.

– Брат мой говорил, что завидует попавшим под пучок. Смеялся! Сказал, они даже не заметили. Две трети колоний, треть населения Земли, миллиарды жизней стёрты за секунду… Ну, я это стерпел. А потом он говорит: «Не надо было их возвращать». Мол, зря изобрели эту машину времени… Она же как следствие этого оружия появилась? Принцип тот же.

Кое-что из разговоров Альберта и Дмитрия осело Бальтазару в память, а некоторые вещи он вроде как даже понимал.

– Верно. И в пучковом оружии, и в машине времени используют феномен нейтринных осцилляций, – важно произнёс он. – Фазовые переходы нейтрино в другие частицы и мнимый сдвиг оси времени назад при их переходе в тахионы.

– Как бы сдвиг в как бы тахионы. Нам в школе так объясняли: если речь о тахионах, то нужно вставлять «как бы». Какая разница, есть они, нету их… – добавил Валера и, отмахнувшись, продолжил: – Так вот… Фома мне говорит: у этих погибших нет прав мучить главарей, отдавших приказ, и исполнителей при кнопках. Мол, все во всём виноваты и ни за кем правды нет. Я ему: их и не мучают – оглашают приговор и в непредсказуемый миг распыляют на атомы. Он мне: они в страхе ожидают казни и потому страдают куда больше тех, кого испарили. И ещё: мол, жертвы, напротив, должны быть им благодарны, ведь их никчёмная жизнь закончилась так легко и незаметно для них, будто её и не было вовсе. Говорит: они не палачи, они избавили от страданий множество людей и теперь страдают сами из-за своей доброты. «Они святые!» – сказал и засмеялся. Вот тут-то мы с ним и сцепились. Ну, то есть я в него вцепился… – Валера развёл руками: – Всё.

– Спасибо, что поделился! Это важные сведения, – с жаром соврал Бальтазар, потрепав расстроенного юнца по плечу.

– Как видите, он тот ещё подлец был! Или дурак. Не знаю, кем его записать. А я и не лучше, так перед ним виноват! Эх, братик, просил бы у тебя сейчас прощения! – не мог остановиться разошедшийся не на шутку Валера.

– Даст бог, свидитесь, – успокоил его Бальтазар.

Сбивчивый рассказ Валеры ничего не добавил к сложившемуся портрету Фомы – те же самые странные завихрения в голове у запутавшегося, вернее, сбрендившего подростка.

Они вышли обратно на дорогу. Валера хмурился, удивлённый тому, с какой лёгкостью выболтал сокровенную для него тайну, в общем-то, незнакомому человеку.

– Не переживай, – подбодрил его бывший инквизитор. – Всё образуется. Время – лучший лекарь. Живые живут, а мёртвые ждут. Ничего же с ними не станет, верно?

Валера неопределённо пожал плечами. Бальтазар ободряюще кивнул ему и снова глянул на часы – а вот теперь они слегка опаздывали. Надо бы поторопиться.

Он хотел подбить Валеру на прежний быстрый шаг, но тот с разинутым ртом вытаращил вверх глаза. Бальтазар резко оглянулся и успел зацепить взглядом ударившую в землю чёрную молнию. Сверкнула мощная вспышка.

– Ого, – пробормотал потрясённый Бальтазар.

Под ногами задрожало. Клык заскулил.

– Что это?! – испугался Валера.

– Похоже на аварию грузо… – начал Бальтазар, как их накрыло ударной волной.

Грохот стоял такой, будто рядом с ними рванул пороховой склад.

Валера присел. Клык перепуганно гавкнул и, поскуливая, прижался к ноге хозяина.

– Не может быть! Просто не может быть! – как заведённый твердил Бальтазар. – Невероятно! Космический грузовик. На сверхзвуке пикировал. Ещё и с ускорением.

– Тоже так показалось, – растерянно подтвердил Валера. – Смотрите, вот он! Целый! – воскликнул юноша, указав на корабль, который поднялся над местом аварии, повисел и полетел прочь, скрывшись от них за верхушками деревьев.

– Грузовик тормозил в электростатике. Видел вспышку сброса энергии движения? Видимо, наш, с Луны. Жилая капсула с пилотом переживёт тысячи ваших успов – ускорений свободного падения. Впечатался и смял всё под собой силовым полем. Ничего ему не будет, даже не нагреется. Ох, а если там жилая застройка или детский садик, оживлённая улица? Всё всмятку, – не мог прийти в себя Бальтазар.

Валера в изумлении выпучил глаза.

– Да нет, не может быть, – пробормотал он. – Там пустырь, раньше был незаконный полигон отходов, теперь запретили и хотят благоустроить. Провели трассу, так по ней никто не ездит: до сих пор пованивает. Папа вообще её стёр из карты автоводителя, чтобы тот не выбирал. Думаю, всё в порядке. – Валера стал гладить перепуганного пса. – Правда, Клык? Если корабль взлетел, значит, всё в порядке? – спросил он, глядя на обеспокоенного Бальтазара.

– И то верно! – согласился тот и перекрестился. – Спаси всех и сохрани! Своими глазами такое увидеть! Кому рассказать – не поверят. Каждый подобный случай на курсах пилотирования отдельно изучается, их по пальцам можно перечесть.

– Не так креститесь, – с неодобрением заметил Валера и тоже перекрестился. – Вот как надо.

Бальтазар лишь хмыкнул.

– Валера, пошли, мы уже немного опаздываем, – поторопил он спутника. – Ты не против пробежки? У меня есть подходящий режим.

– Клык, за мной! – сорвался тот с места и насмешливо крикнул через плечо: – Не уроните транспортёр!

Усмехнувшись, Бальтазар побежал следом.

– Пассажир, внимание! Вы заблокировали штатные оповещения… – произнёс звенящий от возмущения женский голос, зазвучавший сразу со всех сторон.

Бальтазар, чуть не подпрыгнув от неожиданности, остановился. Бортпроводница! Вещает напрямую через динамики орбитального отсека!

Та продолжила:

– Вы нарушаете правила взаимодействия пассажира с командой корабля. Использую аварийный канал связи. При недоставке сообщения вся ответственность ляжет на получателя. Надеемся на взаимопонимание.

Закончив отповедь, бортпроводница проворковала:

– Хорошая новость: причина задержки вылета своевременно устранена. Полёт пройдёт в штатном режиме.

«Как? Что? – Бальтазар никак не мог собраться с мыслями. – Какая задержка?»

– Посадка на рейс заканчивается через пять минут. Чтобы попасть на корабль, вам необходимо и достаточно прекратить любую удалённую деятельность. Иначе ваш билет будет аннулирован.

– Давайте через рощу, прилично срежем! – крикнул Валера, сложив ладони рупором, и скрылся за придорожными кустами.

Топнув от злости, Бальтазар бросился вдогонку. Добежав до поворота, куда свернул Валера, он увидел, как тот вовсю сверкает пятками. Глупый юнец! Бальтазар ринулся за ним в рощу. Немного сократив разрыв, он крикнул, чтобы Валера остановился и забрал андроида, но, странное дело, не смог издать ни звука. Это ещё что такое?

Сделав несколько шагов, Бальтазар почувствовал, что транспортёр перестал его слушаться: ноги бежали сами по себе, он их почти не ощущал. Тело андроида отслоилось от души владельца и, неуправляемое, неслось вперёд, быстро догоняя тридцатипятилетнего мальчишку.

Внезапно Бальтазар почувствовал на лице андроида кривую ухмылку, словно кто-то силой растягивал её наперекор его собственной воле. Это не из-за посадки на корабль! Это захват!

– Валера, убегай! – закричал он в испуге, но его крик не вышел дальше отсека орбитальной станции далеко-далеко отсюда.

Андроид первой настиг собаку, бежавшую сзади хозяина. Нагнувшись, схватил Клыка за хвост и провернул в воздухе заверещавшего пса, наотмашь обрушив его на затылок Валеры. Тот полетел на землю. Размахнувшись, андроид кинул собаку в лицо распростёртого юноши, который с ужасом смотрел на похохатывающего, недавно дружелюбного спутника, надвигавшегося на него.

Оскалившись, Клык бросился на андроида и вцепился ему в ногу. Тот, остановившись, вполне дружелюбно посмотрел на собаку, защищавшую хозяина. Ухватив за шкирку, оторвал клацавшего зубами пса, поднял над собой в обеих руках… и с размаху швырнул на подставленное колено, с хрустом сломав хребет. Пинком отбросив хрипевшего Клыка, андроид прыгнул на пытавшегося встать Валеру, вонзив в грудь оголившееся алюминиевое колено с торчащими острыми кусками пластика. Подмигнув искалеченному псу, который всё скулил и тянул морду к хозяину, андроид схватил юношу за горло и стал душить.

Бальтазар в это время метался в тесном прозрачном чулане взбесившегося механизма, пытаясь взять его под контроль. Всё без толку! Чуть придя в себя, Бальтазар сообщил о преступлении на местную горячую линию правопорядка; связался с ближайшим полицейским участком и убедился, что его уже подняли по тревоге, затем вызвонил следователя. Тот начал: «Алло, вы где? Что у вас там творится?..» – «Убийство!» – ответил ему Бальтазар, в сердцах обматерил опоздавшего идиота и разорвал связь.

Бальтазар вдруг почувствовал в ладонях и пальцах хватку на горле Валеры. Онемение прошло – Бальтазар ощущал всё, что делает чужое механическое тело, но мог только смотреть, как из глаз юноши вместе со слезами утекает жизнь. В отчаянии Бальтазар заплакал.

– Зафиксировано надёжное состояние покоя. Согласно опции «Забрать в любом случае», произведена принудительная посадка пассажира. Скорее заканчивайте свои дела! Полётный сон через десять, девять… – весёлыми нотами защебетал голосок бортпроводницы.

– За что? – еле-еле прохрипел Валера, и андроид, не ослабляя хватки, вежливо улыбнулся.

Бальтазар это знал. Он ощущал чужие пальцы и чужое ухмыляющееся лицо, как свои. Отменять посадку было поздно, поэтому он, сжав зубы, смотрел до конца разыгрываемый кем-то жуткий спектакль. Он всё запомнит и ничего не упустит. «Кто бы ты ни был, чудовище, ты за всё ответишь…»

– За всё, – хрипло проворковал андроид, вторя чужой яростной клятве.

– …три, два, один! – радостно закончила отсчёт бортпроводница.

– Нет! – застонал Бальтазар, чувствуя, как головокружительный водоворот гибернации выдёргивает его из андроида и со станции.

«Выгадал время, осёл», – мелькнуло запоздалое раскаяние, и через мгновение Бальтазара засосал чёрный и вязкий, как дёготь, полётный сон. На этот раз – без кошмарных сновидений, вроде как ему повезло.

Глава 4. Забытый сон и кое-что похуже

Бальтазар очнулся и первую секунду не понимал, что с ним и где он. Что это было? Полётный сон? Такой тяжёлый и вязкий, что не стряхнуть? А почему он не помнит, что ему снилось? Это что-то новенькое. Когда это он забывал свои кошмары? К ним он привык. И вообще, у многих это обычное дело на космических перелётах, особенно у кого совесть с душой не в ладах. Ну, или у кого супруга ведьма… Бальтазар усмехнулся.

Он потянулся в кресле – привычное тело. Как хорошо! Глянул в окошко – вот он и дома. Слияние эссентариума полётной капсулы и резервуара Мира уже произошло, и потому за окном виднелись бескрайние, залитые солнцем просторы, заливные луга. Вдали блестела извилистая река, а над головой синело в белых облачках небо. Яркий полдень лета. И солнечный свет тот самый – правильный жёлтый, а не противный оранжевый. Хорошую погоду поставили и с пейзажами не подкачали. На Луне куда как лучше, чем на Земле…

На Земле! Он вдруг вспомнил всё. Подскочив, Бальтазар со страхом поглядел на свои руки. По лицу тенью пробежало воспоминание чужой отвратительной ухмылки, с которой убийца разделывался с юношей. Неизвестное человеческое чудовище словно запачкало Бальтазара своей грязью. Его затрясло. Он растёр лицо, потёр ладони о колени, и впечатавшийся мерзкий образ отступил. Дрожь немного унялась.

От злости на себя Бальтазар закусил губу: «Идиот, из-за тебя погиб Валера…» Но сквозь стенания и сожаления просочилась беспокойная мыслишка: как он мог такое забыть? Невероятно. Слабая тревога, начавшаяся с пропавшего полётного кошмара, разрослась, вцепилась клещом и не отпускала: что-то здесь не так, не может такого быть.

С учётом пятичасового рейса (летели с землянами на одном земном успе) они прибыли четверть часа назад. Бальтазар огляделся – вокруг никого. Забыли высадить пассажира? Подозрительно.

Между рядов пустых кресел он пошёл на выход, где увидел застывший стенд улыбчивой бортпроводницы. Выключена. Да что всё это значит?! Так, пять часов назад множество входящих вызовов: Дима, Альберт, следователь по делу Фомы с непроизносимым именем и Емельян Сергеевич. Это ожидаемо. А после прилёта ни одного сообщения! Что это за молчание такое?

Скорее в контору! Расскажет, что случилось, и попробует объясниться.

Вдруг Бальтазар замер, поражённый неприятной догадкой. Его сон просматривали! Вот почему он его не помнит. И поэтому же не сразу пришёл в себя, когда очнулся. Стыд-то какой! Контора пока отменяется.

Подбежав к закрытому экстренному переходу, Бальтазар открыл его служебным значком и вместо того, чтобы, как обычный пассажир, цивильно покинуть корабль на своих двоих, шагнул в зал ожидания космопорта. Место многолюдное, можно затеряться на некоторое время и обдумать своё положение.

Слоняясь в толпе по огромному залу и коридорам, он взвешивал доводы за и против взломанного сна, и чем больше думал, тем угрюмее становился. Подсмотреть чужой сон несложно. Он и сам такое проделывал по служебной необходимости, было бы разрешение. Делов-то: отслоить, чтобы не мешался, рисованный фальшпокров черепной коробки и рассматривать волны возбуждения мозга. Конечно, действия требуют осторожности – всё же живой о́рган.

Такова особенность глубокой гибернации лунян на время перелётов – сны яркие, пассажиры засыпают и просыпаются не сами, а по приказу корабля. Полётный сон настолько крепкий, что хоть операцию проводи.

Многие луняне, особенно из тех, кто давно уже здесь, лишь глянув на снующие по нервной ткани биоэлектрические импульсы, скажут, что́ видит и ощущает человек. Но для процедурных формальностей используют аппаратуру перекодировки нейронной активности, которую снимают с датчиков электромагнитных полей, что следят за состоянием полётной капсулы. Их на корабле сотни. Подходят идеально.

Душу человека, находящегося в сознании или мирно спящего у себя дома, скрытно оголить не получится. А открыто под чужую черепушку заглядывать особого смысла нет, да и разрешения не получить – это, мол, неэтично. Здесь требуется куда более сложный подход с подстройкой. И там не столько подглядывают, сколько нашёптывают самому признаться. Вот это уже почему-то этично.

Бальтазар вздохнул: лучше об этом даже не думать…

Видимо, канитель с подсматриванием затянули до конца полёта, потому опоздали к общей побудке: ведь надо убрать с мозга датчики, восстановить оболочку головы, а потом вернуть бедолагу в общую ёмкость. Опоздали, а дальше по принципу «сам проснётся». Человек после этого мало того что как сонная муха, так ещё успевает забыть, что ему снилось. Вывод такой: или что-то интересное увидели, раз не могли оторваться, или новички.

Ничего ценного по убийству Валеры они в его кошмарах не обнаружат. «Значит, новички, не наши», – немного отлегло у Бальтазара на сердце.

На всё про всё: переговорить с кораблём, изолировать человека в отдельную, например спасательную, капсулу, погрузить в сон поглубже, снять покров, настроить датчики – уйдёт полчаса-час. Что ж, достаточно времени, чтобы составить мнение о его бессознательном. Это, конечно, не тайный опрос личности с подстройкой, но чего ждать дальше?

Расплата за глупую выходку! Попасть под такое дознание. Какой позор! Будто он крыса какая, шпион или предатель. Да, по его вине погиб человек. Разберитесь, накажите; он сам себя не пощадит – какой камень на душу лёг. Но за снами тайком подглядывать!

«Ох, зря вы туда влезли. Не надо бы вам на них смотреть…»

И что теперь делать? Податься домой, запереться… Пусть силой выковыривают.

Зазвонил входящий от Дмитрия. Его сердитый голос недовольно бурчал, требуя не валять дурака и ответить. Умом Бальтазар понимал, что ничего другого ему не остаётся. Но, боже мой, какой же стыд! Он сбросил звонок, запоздало поняв, что зря, – на это и был расчёт.

– Боря, ты только не сердись, – услышал Бальтазар за спиной знакомый голос.

Ловко сработано! Бальтазар развернулся. Перед ним стоял Альберт и натянуто улыбался.

– Привет, – угрюмо поздоровался Бальтазар.

– И тебе не хворать! Решили встретить тебя лично. Я у выхода из корабля поджидал. Как надоело – заглянул, а тебя и нет. Пришлось на твой след подскочить, – смущённо проговорил Альберт и развёл руками.

– Низко же я пал, – с горечью отозвался Бальтазар. – Розыск по звонку. Что дальше? Круглосуточная слежка, домашний арест?

– Ой, Боря, не ври. Ради тебя откинули эти условности, – с раздражением ответил Альберт, улыбнулся уже по-свойски и протянул ему руку.

С облегчением пожав руку друга, Бальтазар тут же посерьёзнел.

– Ты мой сон видел?

– Молодец, догадался, – хмыкнул Альберт. Он помялся и пожал плечами: – Ну… самую малость… Мимо проходил… Всё это, конечно, жуть, просто жуть.

Бальтазар насупился.

– Я про то, что на Земле произошло, – быстро поправился Альберт. – Боря, пошли. Зачем время тянуть, откладывая неизбежное? Тебя ждут. Сам Емельян Сергеевич пожаловал! Курирует нас и земного следователя по твоему самоубийце – этот землянин тоже здесь. Чего-то наш куратор темнит. Хочет, чтобы мы кое-куда смотались и кое-кого допросили. Так я ему не подхожу! Представь? А оно мне надо? Дима на нервах и, кажется, не вполне понимает, чего от него хотят. А мне сдаётся, главный на тебя намекает.

Он пристально поглядел Бальтазару в глаза.

– Да, вот ещё… Со следователем по этому делу будь поосторожнее. Сдаётся, он дурак упёртый.

Альберт подвёл Бальтазара к ближайшему переходу и первым зашёл внутрь.

Ну, видно, делать нечего. Глубоко вдохнув и резко выдохнув, Бальтазар шагнул по следу приятеля.

Дмитрий, заложив руки за спину, прохаживался вдоль прозрачной переговорной стенки. За ней расположились двое землян – каждый в своём кабинете, отделённые друг от друга виртуальной стеклянной перегородкой. Справа Емельян Сергеевич, а слева – незнакомый человек. Видимо, тот самый следователь по делу Фомы, к которому Бальтазар вёл андроида. Над головой незнакомца на стекле висела табличка: «Арчибальд».

«Забавное имя, – отметил Бальтазар, – верно, Альберт выдумал».

– Встречайте! Доставил Борю в лучшем виде, куда как в лучшем, чем нашёл, – развязно заявил Альберт с порога.

– А-а, наш герой! – воскликнул обернувшийся к ним Дмитрий. – Ну, что скажешь в своё оправдание? Почему сбежал с места преступления? И тем самым вынудил Арчибальда подсматривать за твоими снами! Не повезло бедняге… И нам!

– Дима, не юродствуй, – буркнул Альберт.

Бухнувшись в кресло, он немедленно достал курительную трубку.

– Не могу не заметить, что в большинстве случаев фантасмагории сна совершенно бесполезны, – неспешно произнёс Альберт, указательным пальцем разжигая табак. – Равно как и сейчас. И к делу не подшиваются: досужее развлечение. – Он затянулся из трубки и пустил струю дыма в сторону Арчибальда.

Бальтазар молча поздоровался за руку с Дмитрием и кивнул землянам.

– Объяснитесь! – с раздражением кинул ему незнакомец и зыркнул злым прищуром на Альберта, видимо, заметив, как тот беззастенчиво обкуривает его дымом. – Вам начальник приказал! И поскорее, мы и так заждались, пока вас выловят и под ручки приведут.

«Скандалист», – решил Бальтазар.

Емельян Сергеевич – следователь по особо важным – повернулся к соседу и помахал ему рукой.

– Потише, потише, – мягко сказал он. – Соблюдайте субординацию. Кричать и язвить здесь положено мне как старшему по званию.

Арчибальд буркнул извинения и покраснел.

– И вам, э-э… как вас… Альберт, сделаю замечание. Не надо баловаться. Не мальчик ведь.

Тот радостно кивнул, подмигнул Дмитрию, округлившему на него глаза, и сунул трубку в карман.

– Прекрасно! – продолжил Емельян Сергеевич. – Дальше общаемся по протоколу «Луна – Земля»: не отвлекаться, не перебивать, отвечать на все заданные вопросы, обозначать конец сообщения. Надеюсь, за полчаса уложимся. Луна, приём.

– Вы влезли в мой сон. И как, польза была? Много вызнали? – опередив всех, с вызовом спросил Бальтазар. – Земля, приём!

– Ой, ну надо тебе? Зачем вредничать? Из принципа? – вспылил Дмитрий. – Ничего там такого… Ну влезли без спроса! Учти, при каких обстоятельствах! Хочешь, видосик скину? Земля, сброс.

– Хороший вопрос, – кивнул Емельян Сергеевич. – Снятые образы получились несколько размытыми. Из-за спешки не успели как следует наладить оборудование. Кое-кто решил в один сачок двух бабочек поймать… – Емельян Сергеевич повернул голову на соседа. – И немножко превысил свои полномочия и уровень компетенции.

Арчибальд ничего не ответил, глядя перед собой злым соколиным взором.

Емельян Сергеевич полюбовался на его сердитый профиль и повернулся к Бальтазару.

– Кое-что увидели, – примирительно произнёс он, – но это совершенно не…

– Так, может быть, расскажете? Я как раз всё пропустил, – перебил его Бальтазар, не обращая внимания на сердито бурчавшего Дмитрия и неодобрительно качавшего головой Альберта.

Емельян Сергеевич поморщился:

– Нарушаете протокол! Но если вы так настаиваете… Значит, там была женщина: привязана к столбу, полуголая, босая, стояла на вязанках хвороста. Как я понял из вашего досье, ваша, э-э… скажем так, супруга Елизавета. М-да… Вы харизматичными пассами разожгли под ней костёр. Вот такими, – показал Емельян Сергеевич, перекрестив лунян.

Альберт засмеялся, но, глянув на несчастного Бальтазара, затих.

– Вспыхнуло пламя до небес, повалил дым, искры. Она что-то закричала. Похоже – слова ненависти или магические заклинания. Призна́юсь, я даже испугался. Вы схватились за голову и бросились к ней в огонь, топтали горящий хворост, кричали – похоже, слова любви. От огня путы на ней разорвались, и она накинулась на вас, схватила за горло. Руки у неё дымились, кожа облезла. Пока она вас душила, вы рыдали и твердили: «Нет, нет…» Жуткое зрелище. Потом всё повторилось. И так весь полёт, с небольшими вариациями. Устали смотреть. Пару раз на столбе горели вы…

Пристыженный, Бальтазар сник. Посмешище, решил всех укорить, а ему вместо извинений всё и выложили. Припечатали.

– Согласитесь, негусто для обвинений, – обернулся Емельян Сергеевич к хмурому соседу. – Только удушение хоть как-то соотносится с нашим делом, да и то противоположным образом.

– Я приношу извинения, – без тени раскаяния произнёс Арчибальд, приподнявшись. Вид его был недовольный и несогласный. – Вышла ошибка, – добавил он ещё слов к месту.

Емельян Сергеевич холодно кивнул и повернулся к Бальтазару:

– Мой вам совет старого женатика. Разводитесь, пока не поздно… И давайте больше не отвлекаться! – Он поглядел на Дмитрия: – Маленькое замечание: «сброс» работает только для коротких фраз. Следовало сказать: «Ой, ну надо тебе? Земля, сброс. Зачем вредничать? Земля, сброс» – и так далее. Давайте не засорять эфир.

На этих словах Дмитрий, поморщившись, дёрнул себя за бороду, как он думал – незаметно. Альберт прыснул со смеху в кулак, а Бальтазар криво улыбнулся: про «эфир» тоже смешно вышло.

– Идём дальше, – продолжил Емельян Сергеевич. – Итак, что нам известно? Убийство юноши, Валеры, совершил андроид. Пока неясно: через удалённое управление или отработала заложенная программа. Этот же андроид за час до этого убил Фому. Он самоубийца, факт установленный. В принципе, Фома мог взломать аппарат и перепрограммировать, чтобы тот его «на Луну отправил», а брат попал под раздачу. Эту версию подтверждает авария космического грузовика рядом с вами, Бальтазар. Вы, должно быть, видели. Мощный электромагнитный импульс от торможения в электростатике мог переключить андроида на самоходный режим и активировать программный код Фомы. Правда, и к само́й аварии есть вопросы…

Бальтазар недоверчиво покачал головой. Он помнил на своём лице чужую ярость и злорадство. Такое не запрограммируешь… Да и к чему самоубийце смотреть на лицо-болванку? И андроиду удобнее всего было бы орудовать ножом и петлёй со спины Фомы. Не стал бы тот с эмоциями возиться. Валеру убил человек, перехватив управление. Однозначно. Выходит, и Фоме кто-то помог.

– К сожалению, это только гипотеза… – вздохнул Емельян Сергеевич. – Андроид бросился под электричку в квартале от места преступления. Самоуничтожился. Не успели перехватить. Кто-то очень занятой нарушил обещание встретить сопровождавших важнейшую улику. Поздно спохватился и предпринял, очевидно, неверные шаги… – сказал он ровно, старательно скрывая клокочущую злость.

Его сосед ещё сильнее надулся.

– По поводу вашей, Бальтазар, возможной причастности… – осторожно произнёс Емельян Сергеевич и ободряюще ему улыбнулся. – Надёжно установлено, что в это время вы с орбитальной станции звонили в полицию. Но, к сожалению, общедоступных данных недостаточно, чтобы снять все подозрения. Есть ещё кое-что…

Емельян Сергеевич обернулся к землянину. Бальтазар насторожился.

Арчибальд поднялся и подался вперёд, глядя на того с тяжёлым прищуром.

– Есть подозрение, что незадолго до трагедии вы с определённой целью звонили Кувенкласе! – зычно зарокотал он.

«Тоже мне злой полицейский», – хмыкнул про себя Бальтазар.

– Будьте любезны, предоставьте доступ к архиву ваших действий с орбитальной станции, – продолжал басить Арчибальд. – Надеюсь, это снимет с вас часть подозрений. Луна…

– Стоп! – Емельян Сергеевич вскинул руку. – Дайте нам полный доступ со времени, как вы появились у Кувенкласе. Но без расшифровки разговоров! Мимику тоже не надо. – Он пояснил соседу за перегородкой: – У них своё следствие по Фоме. Не будем вмешиваться в чужие дела.

Арчибальд пожал плечами.

– Прекрасно! – подытожил Емельян Сергеевич. – Луна, приём.

Озадаченный Бальтазар набросал разрешение в записную книжку, подписал, вырвал листок и через перегородку отправил его на стол Емельяна Сергеевича. Тот глянул в свой телефон, что-то черканул пальцем на экране, и листок перелетел его соседу.

– Цирк, конечно! Земля, сброс, – заметил Альберт. – Сейчас хоть весёлый. Земля, сброс. Ладно он в сон влез, но негласный допрос затевать! Земля, сброс. Вот это уже не смешно! Земля, сброс.

– Как? Через мою голову?! – ахнул Дмитрий. – Земля, сброс.

Он встал, с приклеенной улыбкой вывесил на стекло табличку «Перерыв на чай. Пять минут» и отключил связь.

– Альберт, будь любезен, доложи! – потребовал Дмитрий.

Помрачневший Бальтазар неотрывно глядел на Альберта. Тот вскочил и заходил по комнате.

– Дима, Боря, вы, главное, успокойтесь, в самом деле! А то я тоже стану нервничать. – Альберт замахал руками и выронил трубку. – Ну вот, я же говорил!

Чтобы не нагибаться, он извлёк из кармана другую такую же. Прежняя при этом исчезла.

Альберт показал трубкой на застывшее за голографической стеной напряжённое лицо следователя по делу Фомы, разглядывавшего в своём телефоне разрешение Бальтазара.

– Арчибальд этот позвонил, представился. «Вы, – говорит, – высококлассный специалист…» – Альберт раскурил трубку и пустил дым вверх. – Ну, допустим, имею некоторый опыт. «Хочу, – говорит, – убедить вас немножечко поработать». Я ничего не обещаю, вежливо общаюсь: выясняю дело. И оказывается, ему очень как нужно уже через пять часов! А подготовиться?! Досье с биографией почитать, аппаратуру настроить?! Её ещё выбить надо! Он с Институтом когда-нибудь работал, с нашим лунным филиалом? Не вам говорить про их ценник и бюрократию! Спрашиваю: а кто будет платить? Обещает покрыть все расходы. Только Институт обещания не принимает! Сомнительное удовольствие общаться с ними на таких условиях… Ребята, скажите, может, я похож на банкира Ротшильда? У меня изо рта векселя вместо слов не выскакивают?

Те потрясли головами.

– Вот! – удовлетворился Альберт. – Я не за золотом в отхожее место хожу… ходил. Говорю ему: нужны веские основания, официальный запрос с несколькими печатями, а у вас одна ваша подпись и печать ваша же, тоже одна. И зачем так спешить? Чертовски опасно в такой суматохе! Оно мне надо?

Дмитрий сурово помотал головой.

Альберт пустил пару колечек дыма, отправив одно сквозь другое, полюбовался на них и продолжил:

– Спрашиваю: где веские основания? Кто этот злодей, которого надо срочно расковырять? Он сообщает, кто и за что. Я в изумлении. Говорю: отказываюсь. Во-первых, не верю. Во-вторых, боюсь вывихнуть своему другу рассудок. «Как другу? Ему ни слова!» Боря, ты это слышишь? Вижу, что нет, – хорошо! Говорю ему: «Считаю, что вы так пошутили, вернее, обозначили всю серьёзность дела. С нетерпением жду от вас какой-нибудь детективный фокус: неожиданным вопросом собьёте с толку, на оговорке ухватите за язык и разоблачите». Он хлоп телефоном по столу – отбой связи. Ну и пожалуйста! Дима, а дальше ты сам знаешь: явился Емельян Сергеевич, и мы пошли Борино кино досматривать… – Альберт развёл руками.

Бальтазар сидел напряжённый, окутанный роем тревожных мыслей. Что-то случилось, что-то очень скверное. Альберт, конечно, друг, но… Бальтазар прислушался к себе – нет, вроде тихо: никто, незримый, не смотрит совестливым взглядом, никто, неслышимый, не подначивает поделиться сокровенным или признаться в чём-либо. Вздохнув, он покосился на Альберта. Тот будто ждал и подмигнул. Бальтазар смутился.

– Какие там детективные фокусы! – засмеялся Дмитрий. – Что им электронный помощник насоветует, то и делают. Боря подходит по месту и времени? Ну и всё, вот вам главный подозреваемый. Не выгорит дело, так электронный болванчик ещё идей накидает! Но умолкаю. И ты, Альбертушка, тоже молчи, сказал предостаточно. Включаю связь.

Переговорная стена помутнела, мигнула и через несколько секунд отобразила землян.

– Попили чаёк? – с весёлой злостью спросил Емельян Сергеевич. – Мы тоже время не теряли. У нашего Бальтазара полное алиби. – Он обернулся к мрачному следователю: – Видите, можно и по-человечески вопросы решать.

Повернувшись к лунянам, куратор пояснил:

– Арчибальд признался мне по секрету, что хотел учинить нашему Бальтазару негласный допрос. Согласитесь, это перебор…

– Как?! Через мою голову? Наплевав на прямое руководство? – грозно произнёс Дмитрий, подымаясь. – Решили без меня моему подчинённому мозги выпотрошить? – Он стукнул кулаком по столу. – Земля, приём!

– …осознал свою ошибку и крайне сожалеет, – продолжал Емельян Сергеевич, ещё не услышав показного негодования. – Предлагаю забыть об этом досадном… – сказал он и сбился. Потом усмехнулся. – Дмитрий, я во время перерыва прослушал сброшенные сообщения. Полагаю, Альберт вам уже всё доложил. Ещё раз прошу не нарушать протокол.

Дмитрий поиграл желваками и сел, стараясь не смотреть на развеселившегося Альберта. Бальтазар тоже улыбнулся.

– Арчибальд? – повернулся к соседу Емельян Сергеевич.

– Гм, да… Признаю́, вышло недоразумение… – Пересилив себя, он посмотрел в глаза Бальтазару: – По обстоятельствам происшествия вы стали главным подозреваемым: как под трафарет легли, попали в красную зону риска. Это рабочий регламент, метод «по горячим следам» даёт девяносто и выше процентов раскрытий в первый же час. Надеялся уложиться. Да-да, у меня всё, – кивнул он Емельяну Сергеевичу, который протянул руку за мнимую перегородку и похлопал ладонью по воздуху, призывая того остановиться.

Дмитрий глянул на друзей и подмигнул им с довольной ухмылкой. Те покачали головой.

Емельян Сергеевич обратился к Бальтазару:

– Вам надо кое-что знать. Если ваши коллеги уже рассказали, то прошу сообщить, какие у вас соображения на этот счёт. Луна, приём.

Бальтазар с недоумением посмотрел на вмиг нахмурившихся друзей. Им овладело недоброе предчувствие.

– Мы ему не сообщили, – покачал головой Дмитрий и посмотрел на Альберта. Тот, соглашаясь, кивнул.

– Что мне надо знать? – спросил Бальтазар, вставая из-за стола. – Земля, приём.

– Родители юношей погибли, – ответил Емельян Сергеевич.

Бальтазар сел.

– Их раздавил космический грузовик, – продолжил куратор. – Та самая авария, которую вы видели с Валерой. Мгновенная смерть.

Он передал слово соседу. Арчибальд откашлялся и заглянул в записи.

– Корабль на маневровых двигателях сошёл с орбитальной трассы, закувыркался в стратосфере, включил разгон и с ускорением полетел на город под ним. Прямиком на оживлённую часть. В полёте петлял – похоже на попытки пилота выправить ситуацию. На высоте десяти километров ему удалось отвести корабль на бывший пустырь. Место безлюдное, как есть серое пятно, если сверху смотреть. Не вильни он туда в последнюю секунду, жертв было бы на порядки больше. Похоже, авария неумышленная, хотя и крайне необычная…

Помолчав, он продолжил:

– Ещё из необычного: Паскуэле Кувенкласе звонили с неустановленного номера. После этого оба Кувенкласе, мать и отец юношей, вышли из дома и куда-то поехали на машине. Видимо, из-за спешки мужчина сам сел за руль и отключил свой автоводитель, поэтому конечная точка неизвестна. Их видела соседка: оба оживлённые, смеялись, что, конечно, странно. Не заметили её и сорвались с места. Установить звонившего не удалось. Записи разговора нет: не успела переехать в облако. Телефон Валеры найден у них дома. Мать набирала его, но, к сожалению, не оставила сообщений. Видимо, обнаружила забытый им телефон, торопилась.

Сделав передышку, Арчибальд забубнил дальше:

– Что ещё? Пилот на грузовике покинул место аварии и отправился к вам, на Луну. Запрос о задержании судна проигнорировал, заявил о взрыве в механизме управления как о причине происшествия. Сказал, что головой отвечает за корабль, поэтому ведёт его на площадку своей компании. Приказ руководства? Не сознался, обматерил всех и отключился. Человек… дух лихой, неоднократно судимый, э-э… вашим судом возмездия. Глава компании при нас с ним связался, но тот и его обозвал: мол, он кривой, вернее, кривая… После чего оборвал связь. Сильно задел, у бедняги даже щёки затряслись от злости, хоть он и пытался выглядеть милым…

– Дальше, дальше, – поторопил его Емельян Сергеевич.

– Да, не отвлекаться, хм… На Луне корабль задержали. Залетел в родной ангар, там его спецотряд и принял. Действительно, щит управления сгорел. Время огневого и взрывного воздействия соответствует времени аварии. Говорят, вести корабль в таком состоянии крайне сложно. То, что он отвёл его от домов на пустырь, – это мастерский пилотаж за гранью возможного пополам с невероятной везучестью. Руководитель компании уже поднял вселенский скандал, обвинив конкурентов в намеренном ударе по престижу… Ага, только что сообщили: за отсутствием улик пилота отпустили… – Арчибальд замялся. – Так что вряд ли это относится к нашему делу.

Он вопросительно глянул на куратора, но тот равнодушно пожал плечами.

– Бальтазар, вам есть что добавить? – обратился к нему Емельян Сергеевич. – Вы общались с семьёй, с мальчиком… Луна, приём.

Тот вздрогнул.

– Я не знаю, куда поехали Кувенкласе, – откликнулся Бальтазар. – Но странно, что они выбрали именно эту дорогу. Со слов Валеры, его отец удалил её с карты поездок. Видимо, потому и сел за руль. Вероятно, это был кратчайший путь. Полагаю, они ехали к Фоме, как бы странно это ни прозвучало. Если бы искали Валеру, то наверняка захватили бы его телефон с собой.

Арчибальд с сосредоточенным видом почесал затылок и взялся что-то проверять.

– Есть одна зацепка, – продолжил Бальтазар. – Вы, должно быть, знаете о неизвестном визитёре, который нашёл андроида. Назвался знакомым Фомы. Был крайне взволнован, сказал отцу, что Фому убил андроид. Вёл себя подозрительно: скрывал личность, убежал, когда увидел меня. Задержать не получилось. Этот неизвестный может стоять за гибелью всей семьи.

Бальтазар перевёл дыхание и продолжил:

– Не соглашусь с версией, что Валеру убил сломанный механизм случайно, из-за программного сбоя. Нет, это был человек. Он с показной жестокостью расправился с мальчиком… и собакой. Убийца скалился, таращил глаза и подмигивал жертве. Я ощущал лицо живого человека, а не заранее настроенные механические ужимки…

Помолчав, он решился:

– Я предлагаю воскресить Фому! И добиться от него помощи! Да, есть риск отказа. В крайнем случае допрошу его негласно, – рубанул Бальтазар рукой.

Альберт покачал головой. Дмитрий недовольно заёрзал, что-то пробурчал, но вслух возражать не стал.

– Мы не осилим подобные расходы… – добавил Бальтазар. – Решение за вами, Емельян Сергеевич. Земля, приём.

– Я против, – вздохнул их куратор. – Личность вашего незнакомца нам тоже установить не удалось. Но, судя по всему, он непричастен к самоубийству, раз сам привёл андроида. Воскрешать Фому, выбивать на него деньги по инстанциям, чтобы узнать о таинственном госте? А удастся ли вам разговорить Фому? Ещё и негласный допрос предлагаете… Рискованная во всех смыслах затея. Уж извините, если не угодил.

Емельян Сергеевич обернулся к соседу:

– Арчибальд, вы что-нибудь выяснили?

– Ничего определённого, – пожал тот плечами. – Тело Фомы отвезли в морг при больнице, что в конце Сиреневой улицы. То есть родители знали, где находится их сын, его труп, а поехали на другой конец города? Может, всё же Валеру искали? – предположил скучным голосом Арчибальд, посмотрел на часы и вздохнул.

Емельян Сергеевич, глядя на него, зевнул.

– Не пора ли закругляться? – спросил он через зевоту. – Всем большое спасибо. При необходимости мы с вами свяжемся.

Куратор вяло махнул лунянам рукой и отключил соединение.

Оставшийся с ними землянин неодобрительно покачал головой. Затем вежливо попрощался, сказал: «Луна, отбой» – и только после этого отключил соединение.

Все трое переглянулись.

– Не похоже на него, – задумчиво проговорил Альберт, показав на место, где только что сидел Емельян Сергеевич. – Я не про грубость, а про этакую расслабленность, которую он тут изобразил.

– Самоубийц он воскрешать собрался, – проворчал Дмитрий, с осуждением посмотрев на Бальтазара.

Тот кивнул, не отрываясь от карты города. Проложил предполагаемый маршрут от дома Кувенкласе по дороге через пустырь. Куда же они так спешили?.. Отметил на карте больничный морг, где в ящике холодильника должно было лежать тело Фомы. И верно, другой конец города. Может, из-за спешки перепутали направление? Ну, так что угодно можно объяснить!

На всякий случай он запросил морг о местонахождении трупа Кувенкласе.

– Боря, ты когда отчёт по Фоме подготовишь? – подойдя к нему, спросил Дмитрий. – Я тебя за чем посылал? Не забыл? – напомнил он, с ревнивым любопытством наблюдая за напряжённой работой мысли друга.

– Чуть позже, – механически проговорил тот, ожидая ответ из морга.

Через несколько секунд база данных больницы прислала время поступления трупа Фомы и номер секции в камере хранения.

Бальтазар разочарованно вздохнул, вгляделся… и подскочил: «А где Валера? Я же запросил Кувенкласе».

У него перехватило дыхание – вот оно! С удивлением глянув на Дмитрия, он бросился что-то лихорадочно проверять.

Альберт лениво поглядывал на них, развалившись за своим столом и подперев рукой щёку.

– Дима, что ты у человека над душой стоишь? – не вытерпел он. – Хочешь, поговорим про твой любимый мировой эфир? Скажи, есть он? Решительно заявляю, что нет, одно пустое враньё! Пустота есть, эфира нет.

– Они ехали в другую больницу! – воскликнул Бальтазар и ткнул в карту: – Сюда! Здесь Научный институт реанимации, очень известный. При нём тоже есть патологоанатомическое отделение, там сейчас тело Валерия Кувенкласе. Через пустырь туда ближе всего. Они направлялись к Фоме! Но, выходит, их намеренно затащили под грузовик?..

– Ну-у, эка ты хватил, – разочарованно протянул Дмитрий. – Ещё скажи, им позвонили и сообщили, что их сын жив, потому они и радовались. – Он хмыкнул и замолк в недоумении.

Альберт приподнялся и уставился на них, позабыв про трубку. Изо рта у него валил дым.

Все обменялись удивлёнными взглядами.

– Забавно, – сказал Альберт и закашлялся. – А сколько времени прошло со смерти Фомы до звонка родителям?

– Чуть больше полутора часов, – ответил Бальтазар. – Думаю, им сказали, что Фому перевезли туда и спасли. Они бросились к сыну. Поверить в такое!..

Неожиданно пискнул сигнал связи с Землёй, и перед ними без предупреждения появился Емельян Сергеевич.

– Есть деловое предложение, – бодро начал он, но остановился. – Бальтазар, что у вас с лицом? Что случилось? Луна, приём.

Бальтазар рассказал о своей догадке.

Землянин внимательно выслушал и, кивнув, заметил:

– Не будет лишним ещё раз допросить пилота. Скользкий тип. В деле много неясного, много совпадений. Он ещё вчера прилетел на Землю: ожидание, разгрузка, погрузка, явка в суд на слушания… Ничего особенного. Но у нас нет никаких записей по действиям духа в полётной капсуле. Как думаете, почему? Луна, приём.

Дмитрий и Бальтазар растерянно переглянулись.

– Такое бывает, – пожал плечами Дмитрий.

– Летал на неисправном? – Бальтазар нахмурился. – Опять совпадение?

– Взрыв повредил бортовые самописцы, – равнодушно проронил Альберт, не справившись с лёгкой самодовольной улыбкой. – Или авария. Земля, приём.

– Верно. Молодцы, – похвалил всех землянин. – Один самописец уничтожен взрывом, якобы подстроенным конкурентами. Второй из-за дефекта конструкции грузовика сплющен ударным торможением.

Он обернулся к Дмитрию:

– Требуется ваша помощь в допросе пилота. За этим и пришёл. Я не буду против, если вы поручите дело Бальтазару. По моему мнению, он наиболее подходит: беседовал с Кувенкласе, имеет чёткую версию событий.

Дмитрий кивнул.

– Бальтазар, надеюсь, вы сами не против? – Емельян Сергеевич со значением на него поглядел. – Пилот из «Реактивных зигзагов», довольно известная фирма, может, слышали. Съездите туда, осмо́тритесь, пообщаетесь с главой компании господином Вернером. Он горит желанием с нами сотрудничать. Вы обстоятельно, по душам поговорите с подозреваемым. Я снимаю ограничения на способы дознания. Если понадобится, забирайте его, э-э… на скрытую беседу. Все разрешения получены, оборудование, э-э… для интеграции, надеюсь, выбью. Ордер на задержание и следственные действия вышлю. Дмитрий, что скажете? Луна, приём.

Услышав про «Реактивные зигзаги», Бальтазар вздрогнул: опять они. И здесь вылезли.

– Кто же от работы отказывается? – воскликнул Дмитрий и глянул на Бальтазара: – Возьмёшься?

Тот кивнул. Ловко же Емельян Сергеевич его за нос водит.

– Чудесно! – обрадовался Дмитрий. – Хотя я рассчитывал навестить Вернера вместе с Альбертом. Они из одного века и знакомы друг с другом, – пояснил он Емельяну Сергеевичу.

Тот насторожился.

– Я бы не поехал, – хмуро отозвался Альберт. – Не имею желания общаться с этим «господином». Емельян Сергеевич, замечу, что тайный допрос – мера крайняя и рискованная. Вламываться в чужой мозг… Да и чужая душа – потёмки: иногда, сколько ни подсвечивай, ничего не разглядишь. Но, уверен, Боря справится, – он подмигнул Бальтазару.

– Несомненно, – кивнул тот.

– Не поехал бы он! Поехал бы как миленький! – насупился Дмитрий. – Дело прежде всего! А потом уже личные обиды. Кстати, Вернер ждёт тебя и меня, – заметил он Альберту.

Бальтазар в изумлении посмотрел на Дмитрия и бросил взгляд на Емельяна Сергеевича. Тот, на долю секунды изменившись в лице, весь подобрался.

– Пока мы Борю ждали, я ему телеграфировал, что прибуду вместе с Альбертом… – пояснил всем Дмитрий.

Землянин, услышав новость, подскочил. Все уставились на Дмитрия, но тот не заметил общей нервозности.

– Мол, по аварии есть вопросики к твоему сотруднику, присмотри за ним, – самоуверенно продолжил Дмитрий. – Емельян Сергеевич, вы же сами намекнули, что их пилот – тёмная лошадка и что, наверное, придётся его потрясти. Ещё до прихода этого… Как я его назвал-то? И табличку убрал… А, вспомнил: Арчибальд Арчибальдович! Итак, мы согласны. Земля, приём! – бодро отрапортовал Дмитрий.

Услышав о самоуправстве Димы, Бальтазар понял, что Земля вряд ли такое оценит. Более того, ему показалось, что землянин вот-вот взорвётся негодованием. Но Емельян Сергеевич что-то пробормотал и, сославшись на срочный звонок, отключил связь.

Бальтазар округлил глаза. Неужто тот впервые узнал о знакомстве Дмитрия с Вернером? Вот тебе и следователь по особо важным! Проворонить связи главы нанимаемой конторы с главой подозреваемой конторы! Выходит, доложи Бальтазар об этом ещё на Земле, ничего бы не было. А он-то решил, что это лишний козырь в его пользу. Зря не доложил. Не успел…

– Сорвался заказик? – огласил Альберт то, о чём все подумали. – Очень любопытно. Почему?

Бальтазар пожал плечами. Дмитрий в растерянности хлопал глазами.

– Может, и к лучшему, – заметил Бальтазар, стараясь подбодрить приятеля. – Какие страсти творятся… – Он встал. – Слетаю-ка я домой, проведаю Елизаветушку, узна́ю, что она ещё сломала или выкинула. Дима, отчёт завтра составлю.

Тот рассеянно кивнул.

Но радость Бальтазара длилась недолго. Едва он чинно подошёл к двери, как снова объявился Емельян Сергеевич, и снова без уведомления. С каменным лицом он выждал несколько секунд – увидеть, кто где находится.

– Пришлось отвлечься на срочное дело, – грозно пророкотал он, буравя пойманного у открытой двери Бальтазара колючим взглядом.

Намёк понятен: не предупредил его о знакомстве Димы и Вернера. Бальтазар чертыхнулся про себя, закрыл дверь и вернулся на место.

– Отправил вам ордер на Румана – имя пилота. Проверьте получение, – продолжил чеканить землянин, не сводя с Бальтазара глаз. – Луна, приём.

Тот глянул в почту.

– Получил, – кивнул Бальтазар.

Его друзья напряжённо молчали.

– Земля, приём, – передал Бальтазар очередь.

– «Реактивные зигзаги» о визите я не уведомлял. С этим вы сами справились, – язвительно проговорил Емельян Сергеевич. – Дмитрий, сопровождаете коллегу, раз напросились. Луна, отбой, – обозначил следователь конец общения и отключился.

– Кто что понимает? – спросил Дмитрий расстроенно.

– Земля нами недовольна, но без нас никак, – пояснил Альберт, сгладив очевидное «без Бальтазара никак».

«Или мы теперь за диверсантов, отвлекаем внимание врага», – подумал Бальтазар, но вслух произнёс:

– Дима, надо ехать.

Глава 5. Важная птица Вернер

Бальтазар и Дмитрий сидели в пустом (и единственном) вагоне электрички, следовавшей к головной конторе при производственной площадке фирмы «Реактивные зигзаги», и откровенно скучали.

На Луне редко пользовались подобным способом передвижения. Во-первых, дорого, особенно если сравнивать с бесплатным и мгновенным перемещением в мире рисованных декораций. Во-вторых, томительное ожидание, пока все положенные пейзажи не промотаются за окном поезда, автомобиля, аэроплана или кареты – в зависимости от способа «путешествия». И чем дольше длится это заоконное документальное кино, которое, кажется, нарочно делают невыносимо скучным, тем дороже билет. Поездки были на любителя – недаром вагон пустовал.

Ни Бальтазар, ни Дмитрий (как и большинство вменяемых лунян) не входили в их число. Но некоторых мест можно было достичь, только выдержав подобное путешествие. Например, если солидная контора не хотела служить проходным двором для толп залётных любопытствующих душ, то могла позволить себе статус земель со сложным доступом. А всемирно известная мегакорпорация «Реактивные зигзаги» была солидной конторой.

Вагон убаюкивающе покачивался, мерный стук колёс нарезал время ровными полосками, твердя одно и то же: куда спешить, куда спешить…

За окнами слева слепил глаза краешек заходящего солнца. Здесь на серую пустыню легли длинные чёрные тени, которые отбрасывал каждый бугорок. Справа царили сумерки, будто лунный терминатор лёг ровной линией на железнодорожную колею.

Над ночной стороной Луны висела половинка Земли, подсвечивая изрытую мелкими кратерами поверхность их подземного мира. Путешественники, задрав головы, через прозрачную крышу любовались шаром, состыкованным из двух половинок: одной яркой, голубовато-белой, другой – чёрной, в мириадах светящихся точек и пятен. Наконец и это надоело.

– Хоть бы что путное поставили. – Дмитрий зевнул. – Лесок, речку, зелёные холмы… Нет, воображения хватило на унылую лунную картинку. – Он отвернулся от окна.

– Но шикарно нарисовано, точность до мелочей. – Бальтазар не удержался и тоже зевнул.

– Сдаётся, Землю не в той стороне разместили, – заметил Дмитрий.

Бальтазар глянул на земной шар и пожал плечами.

– А вдруг они и правда в отдельном эссентариуме? – предположил он, продолжив их давешний спор, начавшийся ещё на вокзале. – И мы именно что едем туда в транспортной капсуле?

Дмитрий недоверчиво хмыкнул.

– Если какой камень по нам прилетит и капсула не выдержит… – поёжился Бальтазар, поглядев в опасную темноту космоса над ним. – Один миллиграмм на килограмм, – припомнил он универсальное правило. – Два с половиной на человека, итого пять миллиграммов энерговыделения! Этот фейерверк даже с Земли увидят.

– Ночью в телескоп – да, а так вряд ли, – усомнился Дмитрий. Он ухмыльнулся: – Но точно появится новый лунный кратер с именами Дима и Боря в честь первооткрывателей, точнее, первоотрывателей. Конечно, Вернер – богатый господин, но самому содержать отдельную ёмкость эссентариума? Так что никуда мы не едем.

Некоторое время они обсуждали, как отличить нарисованное путешествие по Луне от настоящего, и согласились, что при качественной отрисовке надёжного способа нет.

Дмитрий глядел в окно и вдруг ахнул. Не успев обернуться, Бальтазар лишь краешком глаза уловил яркую вспышку. Удар метеорита! Рядом с ними! Стекло обдало песком, и на секунду грязно-серый туман полностью застил обзор.

Вагон дёрнулся и встал, коротко взвизгнула сирена. Хорошо знакомая им ещё с дальнего космоса мелодия предупредила об опасности разгерметизации жилой капсулы эссентариума. Мол, готовьтесь стать ослепительным светом.

В повисшей тишине вскочившие Дмитрий и Бальтазар обменялись испуганными взглядами, с замершими сердцами ожидая новых истошных воплей. Но, слава богу, сирена молчала. Поезд неспешно тронулся.

Дмитрий тихо сел.

– Добавили космических приключений, чтобы мы не заскучали, – оживляясь, произнёс он. – Космическая корпорация держит марку.

– Уж очень похоже вышло, – усаживаясь, заметил Бальтазар.

– Сложно, что ли, нарисовать? Глянь, как расстарались: якобы остались царапины на смотровых линзах, – Дмитрий указал на окно. – Назад обычным ходом перенесёмся. Вот увидишь.

– Хорошо бы! – отозвался Бальтазар.

– До них был ещё «Ракетный экспресс», но цена кусается, – буркнул Дмитрий. – Переплата за быструю перерисовку декораций. Кстати, Боря, ты много накопил после дальнего космоса?

Тот помотал головой:

– Откладываешь по копеечке, а словно камешки на гору кидаешь, чтобы та выше стала. Ещё любимая супруга – растратчица немилосердная…

– Иждивенка, – пробурчал Дмитрий. – Давно бы решил с этой… Возишься с ней, по судам таскаетесь…

– Дима! – коротко предупредил Бальтазар.

Дмитрий нахмурился и отвернулся к окну. Бальтазар же, пряча злой и тоскливый взгляд, смотрел в противоположное. Но скоро они стали поглядывать один на другого.

– Жалованье, конечно, не сравнить с жалованьем дальнего космоса, но и работа здесь куда легче, – первым нарушил тягостное молчание Дмитрий. – Помнишь, что там: темень-темень, камни-камни?

– И россыпи холодных звёзд… А ты один в пустоте висишь с утра до́ ночи и своими экскаваторами ворочаешь каменюки эти, пилишь их, сверлишь, складываешь. Как вспомню темень, пустоту и однообразие, так в дрожь бросает…

– Эх, романтика! Годы наши молодые! – воскликнул Дмитрий, воодушевлённый их примирением. – Может, ещё и вернёмся деньжатами разжиться.

Бальтазар замотал головой:

– Не хочу в эту глушь возвращаться. Или, как пели в одной песенке, в «заветные дали».

– Знаешь, у нас говорили: «От сумы́ не зарекайся». Это значит: сегодня ты живёшь под своей крышей, а завтра носишь сумку, набитую остатками скарба, стоишь в очереди за бесплатным супом и котлетами, а ночуешь в общежитии, – назидательно прогудел Дмитрий. – М-да, сколько лет прошло, а ничего не поменялось. Неизвестно, как жизнь повернётся. Может, и Альберту придётся отложить свои книжки и припомнить старые навыки, полученные на курсах прораба строительного роя или курсах ремонтника. Всё равно от его умственных упражнений толку нет. Жалуется, что ни черта не понимает в современной науке. Но он не одинок, – вздохнул Дмитрий. – Видимо, мозгов нам не хватает. И биохимия эта рискованная по их наращиванию не особо помогает.

Было неясно, куда вёл Дмитрий, но Бальтазар решил не поддерживать упадническое настроение приятеля.

– Дима, а помнишь лозунги в конторе по найму? «Даёшь тысячелетние стройки!», «Все как один на окраины мира!»… Что там ещё было? – перехватил Бальтазар разговор, желая повернуть его в приятное русло. – Помню плакат: «Труженики дальних рубежей первыми встретят посланников иных миров!» Круглая ракета, похожая на широкий котёл с зажжённым под ним огнём из дюз. Рядом зелёный чёртик с рожками-антеннами, и второй у него из-за спины выглядывает, а в руках обычный ремонтный щуп-трезубец. Видимо, у художника не хватило фантазии на инопланетные устройства. Но очень меня этот плакат напугал: я его совсем новичком увидел.

– Чушь, что первыми их на дальних рубежах встретят, – отмахнулся Дмитрий. – Там меньше всего вероятность: они ведь могут откуда угодно заявиться. Повальное безумие было с этими пришельцами. Какие-то сигналы пришли, и все ждали, когда прилетят инопланетяне. Потом астрономы объяснили сигналы, и всё поутихло.

Бальтазар стал рассказывать, как хохотала Мари, когда увидела, что её папа чертей с плаката крестит и вопит: «Изыди! Не одолеешь, сатана! Горе мне, грешнику…», но Дмитрий его перебил:

– Кстати, ты же понимаешь, что за человек – Вернер?

– Дима, ты куда клонишь? – насторожился Бальтазар.

– Я к тому, что… – Дмитрий замялся. – Ты же вначале у них стажировался, лёд колол в поясе Койпера?

Бальтазар помрачнел:

– Угу, натуральная кабала: трудовые сутки не нормированы, кормёжка – жидкая каша-размазня из общепитовского крана, а вместо положенного отдыха нирвану нам толкали. А я ещё очень идейный был и постоянно с ними об этой глупости спорил. Всё, помнится, Бога защищал. Не вслух, про себя. Вслух боялся, что выгонят: я на Елизавету копил. Жилая капсула забита такими же, как я, одиночками, а поговорить не с кем, да и не о чем. Однообразие с ума сводит, пустота космоса все чувства из тебя выдавливает. Одни неотвязные мысли, жаркие споры с их воспитателями в голове крутятся… Они твердят: «Успокойся, ничего этого нет; мир – иллюзия, как и твоё к ней отношение». Что там ещё?.. «Измени ум, скажи „ом“, ощути пуп, и твоя скудная доля озарится…» Мерзость еретическая! Но, слава богу, на удачном случае я к вам переметнулся.

– Ты хорошо тогда выступил, заявил о себе на весь дальний космос, – усмехнулся Дмитрий.

Бальтазар виновато улыбнулся.

– Но есть маленькое но! – Дмитрий поднял указательный палец. – Компания, в которую ты к нам от Вернера попал, действительно замечательная. Но ты уверен, что, если приспичит, снова туда устроишься, да на хорошую должность?.. Вот я – нет. А с низов начинать ой как не хочется. В общем, к чему я: такого господина, как Вернер, в хороших знакомцах иметь совсем не помешает…

Дмитрий помолчал, помялся и продолжил наставления:

– Ты на него сильно не наседай. Не то чтобы он мне друг и я за него прошу… Скорее он мне приятель по научной переписке. Считай, что у тебя появилась возможность полезное знакомство завести. Авось пригодится…

– Дима, а как же следствие? – с укором спросил Бальтазар.

– Боря, при чём здесь это?! Мы едем по душу пилота. А Вернер даже на свидетеля не тянет. Я, так сказать, загодя хочу предупредить твой энтузиазм. Ему и так непросто, такая тень на репутацию… Нанимать этих несчастных и бесправных ради экономии. За это я его не осуждаю, но если выяснится, что пилот этот намеренно… набедокурил, это же…

Бальтазар нахмурился, но благоразумно воздержался пояснять приятелю, что его дружок тоже под подозрением, как и вся его компания.

– Вернер – важная птица, полёта высокого. Триллионер, на минуточку, – наседал Дмитрий. – Привык к должному обхождению. А тут мы с повторным допросом. Встань на его место! Капелька сочувствия не помешает. Я это к чему… Если остались прошлые обиды, лучше отбрось. Не будь предвзятым. Все же заметили, как ты насупился, когда наш землянин про Вернера заговорил. Это непрофессионально и может навредить делу!

«И то верно. Сидел бы с непроницаемым лицом», – с досадой согласился про себя Бальтазар.

– Буду сама вежливость, – буркнул он, надеясь, что Дмитрий закончил инструктаж по общению со своим приятелем-богатеем.

Дмитрию было неловко: он понимал, что говорит что-то не то. К тому же не стоило поучать Бальтазара и ограничивать такой его поперечный и неуступчивый характер. Но уж очень он хотел подружить его с Вернером. Первого он любил всей душой, а второго невероятно уважал за инженерную учёность, деловую удачливость и несметные богатства.

– Ловлю на слове! – обрадовался Дмитрий. – А то как начнёшь обличать, так хоть плеть хватай, бей себя и кричи: «Моя вина, более не согрешу». Давай-ка распределим задачи. На тебе пилот, на мне Вернер. Побеседую с ним об этом типе… Предупреждаю: почую неладное, сразу тебя осажу. Таких людей во врагах иметь без всякой пользы нам не надо… – Неразборчиво пробормотав ещё чего-то, он отвернулся к окну, крайне недовольный собой.

Бальтазар проверил время – ехать осталось недолго. Дмитрий, замкнувшийся в невесёлые думы, тоже посмотрел на часы и продолжил с угрюмым видом глядеть на серый лунный пейзаж, всё дальше отодвигаемый от них чёрной линией терминатора.

Они молчали, обособившись друг от друга, и Бальтазару это было не по душе, да и Дмитрию, очевидно, тоже. Бальтазар с огорчением подумал, что оставил за собой последнее, хоть и невысказанное слово. Придавил друга высоконравственным молчанием. Нехорошо.

– Дима, ты же с Вернером по мировому эфиру переписываешься? – как бы невзначай полюбопытствовал Бальтазар.

Дмитрий глянул недоверчиво – искренна ли любознательность? – но добродушие взяло своё, и он решил прекратить на себя дуться.

– Ну, допустим, – сказал он с лёгкой улыбкой.

– Смотрю, замучил тебя Альберт своей критикой. Вы с ним уже лет сто споры ведёте! Помню самые примечательные, которые ещё за Нептуном гремели: эфир кристаллический, желеобразный, атомарный и ещё какой-то…

– Квантованный и не желеобразный, а гелиоподобный, то есть сверхтекучий, – поправил его Дмитрий.

– Немного попутал, в меру понимания, – весело согласился Бальтазар.

– Не прикидывайся! Понимаешь ты куда больше, чем путаешь. Ведь ты меня поддерживаешь, не Альберта? – спросил Дмитрий, хитро прищурившись.

– Его понять тяжелее, – признался Бальтазар.

– Так себе комплимент, но спасибо, – усмехнулся Дмитрий. – Альберт, конечно, голова большая, отдам ему должное, но теоретик. А Вернер мало того что умница, так и человек дельный. Сразу на плоскость применения выводит. Вот скажи, по-твоему, какой эфир позволяет расщепить пространство, да так, чтобы тело, попавшее в разлом абсолютной пустоты, можно было двигать на сверхсветовой скорости?

– Твой любимый: кристаллический, – почти не думая, ответил Бальтазар. – Но ведь такой разлом замкнёт на себя ось времени. Попадёт в неустойчивую временну́ю петлю, та схлопнется, и разлома будто никогда и не было… Даже если сразу не схлопнется, петля изолирует от нас событие. Альберт об этом как-то говорил. А если на оси времени ничего не случилось, то и обсуждать бессмысленно, – стройно вывел он, радуясь тому, как славно, по-учёному, высказался.

Подобные разговоры Бальтазар относил к разновидности схоластических диспутов его юности о том, был ли пупок у Адама, зачем крылья ангелам, как они перемещаются, сколько их всего на небе, как размножаются черти, и к прочим похожим занимательным вопросам. Забава праздного ума.

Дмитрий ожесточённо замахал рукой:

– Не соглашусь! Вот Вернер сразу уловил идею. Мы с ним нашли теоретическую возможность распознать вид нашего эфира. Но даже его капиталов не хватит, чтобы построить простейший прибор для проверки: размеры выходят далеко за орбиту Нептуна. Формульная выкладка там нехитрая… – сказал он и, радостно потирая руки, достал карандаш и бумагу и подмигнул приятелю. Тот незаметно вздохнул.

Весь остаток пути Дмитрий писал, объяснял, строил графики и махал руками. Бальтазар сосредоточенно следил за полётом его мысли и кивал, хотя перестал понимать уже на середине первого из пяти листов, плотно исписанных закорючками греческого алфавита.

Проехав шлюз, они сошли с поезда на перрон. Оглянулись – хорошо! Серую пустыню сменили синее небо, деревья, зелёные холмы. В кристально прозрачном воздухе виднелись далёкие горы, покрытые шапками белых облаков.

Пока Дмитрий с радостной улыбкой щурился на солнце и вдыхал чистый воздух, Бальтазар подошёл к знаку перехода недалеко от них. Тот вёл в приёмную «Реактивных зигзагов», но был закрыт.

Бальтазар помахал указателю рукой. Мигнул красный огонёк: нет прохода. Тогда Бальтазар достал служебный жетон вместе с выписанным ордером, потом приложил их к поверхности знака. Но тот больше не откликался.

– Связи нет, – объявил подошедший Дмитрий. – Мой телефон нашёл неизвестную сеть и пытается подключиться, вроде как нас действительно в другой аквариум запустили. Что за причуды! Перебор с приключениями.

Бальтазар нетерпеливо забарабанил по указателю костяшками пальцев. Затем постучал по хлипкой табличке кулаком. Не помогло.

– Нарочно, что ли? – забормотал он. – Дима, ты это видел? Это что ещё такое?!

Дмитрий бросил на него сердитый взгляд. Едва он оттеснил друга в сторону, как указатель радостно пискнул и зажёг зелёный огонёк. На табличке отобразилась стрелка, которая провернулась в сторону приоткрывшейся рядом двери.

– Из-за спешки забыл на тебя пропуск запросить, – буркнул Дмитрий.

Распахнув дверь пошире, он подтолкнул вперёд недовольного Бальтазара, чтобы своенравный переход вдруг не закрылся перед ним, и шагнул следом.

Глава 6. «Реактивные зигзаги»

Помещение приёмной обволакивал уютный безламповый свет, лившийся, казалось, из воздуха, приглушённый, но совсем не тусклый – приятный покой для глаз. Стены покрывали замысловатые изломанные и волнистые линии, едва очерченные геометрические фигуры и скользившие вокруг них затейливые змейки, кусавшие свой хвост. Звучала тихая мелодичная музыка, словно сотканная из нежного перезвона серебряных колокольчиков, звеневших то в унисон, то забавной россыпью какофонии.

Иллюзорно подвижные образы завораживали, приманивали взгляд и затягивали вглубь себя: «Позабудь про всё, смотри на меня здесь и сейчас и всё поймёшь…» Что за наваждение?! Бальтазар тряхнул головой.

В довершение к вычурной психоделической отделке стен в дальнем от входа затемнённом углу над полом пари́л человек, сидевший в воздухе со скрещёнными ногами, бритый налысо, в оранжевой накидке или балахоне. Похоже, монах с гор древнего Тибета. Лицо его было обращено к вошедшим, глаза закрыты. Невидимая подушка под ним медленно, едва заметно колыхалась вверх-вниз, отчего казалось, что седок летит через неведомые, скрытые от обычного взора пространства. Одухотворённое лицо хранило уверенное спокойствие философа, причастного к знанию, что единственная надобность человеку – это полная невозмутимость и безмятежность.

Над его головой колесом крутился символ компании – крестообразная вертушка. Восемь изогнутых на концах тонких трубочек выбрасывали реактивные струйки, заставляя конструкцию бешено вращаться.

Всю противоположную стену справа от входа занимал стеклянный стенд, залитый изнутри ярким светом, где рядком стояли странного вида башни. «Макеты старинных космических ракет», – догадался Бальтазар.

Друзья посовещались. Дмитрий сказал, что его телефон уже подключился к местной сети и он наберёт Вернера. Бальтазар же, с неодобрением глянув на монаха с его показной напыщенной духовностью, пошёл к музейным экспонатам.

Ракеты стояли стройным рядом по возрастанию размеров древних космических кораблей. Первая с правого края была не выше колена, а длинный шпиль последней подпирал потолок. Начинала выставку несуразно маленькая фигурка человека в серо-зелёной форме и фуражке, стоявшего рядом с кораблём средних размеров под номером В-2 и махавшего высоко поднятой рукой.

Напротив каждого макета висела латунная рамка с витиеватой гравировкой в заглавии и со вставленной поясняющей запиской. Всё на латинице. Язык – немецкий Альберта – Бальтазар отчасти понимал.

Он с недоумением всмотрелся, а затем, желая убедиться, потрогал рамку и этикетку – настоящие металл и пластик! На всякий случай – вдруг разучился отличать одно от другого – пощупал стекло. Нет, обычное – рисованная прозрачная преграда. Пожав плечами на такую ненужную роскошь, он принялся осматривать выставку.

Даты в описаниях (видимо, годы производства) соответствовали временам Альберта и эпохе самого́ Бальтазара. Какой же древний хлам!

Вскоре Бальтазар понял, что экспонаты выстроены по годам выпуска, а не по росту. Просто каждое следующее изделие было выше и массивнее своего предшественника. Любопытный подход к развитию… Бальтазар в недоумении рассматривал нелепые громоздкие сооружения и читал их характеристики. Высота и вес кораблей приводили его в замешательство.

Он бросил взгляд на Дмитрия, который, убрав телефон, ходил около висящего в воздухе монаха и кхекал.

– Уважаемый! – Дмитрий помахал монаху рукой. – Мы к господину Вернеру. Дело срочное! Вы случаем не секретарь? Позовите сюда кого-нибудь!

Но монах презрел или не услышал его.

– Может, болванчик? – спросил Бальтазар, отвлёкшись от очередного гротескного творения. – В качестве дополнения к прочей восточной мишуре?

– Да нет, живой: дышит, шевелится и поглядывает, что вокруг делается. Почесался пару раз в неприличном месте… Эй, мы же не в гости на чаёк заскочили! – Дмитрий ещё раз махнул рукой равнодушному монаху.

Насупившись, Дмитрий вытащил из кармана золотистую с серебряной каймой карточку.

– Визитка Вернера, – пояснил он. – Эй, уважаемый, – раздражённо произнёс Дмитрий, показав монаху карточку.

Тот ответил ему ленивым прищуром и прикрыл глаза.

– Она что, настоящая? – изумился подошедший Бальтазар.

– Целиком: и пластик, и золотые буквы. По почте прислал. Мол, жду тебя в любое время, – с сарказмом добавил Дмитрий и протянул визитку Бальтазару.

Тот взял, посмотрел, пощупал – м-да, драгоценная вещица. Каприз триллионера: раздавать окружающим материальные предметы, а не их фантомные модели. Видимо, чтобы оценили достаток дарителя.

– Что Вернер, ты ему звонил? – спросил Бальтазар, вернув карточку.

– Линия всё время занята, – вздохнул Дмитрий. – Написал ему, что мы прибыли.

Бальтазар достал чётки и стал их перебирать, задумчиво глядя на возвышавшегося перед ним монаха. Тот, приоткрыв один глаз, покосился на усердно шепчущего человека, перебирающего каменные бусинки с отстранённым лицом, и улыбнулся ему. Бальтазар, ощутив под пальцами крупную разделяющую бусину с подвязанным крестом, замер, поразившись чему-то, и нахмурился. Монах вмиг поскучнел и закрыл глаз. Лицо его вернуло благостное выражение.

– Нужно воскрешать первого близнеца, – не подумав, выдал Бальтазар, удивлённый догадкой о том, что вся та ахинея про «жизнь – иллюзорную боль», которую, со слов Валеры, нёс Фома, могла иметь начало в восточной мистике «Реактивных зигзагов».

– Да-да, конечно… – меланхолично проговорил Дмитрий, запустив руку в карман. – Надо ещё раз звякнуть… Стой! Кого́ воскрешать? – спохватился он. – Суицидника?! Ни за что! Говорили же! И вообще, при посторонних… – шепнул он, показав глазами на неподвижную фигуру.

– Посторонние для начала должны присутствовать, – хмыкнул Бальтазар, не желая признавать оплошность. – А этот, похоже, потусторонний и отсутствует.

Дмитрий, недовольно крякнув, повернулся к Бальтазару.

– Давно не видел тебя с чётками, и лицо вдруг стало необыкновенно одухотворённое. Неужто тибетский монах так благотворно влияет? – язвительно проговорил он.

– Задуматься уже нельзя, – невнятно пробормотал Бальтазар, убрал чётки и попытался сделать лицо попроще.

Повисшую тишину сопровождало сонное сопение монаха.

– Вы уж извините за такое долгое ожидание, – произнёс чей-то смущённый и взволнованный голос.

Они резко обернулись, но никого не увидели.

– Забыл предупредить, отвлекли… Дела, дела! – вещал голос. – Я уже здесь…

Появившаяся в стене дверь распахнулась будто от порыва ветра. В приёмную влетел запыхавшийся человек и скорым шагом направился к ним. Ничем не примечательный шатен с приятным лицом и округлым подбородком, в брюках и белой рубашке – глава корпорации. Бальтазар узнал его.

– Ещё раз прошу прощения, что вам пришлось ждать, – тихо сказал Вернер. – Дима, здравствуй!

– Здравствуй, Вернер! – так же шёпотом поприветствовал его Дмитрий. – Ты знаешь, мы прибыли поговорить насчёт того происшествия…

– Да-да, – горячо зашептал Вернер, горестно всплёскивая руками. – Ужас, какой ужас! Я готов, задавай вопросы.

– Дело ведёт мой сотрудник Бальтазар, – Дмитрий обернулся и похлопал того по плечу. – Я здесь… в качестве дружеской помощи, присмотреть, кхм…

– Господин главный инженер, вопросы я буду задавать вашему пилоту, для чего заберу его на повторный допрос, – отчеканил Бальтазар. – Но если вам, уважаемый, есть что сказать, говорите, мы вас внимательно выслушаем, – добавил он, глянув на скисшего Дмитрия.

Вернер сморщился, как от зубной боли.

– Просто Вернер, и, пожалуйста, тише! – он показал на монаха, заелозившего на невидимой подушке. – Пожалуйста, пройдёмте в мой кабинет. Не будем мешать человеку.

Он с благоговением посмотрел на монаха, который тихонько раскачивался из стороны в сторону, медленно выпрямляясь и ещё медленнее растягивая кончики губ в блаженную, почти невозможную улыбку на совершенно отрешённом лице.

Вернер прошёл до середины стены и мановением руки явил ещё одни двери. Отворил их и пригласил внутрь.

Кабинет Вернера оказался чудовищных размеров ангаром, вдоль правой высоченной стены которого стояли те же самые музейные ракеты, но только монструозного вида. Дмитрий присвистнул. Друзья подняли головы, рассматривая шпиль огромного чудища, стоявшего позади всех.

– Моя святая святых, – произнёс Вернер обычным голосом, мягко прикрыв двери. – Мало кого сюда пускаю. Так сказать, моё личное пространство.

– Оригинальных размеров? – почтительно поинтересовался Дмитрий, показывая на ряд ракет.

– Первые образцы воспроизведены точно, – ответил Вернер. – Остальные пришлось ужать. Последние два – в несколько раз.

Дмитрий с удивлением вытаращился на ракеты вдали и почесал затылок. Затем одёрнул себя.

– Первоклассные рисунки, – вежливо польстил хозяину Бальтазар.

– Это не совсем графические модели, – скромно отозвался Вернер. – Кое-что в них настоящее. Вон, видите, тот кусок обшивки… Ещё сопло того двигателя… Тонн десять материального вещества смог себе позволить.

Бальтазар поперхнулся, и Дмитрий многозначительно на него поглядел.

Вернер остался доволен произведённым эффектом.

– За пилотом я послал, скоро будет, – обернулся он к Бальтазару. – Скажите, а что именно вы расследуете?

Бальтазар промолчал, и за него ответил Дмитрий:

– Обстоятельства гибели новоприбывших современников. Вернер, их показания зачастую чрезвычайно полезны нашим земным коллегам. А также… вернее, в основном… Бальтазар занимается особыми случаями, когда насчёт воскрешения есть некоторые сомнения.

– Я про аварию спросил, – недовольно поморщился Вернер и криво улыбнулся: – Сую нос не в своё дело.

Дмитрий смущённо развёл руками.

– Так вы по самоубийцам? – деловито уточнил Вернер у Бальтазара.

Тот кивнул.

– Почти что должность при Институте, – с уважением заметил Вернер. – Они никогда не преминут включить в договор – следите за руками! – риски возмо́жных общественных затрат на содержание потенциа́льного отказника. Возможных на потенциального! Всё ради общего блага, а не ради своего огромного кармана, – с ехидцей улыбнулся Вернер, пожирая Бальтазара восхищённым взглядом.

Разоблачающие всесильный Институт Времени разговоры всегда находят живой отклик. Бальтазар и сам не раз в них участвовал, но сейчас отмолчался.

Оставив в покое Бальтазара, Вернер обернулся к Дмитрию:

– А я ожидал, что с тобой прибудет наш драгоценнейший Альберт.

– Без объяснений взял самоотвод. Не захотел сюда ехать. Пришлось мне, – немедленно вклинился Бальтазар, опередив открывшего рот приятеля.

– Ах вот как… – удивился Вернер (казалось, он смутился) и картинно сложил руки на груди. – Жаль… Хотел предъявить ему один любопытный эксперимент насчёт субстанции мирового эфира. Знатно бы по носу щёлкнул, – вальяжно проговорил он и подмигнул Дмитрию. – Не хочу хвастать, но это Нобелевка! Или что у них там сейчас? Лабораторная комната рядом. Дима, не заглянешь? Бальтазар, уважаемый, пять минут!.. Дима, как я рад, что ты ко мне заскочил!

Вернер подхватил Дмитрия за локоть и повлёк в сторону от ряда ракет к месту, заставленному широкими ширмами.

Бальтазар глянул на часы. Времени прошло изрядно, а пилота он так и не увидел. Но не станет же глава корпорации укрывать подозреваемого? Кто на такое решится в здравом уме? Может, господин хороший тянет время?

Чтобы занять себя, Бальтазар решил прогуляться вдоль ряда монстров из далёкого прошлого и зашагал прямиком к последнему, самому большому из всех агрегату, который не успел рассмотреть раньше. Как и в приёмной, ряд начинался страшненькими уродцами, довольно небольшими по сравнению с маячившим вдали гигантом, но быстро рос в высоту. Ракеты становились всё выше и несоразмерно тоньше, отчего казались всё более хрупкими и всё менее надёжными.

Бальтазар наконец понял, что́ ему не нравилось в этой исторической выставке: это же просто длинные трубы с реактивными соплами, наставленные друг на друга или собранные в связку. У каждого следующего образца – или трубы потолще и повыше, или их самих больше. Вот и все изменения. Смысл гигантомании был неясен, но напрашивался вывод, что во времена Вернера развитие ракетостроения определялось количеством и размерами запускаемых в космос труб. Какой инженер их больше друг на друга нагромоздил, – но так, чтобы всё это не развалилось от перегрузки, – тот и молодец, новатор.

Бальтазар быстрым шагом дошёл до последней башни невероятных размеров и увидел сзади неё ещё один старинный кораблик, почему-то стоявший опорами на слое песка. Малюсенький, размерами с обычный двухместный челнок землян – гномик среди окружающих его великанов. Собран из каких-то жестяных коробок – словно по прихоти чьего-то бурного воображения. Никакой видимой защиты от радиации. Космический беспилотник? И с аэродинамикой беда – в атмосфере Земли эта хлипкая штуковина, должно быть, летала очень медленно, иначе бы вмиг разрушилась под напором воздуха.

Бальтазару кораблик не понравился. Изломанные в шарнирах посадочные опоры делали его похожим на неуклюжего четырёхногого механического паука. Забавно, а куда убирались эти ножищи? Или так, растопырившись, и летал? Подойдя ближе, Бальтазар с удивлением обнаружил, что к одной из ног приставлена лесенка, которая вела к чему-то, напоминавшему задраенный входной люк. Пилотируемый корабль?! Да какой дурак полезет в эту жестянку?

Бальтазар перегнулся за ограничительную ленту – насыпан настоящий лунный грунт. Драгоценное материальное вещество в таких расточительных количествах его уже не удивляло. У ближней опоры с лесенкой виднелся оттиснутый в реголите ребристый отпечаток огромной калоши. Похоже, след символизировал незримое присутствие древнего космонавта, возможно, самого́ Вернера. Видимо, кто-то с лестницы наступил космическим ботинком и спрыгнул сюда за ограничение.

За махиной последнего исполина Бальтазар заметил ещё один корабль, современный. Эти транспортники землян Бальтазар хорошо знал ещё с дальнего космоса. Решив, что его глазам давно пора отдохнуть на прекрасном, он направился к старому знакомцу. Хм, неужто инженерный гений Вернера и здесь себя проявил? В целом надёжная лошадка, разве что у некоторых последних моделей после выключения дюз вибрировал корпус, издавая звуки от басов до тонкого свиста, за что их называли «музыкальными шкатулками».

Корабль стоял в нескольких метрах от стены ангара, где висел небольшой занавес, похоже скрывавший вход куда-то. Оглядевшись, Бальтазар убедился, что вокруг никого, и отправился к скрытому проёму. Вдруг для расследования пригодится, почему бы и нет? Чуть отодвинув одну из штор, он заглянул внутрь. Небольшая комната – скорее глубокая ниша – с широким торцевым окном во всю стену, перед которым стояло кресло. Судя по всему, место для выхода наружу – на поверхность Луны или в производственные цеха.

Пискнуло сообщение от Дмитрия: «Мы идём! Ничего не делай». Что именно не делать? Бальтазар быстро пересёк комнату и, став сбоку от окна, осторожно выглянул наружу. Какая-то крытая производственная или ремонтная площадка. Сразу за окном спиной к Бальтазару стоял четырёхрукий андроид с погонами мастера цеха на пластиковых плечах, а дальше – странного вида огромное блюдце на не менее странных опорах, отдалённо напоминавших изломанные ноги жестяного кораблика. По территории слонялось несколько андроидов.

Бальтазар всмотрелся. Космический аппарат? Таких или похожих он ни разу не встречал. По боковой поверхности загадочной посудины бежали разноцветные огоньки, а над ними мигала надпись причудливыми буквами неизвестного алфавита. Что это за иллюминация такая? Для чего?

С сомнением глянув на кресло подключения к андроиду, Бальтазар решил, что не успеет. И доступ может быть закрыт, и попытку зайти легко установят. «Летит», – пискнуло новое сообщение. Что?.. Бальтазар бросился обратно на прогулочную дорожку.

Хозяин кабинета, раскинув руки крыльями, нёсся к нему по воздуху огромной птицей. Далеко позади бежал Дмитрий. Он погрозил Бальтазару кулаком.

«Здесь ещё и воздушная трасса проложена. Действительно, с достатком человек», – вздохнул ошарашенный Бальтазар.

Вернер по-птичьи приземлился на ноги, пробежав пару шагов.

– Что вы там вынюхивали? – с перекошенным от злости лицом выпалил он, подступая к Бальтазару.

Глаза навыкате, челюсть трясётся – любопытно… Бальтазар сощурился на неожиданно помешавшегося и не спешил с оправданиями.

Вернер взял себя в руки.

– Будьте любезны, объясните, что вы делали у секретного объекта? – спросил он слегка дрожащим голосом.

– Вы про «музыкальную шкатулку»? – с вежливым недоумением спросил Бальтазар.

– Что за чушь?! Не отнекивайтесь, сработала тревога. Вы заглядывали на секретную площадку! Может, даже заходили – доступ был открыт. Вас заметили!

Бальтазар помотал головой. Никто его не видел, в этом он уверен.

– Не знаю я ни про какую площадку. Осматривал ваших монстров, вот и всё…

Вернер смотрел на него недоверчиво.

– Где пилот? – осведомился Бальтазар, желая перевести тему разговора.

– Сказал же, что послал за ним. Скоро будет.

К ним наконец подбежал Дмитрий.

– Дима, твой сотрудник не признаётся, что пытался проникнуть на секретный объект, – нажаловался ему Вернер. – Из уважения к тебе мне не хотелось бы… возбуждать разбирательство, хотя я вправе защищать свои коммерческие секреты… Но пусть он созна́ется. Хочу убедиться, что имею дело с честным человеком!

Дмитрий, согнувшись и уперев руки в колена, шумно дышал и недобро вращал глазами на Бальтазара.

– Боря, при мне сработала тревога! – выдохнул Дмитрий, зыркнув исподлобья на коллегу.

– Никаких секретов я там не видел! – возмутился Бальтазар. – Разглядывал одну древнюю жестянку, потом «музыкальную шкатулку». Надоело, вышел, и тут он прилетел с обвинениями.

– Что за «шкатулка»? – нервно бросил Вернер, подозрительно глядя на Бальтазара.

– Один забавный космический аппаратик землян, – вперёд Бальтазара успокоил его Дмитрий. – В целом неплохая штука…

– Ах, он об этом говорил, – перебил его Вернер с облегчением. – Я приложил руку к его проектированию, поэтому здесь и выставил, – важно произнёс он.

Дмитрий изобразил воодушевление:

– Невероятно! Не знал.

– Конечно, не целиком моя разработка, – добавил Вернер. – На мне новая конструкция трапа. Ещё убрал лишние пустоты жилого отсека в пользу грузового отделения. Улучшил конфигурацию силовых рёбер корпуса. Ещё стыковочный шлюз порядком переделал, доказал всем, что так тоже можно…

Дмитрий покивал и уставился в пол. В памяти Бальтазара пронеслись жалобы землян на тесноту отсеков, на неудобную скользкую лесенку (похожую на трап у жестянки) и на очень капризный шлюз, который постоянно заклинивало при расстыковке. Кстати, и «музыкальность» могла появиться из-за переделок на рёбрах корпуса. Бальтазар кхекнул, но промолчал.

– Хороший корабль, – строго произнёс Дмитрий, оглаживая бороду.

– Полезные и важные нововведения, – не удержавшись, поддакнул Бальтазар.

Вернер смутился и внимательно на него посмотрел. Повисло неловкое молчание.

– Хорошо, верю вам, – сказал Вернер. – Видимо, охранные датчики слишком чувствительные, издалека на вас отреагировали.

«Не поверил», – решил Бальтазар и с показной радостью кивнул.

– Вернер, скажите, я правильно понял, что в ваши времена корабли друг на друга ставили? – спросил он и показал на двух ближайших гигантов. – На схеме показано, что предпоследний «Аполлон» стоял на последнем «Сатурне». Да и другие собраны из нескольких аппаратов, поставленных друг на друга.

Всё ещё хмурившийся Вернер громогласно расхохотался.

– Смешно, признаю́. Вы же для шутки, так? Нет? – удивился он, когда Бальтазар помотал головой. – Да, именно всё так и было. Особенности конструкции при низкой скорости реактивной струи и при отсутствии протяжённых электромагнитных опор. Вы, наверное, удивитесь, но сейчас почти то же самое. Но зачем нам знать элементарные принципы движения в космическом пространстве, да? – саркастически усмехнулся Вернер.

На радость ему Бальтазар покраснел.

– Что-то подобное слышал от Циолковского, – задумчиво проговорил Дмитрий. – Я его, правда, не шибко понял, да и не стремился.

– Этот русский тоже здесь?! – восторженно крикнул Вернер. – Он что, всё изобретает ракетопланы?

– Уж не знаю, чего он там изобретает… Давно не общались, – с неохотой отозвался Дмитрий. – Всё уговаривает петиции подписывать, запретить здесь всех животных: настоящих, искусственных – всех вообще. Несовершенные формы жизни, исполненные страдания. Нет, ну ладно настоящих… Конечно, не запретить, а чтобы толстосумы за них платили стократно… Ты лучше любимую тёщу воскреси, а не котика… Да и этого не надо, пусть им близкие и знакомые выговаривают. Но искусственные чем тебе не угодили? Нет, представьте, из-за их неотличимости от обычных мы их оживляем в своём воображении и тем самым мучаем.

– Лучше запретить. Рай… чистилище создано для людских душ, – заметил Бальтазар. – Животных воскрешать – грех.

Вернер махнул рукой:

– Чистилище! Это как посмотреть. Может, грязнилище! Толстосумы, как Дима их назвал, сами решат, кого воскрешать. Но в чём-то Циолковский прав: несовершенные и страдающие. Людей это тоже касается. Мы не лучше животных. От них и происходим. Сами животные! – смаковал он, с удовольствием наблюдая за хмурившимся Бальтазаром.

– У нас есть бессмертная душа, – с улыбкой возразил ему тот.

– Как же я забыл! – Вернер вскинул руки и добавил с издёвкой: – Будем страдать… вечно! – фыркнул он и покатился со смеху.

– Этот Цио… Циовски и меня склонял подписать про котиков и собачек, – напряжённым голосом произнёс Бальтазар, буравя Вернера горящим взглядом. – Говорит, всех искусственных отключить, а живых на прощание погладить, накормить и под наркоз. Может, и нас так? Дать человеку какую-нибудь пилюлю, чтобы мирно уснул и не мучился? Как вы считаете?

Вернер встревожился.

– Ну это вы размахнулись! Позволяете себе на мой счёт… Не позволю… даже ради Димы, – заволновался он.

От Бальтазара не укрылась промелькнувшая растерянность Вернера. Но это не повод подозревать его в причастности к делу о наркотике самоубийц. Подобные вопросы человек не каждый день слышит, чтобы спокойно и взвешенно на них отвечать.

– Эка тебя понесло: сначала в духовные эмпиреи, затем вообще невесть куда, – сказал Бальтазару насупившийся Дмитрий и незаметно показал ему на выход, видимо, с досады на друга позабыв про цели визита.

– Чем ещё могу быть полезен? – с холодной любезностью осведомился Вернер у Бальтазара и с озабоченным видом проверил время на шикарных наручных часах, несомненно, настоящих. – Меня уже заждались на производстве. Так что… – проговорил он, вслед за Дмитрием поглядев в сторону закрытых дверей.

– Да в общем-то… – пожал плечами Дмитрий.

Бальтазар уставился на него в недоумении:

– Дмитрий, мы зачем сюда при́были?

– Верно, – сконфузился тот. – Заболтались. Вернер, а где пилот?

Тот неясно ругнулся по-немецки.

– Работнички совсем от рук отбились, – пояснил Вернер своё недовольство. – Давно должен быть здесь. Секундочку! – Он энергично постучал по наручным часам и прокричал: – Адик, где хвостатый? Оба немедленно ко мне!

Вернер щелчком пальцев отобразил для гостей путеводную нить воздушной трассы, и они вместе перелетели к выходу.

Через минуту в стене сбоку от больших дверей отворилась крохотная дверца, и к ним протиснулся какой-то человек. Невзрачного вида, похожий на печальную блёклую моль. Осунувшееся лицо с утиным носом и щёточка чёрных усиков. Человечек был до боли знаком. Бальтазар подался вперёд. Не может быть! Это же тот самый беглец!..

Глава 7. Сбежавшие

Не поднимая глаз, «тот самый беглец» приблизился. Споткнулся унылым взглядом о прищур Бальтазара, охнул и, как черепаха, втянул голову в плечи. Вид его стал ещё несчастнее.

– Вот так встреча, – развеселился Бальтазар. – Дмитрий, это сбежавший неизвестный гость, про которого я рассказывал.

Повисло молчание. Вернер поднял брови, изображая удивление (или действительно удивился?). Дмитрий, озадаченно поскрёбывая бороду, разглядывал боязливо замершую фигурку. Адик не выдержал накала всеобщего внимания и бросился, семеня ножками, наутёк к своей дверце.

– Стоять! – крикнул Вернер. Его вопль заметался под сводами ангара.

Адик встал как вкопанный и послушно поплёлся обратно.

– У меня секретарь со странностями, – пояснил Вернер, покрутив пальцем у виска. – Всего боится, тени своей шарахается. Не без причин… Замучили его в вашем «чистилище». – Он со значением посмотрел Бальтазару в глаза и тут же обрушился на понурого секретаря: – Пилот где?! Сколько можно его ждать? Какой ещё «сбежавший гость»? Ты во что опять вляпался?

Тот выслушал начальственные громы и молнии почти спокойно, покивал и пару раз скорчил скорбную мину самым шутовским образом. На секунду Бальтазару почудилось, что он издевается над своим боссом. Или ещё хуже – они оба ломают перед ними комедию.

– Ничего я не вляпывался. Просто убежал от него… – Адик кивнул на Бальтазара.

– Ничего не понимаю. – Вернер в испуге обернулся к Дмитрию: – Но выходит скверно.

Тот кивнул, с хищным любопытством разглядывая секретаря.

– Где вы встретили этого оболтуса? – спросил Вернер у Бальтазара.

– На месте преступления, – ответил тот. – Пусть опосредованно, но это связано с нашим визитом.

Вернер опять выругался по-немецки, да так крепко, что Адик вздрогнул и отступил.

– Не преступления, а трагедии, – дрожащим голосом уточнил секретарь. – Мы договорились о встрече, но меня задержали… в суде. Подхожу к его дому, к условленному месту, где я его обычно ждал, а там в кустах сидит андроид, весь в крови… Я подключился к домовым новостям… Бедный Фома! Отбыл в лучший из миров. И зачем я повёл эту штуку к его родителям? Хотел же по-тихому убраться! – жалобно взвыл секретарь. – Я тут ни при чём!

– Как вы познакомились с Фомой, Адик? – обратился к нему Дмитрий.

– Адольф, – поправил тот.

– Верно, так вас зовут, – холодно согласился Дмитрий.

– Он бывал на моих… мероприятиях, – замялся Адольф. – Скоро новое, а Фома умел подбодрить…

– Вы можете доказать дружбу с покойным? – подчёркнуто вежливо спросил Дмитрий.

– Да, – буркнул секретарь и извлёк из кармана записную книжку. – Покажи Фому, – приказал он ей.

Дмитрий забрал протянутую ему книжку кончиками пальцев, будто брезгуя, и наугад полистал. Хмыкнул и передал Бальтазару. Тот изучил внимательнее. Отдельный раздел для Фомы – одно это уже говорило о том, что они часто пересекались. А раздел ещё и огромный. Переписка отсутствует, зато много совместных фото: у памятника «Разрушителю миров»; у входа в Институт и внутри, у известного мозаичного панно; несколько фото из эссентариума – у какого-то домика в джунглях (Фома на них выглядел красавцем, вылитый Валера). Везде полная привязка мест, времени и лиц, мол, владельцу скрывать нечего. Хотя эти типы под присмотром, ему и не положено…

Бальтазар перерыл весь архив и, к своему удивлению, обнаружил выдранный из тетрадки рисунок – да, это был портрет Адольфа. Покопался ещё и выяснил, что тот оплатил доставку странички на Луну и вековое хранение с доступом к изображению. М-да…

– Не соврали, – кивнул Бальтазар, вернув книжку.

– Вы русский, да? – залебезил Адольф перед Дмитрием, который, хмурясь, его разглядывал. – Проскальзывает характерный акцент, если прислушаться. Не думайте, я не смеюсь, просто обожаю такие штуки выяснять…

Дмитрий с недовольным видом отвернулся.

– Адольф, прекращай, – бросил Вернер. – Уверен, Дима наслышан о твоих проказах. Ты бы ещё к его лохматому приятелю подлизывался, – ухмыльнулся он. – Альберту.

Брови секретаря испуганно вздёрнулись.

– Влиятельная фигура у твоих дружков… – глумился Вернер.

Адольф скис.

– Пилот где? – спросил Вернер. – Ариец наш ненаглядный.

– Кто, я? – дёрнул головой секретарь.

– Вилы! Башка хвостатая. Ну, Руман!

– А-а! Он улетел. Взял и ушёл, – горестно всплеснул руками Адольф. – У него же суд. Не имеем права задерживать. Говорит, мероприятие прощальное, все ждут, а он сильнее всех. Радостный такой, сказал, у него двое за раз.

Следователи переглянулись. Дмитрий насупился. Бальтазар заволновался: «Прощальное? И как его потом обратно выковыривать?»

– Задержал бы хоть на полчаса! – вскипел Вернер и добавил с презрением: – Я-то думал, он тебя слушается, верховного вождя безумцев.

– Плюнул в меня, – прошептал секретарь. – Он одного Бенито признаёт.

– А Бэтмен где? – спросил Вернер.

– Вчера ещё на Землю отправился, – развёл руками Адольф. – Завтра повесят.

Вернер тяжело вздохнул.

– М-да, недолго он в этот раз погулял. Ты вот что, заявку на него сегодня же оформи. Он мне здесь нужен. И доплати за инкогнито, чтобы хотя бы месяц его не искали. На хвостатого тоже оформи! Впрочем, погоди, вдруг нагоним до приговора.

– У Румы завтра весь день встречи со страждущими воздаятелями. Целая толпа, – деловито доложил Адольф. – Пока его будут водить меж них, а они грозиться и хвастаться, пока место подготовят… Есть время.

– Молодец, всё про всех знаешь, – похвалил его Вернер. – Тогда заявку на Вилы через месяц-другой. Отдохнём от него немного.

Секретарь кивнул, улыбнулся и прошептал Дмитрию одними губами: «Пилот».

– Сбрили бы вы усики, – проронил тот.

– Не положено, – промямлил Адольф.

– Кхм, – кашлянул Бальтазар, с выражением глянув на приятеля. – Важный свидетель слинял у нас из-под носа. Дмитрий, похоже, нас тут нарочно держали…

Вернер развёл руками, кивнув на унылого Адольфа, – мол, сами видите.

Дмитрий извинительно улыбнулся:

– Всех подозревать – его конёк. – И обернулся к Бальтазару: – У меня, конечно, тоже есть некоторые сомнения касательно этого Румана… Но минут десять назад новая экспертная группа прислала отчёт о повторном обследовании грузовика. Командированные с Земли специалисты. Боря, ты глянь в почту. Выводы прежние: авария из-за взрыва, предотвращена ужасная катастрофа, пилот – герой.

– Дмитрий, не считаю возможным отменять намеченные ранее следственные действия, – процедил сквозь зубы Бальтазар.

– Поговорить с ним, конечно, не помешает. – Дмитрий вдруг вспомнил, что он всего лишь сопровождающий. – Поэтому… Давай дуй за ним на Землю первым же рейсом.

– Не успеете, – встрял секретарь с лукавой ухмылкой. – Следующий рейс только через пару часиков, и то с двумя перестыковками. А Рума полетел сквозным. Опередит вас часов на десять. Если они его заграбастуют, вас уже не подпустят, это же страждущие… Вам бы сейчас же лететь и без пересадок. Тогда раньше его прибудете. Вот он обрадуется встрече, – злорадно хихикнул Адольф.

Дмитрий почесал затылок.

– И как же нам добраться вперёд него? – полюбопытствовал Бальтазар.

– Адольф намекает на мой личный челнок для перелётов инкогнито, – разъяснил Вернер. – Какой же ты у меня услужливый, – иронически заметил он. – Спешишь всем угодить, молодец.

– И мы можем на это надеяться? – осторожно спросил Дмитрий, в сомнении глянув на поникшего секретаря.

Помявшись, Вернер кивнул и с энтузиазмом добавил:

– Конечно! Я бы и сам предложил. Столько неудобств мы вам доставили.

– Чудесно! – воскликнул Дмитрий. – Сегодня же и допросим этого… как там его по ф. и. о.?

Бальтазар достал ордер с краткой ориентировкой на «героя»: «…Участие в массовых преступлениях… Ограничения в правах и свободах… Внимание: опасен!..» Ага, вот… Он усердно зашевелил губами, стараясь выговорить фамилию, но выдавал одни нескладные шипяще-свистящие звуки.

– Хорошая попытка, – улыбнулся Вернер (Адольф подхалимски захихикал) и тут же с сожалением продолжил: – Кое-что следует уточнить: лететь придётся одному из вас. Корабль конспиративный и потому одноместный, самый массовый сегмент. Исключительно в моём пользовании. Для делового шпионажа, – сознался он с озорной улыбкой и подмигнул секретарю. Адольф ликовал.

– Боря полетит, – махнул рукой Дмитрий. – Что ты там вошкаешься? Дай-ка сюда.

Он взял бумажку, вчитался, шёпотом ругнулся и вернул Бальтазару.

– Ваш, ваш, – захихикал Адольф.

Вернер на него цыкнул, и тот притих.

Отправив секретаря распорядиться насчёт вылета, Вернер похвастался, что тайный корабль замаскирован под обычный орбитальный деловой челнок. Потом пожаловался, что приходится держать его всё время под заказом, чтобы кто другой не сел, – удовольствие дорогое, за свою же собственность платить; но признал, что это стоит тех денег… Затеял было учёный разговор с Дмитрием, но тот отвечал односложно, и беседа не склеилась. Вскоре Вернер стал поглядывать на часы, нервничать и бормотать о производственных делах и проклятых конкурентах, хотя и отказывался оставить гостей. Не вытерпев, извинился, что вынужден срочно позвонить, отошёл на пару шагов, достал телефон и включил глушилку, завернувшись в полупрозрачный кокон, из которого доносилось одно неразборчивое бульканье.

Бальтазар и Дмитрий отвернулись – ещё подумает, что подслушивают, хотя всё равно ничего не разобрать. Помолчали, проверили время на часах. Дмитрий сначала копался в записной книжке, затем что-то в ней написал и отправил сообщение. Бальтазар же рассматривал скопированные у секретаря фото на Земле и в джунглях. Ни подсказок, ни зацепок. Со вздохом он закрыл записную книжку.

– Телеграфировал на Землю, чтобы повременили с казнью, – с довольным видом сообщил ему Дмитрий. – Облегчит душу перед инквизитором – и в добрый путь.

– Вы не знаете этих людей, их права! – заявил неожиданно возникший рядом с ними Вернер.

Друзья едва не подпрыгнули.

– Ждать не в их правилах! Чёртово сообщество справедливости. Сущие узаконенные бандиты! – Вернер помрачнел. – Бэтмен, сволочь, как-то накосячил в одном деле… Я сунулся к его воздаятелям с просьбой отложить ему исполнение приговора. На денёк! Так меня самого чуть вверх тормашками не подвесили. Как вспомню эти рожи и руки хватающие – в дрожь бросает. Бежал. Самым позорным образом бежал и вопил: «Спасите, помогите», – гоготнул он и поёжился.

– Давно вертится на языке вопрос, – обратился к нему Бальтазар.

– Что такое? – недовольно пробурчал Дмитрий.

Вернер махнул рукой: «Валяйте».

– Зачем вы с этой шантрапой работаете?

– Не чую в вас христианского человеколюбия, – усмехнулся тот. – А ведь все мы люди, все мы грешны и всё такое… В общем, если искренно… Так выходит дешевле. Я же им почти не плачу, а они всё равно благодарны. У меня трудовые договоры на сотни лет вперёд подписаны. По секрету: траты на воскрешения проходят как благотворительность. Не для моих работников, конечно, а для другой стороны, которая их… ну, вы поняли. Общественное благо творю. И тем самым налоги недурно срезаю. По закону! Деньги в дело возвращаются, и все довольны, а особенно мои, преданные мне люди. Видели бы вы Адольфа раньше! Забитое, несчастное существо… В этом гнусном мире всеобщего стяжательства некому довериться. А им я доверяю как себе. Тот же Руман своим диким рискованным манёвром спас жилой район города, а компанию – от позора и разорения. А мог бы отстрелить капсулу и спарашютировать: «Знать ничего не знаю, действовал в пределах устава, не нравится – давай расчёт». Но довольно! – Вернер потряс кулаком. – А то наговорю лишнего о нашем убогом человечестве.

Слушать это было как-то неловко. Повисла тишина. Вернер опять проверил время, пробурчал что-то про нерасторопность и постучал по часам. Наконец через минуту общего нетерпеливого ожидания открылась секретарская дверца, и к ним просунулась усатенькая секретарская рожица.

– Я уже здесь, босс! – шёпотом крикнул запыхавшийся Адольф. Он помахал радужным посадочным билетом. – Всё готово. Чужак ждёт.

– Кораблик записан на подставное имя, – пояснил Вернер. – И куплен через третьи руки у наших деловых недругов. Аппаратик – дрянь. Пришлось существенно доработать.

– Лучше поторопиться: вылет через пятнадцать минут! Строго по расписанию. Если опоздаете, то сядет подсадной, – не поднимая голоса, зачастил секретарь.

– Проводишь нас до перехода? – спросил Дмитрий у Вернера. – Обратно же от вас, как у всех, на «прыг-скок»?

– У меня не как у всех, – с достоинством ответил тот. – У нас отдельный резервуар эссентариума. Поездки к нам настоящие.

Дмитрий, поджав губы, переглянулся с Бальтазаром и нахмурился на его мимолётную улыбку.

Вернер обратился к Бальтазару:

– Я довезу вас на личном транспорте. За пять минут уложимся.

Дмитрий почесал бороду в раздумьях.

– А сколько там мест? – с надеждой спросил он. – Не хочется на поезде трястись.

– Это мой личный гоночный болид… – Вернер замешкался. – Места пилота и пассажира. Я могу вызвать для тебя ракетный экспресс, будешь чуть позже.

– На одного? – Дмитрий округлил глаза.

– Дима прекрасный пилот, – заметил Бальтазар. – И расстояние небольшое. В любом случае портовый диспетчер отключит ручное управление и посадит болид своей автоматикой. Мы бы и сами добрались, – предложил он, внимательно наблюдая за Вернером.

Тот выглядел озадаченным. Секретарь, чтобы не лицезреть затруднение босса, уставился в пол, а потом и вовсе отвернулся, рассматривая что-то за дверью.

– Да, верно! Не подумал, – сказал Вернер, словно очнувшись. – Не разобьёте ведь? – спросил он с покривившейся ухмылкой. – Хотя застрахован. Поезжайте.

Он поманил их и решительно зашагал к застрявшему в дверном проёме Адику. Тот немедленно влез внутрь, закрыл дверцу и угодливо посторонился. На этом месте тотчас же появились две огромные сомкнутые двери, распахнувшиеся перед бодро шагающим Вернером. За ним следовал Дмитрий, потом Бальтазар, а замыкал шествие суетливо семенящий Адольф.

Они вышли из ангара. Вдруг Вернер резко остановился, развернувшись к следователям. Секретарь налетел на Бальтазара и принялся лепетать извинения, но, взглянув на босса, затих.

– Чуть не забыл, – волнуясь, тихо проговорил Вернер, посмотрев на спящего в приёмной монаха. – Насчёт погибших в аварии. Хотя мой сотрудник и мой грузовик здесь ни при чём, я всё же чувствую сожаление и сострадание. Из-за сопричастности и вовлечённости… Моё решение таково: я оплачу воскрешение одного члена семьи: паренька, которого удушил андроид…

Вернер глянул на Бальтазара и предупреждающе сказал:

– Газетчики уже обо всём растрепались. – Сложив ладони у груди, он продолжил: – Ничего не имею против самоубийц, но, так сказать, не люблю вкладываться в ненадёжные активы. По-моему, не стоит трогать Фому. Адольф, ты же не против?

Тот затряс головой.

– Пристрою к себе на хороший оклад. Не будет филонить – за пару столетий на всех заработает, а по своему брату, неудачнику, сам решит.

– Они близнецы, – вставил Адольф.

– Это не важно! – с неудовольствием отозвался Вернер. – Распорядись немедленно.

С внушительным видом секретарь вытащил пустую банковскую карточку, что-то начиркал в ней и протянул Вернеру. Тот прочитал, кивнул, припечатал пальцем и вручил Дмитрию.

Невиданная щедрость вкупе с молниеносностью выделения целого состояния ошарашила Бальтазара. Вначале он с настороженностью смотрел, как Дмитрий горячо жмёт Вернеру руку. Тот источал благодушие и скромно склонял голову. Поддавшись общему чувству, Бальтазар вместе со всеми похлопал по плечу взволнованного Адольфа и пожал руку Вернеру, хватка которого оказалась вдруг до неприятности вялой.

Видимо, их радостная возня разбудила парящего на подушке монаха. Очнувшись ото сна, он с отстранённостью истукана смотрел на них широко открытыми глазами.

На миг Бальтазар почувствовал себя насекомым, которое через огромное увеличительное стекло рассматривает любознательный природовед. Флакон морилки и коробочка острых булавок уже открыты, но жучок знай себе копошится – его жалкому умишке недоступны ни сам добродушный исследователь, ни его инструменты.

Монах взгляда не отводил, пронзая всех бесстрастным взором. Но Бальтазару почудилось, что тот смотрит именно на него, в самую сердцевину души. «Вот же пугало. Нашёл себе ворону…» Он украдкой перекрестился и глянул на Дмитрия. Тот, судя по всему, тоже чувствовал себя неуютно.

Вдруг монах издал глубокий и рокочущий звук.

– А-а, о-о, у-у, эм-мэ, – протяжно загудел он.

Знакомые песнопения. Бальтазар бессмысленно смотрел в его глаза, словно потеряв привычную способность к здравому рассуждению. Его ослабевший ум с пугающим спокойствием наблюдал, как со всех сторон наваливается пустота, а под ногами разворачивается бездна – не холодная и не горячая, без верха и без низа. Он – лишь брошенный кем-то безжизненный камень, что летит из ниоткуда в никуда, а вокруг ничего…

Похожие чувства, бывало, накатывали в глубоком космосе. Огромные пространства низводят человека до ничтожного атома. Бескрайняя пустыня одиноких песчинок под холодным светом бесконечно далёких звёзд. И Солнце – яркая точка, затерянная среди множества созвездий, – там не греет. Одно спасение – друзья. Песчинка к песчинке.

Бальтазар покосился на друга. Тот быстро смахнул слезу, глянул в ответ и смутился.

Прогудело последнее «эм-мэ», монах закрыл глаза с торжественностью, почти невероятной для такого малого действия. Настала звонкая тишина.

– Хороший знак, – прошептал Вернер, кланяясь.

Адольф отнял от своих глаз, видимо недостойных сего зрелища, ладошки, сложил их у груди и тоже стал мелко кланяться и бормотать вслед за боссом: «Хороший знак».

Глава 8. Ведьма

Почти весь полёт друзья провели в молчании, переваривая полученные впечатления.

– Тот ещё фрукт, – буркнул Бальтазар, решив было поговорить. – На вид приятный, а на вкус…

Дмитрий зыркнул на него и покрутил пальцем в воздухе.

Бальтазар вздохнул.

Через пару минут они были на месте.

– Прилетели, – сообщил корабль приятным голосом неопределённого пола. – Передаю управление диспетчеру.

Корабль сделал вираж, передав на чувства пассажиров ощущение небольшой перегрузки, и приземлился боком к бетонной стенке причального шлюза.

– Крепитесь: злость и суета на пороге, – заботливо произнёс бесполый голос и начал отсчёт до слияния пассажирской капсулы с Миром.

Друзья переглянулись и прыснули со смеху в кулаки.

За окном однообразная пепельная равнина с рытвинами кратеров и серый бетон сменились на бескрайнюю небесную лазурь, заливаемую лучами яркого, но не ослеплявшего глаз солнца.

– Вот мы и дома, – обрадовался Бальтазар. – Прощай, унылая картинка, даром что настоящая.

– Хорошую погоду поставили, – с одобрением заметил Дмитрий, тоже посмотрев в окно. – Давненько не было. А то всё тучи, дождь да гром и молнии.

– А хоть бы и тучи. Всё одно веселее, чем на этой Луне.

Корабль растворил свои стенки, и друзья оказались в зале прибытия. Осмотревшись, они отправились к ближайшему переходу.

Бальтазар проверил время и обернулся к Дмитрию:

– Расскажи про эксперимент. Что Вернер хотел тебе показать?

– Альберту не говори, – помялся тот. – Боюсь, на смех подымет. Вернер говорит, через пару-тройку месяцев невероятные чудеса явит, а пока ограничится простым опытом: преломлением света в вакууме. Долго объяснял, но всё вокруг да около, одного туману нагнал… Видимо, боится, что идею украдут, – недовольно произнёс Дмитрий. – А что красть? Фокус-покус не получился, – добавил он, усмехнувшись. – Торжественно жамкнул на кнопку и… ничего: лазерный луч прямой, как стрела. «Что такое? Не может быть!» – с удивлением, этак немного наигранно. Стал рукоятки крутить – не помогает. Полез разбирать установку, и тут у него тревога завизжала. Он даже лицом побелел: «Секретный объект… Дима, неужто твой сотрудник…» И мы побежали выяснять, что за переполох ты устроил. – Дмитрий, подмигнув, сразу спросил: – Был там? Что видел? Признавайся!

– Какую-то нелепую космическую тарелку. Одним глазком на неё взглянул, а столько крика! – удивился Бальтазар.

Дмитрий хотел его ещё расспросить, но у него тревожными нотами вступления из «Ночи на Лысой горе» Мусоргского запиликал вызов. Вздрогнув, Дмитрий достал телефон и проверил имя. Он слегка нахмурился, отошёл в сторону и, отвернувшись, ответил.

Одновременно ожил и телефон Бальтазара, разразившись дробным перезвоном: пара пропущенных звонков и несколько сообщений. У него ёкнуло сердце: один звонок от дочери, всё остальное – от её матери, его Елизаветы.

Бальтазар внимательно посмотрел на приятеля. Тот усердно слушал, изредка отвечая кому-то односложными «да-да» и «ага». Вдруг Дмитрий накрылся звуковой пеленой, заглушив голос, и начал что-то страстно и громко говорить, широко улыбнувшись Бальтазару и кивнув ему, что занят. Тот, сложив два и два, понял, что позвонила ему Елизавета.

Перед Бальтазаром встал непростой выбор: ничего не спрашивать у друга, не читать полученных сообщений и продолжать теряться в тревожных догадках или же всё-таки узнать о её новой каверзе? Может быть, только посмеётся, а может быть, что вероятнее всего, надолго испортит себе настроение.

Дмитрий продолжал что-то бубнить с напряжённым лицом, посматривал на него, кивал, деревянно улыбался и показывал большой палец вверх. Ясно: ничего хорошего, очередные злокозненные ведьминские выдумки.

Подготовившись сильно не переживать, Бальтазар вздохнул, достал из кармана записную книжку, куда переписывались входящие, и развернул верхнее сообщение от Елизаветы.

Вчитался в первые строки… И его сердце, сначала испуганно замерев, потом горячо забилось, пригоняя к лицу волны краски. Невозможные, немыслимые строки!

«Милый друг, нам давно пора прекратить наш бессмысленный и жестокий спор. Мне пора прекратить, милый мой! Я больше не хочу, не могу врать себе о моих настоящих к тебе чувствах. Не могу дальше скрывать своё неравнодушие и любовь к тебе под маской, всем давно ненавистной. Знаю, ты меня любишь, и я хочу, более не таясь, отвечать тебе тем же. Ах, если бы вернуть прошлое и всё исправить! Стыдно такое писать, но я бы соблазнила тебя согрешить против сана и нарожала нам детишек, таких же прекрасных, как наша Маришечка. Отныне твоя и только твоя Елизавета».

Бальтазар, всё ещё не веря тому, что прочитал, ткнул в последнее сообщение Елизаветы: «Понаписала тебе, мой милый друг, разные глупости, и мне неловко. Ответь что-нибудь, я волнуюсь! Боюсь, что стала тебе безразлична… Как освободишься, лети домой скорее! Я жду, жду твоих объятий».

Не в силах далее сдерживать распиравшую его бурю страстных чувств, Бальтазар закрыл сообщение и словно вернулся из прекрасной и манящей сказки в пресную явь, ещё не до конца осознав случившееся. Он виновато улыбнулся встревоженному Дмитрию.

Тот облегчённо выдохнул и натянуто улыбнулся в ответ.

– Что думаешь делать? На Землю или… домой? – осторожно спросил он. – Я подменю, никто и не узна́ет.

– Сначала дело… Личная жизнь подождёт, – как-то неуверенно произнёс Бальтазар, вздохнул и опустил глаза. «Боже, она уговаривала Диму отпустить меня к ней!»

Признаться, он немного боялся оказаться дома прямо сейчас. Всё никак не мог собраться с мыслями, в голове крутились обрывки любовных признаний, выскакивали напыщенные словечки, хоть и звонкие, но обыденные – недостойные её. Глупые страхи! Тотчас всё бросить и лететь к ней!

Но вместо этого Бальтазар промямлил:

– Дима, пять минут до старта… Я на посадку.

Он обречённо махнул рукой и, забыв даже попрощаться, шагнул в переход.

Попав в зал ожидания, Бальтазар перескочил к указанной в билете стойке регистрации. Он ещё успевал написать коротенькое сообщение Елизавете. Позвонить бы ей, услышать её голосок. Нет, страшно (неожиданный романтический поворот судьбы до сих пор не укладывался в его голове), да и по́шло: «Алло-алло, как дела, я тебя люблю, а ты меня?»

Светясь глупой счастливой улыбкой, он лихорадочно писал ей слова любви – первые, что пришли в голову, радостные и наивные – и просил прощения, что не может сейчас же вернуться домой, чтобы быть с ней и только с ней…

Когда до вылета осталась пара минут, робот-администратор принялся беспокойно и назойливо переспрашивать:

– Вы господин Ренрев? Его место пустует.

Бальтазар усмехнулся этакой «конспирации».

– Да, это я, – отправив сообщение, повернулся он к администратору.

Тот вежливо улыбнулся и кивнул. Но не успел Бальтазар протянуть ему билет, как у стойки отобразилась дверь, распахнулась, и через порог ввалился взбудораженный Дмитрий.

– Уф! – выдохнул он. – Ну, слава богу! Еле нашёл. Хорошо, что в билет заглянул. Ренрев – смехотворно!.. Давай сюда, – Дмитрий выхватил билет из рук Бальтазара. – Иди-ка ты лучше домой. Сам слетаю, гляну этой мрази в глаза… Конечно, твоя личная жизнь – не моё дело, но в таком состоянии… Напортачишь ещё чего… Там ясная голова нужна, а не… – он махнул рукой в раздражении.

Бальтазар покорно кивнул, неспособный разобраться в настроении Дмитрия. Тот быстро шагнул к администратору, потеснив друга.

– Я Ренрев, лечу на этом рейсе, – заявил Дмитрий.

– Вы? – удивлённо переспросил робот и, озадаченно моргая, заводил между ними глазами.

– Я, я! Случилось недоразумение, понятно? – произнёс Дмитрий рассерженным голосом. – Открывай калитку, дурень электронный! Осталось: десять, девять, восемь… – загремел он, всучив администратору билет и указав на бегущие над стойкой цифры обратного отсчёта.

Тот покраснел от невежливого обращения, но, не смея отказать человеку, сразу пропустил хамоватого пассажира на посадку.

– Вы уж извините. Трясёт всего, – пробормотал ему Дмитрий, вбежал на посадочный переход, развернулся и махнул Бальтазару: – С богом!

Тот в недоумении поднял руку помахать в ответ, но не успел. Проход закрылся, и замигала надпись: «Посадка завершена».

– Ренревы они, как же, – буркнул администратор.

Его картинка повернулась к провожающему плоским, тонким до невидимости боком и исчезла. Стойка с надписью тоже испарилась.

Бальтазар, не веря своей удаче, то краснея, то бледнея, ещё раз перечитал любовные послания Елизаветы. Её почерк был немного нескладный и потому особенно милый. Эти слегка кривенькие буквы, без дурацких завитушек, зато одна красивее другой, складывались в жемчужины драгоценных слов, те нанизывались друг за дружкой в строчки и приоткрывали бесценные для него сокровища смыслов. И пылкие слова, не скучные и не пошлые, нашлись и сложились в единый, трепещущий страстью порыв души. Он знал, что́ скажет возлюбленной, какими словами выразит чувства.

Полнота бытия переполняла его, он ощущал весь необъятный мир вокруг, как самого себя. Нет, он и был всем этим миром! Границы между ним и всем прочим стёрлись за ненадобностью. Кто положит ему пределы? Его грубое и неказистое «я» растворилось в чистом первозданном бытии. Душа искрилась необузданным счастьем. Мгновение было так сладостно, что хотелось лишь одного – чтобы оно длилось и длилось. О мимолётное время, запечатлей великолепие, замри навсегда в этот счастливый миг!

Сердито звякнуло входящее сообщение – Елизавета! Сердится? Ещё бы. Он же написал ей, что летит на Землю, а должен был помчаться к ней! Он улыбнулся и, не желая более терять ни секунды, отправился домой.

* * *

На пороге дома сидел толстый кот – Бенедикт. Чёрный, как ночь, и размерами с трёх обычных – не самых маленьких и не самых худеньких.

Кота Бальтазар не любил. Не потому, что Бенедиктом звали римского понтифика, при котором он служил. Одна из первых шпилек Елизаветы. Дочь шутила, что мама этим именем подчеркнула ра́звитые речевые способности питомца: говорил тот действительно хорошо (и много, даже слишком). «Ведьмин кот. Ему положено», – усмехался Бальтазар про себя, а Елизавета со смешком бросала дочери: «Не угадала». Но с именем Елизавета промахнулась. Ещё задолго до неё он много что прочёл о своей эпохе (на одни мемуары год чистого времени потратил, не говоря уж о серьёзной исторической литературе). Будет он ещё переживать за попрание имени папы Бенедикта. Кота он не любил потому, что тому больше подходило имя Вельзевул. Дерзкий, злопамятный и драчливый с теми, кого не любила его хозяйка, рядом с Бальтазаром он приобретал повадки голодного крокодила.

Но день был погожий, а душа полыхала от счастья ярче солнечного света, поэтому глаза искали и находили во всём одно приятное. Даже в Бенедикте.

Кот, застыв упитанным и самодовольным каменным сфинксом, уставился на него немигающим взглядом. Ах, какие у него янтарные глазки! Хвостом по полу не бьёт, уши не прижимает и в целом производит впечатление сытого благодушия. Никакое он не чудовище. Скорее этакий забавный пушистик! Не зли его, будь поласковей, он и замяукает. Верно, Елизавета уже приказала ему быть повежливее с хозяином дома. Пора им помириться.

«Видимо, послала встретить меня», – решил Бальтазар и наклонился погладить кота во второй раз с начала появления того в доме.

– Кыш, с-с-сволота, – прошипел Бенедикт голосом Бальтазара и дёрнул клыкастой пастью навстречу протянутой руке.

Зубы у него, между прочим, были настоящие, и укусы оттого болезненные.

Бальтазар отскочил назад и, сдержавшись, не стал пинаться в ответ. Бенедикт, почуяв слабость, презрительно отвернулся, только слегка наметил уши в его сторону и завибрировал хвостом.

Растерев оставленную клыком вмятину на мизинце, Бальтазар улыбнулся: «Это ничего, всё равно подружимся. Она его перепрограммирует».

– Кис-кис-кис, – позвал он кота и снова протянул ладонь к вредному обормоту.

От такой наглости кот вздрогнул, обернулся и с диким воплем выгнулся дугой. Утробно урча и дёргая распушённым хвостом, он бочком двинулся в наступление.

Бальтазар не сдался и подступил на шажок.

– Не-не-не-не смей! – не выдержав, визгливо заверещал Бенедикт, юркнул в приоткрытую дверь, принявшись оттуда проклинать Бальтазара.

На яростные вопли кота прибежала Мари – дочь Бальтазара. Выглянула за дверь и, столкнувшись лицом к лицу с отцом, поднимавшимся по ступенькам крыльца, замерла в растерянности. Её взволнованное несчастное личико жалобно исказилось, на глазах показались слёзы. Она подалась к нему.

– Папа, всё будет хорошо, – прошептала она, обняв ошарашенного отца. – Она не посмеет.

У того защемило сердце от нехорошего предчувствия. Возведённый в его воображении за́мок семейного счастья рушился стена за стеной. Вслед за ним в бездонную бездну отчаяния летел весь окружающий мир.

– Пойдём, – она решительно потянула его за собой.

Тот стоял столбом и не сдвинулся. Толком ещё ничего не понимая, он смотрел на дочь, не желая осознавать услышанное.

Кот, отиравшийся у косяка двери, не сводил с Бальтазара горящих угольков глаз.

– Лапал меня, – наябедничал, наврав, Бенедикт противным голоском.

– Брысь, инфекция, – хлопнула в ладоши Мари и отпихнула вредину ногой.

В дверях показалась красивая женщина, ухоженная, как новенькая куколка. Она увидела Бальтазара, и на её лице заиграло лёгкое презрение. Нагнувшись, она погладила кота, осторожно выглянувшего из-за двери.

– Что случилось, Бенечка, сладенький мой?

– Кулаком мне грозил, обзывался, – замурлыкал кот. Жмурясь от удовольствия, он отирался о стройную ножку хозяйки. – Пинал сапожищем. И лапал! А я ему только зубки показал, – всхлипнул он навзрыд.

– Ах, пинал мою деточку, моего пупсика. Мы его и за это засудим, – сюсюкалась Елизавета.

– Врёт он, – сквозь зубы произнёс Бальтазар. – Погладить хотел, да. Посмотри в его логах!

– Пинал! Я всё помню, – злобно оскалился Бенедикт и зашипел.

– Елизавета! Так ничего этого не было, ни слов любви, ни примирения? – горестно воскликнул Бальтазар. – Уж не во сне ли ты всё это написала?! – он вытащил записную книжку и потряс ею.

Та молчала с отрешённым лицом, лишь настороженное холодное любопытство проскальзывало в её взгляде.

– Вот, смотри. Несколько писем. От тебя, твоим почерком! – протянул он ей открытый разворот книжки.

Поколебавшись, Елизавета глянула в неё и звонко расхохоталась.

Озадаченный, он посмотрел и обомлел: там осталась всего одна страничка с одним непрочитанным сообщением. Те прекрасные послания, жгучий след которых ещё не остыл в его памяти, исчезли, будто их и не было, будто они привиделись его воспалённому воображению.

– Папа, ты о чём? – с тревогой спросила Мари.

– Да сбрендил он, поповское отродье, – задорно бросила Елизавета. – Недавно прислал невесть что, читать тошно. Любви он захотел, чистой и непорочной. А может, и порочной. Не дочитала, сразу удалила. Но ответила. Видел?

Бальтазар помотал головой и открыл одинокое письмо: «Эй, козлобородый, чего ты хочешь – не получишь. Лучше с чёртом, чем с тобой! Не торопись домой, тебе здесь не рады, тебя здесь не ждут. Изыди!»

Он вздохнул и удалил эту короткую, ясную и острую, как нож, записку, с полуслова вернувшую их взаимоотношения на старый круг. Больше писем от неё не осталось.

– Эй, попик, очнись, – засмеялась Елизавета.

– Мама, перестань! Тебе мало радости? – Мари отошла от матери и встала рядом с отцом. – Она пугает меня каким-то актом. Говорит, добрые люди помогли найти заковыку в законах.

– Каким ещё актом? – удивился Бальтазар.

Мари пожала плечами.

– Увидите каким! – с вызовом крикнула Елизавета. – Секретным до поры до времени! Доченька, скоро ты родного отца увидишь, а я – мужа. Настоящего, не чета этому ханже, этому святоше! – она с презрением оглядела Бальтазара. – Пусть он хоть сгинет, хоть в дальний космос убирается. По-новому копить на своего учёного философа.

Бенедикт, радостно глазевший на Бальтазара, поймал его поникший взгляд и заурчал от удовольствия.

Мари, подбоченясь, глянула на мать.

– Устала тебе повторять: ты здесь только из-за папы. А этот твой «отец» мне не нужен. Вот мой отец! – Мари прильнула к плечу Бальтазара и заглянула ему в глаза. У того задёргалась щека, и Мари поспешно отвернулась. – Ты бессердечная!

– Да, такая! – Елизавета скрестила руки на груди. – Сердце моё в огне сгорело! Отец ей не нужен. Зато мне нужен муж, а не эта поганка! И я не просила его меня воскрешать, – хихикнула она.

– А деньги на своего… «мужа» где возьмёшь? – спросил Бальтазар, заранее зная ответ.

Елизавета недовольно фыркнула. За неё ответил кот, вытянув в его сторону длинный кривой коготь.

Бальтазар вздохнул – ничуть не удивлён. Вмиг лишится всех сбережений, появись у Елизаветы хоть малейшая возможность их прикарманить.

– Письма были, клянусь. И почерк твой: «Поди разбери». Может, это Бе́нечка баловался? Посмотри у себя в отправленных или удалённых!

– Чего? – тут же выгнул спину уязвлённый Бенедикт и зашипел: – Я те покажу…

– Можешь проверить, – проронила Елизавета ледяным тоном, протянув Бальтазару телефон.

Кот затих, недовольный.

Забирая телефон, Бальтазар случайно коснулся её пальцев, и та отдёрнула руку. Он смутился, на что Елизавета торжествующе улыбнулась. Старый фокус, но рабочий.

Бальтазар открыл записную книжку телефона, та развернулась на единственном доступном ему разделе с его контактом. Он пролистал немногочисленные странички: в папке отправленных было одно-единственное сообщение, с которым он уже ознакомился; в удалённых за этот месяц – его недавнее письмо. Вздохнув, Бальтазар вернул телефон.

– Заврался ты, – добродушно вывела Елизавета. – И письмо это дикое написал после моего звонка твоему лохматому начальничку. До тебя не дозвонилась, так пришлось ему намекнуть, что тебя ждёт.

– Ты Диме звонила, не Альберту, – поправил он её.

– Такой же чудик, – отмахнулась она. – Удивил ты меня этим любовным признанием. Никак не угомонишься. Раньше эти нелепости вызывали недоумение, но ты превзошёл себя. Теперь меня тошнит от этой мерзости.

Елизавета помолчала, давая обидным словам время проникнуть глубже в его душу, затем продолжила:

– Написал ты с испуга, это ясно… Всё за денежки трясёшься? Решил мне свою любовь втюхать в обмен на мои деньги? – Она звонко рассмеялась.

– Да он сбрендил! – хихикая, повторил за хозяйкой Бенедикт и подмигнул Мари.

– Мама, скажи, кто тебя надоумил? – спросила Мари, как бы невзначай наступив на хвост коту, отиравшемуся около её ноги.

Тот взвизгнул и отскочил обратно к хозяйке.

– Какая бука, котика обидела… Но мы цап-царап и кус-кус ей делать не будем, да? – засюсюкала Елизавета, поглаживая обиженно мяукавшего кота, а затем важно ответила на вопрос Мари: – Один бедняга, затравленный палачами. Как и я в своё время. Обещал научить, как с такими обращаться. – Елизавета сверкнула глазами.

– Мама, смотрю, прошлый опыт тебя ничему не научил, – ехидно заметила Мари. – Теперь мучаетесь вместе, пока не помиритесь.

– Ой, не надо меня пугать! – вспыхнула Елизавета. – Всё, доча, пока! – помахала она Мари, а Бальтазару послала воздушный поцелуй: – До встречи в суде! – И исчезла за дверью.

– Мучается она… – буркнул себе под нос Бальтазар. «Живёт на всём готовом в моём доме. Одно у неё мучение, что дом забрать не может».

Кот юркнул следом за хозяйкой, но тут же высунул наружу мохнатую и усатую наглую морду.

– Был бы у тебя хвост, – угрожающе проурчал Бенедикт, уставив на Мари янтарные зрачки, и, вытянув лапу, царапнул порог острыми когтями.

– Брысь! – Мари на него замахнулась.

– Сама брысь! – истошно заверещал кот.

Он уцепился лапой за край двери и с грохотом её захлопнул. Послышался удаляющийся дробный топот.

– Сам себя напугал и дёрнул во все когти, дурилка электронная, – рассмеялась Мари, но, взглянув на отца, осеклась.

– В мой дом меня же и не пускают, – с расстановкой сказал тот, будто одно за другим пробовал неприятные на вкус слова.

Дочь погладила отца по плечу:

– Дай ей время перебеситься, заодно и сам успокоишься. Отдохнёте друг от друга, остынете и поговорите без лишних страстей. – Она ухмыльнулась. – Ты же не мама, терпеть тебя можно. Поживёшь у меня, или у внуков, или у бабули. Выбирай. А то уцепился за свой домик.

– Дом не отдам, – сурово проговорил Бальтазар. – Вот что она задумала? – спросил он у Мари, которая за руку тянула отца подальше от входных дверей.

Мари только вздохнула.

Сопровождаемый под руку дочерью, Бальтазар позволил довести себя до своей лавочки и сел, не желая идти дальше. Мари с тревогой обернулась на дом.

– Никакого абордажа, – заверил её Бальтазар. – Я здесь немного отдохну, смотаюсь в контору, а вечером к маме. – Он кивнул в сторону дома: – Если не позовёт на переговоры… Может, решила заказать в Институте исторический отчёт? – предположил он понуро. – И думает меня им прижать? Этого я не боюсь. Наоборот! Многое бы прояснилось. Я перед ней чист. Но откуда у неё такие деньжищи? Даже если дом продать, на отчёт едва хватит. Разве что половину моего счёта заграбастает. Но как?..

– Да она и ничего забрать не может. И дом – твой, не переживай. Вы же не муж и жена, не настоящие супруги, а «сопряжённые к примирению». Просто живёте под одной крышей, то есть она под твоей… У неё нет прав на твоё. Какой-то акт выдумала. Думаю, вздор!

– Может, и не вздор, – вздохнул Бальтазар. – Ох, хоть бы это был привычный спектакль! – Он вскочил. – Я иногда себя спрашиваю: не ошибка ли, что она здесь? Уж ты меня извини, слаб человек, а я слабее всех. Но я же к ней со всей душой, а она… По судам бегала, потом эти сплошные разбирательства, показания, обличения… Жаждала мук моих, требовала казни… Вот и добегалась, – мрачно проговорил он, сев назад и опустив голову на руки.

– Папа, скажу прямо, не обижайся: лучше бы ты не лез к ней со своими чувствами. Я сразу, ещё на первой с ней встрече, заметила в ней и страх, и злобную ненависть к тебе. И не раз намекала: оставь ты маму в покое. Нет, ты упёрся со своей любовью, всё пытался ей понравиться. Она не выдержала, сорвалась, и вы полетели в тартарары.

– Моя безмерная вина, – уныло промямлил Бальтазар.

– Только от тебя зависит, что вас ждёт дальше. Понимаешь? – со значением спросила Мари.

Бальтазар помотал головой.

– Папа, может, тебе самому оплатить этот отчёт? Только выслушай! – воскликнула она насупившемуся отцу. – Ты же сам говоришь: ты перед ней без вины. Так ведь?

Помрачнев, не глядя в глаза дочери, он кивнул.

– А твой философ подождёт, – тихо увещевала Мари. – И я бы помогла. Правда, у меня сейчас одни крохи на быт.

Бальтазар молчал, кривился, но всё-таки признался:

– Прочитает она отчёт и наконец поверит и примет, что не я повинен в её страданиях… Не я! Винтик в церковном механизме… – Помолчав, он через силу произнёс: – Сейчас она меня ненавидит, а после забудет. И всё…

– Так нельзя! – возмутилась Мари. – Она же мучается этой ненавистью, своими выдумками. Быть может, каждый день всё заново припоминает и проживает последние дни, всю боль. Не хочешь ты, я сама эти деньги заработаю! – решительно сказала она.

– Конечно, сама. Эта лентяйка из дома ни шагу, – раздражённо пробормотал Бальтазар. – Лет через сто каторжного труда заработаешь… Хорошо, я подумаю, – махнул он рукой.

Его грызла совесть. Всё верно: он ради вымышленной себялюбивой прихоти, если не тайной похоти, не отпускает Елизавету от себя и тем самым заставляет её страдать! Свою любимую, каковой её считает. Молодец, признался, и Мари теперь это знает… Да и раньше догадывалась.

– Обещаю! Нет, не так: я немедленно куплю ей этот отчёт! Слышишь?! – полный решимости оправдаться, Бальтазар вскочил.

– Ура! Долой Нептун! – взвизгнула Мари и бросилась отцу на шею.

– Обтрясла отца и радуется, – сварливо пробурчал тот, сдерживая невольную улыбку.

Бальтазар достал записную книжку и через пару минут показал дочери банковский документ.

– Отложенный платёж в Институт за отчёт о её последних днях. Заказ на неё, ждёт только её подтверждения. И прощай, моя мечта…

– Отец, не драматизируй! Веком раньше, веком позже… Может, этого философа кто до тебя воскресит. Но ты обязательно сам ей расскажи. Уверена, она вмиг утихомирится: такие-то деньжищи пройдут через её руки и для неё, любимой. Фух, какое облегчение! – Мари обмахнула ладошками своё лицо и вытерла слёзы, прокатившие мокрые дорожки от искрящихся радостью глаз до безмятежной улыбки.

С лёгким сердцем он любовался дочкой. Казалось, его душа отрастила крылышки и неуверенно забила ими в робкой попытке оторваться от грешной земли. Выбор сделан, одной терзающей неопределённостью меньше. Он приобнял Мари и расцеловал в ещё мокрые щёки, достал платок и вытер ей лицо.

Чмокнув отца в щёку, Мари повернулась к дому и помахала рукой занавешенным окнам. Занавеска отпахнулась, явив сердитую и гордую Елизавету со скрещёнными на груди руками. Елизавета кивнула дочери.

– А где же подпевала? – нахмурился Бальтазар и быстро заглянул под лавку.

Бенедикт, сидевший там, секунду пребывал в замешательстве, поджав уши и выпучив глаза на неприятеля. Опомнившись, он зашипел, отпрыгнул из-под лавки в кусты, пытаясь продраться через них, затем выскочил на дорожку и огромными прыжками понёсся к дому.

– Держи вора! – закричала ему вдогонку Мари, топая ногами и хохоча.

Добежав до закрытой двери, он засуетился около неё. Затем, недобро зыркнув назад, оценил обстановку и с напускной вальяжностью скрылся за углом дома. Нахмурившаяся Елизавета с недовольным видом задёрнула занавеску.

– Подслушивала, – весело сказала Мари.

– Может, оно и к лучшему, – буркнул Бальтазар.

Отсмеявшись, Мари грациозным танцующим шагом порхнула к переходу, ещё раз помахала на прощание отцу и занавешенным окнам, закружилась вихрем и исчезла. Поднятая палая листва и травинки, покружившись вслед за ней, осели обратно, оставив Бальтазара в полном одиночестве.

На душе у него было то темно и печально, то светло и радостно, словно он всё колебался, смаковать ли ему горечь грандиозных растрат и с боязнью ожидать ведьминого обмана или же с лёгким сердцем удовлетвориться справедливым решением. «Я перед ней чист. Хватит ей страдать», – твердил он себе.

Он тоже хотел было помахать занавескам: мол, знаю, что ты там. Но вовремя остановился – грубо. А нет, так и махать нечего. Ещё нечаянно заметит и снова же оскорбится.

Вздохнув, он медленно, чуть ли не шаркая, безо всяких красивых вращений направился к переходу – отправиться к маме жаловаться на неустроенную жизнь свою. Ну эту контору к лешему… Забытый впопыхах чек на воскрешение Валеры перешлёт Дмитрию завтра утром или передаст лично, если тот вернётся раньше. Прикажет начальство лететь извлекать брата самоубийцы, Бальтазар полетит, а не прикажет, то не полетит. Пропади оно всё пропадом хоть на пару дней.

Мелодичным смешком Елизаветы зазвучал входящий вызов. Сзади распахнулось окно. Бальтазар обернулся – в окне стояла она.

Он приблизился.

– Привет, – сказал он как можно дружелюбнее, исподволь ею любуясь.

– Ага, – меланхолично ответила она и отвела взгляд. Помолчала и снова посмотрела на него: – Дай мне денёк, и попытаемся пожить вместе. Потерплю ещё недолго. Отчёт так отчёт, Бенечка доложил. Спасибо! Если невиновен, слезу с твоей шеи, на свои жить буду.

– Пожалуйста! – улыбнулся ей Бальтазар. Помолчал и спросил: – А как же суд? Какой-то акт? Передумала насчёт Фернандо?..

Её красивое личико нахмурилось. Из-за её спины послышался горячий шёпот:

– Клянусь, госпожа, я его найду! Голову ему откушу. Наймём хакеров. Сам его хакну, что бы это ни значило.

– Это он не про тебя, – холодно сказала Елизавета.

Сдерживая непрошеную улыбку, Бальтазар кивнул.

– Я не за этим звоню, – пояснила Елизавета. – Просто вырвалось… Тебя там потеряли. Какие-то спасатели звонили. Обзванивают ближайших родственников, набрали меня по ошибке. Говорят, катастрофа с тобой приключилась, крушение в космосе, «приезжайте, не волнуйтесь». Так что имей в виду. Это всё.

Не успел он и рта раскрыть, как она закрыла окно и задёрнула занавеску.

Через секунду туман её чарующего голоса развеялся и проступил смысл сказанного. Бальтазар похолодел. Срочно в контору!

Отгоняя дурные предчувствия, на ходу он вызвал Дмитрия. Если спит, то за него ответит корабль, скажет, когда перезвонить. Соединение никак не устанавливалось. Это ничего, что долго, такое бывает. Поищет, поищет и найдёт, рано волноваться. Но вдруг телефон в его руке задрожал, голося вызовом предельной срочности.

– Да, Альберт! Что-то с Димой? – с тревогой бросил он в трубку. – Не могу его найти.

– Никто не может, пропал Дима! Всё бросай и бегом в чрезвычайку. Слышишь? Жду! – зачастил в ответ испуганный голос приятеля.

– Уже там! – крикнул Бальтазар, с разбегу запрыгивая в портал перехода.

Глава 9. Дикий метеорит

Чрезвычайное управление лихорадило. Не привыкшие к частым происшествиям сотрудники, в мирное время занятые редкими проверочными инспекциями, все вместе пытались оказать максимальную пользу общему делу, но производили одну сутолоку и общее возбуждение.

Несколько встретившихся Бальтазару человек, вперёд других нацепивших значки чрезвычайных дознавателей, предъявляли ему показания администратора рейса и допрашивали о «подмене билетов» и «загадочном Ренреве». Такой непрофессионализм раздражал, зато по обмолвкам «сведений без права разглашения посторонним» он примерно выяснил, что произошло.

Корабль с Дмитрием подал сигнал бедствия, сообщив о столкновении с «диким метеоритом», не внесённым ни в какие каталоги и потому не отслеживаемым. Как положено, прощупали место крушения радарами и засекли обломки корабля и метеорита, разлетающиеся в разные стороны. Но полётную капсулу с пассажиром не нашли. Радар её просто не видел, к тому же на ней не работал спасательный маячок. Поэтому не придумали ничего лучше, как отправить на её поиски сети для ловли орбитального космического мусора. «Земляне тоже подключились, – уверяли его. – Волноваться нечего: профессионалы за работой».

Сети для прочёсывания космических пространств за орбитой? Этак они до второго пришествия капсулу не найдут. Дело плохо, это ясно.

Бальтазар обошёл чуть ли не всё здание, но так и не встретил никого, кто бы видел Альберта или знал, где тот находится. Наконец наткнулся на запыхавшегося сотрудника, который, оказывается, искал его. Отдуваясь, тот сообщил, что Альберт и глава службы Михельанжело заперлись в переговорной для беседы с кем-то неизвестным и ждут его. Мол, все уже с ног сбились его искать…

Недослушав, Бальтазар бросился в другой конец здания. Ну что же, встречи с Михельанжело не избежать и вежливым кивком не отделаться.

А ведь когда-то они были закадычные приятели. Михельанжело частенько гостевал у него – ровно до тех пор, пока хозяин дома не подслушал его пылкое любовное признание Елизавете. Старый развратник (стал им с той поры) клялся ей в вечной любви и звал жить к себе, убеждая подписать мировую с никчёмным попом и покинуть его захудалый домишко.

Позже, провожая дорогого гостя, Бальтазар без посторонних высказал ему много разных неуютных слов, потребовал забыть дорогу сюда и предупредил, что если тот не оставит Елизавету в покое, то сильно пожалеет.

Елизавета догадалась, что Бальтазар разнюхал про интрижку, заскандалила, умоляя его не лезть в её личную жизнь, не топтать чужой романтический цветок. На виду у супруга без умолку болтала с Михельанжело по телефону и звала в гости – старалась для должного развития любовной драмы. Но Бальтазар крепился, молчал и терпел, и эта забава ей надоела. Тем более что для романтических и уж тем более интимных встреч Михельанжело ей не годился: «Фу-у, нет. Где-то читала, что он из этих… бывших „одноразовых“. Которые… Которых… Фу, гадость!» А Бальтазар не стал её разубеждать.

Но помешавшийся от любви Михельанжело, совсем не знавший Елизавету, не оставлял попыток её добиться. Он слал ей любовные записки, когда она перестала ему отвечать. Елизавета их выбрасывала, а если там были стишки, то заставляла Бенедикта, стоя на задних лапах и хватаясь за сердце, читать их с «подвыванием» и хохотала. Как-то раз Михельанжело прислал её портрет необыкновенной убедительности и невыразимой красоты, а через полгода – полуобнажённую статую «новой богини Олимпа». Вещи настоящие и потому крайне дорогие.

И картина, и статуя заняли место в прихожей – позлить Бальтазара, не иначе. Но тот стал подолгу около них задерживаться и беспардонно разглядывать. Пришлось Елизавете убрать их к себе в комнаты. Затем и вовсе засунула их в подсобку, не желая более никаких напоминаний о Михельанжело, который всё никак не отлеплялся. Ещё и Бенедикт приревновал. Нарисовал и налепил с десяток похожих цифровых копий, разместил свои статуи и картины по всему дому и не давал ей прохода – кричал, что он мастер не хуже «того человечишки». Бальтазару, конечно же, запретил приближаться к своим поделкам, неусыпно за этим следил и устраивал непереносимый ор.

В итоге Елизавете всё это надоело, и она избавилась и от картин, и от статуй. Электронные художества кота уничтожила и подтёрла ему память, чтобы не злился. А подарки Михельанжело передала в художественную галерею, оформив на себя собственность. Бальтазар как-то заметил, что со временем оба произведения, должно быть, невероятно поднимутся в цене. Всего-то осталось подождать несколько веков.

Михельанжело всё не отступал, Елизавета дулась: «Твой дружок, из-за тебя страдаю», Бальтазар серчал. Поэтому закончилась эта история не очень хорошо. Особо печально (или весело, если судить по пересудам) было то, что случился скандал в обеденный час в общественной столовой гражданских служб и при большом скоплении народа.

Вряд ли бы они хотели, чтобы произошло то, что произошло, но оно всё же произошло, начавшись с длинной очереди, случайной встречи, нелюбезного обмена взглядами, а кончившись внезапным и неудержимым приступом взаимной ревности. Недолго потолкавшись («Ты кто такой?»), схватились за грудки.

Бальтазар кричал ему в лицо, чтобы тот удовлетворял свои пошлые страстишки в одиночку. Мол, не потерпит, чтобы какой-то ватиканский маляр пятнал репутацию его законной гражданской супруги. А взбешённый Михельанжело кричал, что его, попика, знать никто не знает, никому он здесь не нужен. Что на Луну он приехал на закорках чужой дочери. И врёт всем про Елизавету, что она ему жена. А на самом деле за грехи его перед ней тяжкие приговорён судом её содержать.

После громких и язвительных оскорблений, не слыша просьб угомониться, стороны перешли на поножовщину. К сожалению, мечи у них оказались настоящие, и потому оба слегка поранились о собственные клинки, пока, безумно ими размахивая, пугали друг друга яростью намерений.

Вскоре бешеное фехтование (назовём это так) дало свои плоды: дуэлянты выдохлись, и град ударов, летевший во все стороны, затих. Драчунов немедленно скрутили.

Слава богу, кроме них, никто не пострадал и всё кончилось мирно. У Михельанжело оружие забрали, выкупив дорогущую вещицу по разумной цене, – служба-то у него тихая и непыльная. А Бальтазару меч оставили по настоянию и под поручительство друзей в силу некоей «служебной необходимости». Он даже взял несколько уроков, чтобы «отточить мастерство». И хотя после этого Бальтазар ни разу меч из ножен не доставал, его наличие вселяло чувство некоторого победного превосходства над поражённым в правах противником.

Как же давно это было…

Бальтазар бросил хмуриться, выдохнул и открыл дверь.

Альберт и Михельанжело сидели за большим столом, стоявшим перед экранной стенкой, а за её прозрачным стеклом напротив них за куда более роскошным столом сидел поникший Вернер и что-то грустно вещал. Казалось, его и не слушали: Альберт, обхватив голову руками, вперил неподвижный взгляд в стол, а Михельанжело рассеянно смотрел в сторону выхода.

Увидев вошедшего, Михельанжело скривился и поспешно отвернулся.

Удивительно, но и Вернер не остался равнодушным – запнулся, гневно сверкнув глазами, но тут же погасил недобрые искры показным пренебрежением.

– Явился тот самый, – печально и громко произнёс он.

Альберт встрепенулся и приподнял голову. Помахал рукой и придвинулся вместе со стулом к Михельанжело, освобождая место со своей стороны. Тот, в свою очередь, поскорее сдвинулся на свой край, а для закрепления позиции ещё и развалился, выставив локоть на стол.

– Наконец-то ты здесь! – обрадовался Альберт. – Что у вас произошло?

– У нас? – опешил Бальтазар. – Это вы объясните! Что случилось? Я в коридорах такого наслушался, верить не хочется. Твои сотрудники, Михель, болтают без умолку.

– Враньё, – буркнул Михельанжело.

– Этот, – кивнул Альберт на экран, – тебя во всём винит.

– Уважаемый гражданин Альберт, – негодующе заговорил Вернер, приподнимаясь. – Даже несмотря на наши, так сказать, исторические разногласия, я бы попросил… – Он замер с открытым ртом, потому что «уважаемый гражданин Альберт» сбросил соединение.

Михельанжело помрачнел и хлопком возобновил связь.

– Меня? – только и вымолвил потрясённый Бальтазар.

Вернер ожил:

– Нет, вы не будете меня отключать. Я сам вас отключу, когда надо будет… Представьте, я тоже не сильно рад вас видеть…

– И в чём эти обвинения? – перебил его Бальтазар, жестом остановив Альберта, потянувшегося к пульту.

– Альберт, не безобразничай, – с кислым лицом призвал к порядку Михельанжело.

– В том, что вы причина потери величайшего человека! – поднял голос Вернер. – Полети вы, я бы не горевал. Да ничего бы и не случилось, кабы не ваши с Дмитрием фокусы с подменой билета у всех на виду.

– Ты чего-нибудь понимаешь? – обратился Бальтазар к Альберту.

Тот хмыкнул и пояснил:

– Уверяет, что охотились за ним, а вы, мол, по неосторожности раскрыли его инкогнито. А заодно и секретный космический корабль, замаскированный под общественный орбитальный транспорт. Злые конкуренты подстроили несчастный случай от залётного метеорита.

– Зачем уничтожать корабль с другим человеком? – удивился Бальтазар и посмотрел на Вернера. – Сел же Дмитрий, не вы.

– Ой, – махнул рукой Альберт. – Скажет, что это предупреждение.

– Нечего махать! – вспылил Вернер. – Прилетели на космодром на моём личном болиде. Подозрительно вели себя на посадке, притянули чужое внимание. Кораблик проверили и выяснили, что это не орбитальный деловой челнок, а межпланетная яхта. Всё выглядит так, будто этот Бальтазар держал мне место, а я для конспирации нацепил себе бороду. Всё же ясно! Все записи у следствия – это стопроцентные улики против моих врагов.

– Нанял лучших сыскарей, псы-ищейки не чета нам. Сам прячется в каком-то бункере, – Альберт снова пренебрежительно кивнул в сторону Вернера, вызвав оттуда новую волну возмущения.

– Метеорит же не беда? – спросил Бальтазар, обращаясь ко всем. – Капсулы почти неразрушимы. – Он посмотрел на Михельанжело: – Каждый год пара таких аварий случается, и ничего. Профессионалы за работой.

Михельанжело уныло кивнул.

– Так почему никак не найдут? – спросил Бальтазар. – Капсула же цела. Не дай бог, взорвись, увидели бы от Земли до Луны.

– Кое-кто перестарался с маскировкой, – неопределённо ответил Альберт.

– Так и есть, – отозвался Вернер. – Капсул две: полётная и спасательная. Дима может находиться в любой, – тяжело вздохнул он, – так как корабль мог не успеть подключить спасательную. Но не важно… – поморщился Вернер. – У обеих особая поверхность: полностью поглощает любое падающее излучение и ничего не переизлучает назад. И ещё маячки молчат, видимо, повреждены… Беда.

– Впервые такое, – вздохнул Михельанжело.

– Скажите, любезный… – Вернер обратился к Бальтазару. – С чего вообще он вдруг решил вас подменить?

– Ему моя супруга позвонила. Семейные дела, – махнул тот рукой, глянув на насупившегося Михельанжело. – И Дмитрий отправил меня домой.

– Надеюсь, Дима легко отделался… – невесело усмехнулся Альберт и пояснил: – Не двинулся умом, пока с ней общался.

Михельанжело покраснел. Бальтазар с укором посмотрел на Альберта, и тот прекратил улыбаться.

– Всё из-за вашей женщины!.. – с горечью выдал Вернер и сбился.

– Всё? Что именно? – переспросил Бальтазар.

Вернер помолчал, собираясь с мыслями.

– Повторю: лучше бы вы полетели! – выдал он. – Если мы потеряем Дмитрия… великого человека! Это трагедия, понимаете? Вы это понимаете?! – загремел он, приободряясь. – Посмотрите на этих великих людей! – воскликнул Вернер и показал рукой на остальных. – А затем на себя!

– Странный способ намекнуть, что обо мне бы вы не переживали, – спокойно отозвался Бальтазар.

– Потеряем, воскресим, – предложил Михельанжело. – Был похожий случай.

Альберт похлопал его по плечу:

– Давайте все перестанем горячиться. Идея с клоном – от бессилия или от воспаления ума, Михельанжело. Взрыва не было.

– Недопустимо, недопустимо! – решительно запротестовал Вернер.

Бальтазар нахмурился и кивнул.

– Да, – подумав и что-то проверив, согласился Михельанжело. – Правило единоличия. И Дмитрий на себя залог в Институт не вносил.

– Вернер, и ты бы перестал горячку пороть, – твёрдо сказал Альберт. – Великие люди, никчёмные люди… Мне не нравится, куда ты клонишь.

Опустив голову и сжав челюсти, Вернер промолчал. Тишина затянулась.

– Позволю себе кое-какое заявление, – вдруг вскинулся он и осмотрел всех ликующим взглядом человека, решившегося на подвиг. – Михель, до этого я отрядил вам в помощь небольшую группу.

Тот кивнул.

– Но я решил бросить на поиски весь свой флот. Даю слово, я обязательно найду Дмитрия, чего бы мне это ни стоило! – воскликнул Вернер и, остановив горящий взор на заёрзавшем Михельанжело, продолжил: – Искать сетями бесполезно. Симуляция разлёта обломков после столкновения показала, что область вероятного нахождения капсул увеличивается на десятки кубических километров в секунду. Она уже необъятна для такого поиска! Так?

Михельанжело угрюмо кивнул.

– Только поиск по отбрасываемой тени. – Вернер полистал какие-то записи и что-то в них отметил. – Ещё отправляю все десять нитевых антенн, каждая площадью миллион квадратных километров, и к ним в придачу самоуправляемый стотысячный рой радиолокаторов.

– О-о, – уважительно протянул Михельанжело.

Вернер встал из-за стола.

– Предлагаю прекратить терять время на бесполезные разговоры, пока Дмитрий не улетел слишком далеко.

– Не знаю, говорил ли вам кто спасибо… – Бальтазар встал и глянул на своего приятеля. Альберт в последнюю минуту слушал Вернера очень внимательно и сейчас слегка смутился.

– Я говорил, – буркнул Михельанжело.

– Вернер, я и все мы говорим вам огромное спасибо. От всего сердца. Нам здорово повезло с вами, с тем, как сильно вы цените Дмитрия. Мы им тоже дорожим. Спасибо! – Бальтазар склонил перед Вернером голову.

– И вам спасибо. Вы меня извините, пожалуйста, за мои слова, – с любезностью ответил Вернер. – Искренне прошу меня извинить! – с чувством произнёс он Бальтазару и посмотрел на кого-то: – Да, что там у тебя?

Чужого шёпота слышно не было, но Вернер сдавленно охнул, и в его взгляде проскользнул испуг.

– Рабочие проблемы, – невнятно проговорил он, натянуто улыбнулся и отключил звук.

Вернер вышел из-за стола. Зрачок переговорной видеокамеры последовал за ним, выхватив секретаря. Адольф что-то горячо забубнил начальнику на ухо. Тот что-то коротко пробубнил в ответ. Заинтригованный, Бальтазар даже вытянул шею в надежде разобрать хоть что-нибудь из их разговора, но глушилка размазывала движения губ секретничавшей парочки.

Вернер повернулся к ним, включил звук обратно.

– Вынужден бежать, – волнуясь, сказал он. – Э-э… Маленькая огнеопасная беда с поисковыми дронами… Ничего страшного. Есть кое-что… для вас, Бальтазар, – он подтолкнул к столу секретаря, кивнул всем и спешно вышел.

Адольф, сопроводив босса взглядом, подошёл к двери, проверил, что та плотно закрыта, и сдержанно кашлянул, прочищая горло.

– Ну всё, он ушёл, – с иронией произнёс Бальтазар. – Что там у вас?

– Да, ушёл, – немного смутился Адольф. – Что там у нас?.. Дроны эти горящие… А, вспомнил! – лукаво сощурился он на один глаз.

Скользнув взглядом по прочим присутствующим, Адольф заметил Альберта и изменился в лице.

– Здравствуйте, – вкрадчиво прошептал ему Адольф. Его глаза вдруг увлажнились слезой – то ли от страха, то ли от источаемой им нежной любезности.

Альберт его будто и не заметил.

– Что хотел сказать… – Адольф вернулся к Бальтазару, но время от времени настороженно косился на его соседа. – Докладываю: пилотик наш, Руман, пока ещё с нами. Вот… Смогли уговорить, э-э… воздаятелей повременить. Для надёжности действовали через Институт. Ваш начальник уже к ним обращался, так что всё получилось. С нашим бандитом связаться не удалось, и ваш начальник распорядился его изолировать. Хотели Руме внушить, так сказать, не рыпаться и вам не хамить. Но вы не бойтесь, он не будет… Вот. Спасибо мне… Представьте, боялся, не получится, но они там затеяли попойку, как ваш Дмитрий потребовал всё отложить. Встречающие с новоприбывшими. Бедный Рума – все пьют, а он нет… Дразнятся… Собери трёх славян, дай ящик шнапса и скорее ноги уноси. Будут гулять, пока не слягут мертвецки пьяные, хе-хе. Так что, думаю, это надолго. Они даже место не подготовили и теперь нескоро возьмутся. Полячишки, это же такой народец, что с них взять-то?..

Неожиданно Альберт молча вытолкал Бальтазара с его места и, нагнувшись, нырнул под стол. Михельанжело вздохнул, печально ему кивнул и пожал плечами: мол, ты тоже уже не удивляешься?

Адольф уставился на пустое место, где только что сидел Альберт, и нервно затараторил:

– Босс на Румана очень зол: пожар-то из-за него. Орёт на меня: «Чтобы больше я его здесь не видел!» В прошлый раз он полгода отходил. Не хотите столько ждать, отправляйтесь сейчас. У меня всё!

Между тем из-под стола вынырнул Альберт с зажатым в руке ботинком. Размахнувшись, он швырнул его в секретаря. Рисованный ботинок со звонким гулом ударился об экран, отскочил и упал на пол. Совершенно бессмысленное действие, но от испуга секретарь пригнулся, закрыв руками голову.

– Альберт! Не у себя же… – расстроенно протянул Михельанжело.

По-дурацки улыбающийся Адольф поморгал на обидчика.

– Спасибо! – пискнул он и мигом отключил связь, не дожидаясь следующего ботинка.

– Спасибо?! – удивился Бальтазар.

– Видеть эту тварь не могу, – сказал Альберт, кипя от злости.

Успокоившись, он рассы́пался в извинениях перед Михельанжело «за доставленные неудобства». Тот так расчувствовался, что даже решился подойти к Бальтазару, сказал, что хочет положить конец их ссоре. Тот тоже был не прочь помириться со старым другом. Они обнялись. Михельанжело бормотал: «Не нужна мне твоя ведьма, мне моя нужна. А где их взять, женщин-то? Вокруг одно мужичьё именитое». Бальтазар хоть и обрадовался их примирению, но воздержался сетовать в ответ на свои злоключения с Елизаветой. На всякий случай.

Воодушевлённый, Бальтазар исполнился надежд сегодня же попытать счастья на мир с Елизаветой. Ну уж за порог-то она его, верно, пустит! Он попросил Альберта, замещавшего Дмитрия, отпустить его смотаться домой.

– Нет, никаких проволо́чек. Отправляйся в космопорт и ближайшим рейсом на Землю, – угрюмо отказал ему Альберт. – На тебе допрос этого… гада. Изнутри, без него поговоришь с его тайными намерениями. Разрешение у тебя есть. С оборудованием возникли сложности, но я решу этот вопрос. Я бы сам взялся, но Земля назначила тебя.

Негласный допрос… Михельанжело судорожно сглотнул. Бальтазар нахмурился и кивнул.

Глава 10. Институт Времени

Бальтазар сидел в зале ожидания космопорта, обдумывая предстоящее задание. Тайный допрос пристрастий и скрываемых мыслей, конечно, не старый добрый допрос с пристрастием, но… в чём-то они похожи: добыча сведений против чужой воли, не готовой делиться секретами. Единственное, не ломают чужую крепость стенобитными орудиями, а тихой сапой пробираются внутрь и хитростью убеждают открыть ворота липовому союзнику. Организуют тайный лаз, или, говоря «по-учёному», интегрируют мысли следователя в умственный поток допрашиваемого.

Оборудование для этого есть только у Института Времени. Техника эта сложная, используется при объединении в единое целое вытянутой из прошлого временно́й нити души. Когда по годам восстанавливают её клеточки – нейроны, переплетённые своими длинными отростками в общую ткань, – и лоскут за лоскутом подшивают к основному полотну.

Бальтазар припомнил своё пробуждение, когда через него вспышками сверхновых летели прожитые годы. И сам он безмолвным воплем летел навстречу оглушающим голосам прошлого. Словно умирающий от жажды путник, припавший к чистому роднику, он впитывал каждую каплю и никак не мог напиться. Но понемногу наполнился влагой и ожил. Кто он прежде? Немощная оболочка человека, пустой пыльный мешок, секунды или столетия назад открывший глаза в кромешной тьме. А теперь он – воплотившийся юный восторг, заливающийся смехом от избытка сил и клокочущего в нём жизнелюбия. Он помнит и сладкую негу материнской утробы, и свой последний бессильный вздох – он и есть это всё.

В общих чертах допрос выглядит так: Бальтазар посадит пилота под скрытый сканер дезинтегратора и под благовидным предлогом оставит одного, например, подождать другого, «самого главного» следователя. Важно, чтобы Руман ничего не заподозрил и вёл себя естественно. Сканер разложит его умственный оркестр на партитуры мыслей и чувств и добавит к ним тихие вопросы следователя, засевшего по другую сторону аппаратуры. Главное, ничем себя не выдать, не заиграть против общего лада. Потихоньку подпевать своё и внимательно слушать настрой Румана. Задавать вопросы, прикрываясь дружеским ликом, которому тот доверяет, с которым мирно по душам побеседует или с интересом поспорит. А ещё лучше не другом, а им самим же. Подкидывать нужную тему и внимать тому, что душа сама себе говорит. Лишь бы не споткнуться, не растревожить чужой муравейник мыслей. Это провал, если не хуже…

Но если всё получится, то Руман сам всё подробно расскажет и объяснит. Заготовленные ответы здесь не помогут. Даже если изо всех сил в них верить, всё же до конца поверить не выйдет. Сам выложит всё без утайки, секретничая по душам с самим собой. Чтобы разговорить его, можно затеять беседу с близким приятелем, можно обернуться жалобой на жизнь, можно – матерью или отцом с нравоучениями или советами. Но нужно знать испытуемого как свои пять пальцев. Кто ему близок. Кого боится, а кого уважает. Каким он видит себя. Кто подойдёт для задушевной мысленной беседы, а кто нет.

Главное – подтолкнуть на откровенную беседу.

Бальтазар нахмурился – без полного досье на пилота не обойтись. С наскока, когда он залезет в сердцевину чужой души, не подстроиться под нестройный и зачастую противоречивый внутренний хор голосов, обрывков воспоминаний, надежд, страхов и радостей. Если тот смекнёт, что прямо сейчас на прослушке, то замкнётся или начнёт ахинею думать, впадёт в ступор. Технология хоть секретная, но все про неё слышали. Без дотошных сведений о человеке, не зная повести чужой жизни, допрос легко завалить. А грубым вмешательством можно и с ума подвинуть, не дай бог. Доведёт человека до шизофрении – и кранты ему как следователю.

Кем же ему притвориться? Адольфом? Но он что-то там пищал, что Руман его не слушает. Странно, что Адольф помог организовать допрос, ведь Вернер, похоже, этому препятствовал. Водил по ангару, пока пилот не убежал. Затем его корабль потерпел крушение. Очень удобно, чтобы никто не помешал спровадить Румана на тот свет и, пока его нет, решить те или иные вопросы, – так сказать, замести следы. И тут вдруг Адольф со своей помощью. Нелогично. Может, на свой страх и риск счёты сводит? Производственная междоусобица, борьба за внимание главы компании? А Вернер ничего об этом не знает? Маловероятно… Что же он нашёптывал Вернеру? Какие-то «горящие дроны» – явная выдумка… Какой проныра, этот секретарь! Как он смотрел с усмешливой хитрецой: мол, сейчас я тебя обведу вокруг пальца, а ты, зная об этом, всё равно купишься.

Не годился Адольф для маски. Какой-то он неавторитетный. Лебезит. А как перепугался, когда в него ботинком швырнули! Вывел из себя Альберта. Этак он и Румана выбесит, а тот пошлёт его куда подальше и слова не скажет. Нет, этого сморчка использовать опасно. Разве что для провокаций? Вызовет на себя ругань, и тот, может, ляпнет в сердцах что-нибудь ценное. Так себе вариант. И Вернер не подходит, босс как-никак…

– Пассажира Бальтазара просят срочно пройти на посадку… – произнёс громкоговоритель.

Бальтазар вскочил. На ходу проверил записную книжку – вдруг пропустил сообщение от Альберта: мол, отбой, ничего не вышло, работай по старинке, но без рукоприкладства, успехов… И никакого выворачивания души Румана наизнанку. Если честно, это было бы неплохо.

Но вместо этого он увидел коротенькое: «Выбил!» К сообщению Альберт приложил комплект документов: визитную карточку с подписанным пропуском в институтский офис, оплаченный талончик брони аппаратуры для интеграции и внушительный томик личного досье с картой души испытуемого (на карте отображают вероятные пути эмоциональных реакций в ответ на разные обстоятельства). Судя по толщине, карта была прегромадной – давно мерзавец на учёте. Открыв досье на случайной странице, Бальтазар нахмурился. Заглянул в карту-схему: у-у, сколько красных и оранжевых линий с восклицательными знаками для, скажем так, нетипических реакций. Карта психа.

Подойдя к выходу на посадку, Бальтазар извинился за опоздание. Администратор рейса отобразил на лице вежливую улыбку и пожелал счастливого пути. Бортпроводник же отмолчался, окинув нерасторопного пассажира недовольным взглядом. Бальтазар поспешил на борт.

В огромном зале общественного транспорта тихо играла приятная музыка, кажется, вальс. Слава богу, танцующих пар не видно – была надежда, что те, кто хотел, уже себя показали. Кто-то сидел в креслах и подрёмывал или делал вид, что не волнуется. Бо́льшая часть пассажиров степенно прохаживалась, под романтичные звуки рассматривая бескрайние живописные окрестности, раскинувшиеся под высоченным холмом, с вершины которого якобы взлетал корабль.

Бальтазар быстро дошёл до своего места и плюхнулся в кресло. Он развернул введение в карту Румана и чем дольше разглядывал сводную схему, тем мрачнее становился. Увиденное поставило Бальтазара в тупик. И как ему влезть в шкуру такого подлеца?

Бесчувственная жёсткая логика, непреклонная воля, незыблемая вера в свою правоту и крайний эгоизм – имеет право на всё. Вдобавок ограниченный набор непрошибаемых убеждений, жёсткие правила для себя, ещё более жёсткие – для других, холодная, расчётливая властность и по-простецки хитрый ум. Почти что ребёнок! Человек крайне неприятный и, главное, опасный. Такой, гляди, тебя самого в оборот возьмёт и наизнанку вывернет. К тому же очень подозрительный, из тех, кто не верит никому. Запросто в друзья не запишешься и своим не прикинешься.

Бальтазар печально вздохнул – придётся дотошно изучить этого субъекта. Он открыл первую часть досье, посвящённую детству, и углубился в чтение.

– Прошу выключить средства связи. Время полётного сна, – зашептал строгий голос.

Бальтазар поднял голову. Над ним стоял бортпроводник. С минуты на минуту жилую капсулу корабля «заморозят» на время перелёта.

– Секундочку, – отрешённо пробормотал Бальтазар.

К этому времени он покончил со схемами детства и перешёл к дням юности, сверялся с биографией и хмурился всё сильнее.

– Никаких секундочек, – строго сказал бортпроводник, нагнулся к нему и шёпотом произнёс: – Вы и так постоянно опаздываете, а теперь хотите вылет задержать?

Бальтазар захлопнул досье.

Зал уже затемнили, оставив гореть тёплым жёлтым светом несколько медленно угасающих ламп. Окружающие тусклые контуры расплылись и сразу собрались обратно – пассажирскую капсулу отсоединили от их лунного мира и переключили на обеспечение корабля.

Бальтазар откинулся в опустившееся под ним мягкое кресло, погрузив затылок в подставленную пышную подушку. Тотчас стала накрывать дрёма, глаза слипались.

– Всё, уже сплю, спасибо вам, – он подслеповато поглядел на бортпроводника из-под тяжёлых век.

Тот холодно, без обычной приятной улыбки кивнул.

Через минуту спали все. Даже плоская голограмма бортпроводника, замершего на своём посту, поблёкла и замерцала – капсула и её сопроводительное оборудование переводились в режим энергосбережения. Материальный мир капсулы замораживался, а высвобождавшаяся огромная энергия использовалась для полёта.

Скоро приготовления были закончены. Летели без землян, поэтому электромагнитные опоры космодрома выстрелили корабль вверх, на протяжении километра разгоняя его, словно снаряд. Выскочив из своеобразной пушки, корабль включил двигатели и с ускорением под сотню лунных g отправился к Земле.

* * *

Прибыли. Бальтазар открыл глаза, потянулся и потряс головой, желая вытряхнуть из неё остатки тяжёлого и мрачного сна.

Ему снилось, что он на ватных ногах убегал от костлявой голой старухи, летевшей за ним в кадушке. Карга, не стесняясь отвратительной трупной наготы с пятнами тления, замахивалась на него метлой, мотая обвислыми до самого пупа мешками грудей, щёлкала кривыми зубами, трясла сбитым набок длинным носом и зыркала запавшими чёрными глазами. Он бежал, падал, полз, вставал и, полуослепший, не в силах приоткрыть глаза, не в силах проснуться, как мог ускользал от надвигавшейся смерти, гнавшей его в дремучий лес.

На самой его опушке, на кромке между светом и тьмой, его поджидали мохнатые тени чернее ночи, с заросшими волосом мордами. «К нам веди, полакомимся», – сопели они. Слепые от свисавших косм, они водили по сторонам высунутыми из-под волос свиными рылами и вынюхивали воздух. Учуяв человека, они, не сговариваясь, пошли на него. Чудища ступали выгнутыми назад ногами, загребали перед собой железными лапами с длинными когтями. Всё ближе сжимали они ловчий полукруг. Застыв столбом от ужаса, Бальтазар силком отворачивал от них взгляд, но не мог – глаза его словно прилипли к этим образинам.

Сзади из-за дерева выскочила спешившаяся карга и бросилась к нему, хромая на птичью ногу. С визгливым гоготом она толкнула его метлой в спину, направив на острые когти. Едва увернувшись от железных когтей, Бальтазар нырнул в шипастые заросли. Вслед ему засвистела старуха, созывая погоню. Весь ободранный, в окровавленных лохмотьях он бежал от страшных преследователей по чудно́му чёрному лесу. Споткнулся и полетел с края крутой горы вниз по склону с застрявшим во рту безумным воплем, а упустившие добычу твари катились следом и обгоняли наперерез… Вздрогнув от удара о каменное дно колодца, заменившего гору, он проснулся.

Бальтазар с неприязнью посмотрел на свёрнутую карту и томик досье Румана, торчавшие краешком из записной книжки, лежавшей рядом. Из-за этой дряни кошмар. Детские сказки? В самом деле?! Другие пассажиры тоже проснулись и потягивались, приходя в себя после полётной летаргии. У некоторых, немногих, тоже были недовольные лица.

Ожил и бортпроводник. Обезьянничая, он потянулся с довольным видом и пошёл на обход пассажиров. Сообщал о прибытии, просил проследовать к выходу. Это значило, что корабль пристыковался к узловой орбитальной станции, передал капсулу с ними, забрал на борт новых пассажиров и отправился в обратный путь на Луну. Тем не менее это был тот же самый бортпроводник. В принципе, они все «те же самые», с общей базой данных и распределёнными электронными мозгами.

Дойдя до Бальтазара, бортпроводник уведомил, что тот может оставаться, так как здесь теперь зал ожидания челнока для спуска на Землю. Остальные пассажиры спускались туда, не покидая орбитальной станции, то есть «по проводам». Бальтазару же для погружения в прошлое требовалось физически присутствовать в Институте Времени. И тайный допрос удалённо не проведёшь.

Луняне со своих мест потянулись к выходу, и вскоре Бальтазар остался один. Он снова взялся изучать досье Румана, всё глубже погружаясь во тьму чужой души, скользкой и мутной. И через час мог с определённостью сказать лишь то, что ему так и не удалось подобрать к Руману надёжных отмычек. Злобный, хитрый, непредсказуемый, подозрительный и трусливый. Не развит. Не склонен к откровениям, скрытен. Легко врёт другим, легко самообманывается, отчего сам для себя не является надёжным источником – нужны перекрёстные проверки. Из-за эмоциональной тупости почти всегда хладнокровен, но в острых ситуациях теряет голову: по обстоятельствам звереет или пугается, действует наобум, не видя последствий, не замечая преград и ограничений. И что со всем этим прикажете делать?

Спуск с небес на грешную землю (как Бальтазар это сам называл) прошёл без происшествий, разве что разобидевшийся на него бортпроводник не явился попрощаться, тем самым намекнув, что кому-то пора извлечь урок из опозданий на посадку и прочего.

Прозвучал сигнал прибытия. Бальтазар убрал бумаги, закрыл глаза в кресле зала ожидания, через секунду открыл – и уже сидел на пластиковом стульчике в небольшой комнатке. Должно быть, какой-то чулан в космопорте для хранения средств перемещения. Туда доставили капсулу эссентариума с ним внутри и зарядили в андроида. Удобно. Расстарался Альберт, спасибо!

Бальтазар глянул в зеркало напротив – лицо его, но в то же время и типичного землянина. Прекрасно, просто прекрасно! Он осмотрел себя с головы до ног и, в общем-то, остался доволен, всё по местной моде: широкие джинсы, зауженные книзу, невысокие сапоги на толстой мягкой подошве, белая шёлковая рубашка, лёгкая куртка. Не понравились только тёмно-бордовый бархатный плащ, широкополая шляпа со страусиным пером и игрушечный пластиковый меч в ножнах на поясном ремне. Оценив шутку, он сбросил маскарадный наряд на стул. Похлопал себя по карманам – ага, и телефон не забыли положить, в ладошку можно не разговаривать. Невероятно довольный он ещё раз поблагодарил про себя Альберта. Вскочив на ноги, потоптался, помахал руками, повращал туловищем, попрыгал и через минуту, полностью освоившись, твёрдой походкой вышел наружу.

На Землю он ступил настоящей, хоть и пластиковой ногой. В грудине у него вместо сердца пульсировала управляющими командами десятисантиметровая капсула с его живой душой, запечатанной внутри. Кибернетический механизм был отзывчив и послушен его воле. Бальтазар чувствовал его как собственное тело. Это вам не механическую куклу «по проводам» водить.

Оказавшись на улице, Бальтазар всей пластиковой грудью вдохнул свежий воздух. Какая прекрасная и подлинная иллюзия! Будто и не улетал с Луны. Поддавшись сомнению, он поднял голову: оранжевое полуденное солнце в тёмно-синем небе и с желтизной облака. Земля. Роскошный андроид! Видимо, его стоимость показалась несущественной в сравнении с затратами на негласный допрос.

До Института Бальтазар добрался на такси. Твёрдой рукой распахнув тяжёлые двери, он вошёл внутрь огромного округлого вестибюля. Было людно, в основном из-за лунян, прибывших сюда на разнообразных транспортах. Бальтазар ускорил шаг, жалея, что здесь нельзя сразу открыть нужную дверь, за которой его, должно быть, уже ждут. Идя по залу, как ему казалось, с черепашьей скоростью, он по обыкновению стал рассматривать величественное панно, выложенное мелкой, светящейся изнутри мозаикой. Панорама занимала все стены и захватывала куполообразный потолок.

На ней вереницы людей, держа друг друга за руки, выходили из клубящейся тёмно-серой мглы навстречу сияющему свету, ступая по его лучам, как по призрачному мосту, держащему их над бездной. Сцепленные рука к руке поколения. Мгла помещалась от входа в Институт и до середины стены, а лучи били со светлой стороны от турникетов на проходе в институтские помещения. Так сказать, обозначили для посетителей путь от тьмы к свету, из небытия и забытья в наш мир. Вдали во мгле уменьшенные перспективой виднелись мрачные, опечаленные старческие лица, седые бороды и серые жиденькие клоки волос – одни согбенные старики и корявые старухи. По мере приближения к зрителю и турникетам они всё более разгибались и молодели. Озаряемые светом, сами лучились от радости. Полные ликования, приветствовали всех распростёртыми руками. Казалось, сделай они ещё шаг, то сойдут со стены и примутся обниматься с посетителями.

На середине панно пошли ряды юношей и девушек. Свежие, молодые, стройные, они тянули за собой похожих на них родителей, которые, в свою очередь, тянули за руки своих стариков, а те – следующих. Вот одна из девушек подбадривает испуганную мать; там юнец приветливо вглядывается в суровое лицо отца… Молодёжь отворачивается от тьмы и устремляет пылающие взоры к яркому свету, протягивает ему открытые ладони. Кто ближе к свету – указывает на него другим; некоторые, что постарше и поколениями подальше, закрываются от пронзительного сияния, осмеливаясь глядеть лишь украдкой.

Дойдя до конца картины, Бальтазар усмехнулся: а здесь бы не помешал институтский сотрудник в белом халате, охраняющий вход, и ещё в каждую протянутую к нему руку вложить бы по большому тугому мешку, доверху набитому золотом. Хотя потребный мешок в руке не удержишь, да они и весь вид перекроют.

Бальтазар отметился в своём талончике, и тот высветил номер пропуска прибывшего, отобразившийся и на общей панели, потеснив вниз по очереди другие. Провожаемый завистливыми взглядами, он лёгкой походкой миновал повернувшийся перед ним турникет.

Зазвонил телефон – это был Иван Иваныч, младший историк-лаборант Института Времени. Бальтазар поздоровался в трубку и помахал ему – тот как раз спешил по коридору в его сторону. Иван Иваныч в удивлении уставился на машущего ему незнакомца, затем улыбнулся и широко развёл руками, показывая, что сперва не узнал, и, очевидно, выражая восхищение новым обликом Бальтазара. Обычно тот являлся в чём попроще, да и бывал здесь большей частью «по проводам».

Как и положено институтскому сотруднику, Иван Иваныч носил белый лабораторный халат. Историк был широк в кости и к тому же довольно толст, а потому халат тоже был широченный (даже для землянина), да ещё и расстёгнут на пару нижних пуговиц, стеснявших выпирающие телеса.

Они обнялись.

– Рад, очень рад, Бальтазарушка, – хлопая того по плечу, бормотал Иван Иваныч.

Эту ласковую форму обращения он усвоил от Дмитрия и закрепил в своём переводчике, не разобравшись в особенностях использования.

Своё же прозвище он получил от того же Дмитрия давным-давно, когда ещё ходил в аспирантах. Мол, если быстро произнести русское «Иван Иваныч», то выходит похоже на ту тарабарщину, которой Иван Иваныч звался по-настоящему.

Как-то раз Бальтазар решил назвать Ивана Иваныча по-своему, на испанский манер – Хуан Хуан, хотя эти звукосочетания решительно не походили на оригинал. И переводчик, до того безукоризненно переводивший русифицированный вариант имени, забарахлил и вместо тарабарщины выдал как есть: Хуан Хуан. Ошибся Бальтазар, ой, ошибся, а ведь знал, что даже одно «Хуан» походило в местном диалекте на то, о чём в хороших книжках не пишут. Тем более что повторы у них используются для пущей выразительности (особенно таких слов). Бальтазар объяснил свою оплошность, но Иван Иваныч всё равно сильно обиделся. Он почему-то считал, что если его знакомые луняне шпарят на интерлингве (тесно связанной с главным литературным языком Земли), то, верно, могут запомнить и его местечковое имя.

Бальтазар клятвенно пообещал ему: больше никаких переводчиков имён! Несколько раз почти правильно выговорил вслед за историком его непослушное имя, оттачивая нюансы произношения. Уверял, что к следующей встрече – без единой запинки…

– Здравствуете, Иван Иваныч! И я рад, очень рад, – улыбался в ответ Бальтазар и горячо жал землянину руку, пока тот тряс его пластиковую ладонь, на ощупь неотличимую от его собственной.

– Смотрю, вы сегодня приоделись! И не разберёшь, что не человек! – воскликнул Иван Иваныч, отступив, чтобы получше его разглядеть.

Бальтазар кивнул, продолжив механически улыбаться.

– Сегодня вы у нас не с простым визитом. Сегодня у вас чрезвычайно насыщенная программа, – всплёскивал Иван Иваныч руками. – Мы всё обеспечим. Руководство, – указал он пальцем наверх, – дало зелёный свет возможности недурно вам сэкономить. Два процента, два процента с этих двух платежей! Первый из них, на воскрешение, как я вижу, подвис у вас в кармане. Оформляйте скорее перевод и пойдёмте. С него и начнём. Второй заказ посложнее, но всё решаемо, почти всё готово. Да, и вам как исполнителю заказа капнет приятный бонус с этих процентиков!

Высвободившись из андроида, Бальтазар достал из кармана записную книжку, вытряс из неё платёжку Вернера и отправил на указанный счёт Института. Только Бальтазар вернулся в земное тело, как телефон в его руке отозвался звуком россыпи золотых монет. Он смутился, а Иван Иваныч, глядя на покрасневшего «Бальтазарушку», захихикал.

– Прошу, пройдёмте! – восторженно произнёс он, проверив поступление средств. – Не будем опаздывать! Сеанс открыт! Почти всё готово!

Закончив восклицать, Иван Иваныч повёл спасителя, оплатившего свой сеанс, в лабораторию погружения.

Пока они шли, Бальтазар рассказал о беде, приключившейся с Дмитрием. Иван Иваныч подтвердил, что ожидал именно его (тот предупредил о визите), но, кажется, не сильно удивился, – видимо, уже зная о случившемся, – хотя и показал, как сильно опечален.

– Вы же знаете, как я боюсь воскрешаться, – делился сокровенным лаборант. – А вдруг это уже буду не я? По науке-то я знаю и сам теоретически понимаю, что вы как бы живое продолжение живых, споткнувшихся о порог смерти. Но то по науке… А вдруг вашего Дмитрия не найдут? И что, клон-копию создавать? А если потом найдут, кто из них кто? Страшные вопросы…

Иван Иваныч свернул на привычную колею, взявшись донимать подвернувшегося лунянина философскими выкладками и парадоксами насчёт жизни на Луне, к которым сам Бальтазар давно уже охладел. Он слушал стенания и старательно поддакивал, тихо посмеиваясь про себя. Наконец, минут тридцать проплутав по коридорам Института, они дошли до нужной двери. За ней начинался длинный и слегка изогнутый узкий проход, упирающийся в тоненькую пластиковую дверку, за которой располагалась лаборатория.

Как утверждали Дмитрий и Альберт, эта тесная комнатушка с голыми белыми стенами и стульчиком посерёдке совсем не походила ни на одну, даже самую убогую, научную лабораторию. Разве что на отхожее место, которое иные по старой памяти сооружают себе для уединённых размышлений.

Но однажды Иван Иваныч по большому секрету что-то отвинтил по углам каморки, подвинул пластиковую стеночку и предложил иронизировавшему Дмитрию выглянуть наружу. Оказалось, что комнатка стоит посреди огромного помещения, сверху донизу забитого хитроумными устройствами. По многоэтажным площадкам с озабоченными лицами сновали техники. Одни распутывали сплетения проводов и втыкали кабели в гнёзда каких-то приборов, другие щёлкали зажимами креплений или поворачивали рычаги громоздких переключателей. К кабинке со всех сторон и со всех уровней тянулись толстенные провода в золочёной оплётке, на них нацеливались какие-то трубы и щупы, и было ещё бог знает что, чему Дмитрий не смог подобрать подходящих определений. Кто-то из персонала, заметив брешь, через которую они выглядывали, строго погрозил им пальцем, отчего Иван Иваныч изрядно перепугался, тут же привинтил стенку на место и взял с Дмитрия слово никому не болтать об увиденном.

Иван Иваныч отпер дверь и пригласил спасителя на его рабочее место. Но вдруг нахмурился.

– Ах, чуть не забыл, – смущённо забормотал он, отводя глаза. – Меня просили передать… Неважно кто, один из клиентов… Что, э-э… Как бы получше выразиться? Как будто у вас могут быть сомнения, кого воскрешать, а кого нет… И вы будто можете вытянуть не того, кто в платёжке указан. Вот, попросили озвучить, чтобы вы не нарушали… Кое-кто попросил. Он бы сам явился, чтобы проконтролировать… Совместный спуск: вы за проводника, а он туристом… Личность весомая: мы бы ему льготную путёвочку оформили. Но сейчас он занят, никак не может и настоятельно просил… Так что имейте в виду… – пропыхтел напоследок Иван Иваныч, словно сбросил с плеч тяжёлую ношу.

Бальтазар выслушал неуверенное блеяние лаборанта в молчаливом удивлении. И здесь этот Вернер! Дело нечисто! Боится, что объявится самоубийца Фома и что-нибудь расскажет? Что скрывает этот ракетчик? А может, и впрямь нарушить условия договора? Всего-то один пунктик вроде как бы случайно. Вернер же сам секретарю сказал: неважно, что они близнецы. Вот и вышла, мол, ошибочка, извините, пожалуйста! Не отправлять же его назад, хе-хе. Правда, Институт – организация серьёзная для таких махинаций. Но было бы неплохо…

– Я понял, о ком вы. Никаких нарушений! Ни в коем случае! – решительно ответил Бальтазар. – Это ведь и невозможно.

– Возможно, – многозначительно улыбнулся ему Иван Иваныч. – Поэтому мы ограничили интервал погружения. – Он виновато развёл руками. – Уж извините за недоверие, но очень весомый человек, то есть лунянин… Ой, луняне тоже люди, конечно… Он просил лично всё перепроверить, чтобы, так сказать, без люфтов… Прошу! – Иван Иваныч распахнул перед Бальтазаром дверь.

Бальтазар шагнул внутрь. Иван Иваныч протиснулся следом в узкий коридорчик до лаборатории, чего давно уже не делал.

– Да и тот паренёк, которого не надо… Он же здесь работал. Знал я его, пересекались. Как же его звали-то? Странный был. Это я из-за него про Луну задумываться начал. Говорит, мол, вообще ничего от жизни не жду, ни хорошего, ни плохого. Всё обман: что жизнь, то и смерть. Такого воскрешать… ресурсы изводить. Ещё и наркоман! Как-то раз всучил мне этакую конфетку: купился я, потому что очень дорогая штучка оказалась. Не будут же за всякую дрянь такие деньжищи драть?! Дурак! Вначале было отличненько так… А потом неделю людей видеть не мог, тошнило от этих рож. М-да… Но это по секрету между нами! Больше об этом мне добавить нечего, – предупредил он расспросы посмертного следователя.

Эка Иван Иваныч разоткровенничался! Должно быть, бесцеремонная просьба Вернера выбила беднягу из равновесия. Внимательно посмотрев на притихшего историка-лаборанта, Бальтазар отвернулся и толкнул дверцу, в которую упирался коридор.

За ней была комнатка с пластиковыми белыми стенками, залитая мягким светом, загадочным образом лившимся из ниоткуда. Святая святых.

«Вот привязался, – рассердился Бальтазар, увидав, что неотступный Иван Иваныч последовал за ним. – Присматривает, что ли? Жаль, ничего нового про Фому не сообщил. А вот насчёт самого́ Фомы следует крепко подумать. Надо оно мне – нарушать? А если надо, то как это сделать?»

Глава 11. Выверт непослушания

Бальтазар огляделся и с недоумением посмотрел на Ивана Иваныча:

– А стул? Мне что, на пол садиться? – недовольно спросил он.

– Ах да, стульчика нет… Думал, вы, Бальтазарушка, будете на колёсной банке, как обычно. Не проверил, каюсь. Может, есть режим замирания? Ноги расставить, руки в стороны?

– Нет такого, – покачал Бальтазар головой. – На пол грохнется, когда отключусь. Поломается, а так нельзя, я за сохранность транспорта отвечаю, да и за капсулу боюсь, – он похлопал себя по груди.

– Ясненько, ясненько. Может… тогда на пол?

– Такой опции не предусмотрено, – категорично помотал головой Бальтазар и в раскорячку пару раз присел на полусогнутых. – Команда не выполняется.

Ему стало неловко – вот зачем он соврал? Какое-то ненужное, не к месту коварство напополам с ехидным любопытством увидеть, как Иван Иваныч будет выкручиваться.

– Да, как-то несолидно… – согласился тот. – Вот что, давайте сходим за стулом в соседнюю лабораторию? Там есть, и она пустует. Минут пять-десять туда, пять-десять сюда. Сеанс всё равно через полчаса, должны успеть. Инструктаж будет короткий, вы и так всё знаете и умеете.

Бальтазар укоризненно на него поглядел.

– Ну хорошо, мой недочёт, – смирился Иван Иваныч. – Один схожу, зачем вам гонять транспорт. Отдыхайте, я мигом, – вздохнул он и протиснулся назад в коридорчик.

Через минуту пыхтения хлопнула входная дверь, и в замке со щелчком провернулся ключ. Бальтазар усмехнулся: закрыл его, видимо, чтобы не сбежал. Ещё одна ошибка Ивана Иваныча, кроме той, что оставил его здесь одного. Как удобно: никто сюда не заглянет и не помешает ему, если он, конечно, решится… Но это же не значит, что Бальтазар должен сломя голову броситься исполнять задуманное? Тем более что задумал-то он вдруг и прямо сейчас… Или значит? Может, это указание ему?

Он прикрыл дверцу и внимательно осмотрел стенки комнаты, прикидывая, какую из них проще всего приподнять – хоть ради досуга, чтобы время нескучно провести.

«Решиться или нет?» – мучился он сомнением. В тревожной неопределённости он подошёл к боковой от входа стенке и сел на корточки – где тут что к чему крепится? Просто любопытно. Ага, два болта на скобках по углам. Он ухватился за головки болтов, пробуя их выкрутить, и увидел, что они проворачиваются без всякого усилия. Удивительно хлипкая конструкция! Как будто нарочно приглашают.

Не задавая себе вопросов, зачем он это делает, – а вот не надо было его запирать! – он вытащил оба болта и подвинул пластиковую панельку. В комнатушку ворвался шум: гудение приборов, щелчки, обрывки разговоров и далёких выкриков. Бальтазар осторожно просунул голову в щель, а затем на карачках выполз наружу. Если его тут поймают, то… На самом деле было непонятно, что именно тогда произойдёт, он про такие случаи не слышал. С одной стороны, это хорошо, а с другой – как посмотреть. Может, потому и не слышал, что ничего хорошего его не ждёт. А он скажет, что заблудился. Понимаешь, оставили здесь одного! Бедный Иван Иваныч, как бы ему не пришлось отдуваться за обезумевшего подопечного.

Не поднимаясь с коленок, Бальтазар осмотрел огромный ангар, до потолка забитый причудливым оборудованием. На прочных опорах разной высоты и на полу лежали оплетённые кабелями трубы: золотые, серебряные, медные, из неведомых металлов или сплавов. Они тянулись сюда из затемнённой глубины ангара, огибали кабинку с боков и разевали на неё широкие блестящие зевы: снизу, сверху, со всех сторон. Посередине зала возвышался самый большой агрегат – нечто, округлыми боками похожее на чудовищный бублик. Экая же махина! Вокруг неё сновал обслуживающий персонал – точно муравьи, плотно облепившие сладкую грушу.

Через полчаса включат эти штуковины, и всё завертится вокруг него, ловца души, подчиняясь его решениям. Конечно, в отмеренных ему временны́х пределах, которые, как предупредил Иван Иваныч, их спецы намеренно заузят.

Вдоль стен бежали многоярусные площадки с переброшенными к установкам мостиками. На задней торцевой стене, от которой шёл крытый проход в «лабораторию», площадок не было. Повезло, иначе бы непрошеного гостя сразу заметили.

Где-то здесь должен находиться главный пульт управления, куда спускают разнарядку очередного заказа. Наверняка расположен где-нибудь повыше. И где-то должна быть лестница наверх. Кто-то же присматривает за всем этим научным хозяйством.

Бальтазар решил поискать лестницу у ближайшей боковой стены. Путь туда лежал через переплетения проводов, тонкими лианами свисающих с многочисленных стоек или собранных в толстые пучки, лежащие на полу. «Только под ноги смотри, – предостерёг себя Бальтазар. – Ещё, не дай бог, опрокинешь какой прибор, собьёшь настройки… В лучшем случае полетишь к динозаврам, а в худшем – вылетишь отсюда с волчьим билетом на работу при Институте».

Пригнувшись, он протискивался между стоек, раздвигал связки проводов и через минуту, обогнув последний широченный столб, поддерживавший особо толстую, похоже, свинцовую трубу, добрался до стены. Здесь, между стеной и опорой, было достаточно места, чтобы спрятаться от чужих глаз. Чуть дальше он увидел лестницу на первый ярус.

Осторожно выглянув из укрытия, он осмотрел освещённые площадки на противоположной стене. Вроде его не заметили: все, как и прежде, были заняты своими делами, никто не махал ему и не показывал на него пальцем.

Никакого пульта управления, компьютерной станции с мониторами, какой-нибудь панели с лампочками, кнопками и тумблерами Бальтазар там не обнаружил. Есть вероятность, что искомое на этой стороне. Идею пробраться на ту сторону, чтобы оттуда осмотреть эту, он сразу отбросил. Во-первых, его мышиную возню внизу в конце концов могут и заметить. Во-вторых, там совсем уж непроходимый лес – частоколы направленных на кабинку антенн, параболических локаторов из тонкой золотой фольги и развешенной повсюду паутины тончайших проводов.

Придётся пройтись по верхним этажам наобум. Эх, поймают его…

Распрямив спину, Бальтазар вышел из-за столба и неспешной походкой, отвернув лицо к стене, пошёл к лестнице. Главное – держаться естественно и не привлекать внимания. Но как он ни старался потише грохотать сапогами, поднимаясь наверх, его сопровождало лязганье шатких и звонких металлических ступенек.

Пока он поднимался на последний этаж, на него пару раз оглянулись, но никто не окликнул. Бальтазар приободрился. Проверит по-быстрому и свободен. Прошмыгнёт обратно в комнатку. Если опять повезёт – то не под удивлёнными взглядами сверху.

Он дошёл до середины площадки и едва не охнул от радости, увидев закуток в стене. Там стоял широкий стол, за которым сидел человек, смотревший в огромный настенный монитор. Человек то и дело переводил взгляд с экрана на клавиатуру, неумело стучал по клавишам одним пальцем и озадаченно оглядывался на двоих, стоявших позади. Те тыкали пальцем в экран, что-то горячо обсуждая между собой.

Нашёл?! Бальтазар вывернул произношение переводчика на предельную точность и подошёл к ним.

– Здравствуйте! – громко поздоровался он, изображая, что сильно запыхался.

Все развернулись к нему.

– А вы кто? – спросил человек за столом. – Почему без халата? Нарушаете!

Так и есть…

Бальтазар якобы перевёл дух.

– Хорошо, что я успел, – размеренно и слегка нараспев (зато без акцента) произнёс он, добавив голосу начальственных ноток. Слова изливались тягуче и медленно, словно густой мёд, что выглядело немного странно. – В условия заказа вкралась ошибка! – Бальтазар произнёс номер своего заказа. – Требуется срочная поправка!

Все трое переглянулись. Бальтазар напрягся, но не отступил от заранее заготовленной речи.

– Надо расширить временно́е окно захвата. Ни в коем случае не сужать! Шесть часов, не меньше: очень долгий и мучительный переход.

– Вот и прекрасно! – воскликнул тот, кто до этого громче всех что-то доказывал коллегам. – Проблема решена!

– Честно говоря, мы и не собирались сужать, – почесал подбородок сидевший за столом. – Вернее, попробовали, но сразу отказались от этой затеи. Взбрело ведь кому-то в голову протокол нарушать, а мы тут перенастраивай!

Все вокруг закивали. Важно кивнул и липовый начальник неизвестного подразделения.

– Расширить на час-два – пожалуйста, а сузить – так вообще скакнём не туда. А ваш спаситель мало того что ни с чем вернётся, так и натопчет без толку. Изменять протокол! Без серьёзнейших расчётов?! Час добавлю, хватит?

– Лучше два, – не удержался Бальтазар.

Пожав плечами, оператор медленно одним пальчиком застучал по клавиатуре. Остальные оба, склонившись, внимательно следили за священнодействием.

В это время стало гаснуть освещение. Раздался нежный женский голос:

– Пятнадцатиминутная готовность. Команде А покинуть помещение, команде Б – десятиминутная готовность.

– Поправил! – оператор обернулся к Бальтазару и вздёрнул большой палец вверх.

Из-за столь неприличного жеста Бальтазар покраснел и отвернулся, чтобы скрыть смущение. Вот так промах! Никак не привыкнет к этому знаку одобрения. Но, кажется, они не поняли. Хорошо бы перечеркнуть допущенный огрех: похвалить, сказать, что обязательно доложит наверх о слаженной работе профессионалов. Но Бальтазар одёрнул себя, решив, что хватит испытывать удачу. Молча кивнул им, тоже показав большой палец, развернулся и пошёл к лестничному пролёту.

– Как ваше имя? Для протокола, – услышал он за спиной.

Бальтазар замер – эту часть он не продумал.

– Хуан Хуаныч! – выдал он первое, что пришло в голову. Ещё этот жест дурацкий!

Они округлили глаза. Бальтазар тоже округлил глаза тому, что ляпнул, затем развёл руками, без слов повернулся и загромыхал сапогами вниз по лестнице.

Без приключений добравшись до опорного столба рядом с лестницей, он оглядел верхние опустевшие площадки. Прекрасно! Осталось здесь не напортачить, и дело сделано. Глянул на кабинку и ахнул – через оставленную им щель в окружающую полутьму сочился яркий свет. Забыл поставить панель на место!

Но едва он, торопясь вернуться, отлепился от столба, как последнее тусклое освещение погасло – зал накрыла тьма. Яркое пятно впереди неожиданно превратилось в путеводный маяк. Бальтазар перекрестился.

Сотворённый по ошибке свет подсвечивал дорогу, отбрасывая от предметов длинные тени. Повезло: на ощупь он вряд ли добрался бы, да и заплутал бы. Перешагнув толстый кабель, лежавший в шаге от кабинки, Бальтазар поднырнул под стойку с проводами, присел и вполз внутрь, ужасаясь тому, как сейчас разогнётся – а перед ним опешивший Иван Иваныч со стульчиком в руке.

Бальтазар поднял голову и с облегчением выдохнул. Никого! И где, скажите на милость, носит этого лаборанта? Но едва помянутый тот сразу объявился: щёлкнул дверной замок. Бальтазар развернулся к лазу и, стараясь не шуметь, быстро приладил отодвинутую панель встык к соседним. Из коридора доносилось торопливое пыхтение… Крепёжные болты, как назло, раскатились по полу. Дрожащими руками он подбирал их и вставлял в отверстия – один, другой, третий. Не успевает, не успевает…

– Иван Иваныч! – с укором сказал Бальтазар через несколько томительных секунд, шагнув ему навстречу. – Как же вы долго! Вы меня заперли! Я уж хотел идти в двери стучать, требовать, чтобы выпустили!

– Всё получилось! Я успел! В соседней не было, побежал в другую… – булькая одышкой, выпалил растрёпанный Иван Иваныч. Он победоносно поднял стульчик над головой. – Скорее усаживайтесь. Пять минут на инструктаж и… вжих! А я пойду отдохну.

Через минуту, сидя на полу (стул разломился под его тяжестью), Бальтазар закрыл глаза и, расслабившись, отпустил андроида, словно стряхнул с плеч тяжёлый ранец. Приоткрыв веки, он осмотрелся: та же комната, хоть уже и виртуальная, а сам он сидит в кресле. В стене перед ним отобразилась приоткрытая дверь с табличкой: «Наставник». Он поднялся. Ну что же, пока всё как всегда.

Из-за двери показалась миловидная особа с ромбовидными глазами – служебная программа. Так их выделяют в виртуальных пространствах Земли, в отличие от лунных плоских картонок.

Девушка приветливо улыбнулась и поморгала глазами, обращая внимание собеседника на их ромбовидность.

– Приветствую вас, спаситель! – обратилась она к Бальтазару. – Давайте вместе вспомним три правила захвата: не раньше смерти; не меньше часа; без срезов. Восемь правил перемещения по интервалу: вперёд, назад, влево, вправо, вверх, вниз, раньше, позже. Ходим осторожно, прошлое не затаптываем, бережём крупицы информации.

Бальтазар кивнул.

Она подсмотрела в листок у неё в руке и нахмурилась:

– Вам встретятся зыбкие сумеречные тени, дрожащие под вашим взглядом. Вы услышите неясный шёпот чужих душ, похожий на слабый ветерок. Не боитесь всей этой поэтической мистики царства теней? – спросила она с лёгкой усмешкой.

– Не боюсь! – помотал он головой. – Спускался многократно: единолично и в составе исследовательских экспедиций.

– Хорошо, – улыбнулась программа. – Но нет ли страха, что вас там оставят?

Сколько можно! Один раз, в своё первое погружение, он да, запаниковал, выдал мифологическую ересь про речку Стикс, вкратце упомянутую ромбовидной, и самовольно вышел. И теперь каждый раз эти вопросы.

– Нет, – Бальтазар ещё раз покачал головой. – Прошлое можно увидеть, пощупать или прочесть, но оно неизменно, поэтому оставить там невозможно. Я всего лишь наводчик институтской аппаратуры.

– Отлично! Земное полицейское управление просит собрать улики с места преступления. Вы получили этот запрос?

Он кивнул.

Программа радостно похлопала длинными ресницами.

– Для следственных действий вам подключены расширенное восприятие и пространственно-временной щуп с разрешением не меньше микросекунды и микрометра. У вас золотой сертификат, но вы два года не пользовались оборудованием. Не подрастеряли навыки?

– У лунян прекрасная память, – улыбнулся Бальтазар. – Почти как у вас.

Ромбоглазая мило улыбнулась в ответ.

– Напоследок ещё одно золотое правило… Правило ответственности, – выразительно проговорила она. – Мы в ответе за тех, кого воскресили… – Она сделала строгое лицо и договорила: – И за тех, кого не воскресили согласно договору, при условии, что исполнитель сам не является плательщиком.

«Вернер и сюда дотянулся», – неприятно удивился Бальтазар и твёрдо кивнул.

Ромбоглазая оценивающе посмотрела на него. Должно быть, то, что она увидела, её полностью устроило. Она снова мило улыбнулась.

– Меня попросили напомнить, что вы должны вытащить лицо, погибшее при вас от рук андроида, управляемого неустановленным злоумышленником. А ещё сообщить, что выставлена предельная глубина на перемещение в прошлое: в часе от терминального события.

«Врёт и не краснеет». Он кивнул.

– Всего хорошего! Удачного погружения! – мелодично прощебетала программа, похлопала на прощание глазками и, махнув ручкой, исчезла, повернувшись и шагнув в никуда.

Свет померк, перед ним вывели бегущие цифры обратного отсчёта. Бальтазар уселся обратно в кресло и закрыл глаза, слушая тихий голос оповещения.

– Вывод в точку интервала через десять, девять, восемь…

Он открыл глаза, всматриваясь в окружающий серый сумрак. Здесь и там стали проступать неясные тени, всё более уплотняясь в тёмные размытые фигуры, ощутимо дрожавшие под его взглядом. «Долго не смотри, – шепнул он себе. – Вдруг и правда затопчешь временны́е тропы». Он вспомнил девиз Института: «Бережно и быстро».

Альберт говорил, что это антинаучно, мол, прошлое нельзя затоптать. Мол, повторное погружение в тот же интервал откроет тот же самый запечатанный пласт информации для снятия слепка. Но, с другой стороны, Альберт сам не раз с горечью признавался, что ни черта не понимает в современной науке, а Институт похож на какую-то секту, сосредоточение оккультной магии, очерченной загадочными математическими знаками. Так что, на взгляд Бальтазара, нечего без надобности лишний раз перепахивать временны́е пласты: «Сохраним наше прошлое для нашего будущего».

Окружающее было в зыбких очертаниях. Пока было неясно, куда его сбросили. Институт, следуя своему девизу беречь прошлое, осторожно сканировал интервал, по чуть-чуть передавая данные наводчику, управлявшему ходом машины времени. Или же просто экономили – наводчик ведь знает, кого и откуда тащить, поэтому разберётся и так.

Кажется, он парил над какой-то улицей. Бальтазар всмотрелся, и контуры отрисовки стали чётче. Под ним стелилась широкая дорога, дальше – серая гладь пруда, а вокруг – роща с деревьями грубым грифельным наброском и дорожка через неё. Вывели его довольно точно.

Он перелетел на «то место». Вот тело убиенного, сбоку размытое тёмное пятно, видимо, труп собаки. Вокруг толкутся неясные, подсвеченные жизнью тени людей; на обочине что-то громоздкое – должно быть, по траве заехала карета скорой помощи или, скорее, труповозка. Чем дольше он разглядывал предметы и людей, тем яснее всё различал.

В это время (хотя время здесь – понятие условное) двое санитаров перекладывали тело на носилки. Спустившись до земли, Бальтазар приблизился, ощупывая взглядом восковой лик юноши. Мёртв. Чёрное тело, не ярче машины у дороги, хотя ещё и не остыл. Жизнью кипели и светились только двое стоявших рядом. Санитары болтали о каких-то пустяках, и звуки их речи летели сквозь незримого для них Бальтазара.

«Помню свою хватку на его горле, помню, как душил своими руками, как пальцами ломал кадык…» – невесело подумал он. Может, прав Вернер: вот он, безвинный страдалец, – его и воскрешай? Зачем тревожить самоубийцу? Да и какой толк от наркомана? Уйдёт в пограничное забытьё и будет сидеть на жопе в своей нирване. Сядет с удобствами на шею общества и свесит ножки – милое дело. Подкармливай его через трубочку, а не то помрёт голодной смертью, пусть и счастливой, а это негуманно. И не обществу Фома сядет на шею, а Бальтазару: «Мы в ответе за тех, кого воскресили». Не проявить ли толику благоразумия?

Мучаясь выбором, он стал продвигаться к убийству. Это походило на вытягивание из ниоткуда пронизывающей всё вокруг невидимой нити с насаженными на неё бусинами событий. Ход времени ускорился: труп собаки забросили в кузов, труповозка с телом Валеры умчалась, люди разбежались, кто-то из зевак пронёсся сквозь призрачного спасителя, обдав того обжигающим жаром жизни.

Вдруг Бальтазар почувствовал, что упёрся в вязкую преграду, перестав сдвигаться дальше по линии интервала. Временна́я нить перестала вытягиваться из вещей, всё замедлилось и остановилось. «Стой! Что я делаю? – опешил он, выскочив из тягостных раздумий. – Не туда же тяну!» Бальтазар перескочил сразу к бойне, затем сдвинулся ещё на несколько минут в прошлое.

Следовало узнать, как у него перехватили андроида. Раз за разом он прокручивал события, пока не восстановил всю картину. Вот извне пришла электромагнитная волна. Модуль управления откликнулся на зашифрованную команду и перевёл андроида в режим неотложной помощи. Вроде как к бесхозному механизму подключился сотрудник чрезвычайной службы со всевозможными правами и забрал себе управление. Фальшивый спасатель переключил всю моторику на новую линию связи, продублировал туда сенсорику, намеренно оставив этот канал Бальтазару. Решил с ним поиграть… И теперь тот всего лишь безучастный наблюдатель, на чьих глазах и чьими руками всё и совершилось.

Команду взлома андроида отправил обычный ретранслятор связи. А Бальтазар надеялся, что сигнал придёт со стороны грузовика Румана. Как было бы просто… Больше здесь ничего не выяснить.

Бальтазар сместился на пару минут назад прямо к аварии. Но ничего нового не обнаружил. Мальчик в сполохах жизни и тёмный, как камень, андроид смотрели в клубящуюся вокруг белёсую мглу. Граница неведомого. Слетать на место крушения и проследить за пилотом? Нет, время дорого. С минуты на минуту его начнут поторапливать. Он и так из Румана всю душу вытрясет и узнает, не этот ли душегуб с Валерой разделался. Не отвертится.

Бальтазар вернулся к последнему отрезку жизни Валеры. Со стороны смертельная схватка выглядела не менее жутко, чем изнутри. «Но сейчас хотя бы не своими руками…» Он с тоской посмотрел на скулившего пса, лежавшего в стороне, – недвижимый из-за перебитого позвоночника, он всё тянулся к хозяину. «Бедный пёс, наверняка ты останешься здесь навсегда, пусть ты и был предан и самоотвержен. Хотя, быть может, твой ныне мёртвый хозяин окажется из тех маргинальных чудаков, кто тащит на Луну животных, а не людей. Все про таких слышали, но мало кто их видел».

Отвлёкшись, Бальтазар пропустил миг угасания человека. «Соберись!» – поморщился он и протиснулся по временно́й нити на полминуты в прошлое. Вот оно, если хватать, то здесь… Ещё немного… Он развёл руки для захвата, подавив бесполезное, но отчаянное желание скинуть андроида с груди хрипевшего Валеры. Здесь ему ничем не помочь. «Просто бросайся к нему через холодную железку, обхвати весь доступный объём пространства-времени угасающей души и отдавай команду на подъём. Ну что же, господин Вернер, будь по-вашему, вы будете довольны».

Бальтазар изготовился. Как же неистово бьётся чужое сердце, а под черепной коробкой бушует яростный огонь, обжигая измученное тело, – борись! борись! – но сведённые судорогой побелевшие пальцы всё соскальзывают с пластиковых рук душителя. Давно нет сил отнять их или хоть ослабить хватку.

Начинается: парень перестал дёргаться под навалившейся механической тушей и раскинул руки, прекратив цепляться за душившие его клешни. Лицо его вдруг стало спокойно; в глазах застыли слёзы, пробившие влажные дорожки на побелевших щеках. Губы его шевелились. Бальтазар наклонился ближе, но не разобрал ни слова и едва не заплакал. Паренёк, потерпи ещё немного.

Валера, будто почувствовав его непонимание, скосил глаза вправо, с трудом пытаясь повернуть голову. Бальтазар посмотрел туда и увидел, что тот показал на себя указательным пальцем и покачал им. Ткнул палец в сторону и попытался поднять.

Некто в механической кукле тоже заметил знак и в одно движение манипулятора сломал указующий палец. Зажав кисть руки под коленом, он снова ухватился за горло. Это и был последний миг Валеры на Земле – последняя эманация жизни пролетела сквозь плачущего спасителя, оставив за собой тёмного и пустого мертвеца. Бальтазар вскочил и с размаху пнул бездушный механизм под управлением бездушного существа. Какая глупость! Некто поднялся, разогнул плечи и усмехнулся, ни разу не глянув на убитого им человека. Обернулся на жалобно воющего пса, прыгнул на него и добил ударом ноги. Хладнокровно оглядевшись, он бросился в кусты.

«Что у вас там? Подъём?» – беспокойно прошелестела чужая мысль.

«Нет, рано», – решился Бальтазар.

«Когда? Можете доложить?» – ощутил он тревожное ожидание.

«Скоро, – ответил Бальтазар. – Выхожу на изготовку».

Сначала неуверенно, но быстро наловчившись (дорога-то знакомая), Бальтазар заскользил над тропинкой, над улицей к дому погибшего, ускоряя полёт вдоль линии интервала рядом с шедшей задом наперёд парой. Влетев в дом, нырнул поглубже прямо ко времени самоубийства. Белые халаты не обманули: преграды не было. На месте! От этой точки до ограничительного барьера в прошлом было примерно больше часа, но рыскать туда-сюда, вынюхивать и расследовать было некогда – вот-вот могут предупредить об окончании сеанса, а это провал с последующим дотошным разбирательством.

Разумнее всего было бы немедленно подвинуться к точке захвата, но Бальтазар не смог оторваться от разворачивающейся сцены ещё одной драмы.

Фома сидел на коврике, поджав толстые ноги, сложенные крендельком, под объёмный живот. Рядом с ним в той же позе сидел андроид. Нечеловечески широко раскрыв рот, он достал оттуда маленькую коробочку и протянул Фоме. Тот жадно выхватил, немедленно открыл и извлёк шарик, перламутровым блеском похожий на крупную чёрную жемчужину. Наркотик!

Вытянув руку к окну, Фома довольно улыбнулся, любуясь жемчужиной на просвет.

– Моя красавица! – Он обернулся к андроиду: – Хоть ты не будь мямлей.

Тот помедлил и кивнул.

Бальтазар рассмотрел аппарат изнутри: вовсю работает модуль радиосвязи; искусственный разум автопилота отключён – андроид на внешнем управлении. Данные ходят через домашнюю станцию, подсоединённую к обычному интернет-кабелю. Бальтазар и сам скоро спустится сюда тем же путём: «по проводам».

– Я хочу запредельный кайф! Максимум боли. Слышишь? – строго спросил Фома.

Андроид снова кивнул, и Фома заулыбался.

– Вечность, иду в твои объятия, – торжественно произнёс он и проглотил жемчужину.

Замерший в ожидании спаситель смотрел на него во все глаза, готовый подхватить глупца, когда тот шагнёт в пропасть небытия.

Рот Фомы приоткрылся, на его уголках заблёстела слюна. По его лицу стала расползаться широкая улыбка, голова медленно запрокинулась назад; нижняя челюсть, ослабев и отвиснув, случайно подёргивалась, разинутый рот растягивал улыбку на задранном кверху лице. Тело начало раскачиваться из стороны в сторону, сначала едва заметно, потом всё сильнее. Его душа, перемигиваясь внутренними огоньками, светилась ровными и спокойными переживаниями, испуская вовне волны благодушия. Плясавшие вразнобой огоньки темнели и расплывались кляксами, сливаясь вместе в большие, мерно пульсирующие пятна. Разверстое горло Фомы издало гортанный протяжный гул, и Бальтазар вздрогнул, узнав этот вибрирующий распев.

Андроид поднялся, обошёл Фому, встав сзади. Извлёк из грудного ящичка верёвку и, накинув петлёй на шею, принялся его душить. Тот не сопротивлялся, казалось, даже не обратил на это внимания. Лишь затихло его жуткое мычание. Зрачки бездумно выпученных глаз расширились, по лицу потекли слёзы, а огоньки под черепным сводом снова замерцали, словно кто-то подул на потухающие угольки. Тревожным или радостным было это мерцание, блаженство или страдание было в тех слезах, Бальтазар уже не различал. Он вообще не понимал ни одного движения души, раскрытой перед ним как на ладони. Открытая книга, бери и читай, только эту диковинную вязь ему не разобрать.

– Кайф, – прохрипел Фома, оттянув удавку, затем отпустил и засипел.

На миг Бальтазару показалось, что пластиковый компаньон огорчился. Но это была ошибка восприятия, он приписал свои чувства отрешённой маске. Лицо андроида не выражало ничего человеческого.

Оставив мнимые колебания и деловито улыбнувшись, андроид стянул петлю, завязав её узлом. Держа трепыхающееся тело за верёвочный ошейник, подтащил к двери и повесил Фому на дверную ручку, грубо отогнув ему шею. Фома не сопротивлялся, только пучил глаза и возил ногами по полу, то приподнимаясь в петле и хватая ртом воздух, то оседая на пол. Андроид достал из-под коврика, на котором до того сидел Фома, длинный нож. Подошёл к самоубийце, схватил за волосы и, дав пинка, приподнял. Фома, гримасничая дикой улыбкой, судорожно вдохнул, и андроид всадил ему нож в солнечное сплетение по самую рукоять.

– Вечный кайф… – просипел Фома и рухнул, повиснув в петле.

Елозя ногами по полу, с пьяной ухмылкой на багровом лице он ухватился обеими руками за нож, разворошил им рану, пытаясь воткнуть лезвие глубже, и умер.

В ту же секунду – на переходе света жизни во тьму – Бальтазар остановил сквозной поток времени. Теперь не мешкать. Он выделил в четырёхмерном объёме интервала пространственную плоскость, занимаемую Фомой. Взял с запасом, как положено. Затем продавил в четырёхмерии канал на полтора часа назад, пока не упёрся в границу доступа. Всё сделал аккуратно, без срезов тела Фомы на всей линии времени. Отмеченный полуторачасовой объём – это затравочный след, по которому Институт доберёт весь оставшийся интервал Фомы вплоть до зачатия (если, конечно, не врут про зачатие).

«Поехали!» – воскликнул Бальтазар, припомнив пилотную привычку Дмитрия.

«Тянем?» – с надеждой прошелестела чужая мысль. И Бальтазар твёрдо ответил: «Изо всех сил. Принимайте».

Грянул хор ангельских голосов, и на парочку, застрявшую вне времени, опустился световой столб, объяв их ослепительной белизной. Спаситель поднял голову и пущенной стрелой взмыл навстречу притягивающей их выси, бережно удерживая Фому в своих объятиях. Это была его, Бальтазара, личная отрисовка подъёма. И пусть куда-то подевались белые крылья, он и без них чувствовал себя окрылённым. Наперекор Вернеру и обстоятельствам сделал то, что считал должным. «Казнён ли ты, Фома, или наложил на себя руки – уже неважно: ты будешь жить. Счастливым или несчастным, вечно или сколько захочешь – выбирать тебе».

Глава 12. Покойный Фома

«Спасибо, дальше мы сами», – шепнул голос. Свет померк, и Бальтазар очутился на полу в лабораторной каморке. Поднявшись, он приладил друг к другу части развалившегося стула – теперь вроде похож на целый, а то стыдно перед Иваном Иванычем.

На душе у Бальтазара было неспокойно. Что его ждёт? Обвинение в нарушении договора из-за некомпетентности или, ещё хуже, по злому умыслу? Что же, он сделал свой выбор, ему и отвечать за последствия.

Он поплёлся к выходу. Открыв дверь, он лицом к лицу столкнулся с Иваном Иванычем и вздрогнул от неожиданности. Бальтазар глядел на него, не отводя взгляда, чтобы не бегали глаза.

– Всё в порядке? – весело спросил Иван Иваныч, но тут же встревожился.

– Всё как обычно, – махнул рукой Бальтазар. – Не обращайте внимания, расстроился… Жестокое убийство. Ещё собака его там осталась. Бедная преданная псина.

– Ну… что ж. Вот накопит ваш подопечный на свою собаку, и добро пожаловать к нам! – засмеялся Иван Иваныч.

Бальтазар кисло улыбнулся и выдал пару смешков в ответ. От сердца отлегло.

– А я за вами проверил! – Иван Иваныч с притворной строгостью погрозил ему пальцем. – Даты рождения, зачатия, личный ДНК-срез. Всё совпало! Поздравляю с успешно выполненным заданием. Сотрудничать с вами – одно удовольствие, – протараторил он ласковым голосом.

Едва не рассмеявшись, Бальтазар кивнул.

– В приёмные покои? – вежливо спросил он.

– Идёмте, – Иван Иваныч подхватил его под локоть. – Оборудование для вашего, э-э… эксперимента с другим, э-э… подопечным скоро подготовят. Но возникла небольшая сложность. Как мне объяснили, вероятно наложение перепутываемых состояний из-за… м-м-м… эйнштейновского сдвига частот синхронизации в неравномерном гравитационном потенциале, вот. Очень чувствительное оборудование, а ваша высокополевая физика, она немного другая… Так что… Понимаете?

– Я понял только «эйнштейновский». Гравитационный потенциал… Высота, что ли?

Иван Иваныч важно кивнул.

– Это же просто! – замахал он руками. – У нас это со школы каждый знает. Если не соблюсти некоторые условия, не всегда очевидные, то вместо перепутывания этих ваших, э-э… квантов-шмантов происходит их сложение… Или наоборот? Если я ничего не перепутал… Нет-нет! Да! Верно! Они просто разваливаются на составляющие, и тогда ничего не выходит, так? Пустой высокозатратный выхлоп. Понятно? Ну как вам ещё объяснить? – воскликнул он, от бессилия разведя руками.

– Понятно, – отчеканил Бальтазар, решив не углубляться в сомнительное наукообразие. Пускай другие слушают про сонмы ангелов, могущих или не могущих разместиться на кончике иглы. – Но что конкретно это значит?

– Вы должны быть в одной ёмкости. Объединять разные технари не возьмутся: результат может выйти, что называется, неудовлетворительным. А у нас сейчас дефицит доступных ёмкостей эссентариума. Вы же не против, если мы используем капсулу вашего андроида? Если она стандартная, её объёма и на троих вполне хватит. А у вас продвинутая модель, может быть, и пять поместится. Как говорится, тесно, но уютно.

– Я не против, – пожал плечами Бальтазар.

– Прекрасно! – обрадовался Иван Иваныч. – И вашего мальчонку, брата нашего бывшего уборщика, мы пока к вам подселим? Хорошо?

– Я бы не против: по договору я его проводник. Но не хочу их вместе сводить. Одного можно, двух – нет!

– По одному! Я всё придумал! Сходите с мальчишкой на Лунную арену. Недалеко, в двух шагах от нас. С людьми, что вашего второго подопечного удерживают, всё улажено. Я к ним лично заглянул. Сказали, что ждут вас. Им кто-то наобещал, что вы ему «запал под хвост воткнёте». Просили лишь «не сильно его ухайдакать».

– Вы про воздаятелей? – уточнил Бальтазар.

– Да, вершители справедливости, воздаятели. Их там много, страждущих, набралось. Все пьяные. Воздадут навеселе… – как бы не веря себе, проговорил Иван Иваныч, от удивления помотав головой.

Бальтазар сурово отмолчался.

– Оставите там мальчика и заберёте второго, – продолжил наставлять Иван Иваныч. – После допроса вернёте бедолагу обратно, а юнца заберёте на Луну.

Они зашли в приёмные покои. Иван Иваныч довёл его до двери – одной из множества в длинном коридоре – и откланялся, сославшись на срочные дела. Бальтазар зашёл внутрь и подошёл к прозрачному голографическому экрану на месте передней стены – окну в их мир для землян. Экран мигнул и подключился к жилой капсуле андроида.

Бальтазар оставил земное тело и оказался на той стороне комнаты уже в своём обличье. Механическая оболочка бессмысленно глядела на него через разделяющее миры стекло.

Комнатушка, где он оказался, ничем не отличалась от своей земной части: тесная, голые стены и невысокий потолок. Всё одноцветное, кремового оттенка. Красивые отрисовки, просторные залы и волнующие пейзажи подождут до Луны.

– Я готов его принять, – громко произнёс Бальтазар.

Стена напротив окна в земной мир исчезла, открыв другой тесный отсек – комнату пробуждения. После откроется гримёрка нового обличия, а за ней комната отдыха и принятия. Её Бальтазар надеялся проскочить побыстрее, не теряя времени: Фома и так знает, что к чему, не из диких времён.

Фома был полностью наг: одна душа. Бальтазар присмотрелся – сдаётся, тот не вполне понимал, что с ним и где он. Но считывать мысли и чувства новоприбывшего было ой как трудно. Бальтазар не взялся бы сказать на их счёт что-либо определённое.

Он хорошо помнил свои ощущения здесь, когда через него уже пронёсся поток давно забытых прошлых дней. Следы былого, обновлённые, свежие и жгучие, – как бессчётные колкие снежинки, бросаемые в раскрасневшееся лицо метелью, как рой жалящих пчёл. Когда переполняет понимание, кто ты такой. Голова чумовая, восторг захлёстывает, и чем больше думаешь, тем чётче осознаёшь себя всего, всю огромную вселенную, умещённую внутри.

Сейчас же перед ним было что-то непонятное и пугающее.

К слову о наготе души: с непривычки – то ещё зрелище. В своё время Бальтазару по ошибке оставили здесь зеркала, и он увидел в отражении свою голую душу. Райское блаженство сменилось ужасом. Бальтазар решил, что угодил в ад за грехи свои тяжкие, которые только что хорошо все припомнил, и перед ним – встречающий его демон. Сейчас смешно, но тогда…

Пучеглазое чудовище следовало за ним, плавая по воздуху подобно огромной, склизкой, полупрозрачной и сморщенной медузе. Оно лениво шевелило пушистыми отростками на свешенном уродливом щупальце и таращило на него выпученные глаза, державшиеся на белых коротких стебельках. Бальтазар затвердил в уме спасительную молитву, и одновременно по складчатой поверхности и в глубине существа побежали переливающиеся искорками волны, будто чудовище слышало его мысли и немедленно на них откликалось. Оно даже поворачивалось вместе с ним туда же, куда и он. Смирившись с одним кошмаром, он содрогнулся от другого: жуткая медуза – это он сам.

Господи, ну почему они сразу не зашивают вместилище души в какой-нибудь приличный облик? Напяливали бы что-нибудь совсем обычное и для начала всем одинаковое: руки, ноги, голова, казённая одёжка?

Сейчас же, рассматривая головной мозг Фомы, Бальтазар не чувствовал никакого отвращения – привычный образ и, чего уж таить, обычно красивый. Конечно, если за складками нервной ткани и бегущими по ней волнами возбуждений можно разглядеть черты характера, ощущения и переживания. У каждого свой неповторимый отпечаток души.

Жаль, что на допросе он бесполезен. Побуждения едва различимы и запутаны; внутренняя речь – бессвязное, неразборчивое бормотание; а огонь чувств при некотором навыке несложно подделать. Да и всё можно подделать: и чувства, и мысли, и слова. Чужая душа – потёмки. Но всё же её созерцание – вещь глубоко интимная. Мало ли что можно подсмотреть. К слову, сам Бальтазар видел неприкрытую душу своей Елизаветы всего один раз (как он уверял себя, вышло это совершенно нечаянно).

Не таясь, Бальтазар рассматривал медленно подплывавшего к нему Фому. Следователю непозволительно пренебрегать любым полезным делу наблюдением. Кроме того, Фома, возможно, скоро обернётся его головной болью – стоит разобраться, как этого не допустить.

Фома выглядел подавленным, расстроенным и сбитым с толку. Никакой радости новой жизни. Бальтазар опасался чего-то похожего, но, признаться, не ожидал таких явных признаков грядущей беды. Он уже жалел, что притащил сюда этого малахольного.

В сознание Фомы пытались пробиться беспокойные мысли – даже не мысли, а заряженные раздражением назойливые мыслишки и невнятные образы. Словно мелкие и злые насекомые, они жужжали, кружили и нападали на его внешне спокойный ум, но не могли преодолеть возведённую им защиту из апатии – не безволия, тугодумия или лени, а упрямо заявляемого равнодушия ко всему. Довлевший над всем рассудок обрывал любую мысль или чувство ещё при рождении, заевшей пластинкой твердя нечто вроде унылого: «Всё одно, и нет в этом смысла».

Такой запросто замкнётся и схлопнется в себя. И тогда по справедливости (не упоминая строгой буквы закона, когда обман вскроется) придётся Бальтазару нести эту обузу на своих плечах, выхаживать это растение, поить и кормить за свой счёт, чтобы не усохло. «Авантюрист ты, Бальтазар, сколько лет на свете прожил, а житейской мудрости не накопил…»

Юноша понял, что беззастенчиво пялящийся на него проводник видит его насквозь, и закрылся, неведомо как притушив внутренний светильник. Полотно души перестало волноваться, и его гладь превратилась в тёмное зеркало, отражавшее ошарашенному наблюдателю лишь его собственное удивление на этакое ловкачество.

– Мне бы одеться, – угрюмо пробурчали окружающие стены, в точности передав интонации, волнами пробежавшие по коре мозга Фомы.

Бальтазар щёлкнул пальцами, и мягкий женский голосок сообщил, что всё готово и новое тело ждёт.

– Такой хорошенький получился, – похихикала невидимка.

Открылось новое помещение.

– Я бы и сам справился, – буркнули стены. – К чему только? Можно и так ходить, я знаю. Мне всё равно.

Вздохнув, Бальтазар показал ему на комнату воплощения.

Фома молча поплыл туда.

– Ваш? – спросил он на пороге, обернувшись на замершего по другую сторону стекла андроида.

– Мой, – подал голос Бальтазар.

– Прикольная модель. Будто живой, как мы с вами когда-то, – сказали стены равнодушным голосом.

Фома заплыл внутрь, и Бальтазар задёрнул за ним занавески.

Через пять минут оттуда вышел стройный атлет, одетый и обутый.

– Какая пошлость, – пробормотал он, оглядывая себя. – Тело точь-в-точь как у брата: живот кубиками, бицепсы и прочая подкожная анатомия. И одежда, чтобы подчеркнуть маскулинность. Думаю, можно и без таких одеяний обойтись. – Он стянул с себя майку, сбросил обувь и принялся стягивать штаны.

Бальтазар попросил его остановиться и, не выдержав, отвернулся, не желая видеть ничего, что могло открыться далее. Фома наконец внял его просьбам и прекратил разоблачаться, оставшись в одних семейных трусах.

– Фома, – обратился к нему Бальтазар. – Не стоит так переживать из-за внешности. Это твоё от природы идеальное тело, ни разу не потрёпанное жизнью. Собрали по всей временно́й оси этапы роста и расцвета и зафиксировали, исправив недочёты по наиболее похожему мультимиллиардному слепку. Судя по твоим словам, твой брат был в хорошей форме.

– Всё это я знаю. Как-никак в Институте работал, – проворчал Фома. – Но вот зачем мне это? – отдёрнув трусы спереди, он заглянул внутрь.

– Чтобы жизнь мёдом не казалась, – в шутку сказал Бальтазар и осёкся, осознав, насколько жалобно это прозвучало.

– Понятно, – отозвался Фома. – У меня не забалует.

– Дай бог! Но прошу, надень штаны. На Луне много красивых молодых женщин… Поверь, штаны тебе пригодятся. Если, конечно, ты не ставишь себе целью всех смешить и удивлять. Это даже у дикарей было непристойно. Даже если ты держишься лучших побуждений… Как ты говоришь? «Мне всё равно». Пусть тебе будет всё равно, во что ты одет.

Фома вздохнул и, что-то бормоча, поднял валяющиеся на полу штаны и майку и снова натянул на себя.

Бальтазар представился и спросил, не против ли Фома прогуляться до Лунной арены недалеко отсюда. То есть посидеть здесь вместе с ним, пока андроид, в грудине которого они физически находятся, не дойдёт до места. Фома пожал плечами.

«Вроде не против, это хорошо…» – подумал Бальтазар, рассчитывая на эти пятнадцать минут разговора с Фомой. Не может быть, чтобы тот хотя бы на каплю не воодушевился пробуждением к новой жизни. Это противоестественно. Что бы там ни мерещилось Бальтазару ужасного, сейчас Фома, как никогда, восприимчив и открыт к изменениям. Быть может, задушевная беседа с ним поможет Бальтазару подобрать подходящие, правильные слова, чтобы побороть эту хандру.

Заглянув в комнату отдыха, Бальтазар обернулся и замер в ужасе, увидев, как Фома пересёк прозрачную, разделяющую миры стену и исчез, запрыгнув в андроида. Тот сразу ожил – сложив ладони домиком, всмотрелся внутрь и помахал ему. Он замахал рукой в ответ, призывая идти обратно. Фома кивнул, но развернулся и направился к выходу.

Проклиная себя за беспечность, Бальтазар подбежал к стеклянной стенке и принялся в неё стучать. Но андроид, вернее, Фома уже закрыл за собой дверь. Ну дела! Угнал транспорт! И так ловко! Бальтазар от удивления развёл руками. Он достал телефон, помялся в нерешительности и убрал. Вернувшись в комнату отдыха, уселся в кресло – успокоиться и обдумать, что делать дальше.

Пару минут спустя освещение моргнуло и погасло – видимо, капсула вышла из-под сопровождения Института. Через секунду свет включился, и Бальтазар нашёл себя в той же комнате, но отрисованной попроще. Сидел он уже не в кресле, а на табуретке с неудобными подлокотниками – капсула переключилась на собственные расчётные мощности и в основном тратила их на внешний образ жильца. Руки-ноги на месте, и то хорошо.

Ничего толкового на ум не приходило. Позвонить «куда следует» и сообщить об угоне – вот и все идеи. Когда Фому отловят, надо сразу замять это дело: мол, извините, неудачный розыгрыш, не имею претензий. Они же запросто установят личность нарушителя и, не приведи боже, сообщат о случившемся в Институт, по месту правонарушения. Тут-то и выяснится, что потерпевший – сам злостный нарушитель условий договора.

«Ничего ему не нужно, всё ему равно, а вот взял и убежал», – вздохнул Бальтазар. Делать нечего – он потянулся за телефоном. Но вдруг заметил, что табуретка под ним превратилась в чёрный куб, а кровать у стены – в синий прямоугольный параллелепипед. Это что такое? Гости?

В комнату заглянул Фома.

– Вот вы где… – произнёс он безрадостно. – Надоело тащиться. Скукотища. Решил вернуться.

– И где мы сейчас? – с облегчением выдохнув, сдержанно спросил Бальтазар.

– На Арену идём, куда вы и сказали. Я дорогу знаю, бывал там. Извините, что без спроса, возраст у меня такой… Хотел напоследок пройтись по институтским коридорам… – Фома взмахом руки открыл на стене окно, отображавшее вид глазами андроида и карту маршрута. Андроид бодро шагал по улице и вертел головой по сторонам. – Вот мы где… – Фома ткнул пальцем в карту. – Я его на поводок надмозгов поставил.

– Это правильно, – похвалил Бальтазар и предложил ему расположиться рядом, на другом чёрном кубе. – В отличие от людей, электроника ошибок не делает, – добавил он нравоучительно.

– Спасибо, я знаю, – усмехнулся Фома и вместо кубического кресла плюхнулся на параллелепипед кровати. – Жёстко тут. Доски, что ли, какие-то… – он недовольно поёрзал. – И вы стали какой-то угловатый, да ещё сидим в каморке… И это ваша Луна, планета из сказок?

Бальтазар оглядел его, глянул на себя – неважнецкий у них вид.

– Капсула не тянет отрисовку, – пояснил он. – Наше тело и одежда – это графическая модель, изображение. Всё, что можно, заменяет внешне неотличимый рисунок. При желании отличить можно, даётся подсказка как второе зрение. Ты со временем научишься видеть разницу.

– Я и сейчас вижу, – хмыкнул Фома. – Не думали, что и мозги у нас ненастоящие? – хихикнул он, устраиваясь поудобнее.

Он свернул ноги калачиком, закрыл глаза и затих.

– Ты, наверное, задаёшься вопросом: «Где мои родители, где брат, почему никто меня не встретил?» – осторожно предположил Бальтазар.

Фома приоткрыл на него один глаз.

– Ты молодец, не раскисаешь, – сказал Бальтазар, почувствовав некоторую нарочитую слащавость. Он ведь заглянул ему в самую душу, Фома это видел и теперь знает, что тот про него многое понял.

Хмыкнув, Фома на него уставился.

– А вы сами-то кто? Ищейка? – зевнул он.

– Я работаю с потерпевшими на нашей стороне, постфактум, так сказать. В основном расследую нестандартные случаи… К примеру, твой, э-э… необдуманный поступок. Ты что-то принял перед тем, как… сюда попал?

Фома не ответил.

– Расскажешь, где взял? – продолжил Бальтазар.

– Где взял, там нет, они по одной кладут, – снова зевнул Фома, на этот раз с показательным пренебрежением.

– Кто «они»? Ты раньше их услугами пользовался?

– Какими услугами? Они? Вы о ком? Я запутался. Нашёл конфетку и съел. Расплата за мою наивность и любопытство. Вы спрашивайте, не стесняйтесь. Мне скрывать нечего. Только не переусердствуйте, спаситель. Вы сами видели, я и закрыться могу.

– Не закрывайся! – Бальтазар предупредительно поднял руки. – Сразу говори, как почувствуешь давление с моей стороны.

– Говорю, – холодно кинул Фома.

– Ха, смешно! – попытался рассмеяться Бальтазар. – Последний вопрос. Зачем такое жестокое убийство? Андроид вспорол тебе живот…

– Для предела, – улыбнулся Фома, будто вспомнил что-то приятное. – Сильнее боль, приятнее избавление. – В его глазу блеснула слеза. – Я достиг нирваны, вечного блаженства, что стёрло границы моего выдуманного «я». Какое же счастье! Но затем явились вы и всё испортили. И вот я здесь, веду идиотские разговоры.

– Идиотские разговоры ведут идиоты, – поучающе произнёс Бальтазар. – Ты относишь себя к их числу?

– Ха-ха-ха, – механически прокаркал Фома. – Я, может, не про вас, – ухмыльнулся он, – а про Ивана Иваныча. Перекинулся с ним парой слов. «Повезло», – показал Фома кавычки. – У вашего андроида лицо пластичное и владельца отображает, я в зеркало посмотрел. Иван Иваныч поздоровался, назвал меня Валерой и потребовал как можно скорее вернуть им полотёра, хотя бы в качестве институтского привидения. Жирный болван решил, что вы моего брата воскресили.

Бальтазар отметил, что его переводчик неплохо справляется даже на скудных мощностях перегруженной капсулы.

– А ты ему сказал, кто ты? – как бы невзначай спросил Бальтазар.

Фома снисходительно улыбнулся.

– Вы насторожились. Боитесь чего-то? – с пугающей проницательностью предположил он. – Любопытно… Что же мы имеем? Братик мёртв, я мёртв. Меня никто не встретил. Родители мертвы?..

– Хм, насчёт…

– Как это произошло? – перебил его Фома.

Покров его головы исчез (видимо, из-за ограничений вычислительной мощности), и Бальтазару снова приоткрылись потёмки чужой души. Он разглядел там уныние и скуку.

– Тебе их хотя бы немного жаль? – с осуждением спросил Бальтазар, чтобы вызвать у этого истукана хоть толику переживаний.

Но не тут-то было.

– Очень жаль, – вздохнул Фома. – Меня переполняют их боль и страдание от ежедневной суеты. Как это произошло? – настойчиво повторил он. – Мне важно знать. Вы не поймёте…

– Погибли в аварии, – ответил Бальтазар. – На их машину упал космический грузовик. Мгновенная смерть. Пилот из наших.

Фома склонил голову.

– Жалко беднягу, – сказал он.

– А он в порядке! – воскликнул изумлённый Бальтазар. – С ним ничего не случилось.

– Я про его карму, – печально произнёс Фома. – Он подпортил себе карму.

Бальтазар перевёл дух, успокоился и снова попробовал растормошить это чучело:

– Я, кстати, по его душу иду. Полюбуешься, кто твоих родителей раздавил. Они даже не поняли ничего: раз – и нету твоих папы и мамы. Понимаешь?

Он смотрел на Фому, пытаясь разгадать, что творится за невыразительной маской его лица. На миг-другой душа Фомы оголилась, и Бальтазар будто бы услышал тихий перезвон колокольчиков.

– Этот пилот – тёмный человек, – сказал Бальтазар в повисшей тишине. – Из тех, кого вспоминают для единственной цели. Понимаешь, о чём я?

– Палачи и жертвы поменялись местами. Уравнялись и стоят друг друга. Несчастные, мне жаль их, – тихо проговорил Фома. – Среди них есть и хорошие люди. Просто им не повезло с кармой.

Бальтазар едва не заскрипел зубами. Бессмысленный разговор. Наверняка дальше последуют не менее дикие поучения вроде: «всё это – светотени добра и зла на сложном рельефе жизни», «кому-то пришлось бы играть эту роль», «значит, судьба такая» или какое-нибудь особо вычурное умствование.

– А куда ехали мои родители? – безучастно спросил Фома, будто сам он витал в неведомых краях, откуда передал сообщение по телеграфу.

– Возможно, к тебе, – буркнул Бальтазар, подавив неприязнь. – Валера был ещё жив. Похоже, чей-то злой розыгрыш. Твоей маме кто-то перед этим позвонил. Может, сказал, что ты выжил, и они бросились в больницу. Представь, в каком безумном отчаянии они находились, если поверили в такое!

Говоря это, он внимательно наблюдал за душой бесстрастного Фомы, когда та выглядывала из-под мерцающего покрова тела. Бальтазар надеялся на большее, чем уютное треньканье колокольчиков. Но Фома словно включил глушилку для мозговых волн, беспрестанно думая какую-то неразборчивую мысль, и любопытный глаз инквизитора всё время утыкался в затуманенное слепое пятно, как если бы после яркого солнца заглянул в тёмный колодец.

– Решили, что я жив, и сорвались, – кивнул тот. – А брат… Как он погиб?

– Мучительной смертью. – Бальтазар не удержался и глянул на свои руки. – Пса вашего тоже убили.

– Это мой аватар сделал? Вы его куда-то вели? В полицию. А братик за вами увязался? – спрашивал Фома, внимательно разглядывая собеседника. И, не дожидаясь ответа потрясённого Бальтазара, воскликнул: – Как жаль! Бедный, несчастный дурак! Перестать мучиться жизнью через такие муки!

– Ты говоришь не так спокойно, как раньше, – с добродушием заметил Бальтазар. – Вижу, тебе действительно жаль брата… – он запнулся. Ему стало неуютно.

Фома отрешённо смотрел на Бальтазара.

– Вы сильно ошиблись, забрав меня вместо него, – медленно произнёс он. – Считайте, вы их всех погубили. На меня не кивайте и не рассчитывайте. Я не готов нести это бремя. Вина полностью ваша.

По его щеке прокатилась грубо нарисованная слеза.

– Если бы вы знали, чего вы меня лишили! – тихо рыдал Фома. – Я всё постиг и принял: страсть, отчаяние, муку. Отринул и достиг наивысшего счастья. Да что слова – пустые звуки! Не передать, какое там счастье! Всё не то – блаженство! Нет, не так! Нет, не могу передать невыразимое и не опошлить! Даже вспоминать бесполезно, один обман человеческой памяти. Вы всё отняли…

«Вот же наркоман прокля́тый! – с отвращением подумал Бальтазар. – Быть ему растением. Разбудил на свою голову. Прав был чёртов инженер: не стоило этого делать».

– Ты прав, – согласился Бальтазар. – Я должен был забрать другого. Но вместо него здесь ты…

– Боль, страх, несправедливость – последнее, что мой брат ощутил в своей жизни, – угрюмо проговорил Фома. – Из-за вас он навечно зажат в тисках этих страданий. А меня вы выдернули из вечного блаженства, из покойной пустоты ничего. И сейчас я глумлюсь над ней своим лживым бессмысленным языком. Вы обрекли меня на новый круг страданий. Кто вас просил?

– Так вышло. То моя вина, ты прав. Но почему же «навечно»? – осторожно спросил Бальтазар почти без надежды что-то изменить. – Обживёшься, заработаешь на папу и маму, на брата. Кто-то же должен их вытащить?

Лицо Фомы поскучнело. Он лениво отмахнулся и отвернулся.

Но Бальтазар не отступил.

– Неужто в тебе нет радости новорождения? Разве ты не ощущаешь избытка сил, способности к любому свершению, какое ни задумай? Разве не прекрасна кристально ясная память и подвижная, как ртуть, мысль? – спрашивал он вкрадчиво. – Не поверю! Фома, обратись к себе и почувствуй ликование жизни.

Фома всё скучал, но Бальтазар не унимался:

– Признаться, сам я едва не кричал от восторга, осознав всего себя от младенчества и до последнего моего дня. Конечно, мне было чему радоваться, ведь помер я стариком, дряхлым и слабоумным. Но в любом случае твоя биологическая природа сейчас на пике совершенства. Лучшее выпячено, недостатки сглажены. Ты получил идеальное тело атлета. Болячки, если они были, исчезли. Живи и радуйся!

– Им так проще, – хмыкнул Фома. – Восстанавливать весь этот обвес… – он ткнул себя в грудь. – По типовому шаблону проще. Всё здоровое неуникально, а всё больное надломлено по-своему. Здесь даже душевнобольные исцеляются. Ну и что? Я-то не псих. Да, я чувствую весь этот радостный поток, струящийся по жилам, всю эту силищу в ручищах. Липа, но приятно. Да, ещё и восторг!

– Ну вот! – встрепенулся Бальтазар.

– Что «вот»? Ко всему этому уже подмешивается капелька страдания, сейчашнего или будущего. По чуть-чуть, незаметно. Я это знаю, я хорошо это вижу… – Фома махнул рукой. – Вам не понять! Вы не познали беспримесного удовольствия. От вас самого разит мучением. Так и засквозило болью, когда вы неосторожно приоткрылись. Как знакомо: неунывающая погоня за призрачным счастьем, которое всегда так близко. А на самом деле вы бежите от преследующих вас несчастий. Они неотделимы от вас, как привязанная за кошачий хвост консервная банка. Эти несчастия и есть вы. И чем больше вы суетитесь, тем сильнее испуг от грохочущего сзади рока и тем торопливее ваш бег. А вот я не… – он замер на полуслове, откинулся спиной к стене и отстранённо улыбнулся, несказанным словом указывая на разделяющую их пропасть.

– Тебя обманули, глупец! Запутали забавными сравнениями! – в сердцах воскликнул Бальтазар, чувствуя, что проиграл в этой битве оторванных от жизни слов. – Твоё утерянное счастье – пустая иллюзия.

Больше сказать ему было нечего.

– Всё обман, – меланхолично улыбнулся Фома. – Ваши слова против вас легко поворачиваются, и такая глубина проявляется, дух захватывает. Осмельтесь не играть свой убогий спектакль. Загляните за кулисы и посмотрите на своих актёришек без грима, занятых пошлой житейской суетой. Я вот с собою честен и вообще не желаю быть ни актёришкой, давящим из себя слёзы и гримасы, ни зрителем с постной рожей ценителя таких искусств. А вы, если хотите, барахтайтесь на этой свалке дальше. Время есть, солнышко пока ещё светит.

Бальтазар молчал, снедаемый горечью поражения от непонятного и оттого ещё более пугающего врага. Сомнений не осталось: за нарушение договора ему придётся ответить карманом. С таким ярым отказником правда обязательно вылезет наружу. «И как здесь не распознать козни врага рода человеческого? Вот и скажи теперь, что дьявола нет, вот тебе и старые сказки. Разве не бесовская сила держит Фому? Поделом тебе, Бальтазар, будешь знать, как на краю вселенной орать во всю пьяную глотку, что Бога нет…» – обрушился на себя Бальтазар.

В памяти заворошились нехорошие воспоминания последних дней работы на компанию Вернера. О том, как одиноким и потерянным пятничным вечером, напившись контрабандного пива, он вышел в радиоэфир и закричал на всю округу что-то невразумительное, кажется, о прилёте чертей к нему на астероид, где он трудился последнюю пару месяцев. Глас вопиющего в пустынях космоса. Радиоприёмник был глух к его мольбам, только щёлкал и потрескивал. Никто ему не ответил, никто не одёрнул и не привёл в чувство: настраивая вещание, он умудрился вывести из строя приёмник радиостанции, но, к сожалению (вернее, к своему счастью), не передатчик. Одевшись в экскаватора, он вышел наружу и продолжил по общей связи смеяться пьяным смехом над далёким Солнцем. Оно было такое маленькое, чуть ярче остальных звёзд, затерянное среди их россыпей. Где-то там. Затем, вдруг умилённый, Бальтазар заплакал. Махал Солнцу клешнёй и кланялся, раскачивая корпусом робота.

Неприступное Солнце молчало, и он взялся ругать его, обличать и грозить. Призывал Господа и ангелов Его покарать языческого божка. Никто ему не откликнулся, никому не нужен… В невыносимой безответной муке он принялся хулить Бога (в котором к тому времени разуверился) и ангелов, перечислив всех поимённо. Вернулся на корабль и в исступлении, рыдая, начал призывать инопланетян из неизведанных миров: «Придите с миром или не приходите вовсе!.. Придите и сокрушите одиночество живой души, подвешенной в безграничной пустоте, болтающейся посреди камней и бездушных механизмов!..» Стыдно, очень стыдно вспоминать!

Но оказалась в том и приятная сторона. После «концерта» его спешно отправили в ближайший санаторий поправить нервишки. Как сейчас помнит – вторая лунная база дальнего космоса на Тритоне, спутнике Нептуна. Там он и познакомился со своими теперешними друзьями, которые коротали там отпуск после длинной вахты. Альберт подбил его разорвать трудовой контракт с «Реактивными зигзагами» Вернера (пусть и с потерей обещанных премиальных и жалования за год, но оно того стоило). А Дима помог с трудоустройством…

– Проводник, мы прибыли, – вырвал Бальтазара уже из приятных воспоминаний тоскливый, но самоуверенный голос Фомы.

«Да чтоб ты провалился», – едва не ляпнул Бальтазар, неприятно удивившись испытываемой им брезгливости. Разозлившись на себя из-за этого, он решил, что после пилота заодно размотает и Фому. Утрясёт через Емельяна Сергеевича (тот не откажется от возможности прощупать Фому, раз он здесь объявился, и выдаст нужное разрешение). И оплаченного Альбертом времени сеанса более чем достаточно. Сбагрит Румана, вернёт Фому и незаметно подведёт его под аппарат… Не хочет Фома по-человечески рассказать, где взял «конфетку», – допросят изнутри. Всю эту чушь про пустоту, про невыразимое блаженство Бальтазар уже слышал. Он и сам бы мог, поднапрягши память, зарядить кого угодно подобной словесной шелухой, но сейчас запомнил слово в слово, что говорил Фома: важно петь с ним ровно в унисон. А на роль доверенного собеседника можно попробовать Адика. Не зря же этот чёртик усатенький вокруг Фомы ошивался? И, по словам секретаря, они дружны. «Среди них встречаются и хорошие, им не повезло», – припомнил Бальтазар сказанное Фомой. Уж не про Адольфа ли он? «Вот и замечательно, поболтаешь в уме со своим дружком, расскажешь ему, где взял наркоту и кто тебя зарезал. А если повезёт, так, может, удастся внушить этому овощу, чтобы на шею спасителю не садился, а, к примеру, отправился лет на триста в дальний космос заработать на папу или на маму», – решил Бальтазар.

– Верно, дотопали! – дружелюбно согласился он с Фомой.

Андроид шагал где-то внутри здания Арены, приближаясь к прозрачной стене – переходу между мирами. Подойдя вплотную, он прислонился к нему лбом и выдвинул глазные линзы объективов впритык к смотровому стеклу, чтобы пассажирам было лучше видно.

Перед ними до горизонта простиралась сельская местность в летнюю пору. По синему небу плыли редкие барашки облачков; солнце, взобравшееся на вершину своей дуги, заливало всё вокруг ярким светом. Повсюду виднелись свежие зелёные краски ещё не пожухлой от зноя травы и листвы. Казалось, неизвестный художник заботливой рукой собрал в одном месте множество примет деревенской жизни.

Они разглядели тут и там стога сена (может, соломы – поди разбери эту траву). Услышали коровье мычание (вдали у подножия холма паслось стадо). Ближе на лужайке ходили важные гуси – щипали сочную поросль, расправляли крылья и гоготали. На обочине утоптанной дороги пара чумазых хрюшек пряталась от зноя и мух в луже жирной грязи.

Недалеко от принимавших грязевые ванны свиней стояла лошадь, запряжённая в телегу. Возницы не было. Лошадь трясла гривой, мотала головой вверх-вниз и недовольно всхрапывала. Куда это она смотрит? Бальтазар развернул туда окно. В одном из стогов сена небрежно развалился какой-то тип в подвыцветшей зелёной куртке и широких жёлтых штанах, заправленных в высокие сапоги. Одежда была форменная, наверняка военного образца. Тип смотрел в небо из-под зелёной же кепки, сдвинутой на самые глаза, крепко дымил толстой цигаркой и посмеивался.

Глава 13. До предела счастливый Руман

Андроид вытащил из грудины капсулу с пассажирами и вставил в разъём в стене. Через несколько секунд комната и мебель приобрели привычный вид, как и сами Бальтазар и Фома. Теперь они могли покинуть эти тесные апартаменты.

– Это Руман, – указал Бальтазар на человека, отдыхавшего на сене. – Человек, раздавивший твоих родителей.

– Ой, ну хватит! – брюзгливо протянул Фома и, взбив подушку, растянулся на мягкой кровати. – Я к нему ничего, кроме жалости, не испытываю. В обратном вы меня не убедите. Я же знаю, зачем бедняга здесь. Родители ушли мирно. Их уже не вернуть.

– Выходим, – приказал ему Бальтазар.

«„Не вернуть“! Экая скотина! А ведь считает себя милым добряком».

Бальтазар расширил окно во всю стену, превратив его в дверь. Первым в неё, нехотя встав с кровати, вошёл Фома, подбадриваемый взмахами руки своего раздражённого провожатого. Перешагнув за порог, Бальтазар закрыл за собой дверь и запер на личный ключ доступа. Переход исчез, оставив их посреди живописных сельских просторов на краю деревушки.

Осмотревшись, Бальтазар решил, что первое впечатление не обмануло: в окружавшей их щедрой картине действительно чувствовалась рука высококлассного художника, чьё заботливое внимание не обошло даже мелочей. Там – покосившийся местами плетень, а там на жерди нацеплен треснувший горшок. Из-за ближайшего забора высунула голову собака, облаяла незнакомцев, убралась обратно и грозно зарычала из своего укрытия. Богатый, роскошный и привередливый рисунок на заказ. На другой стороне деревни гуляли люди, судя по всему, воздаятели, арендовавшие это место.

При появлении гостей Руман никакого видимого оживления не выказал, оставшись сидеть, как и прежде. Он лишь лениво повернул голову и уставил на них неотрывный тяжёлый взгляд. Дождавшись, чтобы его пугающе пристальное внимание заметили, он пустил плотную струю сигаретного дыма, громко отхаркнул и сплюнул через губу. Затем отвернулся.

– Мы перетекли в местное обиталище? – спросил Фома, оглядываясь вокруг. – Красиво и первобытно… Диких животных нарисовали для антуража, – он ткнул рукой в сторону лошади и свиней.

Лошадь заржала, и Фома, подскочив, перебежал от неё подальше, спрятавшись за Бальтазаром. Со стороны Румана послышался новый презрительный плевок. Слегка оживившиеся свиньи подняли рыла из грязи и повернулись в сторону шума. Но, похоже, решив, что беспокоиться тут не о чем, пару раз хрюкнули гостям и вернулись к отдыху.

– Да, физически мы сейчас в одном из резервуаров Арены. Ключ от перехода в андроида у меня, – Бальтазар похлопал себя по карману. – Фома, я заберу пилота с собой. Придётся тебе покамест здесь побыть. Ты не волнуйся, это недолго. Когда вернусь, вместе отправимся на Луну. А ты пока с местными познакомься. Уверен, тут не одни новенькие, должны быть и старожилы. – Он обернулся и помахал гулявшим селянам. – Порасспроси их о Луне.

– Я не волнуюсь, – пожал плечами Фома. – Но зачем же нам торопиться? Давайте останемся и посмотрим на расправу. Зрителям они будут только рады, – сказал он, кивнув в сторону домов. – Уборщиком я много где шнырял в Институте. Как-то раз хитростью оформил допуск на подобное мероприятие. Потом ещё раз, а потом зачастил. И здесь бывал, и в других местах… Насмотрелся на судей, палачей, на страх, боль, все эти гримасы. Ненавижу, с тех пор ненавижу всё это… – Фома виновато развёл руками: – Что-то я заболтался. Идёмте к вашему пилоту. Вы заберёте его на допрос, измучите, а потом вернёте сюда на растерзание этим варварам. Вероятно, эти жуткие твари, – кивнул он на мирно сопевших хрюшек и лошадь, показавшую ему два ряда огромных зубов, – здесь не просто так.

– Обычные свиньи и лошадь, – буркнул Бальтазар. – Ты их не бойся, нарисованные безвредны: не смогут укусить или затоптать. – Он помолчал и проговорил с наигранной озабоченностью: – Да, насчёт селян… Можешь попытаться их отговорить, пока меня не будет. Но прошу, действуй поосторожнее, чтобы не прибили: они-то как раз настоящие. Умирать без пилюли будет не так приятно, – не без удовольствия добавил он и направился к Руману, бросавшему на них скрытые взгляды, полные злого любопытства.

– Очень мне приспичило на их карусель сансары, – обиженно бросил Фома и поплёлся следом.

Бальтазар не особо понял – слово «сансара» было хоть и знакомое, но какое-то неприятное, чтобы его вспоминать, – но по интонации догадался, что тот не собирается никого отговаривать. С осторожной радостью он отметил, что после перепуга из-за лошадиного ржания речь Фомы несколько оживилась. Но надолго ли?

Увидев, что к нему идут, Руман сплюнул бычок и придавил сапогом. Вытянул из стога длинный стебелёк и стал ковыряться им в зубах, смотря с нахальным прищуром на приближающихся.

Поздоровавшись, Бальтазар спросил, не он ли Руман, но тот и глазом не моргнул. Бальтазар ещё раз спросил. И опять молчание. С шумом выплюнув травинку, Руман потянул в рот следующую, ухмыляясь им с дурацким видом.

– Может, языка не знает? – предположил Фома. – Видно же, что мы в какой-то глуши из дикой эпохи.

Бальтазар отрицательно покачал головой.

Руман смачно сплюнул и хрипло рассмеялся. Прочистив горло, он наконец подал голос:

– Дикари, точно. Но пока тихие, не бузят: накидываются буряковкой для храбрости. Скоро осмелеют, и пойдёт веселуха! – Он упёр колючий взгляд в Бальтазара: – Ты сам кто? Я тебе зачем нужен?

Бальтазар представился и разъяснил, что у следствия есть вопросы по поводу недавнего транспортного происшествия. Какие именно – не знает. Ему лишь поручено сопроводить важного свидетеля на допрос – скорее всего, сущая формальность. Ведущий следователь ему намекнул, что хочет поскорее закрыть это дело.

Руман внимательно выслушал и ощерился ядовитой ухмылкой, безо всякого стеснения показав, что ни единому слову не поверил.

– Отчего же не сходить, можно и сходить, – оскалился он в притворной улыбке. – А это кто? – ткнул он пальцем в Фому.

Бальтазар глянул на своего спутника. Тот скучал с ничего не выражающим лицом.

– Никто. Посторонний. Попутчик на общем транспорте.

В ответ Руман опять хамовато ухмыльнулся, со всей возможной наглостью выказывая недоверие. Неожиданно он выхватил из-под сена оружие, вскинул его и звучно клацнул затвором. Ружьё было из воронёной стали и какое-то несуразное: короткое и тонкое, как палка, с нелепой длинной рукояткой у основания ствола.

Бальтазара вмиг прошиб холодный пот. Фома то ли всхлипнул, то ли охнул. Время застыло. Минула ужасная секунда, прежде чем Бальтазар понял (разглядеть даже не успел), что ружьё ненастоящее. Выполнено оно было качественной рисовкой, как, впрочем, и всё вокруг. В довесок художник намеренно постарался замаскировать его нематериальность.

– Бах, бах, – дёрнул Руман кончиком ствола, понарошку стрельнув сначала в Бальтазара, потом в Фому. Посмеиваясь, он с презрением их оглядел: – Что, су́чки, страшно?

– Опусти ствол, клоун, – бросил ему Бальтазар.

Руман озлился и, всё так же держа их на мушке, произнёс несколько шипяще-свистящих сердитых слов, оставшихся без перевода, в которых чуткое на языки ухо Бальтазара уловило схожесть с родным языком Димы. Из всей словесной атаки он выхватил одно знакомое.

– Сам ты курва, – оборвал Бальтазар поток ругательств. И, припомнив их с Димой взаимные уроки обсценной лексики, добавил ещё чего покрепче.

Он был встревожен, так как не понимал Румана. До этой встречи он думал, что неплохо разобрался в его характере. Но тот вёл себя как-то не так, не соответственно ожиданиям: не принижал себя подобострастной лестью перед тем, кого посчитал бы вышестоящим, не прикидывался милым, точнее, недалёким простачком, не отнекивался, привирая любую дичь с наивной улыбкой. Даже если бы Руман принялся выказывать умопомешательство, немедленно заревел, размазывая по лицу слёзы и сопли, или жалобно стал заламывать руки и кататься у них в ногах, Бальтазар так не удивился бы.

– Ах ты падла москальская! – расхохотался Руман. – Ладно, не ссы, легавый, шмайссер не стре́льнет.

Он сплюнул и, пояснив: «Бутафория», сунул ружьё обратно в стог и развалился на сене.

– Ты же вроде поп, – сказал он язвительно, отряхивая с плеч травяной сор, – а материшься, как пьяный сапожник. – Его колкие взгляды, полные ехидного любопытства, прыгали по лицу Бальтазара. – Плохой поп, испорченный.

Бальтазара неприятно удивила такая осведомлённость, но он не подал виду. Только сильнее насторожился.

– Слушай, поп, отпусти мне грехи мои тяжкие, – развеселился Руман. – Ибо сегодня кому-то гореть в аду.

– Я вне сана, – мрачно отказался Бальтазар.

– Жаль, я бы тебе оплатил эту, как его… индульгенцию, – произнёс Руман напоказ расстроенным голосом и захохотал. – Но чтобы обязательно с матерщиной исповедал, для крепости заклинаний! Эх ты, поповское отродье!

Рядом с ними появился один из селян. Судя по представительному виду – местный главарь. Другие кучковались поодаль, разглядывали их и перешёптывались. У двоих из них в руках были вилы, ещё один держал в плотных рукавицах пухлый моток проволоки. Бальтазар сразу увидел, что вещи эти настоящие, из материи. Для чего они предназначались, тоже было ясно.

– Кто много и глупо смеётся, тот потом поплачет, – назидательно сказал главарь беспечно улыбавшемуся Руману, глядя на него с презрением.

– Посмотрим, кто поплачет, посмотрим… – процедил Руман сквозь зубы и тут же получил плевок в лицо. Он молча утёрся, нехорошо и спокойно глядя в ответ.

Бальтазар обратился к подошедшему:

– Любезный, вы распорядитель, э-э… – он замялся, подыскивая какое-нибудь нестрашное слово, – …церемоний? Вас должны были уведомить…

Брови предводителя взметнулись.

– Какие ещё церемонии? – грозно перебил он, гневно раздувая ноздри. – Мы с ним церемониться не собираемся!

– Наверное, переводчик что-то напутал, – мягко остановил его Бальтазар. – Вы тут распоряжаетесь? Разве вам не…

– Ничем и никем я тут не распоряжаюсь! Даже этим, – не слушая, главарь ткнул пальцем в сторону Румана, который с показной развязностью, вовсю орудуя челюстями, жевал новый стебелёк.

Главарь повернулся к Руману и посмотрел на него, но будто бы сквозь него, как если бы разговаривал с пустым местом.

– Сам, по своей воле примчался. Знает, что прогулов мы не потерпим. Только он сегодня что-то распоясался. Где же вопли и сопли? Или опять чего сожрал?

Руман со злостью выплюнул травинку, буравя подвинувшуюся к ним толпу мрачным взглядом. Напряжение вокруг росло. Но Бальтазар решил пока не вмешиваться: пусть главарь выскажется, изольёт свой гнев и успокоится. Лишь бы не прибил пилота.

– Но всё это будет, уверяю вас, будет, – продолжил нагнетать предводитель. – Воздастся! Что, мразь, боишься на неё смотреть? Боишься? Не ожидал увидеть? – он показал на девушку, стоявшую поодаль. – Не ожидал! Мы всё про тебя знаем! – закричал предводитель, нависнув над Руманом.

А тот без единой капли страха, совершенно спокойным манером разглядывал девушку. Напротив, страх, вернее ужас, был в её ответном взгляде, как у загнанной в угол побитой собаки.

Девушка и ещё один юноша, стоявший с ней рука об руку, явно были новоприбывшие. Они то и дело трогали лицо, волосы, тело, с недоумением осматривали себя, с боязнью оглядывались по сторонам, всматривались в окружающие их лица и таращились друг на друга – по-видимому, ещё не привыкли или не верили, что живы, как прежде. И ещё Бальтазар заметил, как девушка с застывшими в глазах слезами оглаживает живот, будто желая что-то нащупать. Его и без того плохое настроение, подпорченное выкрутасами Фомы, покатилось вниз. Он глянул на Румана. «Действительно, остаться бы здесь да посмотреть, как сотрут улыбочку с твоей физиономии. Когда за тебя, мерзавца, всерьёз возьмутся, наверное, бросишь ухмыляться…»

Бальтазар дёрнул головой, прогоняя мрачные картины, и взял себя в руки. Его сильно тревожила озорная наглость Румана. Ведь тот знает, что его ждёт: эти вилы, проволока с закорючками… Привыкнуть к такому невозможно, каждый раз как заново. И такое равнодушие?! Неужто?..

– Вы принимали наркотики? – строго спросил он Румана.

Тот хмыкнул.

Предводитель выпучил глаза.

– Что? Опять? Не засчитаем! – Он оглянулся. – Пан Дубовский! Вы с паном Войциком должны были проверить!

– Чистый как стёклышко, – крикнул в ответ один с вилами в руках. Закинув вилы на плечо, он отправился к ним. – Ещё на входе мы с паном Войциком его просветили. Чистый. И чтобы ничего не пронёс, тоже проверили, – подойдя, успокоил он пана предводителя. – Гжегож, да он выделывается.

– А-а! Ну это пусть, пусть… – удовлетворённо пробормотал предводитель пан Гжегож. – Пан Томаш, ты вилами сильно не маши, поцарапаешь раньше времени.

Подошёл другой с вилами и тоже потыкал ими Руману в лицо. Селяне вокруг засмеялись.

Бальтазар, обеспокоенно посмотрев на летающие перед Руманом вилы пана Томаша Дубовского и второго, перевёл взгляд на новеньких. Юноша уже несколько раз приложился к поднесённой ему чаше – отхлёбывал жадно, неотрывно глядя на Румана. Раскрасневшееся лицо юноши, полное сосредоточенной злой решимости, не оставляло сомнения в употреблённом напитке. Перепуганная девушка тоже отпила глоток, другой, и её страх будто бы немного развеялся.

Обличительная речь, за которую снова взялся пан Гжегож, набирала обороты.

– …Всё хихикаешь и лыбишься? Весело тебе? Да как ты смеешь улыбаться своим грязным ртом? Решил, что в последний раз здесь? Ошибаешься…

Если судилище начнётся, их уже не остановить, подумал Бальтазар. Это будет катастрофа и его поражение.

Он вскинул руку.

– Чего вам?! – раздражённо спросил предводитель.

– Вас должны были предупредить, – промямлил обескураженный Бальтазар и добавил в сердцах: – Требую немедленно остановиться!

– Что?.. – не поверив услышанному, спросил предводитель. – Так вы из добреньких? Может, ещё нас и осуждаете? – Губы его затряслись. – А где же вы были, добренькие, когда мою дочь… у меня на глазах… – Он говорил отрывисто, хватая воздух ртом. – Может, нам простить и забыть, как вы хотите? Забыть эту боль, что жжёт изнутри до сих пор? А если мы не хотим ничего забывать? А хотим отомстить, вернуть ему наши страдания? Верно, ребята?!

Предводитель, кипя от злости, огляделся в поисках поддержки. Толпа одобрительно загудела.

Пан Гжегож подступил к Бальтазару.

– И что прикажете делать? Соизволите нам остаться неотмщёнными? Разрешите нам этим мучиться, вы, защитничек?! – вскричал он. – Не бывать этому!

– Не бывать! – послышались вокруг гневные голоса.

У Бальтазара голова пошла кру́гом. Пропало дело! Руман, тоже почувствовав скорую развязку, весь подобрался, сел на корточки и сунул руку в стог сена, видимо, со страха потянувшись за оружием, пусть и совершенно бесполезным. Их взгляды пересеклись, и тот подмигнул. Никакого страха! Он откровенно забавлялся, с неизменной кривой ухмылочкой угрюмо оглядывая сборище. И это не отчаянная смелость, можно быть уверенным (всё-таки кое-что на его счёт Бальтазар себе уяснил). Так что же тогда? Что за козыри у него?

Всё пошло наперекосяк. А вдруг они сейчас же и начнут?

– Я вас не осуждаю! – выкрикнул Бальтазар, загородив собой Румана.

Крики затихли, по толпе пошёл возмущённый ропот.

Бальтазар шагнул к предводителю, подхватил под руку и попросил отойти в сторону. Тот нехотя соизволил. Руман с любопытством глазел на них, не забывая поглядывать на других, презрительно морщиться и поплёвывать. Повернувшись к Руману спиной, Бальтазар достал жетон и сунул предводителю под нос.

– Пан полицейский… – ойкнул тот, округлив глаза. – Этот вас попом называл… Я и решил, что вы нанятый ксёндз нас отговаривать. Верно, был про вас уговор. Запамятовал.

– Я обязан доставить его на допрос, – отчеканил Бальтазар. – Поверьте, я это существо наизнанку выверну. Но об этом никому ни слова! Уверяю, я не собираюсь никак вам препятствовать и верну его… Делайте с ним, что хотите. Это ваше право.

Предводитель придирчиво на него посмотрел, оценивая правдивость услышанного. Затем почесал затылок, видимо, раздумывая, как бы половчее выкрутиться из неприятного положения.

Наконец развёл он руки в стороны:

– Экая путаница вышла! Нет бы сразу сказали, кто вы… А то выходит, виноват Гжегож Собчак, то есть я…

Гжегож коротко рассказал о себе, Бальтазар представился в ответ. Они вернулись. Руман недоброжелательно хмурился, глядел на них исподлобья. Убрав руку из-под сена, он позволил себе чуть расслабиться и только плевался, пока пан Дубовский, развлекаясь, тыркал вилами у него перед лицом.

– Ну хорошо, забирайте, – при всех согласился пан Гжегож, изобразив недолгое раздумье.

Он обернулся к юноше, чей взор уже был порядком затуманен.

– Анджей, пока отбой.

Но тот будто и не услышал. Он всё сжимал кулаки и не спускал злого прищура с Румана.

– Говорю, поторопились мы, – поднял голос Гжегож. – Институтские попросили, не хочу с ними отношений портить. Ах да, ты ещё не знаешь, кто такие… Народ, подержите-ка его скорее от греха.

Бальтазар с облегчением выдохнул. Насторожившийся было Руман откинулся обратно на сено и оскалился ещё шире.

– А я бы остался посмотреть, как вы его на тот свет отправите! – воскликнул Фома неожиданно звонким голосом и беззаботно огляделся. – Где здесь у вас кол? Или, может, выгребная яма? – спросил он и улыбнулся Бальтазару, когда тот его одёрнул.

– Паренёк, нам тут извращенцев не надо, – насупился пан предводитель. – Тебе-то он чего сделал? Ты же современник.

– Родителей вчера раздавил, – ответил Фома с вызовом.

Руман вдруг оживился, заёрзав в насиженном гнезде.

– Какая неожиданная встреча! – заухал он короткими смешками. – Ты который из них?

Гжегож зыркнул на весельчака.

– Пьян, что ли? Наши напоили? Поубиваю! – пробормотал он себе под нос.

Глянув на Румана («Который из них? Да он и не скрывается!»), Бальтазар приобнял Фому и тихо попросил не вмешиваться, но тот небрежно стряхнул его руку.

– Ну, если так, тогда оставайся, – подумав, разрешил Гжегож. – Вначале мы его на вилы подымем, потом вспорем живот, затем примотаем эту падаль колючей проволокой вон к тому дереву. А сами пойдём гулять. – Он повернулся к своим и громко сказал: – И не будем обращать внимание на жалобные вопли и лживое раскаяние! А то нашлись добренькие в прошлый раз: сняли и добили. – Он обвёл толпу суровым взглядом: – Слышали? Я прослежу.

Гжегож с отвращением посмотрел на своего врага, слушавшего угрозы с разудалой улыбкой.

– В этот раз так не будет, – пообещал ему пан предводитель.

– Не будет, не будет, – с издёвкой повторил за ним Руман, развалившись на сене и глядя в чистое голубое небо.

– А вы его ни разу живьём в землю не закапывали? – дерзким, почти звенящим голосом спросил Фома, снова стряхнув руку провожатого.

Вот ведь раскукарекался петушок.

– Можно снять с него кожу ремнями и за них подвесить! – не унимался Фома. – А лучше так: засуньте его в медную жаровню в виде быка, разведите под ним костёр и слушайте вопли, будто медный бык ревёт. Очень занятно.

Руман хмыкнул.

– Придурок, – сказал он едва ли не ласково, с любопытством разглядывая Фому. – Куда ты лезешь? А если послушают? Хотя нет, не положено, кишка у них тонка против закона. Давай предлагай ещё.

– Мы не возвращаем сторицей, юноша, – нахмурился пан предводитель. – Вернём, что было. Он каждому из нас задолжал лично узнать, каково это. Некоторым вернул. А сегодня вернёт ей, – указал он на девицу. – Когда отплатит все долги, пусть гуляет. Если этакую тварь не для возмездия достанут.

– Достанут, достанут, – дразнясь, вторил Руман елейным голоском, упиваясь раздражением, которое вызывал у всех, не исключая Бальтазара.

– Я не для того говорил, чтобы вы продолжили его мучить! – крикнул Фома, выпав из безмятежного состояния.

Бальтазар замер в удивлении – как разволновался! Это хорошо: вот одна из тем для приватной беседы. Чем сильнее эмоциональный заряд, тем проще будет подстроиться и направить разговор в нужное русло. Бальтазар незаметно махнул насупившемуся пану Собчаку, мол, пусть говорит, и покрутил пальцем у виска. Тот холодно усмехнулся и кивнул.

Фому понесло:

– Перестаньте мучить его и себя. Он страдает, вы страдаете, и так по кругу, не переставая, крутитесь на этом колесе.

– На каком колесе, дурачина? Расчёт окончательный, – вполголоса пробормотал Гжегож.

– Прекратите круговерть боли и взаимных обид. Можно же простить и забыть. Вы такие же люди, как и он, ничем не лучше, – Фома коснулся плеча пана предводителя, но Гжегож брезгливо отстранился.

– Ты, юнец, попридержи язык. Терпение наше не безгранично, – зарокотал Гжегож вдруг охрипшим голосом. Он повернулся к новоприбывшему юноше: – Не слушай его, сынок! Всё равно не забудешь.

Но Анджей, переводивший с Румана на Фому то злой, то очумелый взгляд, и не слушал. Он выронил чашу, к которой безостановочно прикладывался, и, подскочив к Фоме, влепил ему звонкую оплеуху. Фома свалился как подкошенный. Буяна под одобрительные смешки скрутили и оттащили в сторону.

Бальтазар бросился к лежавшему пластом Фоме и помог ему встать. У того на лице поперёк щеки краснел отпечаток чужой ладони, а из носа сочилась ярко-алая струйка.

– Как больно… – с неприятным удивлением пробормотал Фома, утираясь и разглядывая кровь на руках, чем вызвал ещё одну волну веселья.

Громче всех хохотал Руман. Он даже вскочил со своего места.

– Так ему, дураку! Я его родителей в лепёшку, а он рассуждает! – И заметил Бальтазару с улыбочкой: – По ошибке, конечно. Ваши, верно, мой грузовик по винтикам уже разобрали и что надо выяснили. Я не виновен, я герой. А ты чего хочешь разнюхать? – Руман подшагнул к нему и сильно ткнул в грудь. – Пацана притащил. Ты кого разжалобить хочешь, поп?

– Что вы сказали? – спросил Бальтазар, но тот не ответил.

Руман с презрением оглядел селян и сплюнул в их сторону.

На него смотрели с удивлением, видимо, в первый раз столкнувшись с такой показательной наглостью. Новоприбывшая дочь Гжегожа перекрестилась и спрятала глаза.

– Гляньте, что делается! – послышались недовольные голоса. – Совсем страх потерял. Батюшку обижает!

– Хватит ему куражиться, – крикнул кто-то, а другой: – Пора уже.

– Тише, панове! – властно простёр руку пан Собчак. – Пусть пан… институтский работник его уводит. Мы слово дали. Скоро вернёт.

Он повернулся к Фоме и легонько его обхватил, будто тот мог в любой миг снова рухнуть наземь.

– Ты зла на Анджея не держи… – тихо забормотал он Фоме на ухо, стряхивая с его плеч невидимые пылинки. – Это сынок мой, который тебя стукнул. И не заявляй, хорошо? Знал бы ты, что́ он пережил несколько часов назад, ещё до пробуждения. – Гжегож с тревогой поглядел на Бальтазара: – И пан полицейский подтвердит, что ничего и не было. Верно?

Тот усмехнулся и кивнул. Фома же, не замечая хлопотливой суеты пана Собчака, с недоумением глядел на свои руки, до того окровавленные и вдруг очистившиеся, и трогал свой уже неповреждённый нос.

– Не держу я на него зла, – спокойно ответил Фома и показал на Румана: – И на него. Сдаётся, мои родные умерли счастливыми. Может, им ещё и повезло.

– Ага! Лёгкая смерть, – хохотнул Руман. – Они и не поняли. Раз, и нету.

Фома дружелюбно кивнул.

На этом терпение пана Собчака лопнуло – то ли из-за наивного и миролюбивого вида Фомы, то ли ему на лицо брызнула слюна от безудержных смешков и фырканий пилота, чья наглая рожа болталась рядом и тоже не способствовала душевному спокойствию. Взбешённый, Гжегож схватил Румана за шиворот, притянул к себе, чуть не выдернув того из сапог, и со всего размаху толкнул обратно в стог сена, не забыв добавить хорошего пинка. Проделано всё было обстоятельно, но очень быстро, в одно злое движение.

Проведя недолгий полёт в тишине и приземлившись кулём, Руман взревел и вскочил, с помутившимся от ярости взором глядя на обидчика. Его плечи вздыбились, кулаки сжимались и разжимались вроде как сами по себе, из горла раздавалось надсадное ворчание. По толпе пошли смешки. Сверкнув глазами, Руман угрожающе ухнул, чем вызвал ещё больше веселья. Он разразился матерщиной, показывая руками, как всех их задушит и раздавит, но возбудил у зрителей только безудержный хохот.

– Забирайте его! Но, прошу, верните побыстрее, без лишних задержек, – сказал пан Собчак Бальтазару. – Расходимся! – крикнул он, воздев руки. – Пойдёмте, панове, ещё раз отдохнём как следует.

Увидев, что все уходят, Руман бросил материться и нелепо взмахивать руками, присел и, запустив руку глубоко в стог, стал шарить внутри.

– Сейчас свою пукалку немецкую достанет, – предположил кто-то.

– Да нет, бандуру. Сыграет нам и спляшет, – не согласился другой.

Все дружно засмеялись.

Народ потянулся за паном Собчаком в село. Один мужик плюнул Руману в спину, но промахнулся, вздохнул и отправился за всеми.

Бальтазар поблагодарил предводителя за содействие и попросил присмотреть за Фомой. Гжегож был не против. Тогда Бальтазар шёпотом добавил, что юнец «особенный», другим словом – самоубийца, поэтому с ним бы поосторожнее.

Вздрогнув, Гжегож остановился. Тряхнув головой, он в изумлении уставился на Бальтазара, будто засомневался в его умственных способностях, – видно, догадался, что тот сам его сюда притащил. Пан Собчак окинул возмущённым взглядом безучастного Фому, который доплёлся до них, и вдруг выпучил глаза.

– Это что такое?.. – ткнул он пальцем в сторону оставленного стога.

– Эй! – настиг их зычный окрик издали.

Все обернулись.

Это голосил Руман.

– А ну, стоять! – заорал он.

Руман стоял гордо, без кривляний: не ухал, не шипел, не горбился, не играл кулаками. Взор его пламенел. В руках он держал объёмную холщовую сумку с чем-то громоздким внутри и что-то в ней нащупывал.

– Конец вам! Пацан, готовься. Уважу дурачка, – громко произнёс Руман, вынув руку из сумки.

Фома, пребывавший в глубокой задумчивости или, может, в отстранённом от всего состоянии ума, вздрогнул. Казалось, его разбудили. Он быстро уселся на землю, словно упал, и скрестил ноги по-портняжьи. Положил руки на колени, закрыл глаза и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

– О-у, мэ-мэ, о-у, – загудел он нараспев знакомым Бальтазару звуком.

– В отказ пошёл! – обрадовался Руман.

Недолго подивив людей, Фома замер и откинул назад голову блаженным лицом вверх – как чёртик на пружинке выскочил. Начавшийся было смех затих. Юная пани Собчак истошно завизжала. Она отпустила руку брата и, рухнув на колени, где стояла, принялась молиться. Юноша схватился за голову и со страхом уставился на Румана. Раздались испуганные возгласы. Двое мужчин, нёсших вилы, выступили вперёд, загораживая ими остальных.

– Не дури! – крикнул пан Собчак. – Хуже будет.

– Ну наконец-то! А я боялся, непуганые уйдёте, – радостно закричал Руман. – Поломать бы вам всем руки-ноги напоследок, чтобы громче рыдали.

Неожиданно Бальтазара озарило понимание Румана – всего, как есть. Всё, что он узнал про него, – от босоногого детства до залитой кровью зрелости, все эти речи, ухмылочки, хамство – всё слилось в цельную ясную картину: это не блеф, он комедию не ломает. Руман всех уничтожит. Пронзительная эта мысль была непереносима.

Дальше произошло сразу несколько событий. Бальтазар стремглав бросился к пилоту. Помешкав, вслед за ним побежали двое с вилами. Кто-то присоединился к ним, кто-то кинулся наутёк в село.

– Бойтесь! – завопил Руман болезненным, изломанным ненавистью голосом и залился счастливым хохотом.

Бальтазар нёсся на него, не отрывая взгляда от перекошенного радостью лица Румана, осознавая, что не поспевает, – должно быть, тот наперёд уже всё просчитал. Бросок на амбразуру, на заряженную картечью пушку. В ожидании неминуемого Бальтазар неистово закричал и помчался что было сил.

Руман бросил хохотать, обеспокоенно глядя на несущуюся ораву, и спешно, едва не запутавшись между ручек, вытащил из сумки что-то похожее на большую дудку – трубу с широким раструбом на одном конце и узкой горловиной на другом. Вдоль и поперёк трубы бежали огоньки.

Направив на них широкий раструб, Руман помедлил, испуганно оглядел трубу и неловко перевернул её, наставив узкой горловиной. Криво улыбнулся, но, глянув сбоку на огоньки, злобно выматерился и, чуть не выронив трубу из рук, снова перевернул.

Он заулыбался.

– Три! – крикнул Руман, в упоении местью не отрывая жестокого взгляда от глаз Бальтазара. – Два!..

«Не успел», – мелькнула обидная мыслишка. Навалился страх – за себя, за всех. «Опоздал, опоздал», – застучало в висках.

Бальтазар потянулся за мечом в невидимых ножнах, скрывающих клинок, но запутался о них ногами, споткнулся и грохнулся о землю, не успев даже пробормотать: «Господи, помилуй». Один из бежавших сзади перелетел через него кубарем и напоролся на свои же вилы, дико завыв от боли. Другой, более удачливый, перепрыгнул, обежал и продолжил атаку. Нацеливая вилы, как копьё, с яростным воплем он нёсся на Румана. Не мешкая, Бальтазар вскочил и бросился вдогонку.

– Один! Бум! – скороговоркой проговорил Руман и нажал на красную кнопку посередине трубы. Та зажужжала, засвистела, издавая всё более тонкий звук.

Руман безумствовал – хохотал, улюлюкал да притоптывал. С искорёженной улыбкой он навёл раструб на ближайшую жертву и нажал кнопку сбоку. Звеневшая комариным писком труба оглушительно щёлкнула. Раздалось отвратительное хлюпанье, словно чей-то огромный, полный слюней рот втянул изрядную склизкую устрицу, – и Руман исчез. Бальтазар увидел (или ему показалось), что тот в одно мгновение будто бы втянулся в узкую горловину. Вместе с ним затянулась и труба – завернулась внутрь себя и пропала.

За миг до этого несущийся в авангарде метнул вилы. Нагнув голову, он летел вперёд, ничего не замечая. Вилы пролетели через пустоту и воткнулись в стог сена. Через полсекунды туда же влетел и сам вилометатель – видимо, хотел сбить противника с ног да слегка не рассчитал.

Запыхавшийся Бальтазар подбежал следом. Он внимательно осмотрел пустое место, где до этого стоял Руман. Вообще ничего! Лишь в помятой траве едва различимый след от сапога. Нарисованная трава распрямилась, и след исчез.

Глава 14. Достать отказника

– Улизнул, зараза, – пропыхтел подбежавший к ним пан Собчак. Согнувшись и уперев руки в колени, он пытался отдышаться. Нахватавшись ртом воздуха, произнёс: – Вот и отпустили на допрос. Ну ничего, найдём. Как не найти.

Хмурившийся Бальтазар подумал, что пан распорядитель сильно ошибается, но не стал ничего говорить. Он и сам толком не вполне понял, что произошло, но был уверен: мгновение назад они проскочили по самому краю пропасти.

Пан Собчак подошёл к напоровшемуся на вилы. Присел рядом и откинул вилы с окровавленными зубьями в сторону.

– Томаш, жив? – похлопал он по плечу скрючившегося бедолагу.

Тот пошевелился, разогнулся и попытался встать.

– Уже не так больно, – ответил Томаш. Он лёг на спину и осторожно ощупал живот. – Хорошо, что не до смерти проткнуло, а то, может, и не залечился бы.

– Где он?! – завопил метатель вил, выбравшись из стога, показной сердитостью перекрывая пережитый страх. Он подскочил к Бальтазару: – Что за фокусы, куда он спрятался?!

Тот не ответил.

Тогда вилометатель вытащил торчащие из стога вилы и принялся ходить вокруг, оглядываясь и махая ими по сторонам – то ли высматривая, то ли отпугивая призрачного Румана.

– Сбежал? Трус, подлец! От расплаты, – бессвязно и зло выкрикивал он, пиная стог и раскидывая вилами охапки сена в стороны.

Он потыкал вилами кучки от разворошённого стога, но ничего там не нащупал. Вдруг замер, поражённый новой догадкой, бросил вилы и побежал за Бальтазаром. Тот ещё раньше подобру-поздорову отошёл подальше, а затем направился к неподвижному Фоме выяснить, насколько плохи дела.

– Вы что, заодно? – вскричал рассерженный пан, загородив Бальтазару дорогу. – Тот гад знал этого твоего, – указал он на Фому. – Неужто ты с ними? А ещё святой человек! Упаси, Господи, душу мою грешную оскорблять ксёндза, если тот чёрт не пошутил, – пробормотал вилометатель, яростно перекрестился и ухватил Бальтазара за грудки.

– Держу его! – закричал он окружающим, пытаясь через силу повалить Бальтазара на землю.

– Пан Марек, прекрати безобразничать, – крикнул ему Гжегож, помогая Томашу подняться.

Но пан Марек Войцик не прекратил.

– Хватайте бесноватого! – крикнул он и пнул Фому ногой в плечо, видимо, опасаясь нового бегства.

Фома не откликнулся. Он был недвижим, как статуя, и, как положено статуе, завалился вперёд, уперевшись лицом в землю.

– Плохо дело! – с болью воскликнул Бальтазар, глядя на одеревеневшего Фому. – Да отпусти ты! А то покажу тебе ксёндза. – Он вывернулся из крепкой хватки, в ответ скрутив сграбаставшую его руку, и грубой бесхитростной подножкой сбил неучтивого пана на землю, будто мешок с картошкой бросил. – И святого человека вдогонку, да так, что звёзды из глаз посыплются!

Бальтазар достал служебный жетон и сунул шипящему от боли, но всё рыпающемуся пану под нос. Широко развёрнутая голограмма настоящего значка произвела магическое действие.

– Пан полицейский. А тот чёрт всё «поп» да «поп»… Думал, ты институтский поп… – пробормотал пан Войцик и сник.

Бальтазар выпустил его скрученную кисть и помог ему встать.

Тот неуклюже поднялся, горестно охая и потирая руку. Подбежали остальные. Пан Собчак грозился прибить глупого Марека, и его все успокаивали, в том числе и сам Марек Войцик. Но Бальтазар попросил не ругать героя, который вместе с ним кинулся на врага. Ну, немного переусердствовал в поисках сбежавшего Румана, бывает.

В самом деле, кто знает, что случилось бы, если бы ещё и Марек грохнулся наземь, так и не метнув вилы? Может, Руман догадался бы перевернуть трубу обратно. Но об этом Бальтазар не стал распространяться.

Наклонившись к Фоме, пан Собчак присвистнул от удивления:

– Люди добрые, он же на нос опирается! На самый кончик! Никогда такого не видел.

Все притихли. Марек почесал затылок:

– Гжегож, я же его слегка толкнул! Так-то он сам упал, идол деревянный. Я тут ни при чём!

– Может, его наш бес с трубой за собой утащил? Душу вынул, а тело бросил? – предположил пан Собчак. Он постучал костяшками пальцев по темечку Фомы и послушал. – Пустой! – выпучил он глаза и перекрестился.

Бальтазар приподнял твёрдого и холодного, как камень, Фому за плечи и посадил обратно. На сердце скребли кошки. Вот и всё, отныне это будет сидеть в его комнатушке.

– Всё верно, Гжегож, души в нём почти нет, – сказал стоявший неподалёку пацан лет пятнадцати преглупого вида с перепачканным лицом и в замызганной рванине. – Он еле живой, на минималках. Поэтому сбилась отрисовка тела. Видимо, местный вычислитель его за камень принял или за лавку. И добавил прочности, чтобы не гнулся.

Пацан протиснулся ближе, на ходу поменяв свой облик сначала на юного статного молодца, а затем крепко сбитого чернобородого зрелого мужчину. Вылитый городской модник.

Эффектно! Явно высококлассный художник-разработчик окружающего мира. Кто из них не любит блеснуть своим мастерством? Теперь понятно, откуда здесь вся эта красота с полями, коровами, стогами сена, лазурным небом с завитыми барашками белых облачков и прочими прелестями сельского лета.

– Там же ошибка на ошибке! – сказал модник. – Друг на друге сидят и друг друга разгоняют. Другими словами: многоуровневая взаимозависимая сложность. Я сам этим занимаюсь. Не ошибками! Пишу пейзажи, погоду, балуюсь идеализацией телосложения золотыми сечениями. Меня Юрек зовут. Полное имя Ежи Ежик, – представился Бальтазару молодец, закончив похваляться.

Пан Ежи повернулся к пану Собчаку. Тот со страхом глядел на Фому и крестился.

– Гжегож! – позвал Ежи. – Слышишь? Я уже переоделся. Домой пойду, надоело. – Он обернулся к Бальтазару: – В первые разы было весело. Разбил чёрту голову лопатой, так же как они меня когда-то убивали, и полегчало! Пьянющий вусмерть, хуже, чем она, – Ежи показал на дочь Собчака (панночка изрядно набралась после чудесного спасения, о котором, кроме одного Бальтазара, никто и не подозревал). – Так это лет триста тому назад как было. Уже всё не то… Конечно, упаси боже мне жалеть этого сукина сына, но… Он же пешка! – Ежи недовольно махнул рукой. – Гжегож, я перерыв возьму. В следующий раз рисунок вместо себя пришлю.

Пан предводитель перестал креститься, его испуганное лицо сменилось обратно на привычное волевое.

– И деньги, Юрек! – строго сказал он, выставив на него указательный палец. – И можешь даже не отрисовываться. Не хочешь, не надо. Заменим картонкой. Нам тут белоручек не потребно.

Юрек, он же Ежи, пожал плечами, но под насупленным взглядом Гжегожа кивнул:

– И деньги.

– Так он сдох? – заплетающимся языком спросила у них пьяная девушка.

– Кто, Малгожаточка, этот? – пан Собчак указал на статую Фомы.

– Нет. Тот выродок, страшный, – ответила девушка и наклонила голову к застывшему юноше. – А этот красивый такой, прямо ангелочек. Вот бы поцеловать, – сказала Малгожата и тут же сделала что хотела, но быстро отстранилась. – Жаль, холодный. Бедняжка.

Брат Анджей притянул её за плечи обратно.

– Не сдох выродок, сестрица. Делся куда-то, пёс шелудивый, – проговорил он почти трезво.

Малгожата запричитала, мол, и пёс с ним, пропал – и хорошо. Теперь не так страшно на новом свете жить, пусть и одной, без мужа, который «там остался».

Гжегож подхватил дочь под руку и отвёл её в сторонку, кликнул Анджея (тот после пропажи Румана заметно протрезвел и больше не пил). Анджей выслушал отца, кивнул, перехватил сестру и повёл к селу. Некоторые, глядя на них, махнули на Фому и отправились вслед за ними. Сам пан Гжегож Собчак отправился в другую сторону. Дойдя примерно до места, откуда здесь появились Бальтазар с Фомой, он открыл появившуюся в невидимой стенке дверь, коротко переглянулся с паном полицейским – тот наблюдал за ним с неспокойным сердцем – и шагнул за порог. Дверь он за собой закрыл, чтобы никто не прошёл следом.

Вокруг Фомы царило оживление. Забавляясь, пан Войцик постукивал кончиками пальцев по лбу Фомы, с удивлённой ухмылкой слушая звук.

– Окуклился отказник! – подытожил он. – Вот же личинка человеческая! Сидит и ждёт, когда бабочкой обернётся. Никогда! – Марек захохотал.

Весело ему!

– И дня не прожил, – пробормотал Бальтазар. – Ну зачем я… – начал он, но тут же осёкся.

Ежи тоже постучал по голове Фомы.

– Звук-то деревянный! Вот ведь дубина! – хмыкнул он. – Судя по тому, что он нёс, дурачком по жизни проскакал, а в транс впадать научился. Не каждому дано! Теперь ни живой, ни мёртвый. Вроде есть, а на деле нет. – Он задумчиво посмотрел на Фому: – Вытащить его оттуда можно…

– Если знаешь как, тащи! – приказал ему Бальтазар.

– Учтите, если он захочет, снова в это превратится, – предупредил Ежи. – Где их этому учат?..

Бальтазар нетерпеливо махнул рукой.

– Говорите, тащить? – уточнил Ежи, глядя на Фому и что-то прикидывая.

Он обхватил юношу за плечи и попытался приподнять.

– Тяжёлый. Голова деревянная, а тело каменное. Бездари код писали! Вот же не повезло его родичам: деньги на ветер. Теперь содержи это чучело. Траты невелики, но копеечка к копеечке одна сотня лет, другая…

– Что делать-то? – с нетерпением перебил его Бальтазар, не в силах слушать про «копеечки».

– А вы ему кто? – с любопытством спросил Ежи.

– Никто! Взялся вытащить, – расстроенно произнёс Бальтазар.

– А! Спасителем подрабатываете, – одобрил Ежи и пробормотал: – По-хорошему голову ему бы отвернуть.

Бальтазар решил, что, должно быть, ослышался.

– На испуг надо брать, – икнув, предложил нетвёрдым голосом мужчина огромного размаха плеч. – Раскачать повыше, подкинуть слегонца. Страх полёта. Может, и очнётся.

Это был Томаш Дубовский – тот, что напоролся на вилы. Он положил руку на плечо Марека, своего дружка, который размерами уступал ему лишь немногим. Оба уже еле держались на ногах, успев изрядно набраться из неиссякаемой чаши, ходившей по рукам. Прикладывались к ней многократно и хлебали безотрывно, жалуясь на жару и на то, как они «сильно переволновались».

– А ловко этот чёрт нас провёл, ох ловко, – сказал пан Дубовский, подхватывая Фому за подмышки.

Пан Войцик в помощь ему ухватил Фому под колени скрещённых кренделем ног. Вместе они приподняли и начали раскачивать тело из стороны в сторону, почти стукаясь друг с другом лбами.

Ежи почесал затылок со скептическим видом, но промолчал. Бальтазар тоже ничего не сказал, решив, что, верно, хуже уже не будет.

– Юрек, я говорю, здорово он нас провёл, а? – продолжил плечистый развивать свою мысль. – Трубу какую-то притащил, запугать нас решил мерзавец. Ему осталось-то за Малгожату, Анджея и ещё троих наших ответить, и свободен. Для других, вестимо. А он вон что учудил.

Его товарищ поддакнул и, оступившись, едва не упал.

– «Свободен»! – Ежи сплюнул в сторону. – Да кому он нужен. Сгинул в прошлый раз на вилах, и хорошо. Таскаем его сюда за свои кровные или отбиваем через суд, когда дружки вытаскивают.

– Не согласен, – помотал головой Томаш. – Юрек, сам-то его на вилы подымал, небось?

– По-другому, – после короткого раздумья мрачно произнёс тот. – Лопатой. Томаш, ты прав, не мне судить.

– Юрек, а правда, что он в самый первый раз бегал от тебя по всей Арене с голой жопой? – не унимался Томаш. – А ты за ним гонялся и орал: «Лови его! У него схрон на Луне».

Ежи промолчал.

Широкоплечий обратился к дружку:

– Он думал, его розгами выпорют, как мамка в детстве. Сбросил портки. А увидел, что к чему, и дал стрекача, сверкая булками.

– Да, было время, – поддакнул Марек.

Они загоготали.

– Так вы здесь вперёд своих? – с удивлением спросил Бальтазар у Ежи, одним глазом наблюдая за полётами безмятежного Фомы. – Как же вам удалось? Вы ведь… – он прикусил язык.

– Повезло дурачку, – невесело отозвался Ежи. – Меня сразу не прибили. Не пожалели, нет, с собой забрали, может, поиздеваться на досуге. Я мальцом голову застудил и дурачком стал, смешной такой был. Все меня любили за скудоумие, хотя, бывало, били за воровство или ещё за что, с девками связанное. В общем, помог я одному пленному бежать. Еврей не еврей, в общем, русский… Они всех красных жидами называли. Красный командир. Попросил: «Развяжи». Я и развязал. Ещё в щель сарая смотрел, дрыхнет охрана или нет. Он ночью дверь с петель снял и убёг. Я в угол от него забился и не иду, мычу на него. То ли решил, что нашёл новых друзей, то ли за наших хотел отомстить. Что у меня в голове творилось… даже сейчас не могу разобрать. Они утром явились, ну и забили меня лопатой… – Лицо Ежи сморщилось, и он сплюнул, пробормотав: – Никаких картонок…

– И-и? – спросил Бальтазар, во время рассказа отвлёкшись от душераздирающего зрелища оживления Фомы.

Тут раздалось молодецкое уханье. Томаш и Марек на очередном размахе не удержали в руках окаменевшее тело и неловко бросили, преподнеся это так, будто они того и хотели. Кувыркнувшись, Фома воткнулся головой в землю. Недолго постоял и опрокинулся на спину, оставаясь в той же позе со скрюченными ногами. Раздались изумлённые охи.

– Не получилось, – засвидетельствовал Марек.

Бальтазар бросился к Фоме и вернул его в сидячее положение. Он заглянул в остекленелые глаза статуи, потрогал отвердевшее лицо.

– То же самое. Моя вина, – тихо, чтобы не услышали, пробормотал он. «Эх, Фома! Недолго же ты побыл…»

Отсутствующий вид Фомы навёл Бальтазара на одну мыслишку.

– Ежи, может, ваш Руман не сбежал, а живой понарошку, как и мой подопечный? – предположил он. – А ваша программа… или чужая, не важно… отрисовала его во что-нибудь маленькое? Вдруг он скукожился в пылинку и валяется где-то здесь за соломинкой?

Ежи хотел ответить, но его оттеснил пан Дубовский.

– Чтобы эта падла вот так себе мозги перемкнула? Отрешился от всего, жить и жрать перестал? Не поверю, – решительно сказал он. – Он даже на вилах орёт, стонет, а всё матерится и руки тянет: «Порву, порву».

– Вообще невменяемый, – согласился пан Войцик. – Раз от раза злобу копит.

– Это пожалуйста! Сколько угодно! – сказал пан Дубовский. – Пусть зыркает, пыхтит да матерится. Потеха! Сегодня вообще цирк устроил… – Он положил руку на плечо приятеля: – Марек, притомился я. Пошли отдыхать? Дождёмся Гжегожа, послушаем, что скажет.

Ежи глянул на разлёгшихся неподалёку приятелей.

– Они правы. Сложно представить, чтобы этот чёрт захотел такое провернуть. Не тот склад души. А уж тем более – чтобы смог. С его-то уровнем развития! Вещь сложная, почти невозможная для обычного человека.

– Верно, сложная, – не сдавался Бальтазар. – Но… но всё же отрисовки могут по ошибке или намеренно превратить его в песчинку?

– Нет, – покачал головой Ежи. – Контуры наших тел не изменить. Базовый уровень – под размер мозга и нервной системы. Сдавить всё это в песчинку не получится… Живая ткань не переживёт. – Он показал на Фому: – Видите, он одеревенел, но не уменьшился. Пропади у него отрисовка, мы бы увидели голый мозг и нервы, могли бы их пощупать. Что, кстати, небезопасно. Так что нет. Сбежал наш бес.

Бальтазар пожевал губами в задумчивости. Он припомнил, как Руман пыльным облачком втянулся в трубу. Странный побег. А ещё Бальтазар помнил, как сильно перепугался, когда сразу и целиком понял Румана за миг до того, как на него бросился. «Понял» – неподходящее слово. Вернее сказать, обернулся им: смотрел его глазами, ощущал его чувствами. Увидел никчёмных людишек, даже не людишек, а так… фигурки из картона, цифровые копии. Да их уже и нет, людишек этих, – одна видимость осталась. Ощутил накопленную ярость, готовую полыхнуть, – скорей бы, дайте волю! Его переполняла радость: сейчас, сейчас! О долгожданное! Последние самые сладостные мгновения… Отмщение и расправа! Он знает: всё получится, всё давно заготовлено и уже предрешено…

Не было сомнений, что так бы всё и вышло, но им повезло. Выжили случайно, на удаче один к двум: рулетка в виде трубы провернулась и выбрала Румана. Сам с собой разделался. Самострел из странного и невиданного оружия. Что это было? И где он это взял? Уж не у своего ли босса? А может быть, его целью был сам Бальтазар? А все остальные просто сопутствующие жертвы? Ох, вряд ли. Руман жаждал расправы над своими врагами, а назойливый следователь с допросом просто под руку подвернулся. А вот Вернер или Адольф…

– Умертви он себя, понарошку или по-настоящему, его труп был бы здесь, – твёрдо добавил Ежи и кивнул на Фому: – Как этот… Так, попробую-ка я́ его в чувство привести. Знаю один фокус, – сказал он, потянувшись и хрустнув пальцами.

Он подошёл к Фоме, как если бы атлет пробовал свои силы на спортивном снаряде, ухватился за подбородок статуи и приподнял её над землёй. Поставил обратно. Без изменений.

– Жарко! – Ежи вытер пот со лба, извлёк из-за пазухи фляжку и сделал несколько глотков, не отрывая от Фомы решительного взгляда. – Крепко держится, – пропыхтел он, попытавшись через силу открутить деревянную голову. – Если пробить защиту отрисовки и деформировать корпус, то под угрозой травмы ему так на нервы зарядят, что он тут же прочухается. От боли или от восторга, это уж как получится… И если захочет, то останется с нами, – с трудом проговорил он, что есть сил навалившись на Фому. – Никак, зараза! – Ежи выпустил голову Фомы, с шумом переводя дыхание. – Но так будить – дело рискованное. Помогите мне, – махнул он, призывая Бальтазара.

Тот помотал головой, отказываясь присоединяться к сомнительным силовым упражнениям.

– Может, не надо? – неуверенно спросил он, сам не вполне понимая, надо это ему или нет.

– Томаш, Марек! Давайте сюда! – с задором крикнул Ежи. – Ну-ка, встаньте ему на колени, а то проворачивается, зараза… Мы аккуратно, не беспокойтесь, – успокоил он Бальтазара. – Сплавите его поскорее, и конец, не ваша забота. А то сами знаете… – подмигнул он.

Вот же ведь, догадался! Бальтазар замер в нерешительности, разрываясь между желанием избавиться от Фомы и страхом перед последствиями. И решил не вмешиваться, дать себе ещё один шанс.

Паны Томаш Дубовский и Марек Войцик, к тому времени утомившиеся отдыхом, живо повскакивали и оттеснили бесполезного пана полицейского.

Тот с ужасом заметил, что Ежи слегка пьян, а может, уже и не слегка.

– Не надо! Не стоит! – испуганно проблеял Бальтазар разминавшим плечи богатырям. – Наверное, мы пойдём. Вы лучше донесите его до перехода.

– Сам дойдёт! – с азартом крикнул Ежи.

Он показал друзьям, куда встать и что делать. Язык его немного заплетался.

Втроём они навалились на Фому. Плечистый Томаш с диким от усилия выражением лица пытался то ли оторвать, то ли повернуть застывшую голову, а Ежи и Марек, встав ногами на колени Фомы, удерживали его «от проворотов». Их штормило от распитого, и они держались за плечи Фомы и друг за друга, чтобы самим не свалиться.

– Сейчас! Ещё немного! Поднажмём! – командовал Ежи, а Томаш всё напирал.

Не выдержав более, Бальтазар подскочил к ним, чтобы немедленно прекратить безобразие. Пора убираться отсюда. Как-нибудь донесёт этого чурбана. Справится.

– А-а! Вы что творите, злодеи несчастные? – раздался недалеко от них пронзительный вопль.

Бальтазар сразу узнал этот голос, пусть тот и сбросил покровы бархатистого баритона, перескочив на высокую, визгливую ноту. «Его ещё здесь не хватало», – кисло подумал он. Опустив от бессилия руки, Бальтазар развернулся к стремительно наступающему на них Вернеру – господину главному инженеру.

Команда спасателей слезла с Фомы. Все с беспокойством глядели на приближающегося Вернера и его немногочисленную свиту. Сзади, едва поспевая за боссом, семенил неизменный личный секретарь, прикрывая рукой рот, – видимо, перепуганный варварским зрелищем. Чуть поотстав, шёл насупленный пан Гжегож Собчак, а сзади него – Иван Иваныч в объёмной голографической отрисовке, весьма лестной его земным габаритам. Разодетый в модную джинсу, статный и мускулистый Иван Иваныч был одновременно зол, раздражён и несчастен. Сотрудник Института почтил их личным присутствием? Ох, неспроста! Бальтазару не составило труда догадаться, что́ привело его сюда. Всё тайное когда-нибудь становится явным.

Глава 15. Без вести пропавший. Мытарства Адольфа

– Я вас всех засужу! – подбежав, крикнул Вернер.

Подскочив к Бальтазару, он оттолкнул его от Фомы.

– Вы, детектив недоделанный, у меня под суд пойдёте! Служебный значок не поможет, – тыкал Вернер в грудь Бальтазару. – Обманом вытащили другого, и к чему это привело? Полюбуйтесь! – он показал на Фому, голова которого всё ещё была зажата в руках опешившего Томаша. – Я эти деньги на вас повешу!

Отлепившись от Бальтазара, Вернер обернулся к троице приятелей:

– И на вас!

Струхнувший пан Дубовский отнял руки от головы Фомы, и та вдруг, словно держалась на пружинке, завалилась боком на плечо.

От неожиданности Вернер с воплем отскочил в сторону, а пан Собчак неистово перекрестился.

– Ай, что это?! Ужас какой! Садисты, убийцы! – закричал Вернер и ухватил Бальтазара за грудки. – За всё ответите!

– Не перед вами, – бросил ему тот, теряя самообладание, и, заломив ему пальцы, освободился из захвата.

Вернер взвыл от боли.

– Таких денег, что вы дали, у меня нет, – соврал Бальтазар. – И какой ещё обман? Я всего лишь ошибся. Перепутал близнецов, – снова соврал он, чувствуя, как потихонечку заливается краской.

– С близнецами такое не раз случалось, – поддержал его Иван Иваныч. – А в договоре про это ничего не сказано. Как бы подразумевается, что он один с такой ДНК-прописью, – вкрадчиво увещевал он. – А родство мы по ней сверяем. Так что формально работы выполнены.

Ясно, институтский сам боится последствий. Бальтазар немного приободрился.

– Или у спасителя нервный стресс приключится. Смерть-то бывает штукой страшной, – продолжил нудить Иван Иваныч. – Вот с перепугу и хватают кого ни попадя. А потом нам же счета и выставляют, мол, не поправили, – он коротко глянул на Бальтазара.

– Мне не на что жаловаться! – поспешил тот его заверить. – Великолепная работа идеальной команды.

– Прекрасно! – взмахнул руками Иван Иваныч и повторил: – Выставлять нам счета за ошибки договора или исполнителя бесполезно. У нас с этим строго, в каждом договоре такой пунктик есть. Самим смотреть нужно. Но без каких-либо претензий к вам, – учтиво кивнул он Бальтазару.

Вернер пучил на них глаза, задвинув подальше свою замечательную и радушную улыбочку.

– Да что это значит? Нет виноватых?! – взорвался он, обескураженный услышанным, похожим на негласный сговор прямо в его присутствии. – Мальчишка не тот, нежизнеспособен. А виноватых нет!

– Вот и прекрасно! – откликнулся Иван Иваныч. С видом занятого человека он взглянул на часы и пробормотал: – Пора.

Лаборант развернулся и через несколько спешных шагов пропал.

С немым укором проводив его, Вернер вперил взгляд в Бальтазара. Поморгал.

– И ушёл в себя, наверное, страшно. Замкнулся от нестерпимого ужаса… – проговорил он размеренным глухим голосом, похоже, подбирая слова.

Бальтазар насторожился.

– Как это случилось? – не выдержал Вернер.

– Вы о юнце? – Бальтазар показал на сломанную статую, сидевшую подле них.

Вернер кивнул и скорее отвёл взгляд от свесившейся на плечо головы.

– Крайне загадочно, – Бальтазар сощурился, напустив на себя как можно более проницательный вид.

– И как же, нелюбезный вы мой? – сердито воскликнул Вернер, ничуть не смутившись.

– Да на жопу сел и больше не встал, – услужливо ответил за Бальтазара пан Дубовский.

Пан Войцик поддакнул:

– Так и было. Плюхнулся и замычал, зуб у него болел.

– Позвольте, я скажу, – оттеснил их пан Собчак. – Фу, от перегара глаза режет. Идите отдохнуть, устали ведь, еле держитесь.

Отправив двоих полежать на травке, пан Собчак продолжил:

– Пан полицейский не знает того мерзавца, из-за которого мы здесь собрались, как знаю я и все остальные. И толком не расскажет, как это чудовище мальчика до смерти напугало. – Пан Собчак пожевал губами, вздохнул. – Вот вы, уважаемый пан инженер, заплатили за негодяя большие деньги для бесплатного труда. Но мы забрали его у вас по суду судить по-своему, по справедливости: как он нас, так и мы его. Спасибо вам, вы уже не раз помогли свершиться правому делу, облегчить страждущим их жуткие смерти воздаянием злодею.

Вернер в нетерпении покрутил рукой, мол, не надо вводных, ближе к делу.

– То, что эта скотина на вас работает, мне всё равно. Но я бы ему не верил, – гнул своё упёртый Гжегож. – Вот он взял и сбежал через фокус, найти не можем. А вы, наверное, знаете, куда он сховался, или узнаете. Так прикажите ему явиться на суд, до конца дело довести. Наши-то права на него посильнее ваших будут, и мы требуем его сюда немедленно! – пан Собчак стукнул кулаком о ладонь, разгорячившись под одобрительное гудение толпы так, что забыл, с чего начал.

– Обязательно так и сделаю, любезный, как только увижу. А вы лучше объявите в розыск. Тоже мне затруднение – душу найти. Все под записью ходим. Тем более среди нас представитель сыска и в прошлом святой инквизитор, – хохотнул Вернер.

– Минута на земные резервуары и минут десять для Луны, – холодно подтвердил Бальтазар.

– Так ищите и обрящете! – фыркнул Вернер, но тут же посерьёзнел. – Гер Грегор, так что с юношей приключилось?

Фома сидел ровно. Теперь сзади него с застенчивым видом стоял Ежи. Он пытался закрепить голову на плечах статуи, сломанной не без его участия.

– Его ваш чёрт напугал своей трубой. Штукой с огоньками. Он, видимо, через неё сбежал и унёс с собой душу этого, – подумав, ответил пан Гжегож Собчак. – Даже я на секунду усомнился. Всё, думаю, хана́ нам. Пан полицейский бросился к нему, но упал. Те двое, – указал он на Марека с Томашем, – тоже как побежали! Но улизнул подлец. Юнец от страха скворечником и поехал. Сел и давай лыбиться, как деревенский дурачок конфетке… – пан Собчак осёкся и глянул на Ежи. – Начал молитвы петь: уа, уа или ау. Мотает головой туда-сюда, раскачивается. Затих, голову откинул и совсем блаженный стал, изо рта аж слюни потекли.

– Он и сейчас улыбается, – сказал Ежи, и все посмотрели на счастливое лицо Фомы у него в руках.

– Юрек, а ведь ты и был дурачок деревенский. Покажи, как улыбался? – весело попросил пьяненький Войцик, но получил от кого-то затрещину, а от другого – пинка, когда попытался встать к обидчику.

Пан Собчак загородил собой Ежи с этой некстати головой и закончил:

– Бес трубу свою включил. Нацелился. Все бегут! Глядим: а он пропал. Я сам не видел… отвернулся. Потом гляжу: нет его! Вот и всё. – Пан Гжегож подумал и добавил: – Я когда уходил, он ещё с нормальной головой сидел. Это она без меня перестала держаться.

– Угу, так-так, – бормотал Вернер.

– Ему ваш Руман разрешил в транс отказника впасть, – пояснил Бальтазар. – У вас похожий монах в приёмной сидит… Как это?.. В нирване.

– Думаете, в нирвану ушёл? – с радостным удивлением спросил Вернер, оглядывая Фому. – Может, просто счастливый?

– Ага, безмерно, – буркнул Бальтазар.

– Хорошо! – воодушевился Вернер. – Не хорошо, конечно, но не так ужасно, как вначале показалось, – поправился он. – Решил, что это гримаса. Не рассмотрел. А что за труба? – обратился он к Бальтазару, движением руки прекратив новые пояснения пана Собчака.

– Ваш уголовник достал вроде как небольшую пушку и давай всех пугать, – ответил Бальтазар. – Всем конец и так далее… Думали, рисованная, а как разглядели, что настоящая, паника началась. Мы втроём бросились к нему. Этот ваш хохотал и улюлюкал как помешанный, пока мы к нему бежали.

Вернер внимательно слушал, озабоченно кивая.

– Так уж прям и хохотал? – со смешком спросил он, пристально поглядев на Бальтазара. В глазах у Вернера метались искорки радости.

Бальтазар прищурился на него и не ответил.

– И-и? Что дальше случилось? – не вытерпел Вернер, вернув себе серьёзное лицо.

Вокруг пожали плечами.

– Пропал.

– Глядим, а его и нет.

– Может, пан полицейский видел?

Но Бальтазар тоже пожал плечами, решив не рассказывать, как Руман втянулся внутрь трубы, видимо, по ошибке направив на них не тот конец.

– Так-так, – с напускной задумчивостью проговорил Вернер, утаивая за хмурыми бровями непослушную улыбку.

– А эта труба вакуум сломала? – наобум спросил Бальтазар, припомнив разговор с Дмитрием о неудавшемся эксперименте в ангаре «Реактивных зигзагов».

– Сломала вакуум? – растерялся Вернер. Брови его взметнулись. – Что за чушь?! Откуда мне знать? Труба какая-то! Что за труба? Покажите!

– Труба пропала, вы слышали. Где Руман мог её взять? – надавил Бальтазар. – Не у вас ли? Он же от вас сюда полетел.

– Нет! И ещё раз нет! – воскликнул Вернер.

– То есть не знаете? – продолжил давить Бальтазар, с любопытством наблюдая за переполохом на его лице.

Вернер усердно помотал головой.

– Лучше узнайте, как он её сюда голышом пронёс, – съязвил он. – Я-то знаю, как на подобные сборища попадают.

– В самом деле! – удивился пан Собчак. – Он её из-под стога достал. И как привели его, к этому стогу пошёл и уже в нём сидел. Пулемётик немецкий мы ему выдали, ненастоящий! Ещё старую его форму, сапоги – всё, что положено для реконструкции. Трубу не выдавали. Не наша. – Пан Собчак, окинув окрестности рукой, обратился к Юреку: – Ежи, ты же всё это обставлял?

Тот, почесав затылок, охнул.

Секретарь Вернера, Адольф, который стоял рядом, всё так же будто в изумлении прикрывая рот рукой, кинулся и подхватил безвольно свесившуюся голову Фомы.

Все ахнули.

– Так это же… этот! – крикнул пан Войцик, вскочив на ноги вперёд всех.

– Да нет же, не тот, вам показалось, – хохотнул Вернер и подмигнул секретарю: – Прикройся.

– Как же не он. Он! – презрительно сказал пан Собчак и плюнул себе под ноги.

Адольф кисло всем улыбнулся и снова закрыл ладонью квадратик усов, удерживая голову Фомы одной рукой.

– Пан Ежи, вы что-то вспомнили? – спросил Бальтазар. – Как сюда попала труба?

– Трубу не видел, – покачал тот головой. – Вспомнил, что мне взялся помочь один местный. Сказал, что прокачивает художественное мастерство и готов поработать забесплатно. Я, конечно, согласился. Хорошо рисует, мелочи не обходит. Всё сено его.

– Похож на него… – Ежи показал на Фому, подумал. – Хотя нет. Трудно сказать, они же все на одно лицо, а тот ещё и толстый был, как три борова, и лицо заплывшее, с огромный пончик. Показалось, наверное.

«А вот и связь Фомы с пилотом. Услуга за услугу? Один помог убиться, а другой пронёс трубу?» – пометил себе Бальтазар.

– Этот? – спросил он, развернув перед носом Ежи записную книжку с фотографиями Фомы.

Ежи всмотрелся, полистал снимки.

– Не, не он. Фото, похоже, этого, – показал он на Фому, – только жирного. Но тот рыжий был и с кожей белой, а этот чернявый и коричневый. И лицо другое. Да на Земле даже школьники взламывают своих аватаров. Защиты почти никакой. Может, и тот, но перевоплотился, а толщину оставил для незаметности. Они же все упитанные, хотя… к нам стройными обычно заявляются…

– Следствие зашло в тупик, – с насмешливой озабоченностью заметил Вернер.

Вставил шпильку.

– Найдите нам вашего пилота. – Пан Собчак угрюмо уставился на ухмыляющегося Вернера. – А не то… – угрожающе двинул он бровями.

Но тот не обратил на его угрозу никакого внимания.

– Сдался он мне! – не скрывая радости, воскликнул Вернер. – Надоел он. Редкостная сволочь. Тип скверный и наглый, дурак с самомнением. Не перевоспитываемый.

– Нам и не надо, – буркнул пан Собчак. – Подобру-поздорову просим. Мы с ним не закончили.

Вернер его будто и не услышал.

– С другой стороны, он хоть немножко развеялся, повеселился. А то ходил смурной, злобу копил. Верно, что от души смеялся? – спросил он у Бальтазара и Ежи, намеренно не замечая Гжегожа.

– Ржал как конь, а потом раз – и тишина, – подтвердил Ежи.

Бальтазар с любопытством разглядывал Вернера.

– Прекрасно, просто прекрасно, – пробормотал тот. На его губах играла лёгкая улыбка, отражаясь в глазах искорками счастья. Заметив взгляд Бальтазара, Вернер подмигнул: – Это я так, к слову.

– Нашли его?! – вдруг заорал над ухом Бальтазара пан Собчак.

Все обернулись и увидели, что к ним торопится Иван Иваныч в своей приукрашенной голограмме.

– Ну и где он? – уже спокойно спросил пан Собчак, как тот подошёл.

Иван Иваныч выглядел озабоченным.

– Не определяется по ориентировке. – Он вдруг приставил два пальца к уху. – Да? – сказал он в ладонь, остановив жестом расспросы и напряжённо слушая. – Алё, алё! Как это «нет»? Что значит «не было»? – в недоумении забормотал Иван Иваныч в ответ. – А пропись образа? Что значит «липовый»? Образ?!

Все вокруг переглянулись. Вернер как бы в замешательстве развёл руками.

– Я вас не разыгрываю! Я ничего не подделывал! Я… – Иван Иваныч открыл рот, оборвавшись на полуслове. Удивляясь всё более, он не на шутку разволновался и чуть не кричал: – Отвечу, отвечу! Перед кем надо, перед тем и отвечу. Вы сами у меня ответите! Развели бардак, духа вызвать не могут! – И вдруг замолчал. – Оборвали связь, – сказал он растерянно, отняв пальцы от уха.

Люди всполошились, стали перешёптываться. Бальтазар, не поверив тому, что услышал, хотел переспросить, но господин главный инженер его опередил.

– Я правильно вас понял: вы не смогли найти моего пилота? – спросил он с суровым видом, чеканя каждое слово.

Впрочем, казалось, что суров он был лишь к самому себе: едва держался, чтобы не лопнуть со смеха.

– Я тут при чём?! Сами ищите. Взялся помочь на свою беду! – загорячился Иван Иваныч. – Такое вообще возможно? – спросил он у Бальтазара.

Тот пожал плечами:

– Впервые о таком слышу. Может, он сбежал, так сказать, в мир иной? Понимаете? – предположил Бальтазар.

– Он смалодушничал! – закричал пан Собчак всем вокруг. – Решил по-лёгкому отделаться! Нарушил уговор, ему же хуже. А вам платить, – подскочил он к Вернеру. – И не юлить! Сегодня же его сюда! На вилы, на колючую проволоку, живьём сожжём в сарае! – плевался слюной разошедшийся предводитель.

– Любезный пан, – холодно прервал его Вернер. – Неужто вы не знаете или, может, забыли, что за него оплачено вперёд? Что вдруг замолчали? Включили голову и немного ею подумали? Тащите его сами. Не тому условия ставите!

Пан Собчак сгоряча, не разобравшись, тут же нашёл что ему ответить. Вернер, забавляясь, в голос над ним посмеялся, тоже найдя что сказать и чем сильнее раззадорить. В итоге после недолгой перепалки и словесной сумятицы Гжегож затих, удивлённый таким, теперь ему очевидным предложением.

Во время их шумной разноголосицы Иван Иваныч отвёл Бальтазара в сторону и горячо зашептал, оглядываясь, не подслушивает ли кто:

– Наворотили вы дел, Бальтазарушка! И я хорош, вляпался по полной. А если служебная проверка?! У него же связи! Я тогда… я вас тогда… Я вас не пугаю, но и вы меня поймите! Не болтайте лишнего! Как вы шастали где не положено. Хуан Хуаныч он, понимаете ли! Я догадался, кого они записали! Меня не впутывайте, и я буду молчать!.. Ещё поляки эти с потерянным духом, – тихо горячился Иван Иваныч. – Сейчас начнут бузить, богатей этот не сдержится, наорёт, со злости побежит в Институт, нажалуется на меня, на вас, и… покатится всё с горы…

– Может, вернуть Румана машиной времени, если он того?.. – предложил провинившийся спаситель. – Или хотя бы гляньте, куда он отправился, если живой.

– О! – выдохнул историк-лаборант, свернув губы трубочкой. – У него же приличный воскресенский депозит!

Иван Иваныч без предупреждения, не отойдя и шага, исчез, хотя это было крайне невежливо.

«Кажется, есть надежда допросить пилота. Заодно узнаю, что за трубу он сюда приволок», – обрадовался Бальтазар.

– Куда это он так быстро? – занервничал Вернер, наблюдавший их совместное шептание.

– Срочно вызвали на ковёр, – в притворном огорчении махнул рукой Бальтазар. – Упрашивал с ним пойти для поддержки.

Вернер с довольным видом кивнул: серьёзная причина спешного и некрасивого отхода.

Между тем стороны пришли к мирному соглашению о дальнейшей судьбе пропавшей души. Доставать Румана Гжегож отправил Якуба, спокойного, с умным и внимательным прищуром мужика, до того никак не выделявшегося. Он, как понял Бальтазар, не раз вытаскивал Румана то отсюда, то с других мест попроще и поднаторел в этом, лишний раз не растрачивая дорогое институтское время.

– Один нырок, и хватит с него! – прокричал ему Вернер.

Якуб оглянулся на него и молча шагнул за невидимую дверь.

– Одно воскрешение должны будете. Этот раз не в счёт, – почесав затылок, сказал пан Собчак, и Вернер с усмешкой согласился.

– Эй ты! Сказано, прикройся! – недовольно крикнул пан Собчак Адольфу.

Выражение лица пана Собчака в один момент совершило кульбит от полного довольства до возмущённого отвращения.

Но Адольф его не услышал. Приставив палец к уху, он внимательно слушал и что-то бормотал в ответ. По его лицу блуждала улыбка, усики топорщились. Люди вокруг кидали на него колючие взгляды, шептались, и Бальтазару на миг показалось, что усики у него и впрямь крайне отвратительны.

– Нашли его, друга вашего, господин инженер, – радостно сообщил секретарь из-под ладони, снова прикрывшись.

– Диму?! – удивился Вернер.

Секретарь закивал, и Вернер крикнул от восторга:

– Какой чудесный день!

У Бальтазара от сердца отвалилась огромная глыба льда. В висках застучало.

– Дмитрия нашли? – переспросил он.

Вернер торжественно кивнул.

– Вот что я решил, – солидно произнёс он. – Я вас, конечно, не прощаю за вашу выходку. Но раз вы друг Дмитрия, то могу взять к себе на корабль. Если вы не против, конечно. Вместе его встретим.

– Я не против, – ответил Бальтазар, почувствовав толику тепла к этому странному субъекту.

– Прекрасно! Поможете паренька донести. Оформить бы его на ваше содержание! Ну да ладно, день сегодня хороший. Возьму расходы на себя, шею починим. – Вернер величаво помолчал. – Заслужил.

Бальтазар вздрогнул:

– Что значит «заслужил»? Чем он был вам полезен?

– Ничем! А значит это… Как бы вам объяснить? – ничуть не смутился Вернер. – Надеюсь, поймёте… Его путь был тернист и полон страданий. Он у всех такой… К примеру, про вас то же самое повторю слово в слово и не ошибусь. Этот путь мирно завершился здесь. Понимаете? Он заслужил эту счастливую улыбку, покой и отдохновение.

– Понятно, – отмахнулся Бальтазар. Красноречивое словоблудие для разжижения мозгов.

– Адик, стой! – вдруг вскрикнул Вернер.

Бальтазар оглянулся и охнул от удивления. Все охнули.

Фома ожил и дико озирался по сторонам. Адольф гладил его по голове и что-то говорил.

– Чудо! – зашептали вокруг, увидев, как зашевелилось до того безжизненное тело.

– Ты чего натворил, убогий? – заорал Вернер, подскочив к секретарю.

– Разбудил, – плаксивым голоском пропищал тот. – Я не хотел, так вышло. Просто попробовал.

Фома в изумлении смотрел на всех, елозил на месте и пытался разнять сведённые ноги, помогая себе руками. Вернер опомнился, выпустил бедного секретаря и помог Фоме подняться.

– Что ты ему сказал? – холодно спросил Вернер.

Секретарь всплеснул руками с виноватым видом.

– Адольф, почему вы оправдываетесь? – с удивлением спросил Бальтазар.

Тот виновато пожал плечами.

– Господин инженер, что вас так разозлило? – не сдавался Бальтазар.

– Я на него постоянно злой, – фыркнул Вернер. – Судьба у него такая.

– Босс, я сказал ему: «Пирожок мой, просыпайся, пора на работу». И всё, клянусь! – Адик воздел руки. – Он говорил, что хуже этих слов ничего нет. Его муттер так по утрам будила, – выдавил из себя секретарь и обратился к Фоме: – Фомушка, ты как?

Фомушка похлопал глазами будто спросонья и вздохнул.

– Гораздо хуже. Спасибо, Адольф! – поблагодарил он секретаря, подпустив чуточку иронии.

– И каково это? – спросил у Фомы Вернер с восхищением.

Послушный боссу Адольф в экзальтации приоткрыл рот и почтительно придвинул ухо ближе, видимо готовый услышать нечто оригинальное и, если понадобится, самоотверженно воодушевиться.

Фома с удовольствием потянулся.

– Будто вокруг чистое небо: сверху, снизу, снаружи и внутри. И я тоже небо, – отстранённо улыбнулся он. – Но раз я небо, то меня нет. Да и неба нет! А есть одно лишь полное всё! И всё оно – полное ничто. И ничего более! Там эту вселенскую пустоту не описать и не замарать, потому что некому. Как же хорошо! Но слово это неподходящее, а других и нет… А потом я проснулся. – По его лицу пробежала тень. – И вот я здесь.

От жалости к нему Вернер прижал руку к груди.

Терпеливо дослушав очередные «бредни для разжижения мозгов», Бальтазар решил ещё раз попытать счастья.

– Фома, ты знаешь, кто это? – спросил он, указав на Вернера.

– Не знаю, – зевнул тот.

– Это глава «Реактивных зигзагов», – сам себе ответил Бальтазар и добавил с горечью в голосе: – Это его пилот раздавил твоих родителей.

– Спасибо, что просветили, – беззаботно улыбнулся юноша. – Я знаю, что Адольф там работает.

Вот же отродье, ничем его не пронять!

Вслед за Фомой расплылся в улыбке Вернер.

– Но мы с вами обязательно познакомимся. Тем более что вы дружны с моим Адольфом. У меня для вас есть предложение хорошей работы. – Он глянул на Бальтазара: – И на вас, любезный, тоже огромные планы. Сами догадайтесь какие.

Тот хмуро угукнул. Вот и допросил Фому. Ну, хотя бы это растение ожило и, кажется, переползает на другие плечи. Похоже, спрашивать его напрямую про связь с Руманом бесполезно.

– Привет, Фома! – поздоровался незаметно появившийся Иван Иваныч. – А я-то тебя за брата твоего принял! Шутить принялся, а не надо было… – Он похлопал его по плечу: – Ну ты как?

– Более-менее, – кивнул ему Фома.

Натянуто улыбнувшись, Иван Иваныч ещё раз хлопнул его по плечу и подошёл к пану Собчаку.

– У нас проблемы, – доложил ему Иван Иваныч и обернулся к Вернеру: – Слышите? Пропал ваш пилот. Совсем.

– Да и чёрт с ним! – отмахнулся Вернер. – Адольф, Фома, идёмте. Уважаемый детектив, вы, надеюсь, с нами?

– Погодите, – остановил его Бальтазар. – Иван Иваныч, как это «совсем пропал»? Мне нужно его допросить!

Пан Собчак со своим зычным голосом тоже в стороне не остался.

– Как это «пропал»? Где он? Спрятали?! – закричал он, потрясая кулаком.

Вернер пожал плечами. Подхватив Фому под локоть и показав секретарю пальцем на выход, он обогнул распорядителя. Адольф засеменил следом.

– Это всё очень подозрительно. Что вы скрываете? – громко спросил Бальтазар.

Он мог поклясться: на словах о пропаже пилота в глазах Адольфа мелькнул страх – гораздо более сильный, чем тот, с которым это затравленное, пресмыкающееся существо обычно посматривало на окружающих.

Секретарь вжал голову в плечи и пошёл быстрее. Неожиданно к нему подскочил Ежи и перегородил дорогу, для верности положив руку ему на плечо.

– Что такое?! – испуганно пропищал Адольф.

Вернер остановился и с жалостью глянул на своего перепуганного секретаря.

– Что именно скрываю? – переспросил Вернер с ленивой самоуверенностью.

– А разъясни-ка нам, что значит «пилот пропал»? Куда делся? – прервал их общение пан Собчак, с вилами в руках перегораживая Вернеру отход. – Он здесь должен быть, висеть на них кишками наружу! – потряс он перед ним своим оружием.

– Дикари. Спрашивайте с институтского, – пренебрежительно бросил Вернер и отвёл вилы в сторону от лица. – Так вы идёте? Пойдёмте! – с радушием обратился он к Бальтазару, но тот молчал и выжидал.

Вернер вздохнул.

– Что у вас за подозрения? Подозрения к делу не подошьёшь, – хохотнул он.

– Да, – мрачно ухмыльнулся Бальтазар. – Вы совсем не удивились, что пилот пропал. При всей странности этого факта. Что значит «пропал»?

– Как это я не удивился? – наигранно возмутился Вернер. – Ещё как удивился. Виду не подал. Когда такое было, чтобы душа бесследно пропадала? – Он помотал головой: – Ай-яй-яй.

– Я тоже очень удивился, – спешно пробормотал секретарь, выслуживаясь перед боссом.

– Я заметил, – кивнул Бальтазар.

Адольф снова сник.

– Он достиг своих пределов счастья, – всё так же глупо улыбаясь, вдруг сказал Фома. – Ему можно позавидовать.

– Прекрасно! – подытожил Вернер и смахнул руку Ежи с плеча своего секретаря.

Но насупленный пан Собчак не отступил, буквально вросши столбом посреди дороги, хотя и опустил вилы от греха подальше.

– Эй, Якуб, а вот и ты! Поди сюда, – махнул он недавно объявившемуся вытаскивателю, которого только что приметил.

Тот стоял в сторонке и шептался с хмурым Иваном Иванычем. Они вместе повернули голову на пана распорядителя, переглянулись и направились к нему.

– Якуб, ну-ка, обрисуй. Что значит «пропал»? А вы, учёный человек, поправьте, если что, – попросил Гжегож Ивана Иваныча.

Все с любопытством смотрели на Якуба, ожидая рассказа. Даже Вернер заинтересовался.

Якуб расчесал пятернёй непослушные кудри и глубокомысленно заявил:

– А вот так. Нету его. Значит, спускаюсь я к стогу минуты за две до захвата. Там они стояли, – кивнул он на Бальтазара, показав рукой, где тот стоял. – Ты, Гжегож, там. Я чуть поодаль. Ну и все, значит, тоже там или сям стояли… – махнул он рукой в сторону.

– Чего-то он путает: я там не стоял. Небось, дочку Гжегожа мацал! Потому и не запомнил! – выкрикнул чей-то весёлый пьяный голос, кажется, пана Войцика.

– Цыц! Не баловать! – строго прикрикнул пан Собчак.

– Отвесил там Войцику хороших пинков. Вот что я делал! Надеюсь, ему здесь икалось, – с достоинством ответил Якуб.

Пан Войцик икнул, и все засмеялись.

– Это же антинаучно. И пинок, и икота, и то, что мацал… что бы это ни значило, – встрял скучным голосом Иван Иваныч. – Зачем сочинять? Вы действовали профессионально, и всё прошло штатно… кроме са́мого главного.

– Да, так и было. Приближаюсь ко времени, когда он своё ружьё вытащил. Гляжу, а его-то и нет, какое-то тёмное мерцание посреди проплешины. И наши туда несутся с вилами. Пан полицейский упал, пан Дубовский об него споткнулся и кувырком покатился, а пан Войцик, что твой бычок, голову нагнул, несётся бодаться. Одним словом, суета на пустом месте. Думаю: «Быть такого не может». Отхожу на два часа назад… Гжегож, ты ему тогда для разминки ухо надрал.

– И затрещину отвесил, – напомнил пан Собчак.

Якуб кивнул и продолжил:

– И вот смотрю я, как наши многоуважаемые паны пустоту руками месят и ногами пинают. Подхожу ближе, а там будто сжатая плоскость проворачивается – ни ухватить её, ни обозначить. Я ещё назад сдал, когда он только появился – опять пусто. Пошастал вокруг и вынырнул ни с чем. Обеспечение в шоке, – кивнул он на лаборанта.

– Было отчего удивиться, – подтвердил тот. По привычке сложив руки на животе (отсутствующем здесь большей частью), Иван Иваныч с напыщенным видом глянул на господина главного инженера. – Поэтому мы и решились на повторное погружение. Может, он прислал вместо себя голограмму или, не знаю, что-то ещё сделал. Или, может, мы не туда погрузили. Хотя нет, Институт не ошибается, да и похожие типажи на особом контроле… – он мельком глянул на секретаря.

– Решили закинуть меня на прошлый раз, год назад, помните? – продолжил Якуб. – Только я сел, в будку технарь заваливается: «На указанный след аппаратура не наводится». Сеанс прервали! Я спокойно говорю: «Наводите на меня». Ныряю туда. И там нет! Братцы, вокруг пустого места пляшем, что-то там мелькает едва-едва, тонкое, как оболочка мыльного пузыря. Никак не ухватиться за это мерцание. Словно плоская тень. Нет, не тень, а колеблющаяся двухмерность.

– Так-так! – выдвинулся вперёд Вернер. – Что за двухмерность? Можете описать? – попросил он с неподдельным интересом.

– Тончайшая до невидимости мембрана: то натянутая и вибрирует, то растянутая и колышется. Словно тень. Главное, что не ухватывается, всё время снаружи, словно вытекает из охвата, раз – и пусто. Потом раз – и она вокруг или отстранилась. И со своего места не сходит. Получается, ты вокруг неё плаваешь и проскальзываешь. Точнее не опишу. Потом я ещё пару раз нырнул, но без толку.

– Угу-угу, так-так… – задумчиво бормотал Вернер.

– И? – не вытерпел Гжегож. – Дальше-то что?

– Дальше деньги кончились, – вздохнул Якуб.

– Что? – едва не поперхнулся Вернер, выпав из раздумий.

– Говорю, ваша проплата кончилась. Не безразмерная: всего-то на десять хо́док.

– Но я же просил вас один раз… – просипел побелевший Вернер.

– Мне говорили, я делал, – грубо прервал его Якуб, махнув рукой на Ивана Иваныча.

Тот важно кивнул.

– Институт действовал строго по договору. Ваш задаток на этого субъекта без ограничений использования, так выгоднее выходит.

Бальтазар не без интереса наблюдал за вначале побелевшим, а потом покрасневшим Вернером. Десять погружений! Фантастическая сумма.

– Это возмутительно! – выдавил из себя Вернер. – Румана не достали, а деньги списали! И не за один раз, а всё, что было. Десять хо́док… ой, то есть десять погружений!

Иван Иваныч развёл руками: мол, ну что же тут поделать? Но вид у него был, будто он что-то утаил. Вернер внимательно смотрел на него, о чём-то раздумывая.

– Растраты большие. Но вы их как-нибудь для себя утрясёте и забудете. Верно? – проницательно заметил Бальтазар.

– Вы это к чему? – вскинулся Вернер. – Знаете что?! Хотя не отвечайте! Эти ваши инквизиторские штучки. Разговорить, а потом обвинить в какой-нибудь хуле на какого-нибудь бога или в чём похуже.

Вернер был неспокоен. Лицо Адольфа, замершего рядышком с боссом, от переживаний совсем расклеилось. И только Фома лучился тихой улыбкой.

– Не хотел я вас ни в чём обвинять, – дружелюбно улыбнулся Бальтазар. – Просто хочу посоветовать вам обратиться в Институт с официальной заявкой о невыполнении договора в полном объёме и потребовать возврата оплаты. Их технари изучат записи погружений и во всём разберутся. Институт вернёт вам эти деньги. Должно быть, какая-то ошибка наведения аппаратуры, – предположил он.

Заволновавшийся Иван Иваныч повернул к нему лицо и неодобрительно загримасничал.

Вернер выпучился на Бальтазара и заморгал. Но сразу собрался и вернул лицу хладнокровие.

– Спасибо за совет! – он презрительно хмыкнул и закатил глаза. – Но я больше доверяю мнению институтского специалиста… – он со значением посмотрел на Ивана Иваныча, и тот важно кивнул. – А не бывшего служителя культа, – добавил Вернер.

Он помолчал, помялся, потёр лоб.

– Тем не менее моё приглашение ещё в силе, – добавил он со смущением и воскликнул с показным энтузиазмом: – Раз обещал, потерплю вас ещё недолго! Но прошу лишний раз себя не утруждать разговорами со мной. Ребята, за мной! – скомандовал он.

Адольф деловито кивнул и потянул отрешённо улыбавшегося Фому за собой.

– Господа хуторяне, вам больше некому мстить, расходитесь по своим крестьянским делам, – бросил Фома через плечо с глумливой улыбкой.

Может, и не глумливой, а просто наивной, но даже Бальтазар вздрогнул от такой глупости или наглости.

Вернер рассмеялся в голос. Похихикал и Адольф.

– Как некому?! А этому? – закричал Ежи, ухватив Адольфа за шиворот.

Ежи резво отволок секретаря в сторону. Тот завопил, попытался отбиться, но в одно мгновение полетел на землю.

– Тебя же ни разу на вилы не подымали? – приветливо спросил его Ежи, уперевшись ему в грудь сапогом.

Адольф, распростёртый на земле поломанной вешалкой, захныкал.

– Мне тут нельзя, мне у других назначено, – заскулил он, пустив слезу. Лицо его перекосилось, усишки судорожно задёргались. Он протянул с мольбой: – Ну, пожалуйста, отпустите.

Ежи, не слушая, сильнее его придавил, чтобы не извивался, и, ухмыляясь, кивнул пану Собчаку.

– Мы его у вас реквизируем, – сказал тот, строго морща брови. – Так и быть, сегодня меняем одного чёрта на другого.

– А что, так можно? – с удивлением спросил Вернер. Он посмотрел на Бальтазара, а потом на Ивана Иваныча. – Даже отдалённо причастных?

– Юристов нужно подключать, – пожал плечами Бальтазар.

Иван Иваныч помялся, но ответил:

– Вопрос сложный. Каждый случай требует отдельного разбора. Надо подключать специалистов и распутывать весь клубок. Строить причинно-следственные связи, диаграммы влияния, ещё, э-э… точно не скажу, как называется… А! Меру осознанного сопротивления, да. Одно дело – непосредственный исполнитель, но совсем другое – весомый влиятель. А если исполнитель – не человек, а зубастый ручной медведь?..

Лаборант глянул на лошадь, которая так и стояла недалеко от них запряжённая в телегу. Та всхрапнула, показала ему огромные жёлтые резцы и затрясла гривой.

Он испуганно отвёл взгляд и продолжил:

– Этих-то как судить? А если кто-то просто кнопку нажал? Нет, взвешиваем все за и против, заслушиваем показания тех, этих…

Бальтазар догадался, что Иван Иваныч знает не больше его самого, накидывая случайные фразы из юридического научпопа по возмездию. Да и, судя по скисшим лицам окружающих, он был не одинок в догадках. Вернер торжествующе улыбался.

– Я вижу, он меченый. Нам положено их видеть… – промямлил Иван Иваныч. – Но я даже не знаю, кто он такой и почему его схватили, – с облегчением сознался он, наконец-то вырвавшись из смысловой паутины.

Он нагнулся к скрючившемуся Адольфу, пробудив в его глазах слабый огонёк надежды.

– Эй, уважаемый! Как вас там?.. Попросите их ещё раз, глядишь, они вас послушают и отпустят.

– Не желаем слушать, – мотнул головой вредный пан Собчак. – Или верните того, или пусть этот за него отдувается.

– Хотя я этого не люблю, но придётся вызвать полицию, – с мрачной решимостью заявил Вернер. На его губах заиграла лёгкая язвительная ухмылка. – Настоящую, – бросил он Бальтазару.

Ежи поднял руку.

– Полиция отменяется! – громко произнёс он с довольным видом. – Я давно хотел его заполучить, хотя наши были против: им кого поближе подавай. Тогда я сам всё утряс, сам всё нужное нашёл, предоставил. Диаграммы влияния, доли соучастия, причинно-следственное невезение и прочую заумь. В общем, оргкомитет справедливости одобрил мою заявку. Вот разрешение, – Ежи достал какую-то бумажку и показал всем. – То, что на него очередь, нас не касается. Сам к нам припёрся. Как всё удачно сложилось!

Иван Иваныч внимательно просмотрел вручённый листок, вздохнул и передал его Бальтазару. Он пробежался глазами по обоснованию, проверил подписи, печати. «Отсечение головы топором» с припиской: «Скопом за всё село».

– М-да, – невнятно промычал Бальтазар и посмотрел на секретаря.

Тот завыл от страха.

Вернер тоже глянул в бумагу одним глазком, затем проверил время на своих роскошных золотых часах, сосредоточенно разглядывая циферблат.

– Ну что же, – пробормотал он, видимо, что-то решив.

– Пожалуйста, помогите, – заныл секретарь, глядя на босса и размазывая слёзы по лицу.

– А ты расслабься и вообще ничего не жди, – напутствовал его с жалостливой улыбкой Фома. – Стань пустым изнутри, всё и кончится.

Вернер нахмурился и отвёл взгляд.

– Пожалуйста, отпустите. У меня в другом месте назначено, – продолжил канючить Адольф, истерично всхлипывая. – Я больше не буду.

У окружающих это вызвало приступ веселья.

– Потому что не можешь, – сказал Ежи и пнул Адольфа под рёбра.

Тот согнулся пополам и затих.

Вернер поморщился.

– Адольф, придётся тебя оставить. Ты уж прости, некогда. За следующее мероприятие не переживай. Будешь обратно вовремя, обещаю.

Тот не слушал, бессвязно бормоча:

– Всё пройдёт, всё кончится. Изнутри пустой. Я счастье. О-у-у, мэ-мэ, приди ко мне, забери меня, о-у-у, мэ-мэ…

Он то ли пел, то ли бредил, мотая затылком по траве.

– Ежи, не то всё это. Мне на него глядеть противно, на червя этого, – проговорил кто-то из толпы.

Пан Собчак кивнул.

– Об этого слизня руки марать, – плюнул он с отвращением. – Пускай проваливает за своим господином. Пинков ему накидать на дорожку, и довольно.

– Решайте уж скорее! – с негодованием вскричал Вернер. – Забираю его или нет?!

– Я уже решил! – воскликнул Ежи и нахмурился. – Собчак, я тут главный.

Пан распорядитель коротко кивнул.

– Лицензию палача себе оформил, топор имеется. Голову ему снесу и забирайте. – Ежи достал из-за пояса топор. – А ну, попридержите-ка его, – приказал он, осторожно пробуя пальцем острое блестящее лезвие.

Выскочила пара добровольцев. Охавшего, извивающегося змеёй Адольфа перевернули на живот. Кто-то со смехом заметил, что тот обмочил штаны. По толпе прошло оживление. Ему растянули руки и ноги, чтобы не дёргался, а пан Собчак, храня на лице отвращение, для верности наступил сапогом ему на поясницу. Но это было излишне: обездвиженный Адольф, растеряв остатки воли, прекратил сопротивляться. Он мелко дрожал, выплёвывал в землю нелепые слова и звуки и дико вращал глазами на пана Ежика. А тот, молодецки ухая, примеривал над ним широкие махи топором.

Бальтазар чувствовал, что его вот-вот стошнит. Поискав глазами Ивана Иваныча (тот уже исчез), сунул руку под плащ и положил её на эфес меча, покоившегося в скрытых от глаз ножнах. Не то чтобы он что-то задумал… Просто так было спокойнее, хоть какая-то опора в мыслях и чувствах.

Вернер вскинул руки:

– Погодите, сперва мы уйдём! – Он вопросительно глянул на мрачного следователя, кивнув на выход, и подтолкнул Фому. – Адольф, не бойся. Сегодня же обратно, – бросил Вернер через плечо. Отойдя недалеко, он открыл дверь и пропустил Фому вперёд. – С меня курс восстановления.

Адольф зашмыгал носом и засопел – то ли обрадовался, то ли заплакал.

Вернер посмотрел на Бальтазара и неодобрительно покачал головой:

– Зря надеетесь, ничего он вам не скажет. Пять минут я вас подожду, – сказал он и вышел, оставив дверь приоткрытой.

– Давай уже руби этого безумца! – воскликнул пан Собчак. – И по домам. Всё не то! Не отомстили! Одни поучения этому, а оно нам нужно? Руби, не тяни!

Адольф тонко завыл, зажмурился и воткнул свой утиный нос в траву. Пан Ежик сплюнул, широко разогнулся, подняв и опрокинув топор к себе за спину, набрал в лёгкие воздух, собираясь громко ухнуть… но вместо этого пискнул, как мышь. Кисть его руки оказалась наколота на остриё меча, молнией вылетевшего навстречу падающему топору. Без единой заминки Бальтазар по дуге провёл руки пана Ежика вниз и ударил плашмя по раненому запястью. Незадачливый палач выронил топор, упавший обухом на шею секретаря. Тот страшно заорал, вырвался из захватов ошарашенных подручных Ежи, стоявших с разинутыми ртами, и с воплем ринулся от них, не разбирая дороги.

– Голова, моя голова! – успел прокричать он, перепуганной курицей молотя ногами по земле, пока не налетел темечком на приоткрытую дверь перехода. Захлопнув её и споткнувшись, он полетел вверх тормашками через теперь уже пустое место и грохнулся бездвижен оземь.

Бальтазар же во время неудачного бегства Адольфа, не теряя везения и не останавливая напора, схватил пана палача за шиворот, стукнул по лбу рукоятью меча и опрокинул через лезвие на помятую Адольфом траву. Ежи с удивлением и со страхом скосил глаза на меч, упёршийся ему в основание горла.

– Всем стоять! Проткну! – крикнул Бальтазар.

– А шпажка-то настоящая, – прохрипел пан Ежи, гримасничая под остриём и вращая глазами на окружающих. – Ногу мне порезал.

Впечатлённые неожиданным происшествием, все переводили изумлённые взгляды с Ежи на сбрендившего пана полицейского и бездыханного Адольфа.

– Отпустите Юрека! А тот сам убился: издох от страха! – послышался женский голос.

Но тут Адольф вскочил, с безумием в глазах обозревая сцену своего спасения.

– Помогите! – воскликнул он, озираясь и отступая. – Не хочу, не хочу…

– Стойте там, я подойду и открою нам дверь, – приказал ему Бальтазар.

Тот кивнул, с затравленным видом оглядывая своих мучителей. Он снова на всякий случай прикрыл нос ладонью и в изумлении уставился на своего спасителя.

– Я думал, вы порядочный человек, а вы вон какой, – с упрёком произнёс пан Собчак. – Знали бы вы, за кого встали! Боженька вас бы не…

Он вдруг запнулся, когда Бальтазар в один миг подшагнул к нему, переметнув остриё клинка к его подбородку.

– Даже не пробуйте отскочить. Успею проткнуть. Дважды. Насквозь, – пообещал он с наглой вежливостью.

Пан Собчак с глупым видом поморгал, будто крепко зажмуривался и распахивал очи пошире.

– А теперь вы и я вместе пойдём к Адольфу, – произнёс Бальтазар. – Остальные останутся здесь. Пан Гжегож, очень прошу, не торопитесь, а то споткнётесь ещё, уколитесь.

Насупившиеся хуторяне молча смотрели, как Бальтазар на острие вёл Гжегожа. Адольф, достаточно осмелев, отнял ладонь от лица, широко улыбнулся и по-дурацки помахал всем ручками. Пан Собчак держался достойно и каждый раз, как Бальтазар его тихонько подталкивал, шипел на него гусем и украдкой грозил развеселившемуся шибздику кулаком.

– Всё равно его достанем, а вы ответите за произвол, – прокричал им Ежи, поднявшись на ноги.

С горечью на него посмотрев, Бальтазар покачал головой и шепнул одними губами: «Не надо».

Ежи хмыкнул.

Бальтазар отпер неизвестный переход, для пущей безопасности развернув проём двери боком к стае разозлённых глаз, чтобы случайно не узнали местность.

– Пан Гжегож, мир вам. Идите к своим… – сказал он, держась за ручку двери, и осторожно подтолкнул того в грудь мечом, отодвигая подальше от входа.

Тот повиновался, недовольно бурча. Но не успел он повернуться, как Адольф, с визгом отпихнув Бальтазара, распахнул дверь и выскочил в проём, более не выдержав томительного ожидания. Он явно перебрал со смелыми поступками, а путь к спасению был так близок. Чертыхнувшись, Бальтазар отвесил пану Собчаку хорошего пинка на прощание, чтобы тот чего не удумал, и прыгнул следом.

– Да мы таких полицаев!.. – махнул кулаком пан Собчак, потирая пониже спины ушибленное место.

Но что они с ними делали, Бальтазар уже не услышал, захлопнув за собой дверь.

Глава 16. Бэтмен

Выскочив наружу, Бальтазар первым делом запечатал выход от непрошеных гостей.

Здесь новичок, не сильно знакомый с особенностями местного мироустройства, усмехнётся: «Ага, как же, закрыл и забаррикадировался – никто не пройдёт». На самом деле это возможно. Надо запереть переход так, чтобы дверь полностью исчезла с той стороны. Но куда открывать новую? Может, та дверь вела в неизвестный медвежий угол, отмеченный на какой-нибудь старой, давно позабытой карте. В какое из тысяч мест на Лунной арене вы направитесь? А ведь её вычислительных мощностей хватит на отображение и десятка тысяч.

Любой может и открывать, и запечатывать переходы. Кроме таких бесправных и кратковременных обитателей подземного мира, как Адольф.

Насчёт двери Бальтазар не волновался: никто из поляков не разглядел место прыжка, даже от пана Собчака уберёгся, хотя тот и зыркал вовсю. Некоторые сомнения были насчёт официальной жалобы. Но вряд ли бы пан Ежи Ежик побежал со своей бумажкой по инстанциям, мол, верните нам нашего негодяя, накажите своего проходимца. Не тот человек, Бальтазар хорошо это увидел. (Да и не смог бы он, но об этом чуть позже.) Остальные – люди вспыльчивые и деятельные, но слегка безалаберные. Поэтому не сказать точно, но, скорее всего, пан Гжегож Собчак, пан Ежи Ежик да и остальные уважаемые паны в запале погони, не мешкая, открыли двери каждый в случайное место и разом сунули туда по любопытному носу. Осторожничая, поводили им по сторонам и, не обнаружив беглецов, с досады ли или от облегчения крикнули какое-нибудь польское словечко покрепче да и хлопнули дверями погромче. На том бы преследование и кончили.

Бальтазар огляделся – хорошее место для долгого и внятного разговора. Солнечно, но не слишком; небо в негустых облаках. Лужайку, на которой они очутились, окружала стена подстриженных густых кустов с высокими башенками из хвойных деревьев. Посередине располагалась беседка, вся перевитая виноградной лозой и плющом. Внутри стояли лавки, столик, бил фонтанчик с водой.

Окинув взглядом красоты, созданные для неги и приятного времяпрепровождения, Бальтазар подошёл к Адольфу. Взвинченный недавним приключением секретарь вытащил на зелёную неровную стенку карту местности и лихорадочно листал страницы.

– Где же я?.. – бормотал Адольф себе под нос. – Не отображает! Чёртова Арена, будь ты неладна. Как же в космопорт?!. По проводам? Так я же вместе с ним спустился! Зачем? Сидел бы себе на орбите…

Оглянувшись на Бальтазара, он расплылся в виноватой шкодливой улыбке, мол, знаю, многое чего про меня нехорошего думаете, ну и пусть, всё равно же промолчите – плевать вам на дурака и мерзавца. Адольф помялся, глянул с тревогой: плевать тому или нет?

– Хочу сказать вам спасибо! Выручили! Благодарю! – выпалил он и забормотал: – Я был не готов. Неожиданно навалилось, весь этот ужас… Но мы можем успеть! – с надеждой воскликнул он. – Босс минут пять ещё подождёт, раз обещал.

– Думаю, уже опоздали, – успокаивающе произнёс Бальтазар. – Пока определим, где мы находимся, пока найдём вашего босса или сами доберёмся в космопорт, он уже геостационарную орбиту минует со свистом.

Бальтазар намеренно не подходил ближе к вывешенной карте, чтобы та не отобразила его положение. После этого построить наискорейший маршрут в космопорт было бы плёвым делом. Лишь бы Адольф не догадался попросить его поискать Вернера, если тот ещё на Арене и не скрывается, как они.

– К тому же мне прокатный земной транспорт надо сдать. Дело хлопотное, но иначе никак, – ещё малость приврал Бальтазар и развёл руками в «огорчении», хотя только что освободил своё место на андроиде, отправив того обратно в чулан космопорта. – Адольф, раз мы опоздали, то, может, не будем торопиться и присядем? – вежливо предложил он и показал на беседку.

Тот неуверенно помялся, глянул на карту и поплёлся к беседке.

– Мой шаг навстречу. Держите, – Бальтазар протянул ему сложенную бумажку.

Адольф машинально взял, развернул и округлил глаза в изумлении.

– Кстати, давай на «ты»? – спросил Бальтазар.

– Каким образом?.. – кивнув, прошептал Адольф.

Бальтазар решил не отвечать на этот вопрос.

– Конечно, её можно снова получить, – заметил он. – Но это же такая морока. И бумага нужна настоящая, а не электронная дешёвка. Неплохо же зарабатывают художники-разработчики. И топор у Ежи настоящий, думаю, свой, и бумажка эта… Ты её припрячь или порви и выбрось, а если чернила смыть, так и продать можно. Или оставить на память. Пользуйся.

– А я хочу быть художником-оформителем, – промямлил Адольф, обняв Бальтазара.

Тот осторожно похлопал его по вздрагивающим плечам и, быстро утомившись от невнятного бормотания вперемежку со всхлипами и вздохами, отнял секретаря от себя.

– У меня пара вопросов, – строго сказал Бальтазар.

Адольф хоть и отвёл глаза, но кивнул. Кажется, есть некоторая надежда.

– Это же Руман убил брата твоего Фомы? – спросил Бальтазар и понял, что попал в точку.

В молчаливом оцепенении Адольф едва заметно кивнул, но затем, словно одумавшись, пожал плечами:

– Зачем ему?.. Да, он был… сложный человек. Обуреваемый демонами, если по-вашему. Или, так сказать… идеями, хм. Идеи… хм, вообще-то вышли смешными. Вызывают смех и слёзы, м-да… Но он человек идейный, так сказать… А по-другому – тупой и непрошибаемый, так и носился с ними. Недалёкий и злобный шут. Марионетка, решившая сама себя за ниточки подёргать. Босс его перевоспитывал, перевоспитывал, но толку ноль.

– Был? Что это значит? – насторожился Бальтазар.

– Оборот речи! – торопливо махнул рукой Адольф. – Я тоже как бы «был», а не есть. Сегодня пришёл, через неделю или раньше… ушёл. По большей части здесь отсутствую…

– А Фому тоже он?

– Н-не знаю, – испугался Адольф, поняв, что ему не верят. – Разве не сам? – он отвёл взгляд.

– Ты не бойся. Представь, что на исповеди. Твоих тайн не выдам, слышишь? Никому! Скажи, их семью – тоже Руман?..

– Он… – пробормотал Адольф. И тут же запричитал: – Как пилот, как пилот! Не сам. Там же всё на автоматике. Он кто? Никто! Сидит да смотрит, как лампочки на панели мигают.

– Адольф, – нахмурился Бальтазар. – Я предполагал честный обмен, – указал он на зажатую в руке секретаря бумажку. – Не бойся, твой босс ничего не узна́ет. Клянусь!

Тот, сникший, колебался.

– Ну? – не выдержал Бальтазар.

– Хорошо, – прошептал Адольф в изнеможении, будто решался шагнуть через пропасть. Он горячо заговорил, оправдываясь: – Я не предатель… Я ему многим обязан, но… Не в том дело, что я для него посмешище и он ни во что меня не ставит. Это пусть, это ерунда. А в том… Я так вам завидую, обычным. Когда-нибудь же всё кончится. Будет простая жизнь, как у всех. Забудут не забудут, неважно… А может, важно, не знаю. Уберусь подальше, спрячусь. Усы сбрею! Лицо изменю. Весь этот ужас прекратится!

Бальтазар кивнул. Он слушал внимательно, с неподдельным интересом: «Не надо торопить беднягу. Пусть выговорится, видно, что накипело… Сейчас словесная пена схлынет, он успокоится и…»

– Я жить хочу! – воскликнул разгорячённый Адольф. – Поэтому… Трудно в двух словах самую суть… Да вы и не поверите… – Он замолк.

– Тебе кто-то угрожает? – спросил Бальтазар участливо, не выдавая волнения. Он совершенно не понимал, куда тот клонит.

– Мне? – рассмеялся Адольф. – Ну да, и мне тоже. Но я-то что? Налипший кусок дерьма. Соскребут и выбросят… навсегда.

– Не надо обижать себя словами. Все мы грешны, и все будем прощены, кроме тех, кто откажется. Ты же хороший человек, не так ли? Кому-то ещё грозит опасность?

– Знаете что? Не такой уж я и хороший, чтобы вашу лесть спокойно слушать, – расстроился Адольф, пропустив последний вопрос мимо ушей.

Бальтазар виновато поморгал. Зря он влез с поучениями о добронравии. Гордыня…

– Сейчас докажу, – повеселел Адольф, видимо, в неуправляемом возбуждении скакнув в другую крайность. – Между прочим, это я вас сюда отправил. Ну, то есть вы сами полетели чубаноида допрашивать, но по моему хотению. Я захотел, и вы полетели, вот так! Раз уж подвернулся случай, чего бы не попробовать? – неясно выразился Адольф и нехорошо улыбнулся. – Немного не выгорело.

– Так, так, – боясь сказать лишнего, поощрил его Бальтазар. – Продолжай.

– Продолжаю, – с издёвкой сообщил Адольф. – Вопросик у меня. Хорошая вышла шутка с телефоном? Я вам на выходе из ангара жучок в карман подбросил. Он и настрочил огненных посланий якобы от вашей супруги ейным почерком, потом затёр и самоудалился бесследно. Вещица – огонь, неуловимый. Главное – подсадить. Мы ими за конкурентами следим. А они за нами… – он нервозно рассмеялся. – Я перед тем и вашей жене всякой дряни понаписал. Обнадёжил, хе-хе. Вступила в переписку, помогла. Такая дура…

Бальтазар поневоле округлил глаза.

– Зачем же? – мягко спросил он.

– По карманам лазил?.. – усмехнулся Адольф. – Надо было. Но я жить хочу, поэтому…

– По чужим карманам лазил?! – раздался незнакомый голос, и вслед за ним из ниоткуда появился его обладатель. – Жить он хочет! А кто не хочет-то?!

Невежливо появился, исключительно невежливо, даже между близкими друзьями такое не водится, да ещё прервал рассказ в самом решительном месте. Выскочивший из воздуха гражданин был в форменной, наверняка военной одежде, которая больше подчёркивала, чем скрывала его несколько объёмное телосложение. Из-под широкой и высокой фуражки с орлом на Бальтазара хмуро уставились глаза слегка навыкате. Багрово-красное мясистое лицо с тяжёлым подбородком полностью ладило с коренастой фигурой, а вместе они внушали относиться к их хозяину без легкомыслия.

– Ты что в чужом кармане забыл, дятел? – воскликнул он с неподобающей всей его стати радостью, отвернувши от Бальтазара кирпичное лицо.

Белый как мел Адольф захлопал глазами, и поперёк его вытянувшегося бескровного лица разъехалась широкая улыбка.

– Бени! – с облегчением крикнул он незваному гостю. – При полном параде! Как?! Тебя же раньше вызвали?

Бени глуповато поморгал, не отводя тяжёлого взгляда.

– Я первый спросил, – заметил он тихо и недружелюбно.

– Слямзил кое-что! Вот это, – с готовностью ответил Адольф, достав из кармана бумажку.

Бени с подозрением на неё уставился. Адольф сунул её обратно, наскоро переглянувшись с Бальтазаром, мол, извини, не вышло, как-нибудь в следующий раз.

– Надо было, я и порешал вопросик! – с задором воскликнул Адольф.

– А как умудрился сбежать? – продолжил допрос Бени, сверля Адольфа лупатыми глазами.

– Э-э, нет, твоя очередь. Ты как здесь? Тебя ведь раньше вызвали? – твёрдо спросил Адольф, не собираясь уступать в соревновании «Кто здесь поважнее будет».

Бени насупился, но ответил:

– Вызвать-то вызвали… Повисел немного, постонал для приличия, покряхтел, чтобы не смекнули чего. Но сняли и отпустили погулять. Немного-то повисел, а в голове до сих пор гудит молотками по наковальне, глаза чуть не лопнули. Ждут ещё кого-то, недовоскресили… Сказали, знаю его, мол, сам увидишь. Хочет лично петлю мне на шею накинуть, а деньжат только на миску бесплатного супа для нищебродов. Ну и хорошо, два за раз буду квит. Мы ещё посмотрим, – он подмигнул Адольфу. – Говори, как выбрался? Помог кто?.. – Бени глянул с усмешкой на Бальтазара. – А что за бумажку показал и спрятал? Приговор, что ли? Ну-ка, дай глянуть.

Он требовательно вытянул руку. А когда получил документ и стал читать, ухмыльнулся:

– Настоящая бумага, не поскупились. Заверенная, с печатями. Расстарались. Слог выспренный, но корявый, будто заявление сельский дуралей писал, понахватавшийся словес. Украл, говоришь? Молодец…

– Стащил у главного, пока он меня за грудки дёргал, – залебезил скороговоркой Адольф. – Господин следователь открыл дверцу, чтобы уйти и не видеть, как они меня будут терзать… А я как дал по коленке одному, другому, бегом вперёд него проскочил и втащил за собой. Они как бросились за мной!.. Кричу ему: «Проход запечатывай!» Перед самым их носом закрыл, едва успели.

Бени недоверчиво хмыкнул.

– А полячишка, что к нам прискакал, другое наплёл, – усмехнулся он. – Пришлось его уважить кулаком в морду и срочно перебазироваться. Но ты всё равно молодец. Уважаю, уважаю… Оставишь бумажку себе? А найдут?

Вмиг скисший Адольф выхватил у него бумагу, порвал пополам, начал рвать на полоски, но вдруг остановился и сунул обрывки в карман.

– Потом дорву и выброшу, не здесь.

– Правильно, чтобы не подобрали. Но это ты зря: рвать не надо, ценность потеряет. А чернила можно смыть, воды-то не жалко, да хоть супом для нищебродов, – громко засмеялся сам себе Бени.

– Любезный, вы от господина Вернера? – спросил его Бальтазар. – Как вы нас нашли?

Тот нахмурился и не ответил.

– Я же на подсветке, – поспешно пояснил Адольф. – Босс за меня отвечает, у него допуск. Подал срочную заявку на меня в Институт, получил отказ, раз я здесь. Или этот поляк сообщил… – он заглянул в щёлочки сощуренных глаз приятеля и скорее отвёл взгляд. – Босс поискал, нашёл, где я, и отправил сюда прогульщика Бенито. Верно?

– Верно, – хмыкнул Бенито, придирчиво глядя то на одного, то на другого.

– Кстати, ваш босс приглашал меня на корабль, – сказал Бальтазар на всякий случай.

Брови Бенито поползли вверх.

– Про вас ничего не знаю. Я за Адольфом.

Открыв дверь, Бенито выпучился на Бальтазара.

– Проход именной, на двоих. Самоуправствовать бесполезно, – предупредил он.

– Бени, ну что ты, в самом деле? Он мне помог! Босс его действительно приглашал, – в тревоге залопотал Адольф, приподнимаясь. – Спасибо вам…

Он во все глаза смотрел на Бальтазара, а тот, в свою очередь, тоже не отводил взгляда, надеясь, что и Бенито, не отвлекаясь, в упор разглядывает их переглядку.

– На корабль, он ждёт, я провожу, – коротко приказал Бенито, подтолкнув Адольфа к чёрному проёму прохода, укрытого прячущей пеленой, и развернулся к Бальтазару. – Всего хорошего, – бросил он на прощание со злой усмешкой и захлопнул за собой дверь.

Бальтазар плюнул в сердцах и подошёл к месту, где Адольф, прощаясь, незаметно уронил что-то на землю. Быть может, случайно, а может, и нарочно.

В траве у скамейки лежал скомканный клочок приговора. Неровно оторванная полоска с единственной строчкой: «Виновен по всем пунктам. Приговорить…» Он хмыкнул и сунул обрывок в карман. Ему хотелось верить, что это было послание.

Глава 17. По методу Дмитрия

До космопорта Бальтазар добрался на старой доброй колёсной тележке, сев в первую свободную, пристыкованную к Арене. Поставил её под управление надмозгов и врубил полную скорость. Гнал по трассе. Быстро долетел, даже не успел толком отдохнуть и обдумать недавние происшествия. Лежал на жёстком топчане и бездумно смотрел в потолок, пытаясь забыть перекошенное злобой лицо Румана и его радостные вопли.

Перед самой посадкой на Луну пришла весточка от Дмитрия. «Чудна́я загадка – очнулся у Вернера на борту. Несёт чушь о мировой утрате, жалуется на тебя ☹», – прочёл Бальтазар с неудовольствием. Единственное, чем сообщение порадовало, – это имя отправителя. Бальтазар улыбнулся.

Заняв место у окна, он наблюдал за погрузкой. Муравьиные роботы сновали туда-сюда: крупные таскали поклажу, мелкие бегали по корпусу с проверками. Беззаботные создания! Они как бы есть – носятся, таскают грузы, договариваются друг с другом о маршрутах переноски и складирования, оповещают базу о готовности, – но их как бы и нет. Не считать же бытием программную математику, цифровые модели и выверенную механику движителей. Без этой математики они и шагу не сделают. Вместо жизни – набор алгоритмов. Чётко очерченные в рамках заданной логики, они существуют (если можно так выразиться) в идеальном мире вне времени. Движимая механизмами математика строго сформулирована в логические конструкции, в ней сразу реализуются все возможные пути, и пусть их много, но они уже заданы и пройдены до конца. А любой выход за пределы правил – фатальная ошибка и крах идеального мирка. Мёртвая схоластика.

«Так что их нет», – сказал себе Бальтазар, удовлетворённый отвлечённым философским размышлением. Даже ведьмин Бенедикт со своим злобным шипением, хитростью, пронырливостью, успешно скрываемым повышенным аппаратным интеллектом не живёт, не чувствует – он лишь притворяющийся автомат.

Бальтазар вздохнул и поёрзал в кресле. На сердце было неспокойно. С посадки, как Дима напомнил о себе, репейником прицепился и не отпускал мелкий и глупый страх аварии. Душу терзали неотступные мысли: случись похожая авария, найдут ли их оранжевую банку пассажирского модуля? каково больше никогда не очнуться, сгинуть в небытие рука об руку с гнетущими страхами? Как бы сейчас не помешало безжизненное спокойствие бездушного механизма…

Наконец объявили пуск. Землян на борту не было, и корабль взмыл в небо на предельном ускорении в десятки земных g. Ударом клинка пронзив голубой небесный купол, они вырвались в чернильную темноту космоса, усыпанного жемчугом звёзд. Первый шажок на пути к дому. Корабль довернул нос к Луне и, не теряя ускорения, взял на неё прямой курс.

В окно иллюминатора заглянуло ярко-оранжевое Солнце, принявшись бить по нему прожекторными лучами. По стеклу поехала защитная шторка. Бальтазар её отодвинул, загородился от слепящего диска ладонью и полюбовался на дикие космы протуберанцев, пляшущих вокруг солнечной головы. «Эти не притворяются. Мечутся, словно живые. Покуда Солнце светит. Может, и мы ещё поживём…»

Он зевнул, откинулся в кресле и погрузился в полётный сон. Привычно тяжкий и мрачный.

* * *

Обнажённый, стыдливо прикрываясь руками, он стоял перед длинным столом, дальний конец которого скрывался в полумраке. Серый камень стен, низкие своды потолка, затхлый запах и сырость. В углу трещал камин, отбрасывая кроваво-алые блики. Его слабое тепло лишь оттеняло холод подземелья. От ужаса Бальтазара била ледяная лихорадка.

По обе стороны стола сидели люди в чёрных балахонах. Они шептались меж собой, читали бумаги, передавали их друг другу и, блестя в сполохах огня лысинами тонзур, слаженно кивали, как одна многоголовая гидра.

За противоположным концом стола, глубже всех спрятавшись во мрак, восседал некто в красной бархатной мантии. Капюшон полностью прятал его лицо, склонившееся над толстым фолиантом. Здесь было средоточие всего сборища, сюда стекались бумаги. Полусогнувшийся сбоку человечек что-то шептал ему на ухо, тыча пальцем в листок перед собой.

Углублённый в чтение таинственный некто перелистнул плотную жёлтую страницу. Сердце пленника забилось: это она, его книга. И пусть он не мог разобрать ни обложки, ни содержимого, он знал наверняка: это она. По ней будут судить.

Оцепеневший, словно прикованный к полу чьей-то злой волей, Бальтазар глядел, как вершится его судьба. «За что всё это? В чём я провинился? Люди вы или кто? Посмотрите на меня – вот он я, перед вами». Но слова эти не вышли дальше обезумевшего от страха рассудка. Его не замечали, будто его здесь и не было. Да и что он скажет в своё оправдание? Как оправдается непониманием?

Дрожа от страха, Бальтазар смотрел на вершителя во главе стола, не смея отнять от него взгляда. Красная Мантия взяла в руки сложенную кипу бумаг и не глядя передала юному монашку, услужливо замершему сбоку. Тот бросил нашёптывать своё и, склонившись ещё ниже, принял бумаги. Шёпот затих, все повернули к ним головы. Воцарилась гробовая тишина. Согбенный помощник чуть распрямил спину, и послышался его размеренный заунывный голос, будто завыл бесплотный дух. Зачитывался приговор.

Бальтазар вслушивался, но не мог разобрать едва знакомые слова на неизвестном языке, чей стройный ряд сливался в одну монотонную абракадабру, оттого ещё более страшную. Поток певучей бессмыслицы иссяк, и лишь последние два слова дались ему: in ignis.

– В огне, – прошептал он дрожащими губами за умолкнувшим обвинителем, голос которого вдруг показался пугающе знаком. Но чей?

В комнате посветлело (то ли от огненных заклинаний ярче запылал камин, то ли глаза осуждённого привыкли к полумраку), и Бальтазар разглядел сидевших за столом. Его тоже рассматривали. Всё старческие лица: морщинистые и одутловатые, с дряблыми брылями щёк, со щёлочками опухших, воспалённых глаз. Облизывание губ и шумное сглатывание слюны после или перед сытной трапезой, огромные животы для вместительных желудков и удобные необъятные седалища. У одних – немногих – в глазах любопытство, у других – нескрываемое вожделение и похоть, глумливые улыбки и плотоядные причмокивания.

Не сумев скрыть отвращения, ощущая подкатывающую к горлу дурноту, он перевёл взгляд с уродливо жирных туш на их главаря. Из-под капюшона проступили очертания женского лица. С ненавистью и презрением она смотрела на него. Это была Елизавета. Она сбросила капюшон.

– Будь милосердна, – прошептал он ей.

Лишь тень холодной улыбки проскочила по краешку её прекрасных алых губ.

Юный монашек при ней так и не поднял лица. Никак его не разглядеть.

«Кто же ты, кто? – волновался Бальтазар. – Неужто и тебя знаю, как и всех этих?..» Он глянул с омерзением на сборище стариков.

Не отнимая обличающего взгляда, Елизавета медленно подняла руку и указала на него:

– Виновен.

Услышав её вердикт, застенчивый юноша отнял глаза от пола, с любовью и преданностью глядя на свою богиню. Миловидный юноша с ухоженной бородкой.

– Ты, – прошептал пленник, узнав в нём себя.

Юноша указал на него.

– Виновен, – произнесли юные уста.

Охнув, Бальтазар повалился в круговерть обвиняющих его указательных пальцев и рыхлых гримасничающих рож. Водоворот образин закружил его, лапающие руки потащили вниз…

Бальтазар вздрогнул и очнулся. Прилетели. Полётные кошмары случались с ним всякие, но этот был пострашнее прочих. Чтобы не привыкал.

Обычно его сжигали на костре. Облачали в грязное, вонючее рубище и вели помойными улицами на площадь с каким-то цветочным названием, которое он мучительно вспоминал всю дорогу, не замечая пинков и плевков. Под улюлюканье его расторопно привязывали к столбу. Лили под ноги на хворост липкую и пахучую смолу. Священник бормотал заклинания и перечёркивал крестом. А Бальтазар, с тоской оглядывая ликующую толпу, выискивал кого-то единственно важного: «Где ты, кто ты? Что надо вам, безумцы?»

И под конец выхватывал из людского месива её прекрасный образ. Стоит недвижима посреди бушующей толпы. Простое платье в окружении красочной рухляди и серой ветоши одежд. Лёгкая улыбка на спокойном лице промеж гротескных масок балаганных петрушек. Холодный взгляд против нездорового любопытства. Ярость, празднующая победу, против поголовного сумасшествия.

Заворожённый, он больше не отводил от неё взгляда. Не слышал ни священника, бубнившего бессмыслицу латинской скороговоркой, ни толпу, ни треск разгоравшегося под ногами пламени.

– Пощады! – безответно шептал он ей, пока скорый на расправу огонь не вспыхивал между ними, стеной дыма и огня отгораживая нечестивого мученика от её жгущих глаз.

* * *

Общеизвестно, что сны лунян в полётной гибернации особенные. Мозг каждый раз обманывается поддельной смертью анабиоза и выдаёт такое, что в обычном сне, когда мирно посапываешь дома на подушке, никогда не привидится.

Но кроме особенностей полётного анабиоза (всё ради общей безопасности), у жителей подземного мира и чувства поярче, и память посильнее. Быть может, некоторые из землян на заре своей юности и ровня им, но мирские тяготы и болезни берут своё. И вот уже ум немощен, воображение потускнело, а память ослабла. Но человек свыкнется и со старческим слабоумием, найдёт и в нём светлые стороны – как легко теперь прятаться от груза прожитого, от совершённых ошибок. Всё забылось и поистёрлось. Но то у землян. А у лунян не спрячешься.

К слову, Бальтазар, как и все, помнил своё рождение на тот свет. Первое испытание, первая совершённая несправедливость, изгнание из рая, из приятной тёплой и тёмной обители, окутывавшей его мягким покрывалом, где он провёл до того, возможно, целую вечность безвременья. Помнил он и лицо повитухи, принявшей его на руки. Это трудно объяснить земному обывателю, но ту милую старушку он припоминал, как если бы увидел её уже прилично пожившим младенцем, научившимся различать лица в пугающем мельтешении красок, фигур и зыбких очертаний чего-то приятно округлого с глазами посерёдке. Как-то сама картинка сложилась и обратно уже не раскладывалась.

* * *

Утерев платком холодный пот, выступивший на лбу, Бальтазар вздохнул. Полётный сон – это не сон, это мучение. Он потянулся, глянул в иллюминатор: сбоку космодрома висел сочно-голубой диск Земли. «Здравствуй, милый подземный мир. Вот мы и дома…»

Шла разгрузка корабля. Другие, такие же, как и на Земле, муравьи таскали в ангар коробки и свёртки из грузового трюма, один протягивал кабель питания, другой менял зеркала разогрева толкача. Бальтазар улыбнулся: «Двигаются они нескладно, сшибаются друг с другом, роняют поклажу… Не роботы – механоиды на управлении, к тому же новички. Это земляне сторонятся такой работы, да их и не так много по сравнению с нами».

Судя по всему, капсулу корабля с резервуаром подземного мира ещё не состыковали. Наверное, аккумуляторы сели, а операция стыковки требует равной плотности энергии объединяемых миров. Придётся подождать.

Позёвывая, Бальтазар проверил входящие. Открыл новое сообщение от Димы, улыбнулся первым строчкам, но потом нахмурился. «Оказывается, я чуть не погиб. Меня потеряли, долго и упорно искали и наконец-то нашли. Жду поздравлений! Сам я в порядке, еле отбился от спасителя (инженера). Всю руку оттряс. Нажаловался. Обязательно жду тебя вечером в гости! Можешь не один, стерплю даже её. К тебе серьёзный разговор. Готовься. Думаю, понимаешь, что к чему. Он тоже обещался быть. Надеюсь уговорить на мировую».

Неужто Вернер намекнул Диме, что может замять это дело? Конечно, пусть он сперва докажет, что это было намеренное деяние, а не случайная ошибка. Но если докажет, то одним штрафом Бальтазару не отделаться. Да и штрафа бы тоже неплохо избежать. Интересно, что Вернеру надо?

Во всей этой истории с самоубийством наркомана Фомы уважаемый всеми гражданин общества Вернер – гениальный изобретатель, одарённый инженер и со всем этим вместе ещё к тому же удачливый делец, скандально известный богач и филантроп – был как-то замешан. То личное деятельное участие, то ближайшее окружение: злобный и зубастый Руман, убогий Адольф. Да и сам Фома не внушал доверия – не похож он на человека, случайно попавшего под раздачу судьбы.

Бальтазар взялся перебирать в уме факты. Едва касался их вниманием, чтобы не спугнуть желанное ощущение чего-то странного, чего-то ускользающего, давая мысли самой скользить по цепочкам образов. Места, люди, их имена, лица, обрывки диалогов, вопросы и сомнения хороводом проходили перед его мысленным взором, а он останавливал любую попытку скрепить их монолитным логическим выводом.

Вот упитанный юноша: он что-то слопал и в предсмертном экстазе просит добавки, но его убивает помощник-андроид. Воображение рисует кукловода в маске с отпечатанной на ней скабрёзной улыбочкой Румана, дёргающего размахивающего ножом робота за ниточки.

А вот Руман с той же ухмылкой уверенным и чётким манёвром уже тормозит свой пикирующий корабль у самой земли, в мгновение сплющивая машину с родителями близнецов. Фома свернул ноги калачиком, улыбается и кивает. Он сидит у стога сена, а сзади из-за спины торчит труба с огоньками. Фома отворачивает от Бальтазара лицо, а поворачивает его обратно уже ухмыляющийся Руман.

«И попробуй это докажи», – дребезжит голосок сомнения.

«Прочь. Без оценок», – отвечает себе Бальтазар.

Вдруг выплывает начальственная борода Дмитрия, за ней ласковый прищур Вернера. Борода грозит Бальтазару пальцем: «Полная чушь!» – и отворачивается к собеседнику. «Эфир, эфир… – невнятным шёпотом озабоченно бормочет Вернер. – Как бы незаметно сломать…»

Вернер оставляет оживлённый разговор, оборачивается к Бальтазару: «Вытащил просветлённого – что убил. И бросил там страдальца». Вернер хмурится: «Дважды виновен. Поплатишься».

«Как же подозрительно, что просветлённого нельзя», – сгущается мыслью неясная дымка. «Чушь! – бросает Дмитрий. – Ты зачем самоубийцу притащил?»

«Кому Валера теперь нужен?» – тычет ему Вернер. Фома в подтверждение кивает и огорчённо мотает головой, слегка скривив беспечную улыбку. «Убил их дважды, злодей и психопат», – заявляет появившийся Адольф, преданно глядя на начальство и подёргивая усиками.

Не усы – заплатка, а всё одно похож на таракана. Таракан или человек? Эти усики, вдруг такие мерзкие, и весь вид секретаря внушают ему крайнюю брезгливость. Бальтазар отворачивается, и перед ним распростёртый Валера. Но это же не он убил своими руками?! Как жаль преданного пса… При чём здесь пёс?! Пронизанный ужасом, Бальтазар отталкивает взбесившегося Румана, двигающегося к ним страшным образом задом наперёд. С хищным радостным оскалом тот опрокидывается и проваливается сквозь землю. «Счастливый ушёл. Прямо в разлом. С почином!» – веселится объявившийся Вернер.

Бальтазар хочет помочь Валере подняться, но от того осталась лишь одежда – лежит на тротуаре, обведённая мелом.

Крестясь, Бальтазар пятится прочь, но вдруг оборачивается, почуяв подкрадывающееся к нему неведомое чудовище. Это же Адольф! Испуганный, Бальтазар отстраняется, но тот всё подступает шажок за шажком. В руках у него портретная рама, и он протягивает её с болезненной кривой гримаской. Надо взять подношение, и тот перестанет подступать и жалко ухмыляться. Но это не рама, а зеркало, и в нём (или в Адольфе – не разобрать) отражается сам Бальтазар. «Не усики, а бородка клинышком. Не Адольф. Показалось», – успокаивается он, разглядывая себя, и морщится от яркого солнечного пятна, отражённого в стекле.

Бальтазар всматривается, и чем дольше – тем меньше слепнет его взор. Он видит наконец, что ему светит беззаботная улыбка круглоликого каменного монаха в оранжевом балахоне. Её сверкающее великолепие вытесняет все думаемые мысли. Недовольный, Бальтазар морщит лоб, чтобы хоть чем-то заполнить пустоту. Эти потуги вызывают у толстощёкого безудержный хохот, такой заразительный, что невозможно дальше тревожиться и грустить, сопротивляться весёлому блаженству.

Вернер, Фома, Адольф, тень Бенито и неведомые другие толпятся вокруг божка и вслед за кумиром хохочут в экстатическом исступлении. Они держатся за руки, веселятся и приплясывают, кланяются солнцеликому; кивают и Бальтазару, зовут его в свой круг и радостно подмигивают. Не выдержав, он бросается к ним, он ждал этого всю жизнь – вот его последнее и чрезвычайное желание.

Вдруг всё стихло, и стало так просто, так светло и покойно, так цельно и по́лно, как не было никогда. Беспредельное счастье возможно.

В безоблачной вышине над Бальтазаром светило усатое солнце с нахальной улыбкой кота Бенедикта. Оно покатилось на него с небосвода, накаляясь и шипя, и всё твердило как заведённое: «Это конец. Я автомат. Слышишь? Это конец. Я автомат…»

Среди покойной благодати заворошилось нехорошее предчувствие, даже божок заёрзал на своём месте. Вернер взмахнул руками, и переживание вселенского торжества лопнуло с тихим «поп», как раздутый мыльный пузырь, и всё пропало.

Бальтазар дёрнулся и проснулся. Над ним нависала злая морда Бенедикта, сидевшего на спинке придомовой лавки.

– Сгинь, – шикнул Бальтазар, пытаясь приподняться.

– Ты сгинь! Тебе конец! Слышишь? Тебе конец! – зашипел тот в ответ. – Выселим, обязательно выселим!

– Я тебя!.. – замахнулся Бальтазар.

Кот ловко пригнулся, пребольно впился зубами ему в ладонь и бросился наутёк к дому.

Бальтазар, слегка ошалелый, встал, сел обратно, раздумывая, как он здесь очутился. Видимо, из-за недосыпа и напряжения последних дней уснул ещё до высадки пассажиров. Его не стали будить и отправили в зал ожидания космопорта, а местная служба порядка, в свою очередь, перенаправила спящего пассажира на приписанный ему адрес. Елизавета дверь не открыла, а лавка была свободна. Кота подвинули – вот чего он так злился, – а его положили отдыхать дальше.

Вот и славно – есть повод заглянуть домой. Бальтазар потянулся, радуясь вернувшейся свежести.

– Сновидческий метод Димы, – пробормотал он, оглядывая саднящий укус, припомнив из всего сна единственного Бенедикта. – Хорошая вещь, говорит. Но опять не сработал.

Он посмотрел на окна дома – зайти или всё же не будить лихо? Увидеться с Елизаветой ему ой как хотелось.

Глава 18. Почти невинные шалости Елизаветы

Дверь скрипнула – верно, кот одумался и вылез поорать на него согласно протоколу притворства. Бальтазар отвернулся, чтобы тот не заметил непрошеной улыбки на его лице.

– Эй, святоша! – раздался с порога голос Елизаветы. – В гости заглянешь или с лавки к дружкам отправишься?

Бальтазар поднялся, с неприятным откровением осознавая, что теперь точно не уйдет. Не хотелось даже отводить взгляд от её лица. Мог бы себя пересилить, но зачем?

Когда он подошёл, недовольно хмурясь на собственное бессилие, его встречали обычные ему лёгкое пренебрежение, нахальный прищур и презрительная полуулыбка. В глубине плутовских зелёных глаз вспыхивали озорные искорки.

– Что хотела, Елизавета? – спросил он, любуясь ею.

Не стоило так беспардонно на неё пялиться. Он это сейчас же и понял, но было поздно.

– Сам знаешь. Отомщу и забуду тебя. Но это я ещё успею. Мы успеем, с мужем моим. С моим герцогом. С моим Фернандо, – Елизавета зло и расчётливо вколачивала в него острые и твёрдые, как гвозди, слова.

– А как же отчёт?! – воскликнул он. – Послушай! Закажи отчёт. Меня, может, и не простишь, но хотя бы мирно расстанемся. А Фернандо, будь он неладен, ты, скорее всего, и видеть не захочешь.

– Не нужен мне твой отчёт. Я сама всё прекрасно помню. Бесполезные растраты. А этот кусочек теперь мой. И даже не пробуй его обратно забрать. Я тебе такое устрою!.. К тому же формально я не отказываюсь. Могу лет сто думать. Так-то на адвокатах экономить, когда на бумажки свои закорючки лепишь!

Бальтазар лишь развёл руками.

– Я пока не могу тебя из дома выставить, – сморщила носик Елизавета. – Как и потратить свои деньги на мужа моего без твоего согласия. Так что добро пожаловать! – с издёвкой добавила она, развернулась и захлопнула за собой дверь.

* * *

Дом, милый дом, встретил его старыми, в последнее время чуть подзабытыми привычками хозяйки и её рисованного питомца. Кот злился, шипел, яростно мяукал, бил хвостом и прижимал уши, светил из тёмного угла янтарным фосфором зрачков. Елизавета же, наоборот, предпочитала куда более весёлое обхождение. В её обычае было ходить по дому почти голой, хохотать дурацким смехом и ласково называть сожителя (вернее сказать, сосуществователя) дрянным старикашкой. На том основании, что, по рассказам дочери, тот дожил до глубокой старости и предлинной седой бороды. В игривом настроении она любила вытягиваться перед ним в изящном изгибе и требовать, чтобы он к ней не приближался и даже не смотрел. «Святошам не положено», – презрительно бросала она и поворачивалась полубоком, приглядывая за ним из-за спущенного на голое плечо водопада длинных разноцветных волос нахальными зелёными глазами. Или выставляла напоказ полные груди с маленькими девичьими сосками и невинно спрашивала, не хочет ли он вкусить подлинного corpus deus… И не дай бог ляпнуть что-нибудь или подступить! Мрачное спокойствие, угрюмое молчание и отведение взгляда на все её приёмчики – это он быстро усвоил. Вскорости забава ей надоедала, и она накидывала халат.

Бальтазар приобрёл этот дом давно на часть огромных средств, заработанных во времена столетней космической одиссеи в дальнем космосе. Дом был настоящий… ну, почти. Но это вам не какой-нибудь рисованный дворец где-нибудь на бескрайних рисованных просторах, у которого физические границы вмещают всего-то несколько голов: семью владельцев и пару-другую гостей. Здесь можно было ходить по комнатам и между ними! Роскошь, одним словом. Хотя разницы, конечно, никакой.

Когда-то дом был целиком его. А теперь Бальтазар ютился в самой маленькой комнатушке, едва ли не кладовке. Хотя он находил её довольно уютной. Привык. Смирился…

Лёжа на узкой лежанке, занимавшей бо́льшую часть его «уютной комнаты», он раздумывал над словами Елизаветы. Права дочь: Елизавете нужно время, чтобы остыть и свыкнуться с тем, что они опять вместе. Никакого «её мужа» на его деньги он не потерпит! Похожие скандалы случались и раньше, и тогда он пережидал бурю у дочери, или у мамы, или у друзей. И сейчас переждёт.

Отдых получился так себе – посреди невесёлых дум о скитаниях по чужим жилым помещениям. Устав отдыхать таким образом, Бальтазар решил, что хороший обед выправит настроение.

Кухня (она же и столовая) у них была хоть и тесная, но в настоящих размерах. Прямоугольный обеденный стол из ореха. За ним, подальше друг от друга, два резных стула из красного дерева. В одном углу – посудный шкаф из древесины какой-то дорогой породы, в противоположном – мойка с раковиной из малахита. Под ней бездонное ведро отходов за тёмным дымчатым стеклом. Столешница из полированного обожжённого дуба, ниже шкафчики (из клёна или ясеня) с парой больших ящиков выдачи заказов и нескольких маленьких, хранивших столовое серебро и кухонную утварь, которой никто не пользовался.

Вся мебель, столовые приборы и обстановка были, конечно же, нарисованные, кроме настоящих дыр (входной и выходной) ящика заказов и ведра. Но нарисовано было искусно и потому стоило изрядно. И хотя оплативший всё это великолепие Бальтазар не особо верил заверениям производителя, что «это неповторимая более нигде ручная работа мастера и естественной природы цельного массива дерева», но Елизавете нравилось (куда сильнее прежней «под копирку»), и этого было достаточно.

Бальтазар возился с готовкой, то есть доставал заказы из ящика и переставлял разложенное по блюдам на стол, когда к нему присоединилась Елизавета.

– Что-то я проголодалась, – буркнула она, сев за свой конец стола.

Бальтазар не возражал – заодно насмотрится на неё вдоволь. Он, надо сказать, никогда не возражал и ради её общества закрывал глаза на её проделки.

Попав на кухню, Елизавета тут же принялась хозяйничать на свой манер. Вскоре стены поменяли цвет с сочной луговой зелени на тёмно-зелёную болотную гниль. Свежую льняную скатерть заменил хорошо знакомый плотный красный атлас. А на полке в углу появился портрет Джордано Бруно в золочёной рамке, расчерченной тайными письменами и узорчатыми завитушками. Бруно глядел с осуждением. По бокам этой фальшивой иконы горели две тонкие восковые свечки. На той же полке лежал бронзовый потускневший тубус с торчащим из него пергаментным свитком учёных работ мага-мистика – якобы полные цифровые копии с оригиналов, купленные Елизаветой на какой-то распродаже.

Те изыскания Бальтазар внимательно прочёл и вынес суждение: «Сущая ересь и бессмыслица». Его бы он высказал и подробно обосновал кому угодно. Но была ещё одна мыслишка – нехорошая, которой он бы ни с кем делиться не стал: «Сожгли осла упёртого, ну и поделом дураку».

Для Бальтазара так и оставалось загадкой, за кого она держит Бруно: за великого астронома и мыслителя или за «своего»?

– А он маг или учёный? – ткнул Бальтазар вилкой в сторону портрета.

Опрометчиво.

Елизавета, выставлявшая на стол свой заказ, не ответила, лишь загремела тарелками.

– Я как-то прочёл парочку тех свитков, – не смог он удержаться. – Не думаю, что ты была бы против?

Мимолётный надменный взгляд в его сторону.

– Может, читала? – Бальтазар уже сомневался, стоит ли ему продолжать. – Там на латыни.

Усаживаясь, Елизавета совершенно без надобности махнула полой короткого халата, неприлично подтянув его как бы для удобства. Свои длинные гладкие ноги она выставила в сторону, несомненно, для лучшего обзора.

Елизавета протянула ему блюдечко с чёрной икрой, забытое им в раздаточном ящике.

– Спасибо большое, – поблагодарил он с искренним удивлением.

Вместо «пожалуйста» она достала из глубокой миски жирного дождевого червя, извивавшегося между её тонких пальчиков, и, не отрывая наглых глаз от Бальтазара, перекусила червя пополам. Из-под зубов у неё брызнуло, и капли бурой жижи попали на фруктовый салат, покрытый взбитыми сливками.

«Знаю я этих червей. Из тонкого теста с клюквенным соком», – содрогнувшись, подумал Бальтазар.

Он отодвинул подальше запачканный десерт. На подрумяненное жаркое из мяса дикого кабанчика в меду со специями стало противно смотреть. Бальтазар отложил вилку.

– Так что там с Бруно? – напомнила ему Елизавета, следом вытащив какую-то диковинную личинку.

– В одном из свитков я нашёл трактат о чёрной магии: как правильно составить и произнести заклинание, чтобы умертвить человека, – ответил он, уводя взгляд от того, что́ держала перед собой вредная женщина.

– Значит, из наших будет, – усмехнулась Елизавета.

Но от него не скрылось промелькнувшее в её глазах неприятное удивление.

«Прощай, Бруно. Скоро тебя другой католический мученик заменит. Ставлю на Галилея».

Бальтазар придвинул к себе другую тарелку – с запечёнными жирными угрями в хрустящем кляре под медовым соусом. Бесподобное блюдо, его любимое. Такую-то вкусноту её чем-то чавкающий набитый рот перебить не сможет.

Потягивая из бокала вино (безалкогольное: под Землёй почти не пьют обычное спиртное) и закусывая его ванильной нугой, он решил первым начать беседу, предположив, что Елизавета почтила его своим присутствием не единственно ради привычного баловства.

– Ты хотела о чём-то поговорить? Или, как обычно, подпортить застолье? – спросил Бальтазар, неосторожным взглядом выхватив картину её пиршественного стола.

В одной глубокой чаше, заляпанной грязью и плесенью и почти до краёв заполненной мутной тёмной жижей, плавали обрывки паутины, трупики мух и пауков. На широкой плоской тарелке лежали ровными рядками выпотрошенные лягушки. Их окружала выложенная по краю тушка змеи со снятой кожей.

Елизавета держала на вилке кусочек, который Бальтазар, слава богу, сумел подробно не рассмотреть, и читала замусоленную книгу. Вернее, рассматривала свой любимый разворот, где ведьму, подвешенную на дыбе, спускали голым животом на кол.

«Как же, давно не видали», – с неприязнью подумал он, глядя на жёлтые страницы потрёпанной книги.

Внезапно лицо его перекосилось. Вскочив, он выхватил у неё книжку и бросил жгущую руки копию в отходное ведро под мойкой. Но что толку? Всё равно вернётся, хоть ты её сожги в камине.

Елизавета поднялась вслед за ним.

– Ещё раз выкинешь… – угрожающе прошипела она. На мгновение Елизавета замерла с задумчивым видом, провела по воздуху рукой и достала из ящика заказов новенькую копию старого и потёртого тома «Молота ведьм». – Приглашу на ужин этого. Генрих Инститор, – прочитала она с титульной страницы.

Довольная собой, она вернула книжку на прежнее место.

– Денег не хватит, – буркнул Бальтазар. – Он в прошлом. Про него забыли. Во всяком случае, пока.

От волнения у него разыгрался аппетит. Он проглотил жаркое, придвинул к себе запачканный десерт и отдельной ложечкой выгреб красные пятна. Стыдно вспомнить: давным-давно он нахваливал и много раз перечитывал это унылое творение Генриха Крамера. Собственно, это была книга Бальтазара, ревностно хранившая следы его прежнего увлечения: обилие подчёркиваний и восклицательных знаков на полях, выдавленных ногтем, говорило само за себя. Как-то он с ней разоткровенничался, покаялся, она и выпросила книжку в подарок на свой воскресенский день. Дорогой вышел подарок – во всех смыслах. Теперь изводит его. Turdus ipse sibi malum cacat.

– Зато тебе, серая масса, как повезло, – вскинулась Елизавета. – Бездетный, безвестный. Кому бы ты был нужен, если бы не я!

Бальтазар нахмурился. Опять назревал этот бессмысленный, бесполезный и давно не первый их спор.

– Так о чём ты хотела поговорить? – напомнил он.

– О денежках, о наших с тобой денежках.

– Обманула с отчётом, а теперь условия ставишь? Это возмутительно! – вспылил Бальтазар. – Ты не готовишь, не следишь за хозяйством, не делаешь вообще ничего, что положено доброй жене. Ни любви, ни помощи! Чем я тебе обязан?

Елизавета покачала головой, поцокав языком.

– Я создаю атмосферу, – заявила она с лучезарной улыбкой. – К тому же я готовлю, но тебе не угодишь. Жрёшь наборы из столовки, деньги проедаешь, – похихикала она. – Так что нечего тут кричать. И за хозяйством я слежу: без меня ты ни копейки не потратишь. Никаких тебе философов! Соглашайся на мои условия, любые твои я отвергаю!

– Тогда я подожду оставшуюся мне сотню лет твоего содержания. И если тебе так дорог твой возлюбленный, – как бы в упоении пискнул Бальтазар, – если ты его так страстно жаждешь, как постоянно твердишь, то скатертью дорога в Облако Оорта. Там вечная нехватка рук. Хорошие заработки. Выучишься и лет за двести накопишь.

– Нет, ты так не хочешь, я знаю. Ведь ты меня любишь? – передразнила его мнимые воздыхания Елизавета. – Что тебе эти пошлые деньги? И учти: наш тюремный брак могут и продлить. Если я захочу. Так и будем мучиться до скончания веков, – с нарочитой мечтательностью прошептала она. – Стерпимся – слюбимся. – Подумала и брезгливо поморщилась: – Фу! Нет.

– И я как-нибудь справлюсь, – с иронией поддержал её Бальтазар. – Во всём можно отыскать хорошие стороны.

– Эти? – Елизавета скинула халат с плеч, обнажившись до пояса, и изогнула спину, выпятив груди. Прощебетала: – Нравится?

На этот раз Бальтазар решил не отворачиваться и, стыдясь своего удовольствия, рассматривал её. Она тут же запахнулась.

– Ой, гляньте, влюблённый монашек! – сощурилась Елизавета на его виноватую улыбку. – Ищи себе продажной любви! Или с куклами! Ночь со мной за всё, что пожелаю?

– Зачем ты так?.. – расстроился он.

Елизавета смутилась.

– Нашёлся совестливый… Да я и не собиралась… Ещё и дочку охмурил… любит тебя. Ну и пусть… – несвязно пробормотала она, но быстро вернула разговор в прежнее русло: – Ты чего натворил, горемыка, если с тебя все наши деньги требуют?

– Что?! Кто? – подскочил он.

– Сегодня пришла судебная бумажка. Чтобы я как «непричастная к инциденту совладелица средств» отозвала из Института твою заявку. Ещё там было: «Для покрытия убытков частного лица», – процитировала она по памяти. – Предписание уже на исполнении, твоего согласия не надо. И если бы я не прибрала эти денежки к рукам… – Она прыснула со смеху. – Так и так тебе их не видать.

Бальтазар погрустнел.

– Как же они называются?.. – наморщила лобик Елизавета. – Не наврать бы, бумажку эту я порвала. Что-то реакционное…

– Реактивное, – вздохнул Бальтазар.

– Знает кот, чью сметану съел! Ты прям лицо потерял, – засмеялась Елизавета. – Не переживай, я свои деньги никому не отдам. После, кстати, заявился адвокатишка. Такой настырный робот. Требовал, взывал к совести, мол, завладела чужим. Нудный, прям как ты!

– Чёрта своего натравила? – предположил Бальтазар.

– Сам ты! Бенедикт, – позвала она своего любимца.

Тот немедленно явился, мяукая и держа пушистый хвост трубой. Пару раз недобро зыркнул на Бальтазара.

– Что котя сказал тому гадкому реактивному дяде? – засюсюкала она, приглаживая и почёсывая за ухом гнувшего коромыслом спину и невнятно мурчащего от удовольствия кота.

Бальтазар решил, что ему пора, пока эта квинтэссенция ведьминой ненависти не принялась за него самого. Он выбросил в ведро грязные тарелки и бочком протиснулся мимо, пока зловредное мохнатое чудовище самозабвенно хвасталось.

– Я ему сто раз повторил о правах и обязанностях сторон, принуждаемых к примирению, – мурлыкал Бенедикт. – При этом выделил подпункты о взаимном согласии в принимаемых решениях, напомнил, что общественное благо и семейные ценности являются приматом в хозяйственных спорах. А на сто первый повтор адвокатишкой дурацкой претензии больно-пребольно расцарапал программными когтями тело его исполняемого кода, выбил из зависшего цикла, – довольно урчала программа, забыв даже пошипеть Бальтазару на прощание. – А он взял и сломался. Плохо отлажен. Беня не виноват…

* * *

Телефон, оставленный им на кровати, тренькал сообщением от Дмитрия. Бальтазар разлёгся и вывел его на потолок: «Вечером обязательно жду. Вернер тоже будет. Теперь и на неё жалуется. Рассказал ему вашу историю. Кажется, покорил его этот ваш романтизм. Очень просил, чтобы ты непременно был с ней. Может, есть надежда всё уладить».

Бальтазар озадаченно хмыкнул.

– Попробую уговорить, – пробормотал он потолку. – Конец вечеру мирных философических бесед, шумных споров и необузданного веселья во здравие тебя. Лыбзик. Вернер атакует – этого не боюсь, но, если возможно, лучше решить миром.

Перечитал, убрал радостный лыбзик, не сочетающийся с «Вернер атакует», потом вернул.

Отправив ответ, Бальтазар пошёл упрашивать Елизавету составить ему компанию для похода в гости к Дмитрию.

Заглянув в столовую, он запоздало понял, что не вовремя. Стены покрасились в светло-кремовый, лягушки и пиявки исчезли, а на заново застеленной чистой скатерти теснились гораздо более приятные на вид лакомства: шоколадный тортик, обложенный разного цвета пастилками, ваза с конфетами и печеньем, тарелочка фисташек, чашка дымящегося ароматного какао с плавающей зефиркой в виде кораблика и небольшое ведёрко мороженого.

Елизавета пока что кушала равиоли (судя по вкусному запаху, щекотавшему ноздри Бальтазару, с начинкой из трюфелей). И, пока жевала, от удовольствия помахивала перед носом серебряной вилочкой.

– Решила себя побаловать, – безмятежно заявила она, отправив в рот последний пельмешек. – Выкинь, – приказала она ему, показав на пустую миску, и взялась за какао и торт. – Не всё же мне страдать из-за тебя, давиться этими пауками да мухами.

– Тоже шоколадными, – усмехнулся Бальтазар.

Он выбросил миску в ведро под мойкой, но садиться за стол не стал.

– Тебе откуда знать? Ты пробовал? – насупилась она. – Если тебе чего надо, вначале с Бенедиктом обсуди.

– Вернер, глава «Реактивных зигзагов», будет сегодня у Димы. Вернер просил, чтобы мы вместе пришли. Сможешь? – спросил её Бальтазар.

– Это ещё зачем? А что, Борода его знает? Пусть уладит.

– Да, они знакомы… – Помешкав, Бальтазар решил ничего не утаивать, надеясь посильнее заинтриговать. – Кажется, Вернер намекает на мировую. Видимо, чего-то ему от меня надо, э-э… служебные дела… Думаю, предложит сделку, а денежный спор в качестве кнута. Насчёт пряника не знаю. Дима понарассказывал ему сказок про нас. И тот изъявил желание на нас посмотреть. Скорее на тебя, меня-то этот господин уже видел. Он будет смотреть на тебя, а я на него. Престранный тип…

– А мне какое дело? – фыркнула Елизавета. – Я этими чудиками по горло сыта. Наобщалась!

Она отправила в рот кусок торта и глотнула какао из чашки, словно торопилась заесть и запить неприятное воспоминание.

В это время на стражу трапезы хозяйки заступил Бенедикт. Залетев внутрь, кот развернулся, выгнулся дугой и начал бочком подступать к нарушителю, вытесняя того за двери. Бальтазар умоляюще поглядел на Елизавету.

Та подняла палец – секундочку.

– Божечки, как же вкусно! – наконец промычала она. – Бенедикт, брысь отсюда!

Тот опешил. Посмотрел в изумлении на Бальтазара, зыркнул на хозяйку и горделиво удалился.

– По-твоему, я должна пойти с тобой и ублажать его разговорами? – с негодованием бросила Бальтазару Елизавета. – Может, мне ещё ведьмой нарядиться и прискакать к вам на метле?

– Нет, это лишнее, – улыбнулся ей Бальтазар, и та, вспыхнув, похорошела. Он поскорее вернул себе серьёзный вид. – Я не удивлюсь, если этот Вернер решит отвалить тебе денег на… – Бальтазар замешкался. – На что-нибудь… Конечно, в качестве предлога. Чего-нибудь от меня взамен потребует.

Елизавета перестала жевать, вытаращившись на него. От удивления она выронила с ложки шарик мороженого.

– Я бы и сам управился, – сказал Бальтазар. – Штраф этот я опротестую. Нахрапом, на формальном нарушении буквы договора меня не возьмёшь. Если учесть совокупность условий…

– Знать не хочу, чего ты натворил! – Елизавета неосторожно взмахнула ножичком и смахнула на пол кусочек торта.

Бальтазар подобрал ошмётки и выбросил в ведро, тщательно подтёр пол салфеткой. Елизавета будто и не заметила его услужливой возни, отстранённо уставившись в потолок.

– Хочу узнать, что он задумал и как далеко зайдёт, – продолжил увещевать Бальтазар. – Будет ли попытка подкупа меня через тебя. Так что, дорогуша, без тебя никак. А я, может, и подкуплюсь… Конечно, не обещаю, но… Будет у тебя новый муж куда лучше прежнего…

Елизавета с задумчивым видом посидела в тишине.

– Ой, ну я не знаю, – повела она плечами, решив, что подумала достаточно. – Наверное, вечерком найдётся часик-другой…

– Хорошо! Елизавета, ты сказала, что наобщалась с чудиками. Ты о ком? Разумеется, кроме меня? – спросил Бальтазар, упреждая следующий кусок торта.

Елизавета, нахмурясь, отодвинула тарелку.

– Об одном загадочном типе, – нехотя призналась она. – Он и подсказал, как мне с твоим счётом управиться: всего-то нужно подвесить платёж в Институт под заказ на моё имя. Я и дочери намекнула, что хочу всё разузнать, поплакала… Ты и купился. Спасибо! А затем он гадко нахамил по телефону, мол, наврал про дом… Дом твой. Ой, наш. Ты, должно быть, слышал, как Бенечка грозился его хакнуть. Что это за слово такое?

Бальтазар пожал плечами.

– А познакомились через твой блог? – спросил он почти равнодушно.

Елизавета оценивающе на него посмотрела.

– Да, вчера. Часов за восемь до того, как ты примчался со своей любовью. Он откликнулся на мою историю. Написал, что понимает: сам прошёл через похожее. Вызвался помочь добрым советом, ведь натерпевшиеся души должны помогать друг другу.

– Лиза! Доверчивая ты простота!

– Лиза? Фу, противно! Больше не скажу ни слова, – надулась Елизавета, оттолкнув тарелку и опрокинув чашку с какао на пол. – Бенедикт! – крикнула она.

Кот немедленно явился, с ходу принявшись шипеть на своего врага.

– Прекрати безобразничать, – одёрнула хозяйка своего цербера. – Пол вытри.

Тот, недовольно ворча и мурча, выудил когтями тряпку из нижнего ящика и взялся за работу, не забывая сердито зыркать, несомненно, на единственного виновника этого унижения.

Бальтазар же, не без удовольствия поглядывая на корячившегося с тряпкой кота, отметил про себя, что Адольф (а это, несомненно, был он) принялся за обработку Елизаветы где-то через полтора часа после бегства от Кувенкласе. Достаточно времени долететь до Луны на элитной космояхте. И сразу, как добрался, взял его Елизаветушку в оборот.

– А тебя не встревожила его подозрительная навязчивость? – с укором спросил Бальтазар. – Чего это он из кожи вон лез тебе помогать?

Елизавета поджала губы и не ответила. Она серчала. Нетерпеливо махнула рукой, подгоняя кота, чтобы тот бросил ломать комедию, тряся над ведром лапой, стряхивая якобы зацепившуюся за коготь грязную тряпку. Поняв, что его выкрутасы остаются без внимания, Бенедикт выбросил тряпку и незаметно слинял.

– А надо ему было, этому доброхоту и заступнику претерпевших, наставить жену против мужа своего, – проворчал Бальтазар.

«Жена» глянула на него, как умела, – не без презрения и с толикой лёгкого отвращения. Словно он гадкая тварь вроде той склизкой пупырчатой жабы, что долгое время обитала на их обеденном столе. Никак с ним бедной Елизавете не ужиться.

– Ты просто бесишься, потому что он мне помог. Твой дружок против тебя же дружит! – язвительно улыбнулась она.

– Он мне не друг, – поморщился Бальтазар. – Хотя мы знакомы. Зовут его Адольф, он из нашей эпохи.

– Точно! Так и зовут заморыша. Говорил, что имя древнегерманское, первобытная волчья магия. Кажется, дар волка или из рода волков… что-то про волка. У меня из-за этих волков всё из памяти вылетело. Помню, имя на дэ.

– Магическое имя?! – развеселился Бальтазар. – Ты серьёзно? Втирался к тебе в доверие.

Елизавета молча негодовала.

– И ещё, он личный секретарь того самого Вернера, – добавил Бальтазар. – Поверь, им до тебя дела нет.

Известие переполошило Елизавету. Она похлопала глазами и присмирела.

– Получается, через тебя мне решили связать руки, – рассуждал вслух Бальтазар. – Ну, например, если бы я вдруг захотел воскресить самоубийцу на все свои сбережения. Видимо, не вполне безумная мысль для этого ходячего мешка с золотом. Кстати, его адвокат по этому поводу заявлялся: я вроде как нарушил договор и на деньги Вернера вытащил самоубийцу.

– Зачем? – подпрыгнула Елизавета. – Я его в дом не пущу! Либо пусть в твоей комнате живёт или что они там делают… А ты, если хочешь, переезжай на свою лавочку. Корми его и пои на свои.

– Его Вернер забрал. Привели в чувство. А с чего ты решила, что этот, на дэ, меня знает? – вспомнил он о её догадке.

– Так искал тебя. Недавно приходил…

– Сюда? – изумился Бальтазар.

– За полчаса до того, как ты на лавке объявился. Бормотал несуразицу, что, мол, всё слишком далеко зашло. Требовал тебя, кричал, что во всём призна́ется. Мол, готов. Времени нет, а он не готов. Сморщился весь, руки заламывал: «Что мне делать? Где ваш муж?» На колени бухнулся. Весь трясётся! Потом затих и говорит: «Не зовите его, я, может, передумал». – «Так его и нет», – говорю. «Вот и хорошо!» Чудик! Решила, он рехнулся.

– Ясно, – сказал Бальтазар, хотя ничего ясного в её рассказе не было.

– Это я прогнал усатенького, – гнусаво промурлыкал объявившийся кот.

Видимо, сидел недалеко и подслушивал, терпеливо выжидая подходящего момента для примирения с хозяйкой и доброй ссоры с Бальтазаром, когда тот ей надоест.

– Да, котик мур-мур быстро привёл его в чувство, мой цап-царапик, – засюсюкала Елизавета, наглаживая мурчавшему цап-царапику спину.

И тот, млея от щедрых ласк хозяйки, продолжил радостно мурлыкать:

– Подрал ему штанишки. Не рисованные, дорогие. Добрался до нервишек. – Обнажив когти, Бенедикт вытянул их в сторону Бальтазара (знавшего на своём опыте, что пара из них были настоящие и очень острые). – Хакнул его. Он бежал и визжал: «Больно, мне же больно!»

– Разозлил Бенечку на свою голову… – Елизавета с улыбкой погладила довольно урчавшего кота. – Так ему и надо, – состроила она злое личико, – этому пришибленному сыну волка на дэ. Не надо было просить меня писать любовные глупости… Гадость какая!

– Что? – не поверил Бальтазар.

– Ой! – прикрыла она рукой рот.

Повисло молчание.

– Я думал, их Адик написал, который на дэ, – с горечью выдавил Бальтазар. – Подделал твой почерк, подсадил жучок в телефон…

– Я их тебе не отправляла! – вспыхнула Елизавета. – Да, писала! Отправила ему. Что-то он там хотел проверить, мол, юридически. А я сама ещё не поняла: мне это надо или нет… Решила, что это уже чересчур, пишу ему: «Не хочу, отказываюсь». Потом получаю от тебя эти глупости: «Лечу, целую, любимая». Ага, это письмо как-то к тебе попало. Ну, думаю, обманул подлец!.. – Глядя на Бальтазара, она хмыкнула: – Ой, смотрите, распереживался! Мы решили, что тебе нужна конфетка, подсластить горькую пилюлю… – Она запнулась. – То есть он предложил. Убеждал подыграть тебе, что, мол, это дополнительно обоснует мою долю. Глупо и гадко…

Помолчав, Елизавета пожала плечами:

– Да, нехорошо вышло. Но не один ты тут совестливый нашёлся. Я сама из-за этого так разозлилась! Звонила тебе, дозвонилась до твоего дружка и со злости наговорила ему, что деньги твои забираю, а из дома скоро выселю, мол, для этого есть все права! И что тебя я ещё больше ненавижу. Много чего сказала и лишним приукрасила.

Её будто прорвало.

– Этот Адольф объяснил, что тебя нужно обрадовать. Из-за магии: «Ты мне, я тебе». Он так и сказал: «Недопустимо, чтобы он был в расстроенных чувствах, это негуманно. Пишите о самом приятном и сокровенном для него». Я, как девчонка, со смеху прыскала, пока писала, представляла, как ты со стыда сгораешь. Горячие были признания, да?

Бальтазар понуро кивнул.

– Но кое-что писать я наотрез отказалась! – засмеялась она, вся раскрасневшись. – Этот сморчок накарябал что-то там про «томящий меня жар давно натопленной печи», про «повара с горшочком, что, не побоявшись огня, откроет заслонку». Но это перебор, верно?

– Перебор, – послушно согласился Бальтазар.

– Ну, было и было! – взвилась Елизавета. – Впрочем, неважно… Засиделась я.

Она поднялась из-за стола, взяла было в руки пустую тарелку, но поставила обратно.

– Насчёт отправиться в гости я ещё не решила. Если тебе надо, подождёшь.

Покачивая бёдрами, Елизавета грациозно проплыла мимо него.

– Да, и приберись тут, – кинула она через плечо.

Кот тоже оглянулся, презрительно дёрнул хвостом и зыркнул оранжевым глазом.

– Не пойдёт. Отговорю, – прошептал Бенедикт одним кошачьим ртом и поспешил за хозяйкой.

Глава 19. Старый греховодник

Из задумчивого созерцания бездумно листаемой биографии Адольфа («Что? Миллионы страниц и миллиарды ссылок») Бальтазара выдернул звонок Дмитрия.

– Привет! Что, отменил претензию? Ничего себе! Прекрасно! Но у меня есть вопросы к его секретарю. По делу, Дима, не сомневайся. За что Вернер извинился? За Адольфа?! Вот как! Мне моя уже всё рассказала. А зачем вообще этот чёрт влез в чужую семью? Целиком его вина, застыдился и сознался? Ну конечно! Попал из-за этого в опалу? Ну да, ему крепко достаётся, поэтому он помогает невинно пострадавшим! Больная тема… Однако каков плут! А ты знаешь, от кого ему «крепко достаётся»? Спроси у Альберта, у своих. А-а, ты и так знал… Шею бы ему свернул? Я понял, понял…

Бальтазар послушал, поддакнул и вставил своё:

– Буквально только вычитал: «Мирно скончался от сердечного приступа во время послеобеденного отдыха, неосторожно позволив себе кружечку холодного немецкого пива знойным полднем в южных тропиках… Незаслуженно тихая смерть». Из-за него здесь раздрай случился на первых слушаниях по его делу: никто ни слова не высказал в его защиту, наоборот, все, кто мог, перевели свои грехи на него, называя себя обычными исполнителями. Небывалый случай в праве применения самоотводов. Из-за этого пришлось внести поправку в…

Недоговорив, он стал слушать, морщась и тихо вздыхая.

– Да не увожу я в сторону, – вставил Бальтазар. – Не согласен, что я у него в кулаке. Не выходка, а импровизация… Ладно, я понял: не выделываться… Я-то буду, а про ведьму не скажу. Ещё не решила, отдыхает, зубы точит или когти… Прошу, не называй её так!.. Мне можно, мой крест как-никак, донесу и брошу… Нет, спасибо, у меня дочка сводничает. Моя неандерталочка – её работа.

Он улыбнулся, но тут же поморщился:

– На Елизавету я сам всех подбил… Да-да, очень смешно. Часа через два буду. Пока.

* * *

Прошёл час, но Елизавета так и не появилась на пороге его комнатушки. Он терпеливо подождал ещё полчаса. Его обуревало желание обязательно привести её с собой – такую красивую, такую эффектную, его любимую женщину. Пусть даже под угрозой закатанных сцен, пусть так, зато весь вечер рядом с ней.

Время шло и шло мерным ходом старинных часов. Их тиканье медленно заполняло каморку, пока не заполнило до предела. Ждать дольше было невозможно. В последний раз глянув на стрелки часов, Бальтазар отправился тревожить её лично.

Он решил сказать ей правду, что с Вернером разногласия улажены. Выходит, ничего тому от Бальтазара не надо, показалось. И вряд ли им, вернее ей, стоит рассчитывать на щедрость Вернера, на которую Бальтазар намекал. Обычный визит в гости. Развеяться, отдохнуть.

Осторожно ступая, почти на цыпочках, чтобы, упаси бог, не потревожить вездесущего кота, Бальтазар прошёл на её половину, точнее сказать, на две трети, если не три четверти. Дверь в её спальню была приоткрыта.

– Елизавета, – шёпотом окликнул Бальтазар и тихо постучал.

Тишина.

Он заглянул внутрь.

Уютная просторная комната, стены цвета лепестков роз. Плетённые из ивы кресло и кушетка, на них тюфяки, набитые пахучим сеном. У кресла невысокий столик, на нём раскинутый веер глянцевых журналов и поверх открытая книга (разумеется, не та). Всё чисто и опрятно до того, что даже воздух, впитавший со стен их нежный оттенок, казался по-особенному прозрачен.

Бальтазар внимательно оглядел покои, но кота не обнаружил. Наверное, отключила его, устав от назойливого мяуканья и настырного требования внимания. И стены не перекрасила в грязный болотный или обугленный чёрный, не насыпала повсюду пепла – значит, и не думала, что заглянет. Видимо, решила, что он ушёл без неё.

Бальтазар прислушался, различив слабый плеск и журчание воды. Принимает ванну. Интересно, обычную для тела или ионный душ, нервишки пощекотать? Соблазн узнать оказался так велик, что ноги сами понесли Бальтазара вперёд. Ему чрезвычайно не нравилось то, что он задумал, но, видимо, недостаточно сильно, чтобы остановиться.

Вход в предбанник скрывался за жемчужным нитяным занавесом. Нанизанные чёрные и белые жемчужины складывались в изображение её глаз, с укором смотревших на незваного гостя. Жемчуг был настоящий, картина тоже: его подарок – её рукоделие.

Стараясь не шелестеть бусинами, он заглянул внутрь раздевалки: халат на деревянной вешалке, на полу тапочки с бубончиками, дверь в ванную комнату приоткрыта… У него перехватило дыхание. Он понимал, что должен немедленно уйти. Но зачем обе двери оказались приоткрыты? Неужто намеренно? Не может ли это быть приглашением? Вдруг она ждёт его?

«Куда я? Зачем я?» – стенал он про себя, потихоньку придвигаясь ближе вдоль яркой полоски света, сквозившей через дверную щель, весь в предвкушении чего-то небывалого, пускай и постыдного.

Полностью разоблачившись – и от одежды, и от тела, – Елизавета принимала ионный душ.

«Теперь-то всё видно», – пронеслась бессловесная мысль, сладкая, как запретный плод. Он обратился в один слух и зрение.

Прильнув плечом к стене у двери, он слушал мелодии её души: весёлый перезвон колокольчиков, скрипку и ещё что-то тихое и трогательное. Слаженно перепеваясь, они изливали переживаемые Елизаветой радость и счастье. Он любовался её душой: такая изящная, но при этом сложно скроенная, может быть, слегка запутанная… Но всё равно гармоничная. Цельное полотно с вытканной прекрасной картиной. Такая соблазнительная и страстная, такая живая – его Елизавета.

Её нагое тело, которое так часто будоражило совсем другие чувства Бальтазара, парило рядом с проёмом двери – только руку протяни. Едва осознавая, что и зачем делает, он вытянул руку и потрогал мягкую и тёплую плоть полной груди.

«Она же не видит, отвернувшись. И не почувствует, плескаясь в купели. Не её оскорбляю, себя…» – оправдывался он, впитывая из-под ладони ощущения гладкой и упругой кожи. Рука его в подчинении одуряющей страсти сама скользнула вниз к её изящно округлому бедру. Краска стыда заливала ему лицо, и это тоже было приятно. Поддавшись одному из тех похотливых желаний, что не раз его соблазняли, он ущипнул её телеса за мягкое место. Осмыслив содеянное и ужаснувшись, он убрал руку с её стройной ножки и опустил наполненные вожделением глаза: «Любовался душой, а закончил такой пошлостью! Довольно, уходи!»

Он бросил на свою любовь прощальный взгляд и вскрикнул: уродливая и свирепая грозовая туча заменила прекрасное создание. Сиявший радугами на гранях чище горного воздуха кристалл изувечился трещинами, растрескался на тусклые осколки. В оглушительной, потрясшей его тишине кошмарная старуха вперила в него глазные яблоки оголённой души, терзая себя ненавистью к нему, изламывая гармоничные напевы в устрашающую какофонию визга рвущихся наружу демонов. Это тоже была она – бедная, бедная Елизавета.

Застыв от ужаса, он не отводил взгляда от её глаз, боясь рассматривать беснующееся позади них безобразное животное, бесформенную жуть, стенавшую от отчаяния и боли. Как мог он не заметить пугающей тишины, сменившей мелодичное пение? Как долго грешил он рукой и глазами, пока она наблюдала за ним?

– Ты была божественна. Вся, – в смятении пробормотал Бальтазар.

– Поди прочь! – прошипел её голосом вдруг обнаруживший себя Бенедикт. Он дёргался к бесстыднику, но тут же замирал.

– Голову откушу! – завизжал кот своим голосом.

– Не тронь его, он недостоин, – презрительно произнесла Елизавета со стены.

Кот мирно уселся и ухмыльнулся ему во весь свой кошачий рот.

Облачившись в тело, Елизавета ступила на пол и со злым прищуром посмотрела на поникшего Бальтазара.

– Старый греховодник, – засмеялась она ему в лицо.

Тот, оглушённый стыдом, свесив голову, не заметил ни искорки смущения в её глазах, ни разлившегося по её щекам румянца. Бальтазар прикрыл за собой дверь, развернулся и ушёл, погоняемый ведьминым хохотом.

«Ну что ж, Фернандо, проказник и повеса, ты победил».

* * *

Вернувшись к себе, Бальтазар задвинул лежанку, выдвинул рабочий стол и вызвал личного денежного управленца оформить отказ от прав на свой счёт в пользу Елизаветы. Управленец попытался его отговорить, но Бальтазар выключил ему звук, и тот сдался, махнув ему рукой, что согласен. «Меня же отключат после такого», – уныло промямлила программа, принявшись составлять бумаги. Тем не менее для скорейшего рассмотрения заявки Бальтазару пришлось существенно переплатить и вдобавок пройти проверку на вменяемость. На столике быстро росла кипа подписанных официальных документов для подачи в банк.

Помучавшись выбором, он всё же решил написать ей покаянное письмо. Бранил себя, «падшего в пучину животной страсти», и просил её не мучиться ненавистью к нему, «хоть он и замарал её светлую душу». Обещал забыть её и впредь не изводить «нелепой никчёмной любовью». Забывшись, под конец послания признался в любви. Писал о том, что не забывал её и дня, молился о спасении её бессмертной души. Что она ангел, когда-то укрывший его своим крылом, и с тех пор он под её защитой… Потом всё исчеркал, но, утомлённый, не стал переписывать начисто. Пусть знает его чувства и что он от них отказывается. Хотя она и так всё знает.

Запечатал все бумаги в конверт. Отправить сейчас же почтой? И лишний раз напомнить о себе? Позлить её, пусть и таким приятным ей образом? Нет. И не почтой – бездушно и деловито. Как последний глупец, он ещё не терял надежды как-нибудь всё утрясти, сохранить хоть какие-то отношения. Подумав, он сунул конверт в карман, решив передать через дочь – связующую их живую ниточку.

Дом он покидал с тяжёлым сердцем. Сел на лавочку додумать горькие мысли о своей неказистой судьбе. Какой позор! Такое не забудется. Мы ничего не забываем. Зато теперь развод и освобождение. Она обязательно его простит. Ради своего Фернандо она готова на всё. Притащит его сюда и примется влюблять в себя девичьей горячей любовью. Она справится: Фернандо, верно, тоже её любил или пылал к ней юношеской страстью. Полюбит её, как прежде, подружится со своей родной дочкой, и всё у них будет хорошо. И по Елизаветиной доброй воле это глупое происшествие изотрётся из памяти.

Бальтазар попытался приободриться: ведь потеря любимой – не самая страшная вещь? Будут и другие, дайте время, это же не Земля.

Входная дверь скрипнула, будто время, сложившись петлёй, вернулось на несколько часов назад, бросив его обратно на лавку. На пороге снова стояла Елизавета. Против обыкновения – в скромном длинном платье. Бальтазар улыбнулся ей кривенькой, хилой улыбкой. На эту попытку бессловесного раскаяния и сожаления Елизавета даже бровью не повела. Спокойно ждала, пока он уйдёт, словно по-другому от него никак было не избавиться. Посидит-посидит и уберётся восвояси.

Он это хорошо увидел. Медлить более не стоило.

Елизавета печально улыбнулась. Он поднялся и ушёл. И ни разу не обернулся. Вовремя. Ещё немного, и она бы бросилась к нему. Влепила бы пощёчину, другую и, наверное, простила бы… За всё. Как он на неё глядел. Стоял перед ней как нашкодивший мальчишка. Он видел её всю – всю её неприкрытую злобную ненависть, всё уродство. Сколько он от неё натерпелся, а взгляд тот же. По её щеке пробежала слеза. Но он ушёл. Каков дурак. Он и за это ответит, за всё ответит.

Глава 20. Лёва

На пути в гости Бальтазар направился к дочери передать конверт с деловыми бумагами и покаянным письмом для Елизаветы. Там его ждал сюрприз – новый муж Мари, вышедший поздороваться с тестем.

Каждые двадцать или тридцать лет в её жизни появлялся новый идеальный мужчина, самый умный или самый изысканный, или даже самый начитанный; а размолвка со «старым» идеалом, с её слов, проходила легко: «Мы расстались хорошими друзьями и иногда встречаемся. Платонические отношения».

Одним словом, Мари меняла мужей как перчатки. Но Бальтазар её не осуждал, по крайней мере, вслух. И помалкивал о том, что многие из её бывших «хороших друзей» пытались через него вернуть её. Воздыхания, слёзы, слова любви и ненависти, проклятия и самобичевание. Он выслушивал, утешал, примирял, отпускал грехи и выпроваживал с миром. Иногда по несколько раз. Не всё котам масленица. Бедные одинокие мужчины. Как он их понимал.

К слову, его земной зять был, кажется, единственный, кто легко с ней расстался, перескочив к другой. Про их разрыв она помалкивала, а Бальтазар и не лез с расспросами – случилось это ещё до него, так что не его ума дело.

Новый был хорош – статный, широкоплечий, с колючим умным взглядом. Борода лопатой. Но почему-то в простенькой крестьянской одежде и зачем-то подпоясанный верёвкой, а не простым ремнём. Но хотя бы в пристойных сапогах. Двигался он несколько неуклюже, словно стесняясь своей мощи и грубой фактуры. Появившись в прихожей, он оттеснил собой окружающее в стороны, заняв добрую половину видимого пространства. Дочка, за которой он прятался, превратилась в мелкую пигалицу.

– Лёва, – протянул тот широкую ладонь.

Бальтазар догадался, что новоиспечённый родственник – из новеньких, раз скроил себе такое громадное, богатырского сложения тело, и, вероятно, не беден. «Любит нравиться и покорять дамские сердца, – решил Бальтазар, но засомневался: – Тогда зачем ему этот балахон? Видимо, очередной экстравагант из художественно-поэтической братии. Простолюдин, поэт-крестьянин из народной гущи, воспевший жизнь простого человека?»

Они поздоровались.

– Очень хотел с вами познакомиться, – сказал бородатый. – Мари много о вас рассказывала. Вы-то с ней правильным путём здесь, через детей. Не то что я. У меня наоборот выходит: я своих детишек приведу. Ну и матушку с папенькой обязательно тоже… Не сядете ли с нами за стол? – предложил Лёва. – Мы как раз собирались, я и сам только пришёл, даже не переоделся. Помираю с голоду.

– Я бы с радостью… – развёл руками Бальтазар.

– А, так вы поститесь? – обрадовался Лёва. – Мари говорила, вы из священников. А у нас стол сильно скоромный, хоть и Великий пост. – Он глянул на Мари, и та закатила глаза. – Я тоже пост соблюдаю, будем поститься вместе. Простую еду вкушать, а не животную.

– Э-э, – замялся Бальтазар, припомнив своё недавнее пиршество. – Нет, я заскочил к дочке буквально на пару слов. А поститься у меня как-то давно не получается. Да и еда здесь у всех одинакова: идеальный баланс нутриентов, так сказать, а различается только внешним видом и вкусом. Сильны же вы духом, если после местных чудес веру не подрастеряли.

– Наоборот. Обрёл, – бородач воздел глаза и перекрестился.

– Из ортодоксов? – зачем-то спросил Бальтазар, хотя и так было понятно.

– Наша вера самая правильная. Раньше я этого не понимал, а здесь дошло: веру нашу надо держать.

– Лёва, это в тебе дух противоречия бурлит, – со смешком вставила Мари. – Сам мне рассказывал про толстозадых, пузатых попов, как они тебя мучили своими глупыми речами и писаниной.

– То другое, – насупился Лёва. – Что же, не буду мешать вашему разговору. А вас мы ждём в гости. Живите у нас сколько пожелаете. – Он посмотрел Бальтазару в глаза и легонько кивнул, словно говоря: «Знаю, приятель, о твоих злоключениях». – К Мари я въехал со своими комнатами, так что найдём вам одну или две. Не потесните. Будем рады! – Лёва ещё раз пожал руку тестю и, двигаясь всё больше бочком, видимо, чтобы ничего не опрокинуть, оставил их одних.

– А что с Виктором случилось? Выгнала? – понизив голос, с удивлением спросил Бальтазар. – Месяц назад ещё тишь да гладь.

– А вот и нет, – наморщила носик Мари. – Надоел мне этот землянин. На какую-то войнушку записался каким-то прокачанным магом, что ли. Мужику за восемьдесят, а ему бы всё в солдатики играть. Что-то у него там где-то разгорелось. Кого-то из наших неправомерно осудили или не за то, а надо было за другое. Неважно! Мироздание рушится, надо спасать! Всё объяснял мне, доказывал, а я только смеюсь. Такая дичь, ты не представляешь. Поругались, разбежались. Всё! Я пока одной маме сказала, что с Лёвой живу. А теперь и ты узнал.

Женские секреты… Узнать бы от неё о похождениях Елизаветы, но ведь не расскажет. А если и нет ничего, то всё равно туману наведёт.

– А где этого молодца нашла? – усмехнувшись про себя, спросил Бальтазар.

– Помнишь, пару недель назад ты попросил заглянуть к твоему начальнику забрать почту от твоей бывшей рыжей пассии? Зря ты с ней расстался: я подсмотрела, что она тебе пишет. Она клёвая, хоть и высказывается о маме не самыми тёплыми словами. Ну да ладно… Вот там я Лёву и встретила. Отмечали его воскресение. Зайти-то я зашла, но вот обратно меня уже не выпустили. Заманили, опоили, развлекали. Гуляли весело. Игристое вино рекой, тосты, кричат хозяйке: «Хоть spiritus vini нам наливай, всё выпьем», но, слава богу, обошлись обычным. Стихи со стула, малопонятные шутки, музыка, танцы. Народу уйма, почти все свои. Ну, ты их знаешь… А Лёва ещё в казённой одёжке, не в этой, на эту я бы не купилась… Ну так вот, стоит он, вид задумчив… Никак не вписывается в окружающее озорство и горячие споры обо всём на свете. Сразу мне в душу запал. Такой спокойный, как айсберг посреди бушующих волн. Этакая мощная глыба, огромный камень, воткнутый в мелкий человеческий песок. Ну, думаю, прощай, Виктор, теперь уже навсегда… В тот вечер я его и охмурила, – хитро улыбнулась Мари.

Бальтазару никогда не нравилось выслушивать ветреные любовные признания дочери о новых кавалерах, но он любил дочь всем сердцем и даже брови не нахмурил, во всяком случае так ему показалось.

Он вытащил из кармана запечатанный пакет:

– Это для мамы. Передай через пару дней, не раньше, и лично в руки. На словах скажи, что я приношу извинения за свой проступок. Не спрашивай! – отмахнулся Бальтазар, упреждая встревожившуюся Мари. – Рассказывать не буду. Она сама и расскажет, это уж точно. Одно прошу: не торопись передавать конверт. Дня через два, может, три, не раньше. Она остынет. А я ещё обдумаю раз-другой, может, и обратно заберу, – сказал он вполголоса и на всякий случай добавил: – Конверт запечатан моей личной печатью на её имя. Пусть она его вскрывает. Защита несложная: от хороших людей.

– Очень надо подглядывать, – обиделась Мари. – Мне, может, и любопытно, но три дня стерпела бы.

– Извини, доченька, – Бальтазар подался к ней и поцеловал в щёку.

Она похлопала на отца глазами и крепко к нему прижалась.

– Вот и справился. Боялся, не решусь… – сказал Бальтазар и отстранился. – Мне пора, я к Диме в гости. Да, а тебя пригласили?

– И меня, и Лёву! Диму потеряли, Диму нашли, обязательные торжества. Лёва в раздумьях, говорит, опять свиные шкварки подавать будут, боится не удержаться. Он у нас на грибах да капусте, наивный. Но я его уговорю. Хотя, может, мы и не придём. Может, нам некогда, – хихикнула Мари.

На прощание она чмокнула отца в щёку. Уходя, он ещё раз обернулся и помахал ей рукой. Как же здорово, когда легко на сердце…

Его постоянно изумляла и радовала великая сила родственной связи между ними. Вот любила Мари своего мужа больше жизни (Бальтазар хорошо это помнил), а здесь они прожили парой всего-то лет пятьдесят. А отца, пусть и приёмного, она любила всегда и вряд ли когда разлюбит. Понятно, что он заслужил эту любовь, так сказать, воспользовался детской доверчивостью и втесался, впечатался в маленький мирок юной податливой души. Та выросла, изменилась, но сохранила самые свежие, самые вкусные воспоминания босоногого детства и вместе с ними дочернюю любовь к нему, естественную по своей природе и ни разу не подвергшуюся испытаниям.

Бальтазар мог себе представить, что когда-нибудь разлюбит свою Елизавету. Совсем, окончательно… Хотя нет, не мог он такого представить. Но ведь как пылко он любил когда-то Эйхну, а теперь они «друзья по переписке». Да, бывает приятно думать о ней, вспоминать, что было, но… Или, к примеру, память о матери была так свежа, словно его долгой жизни и не было. Будто он всё ещё несмышлёный мальчишка, который до слёз будет спорить с товарищами, что его мать красивее всех и уж точно добрее и умнее, искренне удивляясь чужому несогласию. Лучшая мама в мире. А они завистники его детского счастья, не иначе.

Вспомнив маму – молодую, державшую его на руках, нянчившуюся с ним на коленях, ласкавшую его добрым взглядом, – он погрустнел. Когда-то Мари не испытывала к своей родной матери других чувств, кроме как необременительного любопытства. Было что-то когда-то – и прошло. Разлучили их в её младенчестве. И если бы он не настоял: «Ты у неё в долгу, она тебя носила под сердцем, рожала в муках и выкармливала…» Мари взяла себе труд, припомнила хорошенько тот год и воспылала к матери ответной любовью. Как они были счастливы, порешив вернуть себе одного и того же любимого человека!

Знал бы он, чем это обернётся. Быть может, никогда… Хотя кому он врёт? Человек, всё ещё хранивший надежду вернуть себе расположение Елизаветы. Он постарается, у него всё получится. Как же…

Глава 21. Её хахаль Зогх

Бальтазар не торопился окунуться в омут веселья и беззаботного кутежа. Опоздает – ну и ладно. Мрачное и тягостное ощущение неудачи (да что там – полного разгрома!) замедляло его шаг. Им овладела полная безысходность – так зачем и куда спешить, не опаздывать? Обстоятельства сами приволокут, куда им нужно. И он просто плёлся, безвольно перебирая тяжёлыми ногами, вместо того чтобы побежать, помчаться, прыгнуть и вспорхнуть над их чудесным миром. Встать на воздушную трассу, закладывать виражи и смеяться, наслаждаясь свободой и полётом, обозревать окрестности внизу, вверху и повсюду, простёртые в далёкие прозрачные дали. Не хотелось ему и по-деловому быстро, сберегая время, в один миг перескочить к порогу чужого дома. Ничего ему не хотелось.

Но павший в пучину неустройства дух не помешал сыщику почуять незаметную слежку, чей-то пристальный взгляд. Ничего явно подозрительного, лишь едва ощутимый зуд от чужого настырного внимания, задевшего оповещательные колокольчики на самых краях сознания. Беспокойное предчувствие, будто кто-то вот-вот цапнет тебя со спины за плечо, а обернись как бы ненароком – никого и нет.

Тревога росла. Пройдясь назад по свежим следам воспоминаний, он решил, что слежка велась от самого его дома. Некая фигура мелькала то здесь, то там. Исключительно удачное совпадение для случайных встреч. Скрываясь за спешащим многолюдьем, эта фигура шла тем же медленным ходом, блуждая вокруг Бальтазара, словно привязавшаяся броуновская частица.

Завернув за угол огромного здания музея современных искусств, Бальтазар сошёл с дороги на тропинку, ведущую к зарослям, загораживающим малоизвестный переход в одну дикую дубраву. Подальше, в безлюдное место. Не торопясь, дошёл до кустов и ещё немного подождал, для чего бесцельно рассматривал сломанный им же указатель, повернув его в правильную сторону. Затем раздвинул буйно разросшуюся зелень, скрывавшую сводчатый проход из толстых переплетённых ветвей, и шагнул внутрь. А вот и дверь. Он открыл вход и заглянул – дикий парк был на месте.

Здесь под плотной листвой исполинских деревьев царили сумрак и прохлада. В высоких кронах играло солнце и щебетали птицы. Воздух был чист. Редкие солнечные лучи косо упирались в разбросанные по земле золотистые пятна. Где-то застучал дятел, затем загукала кукушка. Тишина и покой. От входа начиналась тропинка, бежавшая вглубь густой и мрачной чащобы. Оттуда сквозило сыростью, запахом прелых листьев и трухлявых пней. На тропинку из кустов высунул свой пятачок кабан; увидев гостя, хрюкнул и скрылся под треск ломаемых веток.

Перешагнув порог, Бальтазар прикрыл за собой дверь, но неплотно, оставив переход открытым. Сорвавшись с места, он добежал до первого дерева по тропинке, свернул с неё и спрятался за необъятно широким стволом старого дуба, вспугнув с насиженных мест пару птичек. Прислонившись спиной к грубой шершавой коре, Бальтазар перевёл дыхание. Успокоившись, он обнажил клинок. Оружие тяготило руку. Не приведи господи лишить кого-либо жизни, даже защищаясь, – Бальтазар перекрестился.

Таинственный преследователь не заставил себя долго ждать. Скоро послышался еле различимый мерный шорох опавшей листвы. Кто-то приближался осторожным шагом.

Обострённый опасностью слух Бальтазара уловил сопящие короткие вздохи: некто принюхивался, словно зверь, идущий за жертвой по следу. (Вопреки распространённому заблуждению землян, луняне пахнут. Куда же им без запахов и обоняния?) Бальтазар повёл носом – ох и надушился он одеколоном перед тем, как отправился покорять Елизавету.

Судя по фырканью и сердитому сопению, неизвестный не оценил восхитительного утончённого аромата. Теперь он пыхтел у земли – неужто высматривает и вынюхивает впечатавшиеся во влажную почву следы?

Едва миновав дерево, за которым стоял Бальтазар, некто втянул воздух и остановился. Их разделяли всего пара-тройка шагов и массивный ствол. Послышались низкие гортанные звуки, напоминавшие одновременно хрюканье и раздражённое уханье. Медведь? Понарисуют всякого городских пугать!

Много чего здесь повидавший, Бальтазар не удивился бы и чёрту, а уж нарисованного медведя можно было не бояться. Он ещё раз истово перекрестился – не помешает.

Перехватив покрепче эфес, он выскочил из своей раскрытой засады, гаркнув, чтобы подбодрить себя, и оторопел. Не чёрт и не медведь – полуобезьяна-получеловек. Косматое человекоподобное существо с дубинкой в длиннющей ручище. Оно будто сошло сюда с рисунка Фомы о чудовищной расправе. Ростом дикарь был пониже Бальтазара, но широк в плечах. Одет и обут: широкие штаны, сандалии на босу ногу, пёстрая рубашка сверху нараспашку и узкая бандана поверх покатого лба, держащаяся на лохматой гриве.

В ответ на неожиданное и громкое появление Бальтазара существо испуганно ухнуло, присев и вытаращившись на него. Миг промедления – и оно проворно подскочило ближе, наотмашь обрушив на Бальтазара своё нехитрое орудие.

От удивления (а не потому, что дубинка была рисованной) Бальтазар не успел парировать удар или в упреждение наколоть кисть нападавшего. Такой и кулаком заденет, мало не покажется. Сучковатая палица прошла сквозь голову, оставив после себя болезненное переживание внедрённой мыслеформы, трубившей грубым голосом победный клич: «Смертельно оскорблён и сломлен. Пробита голова. Позор! Слабак! Повержен! Все женщины мои». Поморщившись, он поднял шпагу к груди человекоподобного.

Тот радостно ухал, потрясая дубиной над головой и размашисто барабаня себя кулаком по обширной и гулкой груди. Презрительно глянул на подрагивающее остриё узкого лезвия у своих рёбер и сплюнул.

– Слаб ты проткнуть великана Зогха своей палкой, – проговорил низкорослый великан грубым голосом, глотая звуки почти до нечленораздельности.

Шпагу Бальтазара не раз принимали за качественный рисунок, выполненный чрезвычайно похожим на настоящий вещественный предмет, когда дело было совершенно обратное – не кичиться обладанием ценной и опасной вещицы, а выдавать её за превосходный и дорогой рисунок.

Бальтазар тычком вдавил остриё в солнечное сплетение, только чтобы показать, на что способна его «палка». Зогх отпрянул с ужасом в глазах.

– Не дёргайся, проткну сильней, – сказал Бальтазар, подступив к нему.

Ноги дикаря подкосились, он бухнулся на колени и лишь гримасничал от боли, боясь пошевелиться. Его взгляд метался между уколотым верхом живота и чужими глазами, ласковыми и потому ещё более страшными.

– Ар-гх, га-рх, – кряхтел он, отрывисто дыша и всхлипывая, выдавая тем всю тяжесть превозмогания боли, видимо давно подзабытой и так неожиданно вернувшейся.

Бальтазар перебросил лезвие к его горлу; держал легко, едва касаясь, – не дай бог порезать, – но так, чтобы тот чувствовал холод калёной стали на голой коже.

– Ты чего хотел? – спросил его Бальтазар по обыкновению приветливо.

– Зогх погиб. Колдун победил. Мертвец ему послушен, – пробормотал дикарь, скосив глаза на стрекающее жало в руке противника.

Зогх сунул руку в карман штанов и что-то вытащил.

– Всё моё – твоё.

Он протянул ему сложенную бумажку.

Бальтазар взял, осмотрел: настоящая бумага с неровно оторванными краями. Сердце ёкнуло: «Приговор секретарю».

– Разверни, пожалуйста, – попросил Бальтазар, возвращая сложенный листок. – Видишь, у меня рука занята.

Дикарь выпучился на него из-под мощных надбровных дуг.

– Великая крокодилиха! Зогх связал себе руки и ноги! Пусть добрый страшный колдун уберёт своё копьё! – воскликнул он.

– Почему это я колдун? – недовольно спросил Бальтазар, и не подумав отводить оружие.

– Она так сказала, – пробурчал Зогх.

– Она?! Кто? – встрепенулся Бальтазар.

– Колдун знает, о ком Зогх говорит, – мрачно проговорил дикарь.

– Так ты её новая блажь?.. – вздохнул Бальтазар. – Уберу «копьё», не нападёшь?

– Нет! Зогх клянётся, – отчаянно закивал тот.

Бальтазар отвёл шпагу, но оставил клинок зажатым под мышкой. Дикарь тут же отскочил, охая, пока растирал шею и грудь, и сверкая глазами в его сторону.

Да, бумажка оказалась та самая, исходный текст был затёрт и забелён. Бальтазар достал свой обрывок и приложил к месту отрыва – совпали полностью. Любопытно.

Зогх сложил свою никчёмную дубинку и убрал в карман штанов. Затем с опаской, бочком стал приближаться. Бальтазар как бы невзначай положил ладонь на эфес шпаги.

– Кто просил тебя это передать? – строго спросил Бальтазар.

– Никто. Лежала на земле. – Дикарь нахмурил косматые брови и после заминки сказал: – Обронил злой человек. Зогх следил. Зогх поднял. Ты не бойся Зогха. Он не нападёт. Он боится палки колдуна.

– Почему ты говоришь о себе в третьем лице? – поинтересовался Бальтазар.

Дикарь поскрёб затылок и в удивлении развёл руками.

– Ты говоришь, как маленький ребёнок: «Зогх покушал», «Зогх покакал». Зачем?

Тот заулыбался:

– Зогх – маленький ребёнок! Смешно. Зогх не маленький ребёнок. Ему тысячи, тысячи лет, от самого начала. Зогх работает в цирке древним человеком. Для веселья зрителей надо так говорить. Привык.

– Так где Зогх нашёл бумагу? – ласково спросил Бальтазар.

– Зогх не маленький, так с ним говорить! – выпалил тот, стукнув кулаком себя в грудь. – Подобрал у твоего дома. Я подобрал. Я! Он ждал тебя. А потом его увели. Он махал руками и выронил.

– Ты её читал? – спросил Бальтазар.

– Зогх не умеет это читать. Плохой язык злого человека.

– Почему ты решил, что он злой?

– Много людей били и пинали его. Люди вместе добры, а поодиночке злы. Никто не терпит одиночек. Значит, он злодей. Или даже людоед. Как одинокий Зогх. Я не людоед, людей не ем. Я их забиваю.

– Гм, – кашлянул Бальтазар, припомнив гориллу в штанах с рисунка Фомы. «Неужто палач? Или он про свою липовую дубинку?»

Бальтазар перехватил шпагу покрепче, отгородившись от дикаря полоской смертоносного металла. Тот нахмурился и отступил, не спуская взгляда с меча.

– А что ты забыл у моего дома? – спросил Бальтазар.

– Следил за тобой… – Зогх глянул с вызовом.

Бальтазар в нетерпении покрутил рукой: «Продолжай».

– Отдай мне свою женщину! – рявкнул Зогх.

– Нет! – вскричал Бальтазар. – Хотя… забирай, – махнул он рукой, скрыв смущение за ухмылкой. – Такого забавного мужлана я как-нибудь стерплю. Да и долго она не протянет. Мало ей, хочет истязать меня по-новому… – тихо пробормотал он.

– Ты сказал, – грозно предупредил Зогх. – Так и напишу ей, а ты подтвердишь. – Он достал телефон и стал набирать сообщение.

– Ты же говорил, читать не умеешь, – подозрительно сощурился Бальтазар.

– Печатную интерлингву запросто, – пробубнил Зогх, не отнимая глаз от экрана. – А там от руки написано и буквы мудрёные. Думаю, это приглашение и пропускной билет на суд и возмездие. Я такие видал.

Бальтазар хмыкнул. Действительно, на лицевой стороне была оттиснута красивая рамка из вензелей, внутри рукописным шрифтом с игривыми завитушками несколько предложений на немецком Альберта. Написанное он хоть и с трудом, но разобрал. Да, это было приглашение на публичные слушания открытого суда. Указанные дата и время уже миновали. На обороте была запись, сделанная той же рукой, но небрежным почерком, писали второпях: «У меня есть что рассказать, хоть вы и не поверите. Жду нашей встречи. Времени в обрез!»

Бальтазар вздохнул: уже не «в обрез». Неизвестно, когда теперь Адольф снова объявится. К тому же он может изменить своё решение сотрудничать, судя по всему – поспешное и необдуманное.

Вздохнув, он с неприязнью посмотрел на Зогха, который с горящими глазами тискал клавиатуру телефона.

– А знаешь что? – воскликнул Бальтазар. – Ты её не получишь. Елизавета моя! – выпалил он, метнув остриё шпаги в лицо Зогха.

Тот вначале побледнел, затем в его искорёжившееся злостью лицо бросилась краска. Зогх ухнул, оскалился и зарычал, явив две пары хищных клыков. Растопырив руки, он дёрнулся в сторону Бальтазара, но тут же замер, глядя в упор на кончик меча. Злобно урча и подвывая, он заметался, пробуя подобраться то слева, то справа, но неотступное жало словно приклеилось к его носу, и он лишь подпрыгивал на месте от нетерпения, то отшагивая назад, то рывком подскакивая ближе. Как ни смешны были его неуклюжие манёвры, нервы Бальтазара натянулись до предела, он весь обратился в пляшущий вместе с дикарём клинок, в самое его остриё.

Дикарь скакал всё энергичнее, ухал всё громче, зверея и теряя страх, – сейчас бросится. Полный запоздалого раскаяния, Бальтазар осознавал, что в любую секунду это кончится плохо для них обоих.

Вдруг Зогх перестал наскакивать, закрыл рот и отступил на шаг. Бальтазар перевёл дух.

Лицо дикаря образумилось, и он задумчиво почесал затылок, в удивлении вытаращившись на соперника.

– Лизавета? – вдруг захохотал он. – Злющая ведьма колдуна? – просипел Зогх сквозь смех. – Нет! Решил, ты заругался нехорошим словом. Нет, я не за ней. Я пришёл забрать красавицу Эйхну!

В облегчении Бальтазар рассмеялся и опустил меч.

– Забирай, я её не держу.

– Держишь. Эйхна сказала: «Пусть он скажет про тебя хорошее. И пусть скажет, что выбирает ведьму». Говори, я записываю, – Зогх наставил на него телефон.

– Парень, ты что, дубинкой хотел из меня добрые слова выбить? – проговорил Бальтазар в недоумении.

– Дубинка творит чудеса. Волшебная палица, – с мудрым видом проговорил Зогх. – Хвали меня. Великий воин одолел колдуна.

«Похоже, Эйхна посмеялась над бедным малым. Да и над тобой заодно», – усмехнулся про себя Бальтазар.

– Милая Эйхна… – обратился он к ней, глядя в зрачок телефона.

Он извинился, что не встретился с ней, когда она недавно прилетала на Землю за матерью (услышав это, Зогх насторожился). Мол, дела не позволили. Ещё наврал про себя и Елизавету: «У нас всё прекрасно, мы прекрасная пара. Прекрасно ладим», – сказал он, сумев вовремя остановиться на третьем «прекрасно». Затем осторожно, скупыми словами похвалил Зогха за «упорное желание добиться её расположения». Но не удержался и наговорил про «неотёсанный твёрдый алмаз, что ждёт нежной руки для огранки в брильянт», сбившись от задорного хохота воображаемой Эйхны, слушающей его послание.

– Эйхна, уверен, парень себя покажет, если ты позволишь. И прости, что упустил тебя, такую красивую, такую живую, ринувшись за блёклыми призраками из своего прошлого. Побежал за своей несбыточной мечтой… да что там, за фантазией! Прости меня!.. Всё, отправляй, – махнул Бальтазар рукой.

– Погоди… – озабоченно проговорил Зогх. – Вырежу про твою жалкую беготню за ведьмой и… Готово! – обрадовался он.

«Вот и славно», – выдохнул Бальтазар, поняв, что сболтнул не то.

* * *

Они вышли из парка, общаясь вполне по-приятельски. Зогх поведал, что обязательно устроится работать вместе с Эйхной и скоро станет её начальником, а вождей женщины боготворят. По-любому её завоюет. Бальтазар глянул на его профиль: покатый лоб, скошенный подбородок, дуги эти надбровные… Да, мозги на дальних рубежах всегда в недостаче, но как-то сомнительно, что такой устроится на хорошую должность, а уж тем более сломя голову побежит вверх по карьерной лестнице за своим личным счастьем.

Бальтазар раздумывал, не намекнуть ли ему, что Эйхна не из тех легкодоступных, кто, так сказать, по призванию меняет сиюминутные земные блага на доступ к телу. Здесь ему такие пока не встречались. Нет, пусть сам обожжётся…

Зогх так возбудился от головокружительных перспектив, которые себе нарисовал, что решил лететь сегодня же, мол, денег на билет в один конец ему хватит. Рискованный поступок, но Бальтазар не стал его разубеждать: не выгорит с Эйхной или карьерой – вернётся лет через десять, когда на обратный билет заработает. Наберётся опыта, может, нарастит мозг – ему это будет полезно.

Тем временем Зогх заявил, что летит сейчас же – хочет перехватить послание и вырезать про «брильянты». Мол, слащаво и липко про стекляшки вышло, она смеяться будет. Пришлось Бальтазару его огорчить: послание Эйхна получит через три-четыре часа, а путешествие займёт не меньше двух недель. Зогх не поверил и чуть не прыгнул в ближайший переход до космопорта. Бальтазар, желая без спешки расспросить про Адольфа, поторопился его успокоить: «Глупые слова вылетели из моего рта и не красят меня одного, так мне и надо, а ты, Зогх, снова в выигрыше». Этому Зогх поверил.

Выжидая подходящего момента для расспросов, Бальтазар слушал рассказ Зогха о том, как тот повстречал Эйхну в цирке. Озорная рыжая красавица со второго ряда вовсю потешалась над нелепыми выходками дрессируемого гомо эректус. Стуча кулаком в грудь, Зогх показал, как у него забилось сердце, когда он её увидел. «Всё, хватит рисованных кукол. Огневолосая, с лицом в крапинку будет моей. Настоящая. Живая», – поклялся он себе. В конце выступления он выхватил из рук конферансье алую розу для его напарницы, перескочил через барьер и под овации вручил цветок покрасневшей Эйхне. Он дождался её на выходе из цирка. В руке у неё была та самая роза. Он попросил её проводить, и она не возразила.

Зогх выспрашивал советов у своей «дрессировщицы», как за настоящими женщинами ухаживать, хоть и боялся, что та будет ревновать. Носил Эйхне цветы с представления, рисовал свои. Даже написал неуклюжий стих, который та, кажется, не оценила. Через месяц она улетела обратно. Перед её отлётом, провожая в космопорт, он и получил задание «покорить колдуна Бальтазара».

– Она была с другой красоткой. Всё хихикали. На вторую я не смотрел, разве изредка и с пренебрежением, показать, что моя лучше. Теперь-то я знаю, кто это… – вздохнул Зогх.

Он сказал, что бросит циркачество и другие дела без сожалений. Всё ради неё. Отправится за ней в эту жуткую бездну. Миллионы лет его нога никуда не ступала за пределы подземного мира…

Его собеседник рассеянно поддакивал, пока вертел в руках бесполезное просроченное приглашение: найти бы хоть какую-то подсказку или намёк. Но, услышав про миллионы лет, вздрогнул и стал слушать внимательнее.

– Я здесь самый первый, – похвастался Зогх. – Самый взрослый из людей. Меня ещё до Луны перенесли. И всего целиком, а не как сейчас, одну жижу залобную. Дело было так. Как-то залез я на дерево. Не просто так, я же не обезьяна… От носорога. Сижу, радуюсь… И не заметил в ветвях подлеца скалозубого. Леопарда. Выше сидел. Дал мне дыхание перевести – и сзади за шею цап! Боли не чую – зачем она мертвецу? Только страх и злость остались. Как дёрнусь назад. Об землю хлоп, и темнота. Тут же отскакиваю от неё вверх, под белый чистый небосвод, в лабораторию. Хребет сломан, живот распорот, сам весь в ушибах, в голове дыра – тварь мне затылок прокусила. Вою, болею, умираю. Поорал и уснул. Просыпаюсь – живой! Зубастого, кстати, тоже перенесли. На опыты, как и меня. Он в клетке сидел. Я вначале тоже. Помню, дразнил его: просуну руку за решётку и за ухо дёрну. Ещё пинал, пока он мне ногу не изувечил. Первая нарисованная стопа тоже моя. И небо я́ заставил их нарисовать! – он горделиво указал в небесную лазурь над ними. – Надоел тот белый потолок. Всё от меня пошло…

Бальтазар посмотрел на него: волосатая грудь в широко открытом вороте рубахи и не менее кучерявые ручищи, торчащие из закатанных рукавов. Обычное рисованное тело.

– И куда же делось настоящее? – спросил он.

– В ломбард заложил, – беспечно махнул рукой Зогх. – Не сразу: одно, другое… Хорошую деньгу зашибал! Но только ненужное, понял?! Хотя разницы никакой. Предложил им как-то жижу залобную, но отказали. Да и немного бы вышло…

– Ясненько… А как в цирк попал? – не в силах удержаться, спросил Бальтазар. Первый лунянин! Очень любопытно. Если, конечно, не врёт.

– Забрёл после одной неудачной подработки, а там… Ах! Дикие звери, полуголые красотки в блёстках, страшные и весёлые пугала – рожи раскрашены, как у колдунов, а такие шебутные, будто обожрались лежалых ягод. Люди-обезьяны поверху скачут, кувыркаются. Ещё подкидыватели предметов и много других разных фокусников. Я записался к ним пугалом, детей пугать… и взрослых, это я умею. А главный клоун на первой же репетиции мне говорит: «Не пойдёт, не так всё понял, клоуны веселят, а от тебя даже медведи плачут». Тогда я попросился в животные: уж лучше я, настоящий, чем рисованные тигры и бегемоты. Не взяли: «Какое ещё животное, ты же человек!» Потом говорят: «Давай не животным, а получеловеком для образовательных номеров про эволюцию». Тема социальная, спорная, какая-то ещё. Целые залы неверующих собирал. Кричат, ногами топают, освистывают – вот она, слава!

– И давно ты в цирковых дикарях?

– Давно, очень давно. Иногда подрабатываю там-сям… А что такого? – насупился Зогх. – Ем, сплю, развлекаюсь. В основном с рисованными женщинами, но для веселья разницы-то никакой. Живи сегодня, умри завтра или снова живи – как такое наскучит?

– Эйхне не хвастайся жизнью с куклами, – посоветовал Бальтазар. – Придумай что-нибудь про несчастную любовь.

Зогх почесал затылок.

– Несчастная любовь у меня с не́й… – вздохнул он. – С другими-то всё хорошо было, особенно с цирковой дрессировщицей. Но это тайна! Никому не говори! У неё мужья один ревнивей другого.

Они подошли к третьему переходу, за беседой пропустив два предыдущих. Зогх глянул на часы, на переход, а затем на своего спутника, тем самым намекая, что дальше идти не желает.

– Зогх, а сейчас очень важная просьба! – Бальтазар достал из кармана бумагу и ткнул пальцем в рамку на лицевой стороне: – Суд над Адольфом, злым человеком, завершился. А мне нужно побольше про него разузнать. Пожалуйста, припомни ещё раз всё хорошенько. Может, этот Адольф что-то говорил или знак подал? Может, был с кем-то на улице? Всё, что вспомнишь, любую мелочь – всё важно.

– На коленках он ползал и ныл… – хмыкнул Зогх. – Мол, невиновен я, не так поняли, пусть и другие ответят. Жалкий опарыш! Но они все так говорят. Повидал на подработках. Говорил же, я ещё и людей того… – смутился он.

Бальтазар вскинул брови: «Верно угадал, что палач. Что же, соответствует изрядно».

– Это всё перед моим домом? – с недоумением переспросил он.

– Ты, Бальтазар, не понял, хоть и колдун. Я говорю про суд. Я был там, – сказал Зогх, радуясь его нарастающему удивлению. – Он у твоего дома ошивался. Его маленький чёрный леопард прогнал, но недалеко. Зря вы хищника держите: они котятами, может, и милые, а подрастут… Злодей вернулся, сел на лавку, трясётся. Думаю, тебя поджидал, как и я. Тут появились добрые люди: «Вот он. Нашли! Сбежать хотел?» Хвать его под руки и потащили. Вижу, под лавкой бумажка лежит, ага, обронил, пока руками махал, – показал Зогх, как тот махал. – Они прыг в переход, а я по свежему следу за ними – не прятались. Попал на суд. Друга твоего в клетку сажают…

Бальтазар дёрнул головой, но поправлять не стал.

– …сжался в углу, голову руками прикрыл, – сморщившись, артистично изобразил сцену Зогх. – Добрые уже озверели: пинают клетку, плюются. Рядом девочка новоприбывшая: глаза дикие, озирается, плачет, на него таращится. Помалу успокоились. Пошли чтецы выступать. Я не слушал, обычные дела: око за око, возмездие… А вот денежек подзаработать было бы удачно. Может, и про тебя бы что разузнал. Дубинка творит чудеса…

– Так-так, – намекнул не отвлекаться Бальтазар.

– Порядок я знаю. Подхожу к самому представительному, говорю: «Владею дубинкой, легко запугиваю. Беру недорого. Нареканий не было. С вас орудие и оплата, половина вперёд. С меня работа. Отделаю в лучшем виде, век помнить будет». Называю цену. Он как замашет руками: «Спасибо, не надо, у нас другие методы!» Ясное дело: денег зажал. – Зогх призадумался и вздохнул: – Надо было меньше попросить. Мудрые мысли – как мудрые старики: ходят медленно… В общем, я обратно и перескочил. Тебя стеречь, – закончил Зогх.

– Вспомни, что он говорил. Может, что-то необычное? – не терял надежды Бальтазар.

– Ну, слюни пускал. Хотя это обычное. Их глазами жгут, а они скривятся, пасть раззявят. Из неё течёт, вот люди и отворачиваются. А этим легче. Твоему до завтра терпеть…

– Что?! – не поверил Бальтазар. – Так он жив?

– Ну да, – развёл руками Зогх. – У него сейчас дорога зависти. Ему кино показывают: вначале кто как погиб, потом где они, а где он. Они имеют всё, а он ничего. Они живые, а он про́клятый мертвец. Мол, сдохни от зависти! Иногда бывает, и передумают. У меня такое случалось: на карман один задаток клал, зато и не работал. Я, когда в образе, с дубинкой, люто страшный, добрые люди пугаются и прощают злых… – Зогх потёр свой тяжёлый, стёсанный назад подбородок: – Узнать бы, как они его будут… Чем им дубинка не угодила?

Он достал из кармана карту, развернул.

– Здесь будет, там же, где и суд, – ткнул Зогх пальцем.

Место то же, что и в приглашении.

– Уверен? – уточнил Бальтазар.

– Там ему и махину собрали. Он всё на неё зыркал и стонал. Наверное, что-то вроде большой дубины. Секретный агрегат за стеной. Понапридумывают механизмов людей работы лишать… – снова задумался Зогх.

– А поговорить с ним можно будет? Хоть словом перекинуться? Зогх! – окликнул его Бальтазар.

Тот вздрогнул, выпав из раздумий, почесал затылок.

– Можно. Только ты поближе протиснись. Столько народа я ни разу не видал. Пальцами в него тычут, шипят, насмехаются. Очень злой человек.

– Все мы злые, – кротко изрёк Бальтазар. – От рождения ещё малые дети, а уже жадные да завистливые. Не всем нам везёт пройтись по жизни и не оставить грязных следов на чужой дорожке.

– Он злодей. Людской суд врать не будет, – нахмурившись, отчеканил Зогх.

– Верно, – кивнул не удержавшийся от проповеди Бальтазар и многозначительно замолчал. На его губах заиграла лёгкая ироническая усмешка.

Зогх нахмурился сильнее и проверил время.

– Вот ты никого при жизни не убил, не покалечил? – торопливо закончил мысль Бальтазар. – В твои-то суровые времена.

Тот насупился пуще прежнего.

– Из наших и чужих я тут один. Все спят вечным сном. За своих я горой встану, а они все за меня. А чужим так и надо…

– А если кого разбудят из чужих? – опять добродушно улыбнулся новоявленный проповедник.

– Тогда и поглядим, – буркнул Зогх и криво усмехнулся. – Да и кто? Такие деньжищи нужны… Я даже на мать не накопил, – добавил он с грустью. – Отца забыл! Одни мечтания: приду в Институт, покажу им свои мириады денег и тыкну пальцем: «Разбудите моего дедушку питекантропа!» Дедуся у меня не шибко разговорчив был, сам за себя не попросит, – пояснил Зогх.

«Вряд ли питекантроп, – подумал Бальтазар. – Из более поздних гоминид. Но направление понятно. Этак и до рыб когда-нибудь доберёмся. Разумеется, говорящих».

Зогх снова бросил взгляд на полупрозрачный проём перехода. Бальтазар схватил его за плечо.

– Совет на прощание, – сказал он строго. – Не говори ей, что палачом подрабатываешь. Ври что хочешь, но не признавайся. И не хвастай, если кого пришиб на Земле, даже из чужих… особенно из чужих.

– Почему это? – удивился Зогх.

– Когда вы сойдётесь – а вы обязательно будете вместе, если ты постараешься, – она расскажет тебе про свою жизнь. Тогда и поймёшь. Пожалеешь её и ещё больше полюбишь.

Зогх хотел было поскрести затылок, но опустил руку и молчал в задумчивости.

– Неужто в сомнениях, лететь или нет? – встревожился Бальтазар.

– Нет! Я полечу, – решительно произнёс Зогх и глянул на часы. – Ближайшим рейсом. И хотя речи твои загадочны, я их послушаюсь.

– Вот и славно! – обрадовался Бальтазар тому, что не перегнул с нравоучениями.

– Я с колдунами не препираюсь. Помню, был у нас дурачок из самых умных, всё скалился и кривлялся: «Врёт старый. Ночью он спит, а не бродит слоном по округе, не отпугивает злых духов. Он немощен для охоты, но любит вкусное мясо и ждёт подношений». Дурак маловерный!.. – воскликнул Зогх. – А как-то утром его нашли в кустах, обглоданного и без чресел. Гиены! Решили, по нужде там засел. И колдун подтвердил: говорит, ночью, когда обернулся слоном, он услышал своими большими ушами, как тот сидит здесь, пыхтит от натуги, а ещё проклинает его и смеётся, сопит и чавкает куском вяленой зебры. Обидел своего колдуна! И тогда дух слона покинул злого и глупого человека. Ушёл защищать добрых и умных. Разве стоил кусок вяленого мяса такой смерти? Нет! И мне такого не надо.

– Вот и хорошо, – повторил Бальтазар, слегка озадаченный сказкой о старом прохиндее. И добавил: – Но я бы спас того парня от голодных гиен.

– Ты, Бальтазар, особенный колдун, – покачал головой Зогх.

Они попрощались. Бальтазар пожелал Зогху лёгкого полёта и великодушно пропустил вперёд. Тот без лишних слов прыгнул в арку перехода, махнув рукой из подхватившего и закружившего его вихря. Красиво ушёл. На всякий случай Бальтазар проверил, куда вёл свежий след. В космопорт, прекрасно! Затем он внимательно осмотрелся, убедился, что за ним никто не следит, и по-простому, без всяких фиглярских вихрей, в один миг перенёсся к дому Дмитрия. Опоздал он уже изрядно.

Глава 22. Слегка сумбурная вечеринка

Как приглашённый гость и близкий друг Бальтазар прошёл сквозь закрытые двери в прихожую, не утруждая себя ожиданием, а хозяев – беготнёй на звон колокольчика. Скинул с плеч плащ и повесил на свободный крючок. Подумав, снял шпагу, проверил замок на невидимых (никому, кроме него) ножнах и повесил на тот же крючок, для надёжности завернув их в плащ. На сегодня намахался, хватит. Будут возлияния, обещался быть Вернер – не приведи господи, что случится. Оглядев себя в зеркале, Бальтазар через силу улыбнулся и направился в гостиную, откуда доносились весёлые голоса приятелей: заливистый смех Альберта и радостные выкрики Дмитрия.

Остановившись в дверях, он рассмотрел компанию: Дмитрий и Альберт увлечённо спорили, двое незнакомцев внимательно следили за полётом их мысли; ещё кто-то, спиной к нему, вдохновенно играл на пианино сложную композицию, на его обывательский слух напоминавшую насыщенную какофонию.

Оба незнакомца, как сразу приметил Бальтазар, были люди серьёзные. Лица их были спокойные и сосредоточенные, словно намекали: «Мы вас, конечно, послушаем, но так-то у нас есть думы поважнее, и вас это никак не касается, ибо вы крайне легкомысленны». Один из них, с узким лицом и расчёсанный на пробор, имел во взгляде некоторое постоянное удивление и держался стеснённо; другой, с тяжёлым подбородком, был ещё мрачнее. Похоже, новички.

Увидев в дверях прибывшего, хозяин дома бросился с объятиями.

– Боренька. Родненький! – заревел он, уже будучи в весёлом расположении духа.

Колючая борода вместе с влажными губами пьяных поцелуев уткнулась гостю в щёку. Обоняние Бальтазара затрепетало под сложным запахом разнообразных вин и настоек, среди которых звенящей нотой выделялся терпкий аромат кагора, видимо питого недавно или без меры. Перегар не ощущался – значит, пьют обычное.

– Наконец-то прибыл! – Дмитрий приобнял его за плечи.

– Негусто у тебя гостей, – заметил Бальтазар вполголоса.

– Зашли, отметились и ушли. Остальные разбежались. И не надо их! Остались верные друзья! – Дмитрий развернулся к гостям и показал на Бальтазара: – А вот и он! Смертельный враг всех грешников!

– Эге! Смотрите, кто заявился! А я заждался: успел нагрешить, батюшка-поп, жажду покаяния и отпущения грехов, – крикнул со своего места Альберт, приветствуя явившегося пивной кружкой, наполненной до краёв.

Давно заседают, если снизошёл до пива.

– Покрестись вначале, – отмахнулся тот с хмурым видом.

На них глазел удивлённый пианист, оборвавший музицирование на потешном приветствии Альберта. Это был Лёва. Гладко выбритый, в цивильной одежде и даже не в сапогах, а в лакированных туфлях. Бальтазар ему кивнул. Тот похлопал глазами и кивнул в ответ.

– Да он трезвый и скучный! – обиженно возопил Альберт. – Дима, таких сюда не пускать. Налей ему чего покрепче из того, что осталось.

Он сделал приличный глоток жидкости янтарного цвета.

– Ну и дрянь это ваше баварское, – скривился Альберт и отставил кружку.

– Я вот тоже трезвый, – поддержал Лёва своего тестя, возвращаясь за стол. – Не хочу здесь пятнать себя недостойными поступками, даже в мыслях своих или в чужих… – сказал он неясно и сбился.

– И правильно, Лев, э-э… как это по-русски… – громко сказал второй серьёзный господин, который был без пробора и с тяжёлым подбородком.

– Лёва! Просто Лёва! – воскликнул тот. – Прошу вас!

– Господа, это наш дорогой Бальтазар, наш друг и коллега, – представил Дмитрий нового гостя. – Тот самый… Про которого вы уже наслышаны и вообще… Прошу любить и жаловать!

Усадив Бальтазара за стол, он подошёл к незнакомцам, чтобы их представить.

– Михаил, друг Льва, э-э… Лёвы! Миша, – назвал он первого. – Льва, то есть Лёву, ты уже знаешь, Мари сказала. А это Нельсон, друг Альберта, – представил он второго. – Мои дорогие гости…

– Нильс, – коротко поправил его господин с тяжёлым подбородком.

– Нильс! – согласился Дмитрий. – Отведай-ка ты, Нильс, здешней шотландской водки трёхсотлетней выдержки. – Он схватил со стола бутылку, подвинул пустой стакан и попытался плеснуть туда напиток с галантным услужливым полупоклоном. – Этакое ты у себя на Земле не пил, новоприбывший. Пей до дна за моё счастливое возвращение!

Нильс чуть более помрачнел и предупреждающим жестом остановил хлопочущего вокруг него Дмитрия, для верности прикрыв стакан ладонью. Бальтазар про себя усмехнулся, решив, что трюк повторяется не единожды.

– Эх, новички! – вздохнул Дмитрий. – Верно, думают, в чистилище попали. Мол, срочно бросаем грешить. А ведь это и не грех! – потряс он бутылкой.

Вернувшись к Бальтазару, Дмитрий наполнил его стакан рыжевато-коричневой жидкостью, мерцавшей на свету жидким полупрозрачным золотом. Но тому тоже не хотелось «здешнего». Развесёлые и беззаботные Дима и Альберт не попадали в его нынешнее умонастроение, и он чувствовал себя здесь лишним, как, должно быть, чувствовали себя другие.

Бальтазар повертел стакан в руках и поставил на стол.

– Лёва, а где же Мари? Почему вы один? – спросил он.

Тот, смутившись, покраснел. Альберт прыснул со смеху. Дмитрий, в свою очередь, насупился, а Нильс и Михаил кидали на Бальтазара полные любопытства взгляды. Повисло гнетущее молчание. Все уставились на Лёву, а на Бальтазара как-то избегали смотреть.

– Я не совсем понял, что именно произошло, – неохотно начал Лёва. – Мы с Мари пришли. Затеяли игру на фортепиано, кто за кем мелодию повторит. Болтали, веселились…

Лёва замолчал, но ободрённый согласным киванием Дмитрия продолжил:

– Затем появилась ваша супруга, если я правильно выразился… Стала горячо говорить и жестикулировать. Я, признаться, мало что понял… Может, переводчик барахлил или плохо местные слова ещё знаю. Один смысловой шум в голове звенел… – пробормотал он, отведя взгляд. – Спросите у товарищей. Они точно всё поняли, потому что, когда Мари с её мамой ушли, смеялись как одержимые.

Бальтазар оглядел приятелей. Альберт, выпучивая глаза и сжимая губы, сдерживал рвущегося наружу демона смеха. Дмитрий же соорудил себе чрезвычайно серьёзное лицо.

– Мари стала с ней ругаться, – бубнил себе под нос Лёва. – Дошли до криков: «Что ты за мать?» – «Ты мне не дочь!..»

– Наоборот, – поправил его Миша.

– Да я немногое разобрал… – Лёва опять отвёл глаза. – Помирились, наплакались в обнимку и ушли. Мари запретила мне с ней идти. Сказала, что побудет с ней, – закончил Лёва.

– Анечка тоже нас покинула, – уныло поведал Дмитрий. – Ей одной с нами, грубиянами, скучно, и мы, видите ли, непременно начнём всякий пошлый вздор шутить.

– Но мы ни-ни! – помотал головой Альберт. – Посмеялись малость, но не со зла. Не выдержали!

Бальтазар ему кивнул, взял отставленный стакан и в несколько глотков весь выпил. Хлопнул им по столу и выразительно посмотрел на Дмитрия. Тот снова откупорил бутыль и набулькал опять почти до краёв.

– Это всё ничего. Полная ерунда, – говорил Дмитрий примиряюще. – С кем не бывало.

– Со мной, – съехидничал Альберт.

– Не застукали ещё! – вдруг расхохотался Бальтазар.

Двойная порция крепкого напитка растекалась по телу приятной истомой, в голове весело зашумело, и шум этот плотной завесой отгородил уже беспечный рассудок от нелепых треволнений по поводу недавних пустяков.

– И не застукают! – подхватил Альберт.

– Подглядывать за чужой душой надо смелость иметь. Или навеки твоя, или сбежишь, плюясь и чертыхаясь. А то, что ты якобы её облапал, она выдумывает. Никто ей не поверил, – подмигнул Дмитрий.

– Выдумывает, – с кривой улыбкой подтвердил Бальтазар.

– А хоть бы и правда? И что? Вот помню, свёл меня как-то случай с одной барышней ума невеликого, но форм аппетитных… – мечтательно произнёс Дмитрий и с глупым видом запнулся. – Хотя чего это я? Вру! Не было ничего такого! – добавил он с хитрецой.

Порядком охмелевший Бальтазар загоготал. Альберт тоже не удержался. Дмитрий, вызвав извержение вулкана веселья, торжествовал. Вовлекаясь за другими, механически рассмеялся и Лёва, сохраняя на лице встревоженное недоумение, и оба серьёзных молчуна натянуто улыбнулись за компанию.

– А где написано про триста лет выдержки? – немного заплетаясь, спросил Бальтазар, разглядывая бутылку. Он пребывал в раздумьях: продолжить тотчас или же обождать, а то надолго ли хватит?

– Так самоделка! – ухмыльнулся Дмитрий. – Основа обычная: лунный спирт. Я к ней по рецептурной формуле добавил воды и все нужные рисованные присадки. Для цвета и вкуса, – пояснил он новичкам. – Разницы-то никакой. Триста лет напитку!

Лёва на это только пожал плечами, Нильс отодвинул свой пустой стакан, а Михаил ещё сильнее загрустил.

– Да хоть четыреста, лишь бы не баварское, – проворчал Альберт, допил янтарное пиво из кружки и натужно отрыгнул.

Дмитрий притворно нахмурился его выходке. Бальтазар рассмеялся. Остальные состроили кислые мины.

Бальтазар отставил бутылку подальше.

– Про эфир дебаты уже были? – осведомился он.

– О чём? – встрепенулся хмурый Нильс.

– Вы про опору мироздания из неделимых атомных сфер? – переспросил Лёва, до того с задумчивым видом хрустевший грибом, подцепленным с тарелки посреди стола.

– Что? – вытаращился на него Нильс.

– Эфир, – пояснил Лёва. – Всепроникающий газ из неделимых сфероидов – атомов. Он заполняет все оболочки, раздувая их и придавая форму объектам Вселенной, – повёл он пространное рассуждение, размахивая вилкой. – Я давненько вынашивал эту идею. Публиковать не стал, всё это несколько экзистенциальные и философические построения. И материя сей мысли слишком тонка для грубых умов учёных мужей.

Нильс растёр лоб, прикрывая ладонью глаза.

– Вижу, ещё и не начинали, – вывел Бальтазар. Он наклонился к Лёве, сидевшему по соседству, и прошептал: – В их научные споры лучше не суйтесь. Затопчут ваши сфероиды.

– Не затопчут! У меня найдётся аргументов против всяких ерундёров! – громогласно выпалил Лёва и сердито стукнул кулаком по столу, задев и едва не запустив в полёт некстати подвернувшееся блюдце.

Все испуганно переглянулись и посмотрели на Лёву в изумлении.

– Уж извините, – пробормотал тот и снова задумался, вперив глаза в центр стола.

Бальтазар, чуя вину за этот неожиданный выплеск ярости, попытался разрядить обстановку:

– Сегодня вышел презабавный случай! Я встретил гражданина, который отправил сообщение за Юпитер, а через минуту решил лететь вдогонку, чтобы перехватить и поправить.

Все, кроме Миши и Лёвы, рассмеялись.

– Адепт эфира, – вставил Альберт.

– Когда эфир – это кристалл, то в принципе можно, – не нашёл чем отшутиться Дмитрий.

Нильс повторно уронил лоб на ладонь и горестно помотал головой.

– Адепт? Эфир? Вряд ли он знает эти слова, – засмеялся Бальтазар. – Это настоящий дикий человек. Гомо эректус, кажется, если я правильно классифицировал. Он больше на обезьяну похож, разве что ходит прямо.

Михаил и Нильс переглянулись. Лёва, никого не слушая, пребывал в глубоком раздумье.

– Бальтазарушка, чего тебя к этим дикарям тянет? – спросил Дмитрий с лукавым прищуром. – Господа, представьте, этот господин жил вместе с неандерталкой! – не дав тому ответить, провозгласил Дмитрий. – Эти голубки и сейчас переписываются, а я у них что-то вроде почтового голубя. Хе-хе, одна голу́бка и два голубка́, но один не лишний, потому что почтовый, – засмеялся он своей шутке.

– Не тянет меня к ним, он сам прицепился из-за Эйхны, – вяло отмахнулся от него Бальтазар, налил одному себе и выпил. – Хороший мужик оказался, хоть и палач.

Альберт и Дмитрий вздрогнули и притихли.

– Да, помню эту рыжую Эйхну, – громко произнёс Альберт, перебивая тягостное молчание. – Красотка, но, по мне, несколько специфичной наружности.

– Неандерталка? Красотка? Здесь? – с удивлением спросил Нильс.

– Всё дети Божьи… – Лёва с ласковым умилением поднял глаза. – Да хоть негритянка, а тоже человек…

– И много их здесь, пещерных людей? – быстро перебил его Нильс, подняв голос.

– Полно́. Один-два на десять миллионов, – прикинул Альберт.

– Десять миллионов? Невообразимое число чистейших, непорочнейших душ! – воскликнул Лёва, поднялся с места и зааплодировал, затем сел.

Все с недоумением поглядели на благодушного Лёву.

– Куда больше десяти! – поправил Бальтазар и заметил: – И необязательно чистейших.

Лёва снова вскочил.

– Куда больше – этого мало! Надо ещё завозить! – заявил он. – То-то чувствую, не хватает мне здесь матушки, жёнушки, ещё одной дамы, деток моих, их деток и так далее. Папашу своего жду! И мои детки ждут папашку… Жить без них не могу!

Лёва ударил кулаком в грудь и затем обрушил его на стол.

Вокруг Лёвы метались встревоженные взгляды.

– Извините… – Он сел.

– А что тот дикарь и Эйхна? – спросил Альберт в повисшей тишине. – Что ему нужно было?

Бальтазар помолчал с загадочным видом, давая время созреть их нетерпеливости, заодно обдумывая, о чём лучше не говорить.

Некоторые подробности он опустил, а другие и вовсе выдумал по ходу рассказа для большей красоты живописания. Так, он словом не обмолвился об Адольфе, зная, что Дмитрий в него клещом вцепится, требуя оставить в покое убогого секретаря своего приятеля. Наспех перекроенный рассказ несколько раз прерывался громкими тостами. За любовь, что кружит мир и головы его обитателей. За прекрасных дам. И за благородных кавалеров. Рассказ удался.

Разве что концовка вышла скомканной. Лёва, слушавший с выпученными от изумления глазами, вдруг вскочил, обежал вокруг всего стола, неотрывно глядя на Бальтазара, с которым сидел бок о бок, и рухнул перед ним на колени.

– Хочу в дальний космос к вашей Эйхне! Всё отбросить: веру, жену, друзей – и бежать на край света. Нет, за край и ещё дальше! Помилосердствуйте и благословите, батюшка.

– Вам дочь моя уже наскучила? – угрюмо спросил Бальтазар. – Учтите, Лёва, это она мужчин бросает.

– Мы вместе полетим! Работать там с утра до зари, а вечерами после захода солнца глядеть на безбрежное звёздное полотно, протянутое от края до края Вселенной, – нескладно вторил Лёва услышанному за столом. – Не хочу быть тутошним ерундёром и пустозвоном.

– Нет там вечеров, – буркнул Альберт. – Есть только окончания бессчётных рабочих смен. А бывает, что и не различишь: ты человек, который управляет роем рабочих, или один из механизмов под их полным контролем.

– И Солнца там нет. Есть, но такое маленькое, что легко затерять среди звёзд, – грустно добавил Бальтазар.

Он помог Лёве подняться и усадил обратно.

– Ну, будет вам, друзья, жаловаться! – воскликнул Дмитрий. – Зато какие заработки!

Он встал, с грохотом отодвинув стул.

– Тост за дальний космос, что нашёл вечное пристанище в наших сердцах! – раскатисто пробасил Дмитрий.

К тосту неожиданно и своеобразно присоединился Лёва. Вскочив следом вперёд всех, он сграбастал с середины стола тёмно-синюю бутыль и в несколько крупных глотков целиком опустошил. Все затихли, поражённые выходкой, Дмитрий обеспокоенно зашептал: «Ай-яй-яй». Через пару секунд глаза Лёвы осоловели, а руки повисли плетнём. Он выронил бутыль, со звоном треснувшуюся об пол, и рухнул обратно, причём было похоже, что стул подвернулся ему наудачу.

– Концентрата стебанул, – почти равнодушно проговорил Дмитрий. – Крепость градусов триста, напитки по формуле разводить.

– Вы его погубили! – закричал Михаил.

Он подскочил к обвисшему Лёве, подхватил под мышки и потянул из-за стола безвольное тело, походившее на тряпичную куклу. От встряхиваний голова Лёвы запрокинулась, и стало видно, что зрачки его закатились.

Уставив на своего спасателя белки глаз, Лёва забубнил:

– Я вас любил, любовь моя, быть может, в душе моей уже не может быть. Меня одно пока тревожит: быть иль не быть, заснуть, забыться и… Боже, какие стихи! Но чьи? Вот в чём вопрос! Мои…

– Немедленно промывание желудка! – крикнул Михаил.

– Такого у нас нет, – расстроенно протянул Дмитрий.

– Вы ему даже клистир не поставите, – с философской невозмутимостью заметил Альберт. – Некуда… У нас так, одна видимость, точнее, невидимость внутренних органов.

– По-другому всё устроено, – пояснил Бальтазар как мог. – Похоже, но не так. Всё уже внутри: на рационе. Правда, что такое рацион, вопрос довольно сложный…

– В больницу срочно! – не сдавался Михаил.

– Нет таких учреждений. Наша природа – лучший доктор. Скоро сами убедитесь, – назидательно проговорил Бальтазар.

– Оклемается, – махнул рукой Дмитрий. – Чай, не на голодный желудок в себя влил.

– Он один салат кушал и грибы. Что же у вас одно скоромное на столе! – всплеснул руками Михаил.

– Про желудок – это фигура речи. А скоромное там или постное – это тоже всё рисованное на разные вкусы и ощущения… – икнув, стал разъяснять Бальтазар.

Дмитрий выпучил глаза.

– Эти грибы? – выдохнул он страшным голосом, указав на пустую тарелку посередине стола.

Михаил и Нильс кивнули.

– Он их все подъел, – доложил Нильс. – По одному на вилку подцеплял и к себе в капусту клал, а потом горстью доел. Вы говорили, что грибы волшебные, не больше двух на каждого. Я думал, вы шутите.

– Так вот он чего весь вечер чудит! – воскликнул Бальтазар. – О-о!

– Оклемается, – повторил Дмитрий, но как-то неуверенно. Он глянул на Альберта.

– Может, нам повезёт и он тихо посидит, – предположил тот. – Но за его жизнь беспокоиться нечего. Разве что за душевное состояние, но и это выправится.

– Лёва крепкий мужчина. Настоящий лапотный мужик! А уж тем более здесь, в свои лучшие годы. Да и не яд это всё. Беспокоиться нечего! – уверил всех Дмитрий.

– Зелье кончилось, мухоморы подъели, спора про мироздание не будет, – вздохнул Бальтазар и подумал: «Может, оно и к лучшему».

Лёва вдруг сел прямо и, обведя всех широко распахнутыми глазами, заговорил:

– Господа-товарищи, я словно в раю! Всё, абсолютно всё понимаю и принимаю. Приемлю! Облачко мягкое и пушистое обволакивает меня своим нежным покровом, подхватывает моё невесомое и небренное тело и несёт меня ввысь, в бесконечно далёкую синь небесного свода, навстречу небесной музыке, навстречу танцам. Я Пушкин, я Гоголь, я Лермонтов, я Толстой. И как же приятно всеми нами быть. Лечу…

Лёва плавно взмахнул руками, будто большая птица, расправляющая крылья перед взлётом.

– А поехали к Пушкину? Дима, Миша? Всех возьмём! – восторженно восклицал он. – Где он живёт? Уж, верно, недалеко! Тут всё рядом! Завалимся с медведем, цыганами, будем петь, плясать, читать стихи и пить на брудершафт! Я в прошлый раз всё упустил. Зато обрёл бесценного ангела! О моя Муза! Миша, вы видели Александра Сергеевича?!

Михаил помотал головой.

– Он сейчас временно, э-э… отсутствует, – заминаясь, ответил Дмитрий. – Пренеприятнейший казус. Представьте, вытащил сюда этого тупицу Дантеса заново стреляться с ним на пистолетах. А его отговаривали! Но нет, куда там! И вот французик здесь и уже хлопочет по судам против Саши. Мерзавец быстро освоился после дуэли. А наше всё… В общем, объявили сбор средств…

– Простить надобно Александру Сергеевичу. Простить и забыть. По-нашему, по-христиански, – запричитал Лёва и впал в задумчивую прострацию. – Нет, самому просить прощения, что сотворил из того несчастного убийцу нашего кумира. Какая мука жить с таким клеймом, – простонал он, уронил голову на грудь и уже бессвязно забормотал: – Мне так хорошо, что даже страшно, а оттого совсем нехорошо… Жёнушка моя, прости, но матушку вперёд. Сосцы вскормившие, любовь всей жизни. Нет силы превозмочь желанье…

Лёва затих и шумно засопел.

– Вроде уснул, – прошептал Дмитрий. – Надеюсь, обошлось. Без приключений.

– А если проснётся другим человеком? – спросил шёпотом Бальтазар. – Столько съесть и выпить духовных снадобий…

– Да, улетит завтра на Марс, а дочку твою бросит, – горячо зашептал Альберт. – Новички, меры не чуют.

– Зачем же вы это пьёте и едите? – вслед за всеми шёпотом воскликнул Михаил. – Грибы эти психотические? А я давно заприметил, что он ересь какую-то несёт. Но у него всегда на всё своя точка зрения, решил, он опять что-то несусветное выдумал. Ан нет, грибы! Зачем?

Лёва крепко спал, дыша мерно и глубоко.

– Для пущего веселия и прозрений, – ответил Бальтазар обычным голосом. – К примеру, заспорят они о своём эфире. Я тогда за арбитра и на раздаче порций. Если чьего объяснения не понимаю, то вручаю кусочек другому вне очереди. Последнее слово, как и последняя шляпка, за мной. Принимаю, обдумываю и выношу вердикт, кто победил.

– Но это же насмешка над научным занятием! – наплевав на покой Лёвы, вскричал Нильс. Он обернулся к Альберту: – Как вы дошли до такого?

Альберт грохнул кулаком по столу так, что подскочила и зазвенела посуда.

– Господа, не кричите! – вскинулся Лёва. – Любите друг друга и будьте в ответ любимы. Настаиваю, будьте! – И уронил голову обратно на грудь, засопел.

– Бог умер, вместе с Ним умерла и наука, – рубленым слогом произнёс Альберт.

Нильс молча буровил его взглядом.

– Не соглашусь! Где-то мы упёрлись, нет сомнений, – мягко возразил Дмитрий. – Но есть же область прикладного знания. И там работа кипит. А Институт Времени? Альберт, ты же как-то совал голову в этот котёл. Да и я пробовал.

– Я про самый фундамент, – буркнул сразу сконфузившийся Альберт. – Никто этим не занимается, кроме любителей-недоумков вроде нас. Карьеры здесь не сделать, просто развлечение праздного ума.

– И вы развлекаетесь, – с укором в голосе проронил Нильс.

– Мы совершенствуемся! – торжественно объявил Бальтазар. – В этих спорах наши умы перерождаются в мощный инструмент поиска истины.

– За новые и мощные мозги! – откликнулся Альберт, вставая. Оглядев стол, он сел. – Твой новоиспечённый зять всё выпил. Эх, поспорили бы, если бы он и грибы не подъел!

– Мозги, грибы… Ничего не понимаю, – покачал головой Нильс.

– Это не обычные грибы! – пояснил Бальтазар. – Они как бы меняют угол восприятия привычных вещей. Понятное и старое видится новым и странным. Замшелые умонаслоения взламываются. Появляются идеи, жалящие ум новизной. Мысли обретают глубину и меняют тебя изнутри. Вот так!

– Но это не галлюциногены, какие-нибудь там псилоцибиновые и прочие, – добавил Альберт. – Говоря по-научному, плодятся новые нейроны, перестраиваются нейронные связи. Ветвятся дендриты, ещё дальше ползут аксоны… – Альберт переплёл между собой пальцы, показывая, как они ветвятся и ползут. – Понятно?

Нильс неуверенно пожал плечами.

– У меня тут были солёные мухоморы, – Дмитрий показал на пустую тарелку. – Конечно, их внешний вид – это условность. У них в составе особые органические молекулы: они прямо собираются в живую клетку, копируя ту, около которой собрались. Или питают рост нервных клеток. Надо сказать, недешёвое удовольствие, карман облегчает изрядно. Зато под хорошую беседу из мохнатой обезьяны человека сделают.

– Врут всё про обезьян, – очнулся Лёва, ошалело осмотрев компанию. – Богом созданы люди… – заунывно затянул он, но засопел и снова затих.

– А есть здесь что-нибудь посильнее водки, ну, или этого вашего «лунного спирта»? – вдруг спросил Михаил.

– Наркотики?! – воскликнул Бальтазар.

Михаил что-то промямлил.

– Нет, эту дрянь у нас не синтезируют, – отозвался Альберт. – Зачем оно вам? Здесь и так хорошо. Но если тянет, то можете легко отвыкнуть. Надо только захотеть.

– Только захотеть? – тупо переспросил Михаил.

– Ничего сложного, – кивнул Альберт. – Закройте глаза и вспомните «те случаи», выделите одно удовольствие, чтобы оно было само по себе, беспримесное, отдельное от всего. Растворитесь в нём целиком и просто сидите. Только не понарошку мечтайте, а по-настоящему. А потом откажитесь, чтобы нормальной жизнью жить.

– Ну ты сейчас научишь, – заворчал Дмитрий. – На жопе сидеть и кайфовать. И так бы отвык. Вина бы выпил нашего, и прошло бы… Альберт, зачем такие рискованные методы?

Тот отмахнулся:

– Зато быстро.

Михаил недоверчиво хмыкнул и закрыл глаза. На его лице появилась мечтательная улыбка.

– И вправду, как же легко… Как сладко, я будто… – он умолк.

Смотреть на расслабленного Михаила с полуоткрытым ртом и подтекающей струйкой слюны было не особо приятно.

В тишине послышалось бормотание Лёвы:

– А Бог – это не Бог… А я – это не я… Едины в отрицании…

– Дима, расскажи про аварию, – попросил Бальтазар, убедившись, что с зятем полный порядок.

– Вернер предполагает теракт. Происки конкурентов, как раз к торгам на поставку за Уран рудных транспортников. Обещал, что так это дело не оставит, снизит цену процентов на пять и выиграет всем назло.

– Ой, он и нам это втирал, – поморщился Альберт. – Подозрительный тип.

Бальтазар кивнул.

– Дима, скажу, как думаю, – продолжил Альберт. – Не нравится мне твой дружок. Ещё и секретарь его мерзотный, Адольф. Хорошо, что хоть сюда не притащил.

– Вернер был здесь? – удивился Бальтазар.

– Был, пока твоя ведьмочка его не спугнула, – улыбнулся Альберт. – До того всё потирал ладошки: «Сегодня мы вас переспорим…» А в самый разгар её разоблачений… – Альберт хихикнул. – Извини. В самый разгар её обличающих речей прошептал этак театрально: «Избавьте, я не могу это видеть» – и ушёл.

– Слишком он чувствительный, – покачал головой Дмитрий. – А ведь глава огромной ракетной корпорации!

– Так это Вернер, который ракетчик?.. – изумился Нильс. – Не признал!

– Тот, – буркнул Альберт. – И Адольф тот.

Нильс помрачнел. Схватил свой стакан, который Дмитрий до того сумел заполнить до краёв, и залпом выпил.

– Хорошо сидим, – нарушил тишину Дмитрий. – Нильс, будьте любезны, растолкайте Мишу! Не нравится мне его вид.

Но Нильс, задумчивый, промокал салфеткой глаза и не обратил на просьбу никакого внимания.

– Альберт, что ты наделал! Уйдёт в себя, а мы виноваты, – забеспокоился Бальтазар, посмотрев на отрешённого от всего Михаила.

– Это надо быть особенно просветлённым, – отмахнулся Альберт. – Чтобы совсем без тормозов. Как некоторые восточные монахи, которые за секунду в вечность уходят…

– Безвозвратно, – пробормотал Бальтазар, припомнив деревянного Фому.

– Видимо, им там неплохо живётся, – ухмыльнулся Дмитрий.

– Пока есть кому содержать, – фыркнул Бальтазар.

– Бесы смеются. Святые плачут. А ты их кочергой, – не поднимая головы, озабоченно бормотал беспокойно ворочающийся на стуле Лёва.

Нильс, всё утирая слёзы с лица, глядел с печальным непониманием на хихикавших весельчаков.

– Он ходит здесь, среди нас, а тебе, Альберт, будто и дела нет?! – не выдержал Нильс. – Может, ты с ним и за руку здороваешься?

– Нильс, привыкай, – нахмурился Альберт, оставив смешки. – Здесь кого только не встретишь.

– Кого угодно, кроме тех, кто на фиг никому не нужен, – добавил Дмитрий.

– Верно. Так чего ругаться из-за каждого подонка? – Альберт пожал плечами и вопросительно глянул на Нильса.

– Его завтра казнят. Если вы про Адольфа, – поделился Бальтазар и запнулся, поняв, что сболтнул лишнего.

– Вот и славно! – раздражённо бросил Альберт. – И нечего обсуждать эту вошь. Как тебе местное вино? Или что ты ему наливал, Дима?

– Вроде коньяка по крепости вкуса, – сказал тот. – Забыл, что намешал.

– Должно быть, виски. Но это не оно, – ответил обескураженный Нильс. – Да, пьянит, но по-иному… Такие воспоминания хлынули! Ошибки мои и чужие. Сколько возможностей было… Поправить бы, но упущено… Как грустно! Но и счастья было много. Хорошо! Но всё слишком личное… Не поделюсь. Я бы ещё выпил местного.

– Больше нечего, – развёл руками Дмитрий. – Aqua spiritualis, то бишь духовный напиток, а попросту «лунный спирт», кончилась.

– Нильс, растолкай соседа, – вдруг встревожился Альберт. – Как бы я не обмишулился…

Нильс потормошил Михаила за плечо, но тот не откликнулся. Нильс подёргал сильнее. К ним подскочил Дмитрий и принялся помогать.

– Альберт, из-за тебя! В моём доме в блаженный овощ превратиться? Не допущу! – яростно шипел Дмитрий и тряс обмякшие плечи.

Свесившаяся голова Михаила беспорядочно болталась. Отбросив нежности, Дмитрий влепил ему пару звонких оплеух.

– Господа офицеры, дуэлянтов на улицу, а то стены порохом пропахнут, – пролопотал Лёва, приоткрыв один глаз на возню рядом с собой.

Наконец Михаил зашевелился. Тяжело поднял перекошенное лицо с опустившимися уголками рта и обвёл всех мутным взглядом из-под тяжёлых век, словно никого не узнавая. Затем грубо растёр лицо ладонями. Его взор прояснился.

– Даже при жизни, когда я… Ни разу такого кайфа не испытывал. Пустота, прострация, блаженство. Свет и тьма стали неразличимы, и я сидел в темноте и балдел до полного изумления от сияющего вокруг света. Словами не описать! И что, я могу всё время так сидеть? – Михаил с удивлением уставился на пустой стакан рядом с Нильсом. – На миг же глаза прикрыл.

– Сможете, – уверил его Бальтазар. – Хоть миллион лет сидите. Можно в позе лотоса: ноги крендельком. Но проще в позе свиньи. Подведёте к себе источник питания…

– Источник питания?! – ахнул Нильс. – Мы что, как роботы?

– Нет, речь не об электричестве. Трубопровод для питательного раствора, – попытался успокоить его Альберт. – Сидят себе на подпитке и в ус не дуют, пока деньги не кончатся. Тогда им, отказникам, за долги краник перекрывают, они и очухиваются. Нет, у нас есть бесплатные столовки для неустроенных бедолаг, но не всё же время общество объедать? Так что миллион лет не высидите.

– Одна морока с ними, – вздохнул Бальтазар. – Если не уговорят отработать, привлекают родственников. Одним словом, ищут виноватых, с кого долг содрать. Кто-то же на невменяемого заработал…

– Или притащил, – буркнул Дмитрий. – Нехорошо таким быть, – отрезал он.

– Скажите, Миша, так уж вам было замечательно, как вы живописали? – спросил Альберт. – Только честно, копните поглубже!

Тот задумался, почесал подбородок.

– Сейчас уже и не знаю… Те слова казались правдою, когда я их произносил. Они как бы сами за себя свидетельствовали. Возможно, и выдумка… Ничего особенного, просто сидел… – Михаил потряс головой. – Но ведь и не тянет больше! Нильс, я гляжу, вы попробовали местного вина? Как оно вам?

– Это не вино! Нечто очень странное, – отозвался Нильс. – Я выпил, охмелел, и наружу выступили мои изъяны и мои совершенства. Одни торчали из других, словно острые иголки из мягкой подушечки. Я будто мял свою душу и выравнивал плохое и хорошее: «Ничего, пусть так. А это хорошо…» Трудно описать. Вам бы это вино попробовать, тогда поймёте.

– Господа, прошу, не надо, – забормотал Лёва, не подымая головы. – Пьяница офицер – позор всему армейскому корпусу.

– Судя по голосу, ему уже лучше. И речь более здравая, – обрадовался Дмитрий. – Скоро очнётся.

– И отправится на Марс, – улыбнулся Альберт.

– Марс – бог войны, – ответил Лёва, по-прежнему не отрывая головы от груди. – Пугать русского офицера войной? Пустое! Война так война, Марс так Марс, – выговорился он и засопел.

– Как бы не накаркал, – злым шёпотом прошипел Бальтазар.

Альберт вяло отмахнулся.

– Дима, а что там за странности с твоим обнаружением? – спросил он. – Ты грозился всех нас удивить, хотя этот ракетчик тебя и отговаривал.

– Ах да! – вспомнил Дмитрий. – Меня нашли, потому что полётная капсула рванула.

Альберт, нарезавший говяжий рулет, от неожиданности выронил нож, звякнувший о пустую тарелку. Из рук Бальтазара выскользнула и полетела на пол открытая бутылка минералки (благополучно объявившись на прежнем месте стола). Они оба уставились на Дмитрия.

– Что значит «рванула»? – с недоумением спросил Альберт.

– Вот так: бах, и нету. Корабль увидел метеорит и переместил меня из полётной капсулы в спасательную. Я в это время мирно спал в гибернации… – Дмитрий моргнул и мельком глянул на Бальтазара.

Тот понял, что после разговора со взбешённой Елизаветой сон Дмитрия мирным не был.

Дмитрий дёрнул головой, отгоняя непрошеные видения.

– Она маленькая и неудобная, зато безопасная, – продолжил он. – Заснул в роскоши, проснулся – вокруг унылые стенки. Ну вот… Корабль не успел расстыковать капсулы и выкинул их вместе в космос, но каменюка всё равно успела им наподдать. От удара обе капсулы полетели на огромной скорости неизвестно куда…

Дмитрий глянул на Альберта и задумался.

– Про взрыв, ну, что полётная капсула, мол, рванула, я не совсем правильно выразился. Она как бы схлопнулась и полыхнула чем-то вроде лазерных лучей. На десять грамм.

– Это выжившая капсула сообщила? – саркастически хмыкнул Альберт.

– Да. Про сжимающую деформацию. Её частично задело, у неё второй бок смят. И это не от удара метеорита, а вообще невесть от чего…

– Этого не может быть, – покачал головой Бальтазар. – Чтобы станции наблюдения не заметили десятиграммовой вспышки? Через рассеяние? На трассе Земля – Луна довольно грязно, кучи обломков.

– Такое энерговыделение и не замечено? – вторил ему Альберт, расчёсывая волосы пятернёй. – Не может быть. И почему целых десять грамм? Он там что, дворцы возводит?

– Именно так, – кивнул Дмитрий. – К тому же Вернер мне признался, что иногда с нарушениями летает. Проще говоря, без полётной гибернации. Так что жилой отсек у него, так сказать, немного небезопасен. Ох, допрыгается он на штраф!

– Болван, – возмутился Бальтазар.

– Ты не шутишь? – Растерянно улыбающийся Альберт перевёл взгляд на внимательно слушающего их Нильса. – Лучи какие-то лазерные… Откуда им там?

– Не знаю, – пробормотал Дмитрий, уставившись на вилку, которую крутил между пальцев. – Может, что-то срезонировало как-то удачно…

После задумчивого молчания он посмотрел Альберту в глаза.

– Там ещё фокус был, – сказал он, решившись. – Сверхсветовой. Вернер сказал, что эти лучи пронзили Солнечную систему за мгновение. Потому и не рассеивались на всём пути, как бы прыжками появлялись и исчезали…

Альберт рассмеялся нервным смешком.

– Ага-ага! Твой инженер – безнадёжный фантаст, – отмахнулся он. – Наверное, мечтает рассекать по галактике, искать инопланетян, завоёвывать миры, вот и выдумывает. Видит то, что ему мнится.

– Я только решил не удивляться тому, что здесь вижу, как объявилась сверхсветовая скорость! – откликнулся Нильс.

– Смейтесь, – пробурчал Дмитрий. – Я бы и сам посмеялся, только моё местоположение Вернер по этим лучам вычислил. Умница, гениальный умница.

На него посмотрели с недоумением.

Дмитрий разъяснил:

– После часов бесплодных поисков Вернер запросил у Земли минутную запись наблюдений всей Солнечной системы, начиная с момента аварии. Ему прислали где-то в объёмах орбиты Юпитера. Записи зафиксировали точечное рассеяние света на космической пыли вдоль нескольких линий. Ему говорят: это, похоже, световые зайчики, вроде как кто-то, балуясь, пускал световое пятно, перекрещивая лучи. Или случайные флуктуации. Отмахнулись. А он из такой ерунды восстановил сверхсветовой фронт, расходившийся из одной точки недалеко от места аварии! Вычислил скорость полёта капсул и направление. И нашёл меня там, где рассчитал, с точностью в десять метров!

– Нонсенс! – упорствовал Нильс. – Альберт, скажи! Скорость света – это предел для всего.

– Он зайчики и пустил! – воскликнул Альберт. – Мистификатор. Слышали: запросил мину́тную запись? То есть заранее знал, что нужно искать сверхсветовой фронт. Верим, конечно, верим!

– Не выдумывай сущностей сверх необходимого, – согласился Бальтазар. – Дима, он нашёл тебя обычным образом и устроил спектакль с «лучами» для сегодняшнего спора. Богатею деньги девать некуда, вот и чудачит.

Дмитрий, не соглашаясь, потряс головой.

– Предельная скорость – это строгий закон физики! – не унимался Нильс. – Это такой же твёрдый факт, как и то, что Земля круглая. Один раз это узнали, и теперь это навечно. А как иначе? Провели последние более точные измерения и выяснили, что на самом деле Земля – плоский лист?!

– Так и есть. На спине черепахи живём, – поддакнул Бальтазар.

– Господа, вы меня извините, но это же форменная чушь! И про черепаху, и про свет, – вдруг вскочил Лёва. Его глаза горели огнём. Он бодро прошёлся по комнате, размахивая руками. – Мысль быстрее всего! Стоит только подумать, и р-раз – ты уже на Луне, два – на Марсе. Или вообще за тридевять земель!

– Смейтесь, смейтесь, – уныло бормотал Дмитрий, глядя на развеселившуюся публику.

Лёва уселся обратно, но снова вскочил.

– Впрочем, я, верно, глупость ляпнул. Простите! Я весь будто новый, кристально прозрачный и чистый. Чую в себе такую глубину и ясность по поводу всего, что просто обязан всем донести. А как высказался, так выходит ерунда какая-то.

– Это пройдёт, – успокоил его Бальтазар. – Может, через пару дней. Беспокоиться нечего. Маленькое перерождение, душа младенца. Но Мари обязательно предупредите. Всё-таки выпили вы изрядно.

Младенец Лёва схватил с пола пустую бутылку и поднял повыше к свету лампы.

– Хорошо, что пуста, – вздохнул он и убрал её обратно под стол.

– Хорошего в меру, – проворчал Дмитрий и с горечью произнёс: – Не верите… Я и не сомневался. И Вернер то же самое сказал: «Не говори – не поверят, засмеют».

– Верю! – воскликнул Бальтазар. – Но только тебе. А вот господин главный инженер, видимо, решил слегка всех надуть с этими сверхсветовыми лучами. Для аргументации в споре про мировой эфир. Кстати, о чудесах… – продолжил он. – Сегодня я был свидетелем происшествия, объяснить которое никак не могу. У меня на глазах человек пропал. Совсем.

Удовлетворённый заинтересованными взглядами окружающих, Бальтазар обратился к Дмитрию:

– Я о пилоте Румане, по чью душу мы с тобой на Землю летали. Устроил на своей казни грандиозный переполох, напугал всех, в том числе и меня. Думал, всё, конец пришёл, а он вдруг как сквозь землю провалился.

Бальтазар вкратце рассказал, что случилось, не забыв упомянуть странное оружие Румана.

– Кстати, Дима, инженер твой изрядно поистратился, – добавил Бальтазар. – Иван Иваныч гонял машину времени, покуда не кончилась вся предоплата. Огромная сумма! А Вернер глазами похлопал и только. По-моему, даже обрадовался, что избавился от этого Румана. Тип, надо сказать, и впрямь прескверный… Я вот думаю, не у Вернера ли Руман ту трубу спёр? И ещё капсула эта, рванувшая чем-то сверхсветовым. Что-то нехорошее вырисовывается с твоим знакомцем…

Бальтазара вдруг кольнуло неприятное ощущение недопонимания чего-то важного. Может, Вернер действительно знал про сверхсветовую вспышку? И ждал несколько часов, пока телескопы накопят достаточный объём наблюдений? Но если знал, то выходит, он и устроил этот «сверхсветовой фокус»? Но это же научный прорыв, притом никому не известный! Бальтазар решил завтра расспросить об этом Адольфа.

– Опять ты Вернера приплёл! – Дмитрий в сердцах хлопнул ладонью по столу. – Вырисовывается ему! Он добряк, каких поискать. Человек мухи не обидит, комара на себе не прихлопнет, даст кровушки напиться. Если вы, конечно, ещё помните, что такое комары да мухи.

– Помним! – закивал Альберт. – Комар – это инспектор-дефектоскоп, он суёт своё жало куда ни попадя.

– Муха – бот-монтажник, отбившийся от роя и лезущий куда не просят, – подхватил Бальтазар.

– Да ну вас, шутников! – с показным негодованием воскликнул Дмитрий. – Вернер душка, просто ангел. Возится с этим отребьем по доброте душевной.

– Но человек-то пропал, – настаивал Бальтазар. – Его человек!

– Это мог быть ещё один фокус, – предположил Альберт. – Я с похожим мошенничеством встречался. Думаю, этого Румана там вообще не было, одна видимость. А лаборант наш – дурак. Или ему заплатили.

– Никто не заметил подвоха? Что им вместо живой души призрака подсунули? – усомнился Бальтазар.

– Красиво обдурили! – хмыкнул Альберт. – А «пропавший», к примеру, рванул за Плутон. Пока разберутся, пока его сыщут… Если поверят, что сгинул, так и искать не станут. Всё лучше, чем его будут топить, душить… Или чего он там набезобразничал?

– На вилы должны были поднять, – ответил Бальтазар, в раздумьях оглаживая свою бородку. – Всё равно странно. Огромные средства растрачены, а Вернер даже разбираться не захотел. Я бы сказал, он побоялся. Что-то он скрывает.

– Железной выдержки человек, – гнул своё Дмитрий, но задумался, вслед за приятелем начав оглаживать свою бородищу. – Думаю, решил так: «Сбежал – и чёрт с ним, но не выдам». Институт по своей воле ошибку не призна́ет и деньги не вернёт.

– Такие деньжищи… – Бальтазар недоверчиво покачал головой. «Нет, всё не то. Не призрак. Поубивал бы нас этот призрак, если бы ему повезло. Я ему в глаза смотрел».

– Бюрократия в чистом виде, – засмеялся Альберт. – Деньги получили, работу выполнили, результат доложили: человека нет, воскрешать некого. Он кому нужен? Потерпевшим? Вот и пусть суетятся, звонят в колокола и требуют отмщения. А их дело – сторона… Кстати, заметьте, сколько разных фокусов вокруг этого ракетчика…

– И я о том же, – кивнул Бальтазар.

Дмитрий в досаде махнул на них рукой.

– Вы меня извините, господа, что вмешиваюсь, но я этого решительно не понимаю! – с апломбом воскликнул Лёва. – Неужто нельзя простить? Почему им попустительствуют? Почему не отговаривают?

Повисло нехорошее молчание. Трое бывалых лунян переглянулись меж собой, Михаил насупился, а Нильс показал интерес и вроде как хотел высказаться, но тоже отмолчался.

– Хорошо вам, Лёва, быть добреньким, – тихо и со злостью бросил ему Михаил. – А каково ни за что убитым? Когда зверью мало покалечить и забивает до смерти? Долго и с наслаждением? Каково так ушедшим? Когда никто не поможет, дрожат за свою шкурку. Я бы таких гадов… – просипел он и осёкся.

– Кто попал к нам не из тёплой кровати, тоже имеет свой вес и голос, – сухо заметил Лёве Бальтазар. – Как и свои отчаянные желания, с которыми приходится считаться.

– Мы таких споров избегаем. И сейчас не станем обсуждать, – умиротворяюще подвёл черту Дмитрий.

Лёва своим угрюмым видом выражал одновременно и несогласие, и нежелание отвечать.

– Ну-с, гости дорогие, всё съедено, всё выпито, вечер близится к концу! – вдруг хлопнул в ладоши Дмитрий, поднимаясь. – Славно посидели!

Бальтазар подмигнул Альберту, и тот усмехнулся: начался известный им обряд выпроваживания.

– Пора нам по домам, к заждавшимся нас жёнам, – ласково увещевал Дмитрий собрание.

Альберт немедленно встал, за ним вскочил Нильс, поднялись и Лёва с Михаилом. Бальтазар тоже поднялся, хотя идти ему было некуда. Он оставался здесь. Его ждал ночлег в хорошо ему знакомой комнатушке на гостевой половине дома.

И тут же в тишине, установившейся, как задвинули стулья, раздался звон дверного колокольчика, а затем нетерпеливый стук.

У Бальтазара от этого пронзительного звука ёкнуло сердце: «По твою душу заявились…»

Глава 23. Кое-что о Фернандо

– Кого там чёрт принёс! – в сердцах воскликнул Дмитрий и отправился в прихожую.

Со стороны внутренних покоев послышались чьи-то быстрые и лёгкие шаги, и в противоположные выходу двери гостиной просунулась молоденькая девушка, не старше двадцати. Искрящийся взгляд, пышущее свежестью лицо, вьющиеся волосы до плеч. Прекрасная хозяйка дома, милая Аня. Красивая и статная, в васильковом платье – глаз от неё не оторвать. Смотрит на них лукаво, улыбается.

– Не пора ли закругляться, спорщики? – наморщила она слегка вздёрнутый носик, поджав бантиком алые губки. – А где Дима? Ой, Бальтазарчик! – она послала ему воздушный поцелуй и похихикала в кулачок.

Тот покраснел.

– Звонили в дверь? – нахмурила она соболиные брови и, не дожидаясь ответа, сорванным весенним цветком пролетела мимо них вслед за мужем.

– Как она, такая, с этим… с этой-то его бородищей целуется? – вдруг ревниво спросил Михаил и смутился.

– А Дима бороду отстёгивает, – хихикнул Альберт.

Бальтазар тоже похихикал и тоже смутился. Да и всех, кажется, смутило появление Ани, кроме одного Лёвы.

Из прихожей через неплотно прикрытые двери гостиной доносилась какая-то возня, пару раз звенели посудным стеклом, слышались приглушённые голоса, чьи-то внезапные бодрые вскрикивания, недовольный глухой ропот Дмитрия, возгласы удивления Ани, сменившиеся её весёлым смехом и хлопаньем в ладоши. Всё стихло.

Двери раскрылись, и внутрь впорхнула радостная Аня, затем перед гостями предстал удивлённый и, кажется, ещё хранивший рассерженный вид Дмитрий, нёсший в обеих руках по бутылке шампанского. Он был не один. Следом бодро зашёл Вернер.

Завидев Бальтазара, он кинулся к нему с распростёртыми объятиями.

– Дорогой вы мой! Вот и кончились ваши несчастия! Как славно! – захлёбывался Вернер словами, хлопая того по плечам и обнимая. – Дима сказал, ваша супруга покинула нас. Как жаль! – Отлепившись от поражённого Бальтазара, он восторженно загромыхал: – Друзья, свершилось! Запомните это мгновение! Миг человеческого счастья! Миг торжества справедливости! О, как бы я хотел стать сейчас на его место! Вкусить дары того блаженства, что я принёс…

Не найдя более выразительных слов, Вернер витиевато поводил рукой в воздухе.

– Да он пьян, – бросил Альберт тихо в сторону, но так, чтобы его услышали.

– Нет, Альберт, ты не прав. А если и пьян, то лишь от волнения! – воскликнул Вернер. – Есть причина!

Он сунул руку во внутренний карман своей кожаной пилотной куртки.

Вмиг напрягшись, Бальтазар едва сдержался, чтобы не броситься на него. Сердце его гулко застучало. Настороженно глядя на Вернера, он достал платок и вытер со лба выступивший пот.

Тот вытащил пергаментно-жёлтый бумажный конверт и протянул Бальтазару, светясь лучезарной улыбкой.

Сбитый с толку Бальтазар взял конверт. Знакомая форма, расцветка и фактура; переливающаяся брильянтовой радугой печать. На его имя. Не может быть…

– Что это? – спросил он в смущении, уже зная, что́ держит в руках.

– Ваше счастье. Личное и, надеюсь, семейное! – Вернер радостно глядел в ответ. – Вскрывайте и читайте вслух! Будем вместе наслаждаться.

– Может, не стоит? – с тревогой спросил Дмитрий. – Ведь личное.

– Не настаиваю! – рассмеявшись, поднял руки Вернер. – Хотел похвастаться и заодно доставить всем удовольствие!

– Это же из Института Времени! – удивился Альберт.

Бальтазар вскрыл неподделываемую печать и проверил подлинность вложения. Последние сомнения развеялись. Он посмотрел на Альберта и кивнул. Достал сложенные листы, развернул – по бумаге, блеснув, пробежал водяной знак: «Разовая копия для ознакомления одному лицу».

– Что там, Бальтазарчик? – заглянула ему через плечо Аня, дыша прямо в щёку и безуспешно пытаясь разглядеть хоть что-то на девственно-чистом листе.

Тот не ответил, только кашлянул и углубился в чтение. Пробежался взглядом по титульной странице: «Исследование временны́х линий… Заказано/оплачено…» – так, ясно. Год, месяц проведения, страна, город (местные обозначения) – всё верно: последние дни Елизаветы. Перескочив через ряды цифр уточнённых координат и времени в четырёхмерии Минковского, Бальтазар перелистнул страницу.

Дальше шёл список проверенных лиц, к ним – по-канцелярски сухие примечания. Елизавета, ниже малоприятный Бальтазару герцог Фернандо (выделен красным жирным). Ещё ниже безымянный «доносчик, свидетель, трактирщик, сдавал потерпевшей комнату, оплаченную Фернандо». Следом знакомые имена и прозвища судей, в конце сам Бальтазар, и под ним два неизвестных: «тюремщик» и «палач» (оба выделены красным жирным).

Бальтазар открыл сноску к палачу и вздрогнул, сразу споткнувшись на куске текста: «Наиболее вероятно осознанное пособничество продолжительному мучению жертвы. Примечание: подробное исследование для подачи юридически обоснованных обвинений не проводилось».

Нахмурившись, Бальтазар открыл описание Елизаветы: «Потерпевшая, мученица, жертва преступления. Выгодоприобретатель – см. Фернандо (основная выгода – получение удовольствия, вторичная – избавление от порочащей связи)». Едва не выронив бумаги, Бальтазар перешёл по сноске к Фернандо: «Любовник жертвы, плательщик доноса и ряда лжесвидетельств, выгодоприобретатель; смаковал причиняемые жертве мучения (неточная формулировка; подробная психиатрическая экспертиза не проводилась, вероятен антисоциальный разлад личности, обусловленный психопатией)…»

На Бальтазара смотрели с напряжённым любопытством. Ничего не говоря, он перешёл в раздел «Причинно-следственные связи». Он читал второпях, в лихорадочной скачке перепрыгивая от одного ужасного предложения к следующему. Поспешно глотаемый текст обжигал.

«Через своего должника (см. трактирщик) Фернандо выдвинул обвинение в колдовстве… Имел ряд тайных любовных встреч с потерпевшей (взятки тюремщику). Советовал жертве признать вину, убеждал, что это лучший способ оправдаться (намеренная ложь). Исследовались: мыслепоток (грубо, уровень эмоций), пульс, давление, потоотделение, реакция зрачков, мимика и внутренняя речь на мышцах гортани. После выявления психопатического расстройства показатели пульса, давления, потоотделения не использовались из-за их слабой реактивности…

Давал обещание подкупа судей. Эмоции мыслепотока противоречивы, наиболее вероятный вывод: намеренная ложь, маскированная отыгрываемой ролью…

Внушал жертве, что та „настоящая ведьма“, ссылаясь на её красоту и магическое обаяние, которым он якобы подчинён (намеренные манипуляция и лесть, прямой обман, искажение действительности)… Убеждал, что та легко покорит судей своей воле (намеренная ложь для преуменьшения бедственного положения, искажение действительности)…

Для развития психотических состояний через тюремщика опаивал вином с добавкой психоактивных веществ: производных опиоидов, каннабиноидов и прочих (неустановленных). Доказано вторичное соучастие тюремщика…

Перед казнью передал жертве через палача фальшивую маковую настойку. Основные компоненты: атропин, кофеин, галлюциногены (среди прочих – псилоцибин; остальные не установлены); вызывают хаотическое возбуждение центральной нервной системы, острый психоз, галлюцинации…»

Читать это дальше не было сил, руки Бальтазара дрожали.

– Как вы догадались? – хрипло спросил он сияющего от радости Вернера.

– Слепая удача, – неопределённо махнул тот и усмехнулся. – Когда много денег, вдруг находится бессчётно способов их тратить. Попробовали тут, попробовали там… Кстати, вам привет с экрана от Ивана Иваныча. Поднял его с постели. Он был сначала недоволен, но после срочной предоплаты сразу стал доволен, хе-хе…

– Сколько я вам должен? – встревожился Бальтазар, решив, что тот, верно, намекает на свои расходы. – Такое жизнеописание, должно быть, немало стоит?

– Вы, пожалуйста, не предлагайте мне за это деньги! – с достоинством воскликнул Вернер, являя образ, уязвлённый до глубины души. – За своё человеколюбие я расплачиваюсь сам!

– Судя по толщине бумаг, примерно половина от воскрешения, – заметил Альберт, с недоверием глядя на Вернера.

– Если знать, что именно вам надо, то да… – с воздушной лёгкостью в голосе отозвался тот.

Бальтазар опять невразумительно забормотал, что не знает, как и отблагодарить.

Вернер отмахнулся:

– Ничего мне не нужно, кроме вашего хорошего настроения, спокойного духа и семейного счастья, которое вас, надеюсь, ждёт.

– Здесь куда больше, чем на половину, – расстроился Бальтазар. Он заволновался: – Сам давно хотел всё досконально разузнать… Да цена кусается. Откладываешь наперегонки с институтским ценником. На моей памяти он только рос. И на Луне всё плотнее, затраты энергии… вся эта высокополевая физика. На две копейки уже не проживёшь…

– На вашей памяти – это сколько? – любезно поинтересовался Вернер.

– Пятьсот лет.

– Надо же! Да вы старичок! – всплеснул руками Вернер. Он помялся, повесив на лицо немой вопрос, но не вытерпел: – А как вы сюда попали? Вы сами-то чем знамениты?

Бальтазар пожал плечами.

– Он здесь по любви, – вперёд него вместе произнесли Дмитрий и Альберт, оглянулись друг на друга и засмеялись.

– Всё так, – подтвердил Бальтазар. – Ничем таким я в прошлой жизни особо не знаменит. Да и в этой тоже! – махнул он рукой. – Совсем и безо всяких «особо».

– Чудесно, замечательно! – заворковал Вернер. – Ни разу таких не встречал. Довелось, значит. Прямо как на панно в Институте Времени. Знаменитое панно! Уверен, все видели. Где мальчик и девочка… конечно, попробуй различи этих землян, но должны были нарисовать мальчика и девочку… – Он зашёлся довольным мелким смешком. – И вот они, юные, за руки тянут к свету папу и маму, которые тянут своих бабок и бородатых дедок в одну руку по две, а те – других, и у всех на ходу сходит седина и бороды отваливаются. И всё это несметное полчище народа, сцепленное рука за руку, валит из туманной дали, откуда вы, стало быть, этим путём и прибыли. Чудесно!

Вернер приобнял Бальтазара и отвёл в сторону от ликующей кучки, толпящейся вокруг стола, где под выкрики «Ура!» Дмитрий хлопнул пробкой, откупорив первую бутыль, и стал разливать искрившееся пузырьками вино в подставляемые бокалы, только что наколдованные Аней из посудного шкафа.

– Вы уж простите, что я заглянул в ваши счета, – шепнул Вернер Бальтазару. – Я же на ваши деньги как бы руку наложил из-за вашего, так сказать, промаха с близнецами. Да что там! Без всяких «как бы». Забрал бы, честно говорю, очень на вас разозлился. Если бы ваша жёнушка их вперёд не захапала. Уж простите за откровенность. Зато увидел, на что́ вы ей больше половины отложили. Так и догадался, что́ вам обоим нужно, – показал он на конверт в руках Бальтазара.

Бальтазар отмолчался, ожидая, что тот скажет дальше. Вернер медлил.

– Кстати, это копия, – вдруг как бы невзначай бросил он. – Но вы, должно быть, заметили…

Нельзя сказать, что Бальтазар не ожидал такого поворота. Наоборот, ещё как ожидал. Он кивнул.

– Оригинал в офисе, – развил свою нехитрую мысль Вернер. – Вещь дорогая, чтобы в карманах носить, запер в сейф… – Он оценивающе глянул на неподвижное лицо Бальтазара: – Жду вас у себя для, так сказать, торжественного вручения. После этого сможете его опубликовать, добавить в личную автобиографию, предъявить супруге. Покончите с игом судебного брака или разовьёте отношения до вменяемых…

Люди вокруг стола приутихли, пытаясь услышать, о чём они шепчутся. Альберт, глядя на Бальтазара, поднял бокал, хлебнул и, скривившись, выплюнул обратно.

– Когда же мне вас принять? – призадумался Вернер, выдерживая паузу. – Завтра весь день расписан, и послезавтра, и до конца недели… Хм, – ухватился он пальцами за подбородок. Но, засияв лицом в противоположность своему мрачному визави, воскликнул: – Пожалуй, завтра утром ближе к обеду полчасика отыщу! Это сдвину, другое отменю… – озабоченно забубнил он себе под нос. – Да! Держите визитку!

Бальтазар взял шикарную, почти неотличимую от настоящей карточку. У него на глазах по её золотистой поверхности словно бы пробежало невидимое бойкое перо и, не жалея росчерков и завитушек, выписало время и место встречи. Полдвенадцатого дня, приёмная офиса «Реактивных зигзагов». Получасом позже начала суда над Адольфом – в два места сразу не успеть.

– Придёте? Ждать вас? – немного напряжённо спросил Вернер.

Бальтазар мысленно махнул на всё рукой: «Бывай, Адольф. Когда-нибудь свидимся», молча кивнул и сунул визитку в карман.

– Чудесно! Прекрасно! Очень хорошо! Только не опаздывать: я к полудню улетаю с Луны по делам. Постарайтесь уж! Заодно уладим дело с «не тем близнецом». Я было решил формально подойти, – усмехнулся Вернер. – Но к чему сутяжничать на радость адвокатам? Решим миром, по-дружески! – громко, с восторгом воскликнул он. – Тем более мы с вашим начальником большие друзья, – добавил Вернер весёлым шепотком и подмигнул по-заговорщически.

Он повернулся к Дмитрию, зазывавшему их к столу.

– Дима, мне не наливай! Я на минутку заскочил. Вот же… Налил!

Они подошли к остальным. За стол никто так и не сел – стояли двумя стайками, чуть порознь, каждая со своей беседой. Бальтазар ухмыльнулся яростным взглядам, которые Дмитрий бросал на Михаила, легко и галантно болтавшего с Аней. Рядом с ними, ничего не замечая, о чём-то размышлял нахмуренный Лёва.

– Поладили! – Вернер подмигнул Дмитрию и продолжил негромко твердить Бальтазару: – Зачем нам ссориться? Пилот этот, вражина, пропал. Сбежал, наверное. Мне дела нет. Кому надо, пусть ищут. Столько я с ним натерпелся, а сколько сил вложил, средств! Ведь знал, что преподлейшая душонка. На что рассчитывал? Отказываюсь от него! – раззадорившись, воскликнул он.

– А тот мальчишка, которого я по ошибке вытащил… Где он сейчас? – тихо спросил его Бальтазар, не без отвращения отпив из бокала маленький глоток настоящего шампанского на этаноле. Ужасный вкус.

– «По ошибке»! – фыркнул Вернер с чрезвычайно ироническим видом. – Я пристроил его у себя в конторе. Будет золото лопатой грести… Я своих людей не обижаю. Особенно несправедливо пострадавших от чужого произвола… – он глянул на собеседника краешком глаза.

Бальтазар слегка нахмурился, но решил не выяснять, как воскрешение может быть несправедливым по отношению к кому-либо деянием. Этот хитрый жук всё равно выкрутится.

Вернер крутил бокал в руках, разглядывая пузырящуюся светло-соломенную жидкость.

– …или от всей этой бурлящей жизни как таковой, – добавил он после молчания, вздохнул и поставил бокал на стол.

Вернер ещё раз переспросил, ждать ли завтра Бальтазара, и получил от того утвердительный ответ. Просияв, глава «Реактивных зигзагов» сослался на срочные и важные дела, попрощался за руку, не забыв и Дмитрия, вежливо распрощался с остальными и ушёл.

Весь оставшийся короткий вечер Бальтазар был молчалив, на расспросы отвечал, что говорить пока рано, он и сам ещё толком не ознакомился. Не было желания рассказывать об этой грязи, а уж тем более заново её читать.

Початая бутылка была лишь ополовинена, а вторую и вовсе не открыли, так как, к общему молчаливому разочарованию, это оказалось обычное дорогущее шампанское. Проще говоря, кисло-сладенькая газировка с этиловым спиртом, о чём восторженно кричала этикетка, обещая не только «освежающую лёгкость даже при потреблении без меры», «глупую весёлость» и «забавную спутанность речи», но и «тяжёлый беспокойный сон, головную боль поутру, провалы в памяти, раздражение и досаду – похмелье, как в старые добрые времена».

Из всех один Михаил, горевший желанием попробовать «местного», не разобрался и через силу налёг на коварное шампанское. Затем прочитал этикетку и сник.

Вскоре все стали расходиться.

Лёва, перед тем как уйти, заявил, что ему до крайности надоело выступать перед неизвестной публикой: читать с листа и раздавать автографы, продавая копии книг, любую из которых можно достать в любом количестве и бесплатно. Неблагодарный труд, хоть и приносит неплохой доход: продажи с рук, под автограф, хорошие, особенно когда он в образе. Но это же сплошной разврат! И он совсем не удивится, если для завлечения публики его однажды попросят сплясать, к примеру, канкан, а он возьмёт и спляшет, да так спляшет, что всем стыдно станет. А потому он завтра же на Марс – изведывать новый мир и честным трудом зарабатывать на детишек, супругу и мать с отцом. Предупредил Бальтазара, что забирает Мари с собой, потому как насчёт прежней супруги окончательно ещё не решил. Тот был так измотан, что кивнул, не дав себе труда предупредить о некоторых свойствах характера своей дочурки: «На Марс он её заберёт, как же!»

Хмурый после шампанского Михаил коротко кивнул на прощание и поторопился вслед за Лёвой.

Бальтазар всё же решил остаться. Он принесёт ей оригинал отчёта завтра. Сегодня она его на порог не пустит, да и слушать не станет. А с этих бумаг ничего не прочтёт.

* * *

– Ты поладь с ним. – Дмитрий не сдержал зевка, и Аня прикрыла ему рот ладошкой.

Они стояли у двери в гостевую спаленку, когда-то давно выделенную Бальтазару под его частые ночёвки.

– Непременно, – пробурчал тот, но под строгим взором друга кивнул.

– Всё образуется. Вот увидишь! – проворковала Аня, чмокнула его в щёку и снова повисла на муже обезьянкой.

Все пожелали друг другу спокойной ночи, и счастливая супружеская чета отправилась в свои покои, обнимаясь, хихикая и без стеснения целуясь. Борода Димы была на месте.

Бальтазар вздохнул. Отлип от косяка и закрыл за собой дверь. Скинув сапоги, он развалился плашмя на заправленной кровати. Надо бы раздеться и залезть под одеяло… Нет сил, и так сойдёт. Он смотрел в черноту потолка, на котором тускло мерцали знакомые созвездия, и всё пытался представить: каково жить таким счастьем, как у Димы с Аней? Но тщетно. Как он ни старался, так и не смог заполнить опустошённый мысленный взор чудесными картинами любви и счастья в своём доме. Воображение не справилось: слишком он устал, чтобы врать себе. И институтский отчёт почему-то не помог. Скорее всего, мирно разъедутся.

Блёстки звёзд что-то шептали издалека, манили, будто обещали открыть некую тайну. Их хоровод проворачивался в недостижимой вышине посреди прозрачной темноты всё быстрее и быстрее, завораживая, вовлекая в причудливую круговерть недавние события, смутные образы, лица, силуэты. Разгадка где-то там…

Пол с потолком перевернулись, и от головокружения уже спящий Бальтазар потерял опору и, беспечно расправив руки, полетел с водопадом звёзд навстречу ответам на загадки дня – глубоко-глубоко, в самый омут сна.

Глава 24. Нелёгкий выбор

Во сне Бальтазару привиделось, что едва он прилёг, как кровать под ним заходила ходуном, словно пыталась сбросить на пол. Но какая же это кровать? Это спина брыкающегося гривастого чёрного коня, то ли ржущего от негодования, то ли надрывающегося от смеха над разлёгшимся и уснувшим седоком. Буйный конь встал на дыбы, и решивший поспать не в том месте безумец кувыркнулся и полетел наземь.

Подскочив на постели, Бальтазар уставился в кромешную темноту. Судя по всему, до рассвета было ещё далеко. Сердце его, бешено колотившееся в груди, умиротворялось удар за ударом. Дикое сновидение, полминуты назад такое яркое и громкое, подёрнулось дымкой забвения и вскоре испарилось, будто и не было.

Ворочаясь с боку на бок, он с неудовольствием обнаружил, что спать ему расхотелось. Ворота в царство Морфея захлопнулись и на его раздражённый стук не открывались. Он встал и, не зажигая света, прошёлся по комнате, лёгкой ощупью и по памяти выхватывая из темноты обстановку: кровать, стена, дверь, стена, его задумчивый автопортрет в позолоченной рамке, стол со стулом, прикрытые ставни. Побродив в темноте, улёгся, но сон всё не шёл.

Бальтазар силился представить себе завтрашний день, когда от Вернера прямиком направится домой. «Елизавета! – крикнет он с порога. – Подлец Фернандо повинен в твоих муках! Вот институтский отчёт!..»

Конечно, она будет заинтригована, но всё равно станет отнекиваться. Например, скажет, что пьесы не читает, а смотрит, и попросит его сыграть всё в лицах, чтобы ей оценить его шутовской талант. Так и скажет, нет сомнений. Бальтазар это ясно увидел.

«Это не театр для увеселений, – строго ответит он. – Это твоя жизнь. Будь справедлива к себе!»

С показным недоверием примется она за жизнеописание тех своих несчастных дней. Вначале лицо её будет надменно, потом всё более удивлённое, а в конце, быть может, испуганное и потрясённое. Вся в слезах, она пролистает страницы, ещё не веря сердцем, но уже всё понимая умом. В сомнениях она переспросит про суд и попросит его рассказать, как всё было. И он, смахнув невольную слезу, подсядет к ней ближе, возьмёт за руку и расскажет, утешая добрым словом. Её благодарности не будет конца, они обнимутся, поцелуют друг друга… Прощён. Теперь полюбит…

Но это прекрасное, но непрочное виде́ние счастливых слёз, объятий, взаимных слов прощения и любви никак не прививалось к его воображению. В невзрачной пустоте бессонной ночи из тёмного закоулка выглянул перепуганный Адольф. Заметив, что его разглядели, хихикнул, отбросил с лица чёлку и, встав на карачки, ускакал собачонкой.

«Так что же завтра? Пойти вдоль линии судьбы или шагнуть поперёк? Всему наперекор, чтобы не быть послушным роботом. Но не гордыня ли это? Нет! Кому захочется быть послушным пёсиком, на свист несущимся за сладкой косточкой? Так что: пойти на казнь или со всех ног и вприпрыжку побежать за милостями к Вернеру?»

Бальтазару не хотелось даже видеть улыбчивого господина главного инженера, не говоря уже о том, чтобы по своей воле почтить его своим присутствием. Но как же это несправедливо и по отношению к Елизавете, и по отношению к самому себе – переступить такие желанные, такие близкие любовь и счастье или хотя бы утешение.

Странно, но в нём словно развилась душевная слепота к словам и образам любви и прощения, таким вдруг опустевшим. Его переполняло скучное равнодушие к мечтам о житейском приятном. Бальтазар понимал, что это неправильно, хуже того – ущербно! Но не знал, как ему излечиться. И не знал, как поступить. Единственное, чего он желал, – определиться и не мучиться выбором.

Лёжа в полной темноте, глядя на невидимую стену напротив, он заметил боковым зрением, как из чёрного пятна внутри тёмной рамки, где, должно быть, висел его автопортрет, выглянуло мрачное лицо старшего брата. Давненько не видались.

«Погадай на Вергилии, – безмолвно шепнул призрак и добавил печально: – Как мне гадал. Я не верил, а всё сбылось… Забыли меня. Скрягу, выпивоху, бузотёра. Мать забыла!»

Привидение горестно выдохнуло. По его тёмному лицу пробежала чёрная слеза. Оно вздохнуло и исчезло.

«Не забыли! Я не забыл, – приподнялся Бальтазар, вглядываясь в слепую темноту, но виде́ние уже пропало. – Но ты знаешь, кто вперёд. Родня по духу, не по крови, – пробормотал он невесело. – Я подумаю, слышишь! – крикнул он себе. – Подумаю…»

Вергилий, конечно же! Как книга скажет, так и будет.

Бальтазар встал, зажёг свет. Маленький томик стихов «Энеиды» удобно лёг в руку. Вроде обычная рисованная книга, но рисованными были только потёртая от старости кожаная обложка и позолоченные буквы названия. Сама книжка была настоящей: корешок, нити и клей переплёта, одна мятая страница за другой перемятой и разлохмаченной страницей, с его пометками на полях и подчёркиваниями от ногтя. Не гадать же на «цифре», на чьих-то «генераторах и алгоритмах»?

Бальтазар открыл наугад пару страниц и пробежал вскользь несколько стихов: бури, битвы, мечи да копья и взмыленные кони. На глаза не попалось ни строки о любовной страсти, о тихой неге или хотя бы о пире в кругу друзей с обильными возлияниями богам.

«Будь, что выпадет, а я повинуюсь жребию», – вздохнул он, поёрзал и не глядя зашелестел страницами. Остановившись, развернул книгу и повёл пальцем с одной страницы разворота на другую, зигзагом сверху вниз и обратно. «Здесь», – уткнул он палец.

От удивления Бальтазар вытаращил глаза: «Турна Эней вызывает на бой, одного только Турна. Но и за Турна речей раздаётся немало повсюду. Служит защитой ему царицы великое имя». Хм. «Прежних признанье заслуг…»

«Говоришь, сражение? – вздохнул Бальтазар. – Значит, быть тому». «С тем, кто царицу мою поставил меж нами щитом для моего промедленья или даже позорного бегства», – заговорил он вслед за Вергилием белым стихом.

Бальтазар отложил книгу. Признаться, нечто похожее он и ожидал. С «Энеидой» нагадать простое человеческое счастье – невелика удача. Не совсем честный выбор из двух. Одного раза мало. Указание вышло слишком явным, чтобы быть основой пророческого толкования, и потому не выглядело убедительным.

«Ещё попытка всё исправить…» Он снова закрыл глаза и взял книгу в руки. Если перелистнуть ближе к началу, то, возможно, повезёт: наткнётся на дружеский пир, возлияния или беседу с бородатым старцем, и там точно не будет этого Турна.

Открыв глаза, Бальтазар увидел, что держит книгу перевёрнутой, а под пальцем угадывается «Турн». Он нахмурился.

«Если один только Турн – помеха общему благу…» «Хм, речь самого Турна», – заметил Бальтазар. «…Что ж! Я не столь ненавистен Победе, чтоб не решиться на всё во имя великой надежды. Смело пойду на врага…» – дочитал он стих до конца.

Брошенный вызов принят! Никакого мирного исхода. «На что же ты решаешься, Вернер?..»

Бальтазар перестал терзаться выбором, бичевать свою гордыню и непокорность судьбе. Его спокойствие стало невидимым доспехом, непроницаемым для суетливых и боязливых мыслишек. Ничто не отвернёт его с выбранного пути. В его руках щит, что укроет и от горящего взгляда Елизаветы, и от тоскливого взгляда другого себя, бессловесного, стоявшего при ней.

Время было позднее, вернее, уже раннее. Надо обязательно выспаться: на войне носом не клюют. Он выставил будильник на пол-одиннадцатого. Успеет забежать домой и всё рассказать Елизавете. Передаст одноразовую копию бумаг, которые она не сможет прочесть, и будет умолять поверить ему на слово. Извинится за такие никчёмные «доказательства» и отправится на встречу с Адольфом. Сделает, что должен.

Он лёг и сразу уснул. Во сне он, счастливый, брёл рука об руку со своей прекрасной Елизаветой по бескрайнему зелёному лугу. Босые, они ступали по утренней росе, улыбались друг другу, говорили милые глупости, смеялись, щурясь на солнце впереди, шли и шли навстречу бесконечному рассвету…

* * *

Проснулся Бальтазар чуть раньше будильника. Быстро собрался, подошёл к двери и прислушался: тишина. Хорошо бы слинять по-тихому, без расспросов и вранья. Он вышел. Перед ним в воздухе висела ярко-оранжевая карточка. Поодаль сидела кошка Муся – совершенно обычная рыжая, пушистая бестолочь – и пристально смотрела на него.

На его кивок и приветственное «кис-кис» Муся пренебрежительно мяукнула, дёрнула хвостом и убежала. Бальтазар повернулся к оранжевой карточке. Ага, посадочный билет на экспресс до «Реактивных зигзагов» и обратный билет на поезд с посещением старейшей лунной колонии людей, обитавших неподалёку от ангаров корпорации. Он припомнил, как однажды сказал Дмитрию, что было бы неплохо ознакомиться с этой древностью.

Повесить билет обратно не получилось. Вздохнув, Бальтазар решил оставить его на столике в спаленке – вроде как забыл.

– Встал наконец-то! – услышал он за спиной приветливый голос Ани.

Хозяйка ему улыбалась. У её ног отиралась кошка Муся, подозрительно зыркая на слишком уж задержавшегося гостя. Стесняясь, Бальтазар поздоровался.

Аня показала на билет у него в руках:

– Вернер утром прислал. Спрашивал, чем бы ещё тебя развлечь, раз уж взялся. Дима ему насоветовал какую-то культурную поездку к местным землянам… Бальтазарчик, всё в порядке? – она нахмурилась.

Тот кивнул и промямлил, что земляне – это лишнее, времени на развлечения нет. Аня сказала, что на завтрак время обязательно найдётся, иначе она его не отпустит, к тому же стол уже накрыт. Бальтазар улыбнулся и поплёлся за хозяйкой завтракать.

Гостеприимный дом Дмитрия и Анны Бальтазар покидал в спешке, когда на часах было одиннадцать утра. С показным прискорбием он отклонил предложение Ани посидеть у них ещё пятнадцать минут, чтобы выйти ровно к отправлению экспресса.

– Боюсь опоздать, – с озабоченным видом соврал он. – Лучше на вокзале минут десять подожду.

Он улыбнулся как можно естественнее и, перешагнув порог, немедленно отправился домой. Десять минут на объяснение с Елизаветой он обязан найти, а потом на суд.

Дверь была заперта. Он постучал, глянул на часы, снова постучал и только потом потянулся за ключом. Вошёл в дом и позвал Елизавету. Из-за угла высунулась усатая морда кота Бенедикта.

– Чего тебе? Заявился! Не стыдно?! – крикнул тот.

Едва Бальтазар открыл рот, как Бенедикт встал на задние лапы, передними закрыл уши и заверещал противным голоском:

– Ничего не желаю знать! Ла-ла-ла… – Развернулся и удалился, неуклюже вышагивая.

Бальтазар обежал весь дом, преследуемый крадущимся по пятам Бенедиктом. Елизаветы не было.

– Где она?! Срочно скажи! – выпалил Бальтазар, подскочив к коту, выглядывавшему из-за ближнего угла, но в ответ получил очередные «ла-ла-ла».

Бальтазар достал одноразовую копию отчёта и ахнул: отпечатанное заглавие выцвело и различалось с трудом. Заволновавшись, он пролистал страницы – везде то же самое! Выходит, и для него копия скоро превратится в бесполезный ворох бумаг. А он надеялся зачитать Елизавете с листа! Потом весь целиком, а сейчас хотя бы некоторые места. Ведь такое с ходу не выдумать и складно не изложить, это вам не пересказ своими словами. Помахав отчётом перед носом Бенедикта, он заявил, что это всё изменит. Елизавета должна как можно скорее это увидеть!

Бросив выть, Бенедикт глянул на раскрытый перед ним веер белоснежных страниц, затем на Бальтазара и покрутил лапой у виска.

– Считаю до пяти. – Бенедикт выдвинул острые когти. – Один… пять! – крикнул подлый кот и кинулся в драку.

Бывший свой дом Бальтазар тоже покидал в спешке. Электронное отродье, хорошо так поцарапал…

Бальтазар набрал Елизавету, но та была недоступна. Её местонахождение тоже не определялось. Ясно – закрыла ему доступ. Он отправился к дочери.

К изумлению Бальтазара, дом Мари исчез. Переехали! Как, куда?! Он потоптался у ныне призрачного порога и двери, бессмысленно глядя на остаточные, ещё не затёртые следы прежнего обиталища посреди пустого лунного нигде.

– Мари! – в отчаянии позвал он. – Лёва! Где вы все?

Полупрозрачный намёк на дом окончательно растаял, и перед его глазами появилась табличка перехода: «Папенька! Мы с Лёвой решили посетить Венеру. То есть я решила – Лёва хотел на Марс. Скоро вылет, мы торопимся. У тебя выключен телефон! Как прибудем, наберу!»

Вот тебе и Лёва, подвёл-то как!

Переход вёл в космопорт. Бальтазар глянул на часы – десять минут двенадцатого, пять минут до отбытия экспресса к Вернеру. В общем-то, он мог успеть на посадку, и в запасе минуты три на поиски Елизаветы – та, верно, провожала дочь, есть вероятность встретиться. Хотя если всё-таки сесть на экспресс, то можно и не искать, сегодня же всё и решится.

Он прыгнул в космопорт и, как назло, из перехода выскочил прямо к месту посадки на злополучный экспресс. Не иначе как билет в кармане навёл в качестве помощи опаздывающему пассажиру.

– Одну минутку! – крикнул Бальтазар расплывшемуся в улыбке администратору и проверил вылет на Венеру. Мари и Лёва отбыли полчаса назад, следующий рейс через пару суток.

«Десять минут как суд начался… А вдруг Адольфа безо всяких слушаний сразу того?.. Вдруг его уже и нет среди нас? – шепнул предательский голосок. – Езжай к Вернеру, забери бумаги… Пока ещё не поздно».

Бальтазар подошёл к посадочной стойке и выложил билет.

– Если опоздаю, забирайте билет и летите без меня, – твёрдо сказал он администратору.

Лицо программного помощника озадачилось.

– Чем забирать? – укоризненно спросил тот и потряс плоскими нарисованными руками ростовой фигуры. – Куда вы? – уныло возмутился он.

Но Бальтазар уже повернулся к нему спиной, отправившись к месту бывшей посадки на венерианский корабль искать Елизавету.

Недолго потолкавшись в суете и многолюдье зала ожидания, он понял, что не найдёт её, даже если она где-то здесь. И так было ясно, что это бесполезные хлопоты. До отправления экспресса осталась минута…

Раздался входящий звонок. Не глядя, всё озираясь по сторонам, Бальтазар ответил. Это был администратор, который напомнил ему о посадке. Бальтазар ответил: «Э-э-э», – повесил трубку и выключил телефон. Пора бежать отсюда, а то, не дай бог, действительно сядет на экспресс.

Подбежав к ближайшему переходу, он перескочил обратно к своему дому. На пороге у приоткрытой двери сидел Бенедикт. Будто ждал его.

– Никого нет дома! Меня тоже нет! – решительно заявил кот и язвительно добавил: – Сам не раз говорил.

Бальтазар снова достал институтские бумаги:

– Послушай!

Но Бенедикт фыркнул, развернулся и стал протискиваться внутрь; но будто бы застрял в дверях. Намеренно задрал хвост, выставив на обозрение своё мнение о Бальтазаре и его бумажках.

Не удержавшись, тот подскочил и дал коту хорошего пинка. Прикрыв дверь до маленькой щёлочки, позвал Елизавету. Никто ему не ответил. Она бы вышла, обязательно вышла посмеяться над ним или поругаться из-за Бенедикта – тот бы уже наябедничал. Но из-за двери фыркала и шипела только одна рассерженная бестия.

– Беня, передай, что всё Фернандо подстроил: и казнь, и муки! – крикнул Бальтазар. – Вернер оплатил исследование! Я тебе одноразовую копию отчёта показывал, потому ты и не видел ничего!

– Беня?! – возмутился Бенедикт, отчего даже оставил попытки просунутой лапой цапнуть Бальтазара за ногу. – И не подумаю, враль! Нечего было пинаться! Сотру из памяти прямо сейчас. Мне тебя можно! И перезагружусь для надёжности! – крикнул кот и затих.

Бальтазар осторожно приоткрыл дверь и заглянул. Ну привет! На него, злобно скалясь и прижимая уши, остекленело таращился Бенедикт, в свой яростный миг застывший восковой фигурой. Выключился. Минут пять сфинксом просидит, не меньше.

В сердцах Бальтазар едва не чертыхнулся на такое катастрофическое невезение. Прошла томительная минута ожидания, но оцепеневший кот так и не пошевелился. Отчёт в руке Бальтазара вдруг сам зашелестел целиком побелевшими страницами, переворачивая их и выкидывая из стопки в воздух, где они бесследно растворялись.

Ну что же… Бальтазар достал приглашение на суд. Была маленькая надежда, что там он ещё не всё упустил. Если повезёт, перекинется парой слов с Адольфом и, может быть, поймёт, зачем тот его искал.

Шагнув за порог, Бальтазар затворил за собой дверь. Вздохнув, перекрестился и отправился куда до́лжно.

Глава 25. Прощальный привет Бенито

Через пару секунд, потолкавшись в очереди на подключение нового окружения, Бальтазар оказался на дорожке к полукруглым железным воротам огромного здания из грязно-красного, похоже, обгорелого кирпича. По всему фасаду не было видно ни одного окна. С удивлением он оглядел громаду, простиравшую в обе стороны свои бескрайние стены.

Недалеко от входа стояли штабелями кирпичи, начинающиеся с ровных рядов, но чем дальше, тем больше наваленные беспорядочной грудой. Рядом с воротами стоял грубо сколоченный деревянный столик с ещё одним грязным и обугленным кирпичом, поставленным на торец. Похоже на скромную выставку. Чуть выше в стене зияла выемка – видимо, оттуда и вынули кирпич.

Бальтазар подошёл к столику с одиноким кирпичом. На его тёмно-бурой поверхности горела ярко-алая надпись – старательно выведенное неизвестное имя, день, число и время: «…27.05.1944, 17:45». Почерк знакомый – определённо рука Адольфа.

«Это они так счёт ведут», – догадался Бальтазар, в изумлении окинув взглядом безразмерное здание. Большая свалка поодаль – это вынутые ранее кирпичи. Видимо, в следующий раз отнесёт туда этот кирпич, выломает новый и подпишет. Пока Бальтазар оглядывался, кладка рядом с брешью подвинулась и затянула проём. Здание незримо уменьшилось.

Сверху ворот висел прибитый к стене серый и тусклый свинцовый лист, где кривыми, страшненькими буквами было отчеканено: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Последнее слово перечёркнуто, и над ним набита правка – «вводимый».

От удивления Бальтазар едва не раскрыл рот. На родном испанском! Лично ему отображают то, что лучше всего выразит заложенную мысль. Вызнаю́т, кто подошёл, откуда родом, и подбирают подходящие слова. «Какая роскошь!» – покачал он головой. Люди с хорошими связями и при деньгах. Он припомнил пролистанную им биографию «вводимого», замечание Вернера о его «проказах» и брезгливость Альберта. Ну ясно, кто бы сомневался.

Железная входная дверь была вся в грязной саже, будто заслонка огромной печи, сдерживающая рвущееся наружу пламя. «Оставь надежду, всяк сюда входящий» и адское пламя – намёки более чем понятны. Стараясь не испачкаться, Бальтазар осторожно приоткрыл тяжёлую дверь и заглянул внутрь. Огромный тёмный зал, ряды кресел, затылки зрителей. Впереди подмостки, поднятые над полутьмой на всеобщее обозрение и единственные залитые ярким светом.

Тугая дверь громко хлопнула за спиной, когда он зашёл, но никто, слава богу, не обернулся. На цыпочках он подошёл к последнему пустому ряду, чтобы получше рассмотреть происходящее на сцене.

Там только что завершилось театральное представление в пышных одеяниях. Или некое священнодействие незнакомого обряда. Да, верно, должно быть, это ветхозаветные жрецы в дорого изукрашенных долгополых одеждах.

На сцене сбоку стоял домик, скорее сарай на железных колёсах с зарешечённым окном. Оттуда выглядывало перепуганное лицо с усиками. Это был Адольф. Увидев, что к нему подошёл один из разряженных, он отпрянул.

Жрец откинул тяжёлый засов на дощатой двери и отодвинул её в сторону. Из тёмного нутра сарая раздался визгливый плач. Другой подошедший так же молча, без единого слова, поднялся по приставной лесенке и шагнул в темноту.

Всхлипы оборвались, и скоро на свет показалась голова Адольфа, на карачках выползающего наружу. Судя по тому, как он дёргался, весь его недолгий путь на коленях сопровождался изрядными пинками. Волосы всклокочены, в них сено, сам бледный и с глупой улыбкой. Неловко развернувшись, он захотел сползти вниз на животе, но получил тычка и шмякнулся задом. Он был почти нагой, в рваной хламиде и с грязной тряпкой в качестве набедренной повязки. Из зала раздались смешки.

Весёлому шёпоту в зале вторили тяжёлые вздохи, рыдания и подвывания осуждённого, распластанного на полу дохлой крысой. Его подняли за волосы и развернули к залу на обозрение, заломили руки, когда он попытался спрятать под ладонями всё в слезах лицо. Толкая и пиная, четверо жрецов-охранников подвели его к лестнице и столкнули вниз со сцены.

Нескладно засеменив тощими ножками, Адольф споткнулся, нелепо взмахнул руками и скатился по ступенькам. В зале поднялась новая волна смешков и радостных возгласов. Спустившиеся следом грубо подняли его на ноги и повели по проходу между возбуждённо гомонящими рядами прямо навстречу Бальтазару.

«О чём ты хотел рассказать, зачем искал встречи?» – вертелся у него в голове один и тот же заготовленный вопрос.

Процессия с трясущимся невменяемым Адольфом во главе приблизилась. Бальтазар разглядел восковое, перекошенное от страха лицо ведомого, которое тот прикрывал. Словно безвольная тряпичная кукла, он двигался лишь потому, что его заставляли, всё время подталкивая в спину. Его испуганный взгляд то прятался под ладонями, то дико метался промеж рядов и что-то высматривал. Люди, мимо которых его вели, смеялись, зажимали носы и тыкали в него пальцем, а жрец, замыкавший ход, тихо напевал и махал чадящим благовониями кадилом, будто заметая за ним зловонный след.

Они подошли вплотную, и Бальтазар посторонился, заступив внутрь ряда. Адольф вдруг остановился и повернулся к нему. Бальтазар встрепенулся, мол, вот он я, зачем звал? Из-под пальцев показался обезумевший глаз и скользнул по его лицу. «Последний раз, ну же, последний…» – не услышал, а скорее прочёл он по губам бессвязное бормотание на немецком. Сразу, не дав Бальтазару и мгновенья на перегляд, пленника грубо ткнули в спину. Тот, вздрогнув, шатнулся вперёд и продолжил всё так же покорно выставлять перед собой ноги.

Бальтазар посмотрел ему вслед, с горечью признав, что толку от безумца никакого. Кажется, тот его даже не узнал. Да и поговорить им вряд ли свезёт. Зря он сюда явился. Пора уходить. Поедет своим ходом к господину главному инженеру, потолкается у порога – может, проявят снисхождение и пустят – и, если повезёт, будет безропотно ожидать в приёмной, когда тот соизволит принять. Сочинит чего-нибудь, мол, проспал он свою удачу, извините великодушно… Или сознается, что явился сюда и ушёл ни с чем, мол, простите.

Хуже, если он всё себе выдумал. Эти якобы намёки Вернера, что не стоит ему здесь быть. Навоображал себе: «Адольф всё знает и всё расскажет». Какая цена за ничто! Срочно бросать это безнадёжное дело и прямиком в «Реактивные зигзаги»! Вообще-то, пока ничего страшного не случилось. Всего-то грехов – опоздал на встречу. Ну проспал, бывает. Конечно, такой занятой человек, как Вернер, вправе считать по-другому. Но Бальтазар извинится, он непременно дождётся возможности извиниться за опоздание. И будет умолять господина главного инженера отдать обещанное.

Бальтазар напоследок бросил взгляд на несчастного безумца, в очередной раз поразившись окружавшей того ненависти, – казалось, тёмный, наэлектризованный ею воздух искрился вокруг понурой головы. Нимб, только чёрный. Тихонько перекрестив Адольфа, Бальтазар развернулся к двери, но тут кто-то дёрнул его за рукав.

Едва не подпрыгнув от испуга, Бальтазар обернулся – перед ним стоял приятель Адольфа. Тот самый – коренастый, широкоскулый и наглый, что увёл Адольфа у него из-под носа. Неприятный человек. И обязательно доложит своему боссу, кого здесь повстречал. Конец пряткам, теперь не оправдаться, игра пошла в открытую. Ишь как незаметно подкрался!

Бальтазар повёл плечом, высвобождая руку из крепкой хватки. Коренастый отпустил рукав и виновато улыбнулся:

– Здравствуйте. Я Бенито, помните меня? Вы тоже заскочили проститься с ним?

– Ну… – замялся Бальтазар.

– Давайте сядем, чтобы не привлекать лишнего внимания этих добрых людей, – шепнул Бенито, с опаской окинув тёмный зал. – У меня есть местечко.

Он подхватил Бальтазара за локоть и почти потащил к концу ряда, где половина мест от боковой стены была совершенно свободной.

– Прошу, садитесь, – тихо шепнул Бенито и мягко улыбнулся.

Поколебавшись, Бальтазар оглянулся на выход, потом на стенающего Адольфа, которого вели по соседнему проходу.

– Не смотрите на него, не смущайте, – проворковал Бенито, уставившись в пол. И снова жестом предложил Бальтазару сесть.

Тот послушался и уселся на место с краю. Бенито, протиснувшись следом, плюхнулся на соседнее. Скоро мимо их ряда прошаркал Адольф, но Бальтазар старался не смотреть на него, оглядывая лишь насупленного Бенито, старательно упиравшего тяжёлый взгляд в спинку переднего кресла.

Дождавшись, когда процессия отдалится, Бенито придвинулся к нему и прошептал в самое ухо:

– Жалко дуралея. Хоть он и злодей, конечно. Сумасшедший к тому же… – он печально вздохнул.

– Вы от него тоже пострадали? – отстранившись, тоже шёпотом вежливо спросил Бальтазар.

– Конечно. Не так, как эти, – кивнул тот в сторону, – но всё же… Дружны мы с ним были в своё время… в каком-то роде. – Бенито горестно замотал головой. – Дорого же мне обошлась эта дружба, и ещё обходится…

– Как считаете, казнь уже скоро? – спросил Бальтазар. – Я такой обряд впервые вижу.

Бенито уставился на него и моргнул.

– Нет. Эти, – кивнул он в сторону, – на расправу не быстры.

Помолчав, Бенито спросил:

– А что вы хотите узнать? Может, я смогу помочь? Мы с Адольфом хоть и не близкие друзья – у него их нет, – но кое-что друг про друга знаем. Я потому удивился вас здесь встретить. Теперь понял: вам что-то нужно! Верно? Спрашивайте!

Бальтазар замешкался.

– Не думаю, что вы сможете помочь, – он отвёл глаза от пристального, жадного взгляда Бенито.

– А вот и ошибаетесь! – радостным шёпотом воскликнул тот, чуть не облобызав губами ухо собеседника. – Вы, верно, рассчитываете перекинуться с ним парой слов? Так это можно устроить! Хотя и непросто. Долго поговорить у вас не получится, но минут пять, может, десять будет.

– И что вы за это хотите? – спросил Бальтазар, весь подобравшись.

– Услуга за услугу и ещё ваше честное слово, что вы никогда и никому об этом не расскажете. Для меня могут быть последствия. Я же, как и Адик, бо́льшую часть времени провожу там… – Бенито указал глазами в пол. – Скажем так, не хочу оказаться за гробом в ссоре с сильным мира сего. Согласны?

– Допустим, согласен. Вы о ком? О Вернере?

– Никаких «допустим»! – горячо зашептал тот. – И не надо имён, прошу вас!

– Хорошо, никому и никогда, – согласился Бальтазар. – Что за услуга?

– Передадите ему одну вещицу. Это… скажем так, письмецо со словами поддержки… от меня, Вернера и ещё нескольких людей. Это облегчит его ношу, поэтому не дозволяется. Должен передать я, но очень, очень боюсь попасться. Вы даже не представляете, на что они способны… – Бенито с испугом окинул взглядом зал и вжался в кресло.

Он достал из кармана чёрную коробочку и передал Бальтазару. Тот попытался немедленно открыть её, но картонка оказалась с секретом.

– Не надо! – перепугался Бенито. – Верните! – просипел он, налёгши боком на Бальтазара, пытаясь отнять коробку.

Но было поздно: хлипкий замочек треснул, поддетый ногтем.

Бальтазар отстранился, одной рукой удерживая Бенито и в другой держа взломанную коробочку. Внутри на красной атласной подушечке лежала крупная чёрная жемчужина.

Глядя на неё, Бенито всхлипнул.

– Откуда у вас это?! – зашипел Бальтазар, уперев ему локоть под рёбра. – Это же наркотик!

Он ведь сразу догадался, что там не записка. И совсем не удивился содержимому, только разозлился.

– Из-за похожей таблетки погиб юноша… – Захлопнув коробочку, Бальтазар сунул её в карман.

Бенито тихо взвыл.

– Дурак я, ввязался… – потерянно пробормотал он.

– …зверски умерщвлён, – продолжил давить Бальтазар. – Почти мальчишка, из современных. Вы пересекались на Земле, он был с вашим боссом. Какая нехорошая связь! Плохо дело, особенно для человека в вашем положении…

Он выдержал паузу, но Бенито молчал, яростным взглядом буравя спинку переднего кресла.

– Будете молчать, придётся допросить официально, – ещё надавил Бальтазар. – И ваш сильный мира сего всё узнает. А я даю гарантии анонимности, если поможете следствию.

Бенито глянул на него с нескрываемой злобой.

– Я был более высокого мнения о проницательности инквизиторов, – презрительно протянул он. – Пацан и присоветовал. Жалостливый идиотик: всех жалеет, даже Адика. Уговорил его попробовать. А босс наш богатый и тоже… жалостливый, заплатил. Тот где-то достал. Я должен передать, но боюсь. Довольны теперь? Кстати, у нас время на исходе.

Такое очевидное объяснение слегка ошарашило Бальтазара. Он крякнул про себя от досады.

Взгляд Бенито смягчился, он придвинулся:

– Решайтесь. Или сейчас, или никогда, то есть потом, неизвестно когда. Его вот-вот введут в комнату ожидания. Сидеть и ждать приговора. Это формальность, нервы потрепать. Там он пробудет, как у них заведено, ровно десять минут и выйдет на казнь. Сам, сам – вот в чём низость! Иначе хуже будет.

– Я согласен. Что делать? – твёрдо заявил Бальтазар.

– Таблетку передайте, хорошо? – Бенито подвинул своё квадратное лицо вплотную к его лицу. – Если узна́ю, что ты зажал её… для своих полицейских делишек… – угрожающе протянул он, выпучив глаза и поигрывая желваками.

Какая напыщенная попытка устрашить и добиться повиновения! И спрятать за показной крутостью пугливую мыслишку, что ничегошеньки от него не зависит – захотят и запросто оставят в дураках. Бальтазар это сразу увидел. Он хмыкнул.

– Передам, даю слово, – пообещал Бальтазар. Будет лишний способ разговорить Адольфа.

Скрыв выдох облегчения, Бенито улыбнулся.

– Тогда вот что. Идёте за мной, головы не поднимать, быстро и тихо, как тени! – возбуждённо зашептал он. – Я отвлекаю, вы заходите. Диверсия и саботаж! С ними только так. И не дай бог вас увидят! Всё пойдёт крахом: вас выпрут, а мне страдать. И Адику! Ясно?

Бальтазар кивнул. Бенито сурово посмотрел ему в глаза и выскользнул в проход. Немного обождал, следя за процессией, коротко махнул рукой: «Пора!» – и пошёл вдоль стены к освещённой площадке. Бальтазар кинулся следом. Бенито шёл плавным и лёгким шагом, словно парил над землёй. На них никто не обернулся – все смотрели на Адольфа, которого вели в противоположном направлении в дальнем от них проходе зала.

Они подошли к краю сцены. Здесь впритык к стене стояло странное сооружение, большей частью затенённое, напоминающее большую, вместительную будку без окон и дверей. Несколько рядов перед строением почти полностью пустовали. Бальтазар догадался, что Бенито привёл его к месту встречи. Будка была целиком склёпана из металлических листов, сбоку – неприметная железная дверь. Уж не та ли это «махина», про которую говорил Зогх?

Юркнув во второй ряд, Бенито зашикал остановившемуся Бальтазару, показывая на место рядом с собой, затем подёргал за рукав. Тот отвёл взгляд от железной будки.

– Похоже на темницу, – усевшись, неуверенно заметил Бальтазар.

Бенито внимательно и с любопытством на него посмотрел.

– Угадали, – кивнул он. – Место скорби и ожидания неминуемого. Посидит, поплачет, выйдет. Помните, у вас десять минут! Потом сидите там и слушайте его вопли, ждите, когда всё кончится и они разойдутся. Не затягивайте, не держите его там дольше положенного! Обязательно скажите ему, чтобы сам вышел, если вдруг заробеет. Он послушается. Как бы не заглянули эти клоуны ряженые выковыривать его. Увидят вас, так начнётся ор до небес, а ему будет хуже. Уяснили?

Бальтазар кивнул.

– А казнь? Что с ним будет? – задал он мучивший его вопрос.

Бенито вздохнул.

– Лучше никому этого не видеть, – неохотно ответил он. – Язык во рту не поворачивается… На кусочки разберут… Можете сами через щёлочку посмотреть. Но я, если не схватят, унесу отсюда ноги как можно скорее.

Он обернулся, выглянув из-за спинки кресла.

– Всё! Сюда развернулись. Ещё раз: я иду к Адольфу обняться и проститься с другом. Поднимаю шум. Надеюсь, мне не сильно достанется… – Бенито потряс головой, словно не веря, что согласился на такое. – Как начнётся переполох, вы тихо к двери: согнитесь и голову пониже. Вон дверь, сбоку, видите? Она без замка, скрипеть не должна, качество-то немецкое, – хихикнул он и подмигнул, но Бальтазар его не понял. – Скрытно, ясно? – переспросил вдруг посуровевший Бенито.

Бальтазар промолчал в раздумьях. Какая-то нелепая и опасная затея. Он оглянулся на зал позади. Эти люди – столько в них ненависти! – не казались ему безобидными. Что, если схватят? Как бы не вылететь со службы, как вчера пробка из бутылки шампанского. Бах – и с тёплого-то места куда-нибудь в холодный дальний космос.

Почуяв неладное в настроении сообщника, Бенито наклонился к его уху и зачастил:

– Дверь открывается внутрь. Чуть её толкнули и бочком зашли. Она сама закроется. Не бойтесь, не хлопнет… Садитесь в угол, который дверью прикрывается, чтобы вас не заметили, когда его заведут… Всё, через минуту здесь будут. Удачи нам! – он похлопал Бальтазара по колену.

Бенито протиснулся мимо Бальтазара, прошмыгнул вдоль сцены на противоположный край, там распрямился и пошёл твёрдым широким шагом с гордо поднятой головой. Повернув в проход, он распростёр руки и поскакал – по-другому не скажешь – навстречу унылому Адольфу, плетущемуся к очередному пределу своей страшной судьбы.

«Вот сволочь, не дал толком расспросить и отказаться», – кусал губы Бальтазар, остолбенело взирая на стремительные прыжки Бенито.

Достигнув Адольфа, он упал перед ним на колени и завопил дурным голосом, да так, что окружающие привстали с мест, в изумлении таращась на нежданную встречу двух старинных приятелей. Бальтазар, чертыхнувшись, мысленно махнул на всё рукой, мелко перекрестился и, сложившись в три погибели, пробрался к железной будке.

Сзади раздавались возмущённые крики и плаксивые восклицания Бенито – его вроде как били. Бальтазар не удержался – вытянулся повыше и оглянулся на суматоху. Среди моря затылков лишь одно лицо было повёрнуто к нему, лишь одни глаза глядели на него то ли с безумием, то ли с жадной радостью. Неприятный холодок страха и отвращения пробежал по его груди, и Бальтазар отвёл от Адольфа взгляд: «Чего такого я жду от безумца, зачем я в это ввязался?»

Вокруг Адольфа плясали жрецы-священники. Они потешно, как птицы, взмахивали широкими рукавами и пытались отлепить вцепившегося в него Бенито. А тот, стоя на коленях, то хватал окружавших за длинные полы, то крестил их, будто отпугивал, вопя околесицу про «жидовку Деву Марию». Бальтазару стало тошно. Избави боже от этого зрелища. Отвернувшись, он снова пригнулся, надавил на дверь плечом и нырнул внутрь. Дверь без лязга закрылась, и весь внешний шум как отрезало. Стало абсолютно тихо.

Тусклая лампочка, свисающая с потолка на проводе, едва освещала помещение. Бальтазар осмотрелся. Голый бетонный пол. Посередине металлический табурет. Стены сплошь увешаны фотографиями и портретами в рамочках, кажется, детей. Он прошёлся вдоль стены, бегло осмотрев портреты счастливых малышей, улыбчивых детей за невинными занятиями и юношей в элегантных позах. Казалось, везде был пойман миг радостного предвкушения: малыши ждали обещанного гостинца, дети – скорого дня рождения, праздника или похода в гости, а юноши горели очами, внутренним взором обозревая своё прекрасное далёко.

Усаживаясь в углу, Бальтазар запоздало понял, кому одному посвящена вся портретная выставка.

В звенящей тишине томительно тянулось время… Вдруг на исходе второй минуты (он только убрал часы) дверь распахнулась. Внутрь ворвались гомон голосов, смех, выкрики и сразу влетел Адольф, будто его закинули с размаху. Следом мелькнула чёрная туфля, успевшая отвесить ему пинка под зад, и дверь словно на мощной пружине молниеносно и бесшумно захлопнулась. И снова стало тихо.

Кувырком опрокинувшись через табурет, Адольф шлёпнулся грудью об пол, но немедленно вскочил. Теперь на нём была полосатая роба, сменившая рваное тряпьё. Он бросился к двери, плюнул в неё и пнул.

– Свиньи пейсатые, рожи жидовские! – заорал он, но тут же осёкся и уставился на незваного гостя в углу, продолжая трястись всем телом то ли от страха, то ли от ненависти.

Бальтазар поднялся навстречу.

На искажённом злобой лице Адольфа проступило радостное восхищение, которое сразу сменилось презрением. Он плюнул ему под ноги.

– Вы что-то хотели мне сообщить? – мягко спросил Бальтазар.

– Хотел… Сообщаю: дурак ты. Оболваненный болван. Больше мне нечего тебе сообщить, – ядовито выдал Адольф и снова сплюнул. – Не желаю с дураком дела иметь. Я как увидел, что ты сюда зашёл, сразу понял: вот и конец. Лысый мне подмигнул, и я принял решение. Давай сюда, что он там передал. Жемчужинку? – Он на секунду запнулся. – Давай, а то ничего не скажу.

Бальтазар достал коробочку, с сомнением глядя на приклеившегося к ней взглядом Адольфа.

– Давай сюда, – требовательно повторил тот. – А то не скажу! – В его голосе промелькнула паника.

Бальтазар хмыкнул: ну и тип!

– Адольф, у нас мало времени. Зачем вы искали встречи? Что хотели сообщить?

В глазах у того застыло безумие. Казалось, ещё миг – и набросится. Не сводя настороженного взгляда с безумца, Бальтазар протянул ему коробочку, и тот с жадностью её выхватил.

– Всё верно, её ваш приятель передал, – подтвердил Бальтазар.

– Приятель, – с иронией пробубнил Адольф, поддевая ногтем крышку, и сплюнул.

Адольф открыл коробку и охнул, лицо его осветилось. Перестав лихорадочно метаться взглядом, он пожирал глазами её содержимое.

– Я знаю, что́ это, – сказал Бальтазар.

– Знает он… – прошипел Адольф. – Жаль тебя, дурака самоуверенного. – Он поднял глаза на Бальтазара: – Ну скажу, и что? Это уже ничего не изменит, хе-хе. А я помилован! Босс, целую ручки! Бенито, дружище, а ты хоть и засранец, но молодец, спасибо!

– У нас мало времени… – Бальтазар поглядел на часы. – Ваш друг настаивал не затягивать до прихода ваших палачей. Что вы?..

– Настаивал? – перебил его Адольф. Он захохотал, согнувшись пополам от безудержного смеха. – Ох, ловкач! Настаивал! Наверное, и сюда за ручку привёл? Говорю: дурило ты. Отсюда один выход – на тот свет. Дали время над фоточками всплакнуть, – сказал он со злой миной. – Жди, скоро начнётся.

Он подошёл к стене и рывком сорвал фотографию с весёлым, задорным юнцом.

– Дали себе труд, потратились, нашли, где я дурашливый мальчонка. Всё это ложь, вот что я тебе скажу. – Он обернулся к опешившему Бальтазару, так и застывшему с разинутым ртом. Адольф изорвал фотографию. – Всё это детство, всё это счастье… Не было ничего.

Швырнув мелко подранные обрывки на пол, он перешёл к следующей.

– Сейчас нам покажут счастье. Вовек не забудешь. Если, конечно, вспомнишь, хе-хе… Но это вряд ли. – Адольф содрал очередную фотографию и скомкал. – Понимаешь, о чём я? Вряд ли. Куда тебе! – он кинул бумажный шарик в Бальтазара, попал ему прямо в лоб и засмеялся.

Тот, выпав из прострации, подскочил к исчезнувшей двери – ни ручки, ни выступа, чтобы ухватиться. Одна сплошная стена, очерченная едва различимой щелью. Он точно не помнил, была ли здесь рукоятка, вернее, не заметил. Дурак малахольный! В ужасе Бальтазар застучал по бывшей двери кулаками. Внутри невыносимо загрохотало.

Лицо Адольфа радостно озарилось. Он бросил скомканную фотографию, заткнул уши и стал её топтать, глядя на мечущегося у стены дурачка и растягивая рот в нехорошей полубезумной улыбочке.

– Вдвоём подыхать веселее. Обещаю! – крикнул он и засмеялся. – Я как увидел, что ты зашёл… Всё, конец!

Громыхание оборвалось.

– Что это значит? Как мне выйти?! – завопил Бальтазар, словно неожиданно тронулся умом. До него дошло: обвели вокруг пальца!

– Так и не понял?! Ничего ты не понимаешь, – хмыкнул довольный Адольф. – И не поймёшь. Никогда! Кто тебе даст, кто кому даст? Разве он даст? – Адольф махнул рукой и вернулся к своему занятию.

Бормоча всё бессвязнее и хохоча совсем уж обезьяньим уханьем, он переходил от одного изображения к другому. Одни со злостью срывал и рвал с недовольным криком: «А вот не угадали, черти!» Другие бросал и топтал с желчным лицом. А редкие оставлял, протянув уже к ним руку, но затем отведя в нерешительности, и только сплёвывал под ноги.

Бальтазар развернулся обратно к двери, достал шпагу и, нащупав пальцами неглубокую выемку, попытался всунуть в щель острое лезвие. Кажется, получилось. Он надавил, всем телом навалившись на рукоять. Тонкий меч изогнулся… и переломился надвое. Стальная полоска отпружинила, вонзив изломанный край ему в плечо. Охнув от боли, Бальтазар выронил бесполезную железку. Взбешённый, он лягнул стальную стену, и та растревоженно загудела. Добавил ещё раз, другой, третий; забарабанил по металлу кулаками, схватил с пола обломок шпаги и застучал эфесом; отскакивал назад и с размаха пинал равнодушную стену каблуком; он звал на помощь, кричал, чтобы открыли… Всё тщетно.

Внутри камеры стоял оглушающий гул и грохот, Бальтазар не слышал собственного истошного крика; от его ударов стена, казалось, ходила ходуном. Ему послышалось, что в ответ к его грохоту примешивается другой – мерный и сильный. Он замер. Бах, бах! – громыхало сзади него. Развернувшись, он увидел, что это балует Адольф – бьётся о стену головой.

Тот сразу же прекратил, повернув к сокамернику раскрасневшееся лицо с набухающим кровоподтёком по всему лбу.

– Ты ещё головой постучи! – закричал Адольф. – Идиот!

От его мощных ударов одна из фотографий сама отклеилась и скользнула на пол ему под ноги. Адольф шаркнул мыском, отбросив её в сторону.

– Здесь полная звукоизоляция. Дошло? Аб-со-лют-ная! – по слогам проговорил он. – Пока не сделали, пару раз меня освобождали, так сильно я орал и бился. Уходили неудовлетворёнными, хе-хе. Старый фокус больше не работает. Да они уже и разошлись, небось… И связь глушат, никаких тебе прощальных звоночков. Ты проверь.

Бальтазар вытащил телефон – нет связи! Как такое возможно?

– Это ты всё подстроил?! Завлёк сюда через дружка! Ваш босс дал задание?! – заорал он в полном смятении и осел по стенке на пол.

– Конечно, я! – обрадовался Адольф. Скорчил нелепое лицо и похлопал глазами, по-дурацки улыбаясь. – Кто же ещё?

– Зачем?! Говори! – зверея, крикнул Бальтазар.

– Ты ещё спрашиваешь? – Адольф развеселился сильнее. – Кто, как не я? Кто, как не самая последняя сволочь? – он подмигнул.

Со свирепым лицом Бальтазар вскочил.

– Но-но, без глупостей! – Адольф схватился за табурет и попятился, тыркая ножками, чтобы тот не подступал. – Чего ты? Не надо… – заканючил он.

Порядком разозлённый, Бальтазар быстро шагнул к нему и отобрал табуретку. Да тот и не сопротивлялся. Лишившись оружия, Адольф сразу присел у стенки и отвернулся, в испуге закрывшись руками.

– Не я это, дубина. Не я. Шуток не понимаешь? Иронии слов? – завизжал он замахнувшемуся на него Бальтазару.

Но как бы ни велик был соблазн с размаху опустить на голову отвратительного Адика тяжёлый металл, Бальтазар не смог бы этого сделать. Упаси боже стать палачом. Даже для этого огрызка человека.

– Кто? – он отбросил табурет.

– Бенито, кто же ещё! – Адольф выглянул из-под руки. – Решил напоследок подшутить. Такой проказник. Хорошо, что жемчужинку не зажал, чтобы самому две умять.

Он встал, смело оттолкнул Бальтазара и отправился к своим фотографиям.

– Присаживайся, – бросил он из-за плеча. – Успокойся, насладись последними минутами. Подыши каким-никаким воздухом.

Бальтазар ничего не ответил, подобрал табурет и принялся стучать им в дверь.

– Нет, ну серьёзно! – громко прокричал Адольф. – Осталось нам минут пять, или три, или две.

Прекратив колотить, Бальтазар, тяжело дыша, затравленно глядел на Адольфа.

– Сядьте на стул, и я расскажу сказку, как всё кончится. Заметили, я к вам уже на «вы», со всем уважением? Хе-хе… – похихикал тот.

Сорвав со стены фотографию с самым наивным и добрым лицом во всём ряду, как припомнил Бальтазар, Адольф поглядел на неё в нерешительности и, вместо того чтобы порвать, пустил её в кружащийся полёт.

– Уделю минутку. Но не больше, мне ещё в астрал нужно успеть… – Адольф звонко рассмеялся, вытащил из-за пазухи коробочку и потряс около уха, с довольным видом слушая, как чёрная капсула бьётся о бока картонки.

Бальтазар словно в забытьи, без единой мысли в голове, послушался. Поставил табуретку на прежнее место в центре и уселся.

Адольф, обойдя к тому времени всю галерею, стоял в раздумьях у последней фотографии. Протянул руку, решительно сорвал, но вдруг всхлипнул, поцеловал её и сунул под робу напротив сердца, защемив под пуговицу.

– Муттер… – нежно огладил он спрятанную фотокарточку.

В других обстоятельствах Бальтазар, наверное, счёл бы это наблюдение забавным. Без всяких чувств он припомнил на том фото крупного пучеглазого младенца в колготках и распашонке у матери на руках.

– Не люблю этот стульчик. – Адольф с неприязнью поглядел на табуретку и уселся со скрещёнными ногами подле Бальтазара на бетонный пол. – А тут чуть дольше и чуть прохладнее, – добавил он со смешком, обхватив ладонями колени.

Уставившись в стену, он затих и закрыл глаза.

– Меня спасут! – вдруг воскликнул Бальтазар. Его перестала колотить дрожь, он успокоился. – Узна́ют, как пропал, и вытащат. Дочка снова воскресит, да хоть через тысячу лет. А если вместе с друзьями, так и раньше. Больно тебя казнят? Хотя постой, что ты хотел мне рассказать?

Адольф, сидящий с прямой спиной и со строгим и непроницаемым лицом, некоторое время молчал, но, не выдержав давления чужого внимания, открыл глаза и покосился на Бальтазара.

– Хотел тебе сказать, что больше ничего этого не будет. – Он распростёр руки ладонями вверх с такой торжественностью, как если бы удерживал в них всё мироздание. – Не воскресят ни тебя на суетную жизнь, ни меня на муки вечные. Какое счастье! Спадут все с колеса сансары и полетят в блаженную темень пустоты небытия и нерожденья.

Бальтазар нахмурился: и этот несёт ту же чушь, что и Фома. Дружки-недоумки. Он кашлянул.

– Смотрю, ты не понял, – ухмыльнулся Адольф. – Каруселька остановится, детишки слезут с лошадок и отправятся баиньки. Огни миража погаснут, станет темно, тихо и спокойно. Всё, конец вашему праздничку.

Он закрыл глаза и поднял ладони до уровня плеч, соединив указательный и большой палец в букву О.

– Ну уж так и вечные, – не нашёл что сказать Бальтазар. – Много ли тех кирпичей осталось? Всё равно же счётное число?

Адольф покряхтел и открыл глаза.

– Счётное, счётное, – недовольно проговорил он. – Годы будешь считать, до конца не доберёшься.

Он снова закрыл глаза и мерно засопел, будто уснул.

Какая глупая смерть! Внутри дурного сна, который скоро обернётся кошмаром. И ничего не узнал. Бальтазар оглядел голые стены, пол в обрывках старых фотографий, тёмный, похоже, закопчённый потолок. Как же это произойдёт? Появится из ниоткуда, к примеру, палач в маске и с топором или какой-нибудь Зогх для пущего страха без маски? Начнёт махать дубинкой направо и налево, пугать и развлекаться, гонять их по камере. В боевом задоре заодно прибьёт и Бальтазара и ещё потребует с устроителей доплаты. Тогда-то и выяснится, что голов снято или разбито в два раза больше, чем нужно. И вторая голова – неизвестная.

– Долго ещё? Когда всё начнётся? – Бальтазар тихо позвал дремавшего. – Что ты хотел сказать? Про карусельки? Что это всё значит? Эй, очнись! Ты здесь?

Тот распахнул глаза.

– Здесь, – буркнул он. – Даже не отлучился. Самому никак не получается, уровень просветления не тот. Пора жемчужинку глотать. Конфеточка моя… – Адольф извлёк из коробки чёрную округлую капсулу и какое-то время любовался ею, бормоча: – Говорят, из Тибета. Врут, тех гор уже и нет. Разве что из духовного Тибета. Пусть так. Некогда сидеть на стену глазеть, ждать, когда накроет, как голодного Будду после миски риса, хе-хе.

Адольф ловко – бравируя – закинул капсулу в рот.

– М-м… скоро начнётся, – смакуя, произнёс он и весело глянул на беспокойного соседа, – «Что это значит?» А всё же ты дурак. Но это уже неважно. Это всё в последний раз. Говорю же: успей насладиться. Остались минутки, они что конфетки. Я решил: буду молчать. Мы справимся: я и моя конфетка. Ждём, ждём… Конец мира. Порог вечности. Уйду достойно, чтоб последний миг – самый лучший, чтобы лучше жизни. Один запомнится и всё сотрёт, растянется в неизъяснимое вечное наслаждение. Мстят мне? Дураки, мерзавцы! Меня ждёт одна невыразимая сладость, вечный миг вселенского кайфа… – выдав порцию высокопарной бредятины, Адольф улыбнулся и добавил: – А их… их, хе-хе, дурацкая радость напоследок. Кое-что он для них придумал, хе-хе.

Он прикрыл глаза, прислушиваясь к себе. Опять поёрзал, кхекнул и смерил Бальтазара пренебрежительным взглядом.

– Хе-хе, не успел кое в чём признаться, – зачастил он, желая успеть высказаться. – Помнишь, мы сбежали от полячишек? Думаю, расскажу тебе всё, но свиното Бенито помешал, – вздохнул он и снова хихикнул. – Это я подбил твою ведьму на делёж имущества. Наплёл ей всякую дичь. Всему, дурёха, поверила! А как тебя спровадили – ну, так подумали, – так отбивку ей прислал посмеяться. Вот же дура! Поделом ей! Ну и тебе заодно.

– Зачем? – спросил Бальтазар, скрыв, что знает об этой его проделке.

– А я недобрый, – скривился Адольф. Пошамкал ртом, облизался и добавил: – Хотя вру: босс приказал. Я ему про тебя доложил, портретик нарисовал. Он и узнал, кто ты: тот самый бедовый поп-скандалист. Прославленная личность. Инквизитор! Ах-ха-ха! На всякий случай разузнал, чем тебя можно подцепить. Правда, вышло слегка наперекосяк, хе-хе…

– Что вышло? Говори! – поднял голос Бальтазар, борясь с желанием хорошенько пнуть дурака.

– Вышло, что всё равно ты здесь оказался, хе-хе. Напрасные хлопоты! Тебя к нам не ждали, а ты припёрся. Я чуть умом не двинулся, когда тебя увидел. Подослали! Вынюхивает! Ну и порешили… А что делать?! Ах, как же мой чёртов босс ради тебя расстарался… чтобы со всеми удобствами и на позитиве. Всё за свою карму переживает. До того как твоего русского нашли, всё рыдал: «Ах, запятнал карму, ах, из-за этой ведьмы невинный человек пропал в вечности несчастным!»

– Вернер хотел от меня избавиться, поэтому уничтожил полётную капсулу? Неким «сверхсветовым взрывом», так? Чтобы я, как Руман, с концами пропал? – спросил Бальтазар, глядя на безумца со смешанным чувством жалости и отвращения.

Тот помолчал с довольным видом, усмехнулся.

– А, вот ещё! Когда гад чубатый наше чудо-оружие из лаборатории спёр своих полячишек почикать, так он даже слушать не стал, как я тебя под трубу подводил. Уши заткнул! «Сам, сам, меня не впутывай!» Идиот!

– Как действует оружие? – живо спросил Бальтазар, переборов страх перед скорой развязкой. – Труба эта?!

– Откуда я знаю? – пожал плечами Адольф. – Какой-то вакуум-сракуум… Был Руман, и нет его. Навсегда, – он отмахнулся. – Отдыхай, не напрягайся.

Прикрыв глаза, он поёрзал и затих, прислушиваясь к себе.

– Вот-вот начнётся. Счастье близко.

Адольф ещё поёрзал, усаживаясь поудобнее, приоткрыл глаз и, прищурившись на Бальтазара, опять облизал губы.

– Я так-то человек не злой, – торопливо заговорил он, откинув со лба волосы. – Обычный. Просто не повезло со временем и местом. Отбили голову на войне, совсем, хе-хе… – он потёр глаз. – Я, конечно, могу дать слабину и всё как есть выложить. Но нет. Не хочу суетиться, волноваться и биться, как муха о стекло. И тебе не советую. Вижу, боишься. Не надо! Да не запечатлей в своей вечности мирскую тревогу! Хе-хе. Это грех на карму. Хотя какая карма?! Всё! Финальный круг, сходим с карусельки…

Адольф неистово почесался и вдруг выкрикнул:

– Слушай меня: всё будет хорошо! Да, будет немножечко больно. Тебе, не мне. Но ты постарайся уйти в вечность достойно. Я дам пример. – Он шептал с полузакрытыми глазами, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону: – Попытайся ощутить настигающую нас великую пустоту небытия. Не противься, раствори в ней свою гордыню, свою якобы самость. Стань ничем – дыркой внутри нуля и вылей себя через неё. Так ты станешь по-настоящему вечным, сопричастным всеединой пустоте и вечности.

Адольф закрыл глаза, положил руки ладонями кверху на разведённые в стороны колени, свёл пальцы кружочком.

– Чую схождение. Начинается. Три, два, один, ноль, пусто… – произнёс он и замер, прекратив раскачиваться, как кобра перед дудочкой йога.

Бальтазар в испуге огляделся, но пока ничего не происходило. Неподвижный Адольф усердно делал бесстрастное лицо, но это было одно притворство: он легонько морщился, вдыхал, выдыхал, снова пытаясь успокоиться. Не получалось. Под нацепленной маской спокойствия словно зудело, и через неё всё отчётливее проступало страстное ожидание настоящего умиротворения.

Тихо заскулив, кряхтя и морщась, Адольф распластался на полу.

Вдруг что-то послышалось. Началось! Вскочив, Бальтазар хотел броситься к бывшей двери, биться в неё, звать на помощь, но не смог. Крик застрял комом, ноги онемели и словно приросли к полу. Он ясно различил тихое и от этого ещё более страшное шипение, будто к ним вползало неведомое и невидимое чудовище.

Прислушиваясь, Бальтазар закрутил головой, пытаясь отыскать источник зловещего звука. Сверху, шипело оттуда… Он поднял голову и всмотрелся. И сразу по глазам ударила режущая боль. Он вскрикнул. Хлынули слёзы, попытавшись вымыть жгучий яд из-под обожжённых век. Перед глазами помутилось. В горле запершило так, будто туда вонзилась сотня гвоздей. Камера в один миг превратилась в эшафот палача. Сообразив не дышать, с силой сжав веки, он кинулся к двери, но тут же споткнулся о распростёртое тело.

Падая, на миг приоткрыв глаза, он увидел, что под ногами змеёй извивается переползший сюда Адольф. Вряд ли тому было так хорошо, как он рассчитывал. Похоже, он бился в агонии, катаясь по полу, бормоча и вскрикивая. Бальтазар грохнулся рядом.

– Обманул гад, и меня обманул, – всхлипывал и причитал Адольф. – Что-то не то подсунул. Всё чую, каждым нервом трепещу, антинирвана, боль, страх, ненависть. Скотина. Боров. На пороге вечности отомстил. Молодец!

«Зачем? Ответишь же! – со злым недоумением подумал Бальтазар. – Вряд ли это Вернер – у того карма. Самоуправствует боров».

Вдруг его осенило: «Сунул нос в Елизаветин отчёт, позаимствовал идею. За ночь состряпал?! Уж не там ли, где наркотик варят?! Взять бы тебя за жабры и на допрос…» Но никакого удовлетворения замечательная догадка не принесла.

Более не выдержав, он приткнул губы к самому полу и, сипя, осторожно вдохнул ртом. В горле заработали ножи мясника. Но терпеть их было чуть легче, чем не дышать. С облегчением, преодолевая режущую боль, он вдохнул ещё раз. Открыл глаза, поморгал. Здесь внизу жить ещё было можно. Отвернувшись от Адольфа с его стонами и проклятиями, он подслеповато – через залитые слезами узенькие щёлки глаз – высматривал дверь. Нет её. И не добраться туда: вроде бы близко, но так далеко. Выхода нет, метания никчёмны. Сдерживая дыхание, он глотнул ещё воздуха, наполнив лёгкие жгучим ядовитым паром.

Бальтазар повернулся к натужно сопящему Адольфу, изрыгающему невнятные ругательства, и подался к нему.

– Что ты хотел сказать? – раздельно прохрипел он каждое слово, выдавливая остатки воздуха.

– Нам конец, – еле слышно просипел Адольф, судорожно гримасничая. Обвёл вокруг взглядом, попытался вслед обвести рукой.

Произнесённое им Бальтазар скорее разобрал по размытому влагой шевелению губ, чем услышал. Он покачал головой, мол, не понимаю…

– Что?.. – снова захрипел Бальтазар.

Скривившись, Адольф отстранился и зарыдал лающим кашлем. Выдохнув последнее, забил рукой и с хрипом втянул ртом превеликий объём отравленного воздуха. Невыносимо завизжав, он забился, задев Бальтазара коленом. Взвившись, перескочил его и молнией бросился на стену. Последовал гулкий удар о железную обшивку, хриплый вздох, ужасный визг и снова удар.

Бальтазар скосил на него глаза из-под опухших век. Адольф, стоявший, прижавшись к стене, вдруг отделился от неё и плашмя упал навзничь, с омерзительным треском хрястнувшись затылком о бетонный пол.

Казалось, что всё кончено, но, странное дело, Адольф перевернулся на живот и проворно пополз обратно. Будто удар, размозживший ему череп, привёл его в чувство. Он более не казался безумцем. Глубоко несчастный погибший человек.

Дёргая головой, не в силах её удерживать, Адольф повернулся на бок, бессильно свесив голову на плечо.

– Вытащат. Спаси… – тяжко выдавил он, схватившись за Бальтазара. – Всех…

Он с кашлем извергнул из себя последнее слово и откинулся на спину. С клокочущим хрипом вздохнул, выгнулся, мелко дрожа, и затих.

Бальтазар, глядевший на него без всякой мысли, совершенно безучастно, не понимая ничего, как не понимает киноплёнка засекаемые на ней события, отвернулся от мертвеца. Щурясь сквозь резь в глазах на далёкий мутный потолок, он сдерживал дыхание сколько мог. Терпение кончилось. С прерывистым свистящим стоном он вдохнул.

Носоглотку, рот, лёгкие ожгло огнём, будто внутрь залили расплавленный свинец. В груди заполыхал пожар, в котором сгорала вся его минувшая жизнь, день за днём и каждый дотла, вся его память, все его чувства.

Безучастный ко всему, бесчувственный, он безо всякого изумления смотрел, как на него с потолка спускается огненная плита, вся сплошь составленная из алчно лижущих воздух пламенных языков. Он закрыл глаза. Пахнуло горелым – ему опалило волосы и лицо.

Кажется, он понял, о чём хотел поведать ему Адольф. Прозрел. Перед взором Бальтазара проплыл памятник «Разрушителю миров», Валера с его словами: «Они избавили от страданий множество людей… Они святые», хохочущий Руман и радующийся его пропаже Вернер.

«Прощай, мама, прощай, дочка, прощай, бедная моя Елизавета. Прощайте все. Должно быть, навсегда…» – сжалился Бальтазар над всеми и над собой. «Похоже, на этом всё», – мелькнула горькая мысль ярко-алым жалящим угольком. Мелькнула и погасла вслед за всем в его душе.

Внешний палящий жар соединился с терзавшим его внутренним в одно, и он тотчас умер, растворившись в огненной геенне. Вот он был, был, а вот и нет его.

Через пару минут на грязном прокалённом бетоне пола виднелись лишь две кучки пепла; обрывки фотографий сгорели полностью… За стеной взвыл вентилятор, и под мощными струями воздуха остатки мусора завертелись вихрями и улетучились в открывшиеся отверстия, как будто никого здесь и не было. Из стен забили струи воды, подмыв грязь с пола и стен, лишь на потолке остались тёмные разводы. Дверь осталась запертой до следующего раза… которого, как понял Бальтазар в последний миг своей жизни, возможно, уже никогда не будет.

Оглавление

Глава 1. Повезло с заказом

Глава 2. Задушевный разговор

Глава 3. Роковая прогулка

Глава 4. Забытый сон и кое-что похуже

Глава 5. Важная птица Вернер

Глава 6. «Реактивные зигзаги»

Глава 7. Сбежавшие

Глава 8. Ведьма

Глава 9. Дикий метеорит

Глава 10. Институт Времени

Глава 11. Выверт непослушания

Глава 12. Покойный Фома

Глава 13. До предела счастливый Руман

Глава 14. Достать отказника

Глава 15. Без вести пропавший. Мытарства Адольфа

Глава 16. Бэтмен

Глава 17. По методу Дмитрия

Глава 18. Почти невинные шалости Елизаветы

Глава 19. Старый греховодник

Глава 20. Лёва

Глава 21. Её хахаль Зогх

Глава 22. Слегка сумбурная вечеринка

Глава 23. Кое-что о Фернандо

Глава 24. Нелёгкий выбор

Глава 25. Прощальный привет Бенито