Академия смертельных искусств (fb2)

- Академия смертельных искусств [litres] (РАИГ - 1) 2204K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ван Шаргот

Ван Шаргот
Академия смертельных искусств

© Шаргот В., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Пролог

Февраль. Год поступления Колычевой

[16.02.2023 – Четверг – 23:05]

– Ненавижу это место… – когда Василиса Колычева наконец-то заговорила, ее голос прозвучал хрипло и кротко. Редкие соленые слезы стекали по щекам и тяжелыми каплями разбивались о разорванный учебник истории скульптуры, что так небрежно лежал на коленях. – Кто бы мог подумать, что вещи, которые достаются бесплатно, по итогу окажутся самыми дорогими.

– Вась, посмотри на меня. – Богдан Вишневский опустился на колени и, коснувшись кончиками пальцев подбородка, приподнял ее лицо. – Выглядишь паршиво, – прошептал он огорченно.

Василиса повела головой в сторону и устало убрала руку друга, избегая неприятных прикосновений. С момента последней порочной близости прошло около года, но ничего не изменилось. Воспоминания были свежи. Время не излечило боль, лишь загнало ее вглубь. Мужские прикосновения, даже столь безобидные и, казалось бы, наполненные трепетом и нежностью, вызывали лишь отторжение. Пробуждали темные чувства, затаенные в глубине души.

Покрасневшие глаза, влажные от слез щеки, небольшая морщинка меж надломленных бровей – привычная картина, которую Богдан периодически наблюдал с тех пор, как Василиса впервые встретила Его. Глухое раздражение смешивалось с едкой горечью сожаления и вины, ворочалось где-то глубоко внутри. Меж тем Василиса всегда держала Богдана на расстоянии, не скрывая своего недоверия. Его руки были связаны.

Узкая бледная ладонь скользнула по чувственным губам, безуспешно собирая остатки влаги. Василиса шумно шмыгнула носом и запрокинула голову. Веки медленно сомкнулись, а светлые ресницы задрожали.

– Старайся избегать любых встреч с ним, – хрипло произнес Богдан и протянул платок. – Дубовицкий агрессивен, словно Аббадон во плоти. Не понимаю тебя… Зачем все это?

– Разве я могу оставаться в стороне? – Василиса тихо фыркнула, принимая платок. – Я вляпалась в эту историю по самую макушку и не могу делать вид, что ничего не происходит, понимаешь? Мне не все равно…

– А Горский? Чего ты добиваешься, выводя его на эмоции?

– Эмоции? Кажется, у него нет ни чувств, ни эмоций, – раздраженно процедила Василиса. – Его злость и ненависть словно напускное. Он с таким же успехом мог бы играть роль доброго парня, – толика иронии проскользнула в голосе вкупе с тихой усмешкой. Василиса провела платком под нижними веками, нервно облизнула губы, вновь шмыгнув носом. На языке стало солоно.

– Не особо понимаю. Объясни.

– Он ведь фальшивый насквозь. – Василиса посмотрела на платок, сложила его вдвое и вновь приложила к носу чистой стороной. – Складывается ощущение, что на самом деле он ничего не чувствует, – усмехнувшись, продолжила совсем шепотом: – Но очень искусно притворяется.

– Брось, – уверенно произнес Богдан и сморщился, когда Василиса протянула ему испачканный платок, брезгливо убрал ее руку. – Умоляю, оставь себе, – немного подумал и добавил: – Невозможно притворяться таким. По крайней мере, не столь долгое время.

– На самом деле это все не так важно. Меня он мало волнует. Чувствую себя героиней малобюджетного кино со второсортным сюжетом, – тяжелый вздох сорвался с ее губ. – Честно говоря, я просто устала.

На последней фразе Василиса пристально посмотрела на Богдана, слегка склонив голову к плечу; порывы холодного ночного ветра раскачивали светлые локоны, выбившиеся из небрежно собранного хвоста. Глаза Колычевой – большие, с невыразимым влажным блеском – ясно говорили о чувствах, которых она не стыдилась. Достаточно было лишь одного ее взгляда, чтобы у Богдана перехватило дыхание так, словно кто-то пережал ему горло.

– Даже если бы удалось повернуть время вспять, то ты поступила бы так же, как и тогда, – Вишневский с трудом выдавил улыбку и по-отечески потрепал Василису по мягким волосам. – Пошли, пора возвращаться в комнату. Замерзнешь…

Василиса и Богдан неспешно шли по темному пустому коридору общежития. Каждый из них был погружен в свои, по всей видимости, мрачные мысли, и лишь ритмичный стук широких низких каблуков нарушал угнетающую тишину.

«Нескончаемый порочный круг», – подумала Василиса и горько усмехнулась. Это место, которое изначально должно было стать глотком свежего воздуха, возможностью изменить свою жизнь в лучшую сторону, оказалось для нее мучительной тюрьмой. Она чувствовала, что впала в немилость здешнего ведущего общества и не знала, как реабилитироваться в собственных глазах.

– Твою ж… – глухо прошептал Богдан и вдруг встал как вкопанный. Движение его было столь неожиданным, что Колычева, которая секунду назад смотрела себе под ноги и безмолвно оплакивала саму себя, не смогла избежать столкновения и уткнулась лицом в широкое плечо.

– Что такое? – недовольно спросила Василиса и заметила оцепеневший взгляд Богдана. Подняв голову, она застыла. Леденящий ужас сковал ее тело. Она не могла пошевелиться и, кажется, забыла, как дышать, а весь окружающий ее мир вмиг испарился. Просто исчез.

Под потолком, на джутовой веревке, затянутой вокруг тонкой шеи, висело и плавно раскачивалось, словно маятник напольных часов, тело. Голова была склонена, темные волосы прикрывали лицо, но Василиса с горестью узнала жертву, мысленно сожалея о том дне, когда впервые встретила Ее.

Часть 1
«Суицид или убийство?»

Глава 1

Сентябрь. Год поступления Колычевой

[04.09.2022 – Воскресенье – 22:15]

Стемнело. Серый дождь стеной хлынул с неба, заливая академический кампус и потрепанную, заметно уставшую Василису. Она стояла на пороге университетского общежития и крепко сжимала ручку дорожного потертого чемодана. Кожа на пальцах чуть побелела, а короткие ногти оставили на ней характерные следы, вызывая зудящую боль.

Общежитие – здание из белого камня в стиле неоготики – в столь промозглую погоду, что пробирала до костей, в сизых сумерках выглядело пугающим и немного безумным. На крыльце стоял молодой человек. Его белокурые волосы и кипенная рубашка сливались с окружающей серостью.

Василиса поправила чехол за спиной, где скрывался от дождя подаренный отцом саксофон, и уверенно поднялась на крыльцо. Незнакомец, будучи выше на полголовы, окинул ее надменным и достаточно враждебным взглядом. Стало чуть не по себе.

– По всей видимости, для тебя правил не существует, – сказал парень, брезгливо поджав губы. – Я Коваленский Даниил, староста факультета скульптуры. И если бы ты приехала вовремя, то попала бы на приветственную встречу первокурсников, и мне не пришлось бы сейчас тратить свое время на тебя.

– Мне жаль, – иных слов у Василисы не нашлось, поскольку она была слегка обескуражена холодным приветствием. Хотя знала, что это место строгих правил и безукоризненного подчинения старшинству.

Даниил легким движением руки поправил очки на переносице, отчего сверкнула серебряная цепочка, закрепленная на коннекторах, и распахнул массивную дверь. Взору открылся длинный темный коридор, тускло освещенный теплым светом от винтажных бра. Веерный свод был опутан филигранной каменной паутиной нервюр^[1], которые Василиса заметила лишь благодаря тусклому потолочному освещению.

Староста факультета легкой, но уверенной поступью двинулся вглубь коридора, скрестив руки за спиной. Василиса отметила, что в такт глухим шагам Даниил раскачивал указательным пальцем из стороны в сторону, подобно дирижеру. Отчего-то эта деталь вызвала у нее легкую улыбку, и она с трудом подавила неуместный смешок. Перехватив ручку чемодана, Василиса поспешила за старшим и шумно захлопнула за собой дверь.

Путь был неблизок. Коридор сменился огромной гостиной – полукруглой комнатой с книжными полками во всю стену. Возле камина, в котором приятно потрескивал огонь, на полу сидела девушка, склонившись над книгой. В комнате было темно, поэтому Василиса не смогла ее разглядеть, но Даниил, казалось, девушку сразу узнал. Проходя мимо, он небрежно бросил: «Дао, через тридцать минут комендантский час, возвращайся в свою комнату». Ответа дожидаться не стал. Торопливо шагнул за порог арочного проема и покинул гостиную, направившись по пустому коридору западного крыла.

Василиса спешно следовала за Даниилом, чей шаг не замедлялся ни на мгновение. В лифте он продолжал хранить гробовое молчание и время от времени бросал оценивающие взгляды, от которых по телу Колычевой пробегали мурашки. На языке вертелось множество вопросов, но холодное приветствие отпугнуло неуемное любопытство и желание заводить светскую беседу. Василиса хотела скорее оказаться в своей комнате, избавив себя от «дружеской» компании.

Она выдохнула с облегчением, когда спустя несколько долгих секунд двери лифта бесшумно разъехались на четвертом этаже и староста вышел первым.

Перед глазами мелькали двери из благородной темной древесины, расположенные поодаль друг от друга. Лаконичные таблички цвета бордо, обрамленные зеленой окантовкой, содержали поочередную нумерацию комнат и начинались с четырехсот.

Староста резко остановился, развернулся на низких каблуках и уверенно шагнул вперед. Дважды постучал по двери костяшкой указательного пальца. Немного склонил голову, словно прислушивался, и после звонкого «Войдите!» распахнул дверь.

Осторожно выглянув из-за плеча старосты, Василиса увидела просторную комнату с двумя кроватями. Одна была аккуратно застелена, а на второй сидела темноволосая девушка. В комнате также стояли два платяных шкафа, два письменных стола с настольными лампами и стульями, две прикроватные тумбочки. Вся мебель из темного дерева с красноватым оттенком. Ничего лишнего. Словно в этой комнате никто не жил. Уютно, но пусто.

Староста вошел в комнату и шире распахнул дверь, освободив Василисе путь. Даниил был немногословен, и Колычевой не составило труда понять, что это своего рода приглашение предназначалось именно ей. Медлить не стала. Направилась к свободной кровати и мельком посмотрела на девушку, сидевшую напротив. Взгляд глубоких карих глаз лениво скользнул вверх по раскрытым книжным страницам, лишь на мгновение задержался на Василисе, выказал легкую заинтересованность и вновь вернулся к строкам. Василиса несколько стушевалась и опустила чехол на кровать.

– Липковская, позаботься о ней, – слова старосты прозвучали холодно и резко, несмотря на смысл, вложенный в них. Даниил в последний раз окинул Василису, как ей показалось, сочувственным взглядом и вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

– Хорошо, старший, – язвительно проговорила Липковская в закрытую дверь. – Он всегда такой, не обращай внимания, – с тихим вздохом закрыла книгу и положила ее на прикроватную тумбочку. – В твоем шкафу есть все необходимое: обувь, верхняя одежда, форма для посещения лекций и практических занятий. Там же найдешь пижамы, несколько комплектов нижнего белья и форменные аксессуары. Спортивную одежду выдадут, если определишься с видом спорта. В академии и общежитии ты должна всегда быть в форме, поэтому все то, что ты привезла с собой, сдашь завтра в камеру хранения.

– Кто-то разве станет проверять мое белье? – с усмешкой произнесла Василиса и взглянула на новоиспеченную соседку, но, заметив ее серьезное выражение лица, добавила: – Шутишь…

– Отнюдь. Какое на тебе нижнее белье, никого не интересует. Но будут ли проверять личные вещи в комнате? Вполне. – Липковская откинулась на подушку и прикрыла глаза. – Это место очень строгих правил. Поэтому все студенты вверены студенческому совету, который использует систему «СПН». Из администрации академии никто не вмешивается в «воспитание» обучающихся, а из педагогического состава – тем более.

– «СПН»? «Воспитание»? – Василиса издала тихий смешок, скинула кроссовки, наступая носками на пятки, и поспешно сняла сырую одежду. Кожаная куртка, рваные джинсы, черная футболка с изображением юного Трейна были небрежно брошены на спинку стула. Лишь сейчас, в теплой комнате, Колычева смогла расслабиться и понять, что изрядно продрогла.

– Нарушаешь правила – получаешь наказание. И самое главное – безоговорочное подчинение старшим. – Услышав тихий шорох одежды, Липковская приоткрыла глаза и проследила за тем, как Василиса в одном белье небрежно копошится в шкафу. – Не хочешь проблем – прочти правила. Они лежат на твоей тумбочке.

Колычева достала из шкафа черную пижаму, точно такую же, в которой была ее соседка, и на мгновение замерла, когда ощутила мягкую тонкую ткань на коже. Она никогда не носила ничего подобного. Слишком роскошно для ее скромной жизни. Но идея форменной одежды была ей по душе, несмотря на то что ее реализация выходила за рамки разумного. Откровенно говоря, Василиса очень переживала: понимала, что будет сильно выделяться среди студентов с более высоким уровнем достатка. Перспектива оказаться в центре внимания ее не прельщала. Очевидно, политика академии придерживалась равенства, по крайней мере, поверхностного. Этого было более чем достаточно.

Василиса нашла чистое нижнее белье и, недолго думая, решила последовать совету соседки по комнате – не испытывать судьбу. Василиса переоделась без доли стеснения и подошла к прикроватной тумбочке, на которой лежал Устав академии, и коснулась его кончиками пальцев.

– И ты все это прочитала? – удивленно спросила она. Оценивающий взгляд Липковской вызвал неприятное, гадкое ощущение на коже, но Василиса постаралась отмахнуться от тяжелых мыслей и не придавать этому особого значения. – Кстати, меня зовут Василиса. Можешь звать просто Вася, – словно невзначай произнесла она и ногой толкнула чемодан под кровать.

– Разумеется, – чуть возмутилась Липковская и почесала кончик носа. – Мне не хотелось бы вылететь из академии на первом же курсе, – натянуто улыбнувшись, добавила: – Я Полина.

– Правила не для меня.

– Тогда это место не для тебя, – парировала Полина с долей иронии.

– Это место – мой единственный билет в хорошую жизнь. Другого шанса у меня нет и не будет. Придется постараться, – голос Василисы прозвучал подавленно, с нотками разочарования. Полина это заметила и не сдержала тихой усмешки.

В комнате повисло гулкое и тяжелое молчание. Василиса торопливо отвернулась от соседки, собрала длинные светлые волосы в небрежный пучок, обнажая бритый затылок. Спина горела под пристальным взглядом, но Колычева стоически пыталась игнорировать нахлынувшую тревогу. Выключила бра над изголовьем кровати и торопливо скрылась под одеялом.

– Доброй ночи, – холодно произнесла Василиса, не желая продолжать разговор.

Ответных пожеланий не последовало, но их и не требовалось. Сон одолел Василису сразу, как только голова коснулась мягкой подушки, от которой исходил едва уловимый хвойный аромат.

Даниил неспешно шел по коридору шестого этажа в направлении восточного крыла, где располагались комнаты старост академии и факультетов. Каждый его шаг сопровождался стуком каблуков, в такт которому староста раскачивал головой из стороны в сторону. Его длинные волосы, аккуратно собранные черной лентой, напоминали маятник.

Шаги стихли. Даниил остановился напротив двери без номера в конце коридора. Отперев ее, вошел в небольшую гостиную, освещенную камином и одиноким торшером у дивана. Это была общая гостиная для старост факультетов, которую никогда не посещали студенты и старосты групп. Конечно, прямого запрета не было, но негласное правило существовало.

– Коваленский, ты задержался, – тихий проникновенный голос вызвал у Даниила легкую улыбку.

Святослав Горский – староста академии – сидел на полу в пижаме, прислонившись к креслу напротив камина, и лениво подпирал голову кулаком. Мокрые после душа смоляные волосы скрывали глаза, а пальцы неспешно перелистывали страницы книги.

– Ты даже не посмотрел в мою сторону. – Даниил тяжело опустился на мягкий диван и легким движением руки освободил из петель две верхние пуговицы рубашки. – И все равно понял, что это я.

– Зачем? Твои мерные шаги я узнаю издалека. – Святослав закрыл книгу, помешкал немного и тихо спросил: – Ты встретил новенькую?

– Да, – недовольно произнес Даниил и устало откинулся на спинку дивана. – Почему этим должен был заниматься я? – вопрос, скорее, был риторическим, поскольку ответ на него известен, но свое негодование сдержать Даниил не смог.

– Достаточно того, что она с твоего факультета, – голос прозвучал холодно и резко, что заставило Даниила насторожиться. Горский поднялся с пола, прихватил со столика пепельницу и металлический портсигар с сигаретами «Макинтош». Неторопливо подошел к дивану и сел рядом с Коваленским, подогнув под себя ноги. – От стипендиатов одни проблемы: они не любят подчиняться правилам.

– Правила… правила… Думаешь только о своих правилах, – пробормотал себе под нос Даниил и глубоко вдохнул, когда почувствовал табачный запах хереса с копчеными нотками. – Она не похожа ни на одного из наших стипендиатов.

– А на кого она похожа? – слезящиеся от едкого дыма глаза с явной гетерохромией взглянули на Даниила, когда тот поднял очки на лоб и устало потер переносицу.

– Ты подозрительно заинтересован. Не похоже на тебя.

Святослав сделал вид, что не услышал язвительной реплики, и посмотрел на камин, в котором огонь с тихим треском обволакивал кедровую древесину. Погрузившись в собственные мысли, он медленно разжевывал сигаретный фильтр, стискивал зубами, а иногда перекатывал языком из одного уголка губ в другой. Пепел срывался и небрежно оседал на пижаме и изящных кистях рук, расслабленно лежащих на коленях.

Веки Даниила разомкнулись. Он искоса взглянул на друга. Друга ли? Имел ли он право так называть Горского или считать его таковым? Впервые парни познакомились в старших классах, когда Даниил был вынужден перевестись в новую школу из-за переезда родителей. Он был веселым и весьма коммуникабельным, поэтому ему не составило труда выстроить с одноклассниками приятельские, а с некоторыми даже дружеские отношения. Между тем Горский предпочитал одиночество и тишину. Держался особняком. Не шел на сближение первым. Несложно догадаться, кто стал инициатором их крепкой «дружбы».

Даниилу казалось, что он знает о Святославе все и в то же время абсолютно ничего. Истинные чувства, эмоции и мысли друга ему никогда не были известны. Горский никому не доверял своих секретов, но ему легко доверяли свои. Был тем, кто менял людей вокруг себя, утягивал их за собой, но никогда не менялся сам. Одинокий лидер. Вот и Даниил пошел за ним в эту академию, хотел быть рядом, помогать и поддерживать. Может, Коваленский сам придумал их дружбу? Принял желаемое за действительное?

Тишину нарушил истошный женский крик: «Отпусти меня! Мне больно!» Даниил испуганно вскочил на ноги, но резко остановился, почувствовав, как пальцы Горского болезненно сдавили его запястье. Крики сменились отчаянным рыданием.

– Это Игорь, – тихо произнес Святослав и потушил сигарету о край пепельницы. – Наверное, наказывает первокурсницу.

– Что значит «наказывает»? – спросил Даниил, задыхаясь от злости. – Как долго ты будешь позволять ему делать все, что ему вздумается?

– Он не ребенок, а я не его папочка, – отчеканил Святослав. В глазах появился безумный блеск, от которого у Даниила перехватило дыхание, а язык словно прилип к нёбу. – Просто проследи, чтобы он не перешел черту и не нарушил положения Устава. – Горский развернул ладонь Даниила, вложил в нее пепельницу и двинулся прочь из гостиной. Бросил, не оборачиваясь: – Сладких снов.

Некоторое время Даниил стоял неподвижно и обжигал взглядом удалявшуюся спину, пока повторные крики не привели его в чувство. Староста поспешил в комнату Игоря. Он шептал себе под нос проклятия и сильнее сжимал пепельницу до онемения в пальцах.

На следующее утро…

Утром, игнорируя жуткую головную боль, Василиса приняла душ и с трудом уложила непослушные волосы. Несколько долгих секунд она разглядывала содержимое шкафа, блуждала заинтересованным взглядом по форменной одежде. Пять белоснежных рубашек, два бежевых шерстяных свитера, по два твидовых костюма-тройки глубокого зеленого цвета с клетчатым низом. Под брючными стояла пара черных брогов, а под юбочными – лоферов. Рядом висела верхняя одежда, в том числе зимняя. Не обошлось и без более теплой обуви.

– А есть менее формальная одежда? – Василиса задумчиво поджала нижнюю губу. – Например, для нахождения в общежитии. Что-то более спортивное и повседневное?

– Нет. – Полина встала рядом и прислонилась плечом к дверце платяного шкафа, скрестив руки на груди. Взгляд Колычевой невольно остановился на небольшой россыпи родинок под веком, ближе к виску. – Только то, что видишь.

Василиса выразительно закатила глаза и склонила голову к плечу, посмотрев на соседку. Спустя мгновение обе усмехнулись. Разумеется, по мнению Василисы, у форменной одежды были определенные плюсы. Но в чем заключалась принципиальная разница, в какой одежде студенты проводят свободное время вне учебы? В этом не было логики или особого смысла.

– А что это? – внимание Василисы привлекла нашивка на нагрудном кармане пиджака Полины. На бархатной ткани на тон темнее самого костюма светлыми нитками было вышито «ФГН-I».

– Аббревиатура моего факультета, – Полина приложила палец к буквам. – Факультет гуманитарных наук и… – она перевела палец на римскую цифру.

– …курс, – закончила за нее Василиса. – Да, я поняла.

Колычева выудила из шкафа брючный костюм и несмело обвела подушечкой большого пальца нашивку «ФС-I». Легкая улыбка коснулась ее губ. Незримое, не известное до сих пор чувство блаженной негой начинало разливаться по телу. Лишь в тот момент, пока Василиса сжимала в руках плотную ткань, ее накрыло осознание. Мечта стала явью.

– Поторопись, – звонкий голос Полины вывел Василису из раздумий. – Опоздаем на завтрак. Не забудь надеть галстук: классический для брючного костюма, а бабочка – для юбочного.

Василиса проводила взглядом Полину и тихо хмыкнула, когда та скрылась за дверью. Она выбрала брючный костюм, поскольку не любила обнажать ноги. Некоторое время Колычева смотрела на галстуки и не могла решиться. Василиса ненавидела подчинение, одна лишь мысль об этом вызывала внутри неконтролируемое сопротивление. «Не думаю, что за такую мелочь могут отчислить», – наконец-то сдалась Колычева и с тихим вздохом выудила галстук-бабочку.

– Академия – образовательное учреждение закрытого типа. В период учебного года студенты не могут покидать кампус. – Выходя из лифта, Полина погрузила руки в карманы брюк и уверенно направилась в сторону общей гостиной. – Поэтому не забывай завтракать, обедать и ужинать в столовой вовремя, иначе останешься голодной. Хотя, – она приложила указательный палец к губам и после недолгих раздумий добавила: – В пределах кампуса есть кафетерий и академический магазинчик, где можно купить перекус и взять его с собой. Только не таскай еду в комнату.

– А занятия? – спросила Василиса и оглядела общую гостиную.

Темные, коричневые и красные оттенки комнаты были разбавлены элементами глубокого зеленого цвета. Книжные полки во всю стену были заставлены художественной литературой, энциклопедиями, словарями и другими изданиями. Распознать их Василиса смогла лишь благодаря указательным табличкам, таким, которые обычно красовались на стеллажах в крупных библиотеках. Посередине комнаты стоял широкий кожаный диван, усыпанный изумрудными подушками. Два кресла расположились чуть поодаль, ближе к камину.

– Расписание составлено грамотно, поэтому с этим проблем не возникнет. – Полина безразлично пожала плечами, не замедляя шаг. – Мы с тобой учимся на разных факультетах, соответственно, и расписание у нас не совпадает. Но по возможности можем есть вместе. В особенности по утрам. Если будешь вовремя вставать. Не люблю опаздывать.

– Нет проблем, – воодушевилась Василиса и подняла ладонь, чтобы ободряюще похлопать соседку по плечу, но на мгновение рука неловко замерла в воздухе. Мысль о том, что они не были близки для такого фамильярного отношения, отрезвила. Пальцы неловко сжались, и бледная ладонь медленно опустилась, погрузилась в карман брюк. – Кстати, девушки и парни живут в одном общежитии?

Покидая гостиную, Василиса заметила стол для игры в шахматы и отметила про себя, что было бы неплохо вечером сыграть пару партий.

– Ага, – Полина коротко кивнула. – Девушки живут в западном крыле, парни – в восточном. Но можешь не переживать, они к нам в комнату не заходят без разрешения и… – она скосила взгляд на Василису и небрежно добавила: …приглашения.

– Не переживаю. Просто к слову пришлось. Есть что-то интересное в пределах кампуса?

Они шли по длинному коридору, и Василиса заметила, что вдоль каждой стены стояли напольные маятниковые часы из темного дерева.

– На самом деле в кампусе ты сможешь найти все, что тебе нужно. Но из интересного я бы отметила здание с клубами. – Полина приветственно кивнула коменданту и распахнула массивную дверь, пропуская соседку вперед. – Их обилие поражает. Есть даже клубы естественных наук, несмотря на то что в академии их не изучают.

– Ты уже вступила?

Девушки покинули общежитие и направились к учебному корпусу по петляющей каменной дорожке, которая огибала широкую зеленую лужайку.

– Конечно. Выбор клуба является обязательным для первокурсника, – сухо ответила Полина. – Нужно определиться до конца недели. Поэтому подумай, чем бы ты хотела заниматься в свободное от учебы время.

– Чем угодно, но не учебой, – Василиса издала легкий смешок и вызвала у Полины кривую ухмылку.

Главный учебный корпус был выдержан в том же стиле, что и здание общежития. Величественно, красиво и совсем немного безумно. В тот момент Василиса подумала, что для содержания академии с такой развитой инфраструктурой и огромной площадью требовалось множество сил и денег. Особенно денег. Кажется, семьи студентов с пометкой «элита» оказывали академии колоссальную финансовую поддержку.

«И что я здесь делаю?» – подумала Василиса с долей иронии вкупе с разочарованием.

Девушки переступили порог учебного корпуса, поднялись на второй этаж по главной лестнице и оказались в огромной оживленной столовой. Деревянные обеденные столы на шесть персон, как и стулья, стояли на небольшом, одинаковом друг от друга расстоянии; панорамные окна были занавешены легким белым тюлем, а двойные шторы бордового оттенка закреплены у стен подхватами. В столовой было непривычно светло. Зона раздачи еды эстетично скрыта за каменной перегородкой. На противоположной стороне от нее находилась небольшая возвышенность – также с обеденной группой.

– Это место для преподавательского состава и администрации академии, – Полина заметила заинтересованный взгляд Василисы и кивнула в сторону подиума.

– А почему у некоторых ребят другая форма? – взгляд Василисы привлекли студенты в форменной одежде иного цвета: темно-синего и карминного.

– Магистранты носят синий, а аспиранты – красный, – Полина обвела глазами помещение и кивнула в сторону. – У преподавателей коричневые костюмы, а у администрации – черные. – Она схватила Василису за запястье и потянула за собой. – Пошли, у меня занятия начнутся через полчаса.

Василиса не любила ранние завтраки. Прием пищи вызывал у нее неприятные спазмы в животе и тошноту. Не желая показаться привередой в глазах новой знакомой, она буквально заставила себя съесть небольшой кусок сырника в медовом муссе с миндальными орехами. Но быстро поняла, что Полина была увлечена трапезой и скромная персона Василисы ее мало интересовала. Они не разговаривали.

Вскоре рядом с Василисой шумно сел высокий молодой человек с огненной копной курчавых волос. Он расслабленно откинулся на спинку стула, почувствовал на себе заинтересованный взгляд и встретил его своим, озорным и ласковым. Полные губы растянулись в широкой улыбке, явив глубокие ямочки на щеках, а нос под россыпью мелких веснушек слегка дрогнул. Василиса торопливо отвернулась, уставившись в свой завтрак.

– Напугал, что ли? – раздался вкрадчивый мужской голос. – Кажется, я не такой страшный, – легкий смешок.

Василиса лишь мотнула головой и стала рьяно терзать сырник вилкой, дав понять, что увлечена завтраком. За их столом сидели еще двое парней и одна девушка. Они оживленно разговаривали между собой обо всем и ни о чем. Василиса не хотела подслушивать, просто так вышло.

– Староста та-а-ак смотрит на наш столик, – девушка рядом с Полиной указала вилкой куда-то вперед, за спину Василисы.

Колычева невольно обернулась и заметила, что сидевший рядом парень сделал то же самое, но практически сразу потерял к увиденному интерес. В той стороне завтракали шестеро парней, трое из которых сидели к Василисе спиной. Одного из сидевших напротив она узнала без труда – Коваленский, староста ее факультета. Но он был увлечен разговором и явно в их сторону не смотрел. Спустя мгновение ее блуждающий взгляд встретился с парой разноцветных глаз. Так и застыл. Незнакомец смотрел на нее без доли стеснения, испытующе и достаточно нагло. Не отвел взгляд даже тогда, когда бровь Василисы выгнулась в немом удивлении.

– Горский? – спросил парень с ежиком коротких темных волос. – Мечтай, Марин, – и весело подмигнул другу, который заливисто рассмеялся в ответ.

– А кто такой Горский? – вопрос сорвался с губ Василисы раньше, чем она успела его обдумать.

Полина посмотрела на нее исподлобья, нарочито медленно жуя. Колючий взгляд лениво скользнул по старостам, задержался на парне с идеально уложенными на макушке волосами и вернулся к опустевшей тарелке. Ядовитая усмешка расплылась на ее лице. Очевидно, на вопрос Василисы отвечать Полина не пожелала.

– Тот, что смотрит на тебя, – вмешался рыжий и собрал остатки еды с вилки. – Горский Святослав, староста академии и… – парень сделал небольшую паузу, а потом лишь пренебрежительно отмахнулся. – У него много регалий и званий.

Василисе было крайне любопытно, но она решила оставить при себе, как ей показалось, неуместные вопросы. Затылком чувствовала на себе этот взгляд – колкий и проникновенный. Холодная испарина выступила на спине и жгла ледяным огнем меж лопаток. Рубашка неприятно прилипла к коже. Тонкие пальцы юркнули за ворот наглухо застегнутой рубашки и скользнули ниже, скрывшись за узлом галстука. Дышать становилось сложнее. Ей претило излишнее мужское внимание, поскольку именно в такие моменты она чувствовала себя беззащитной, слабой и загнанной в угол.

Колычевой хотелось немедленно встать и уйти, но, подняв глаза, она поняла, что Полины и след простыл. Она вскочила с места и, словно филин, завертела головой, чтобы найти в толпе знакомый силуэт. На циферблате настенных часов – без десяти девять. Василиса с досадой стиснула зубами нижнюю губу, осознавая, что в слепых поисках опоздает на первое занятие.

– Эй, – рыжий встал следом, привлекая к себе внимание. – Все в порядке? Могу проводить, – он протянул ей руку. – Кстати, меня Богдан зовут.

После завтрака, не без помощи новоиспеченного знакомого, Василиса нашла информационный стенд с расписанием занятий факультета скульптуры и поспешила в западное крыло на лекцию по истории российской культуры, которую проводили на третьем этаже главного учебного корпуса. По пути с подсказкой Богдана она нашла свой шкафчик с надписью «Колычева В., I курс, факультет скульптуры», ключ от которого она обнаружила утром в своей прикроватной тумбочке. Взяла учебник и письменные принадлежности.

Опаздывала. Василиса всегда опаздывала, что безжалостно усложняло ее и без того нелегкую жизнь.

«Чушь! Как ты можешь?! После всего…»

Возмущенный надтреснутый голос заставил Василису остановиться возле мужского туалета. Прижавшись к стене, она подошла ближе к приоткрытой двери и украдкой заглянула внутрь. Сначала ее взору предстали две пары темных брогов. Немного осмелев, она подняла взгляд и смогла разглядеть их обладателей – первым был высокий широкоплечий парень с короткими светлыми волосами. Он стоял к двери вполоборота, но Василисе не составило труда его узнать – один из старост, который сидел рядом с Горским во время завтрака.

Темноволосая девушка в очках стояла напротив старосты. Смотрела на него взволнованно, прикусив нижнюю губу и пытаясь сдержать слезы. Крепкая ладонь сжимала ее подбородок, а длинные пальцы впились в раскрасневшиеся щеки.

– Игорь, заканчивай, – низкий голос раздался волнительно близко. Дыхание сперло, а язык вмиг прилип к небу. Василиса резко развернулась, судорожно прижалась спиной к стене и испуганно поглядела на Горского, стоявшего за ее спиной. Взгляд невольно скользнул ниже, и на вороте пиджака старосты она заметила значок в виде черной восьмиугольной звезды с багряным очертанием – от значка тянулась серебряная цепочка к карману. Твердой уверенной поступью он прошел мимо нее, словно и не заметил. – Не устраивай сцен.

– Горский, не вмешивайся, – резко отреагировал Игорь, но пальцы разжал. Девушка шумно выдохнула и прислонилась спиной к стене, опустив голову. – Мы договаривались, что ты не будешь лезть в мои личные дела, – процедил он сквозь зубы и небрежно пихнул напуганную девушку в плечо.

Василиса понимала, что ее присутствие более секретом не являлось, и все же не смогла подавить неуместное любопытство. С затаенным страхом наблюдала, как Горский неспешно подошел к девушке – Василиса про себя назвала ее «жертвой», поскольку имени не знала и видела впервые. Та вжалась в стену так, словно хотела в ней раствориться. Легким движением руки Святослав освободил две верхние пуговицы из петель на ее рубашке и указательным пальцем выудил цепочку, на которой висел медальон или кулон – из своего укрытия Василиса разглядеть более подробно не смогла.

– Ношение аксессуаров запрещено, – спокойно произнес Святослав и, сомкнув пальцы, резко дернул рукой. – Ты уже на втором курсе, но все еще не знакома с Уставом?

– Я больше не буду носить! Обещаю! – «жертва» лихорадочно дернулась вперед, чтобы забрать цепочку, но ее остановил Игорь. Тяжелая пятерня опустилась чуть ниже ключиц, прижала девушку к стене. – Это единственное, что осталось мне от матери. Игорь…

«Не вмешивайся, не вмешивайся», – мысленно уговаривала себя Василиса, напрочь забыв о том, что опоздала на лекцию в первый же день.

Святослав подошел к окну, распахнул его настежь и протянул руку вперед. Колычева не была моралистом или идеалистом, а уж тем более романтиком и борцом за справедливость. Но она была нетерпима к беспочвенной и бессмысленной жестокости по отношению к тем, кто заведомо не имел и толики шанса постоять за себя. Повеяло болезненными воспоминаниями.

– Вам не кажется, что это уже слишком? – выпалила Василиса, прежде чем подумала, но пути назад уже не было. Ощутив на себе холод разноцветных глаз, она почувствовала, как сперло дыхание то ли от страха, то ли от волнения.

Игорь издал нервный смешок и искоса взглянул на Святослава, который продолжал сверлить Колычеву взглядом. За долю секунды все изменилось: Святослав склонил голову к плечу и его тонкие губы дрогнули в кривой улыбке, а в глазах появился безумный блеск. Он разжал пальцы и произнес четко и хлестко:

– Беги!

И, как только Игорь убрал свою руку, «жертва» сорвалась с места, желая спасти свой сокровенный дар, сбила стоящую на пути Василису. Та чуть пошатнулась, но удержалась на ногах. Плечо болезненно заныло. «Вот тебе и спасибо, Васька», – подумала Колычева и потерла ушиб.

Святослав двинулся по направлению к Василисе, и она инстинктивно попятилась назад, но замерла, когда холодные пальцы крепко сжали ее подбородок, приподнимая голову. Она пыталась отвернуться, не в силах вынести этот пристальный колючий взгляд и прикосновение чужих рук, но не могла. Постыдная слабость накрыла ее с головой, лишая возможности двигаться и говорить.

– Никогда не учили жить своей жизнью, а не чужой? – прозвучал вопрос, но Святослав ответа не требовал и не ждал. Он приблизился вплотную, склонился над ухом Василисы и прошептал, обжигая кожу горячим дыханием: – Не суйся не в свое дело.

Горский слегка отстранился и несколько долгих секунд смотрел Василисе прямо в глаза. Затем его веки медленно опустились, взгляд скользнул по губам вниз, миновал скрытые рубашкой острые ключицы. Тонкие пальцы зацепились за край галстука-бабочки, и Святослав резко дернул вниз, развязывая узел. Тихо цыкнул, но промолчал. Объяснения не имели смысла, действия были красноречивее любых слов.

– Изучи Устав. Исключений нет даже для первокурсников.

Святослав мгновенно выпрямился, натянулся, словно струна, и уверенно двинулся прочь. Не оглянулся. Не замедлил шаг. Игорь игриво подмигнул Василисе и пошел следом, заливисто рассмеявшись.

Если бы Василиса тогда знала, что ее спокойная студенческая жизнь на этом закончилась, не успев даже начаться, то наверняка прошла бы мимо.

Наверное.

Глава 2

Февраль. Год поступления Колычевой

[16.02.2023 – Четверг – 23:50]

В общем коридоре повисло напряжение настолько физически ощутимое, что, казалось, скоро заискрит и вспыхнет пожар. Тишину нарушали мягкий бумажный шелест и глухая барабанная дробь – декан факультета живописи Екатерина Владимировна Шенк нервно стучала кистью по дверному косяку комнаты номер «405», лбом прижавшись к стене. Ужасно раздражало. Всех.

Декан была женщиной очаровательной, но чудно́й. Ее длинные каштановые волосы вились, словно ползучий ядовитый плющ, что беспощадно цеплялся своими придаточными корнями, обвивал стволы деревьев и другие опоры. Она носила черные очки в круглой золотой оправе. Напоминала слепого кота Базилио, но была абсолютно зрячей, как и тот пушистый мошенник. А эти брови, вздернутые вверх у переносицы, вкупе с широкой улыбкой придавали ее лицу такой печальный облик, что госпожа декан выглядела весьма странно. Если честно, Василису бросало в дрожь при одном взгляде на нее.

– Катерина, – прошептал высокий мужчина средних лет с редкой сединой в волосах. Проректор по воспитательной работе Вадим Братиславович Якунин вырвал кисть из рук декана и осторожно воткнул в ее пышную гриву. – Не нагнетай, прошу тебя.

– У тебя за спиной тело висит, – язвительно прошептала она в ответ. – Мертвое! Кто тут еще нагнетает? – декан обиженно поджала губы. Скрестив руки на груди, вновь прижалась лбом к стене.

Проректор тяжело вздохнул и не спеша направился к пожилому мужчине. Тот задумчиво вертел в руках монокль и исподлобья наблюдал за следователем. Мужчиной с моноклем был Петр Иванович Аксенов – ректор академии, которого за весь период своего обучения Василиса видела впервые.

Чуть поодаль от ректора стоял Горский, прислонившись спиной к стене и скрестив ноги. Язык его тела говорил о желании сохранить дистанцию: откинутая голова, прикрытые веки, руки, погруженные в карманы клетчатых брюк. Его холодность и отстраненность, вне зависимости от окружавшей обстановки, более не удивляли Василису. Наоборот, она продолжала убеждаться, что безразличие ко всему и ко всем – его истинное лицо. Никак иначе. И неважно, какие действия он при этом предпринимал и какие слова произносил.

– Разве суицидом занимается Следственный комитет? – осторожно спросил проректор, обняв себя за плечи. – Ведь признаков насильственной смерти не наблюдается.

– Б-а-а-а-а, да вы, уважаемый, знаток, – театрально удивился следователь – капитан Сергей Александрович Морозов. – Действительно, на первый взгляд все «чисто»: и веревка не повреждена, и стул аккурат рядом опрокинут, и видимых повреждений на теле тоже нет, не считая следов на шее. – Широко зевнул, заполняя протокол осмотра места происшествия, а затем прошептал себе под нос: – Только мыла не хватает.

– Намекаете на что-то? – в скрипучем голосе ректора послышались подозрительные ноты.

– Никак нет, – спокойно отозвался следователь. – Но пусть каждый делает свою работу. У нас очень компетентный судебно-медицинский эксперт. На месте происшествия работает криминалист. Кроме того, 110 статья Уголовного кодекса с утра еще в силе была, – следователь заметил вопросительные взгляды ректора, его заместителя и уточнил, почесав костяшкой указательного пальца кончик носа: – Доведение до самоубийства.

– Разве есть повод рассматривать такую версию? – удивленно спросил проректор и осторожно взглянул на Горского.

– Это вы мне скажите, – вкрадчиво, почти шепотом произнес Морозов и заметил настороженный взгляд проректора. Спустя мгновение продолжил уже громче и увереннее: – Не переживайте, мы просто должны проверить все версии. У девушки, – следователь показал ручкой в сторону тела, – были конфликты с кем-либо из студентов или преподавателей?

– Нет, – вмешался Горский. – Соня была тихой, дисциплинированной, с высокой успеваемостью. Друзей у нее не было. Романтических отношений, как мне известно, тоже. На втором курсе училась.

– Горский – председатель студенческого совета, – пояснил проректор, заметив озадаченный взгляд следователя. – Все наши старосты являются своего рода наставниками для студентов – поддерживают общение, помогают и следят за дисциплиной. Так, о взаимоотношениях студентов лучше их никто не осведомлен.

– Вот как… – с улыбкой произнес следователь и перевел взгляд на Василису и рядом стоявшего Богдана. – А вы что скажете? Знакомы были с покойной?

– Нет, – уверенно произнес Богдан, прежде чем Василиса успела что-то сказать, – мы не были знакомы. Учим… Учились на разных курсах и факультетах.

Василиса крепко сжала подол пиджака Богдана и слегка дернула на себя, но он сделал вид, что не заметил, и лишь немного загородил ее своим телом.

Следователь, разумеется, уловил странный жест. Коротко усмехнулся, обреченно покачав головой, но предусмотрительно промолчал. Ребята были напуганы, и он не мог их за это винить.

– В котором часу вы обнаружили труп? – обратился следователь к Василисе и Богдану.

– Около одиннадцати тридцати, – поспешно отозвалась Василиса, выглядывая из-за плеча друга.

Проректор взглянул на нее строго, с немым укором. Плотно поджал губы в тонкую линию и брови свел на переносице, хмурясь осуждающе. Испуганный взор Василисы встретился с тяжелым взглядом Якунина и бегло опустился, отчасти от страха, отчасти от смущения и неловкости. Василиса не сразу поняла, в чем заключалась ее оплошность, но Богдан вмешался в разговор и освободил от необходимости оправдываться и объясняться:

– Мы засиделись в общей гостиной – играли в шахматы, – легко соврал Вишневский. – Позже Василиса почувствовала себя дурно. Возможно, съела что-то не то. У нее слабый желудок. – Богдан игнорировал возмущенный тихий шепот подруги, поскольку в его словах не было и доли истины. – Мы вышли на балкон, но немного задержались. Простите, этого больше не повторится.

Последняя реплика предназначалась проректору, поскольку тот мгновенно изменился в лице: расслабил губы и высоко поднял брови. Шумно вобрал носом воздух, независимо вздернул голову и показательно отвернулся. Длинные кисти, что практически до костяшек были скрыты за манжетами, изящно скрестились за спиной. Пальцы напряженно сжались.

Следователь перевел озадаченный взгляд с первокурсников на проректора, но не придал изменениям в его поведении особого значения. С первых минут, оказавшись на территории кампуса за порогом витиеватых ворот, он почувствовал себя в совершенно непривычной среде. Странное поведение присутствовавших предпочел воспринимать как некую особенность. Времени будет достаточно, чтобы во всем разобраться. Спешка была ни к чему. Преждевременные выводы могли привести к тупику, затуманив разум и скрыв истинные улики. Последние нередко лежат на поверхности.

После окончания осмотра места происшествия и трупа следственные действия продолжались еще около трех часов. Морозов опрашивал присутствовавших, задавал в том числе абсолютно обыденные вопросы о личности покойной и ее окружении. Особое внимание он уделил Василисе и Богдану, поскольку они первыми обнаружили труп.

Протоколы были прочитаны и подписаны. Тело осторожно сняли с петли, а веревку – с балки, стараясь избежать каких-либо новых механических повреждений для полноты проведения судебной экспертизы. Позже труп вывезли сотрудники полиции, и следователю более оставаться в академии не имело смысла.

– А в какой из этих комнат жила покойная? – следователь заметил настороженный взгляд ректора и поспешил уточнить: – Мне для постановления на обыск.

– Ни в какой из них, – отозвался Горский. – Она жила на пятом этаже, как и все второкурсники.

Следователь подозрительно улыбнулся и поторопился к лифту, бросив: «Я еще вернусь!» Следом поспешили ректор и староста академии.

– Вадь, у нас будут проблемы, – то ли вопрос, то ли утверждение. Декан, все это время молчавшая, тревожно посмотрела на проректора, который взглядом провожал удалявшиеся спины.

– Определенно, Кать… Определенно.

Сентябрь. Год поступления Колычевой

[10.09.2022 – Суббота – 11:30]

Суббота – последний день для самостоятельного выбора клуба. А после упустившие свой шанс первокурсники будут распределены старостой академии с учетом того, какие клубы нуждались в «душах». Желательно не «мертвых». По решению администрации клубы, что не имели особых заслуг и членство в которых было ниже установленной минимальной численности, подлежали расформированию. Именно по этой причине студенческий совет стремился максимально укомплектовать «кружки́ по интересам», установив, возможно, обременительные для студентов правила.

Василисе удалось изучить не так много положений Устава, поскольку с момента ее приезда прошли считаные, однако тяжелые дни. Меж тем многие запреты показались ей разумными, даже более чем, несмотря на безумный образ членов президиума студенческого совета, что сложился в ее голове. А точнее, тех немногих, с кем Василиса успела познакомиться лично: Святослав Горский – староста академии, он же староста архитектурного факультета и председатель студенческого совета, Даниил Коваленский – староста факультета скульптуры и ответственный за порядок в общежитии, Игорь Дубовицкий – староста факультета живописи.

В академии было еще три факультета: теории и истории искусства, гуманитарных наук, сценических искусств и кинематографии. Соответственно, были и старосты. Василиса видела их неоднократно в столовой – они всегда садились к ней спиной, но лично знакома с ними не была. Впрочем, в этом не было нужды.

После инцидента в мужском туалете Василиса искренне тревожилась, что в скором времени могли наступить негативные последствия. Но ничего не происходило. Вместе с тем она не могла избавиться от ощущения, что это затишье перед бурей, поэтому решила сделать то немногое, что могла, – самостоятельно выбрать клуб, не дав Горскому возможности воспользоваться ее медлительностью и нерешительностью.

Василиса планировала вступить туда же, куда и Полина. Она принимала решение из необходимости и не думала о том, что выбор соседки по комнате не соответствовал ее интересам. Но верила, что находиться в компании незнакомых людей намного проще, если рядом есть тот, кто тебе близок, пусть и условно. Однако Полина от этой идеи оказалась не в восторге. По неизвестной причине Липковская вела себя достаточно холодно и всегда держалась немного отстраненно. Василиса предпочитала думать, что это лишь особенность характера новоиспеченной соседки и дело вовсе не в самой Василисе, но зерно сомнения в душе было посеяно.

– Просто выбери то, что тебе действительно по душе, – сказал ей Богдан, когда накануне вечером они сидели в общей гостиной и играли в шахматы.

Это был тот редкий случай, когда мужская компания не доставляла Василисе какого-либо дискомфорта. Возможно, причина крылась в поведении Вишневского, поскольку тот к ней никакого сексуального или романтического интереса не проявлял. По крайней мере, Василиса этого не чувствовала. Подобная уверенность позволяла ей спокойно общаться и получать от этого общения неподдельное удовольствие. Ей было легко, интересно и весело. А главное, не одиноко.

Богдан, как и Полина, вступил в литературный клуб, который, откровенно говоря, Василисе был не интересен. В ее жизни было лишь две страсти: столярные работы и музыка. Первая выразилась в поступлении на факультет скульптуры. Василисе нравилось созидать «голыми» руками, и она не боялась, что ее кисти утратят свою привлекательность. Но занимать свободное время любимым делом неразумно, поскольку подобное могло легко привести к эмоциональному выгоранию. Поэтому Василиса взяла на вооружение совет Богдана: важно проводить время с людьми, с которыми могли бы возникнуть общие темы для разговоров. И она остановила свой выбор на музыкальном клубе.

При этом Василисе осталось неясным, почему Богдан при всей его ярой любви к книгам не выбрал факультет гуманитарных наук, где имелись бакалаврские программы, связанные с языками и литературой. Сам Богдан лишь отшучивался, мол, архитектура навсегда в его сердце. Но Василиса была убеждена, что он бесстыдно лукавил и причина крылась в другом.

Завтрак Василиса проспала, а Полина, что ни на йоту не удивило, будить ее не стала. Не сказать, что подобный жест Василису обидел, ведь они не были близки, но неприятный осадок в душе все же остался. Колычева наспех приняла душ, собрала в пучок слегка влажные волосы – благо стояли солнечные и изумительно теплые сентябрьские дни, – оделась в брючный костюм с классическим галстуком, обулась в черные броги и, прихватив с собой чехол с саксофоном, поспешила покинуть общежитие.

Трехэтажное здание из светлого, местами потемневшего камня спряталось аккурат за главным учебным корпусом. Василиса обратила внимание, что неоготика в России выглядела не так, как в европейских странах, здания которых она видела в архитектурных буклетах. Характерные стрельчатые арки затейливо сочетались с элементами нарышкинского барокко. Впрочем, Василиса была в этом не особо сильна. Просто находясь в пределах кампуса, она словно попадала в прошлое, далекое от современной реальности.

Прежде чем отворить массивную дверь из темного дерева, Василиса заметила группу студентов, среди которых были как младшекурсники, так и старшекурсники. Они снимали фильм. Причина сбора была очевидной благодаря девушке, которая бегала вокруг оператора с хлопушкой и звонко смеялась между дублями.

За дверью показался темный коридор, освещенный приглушенным теплым светом. Василиса шла и разглядывала таблички на дверях цвета бордо с темно-зеленой окантовкой. «Литературный клуб… клуб естественных наук… шахматный клуб… клуб эрудитов… кондитерский клуб…» – читала Василиса вполголоса, минуя каждую из дверей. В отдаленной части коридора под лестницей, что вела на второй этаж, она заметила табличку с надписью «Музыкальный клуб» – и поспешила туда. Дверь была не заперта.

– Извините? – намеренно громко спросила Василиса, заглядывая в комнату. Но ответа не последовало.

Осмелев, Колычева сделала уверенный шаг вперед и вошла в просторное помещение с темными акустическими панелями. Первое, что бросилось в глаза, – черный салонный рояль. Он стоял в углу комнаты возле панорамного окна, из которого открывался вид на задний двор. Вдоль правой стены стояли струнные смычковые инструменты, а вдоль левой – медные и деревянные духовые. Справа от двери Василиса увидела длинную деревянную подставку, прикрепленную к стене, на которой покоились различные кейсы, а внутри – скрипки, флейты и кларнеты.

Василиса аккуратно положила свой инструмент на кресло, стоявшее слева от входа, затем сняла пиджак и небрежно бросила его следом. Шла не спеша. Разглядывала инструменты, попутно расстегивала пуговицы на манжетах рубашки, а затем закатывала рукава по локоть. Все инструменты находились в идеальном состоянии, и, несмотря на открытые кейсы, на них не было ни единой пылинки. «Кто-то очень хорошо о вас заботится, ребята», – подумала Василиса и тепло улыбнулась, коснувшись пальцами разобранного кларнета.

– Хозяйничаешь? – раздался приветливый мужской голос.

Василиса от неожиданности отдернула руки и зажмурилась. Спустя мгновение послышался тихий хохот и мерные глухие шаги, что становились все ближе. Тяжелая ладонь опустилась на поверхность деревянной подставки для инструментов, а ухо обожгло горячее дыхание.

– Бу! – шутливо выдохнули чужие губы, и когда Василиса распахнула глаза, то увидела крепкую руку, опутанную паутиной выступающих вздутых вен от кисти до локтя. Доля секунды – и перед Колычевой предстал заинтересованный взгляд светло-голубых глаз, обрамленных густыми темными ресницами и мелкими морщинками от широкой улыбки.

Близко. Слишком близко. Василиса невольно попятилась и попыталась усмирить взволнованное дыхание.

– Напугал? – удивленно спросил парень, вскинув брови.

Василиса увеличила дистанцию и смогла лучше разглядеть парня – высокий, коротко стриженные каштановые волосы в стиле милитари, белая рубашка навыпуск с закатанными рукавами по локоть и двумя расстегнутыми верхними пуговицами, клетчатые темно-зеленые твидовые брюки и черные броги. Образ выбивался из общей массы «элитных» и опрятных студентов. Словно местный хулиган. Взгляд Василисы зацепился за значок на вороте рубашки – багряная восьмиугольная звезда с зеленым очертанием. «Староста факультета, значит», – отметила про себя Василиса.

– Простите, – опомнилась Колычева, когда почувствовала, что молчание затянулось до неприличия. – Просто дверь была открыта, и я…

– Порядок, – староста вяло махнул рукой. – Так на чем играешь?

– Саксо… – она откашлялась, прочищая горло. – На саксофоне.

– Неужели! – в голосе прозвучало неподдельное изумление, и староста стал беспорядочно озираться по сторонам, сжимая и разжимая пальцы. – Где, где, где? А! Нашел! – он заметил темный чехол под пиджаком и направился к креслу. – Напомни потом подарить тебе кейс для красавчика. – Сев на полусогнутых ногах, он расстегнул чехол и воскликнул: – О, тенор! Да ты, можно сказать, профи.

– Вовсе нет, – смутилась Василиса и рассеянно почесала кончик уха. – Я не так хороша, как хотелось бы.

– «Иметь низкое мнение о себе – это не скромность. Это саморазрушение»^[2], – нарочито важно произнес староста и поднял вверх указательный палец, но, не удержавшись, тихо рассмеялся. – Не тушуйся и не принижай свои способности. Ну, так что тебя сюда привело? – староста заметил смущение и растерянность Василисы, поэтому решил подтолкнуть к ответу. – Кстати, в третьем триместре в академии будет проведен ежегодный конкурс талантов. Если выиграешь, сможешь купить кое-что получше Джона Паркера.

– Такой хороший призовой фонд? – искренне удивилась Василиса и после утвердительного кивка собеседника все же ответила на вопрос: – Сегодня последний день выбора клуба, а друг советовал выбрать что-то по душе. Вот я и оказалась здесь.

– Хороший совет, – улыбнулся староста и громко хлопнул в ладони. – Что же, давай знакомиться. Меня зовут Емельянов Роман, и я председатель музыкального клуба…

Февраль. Год поступления Колычевой

[17.02.2023 – Пятница – 02:45]

Василиса тяжело закрыла за собой дверь. Уперлась в нее ладонями и низко опустила голову. Растрепанные светлые локоны ниспадали на побледневшее лицо. Прилипли к коже, покрывшейся мерзкой холодной испариной. Сердцебиение участилось, а по телу пробежала дрожь – и спустя мгновение Василиса залилась истеричным тихим хохотом. По щекам ее стремительным потоком потекли слезы.

– Вась?.. – голос Полины был хриплым и непривычно низким спросонья. – Ты почему так поздно? Комендантский час для тебя отменили?.. Ложись спать. Мне рано вставать.

Василиса не могла говорить. Ее смех лишь нарастал грохочущей лавиной, раскатистым громом. Торопливо, почти испуганно, она накрыла рот ладонями и крепче прижала их к губам, пытаясь заглушить внезапную истерику. Тщетно.

Тихий шорох одеяла. Натужный скрип кровати. Топот босых ног по паркету. Василиса зажмурилась, медленно опустилась на колени, буквально стекая по двери. Она сдавленно то ли смеялась, то ли плакала. Крупная дрожь мгновенно отступила, когда теплая ладонь накрыла ее плечо.

– Вась?.. – осторожно позвала Полина и села рядом. – Слышишь меня? Что произошло?

Василиса рьяно помотала головой. Дыхание ее было поверхностным, сбивчивым, обрывистым и учащенным. Узкие кисти спешно блуждали по лицу, собирая слезы, но лишь сильнее размазывали их по коже и оставляли влажные следы.

– Она… она… – слова давались с большим трудом. – Там Соня… она висит. И… Богдан… Он сказал следователю… Сказал, что я… что мы были не знакомы. Но ведь мы были… И я… – Мысли Василисы путались. Она выдавливала короткие, запутанные и несвязные фразы, часть из которых просто проглатывала, шумно всхлипывая.

– Ничего не понимаю… – Полина тяжело вздохнула и устало потерла переносицу. – Расскажи мне по порядку, что произошло? Не торопись. Соберись. Ну же!

И Василиса рассказала все как на духу. Лихорадочно вытирала лицо от пота и слез рукавами своего пиджака, шумно выдыхала, изредка всхлипывала и прикусывала губы, чтобы остановить вновь подступившие слезы.

Прошло полгода с момента начала совместного проживания, но они все еще не были близки. Полина никогда не была заинтересована в Василисе как в подруге или на худой конец – в приятельнице. Подобное отношение немного задевало Василису, но навязывать свое общение она не желала, безропотно принимая единолично установленные правила: не общаться на отстраненные темы, не проводить вместе свободное время, не задавать раздражающие вопросы и по возможности игнорировать друг друга.

Но в тот момент, сидя на полу у закрытой двери с размазанными по лицу горькими слезами, Василиса чувствовала, что остро нуждалась в поддержке. Рассказала обо всем, что произошло с ней за эти полгода, начиная от неприятного и спонтанного знакомства с Соней и заканчивая ее висевшим трупом, который обнаружила несколькими часами ранее.

Там, в общем коридоре, под пристальным взглядом следователя Василиса находилась в некой прострации. Все ее чувства и эмоции были словно взаперти, скрывались под плотным тяжелым пологом, прятались от чужих глаз. Но когда она оказалась в своей комнате, плотно закрыла за собой дверь, вместе со щелчком замка дамба ее самообладания рухнула, рассыпалась, словно карточный домик.

Слова срывались с уст с невиданной до сих пор легкостью, оставляя после себя желанное облегчение. Василиса поведала о своих переживаниях, сомнениях и боли, с которыми все это время приходилось справляться одной. Полина внимательно слушала и не перебивала. А Колычева не беспокоилась о том, что выбрала не те уши для своей своеобразной исповеди, но мысленно благодарила за терпение и, возможно, лишь вежливую, но все же заинтересованность.

Какое-то время они сидели на полу, прислонившись к двери, и молчали. Тишину нарушали лишь мерное тиканье настенных часов и шумное дыхание Василисы.

– Полагаешь, она покончила с собой? – Полина вытянула ноги и устало смежила веки.

– М? – Василиса растерянно взглянула на соседку, не понимая, какие у той могли быть сомнения. – О чем ты?

– Покончила с собой из-за отвергнутых чувств? Она такой человек? – Полина повернула голову в сторону Василисы и разомкнула веки. – Насколько хорошо ты ее знала?

– Но ведь…

– Ты уверена, что ее чувства были так сильны? – Полина задумчиво поджала нижнюю губу и неопределенно повела плечом. – А если и да, почему она это сделала в столь странном месте? Не в своей комнате и даже не напротив комнаты своего… парня. Это странно, не находишь? Что и кому она хотела доказать?

Василиса впала в ступор, так как слова Полины не были лишены смысла. Второкурсники жили на пятом этаже, а тот, из-за кого Соня потеряла голову, – на шестом. При этом труп был обнаружен на четвертом. Кроме того, соседка Василевской – Вероника Бунина – отчислилась чуть больше недели назад, а значит, Соня могла совершить суицид беспрепятственно и без лишнего шума. Крамольная мысль об убийстве привела Василису в дикий ужас.

– И почему Вишневский сказал, что ты не была знакома с Соней? – неожиданно спросила Полина, отвлекая Василису от тяжелых мыслей. – Что это за ход конем такой?

– Не знаю, – Василиса пожала плечами и низко опустила голову. Тонкие пальцы нервно теребили полы пиджака. – Сказал, что лишние проблемы мне ни к чему.

– Ну ладно, он кретин, а ты? Что за детский сад… – Полина досадно прикусила нижнюю губу. – Я думала, ты умнее.

Глухо застонав, Василиса подтянула колени к груди и спрятала в них лицо. Стыдно, совестно и, откровенно говоря, боязно. Острое чувство вины вдруг кольнуло где-то глубоко внутри за хрупкой клеткой ребер, оставляя ноющую рану. В горле возник жгучий ком, желавший вырваться наружу, но он не находил выхода. Вновь нахлынувшие слезы сдержать не было ни сил, ни воли.

Узкая ладонь требовательно накрыла затылок Василисы, а тонкие пальцы сжали мягкие волосы. Полина села ближе и потянула к себе плачущую Василису, встретившись лбами.

– Ты не виновата, – голос звучал успокаивающе, тихо и мелодично, словно колыбельная песня. – Слышишь?.. Не смей винить себя.

Василиса не знала, сколько времени прошло с тех пор, как они зашторили окна и, утомленные откровенным разговором, легли спать. Колычева лежала в теплой постели и буравила тяжелым взглядом потолок. Не могла уснуть: каждый раз, закрывая глаза, видела свисающее бездыханное тело и слышала беспощадный голос совести. Казалось, что она могла и должна была сделать больше. Корила себя за невнимательность и за то, что, возможно, упустила нечто важное в поведении Василевской.

– Поль… – тихо позвала Василиса, не отводя глаз, не мигая. Услышала легкое шуршание одеяла и тихое копошение. – Спишь?

– Да, – голос тихий, раздраженный и очень уставший. – Досматриваю прекрасный сон о том, что я староста факультета и живу в своей комнате одна-одинешенька.

– Вот как, – горько усмехнулась Василиса и смежила веки. – Не могу уснуть. Вижу ее. Думаю о ней… – голос дрогнул. – Страшно мне. Если ты права…

Раздался тихий вздох и шелест одеяла. Василиса услышала, как натужно скрипнула кровать рядом, почувствовала прогнувшийся матрас под собой и машинально повернулась спиной. Полина легла рядом, юркнув под одеяло, крепко обняла Василису и прошептала:

– Спи – станет легче.

Спустя мгновение усталость и теплые объятия увлекли в глубокий сон без сновидений.

Глава 3

Февраль. Год поступления Колычевой

[17.02.2023 – Пятница – 11:45]

В общей гостиной для членов президиума студенческого совета было тихо; в камине тлел слабый огонь; картины на стенах покрылись пятнами, их освещало февральское солнце, что пробивалось сквозь приоткрытые шторы; и слышалось мирное тиканье настенных часов. Натан Кауфман – староста факультета сценических искусств и кинематографии, – которого в России предписывалось называть Анатолий, хотя он и предпочитал оригинальный вариант, начал свой выходной день не так, как планировал.

Староста сидел в мягком кресле, расслабленно закинув ногу на ногу. На колене лежала книга Эллиаса Канетти «Ослепление». Приоткрытые страницы он придерживал длинными чуть узловатыми пальцами, ритмично стуча указательным. В свободной руке держал теннисную ракетку, время от времени размахивал ею из стороны в сторону или прокручивал ручку. Волосы цвета спелой пшеницы, доставшиеся ему от далеких предков – ашкеназских евреев, что жили в Германии еще до холокоста, – аккуратными локонами лежали на черной повязке, не скрывая эмблему академии.

Натан был достаточно умен, сообразителен, а главное, любил подмечать детали, на которые многие могли бы и вовсе не обратить внимания. Наблюдательный. Он во многом сомневался, ко всему и ко всем относился с недоверием, критически. Настоящий скептик – двумя словами. Очевидно, что Натан не тот человек, который легко заводил знакомства, а тем более друзей. Но был достаточно социализирован, поэтому в компании старост чувствовал себя комфортно.

Тишину и уединенность нарушили знакомые торопливые шаги, которые Кауфман услышал еще до того, как дверь в гостиную шумно распахнулась.

– Толик, мальчик мой, таки идем мы на кор-р-р-т сегодня? – на пороге появился Александр Белавин – староста факультета теории и истории искусств – в черном поло, белых шортах на два пальца выше колен и монохромных кроссовках в тон образу, впрочем, как и Натан, а на плече держал теннисную ракетку. Его медные волосы были неопрятно взъерошены, взгляд возбужденный, в глазах мелькал озорной блеск, а лицо озаряла улыбка, при которой всегда выглядывали глубокие ямочки на щеках.

Белавин был слегка глуповат, но не в своей сфере знаний – был одним из лучших студентов своего факультета, начитан и талантлив, – а в сфере житейской мудрости. Она у него отсутствовала. Натан полагал, что Белавин был прост как две копейки, рубаха-парень – как угодно. При этом улыбка никогда не сходила с его лица. На все смотрел сквозь призму позитива, добра и великодушия. Парень с большим сердцем. Александр был самым комфортным человеком для Натана. От него не стоило ожидать подвоха: ни явного, ни скрытого.

– Ты знал, что еврейский акцент, разговор «по-раввински», картавость и прочие языковые особенности не заложены у евреев генетически? – спокойно спросил Натан, не отрываясь от книги. – Ты такой ограниченный и стереотипный, – поднял глаза на Белавина и отчеканил: – Ди-но-завр.

– За-ну-да, – передразнил его Белавин и подошел ближе. – Почему ты еще здесь?

– Я был уже на пути к крытому корту, но, – Натан поднял ракетку и направил ее на Белавина, сощурив глаза, – меня остановил Даниил и сказал, что Горский попросил собраться всех в гостиной. – Натан развел руками. – И вот я здесь. Но все это время я был один, поэтому решил немного почитать.

– Опять… Почему я всегда должен делать то, что говорит Горский? У меня же выходной сегодня, – досадно цокнул и нервно прокрутил ракетку в руках Белавин. – Мы хотели поиграть в теннис.

– Хм, потому что его отец крупный акционер компании твоего отца, и без него ты бы не смог крошить трюфель в свою рисовую кашу? – Натан очаровательно улыбнулся, наслаждаясь сладкой маленькой победой. Потешаться над Белавиным – особый вид наслаждения.

– Добро пожаловать в тысяча шестьсот сорок девятый. – Белавин с тихим вздохом опустился на широкий подлокотник кресла, оперся ракеткой об пол, затем свободной рукой прикрыл обложку книги и глазами пробежался по названию. Натан вздернул брови и поджал губы, посмотрев в глаза Белавину с удивлением. Тот лишь усмехнулся и раскрыл книгу на прежних страницах. – И о чем она, о раввин?

– Тебе правда интересно или просто скучно?

Белавин тихо рассмеялся, потрепав друга по волосам. Натан терпеть не мог, когда его трогали так бесцеремонно и, как ему казалось, без должного уважения, словно он какой-то глупый щенок, но Белавина это не останавливало. Наоборот, он любил делать что-то назло. Назло Натану.

– Есть разница? – заметив, что на лице Натана стали проявляться тени обиды и злости, Белавин шутливо ударил того кулаком в плечо. – Не злись, – в знак искренности своих слов аккуратно поправил растрепанные волосы друга, укладывая пальцами мягкие пряди.

– «Красота ослепляет, а слепого легко обокрасть», – с чувством прочитал Натан. – Это история об одиноком синологе, который очень любил книги. На самом деле тут все представлено достаточно карикатурно, гиперболизировано. Персонажи словно слепы к тому, что происходит в их жизни. Их мир нелеп, ужасен и искажен, – Натан закрыл книгу, положив ладонь на обложку. – Сложно так просто сказать, о чем книга. Хоть роман и получил Нобелевскую премию – не каждому понравится. Достаточно неприятно читать. Но все зависит от восприятия самого читателя.

– А тебе она понравилась?

Не успел Натан ответить, как в гостиную ворвался Емельянов и стремительно направился к книжным полкам слева от камина. Раздражительность и некую нервозность было сложно скрыть: он беспорядочно водил пальцами по корешкам книг, то и дело выуживая некоторые из них и возвращая обратно. В какой-то момент он остановился, озадаченно склонил голову к плечу, а затем вытащил пару увесистых томов. Аккурат за книгами стояли припрятанные им ранее односолодовый виски и стеклянный стакан. Роман облегченно выдохнул и удобно сел на пол возле камина.

– Продолжайте, – Емельянов заметил заинтересованные взгляды и немой вопрос в глазах. – Не обращайте на меня внимания, – вымученно улыбнулся и резким движением опрокинул в себя виски, на мгновение задержав обжигающую жидкость во рту. Сморщился и крепко стиснул челюсти.

Емельянов всегда держался особняком – никогда не обсуждал свои проблемы с другими старостами, несмотря на то что они были знакомы около четырех лет; не спрашивал советов; не делился своими переживаниями; не рассказывал о своих отношениях. Будучи в хорошем настроении, он редко был серьезен – много шутил и не любил сложные разговоры. Когда настроение было плохим, он предпочитал просто не разговаривать и побыть наедине со своей музыкой, а иногда с алкоголем.

Натан не был с ним близок. Если быть честным, никто из старост не был с ним близок, не считая Горского.

– Ты в порядке? – спросил Натан, но был удостоен лишь коротким кивком. – Не знаешь, по какой причине сбор?

– Догадываюсь, – хрипло выдавил Емельянов после того, как проглотил еще одну порцию алкоголя.

– Из-за ночного инцидента?

– Какого инцидента? – удивился Белавин.

– Ты, Саня, словно в панцире живешь, – в гостиную вошел Игорь. Весь его вид говорил о том, что у него кипела работа в мастерской – художественный фартук и некоторые кисти в кармане, а также пальцы были испачканы свежей краской, на щеке красовалась черная клякса, волосы были собраны в короткий хвост на макушке – и он явно был недоволен тем, что его оторвали от работы.

Натан прикоснулся пальцами к своей щеке, не отрывая взгляд от Игоря. Повел бровями и кивнул в его сторону, указывая Дубовицкому на испачканное лицо.

Игорь тяжело опустился на диван. Раздраженно и беспорядочно стал тереть щеки рукавом уже испачканной рубашки, но лицо лишь сильнее измазалось в краске.

Дубовицкий был человеком сложным и простым одновременно. Его мысли и чувства были ясны как день. Он никогда не юлил, не искал сложных путей для достижения своих целей, был прямолинейным и открытым. Всегда говорил то, что думает на самом деле. Вместе с тем он был достаточно жесток, мало что смыслил в любви и здоровых отношениях, не имел совести и никогда не был знаком с чувством вины. Он полагал, что был отличным другом, но, честно говоря, о дружбе он знал ровно столько, сколько и о любви. По неизвестной всем причине держать его в рамках мог только Горский, что, в принципе, и послужило причиной их вымученных, сложных, но все же дружеских отношений.

Натан заметил, что сегодня Игорь был непривычно подавлен – усталые глаза распухли то ли от бессонной ночи, то ли от слез. В последнем, зная Игоря, Натан сильно сомневался, но искренне удивился такому предположению.

– Что я опять пропустил? Что произошло? – не унимался Белавин, вглядываясь в лицо каждого из присутствовавших, словно перепуганный филин, озиравшийся вокруг.

– Все собрались? – в гостиной показались Коваленский, а за ним Горский. – С самого утра Якунин нас самозабвенно и бесконечно «любил», – Коваленский показал пальцами кавычки и сел рядом с Игорем, подняв очки на лоб. Откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. – Хотя, если быть честным, то не меня, а в основном Свята. Я мимо проходил и попался под горячую руку. Как обычно…

Коваленский, по мнению Натана, был самым рассудительным и спокойным. Абсолютно неконфликтный человек, хотя на первый взгляд мог показаться достаточно отстраненным, а возможно, и вовсе враждебным. Он дольше всех был знаком с Горским, поэтому многие их окрестили лучшими друзьями. Но были ли они таковыми на самом деле, сложно сказать. Кауфман подозревал, что между парнями обоюдной дружбы нет, словно Горский просто позволял Коваленскому быть его другом. Так снисходительно и «великодушно».

Горский – абсолютно наглухо закрытая книга. Чаще всего при любом разговоре Святослав вел себя безразлично и безэмоционально. Натан никогда не мог понять, был ли тот заинтересован в разговоре, когда оживленно участвовал в дискуссии. Было ли ему действительно смешно, когда он изображал что-то наподобие улыбки. И было ли ему на самом деле грустно, когда он пытался сопереживать и сочувствовать. Натану казалось, что Горский из тех людей, кто не умел выражать свои чувства ни словами, ни поступками, поскольку сам себя понять не был способен.

– Это все из-за найденного трупа? – озвучил свою догадку Натан, наблюдая за тем, как Святослав отобрал бутылку у Емельянова и поставил на камин.

– Кто труп? Где труп?! – испуганно выкрикнул Белавин и вскочил с кресла.

Натан спокойно похлопал по подлокотнику кресла, подзывая друга сесть обратно, и вполголоса ответил: «Успокойся, сейчас все узнаешь».

– Между Игорем и…

– Игорь, – Горский не дал Даниилу договорить, голос его звучал холодно и отстраненно, достаточно резко, – ты в этом как-то замешан?

Святослав взглянул на Игоря – тот поджал губы и посмотрел в сторону, словно не было ничего более интересного, чем открывшийся из окна вид. Горскому было невероятно сложно считывать эмоции людей. Ему нужны были откровенные разговоры, без преувеличения действительности и намеков. Важно, чтобы человек проговаривал то, что чувствовал на самом деле, при разговоре с ним. Конечно, не было гарантий правдивости этих слов. Но Горский не был идиотом.

Святослав стремительно двинулся к Дубовицкому. Мгновение – и он уже стоял напротив. Склонился, уперся руками в подлокотник дивана и пытался поймать его беглый взгляд. Смотрел пытливо, не моргая, словно вынуждая Игоря говорить. И неважно, что именно.

– Что произошло? Расскажи мне. – Голос, твердый и уверенный, растоптал последние крохи привычного самообладания. Игорь опустил глаза, поджал губы в тонкую линию. Горский ударил пальцами по щеке друга. Не хлестко. Не больно, лишь чтобы привлечь внимание. – Говори. Что ты ей сделал? – Игорь стоически молчал. Святослав крепко сжал его подбородок, впился пальцами в щеки и заставил смотреть на себя. – Говори же!

– Я не сделал ей ничего, о чем бы ты не знал, – с трудом выдавил Игорь, глотая тугой ком в горле. Светлые брови свелись к переносице, щеки налились стыдливым румянцем, а в глазах появился влажный блеск.

Святослав невольно опустил взгляд и заметил, как между острых ключиц сверкнул знакомый медальон. Игорь поспешил спрятать его, лихорадочно застегивая пуговицы. Пальцы Горского в мгновение ослабли.

В комнате повисло гнетущее молчание. Коваленский скользнул задумчивым взглядом по безжизненному лицу Горского, напряженной спине Игоря, затем торопливо отвел глаза. Тихий вздох. Равнодушное покашливание. Так он пытался скрыть свое странное душевное волнение. Но трясущиеся пальцы, что так рьяно терзали перламутровую пуговицу на манжете, выдавали его истинное состояние.

– Горский, объяснись перед нами тоже. – Белавин напряженно поджал губы и, посмотрев на Натана, отчаянно шепнул: – Что происходит?..

– Вчера около полуночи на четвертом этаже общежития обнаружили труп второкурсницы, – зычно и достаточно буднично начал Горский. – Соня Василевская. Факультет живописи. Очевидно, суицид. – Святослав чуть поджал губы и отстраненно посмотрел в окно. – По крайней мере, на первый взгляд.

– Что это значит? – подал голос Емельянов. Он лежал на спине, подложив руки под голову, и буравил взглядом сводчатый потолок, украшенный каменными декоративными нервюрами. – Может, сама, а может, и нет?

– Следователь упомянул о необходимости проверить версию доведения до самоубийства. Якунин на фоне всего этого словно оголенный нерв. – Горский устало потер переносицу. – Надеюсь, – он скосил взгляд на заметно поникшего Игоря, – это просто суицид.

– Почему? – Белавин удивленно вскинул брови. – Что же в этом хорошего?

– Могут возникнуть вопросы к нашей системе и Уставу, – терпеливо пояснил Емельянов. – Обвинят в аморальности наших методов или же, наоборот, в бездействии.

– Вот еще! – возмутился Белавин и сел вполоборота, чтобы видеть Емельянова, который лежал за его спиной. – Это с какого перепугу? Мы никогда и никого не обижали! У нее были какие-то проблемы со студентами, о которых мы не знали, но должны были знать? – Внезапная догадка ошпарила сознание Белавина, словно кипятком, и он вскочил на ноги. – Предсмертная записка?! Кого она обвинила?! Кого-то из нас?!

– Саш, – Даниил мельком посмотрел в сторону Игоря и тихо вздохнул. – Не было никакой записки. Успокойся. Еще ничего не известно…

– Ну конечно… – вяло отозвался Емельянов и перекатился на бок, подперев голову кулаком. – У них с Васькой периодически какие-то проблемы были с другими девчонками. Несколько раз я даже видел раскрашенное лицо у Колычевой.

Емельянов поймал на себе удивленные взгляды старост.

– Откуда знаешь? – первым отмер Горский и свел брови к переносице.

– Да ладно-о-о, – наигранно протянул Емельянов, но, заметив стальной взгляд Святослава, объяснил уже более будничным тоном: – Васька практически каждый вечер приходит в клуб. Сложно было не заметить, да и врать она не особо умеет. Прямо ничего не говорила, но и так все понятно.

– Почему ни разу не упомянул на собрании?

– А должен? – Емельянов раздраженно фыркнул и вновь перекатился на спину. – Это не мой факультет, да и она не жаловалась.

– Со… – Игорь прокашлялся, прочищая горло. Голос его предательски дрогнул, когда он вслух хотел произнести ее имя. – А Василевская? Ты ее тоже видел?

– Побитую? Не, – безразлично отозвался Емельянов. – Один раз Вася сказала мне, что заступилась за подругу с факультета живописи и попала под раздачу. А позже я видел их вместе на предновогоднем розыгрыше Тайного Деда Мороза. Они довольно мило общались, кажется, даже обменялись секретными записками.

– Пф, – Игорь еле сдержался, чтобы не закатить глаза. – Это вообще ничего не объясняет. Речь могла идти о ком угодно…

– Да, – не без сожаления согласился Емельянов. – Но я склонен доверять своей интуиции. Кроме того, Васька толком ни с кем подружиться не успела, видел ее только с Вишневским и умершей. Все.

– А соседка? – поинтересовался Горский. – Может, речь шла о ней?

– Ее соседка учится на моем факультете, – Емельянов чуть сморщился. – Настоящая язва. Всю плешь мне проела… Сомневаюсь, что Колычева смогла бы найти с ней общий язык.

– Вообще не понимаю, о ком вы все говорите… – растерянно произнес Белавин.

Натан, не выдержав, прыснул в кулак, но через секунду прокашлялся и решил задать вопрос, который уже давно вертелся на языке:

– Кажется, мы отошли от темы. Игорь-то какое отношение имеет к Василевской, не считая того, что он староста ее факультета и куратор?

Горский пропустил вопрос Натана мимо ушей, осторожно сел на подлокотник дивана рядом с Игорем, широко расставил ноги и опустил голову. Невероятная слабость накрыла его тело. Он сам не понимал, как вся эта ситуация с Игорем приобрела такой багряный оттенок. Предположения Емельянова не имели для Святослава никакого веса. Конфликты Василевской являлись лишь следствием безалаберного и ветреного поведения Игоря. В отличие от других старост, Горскому об этом было известно наверняка.

Дубовицкий нередко вел себя вне рамок дозволенного, пересекал все мыслимые и немыслимые границы, но никогда его поведение не приводило к тяжелым последствиям. И если Игорь не врал ему, а Горский был уверен, что не врал, то его поступки по отношению к покойной при жизни были достаточно невинны на фоне того, что он делал обычно с другими. Здесь было что-то еще. Либо это «еще» не было связано с академией в принципе.

– Свят? – напряженно позвал Натан.

– М? – Горский поднял голову и слегка нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем его спрашивал Натан. – У Игоря с Василевской была интимная связь. Ничего особенного.

– Что такое? Очередная слепая влюбленность? Василевская не смогла пробудиться от сладких грез? Как банально. Но это не проблема Игоря, – резонно заметил Натан и подпер подбородок кулаком. – Можно ли это приравнивать к доведению до самоубийства?

– Чувствительная девочка попалась. Не повезло, да, Игоречек? – язвительно заметил Емельянов, который мирно лежал на полу возле камина, и смежил веки. – Я говорил тебе, Светик-семицветик, держи этого дурня на привязи. Его игры ни к чему хорошему не приведут, но ты меня не послушал.

– Я тебе что, пес, Емельянов? – рыкнул Игорь.

Роман едко усмехнулся и в ответ лишь прошептал себе под нос: «Псина безмозглая». Однако оскорбительной реплики в свой адрес Игорь не услышал. Впрочем, Емельянов был этому только рад.

– Подождите, а как ее труп оказался на этаже первокурсников? – заинтересованно спросил Натан, который пытался оценить ситуацию со стороны.

– Без понятия, – Коваленский неопределенно повел плечом. – Тело нашли в восточном крыле четвертого этажа после комендантского часа. Что она там делала в такое время, лишь ей одной известно.

– Так, может, у нее был кто-то еще, помимо Игоря? – озвучил не самую приятную мысль Натан, ибо в восточном крыле располагались комнаты парней. – Может, дело в этом? Почему вы решили, что она воспылала любовью к Игорю и решила покончить с собой из-за него?

Емельянов сел на пол и широко улыбнулся, лениво разминая шею. Его лукавый взгляд скользнул по смертельно бледному лицу Игоря, словно пытался в нем что-то разглядеть. Желал поддеть его, бросить едкую шутку относительно его мнимой влюбленности, уколоть побольнее, а потом вместе посмеяться, как они всегда это делали. Но чем дольше Роман смотрел на Игоря, подмечая детали, тем быстрее угасало его ребяческое желание. Игорь был подавлен и мрачен. Взгляд лазурных глаз отсутствующий, направленный куда-то в сторону. Крепко стиснутые челюсти и плотно сжатые губы. На широких скулах забугрились тугие желваки. Дубовицкий был сам на себя не похож.

– А где именно труп нашли? – неожиданно спросил Натан.

– В конце крыла, – сухо ответил Горский.

– Это где поворот в закуток с двумя комнатами? – заметив короткий кивок Горского, Натан задумчиво поджал губы. – А кто там живет? Может, ребята что-то видели или слышали?

– В одной из комнат живет Вишневский, – поспешно вмешался Коваленский. – Один. Его сосед чуть больше недели находится на стационарном лечении. Я запомнил, поскольку он с моего факультета. – Он опустил очки на нос и рассеянно провел пальцами по цепочке. – К слову, они с Колычевой и обнаружили труп, когда возвращались в свои комнаты.

– Вот как, – Натан поднял ракетку перед собой, зажмурил один глаз, вглядываясь сквозь сетку, – но я бы на вашем месте проверил комнату ушедшей – вдруг какой-нибудь личный дневник припрятан с секретиками или записка. Пока следователь не сделал это за вас.

– Аминь, – шепот Емельянова в образовавшейся гулкой тишине был отчетливо слышен всем.

Сентябрь. Год поступления Колычевой

[19.09.2022 – Понедельник – 10:30]

Василиса стояла на крыше главного учебного корпуса и жадно глотала пьянящий осенний воздух. Порывы теплого сентябрьского ветра приятно трепали ее белокурые локоны, неся с собой терпкий аромат лиственного леса, что окружал академический кампус.

Спокойно, тихо и безопасно.

Ее внимание невольно привлекла одна из шахт, возле которой сидела, скрестив ноги, девушка и что-то записывала. Василиса подошла ближе и узнала в ней «жертву». Ту самую, которую встретила в компании старост в мужском туалете. Некоторое время Василиса не решалась подойти и заговорить. Не была уверена ни в причине собственных действий, ни в реакции девушки, думая, что ее присутствие могло бы быть для той нежелательным. Однако «жертва» заметила Василису первой и тепло, чуть лениво улыбнулась, что побудило Колычеву начать разговор.

– Привет, – Василиса села рядом и заметила небольшие ссадины на правой щеке и губах. – Ты в порядке? – та лишь кивнула и на мгновение прикрыла глаза. – Я Василиса, но можешь звать Вася.

– Соня, – представилась «жертва» и прикрыла крафтовую обложку ладонью. Соня смотрела на Василису из-под челки густых темных волос, что едва касались ресниц. Глаза прятались за фотохромными очками в оправе панто.

– Ты… прости, – с трудом выдавила из себя Василиса. – Оборачиваясь назад, я думаю о том, что сделала лишь хуже, когда вмешалась в тот день, – нервно усмехнулась. – Словно оказала тебе медвежью услугу.

– Отчасти, – согласилась Соня и досадно поджала губы. – Но твоей вины здесь нет. У нас с Игорем достаточно сложные… отношения. Если то, что происходит между нами, вообще можно назвать отношениями. Скорее борьба с ветряными мельницами… Что касается Горского… он просто блюститель правил, но в целом безобиден.

– Ты не обязана терпеть. – Василиса скрестила ноги и наклонилась чуть ниже, повернув голову к Соне. Та лишь усмехнулась и крепче стиснула дневник пальцами. – Конечно, это не мое дело, но нездоровые отношения не сулят хеппи-энд. Да и вообще, Игорь показался мне… – Василиса слабо улыбнулась, – далеким от понятия адекватности.

Соня подавилась легким смешком.

– Все сложнее, чем выглядит на первый взгляд, – она задумчиво потерла мочку уха. – В сложившейся ситуации виноват не он один. Это… сложно. Поверь мне.

– Так… Ты нашла медальон? – Василиса решила сменить тему разговора, хотя, откровенно говоря, интересовалась из чистого любопытства.

– Нет, – голос Сони дрогнул. – Я искала, но не нашла. Даже возвращалась на следующее утро, но тщетно.

– Мне жаль, – искренне призналась Колычева, но заметила лишь пустой взгляд, направленный куда-то вдаль. – Записываешь что-то интересное или это личное? – Василиса спросила ради проформы, чтобы отвлечь собеседницу от тяжелых мыслей, сделать разговор более непринужденным. Она не ждала, что Соня ответит.

– Пишу стихи о любви, – тихо рассмеялась Соня. – Творческая натура с тонкой душевной организацией, знаешь ли.

– Веришь в нее, раз пишешь о ней, – больше утверждение, чем вопрос.

– А ты нет?

– Ну… – Василиса достала из внутреннего кармана пиджака шоколадный батончик – маленькая слабость – и протянула его Соне, но та лишь покачала головой, – когда я была еще по-детски глупа и слаба, чтобы защитить себя, то подвергалась сексуальным домогательствам со стороны отчима, – Василиса распечатала батончик и тяжело вздохнула. – Моя мать не верила мне. Защищала его так, словно это он ее ребенок, а не я, – тихий смешок. – Думала, что так я просто хочу избавиться от него, поскольку не смогла принять в семью. – Василиса откусила большой кусок от батончика и медленно жевала, словно давала себе время подумать, взвесить, успокоиться. – Что из этого любовь? Его нездоровый интерес ко мне? Ее слепые чувства к мужчине, который стал ей дороже дочери? Или ее материнство, которое она предала? Я не говорю, что не верю в нее. Но если она бывает только такой, то я не хочу о ней ничего больше знать.

– Ты так просто говоришь об этом, – Соня смотрела пристально, не моргая. Василиса не знала, какие эмоции испытывала новоиспеченная знакомая, поскольку ее глаза были спрятаны за темными линзами. – О домогательствах и матери… Многие хотели бы скрыть подобный факт биографии. Кроме того, мы с тобой едва знакомы. Тебе не кажется странным говорить со мной об этом? Я бы даже сказала, что это опрометчиво.

– Я не стыжусь себя, – Василиса тепло улыбнулась. – Это мое прошлое. От него не спрячешься. Его невозможно забыть. И в нем я не сделала ничего постыдного и неправильного. Это другим нужно стыдиться… Поэтому мне не страшно говорить о нем. И уже даже не больно. Почти… Если ты хочешь рассказать об этом всем и каждому – я не буду останавливать. Но не думаю, что тебе это интересно, – Колычева шутливо подмигнула. – Ты похожа на девушку с собственными, не менее постыдными секретами.

После этого разговора Василиса еще не раз встречалась с Соней на крыше и разговаривала с ней по душам.

Февраль. Год поступления Колычевой

[17.02.2023 – Пятница – Вечер]

Василиса ехала в лифте, прислонившись спиной к зеркалу и погрузив руки в карманы брюк. Несмотря на обещание Полины – после пробуждения легче не стало. Словно наваждение, все ее мысли были заняты лишь Соней. Она прокручивала в голове разные сценарии, пыталась понять, могла ли существенно на них повлиять. С горестью осознавала, что в первую очередь терзалась не из жалости, сочувствия или элементарного человеческого участия, а из мнимого чувства вины. И было что-то еще, что Василиса не могла распознать.

Коридор шестого этажа был таким же темным, пустым и слабо освещенным. Раньше Василиса никогда здесь не была. Территория старост – негласное правило, которое никто не смел нарушать. Но она все равно пришла, сама не до конца понимая зачем. Ноги точно сами привели ее. Перед ней наглухо закрытая дубовая дверь с легким красным оттенком, на ней табличка цвета бордо с темно-зеленой окантовкой: «Горский С. Староста академии». Василиса ощутила себя совсем крохотным, беззащитным ребенком: дверь казалась огромной, давила на нее, не позволяя дышать.

Она накрыла ладонью рельефную древесину, прикрыла глаза и попыталась успокоить сбившееся дыхание. Осторожно постучала костяшкой среднего пальца. Подошла ближе, чуть склонила голову. Прислушалась, но ни шагов, ни каких-то других посторонних звуков, свидетельствовавших о том, что комната не пуста, не услышала. Облегченно выдохнув, Василиса сделала шаг назад и уже намеревалась уйти, а точнее сбежать, когда дверь перед ней резко распахнулась. На пороге стоял Горский с мокрыми после душа волосами, в пижаме – все той же, из форменного гардероба. Василиса не без удивления отметила, что никогда прежде не видела Горского настолько неформальным.

Они смотрели друг на друга, казалось, целую вечность. Колычева пристально всматривалась в разноцветные глаза и не могла отвести взгляд: один глаз ярко-зеленого цвета, другой – небесно-голубого. Они были холодны, безэмоциональны и пусты. Лишь на мгновение глаза Святослава сверкнули каким-то странным влажным блеском.

– Войду? – коротко спросила Колычева и переступила порог комнаты, поскольку Горский без лишних слов отошел от двери, приглашая гостью. Он плотно прикрыл дверь, послышался характерный щелчок. – Скажи, что это все не из-за вас.

– Ты волнуешься за меня или за себя? – Святослав накрыл голову полотенцем и стал беспорядочно промакивать волосы.

– Кто сказал, что я волнуюсь? – огрызнулась она, поскольку нервничала. Поскольку действительно волновалась.

– Я ничего не знаю, как и ты, – Святослав вдруг остановился с полотенцем на голове. – Посмотри на меня, – он коснулся пальцами узкого подбородка и приподнял лицо Василисы. – Что это с тобой? Мало спишь? Глаза какие-то опухшие.

Горский нахмурился и чуть склонил голову к плечу, подушечка большого пальца скользнула по небольшой ссадине на скуле.

– Что это с тобой? Беспокоишься? – наигранно удивилась Василиса, оскалившись. Сделала шаг назад, чтобы избежать прикосновений. – Перестань, тебе не идет. И вообще, – она уперлась указательным пальцем в плечо Святослава, – это все из-за твоего друга.

– Я говорил тебе не трогать Игоря, не встревать в его конфликты. Не вмешиваться в это подобие отношений. Сколько раз мы это обсуждали с тобой? Это просто не твое дело. – Горский шумно вздохнул. – Впрочем, и не мое.

– О!.. Не твое дело?! – Василиса повысила голос, но осеклась, подумав, что их могли услышать, и продолжила уже тише: – Ты его друг! Игнорируя, ты просто разрешаешь ему делать то, что он делает.

– Логика – это не твое, – сухо произнес Горский и пристально посмотрел на Василису. – Это личная жизнь Игоря, и я не вправе в нее вмешиваться. Ты слишком многого требуешь и ждешь от дружбы.

В ее взгляде что-то изменилось. Василиса вздернула подбородок в защитном жесте и презрительно поджала губы, стараясь не выдать чувств. Разочарована, чуть огорчена и глубоко уязвлена – именно так она себя чувствовала.

– Мне известно, что вы с Игорем достаточно близки. Знаю, какое влияние на его решения оказывает твоя дружба. – Василиса не выдержала пристального и оценивающего взгляда, торопливо, чуть смущенно опустила веки и сконцентрировалась на блестящих мысках своей обуви. В ней не было сильной воли и внутренней уверенности, чтобы говорить с Горским открыто и столь амбициозно. Он ее пугал и, к стыду Василисы, будоражил воображение. – Ты ведь знаешь, какие у них были отношения, – голос прозвучал значительно тише. – Всегда знал, но никогда не вмешивался. Не пытался его вразумить.

– А должен был? – Горский коротко вздохнул, устало потирая переносицу. – Послушай, возможно, Игорь поступал не совсем честно по отношению к Василевской. Но поверь, он делал вещи и хуже. Все, что происходило между ними, было достаточно невинно. Он ей ничего не обещал и…

– Ты себя слышишь?! – Василиса неожиданно вспыхнула. – Делал вещи похуже? Что за оправдание такое? Это все произошло из-за него! Надеюсь, он плохо спит по ночам.

– Что ты имеешь в виду? – Горский подошел ближе, заставляя Василису пятиться и вжаться в стену. – Думаешь, он убил ее или довел до того, что произошло? – Святослав стоял так близко, что Василиса почувствовала горячее дыхание на своей щеке и невольно повернула голову в сторону. Сухие губы мазнули ее по ушной раковине. – Не все то истинно, что лежит на поверхности.

– Что с тобой не так, Горский? – Василиса вновь посмотрела на Горского, досадно поджав губы. – Неужели тебе все равно? Неужели ты вообще ничего не почувствовал, когда увидел бездыханное тело, висевшее, словно шарнирная марионетка? – глаза Колычевой лихорадочно бегали, выискивали, блестели. – Ты ведь знаешь, между ними что-то произошло, да? Что-то, что вконец сломало ее? Ты точно знаешь, что причина всему твой чертов Игорь!

Горскому было сложно говорить о чувствах и эмоциях, он не находил слов для их выражения. Их просто не было. Святослав не видел смысла в том, чтобы попытаться объяснить Василисе или кому-либо еще, что у него проблемы с эмоциями. Даже его родители полагали, что это все просто блажь и нежелание Горского работать над собой.

– Перестань, – Горский небрежно бросил полотенце на спинку стула, – почему ты так уверена, что причина в Игоре? Что делала твоя подруга после комендантского часа в мужском крыле? Ммм? Еще и не на своем этаже.

– Что?.. Да брось! Она сама мне сказала! – возбужденно выпалила Колычева, зажмурив глаза. – Соня сама мне сказала, – повторила уже шепотом. Горский замер. – Мы говорили с ней много раз об Игоре и этих… отношениях. – Василиса последнюю фразу выплюнула достаточно ядовито и брезгливо. – Она сказала, что устала, что больше не может здесь находиться и, – Колычева посмотрела на Горского, – хочет уйти.

В тот момент она напрочь забыла о недавнем разговоре с Полиной и ее разумных доводах о том, что история с Василевской вызывала множество вопросов и была мало похожа на самоубийство. В тот момент, стоя перед растерянным Горским, обвиняя Игоря во всех смертных грехах, Василиса была убеждена в верности своих предположений. Пазл в один миг сошелся в ее голове. Конечно, Соня покончила с собой. Иначе и быть не могло.

– Что значит «хочет уйти»?

– Я думала, она просто хотела отчислиться, – лихорадочно стала оправдываться Василиса. – Ты ведь знаешь, что для нее не проблема выбрать любой другой престижный университет, даже за бугром. Не то что для меня, – Колычева горько усмехнулась. – Я вынуждена вас всех терпеть. Но и подумать не могла, что она «уйдет» вот так!

– Чушь…

Василиса в отчаянии с силой ударила Горского ладонями по плечам, отталкивая от себя. Выплеснув горькую досаду, глубокое разочарование и нестерпимую боль. Им было сложно общаться. Каждый раз, когда они оказывались наедине, Василиса пыталась поговорить откровенно, но результат всегда был один – глухая стена. Она исчерпала свои аргументы. Что еще она могла сказать? Как могла убедить его в своей правоте? Посмотрев на Горского в последний раз, с разочарованием и обидой, Колычева ушла, громко захлопнув за собой дверь.

Святослав некоторое время стоял как вкопанный, буравил глазами темную древесину. В голове было пусто, а в груди ощущалась необъяснимая тяжесть. Он сделал шаг вперед, прижался лбом к двери и, смежив веки, позволил скупым, редким слезам обжечь щеки.

Горский плакал, но не знал почему.

Глава 4

Февраль. Год поступления Колычевой

[18.02.2023 – Суббота –11:10]

В мастерской стоял стойкий запах краски, теплого масла и растворителя. Стены обшиты кленовыми панелями, а пол устлан дубовой паркетной доской. Тусклое освещение от винтажных бра меркло под светом февральского солнца, что пробивался сквозь незашторенные окна. Ниша в левой стене, покрытая сублимированным мхом, скрывала мольберт, а широкий стол у окна был усыпан кистями, карандашами, тюбиками красок и белоснежными листами.

Горский стоял в дверном проеме несколько долгих минут и наблюдал, как Игорь, забравшись на стремянку, делал эскиз углем на холсте, закрепленном на пустующей стене. Волосы на макушке были собраны в короткий хвост. Художественный фартук, рукава и ворот рубашки испачканы краской, впрочем, как и пальцы, обнаженные предплечья. Игорь слушал агрессивного Сабатона, время от времени прикрывал глаза и на короткое мгновение прижимался лбом к холсту.

– Не хочешь пострелять? – нарочно громко спросил Святослав, чтобы Игорь его наверняка услышал сквозь музыку и свой поверхностный сон. Горский был почти уверен, что Дубовицкий не спал всю ночь, переписывая картину снова и снова – устойчивый аромат крепкого кофе и изрезанные полотна явно говорили об этом.

– Эй! – раздался внезапный отрывистый возглас. – Напугал, чертяга, – Игорь смежил веки и постучал ладонью по грудной клетке, выравнивая дыхание.

– Спать нужно по ночам. – Горский подошел к столу и выключил динамик, который так нещадно надрывался. – Кажется, я знаю, куда пропала колонка Емельянова из музыкального клуба.

– Мне нужно было закончить проект, – пробубнил Игорь и спустился со стремянки. – Срок до завтрашнего утра, но пока ничего не выходит, – досадно поджал губы, вытирая пальцы от уже подсохшей краски и угля.

– Что насчет моего предложения?

– Боюсь, что в таком состоянии я могу попасть не в мишень, а в чьи-нибудь ягодицы, – Игорь тихо рассмеялся, потер уставшие, чуть припухшие глаза. – Хотел спросить: почему такое молчание, словно ничего не произошло? – Игорь неопределенно повел плечом. – Деканы факультетские собрания со старостами не проводят, обширных заседаний с Якуниным тоже нет. Хм… – задумался, – никаких бесед по профилактике и предупреждению самоубийства. Вообще ничего. Я удивлен.

– Якунин не хочет предавать огласке то, что произошло, – Горский тихо вздохнул. – И не только он.

– Ректор?

– Нет, – Святослав покачал головой. – Родители Василевской просили не освещать произошедшее, чтобы в академии не судачили.

– Мертвая дочь – это позорно? – Дубовицкий криво усмехнулся и, сев за стол, стал натачивать графитный карандаш канцелярским ножом. – Зиссерманы в своем репертуаре.

– Ты же знаешь, что это за семья, – Горский задумчиво теребил уголок тетради, которую принес с собой. – Может, это и правильно. Результаты предварительного расследования еще не известны. Незачем ворошить улей.

– Суицид как суицид. Что там еще может быть? – вопрос был риторическим. Игорь не ждал ответа на него. Между тем он был напряжен, движения стали резче, губы сжались в тонкую линию.

– Может, и так, а может, и нет, – Горский бросил на стол тетрадь, которую держал в руке. – Прочти последнюю запись.

– Что это? – Дубовицкий продолжил точить карандаш, не посмотрев в сторону брошенного предмета.

– Дневник Василевской, – сухо ответил Святослав и заметил, как пальцы Игоря замерли. – Решил последовать совету Натана и обыскать ее комнату до того, как придет следователь. И не зря. Сегодня утром при обыске искали нечто подобное.

– Как… Как ты попал в ее комнату? – голос Игоря неожиданно осип. – Я думал, что следователь там уже все осмотрел и опечатал.

– Нет, после того как увезли тр… Василевскую, следователь предупредил, что вернется с постановлением на обыск ее комнаты. Было бы странно не использовать такую возможность. – Горский рассеянно почесал бровь. – Честно говоря, мне очень повезло. Дневник я нашел сразу, в прикроватной тумбочке. Она его особо не прятала…

– А ключ? – Игорь отложил нож и карандаш в сторону. – Запасные ключи не выдают без необходимости, в особенности студентам. Мы, если помнишь, тоже студенты.

– Не поверишь, но дверь была не заперта. – Горский тихо вздохнул и устало потер переносицу. – Видимо, Василевская забыла закрыть, когда выходила. Впрочем, это уже неважно. Когда я уходил, то просто захлопнул ее, провернув замок изнутри.

Игорь промолчал. Он пытливо смотрел на дневник и поджимал губы. Потаенное желание узнать правду было слишком велико, но страх словно парализовал тело. Вдруг он являлся причиной смерти Сони? Могла ли она покончить с собой из-за отношений с ним? Был ли он готов к такой правде? Игорь перевел вопросительный взгляд на Горского, но тот лишь кивнул в сторону тетради. Пальцы Игоря пробрала мелкая дрожь, когда он взял в руки дневник. А с губ вырвался короткий вздох, стоило открыть последние страницы.

Апрель. Год поступления Василевской

[16.04.2022 – Пятница – 21:15]

Нежная белесая кожа покрылась мурашками под горячими ладонями. Игорь чувственно прикасался к ней губами, вырисовывал легкими, почти невесомыми поцелуями незамысловатую линию от острого колена и выше, поднимаясь по мягкому бедру. Едва ощутимый аромат, только ее, который не спутать ни с чем другим, щекотал нос, вызывал легкую улыбку.

Впалый живот дрогнул, когда Игорь скользнул по нему горячим языком, а затем обдал холодным дыханием влажный след. Он сморщился почти по-детски, когда почувствовал легкий шлепок по макушке. Подтянулся на руках и навис над Соней, утопая в глубине ее васильковых глаз. Красивая, податливая, чувственная и безрассудная. Привлекала его, заинтересовывала вновь и вновь, подогревала жгучее нездоровое любопытство. Игорь не хотел серьезных отношений, но возвращался к Василевской снова и снова, не желая прекращать эту игру в отношения. Намеревался дойти до самого конца, прощупать границы дозволенного. Она отдавалась безусловно и с особым трепетом. Чувства ее были явственны, но Игорь стоически игнорировал их существование. Все понимал, но не желал принимать. Подобная привязанность была ему не нужна.

Не сейчас и не от нее.

Они смотрели друг другу в глаза несколько долгих томительных секунд, не решаясь произнести ни слова. Впрочем, в них не было нужды. Широкая ладонь накрыла ее щеку, чуть шершавая подушечка большого пальца скользнула по чувственным губам вниз, а затем надавила на подбородок. Полные губы разомкнулись. Дыхание сбилось. В глазах появился влажный лихорадочный блеск, и Соня часто заморгала, глубоко вздохнув.

– Как же я люблю тебя, – слова сорвались с ее губ неожиданно, словно на выдохе, а через секунду глаза мгновенно расширились в немом испуге.

На миг Игорь окаменел, с ужасом посмотрел на Соню. Словно не мог поверить тому, что услышал. Затем подхватился, резко отпрянул, словно ошпаренный. Раскрытой пятерней нервно провел по светлым волосам, зачесывая пряди, и отодвинулся ближе к изголовью кровати. Прижался обнаженной спиной к теплой древесине и торопливо провел языком по губам, оставляя влажный блестящий след. Игорь увеличил расстояние мгновенно и отчаянно.

– Игорь, – голос Сони прозвучал неожиданно сипло. Она медленно, боясь, что Дубовицкий вовсе сбежит из комнаты, села на кровати и прикрылась одеялом. – Послушай, пожалуйста…

– Замолчи, – хрипло и рассеянно отозвался Игорь – не верил своим ушам – но спустя мгновение ощетинился. – Из ума выжила? Какая любовь, Василевская?!

Игорь дернулся в попытке встать с кровати, но Соня мертвой хваткой вцепилась в его запястье и торопливо подобралась ближе. Тонкие руки мгновенно скользнули по широким плечам, обвив шею. Игорь шумно выдохнул через нос и смежил веки. Ужасно боялся не сдержаться и применить силу.

– Пусти, – холодно, сдержанно произнес он. – Слышишь?! Что ты напридумала в своей пустой голове? Мы изначально все решили на берегу. Помнишь? Тебя все устраивало.

– Помню, – Соня болезненно прикусила нижнюю губу, сдерживая нахлынувшие слезы. – Прости…

Василевская скользнула пальцами выше по ежику бритых волос на затылке и припала к желанным, манящим и мягким губам, вовлекая в неуверенный поцелуй. Он был другим. Более трепетным, наполненным, осмысленным, а самое главное – отчаянным. На мгновение Игорь забыл, как дышать. Пальцы ослабли, а во рту стало солоно от чужих слез. Его охватил иррациональный страх. Злость захлестнула с головой, жарким огнем пылая в груди. Отчаянно желал отстранить от себя Соню, но руки не слушались, тело категорически отказывалось подчиняться.

Горячий и мокрый язык скользнул меж губ, по коже Игоря пробежали мурашки. Они делали подобное множество раз, но именно в тот момент такая откровенная ласка отрезвила Игоря, и он, собрав крупицы своей воли и здравого рассудка, вцепился зубами в чувственные губы, сильно сжав челюсти.

– А! – Василевская вскрикнула, отшатнулась, мгновенно прижала ладонь к губам, ощущая на языке чуть горьковатый металлический привкус.

Игорь уже не контролировал себя – схватил Соню за хрупкое плечо и выволок из постели, не обращая внимание на слабое сопротивление и слезные просьбы остановиться и выслушать. Подхватил ее вещи, что валялись на полу, и шумно распахнул дверь. В тот момент он не думал о правильности своих действий и своем моральном облике. Был обескуражен, напуган и невероятно зол. Не заметил, что все это время слишком крепко сжимал пальцами плечо Сони. Она болезненно морщилась и стыдливо отводила взгляд.

Крепкие пальцы разжались лишь тогда, когда Василевская сиротливо оказалась за порогом комнаты полуобнаженной и униженной. Игорь небрежно бросил в нее мятую форму.

– Забудь все, – произнес он. – Все то, что между нами было. Больше никогда не подходи ко мне и не пытайся со мной заговорить.

Василевская взглянула на Игоря исподлобья, сжала в руках очки до белизны в пальцах. Треск. Он чувствовал на себе этот взгляд, полный боли, злости и унижения. Его жесткость должна была быть ей известна. Выбирая его, она знала, что он за человек и каким может быть в отношениях. Должна была знать. Черт возьми, она должна была…

– Не смотри на меня так, – процедил Игорь сквозь зубы. – Прекрати! – хрипло закричал и громко захлопнул дверь.

Сентябрь. Год поступления Колычевой

[02.09.2022 – Пятница – 09:00]

Дубовицкий спрятался за шахтой на крыше и обводил взглядом лиственный лес, расстилавшийся вокруг академического кампуса. Он никогда ничего не боялся, был решительным, прямолинейным, принимал и понимал свои эмоции без колебаний. Ведь кто, если не он сам, примет его. Но не в этот раз. Он был напуган, обескуражен и загнан в угол.

Игорь вздрогнул, когда тяжелая ладонь накрыла его плечо, а тонкие пальцы слегка сжались. Горский всегда знал, где его искать, словно чувствовал, когда Игорь нуждался в дружеском плече. Как герой из комиксов – появлялся в самый нужный момент.

Святослав опустился рядом и протянул другу сигарету. Наклонившись, Игорь почувствовал знакомый аромат табака с нотками чернослива и сухофруктов и сжал фильтр зубами, спрятал руки в теплых карманах плаща.

– Скрываешься от первогодок? – Горский перекатил языком сигарету к краю губ и прищурился от едкого дыма. Игорь ничего не ответил, лишь приблизился к другу и прикурил. – Глупый вопрос, согласен.

– Даня разберется, – прошептал Игорь, задумчиво пожевывая фильтр. – Он всегда со всем разбирается.

– Ты сегодня сам не свой, – Горский повел плечами. – Тихий и подавленный. Скучаешь по Василевской?

– Не говори о ней, – огрызнулся Игорь. – Она меня раздражает. Хорошо, что приедет позже. У меня маленький отпуск от этой прилипалы, – Игорь посмотрел на Горского. – Ты знал, что Екатерина Владимировна поставила нас с ней в один проект? Бесит. Я ее видеть не могу, а теперь мне нужно работать с ней. Как тут сохранить дистанцию…

– Почему не попросил заменить тебя на другого старшего?

– Просил, – Игорь глубоко затянулся и медленно выдохнул, выпуская едкий дым. – Она сказала, что Василевская требовала, чтобы наставником был я. И никто другой, – прошептал с усмешкой. – Нашли кого спрашивать…

– Не понимаю тебя, – Горский потупил взгляд. – Ты всегда прекрасно решал свои проблемы с девушками. Не было последствий даже от тех поступков, которые, как ты знаешь, я не одобряю. В этот раз все несколько затянулось. Почти два года, Гор…

Игорь промолчал, поскольку сказать ему было нечего. Не находил слов, чтобы объяснить свои чувства, эмоции и мотивы. Их просто не было. Сжимал пальцами тлеющую сигарету и просто смотрел вдаль, копаясь в себе в поисках ответов.

– Что ты думаешь о серьезных отношениях? – вдруг спросил Игорь, но так и не взглянул на Горского.

– Я здесь, наверное, должен очень громко и заливисто рассмеяться, да? – Святослав потушил сигарету об каменную шахту. – Ты не того человека спрашиваешь о любви. Мне о ней ничего не известно.

– Кто тебя спрашивает о любви? – Игорь прыснул. – Я спрашиваю тебя о важности и целесообразности отношений. Спрашиваю, как человека, который может посмотреть со стороны. Может, о чувствах тебе мало известно, но ты всегда помогал мне посмотреть на ситуацию без лишних эмоций…

– Не знаю, – Горский сильнее запахнул плащ, почувствовав порывы холодного ветра. – Если отношения заведомо обречены, то в них смысла нет. Думаю, ты и сам это понимаешь. Наверное, все зависит исключительно от твоего восприятия и твоих желаний. Хочешь быть с кем-то? Будь, – Горский посмотрел на Игоря и встретил на себе его растерянный взгляд. – Сегодня я услышал от одного первокурсника с моего факультета умную, как мне показалось, мысль.

– Неужели?

– Он сказал, что любовь не должна быть сложной.

– Вот как, – прошептал Игорь и отвел взгляд. – Тогда любые отношения бессмысленны. Они всегда слишком сложные.

– О том и речь.

Сентябрь. Год поступления Колычевой

[05.09.2022 – Понедельник – 08:55]

Тонкие пальцы трепетно прикасались к выпуклым крупным венам на обнаженных предплечьях, покрывали безвольное тело мурашками. Возбужденное, прерывистое дыхание блуждало по шее, вверх по щеке, опаляя светлую кожу. Игорь отвернулся, когда требовательные, чувственные и соблазнительные губы пожелали завлечь его в очередной поцелуй.

– Остановись, – с трудом выдавил Игорь и закрыл глаза. – Прошу тебя, Сонь… Просто остановись.

– Что не так? – Василевская замерла в недоумении, успокаивающе погладила Игоря по плечу.

– Я больше так не хочу, – Дубовицкий сделал шаг назад, но Василевская торопливо вцепилась в ворот рубашки, притягивая к себе.

– Что ты имеешь в виду? – Соня встряхнула Игоря, приложив все силы, что имела, поскольку была гораздо слабее и меньше его. – Смотри мне в глаза!

– Хватит с меня! – дурным голосом крикнул Дубовицкий и смело посмотрел в широко открытые васильковые глаза, сияющие за очками, что он так не любил видеть на ней. – Не хочу больше, слышишь? Это ни к чему хорошему не приведет. Бессмысленно…

– Но ты ведь сам…

– Я больше не хочу быть с тобой! – Игорь мгновенно вспыхнул, словно спичка. – Думал, что у нас что-то получится, но все пошло наперекосяк. С каждым днем все хуже и хуже. Не могу так больше… Быть с тобой – пытка.

– Но, – Соня казалась растерянной, – ты ведь любишь меня…

– Я никогда этого не говорил, – процедил Игорь. Ярость в глазах начинала угасать.

– Тебе и не нужно. Ты…

– Ты не единственная, слышишь? – Игорь раздраженно клацнул зубами и шумно вздохнул через нос. – Я обманул тебя. Мы с Олей все еще вместе. И, честно говоря, я не собирался тебе говорить, но все стало слишком…

– Чушь! – Соня воскликнула ошарашенно, лихорадочно блуждая взглядом по его лицу, словно искала ответы. Словно не верила, надеялась увидеть в глазах напротив сомнения и сожаление. – Как ты можешь?! После всего…

Дубовицкий заметил нарастающую истерику, больно схватил Василевскую за подбородок и впился пальцами в щеки. Не умел быть красноречивым, не знал, какие слова подобрать, чтобы донести свои истинные чувства и мысли, а главное – мотивы. Он не умел разговаривать с Василевской. С ней было сложно.

Соня, игнорируя боль, смотрела на Игоря взволнованно, стискивала зубами нижнюю губу и пыталась сдержать слезы. Он ненавидел видеть ее такой уязвленной. Ненавидел себя за то, что чувствовал себя таким слабым.

– Игорь, заканчивай. – Не оборачиваясь, Дубовицкий узнал голос друга, но оторваться от столь отчаянного взгляда напротив не мог. – Не устраивай сцен.

Глухие мерные шаги становились громче.

– Горский, не вмешивайся, – резко отреагировал Игорь, но пальцы все же разжал. Соня шумно выдохнула и прислонилась спиной к стене, опустив голову. Тонкие кисти лихорадочно скользили по щекам, собрали слезы и оставили за собой влажные следы. – Мы договаривались, что ты не будешь лезть в мои личные дела, – процедил он сквозь зубы и небрежно пихнул Василевскую в плечо.

Соня торопливо подняла глаза. Игорь в ответ на ее немой вопрос коротко мотнул головой в сторону, намекая, чтобы та ушла. У него не было ни желания, ни сил продолжать этот бессмысленный и достаточно болезненный разговор. Особенно в присутствии Горского.

Вдруг Горский подошел ближе, легким движением руки освободил две пуговицы из петель рубашки Сони и пальцем выудил цепочку, на которой висел круглый медальон в виде совиной головы с двумя драгоценными камнями василькового цвета на месте глаз.

– Ношение аксессуаров запрещено, – Святослав вцепился в цепочку и резко вырвал ее, сломав замок. – Ты уже на втором курсе, но все еще не знакома с Уставом?

– Я больше не буду носить! Обещаю! – Василевская лихорадочно дернулась, чтобы вернуть дорогую сердцу вещь, но Игорь остановил ее. Прижал тяжелой ладонью к стене и беззвучно шикнул губами. – Это единственное, что осталось мне от матери, – она умоляюще посмотрела на Игоря. – Игорь…

Но не успели они опомниться, как Горский подошел к окну, широко его распахнул и вытянул вперед руку, в которой сжимал медальон. Игорь чуть подался вперед, намереваясь остановить Святослава, но именно в тот момент на пороге показалась взволнованная белокурая девушка.

– Вам не кажется, что это уже слишком?

Игорь тихо усмехнулся, почувствовав необъяснимое облегчение. Он узнал ее – все утро во время завтрака Горский не сводил с нее взгляда. Игоря разрывало любопытство, ведь друг никогда раньше не проявлял такого явного интереса к кому бы то ни было, но они не успели об этом поговорить.

– Беги! – Игорь опешил, когда Горский неожиданно разжал пальцы, выбросив медальон, и отпустил Василевскую, которая, недолго думая, рванула с места и сбила Колычеву со своего пути.

Дубовицкий лишь растерянно смотрел вслед, досадно прикусив нижнюю губу. Не таким он видел их расставание. Все должно было сложиться иначе. Горький привкус на языке и острая боль дали ему понять, что пути назад уже нет.

«Прости…»

Февраль. Год поступления Колычевой

[18.02.2023 – Суббота – 12:10]

«не могу больше находиться здесь. Мне хочется уйти. Я потеряла голову в тот же день когда впервые встретила тебя. Ты занял мои мысли и полностью овладел мной сам того не ведая. Я знаю что мои чувства – бремя для тебя. Знаю. Тебе тяжело день ото дня. Прости. Но я поняла кое-что важное для себя: твои чувства мне дороже своих. Я отпускаю тебя любовь моя».

– Мы оба знаем, что это про тебя. – Горский стоял спиной к Игорю и не мог видеть его лица. Но в этом не было необходимости, он слышал прерывистое дыхание и тихое шмыганье носом.

– С чего ты взял? – спустя некоторое время ответил Игорь, вытирая подступившие к глазам слезы. – Не думал, что у нее мог быть кто-то еще?

– Брось, – Горский скрестил ноги и оперся руками о край стола. – Я вспомнил наш с тобой разговор полгода назад, проанализировал твои странные отношения с Василевской. Ты то убегал от нее, то вновь возвращался. Не похоже на тебя. И еще… ты носишь ее медальон. Я заметил вчера. Почему не сказал, что все было так серьезно? Сомневаюсь, что у нее был кто-то, помимо тебя.

– Такой наблюдательный, – Игорь горько усмехнулся. – Сам же сказал, что вспомнил наш разговор. Я спрашивал совета, и ты сказал, что отношения не имеют смысла, если они заведомо обречены.

– Ты серьезно спрашивал совета о любви у такого, как я? Глупец. – Святослав посмотрел на Игоря, склонив голову к плечу. – Поумнее ничего не мог придумать? Что я могу знать о чувствах?

– У кого еще я мог спросить? – Игорь откинулся на спинку стула, запустил пятерню в волосы, убирая резинку. – Ты мой единственный друг.

– А другие старосты? Они тоже твои друзья.

– Брось! – удивился Игорь. – Они думают, что я псих.

– А это не так?

Дубовицкий лишь сдавленно усмехнулся.

– Почему не сказал прямо, что влюблен? Почему задавал абстрактные вопросы об отношениях? Как я должен был понять?

– Влюблен… – прошептал Игорь после недолгой паузы. – Влюблен? Я ненавидел ее, – нервно усмехнулся и закрыл тетрадь. – Ненавидел за то, кем я стал. Ненавидел за то, как она смотрела на меня, когда я причинял ей боль. Ненавидел за заботу, сочувствие и доброту. И сейчас ненавижу за то, что ушла, оставив груз ответственности на моих плечах. Что это за забота такая?! Я не хотел!.. – голос Игоря сорвался, горло сдавило из-за подступивших слез. – А-а-а-а! – он издал гортанный вопль, запрокинув голову, чтобы удержать соленые ручьи.

Горский подошел к Игорю и сел напротив, на край стола, широко расставил ноги. Собирал холодными пальцами редкие слезы, что срывались с глаз Игоря и оставляли на коже влажные следы. Зачесывал назад выбившиеся на лоб светлые пряди и терпеливо ждал.

– Я не хотел влюбляться. Никогда. Свят, я не хотел… Мне нравилось быть с ней, но я… Не могу и не хочу быть привязанным к кому-то. Не хочу этой болезненной привязанности. Больше никогда…

Горский накрыл затылок Игоря ладонью, привлекая к себе. Дубовицкий уткнулся лицом в тонкую ткань рубашки, пропитывая ее горячими слезами, и обвил руками талию. Прижался крепко, чтобы подавить судорожное рыдание. Святослав водил ладонями по волосам и спине успокаивающе, умиротворенно.

– Поплачь. Станет легче, – соврал Горский и прижался губами к светлой макушке.

«Любовь не должна быть сложной».

Глава 5

Февраль. Год поступления Колычевой

[21.02.2023 – Вторник – 22:15]

Игорь расположился на диване в общей гостиной и тщательно вырисовывал в альбоме очки в оправе панто, что так ненавидел. Линии были небрежными: он обводил их множество раз, повторяя эскиз, рьяно вдавливал грифель, будто вырисовывал образ не столько на бумаге, сколько в своем сознании. Переносил на страницы своей памяти, прятал глубоко в черепной коробке.

Последние несколько дней после смерти Сони Игорь проводил лишь в своих мыслях. Писал картины день и ночь, пропускал лекции и практические занятия. Пытался закончить проект, который декан поручила им двоим. Ему и Соне. Но выходило из рук вон плохо. Они не могли найти понимания тогда, когда Соня еще была жива, а теперь ему уже не с кем было обсудить эту работу. Игорь чувствовал сильную потребность в живом общении, в решительных действиях, что помогли бы ему остаться на плаву. Но у него не было подходящих людей, чтобы разделить свою боль. Горский был его лучшим и, откровенно говоря, единственным другом, но он ничего не смыслил в чувствах. Именно поэтому Игорь уже не первый месяц, и даже не первый год, испытывал жгучее одиночество и абсолютную беспомощность.

Портрет Сони, набросанный графитным карандашом, покоился на коленях. На него смотрели до боли ненавистные, но в то же время уже родные глаза, которые он не мог выкинуть из своей памяти. Очистить разум от этих, казалось бы, неудобных чувств. Игорь смотрел на портрет с некоторой тревогой, словно опасался, что это может пробудить в нем боль и тоску по ушедшей. Но одновременно не мог оторваться от этого образа, который так точно передавал эмоции и характер Василевской. Продолжал смотреть на изрисованный лист, точно искал ответы на вопросы и решения своих проблем.

Игорь вздрогнул, когда голова Горского аккурат легла на альбом, а мягкие волосы небрежно рассыпались на коленях. Дубовицкий был настолько потерян, что даже не заметил, как в гостиной появился кто-то еще.

– Устроят шабаш – не заметишь, – пробормотал Горский, прикрыв глаза и чуть поерзав, чтобы лечь удобнее.

– Ц! – недовольно цокнул Игорь и накрыл тяжелой ладонью макушку, зарылся пальцами в смоляную копну. – В отличие от тебя, у меня есть чувства, придурок.

– У меня тоже они есть, – Горский потер нос костяшкой указательного пальца. – Просто я не знаю, что они значат. Чувствуешь разницу?

– О, – в голосе послышалось наигранное удивление, – значит, ты тоже можешь страдать? Неожиданно.

– Как и все. – Послышался тяжелый вздох, и Святослав приоткрыл один глаз. – Ты же знаешь, я говорил тебе, что не распознаю своих чувств и эмоций, а следовательно, не понимаю чужих.

– Можно ли говорить, что на самом деле тебе все равно, что происходит со мной?

– Нет, не совсем так, – ответил Святослав. – Я не до конца понимаю, но распознаю изменения на неком физическом уровне, – он посмотрел на друга, словно желая убедить его в своей поддержке, и добавил: – Но верь мне, я всегда здесь, если тебе нужна будет моя помощь.

– Как это? – удивился Игорь и вскинул брови. – Что значит «изменения на физическом уровне»?

– Например, – Горский нахмурился, поджал губы, – когда у меня перехватывает дыхание, появляются головная боль, сильный шум в ушах, тело холодеет, дрожит, а иногда даже возникает спазм в кишечнике – это все признаки страха. В такие моменты я понимаю, что боюсь.

– Но это все твои личные ощущения, – Игорь задумчиво потупил взгляд, устремив его на огонь в камине. – Ты же не знаешь, что чувствую я.

– Я заметил, что ты пропускаешь занятия, хотя раньше никогда так не делал. Даже когда болел. Много рисуешь, практически не выходишь из мастерской, пропускаешь завтраки, поскольку не спишь всю ночь и засыпаешь под утро, а иногда и ужины. Ты рассеян, задумчив и необычайно тих, – Горский тихо усмехнулся. – Тебя перестали бояться младшие. Я вижу, что тебя что-то беспокоит, и, учитывая последние события, несложно догадаться, что именно.

– Кто бы мог подумать, что ты такой внимательный, – Игорь вытащил из-под головы Горского альбом, накрыл рисунок широкой ладонью, сжал пальцы и смял бумагу с ненавистным изображением.

– Гор, это правда, что я многого не понимаю. Но я всегда готов выслушать тебя и быть рядом, если ты захочешь поговорить. Это важно, чтобы ты не чувствовал себя одиноким.

– Просто… Просто я не хочу, чтобы об этом кто-то узнал, – прошептал Игорь и торопливо провел кулаком по щеке.

– О чем именно? – Святослав поднялся с колен Игоря. Сел рядом, откинулся на спинку дивана.

– О том, что написано в дневнике.

– Думаешь, это случилось из-за тебя? Ты же знаешь, эта запись не делает тебя виноватым. И, если быть честным, – Горский сел удобнее, – многим в академии известно, что ты спал с Василевской. Это в общем-то не секрет.

– Тебе не кажется, что запись похожа на предсмертную записку? – Игорь нервно фыркнул. – Ты прав, многие знали, что я спал с Васильком, но никому и дела не было до того, что на самом деле происходило между нами. Кроме…

– …Колычевой, – закончил за него Горский.

Игорь уверенно кивнул.

– Кроме твоей несносной, чрезмерно любопытной и жутко раздражающей Колычевой, – зло отчеканил Дубовицкий. – Вечно лезла не в свое дело. Она лишь распаляла Соню! Внушала ей ненужные мысли. Между нами все было предельно просто и понятно. Но эта девчонка все испортила. Соня после знакомства с ней совсем изменилась…

Горский взглянул на друга с укором, заметив, что тон его голоса изменился на слове «твоей». Почувствовал, как в нем затрепетали эмоции, которые он не испытывал уже долгие годы, и невольно связал их с Василисой, поскольку они возникли вновь лишь с ее появлением. Эти чувства Горский ощущал на физическом уровне, поэтому не мог просто игнорировать их.

– Чушь несешь… Она не моя.

– Ты сказал, чтобы я больше не смел обижать ее, – Игорь усмехнулся. – Это впервые. Не похоже на тебя.

– Глупости, – Горский нервно сглотнул. – Я сделал это ради тебя. Лишние проблемы не нужны… К тому же, что значит «внушала ненужные мысли»? О чем ты? Василевская не была дурой, Гор. Может, ей просто надоело твое к ней потребительское отношение? М? Она, как и многие, была лишь вещью для тебя. В этом только ты виноват. Заигрался. А сейчас что? – Святослав с вызовом посмотрел на друга, чуть нахмурив брови. – Боишься общественного осуждения?

Воздух в гостиной наполнился гнетущей тишиной, что накрыла темным тяжелым пологом. И Святослав, и Игорь – каждый из них погрузился в свои мысли, размышлял о произошедшем и о возможных последствиях, которые могли наступить в ближайшем будущем.

– Я никого не боюсь, – вдруг признался Игорь, нарушив тишину. – Меня не страшит мнение людей, а особенно тех, кто мне безразличен. Меня не волнует, если за моей спиной начнут шептаться или кто-то рискнет осудить меня, – он тихо усмехнулся. – Я даже не переживаю за то, что могу остаться совсем один.

– Тогда почему?

Игорь проигнорировал вопрос, встал с дивана, взял с собой скомканный лист бумаги и не спеша подошел к камину. Он замер на мгновение, поглядел на танцующие языки пламени, которые обволакивали и сжигали лицо Василевской. Словно взвешивал свои мысли и эмоции.

– Свят, – тихо позвал Игорь, не отрывая взгляда, – ты поймешь, когда влюбишься?

– Если влюблюсь, – поправил его Горский.

– Когда, – усмехнулся Игорь. – Если не уже.

– Не знаю, что чувствуют влюбленные, – соврал Горский. – Думаю, я просто буду игнорировать эти эмоции от незнания. И они сами пройдут.

– Пройдут? – Игорь горько расхохотался, пятерней зачесывая назад светлые волосы. – Умник.

– Гор, я не могу находиться в отношениях, – признался Святослав и тяжело сглотнул. – Кто захочет быть одиноким рядом с кем-то? Такие отношения создадут лишь проблемы и лишние переживания. Я уже через это проходил. Все бессмысленно, помнишь?

– Любовь не должна быть сложной, да, цветочек? – Игорь вспомнил излюбленную фразу Емельянова, подошел к Святославу и так по-отечески потрепал по голове. – Я пойду. Спокойной ночи.

Дубовицкий поспешил покинуть гостиную, не дожидаясь ответных пожеланий, и даже не заметил, как за дверью притаился Коваленский. Даниил так и не решился войти, когда увидел столь уединенную картину. А затем услышал то, что не должен был слышать.

Горский тяжело встал с нагретого места и подошел к книжным полкам. Достал фальшивый корешок, в котором ранее спрятал дневник Василевской. Святослав так и не прочитал ничего, кроме последней записи: не видел смысла или просто не хотел знать подробностей. Казалось, что целую вечность он разглядывал невзрачную тетрадь, серьезно взвешивая все за и против. Понимал, что его решение может быть неверным и даже аморальным, но небрежно бросил дневник в камин и спешно вышел из гостиной, не оставив возможности для сомнений.

Как только дверь, ведущая в комнату старост, захлопнулась за Горским, Даниил вышел из своего укрытия и торопливо, почти бегом, подошел к камину. Схватил кочергу, поддел ей тетрадь. Ему повезло, дневник упал чуть поодаль от огня, но пламя все же коснулось листов. Коваленский бросил тетрадь на пол, наступил на обожженные края ногой – поспешно, словно опасаясь быть замеченным, – и моментально покинул гостиную.

Ноябрь. Год поступления Колычевой

[11.11.2022 – Пятница – 14:45]

Для Василисы два месяца пролетели незаметно: лекции; практические занятия, после которых вся ее обувь была перепачкана глиной; музыкальный клуб, в котором Емельянов учил Василису играть на рояле; вечерние посиделки в общей гостиной, где они с Вишневским пили кофе, играли в шахматы, разговаривали на личные темы и ближе узнавали друг друга, отвлекаясь от учебы.

Колычева так и не занялась стрельбой из лука, как ей советовал Богдан, поскольку у нее не было наставника, а Емельянов – единственный старший, с которым она ладила – не занимался спортом в принципе, опасаясь травмировать руки. Но Василисе казалось, что староста попросту не был в этом заинтересован. Похоже, что его ничего не волновало, кроме музыки, ведь все их общение сводилось лишь к ней.

Горского и Дубовицкого Василиса встречала лишь во время завтраков, обедов и ужинов. Изредка она ловила на себе проницательные взгляды разноцветных холодных глаз, от которых по коже пробегали мурашки, а на лбу выступала испарина. Колычева не понимала, почему Горский так действовал на нее – староста ни разу не заговорил с ней, но одного мимолетного взгляда было достаточно, чтобы у нее холодели конечности. Это был не страх. Не только он. Колычева это знала наверняка.

По средам и пятницам после занятий Василиса приходила на крышу, где, как она точно знала, коротала время и оставляла бесконечные записи в своем дневнике Соня. Они много разговаривали о личном, сокровенном, но не могли назваться друзьями. Словно незнакомые попутчики, встречались на крыше, делились секретами – и после каждая из них возвращалась к своей жизни. Временами Колычева чувствовала себя странно, но каждый раз покидала крышу с облегчением, словно сбрасывая с плеч немалый груз. Кажется, это было необходимо им обеим.

За время их общения Василиса узнала, что Соня была тихой, рассудительной и доброй. Любила животных, но никогда их не заводила, потому что родители были против. Ее сводный брат Матвей учился на первом курсе факультета гуманитарных наук. Но они никогда не были близки. Василевская любила проводить время в одиночестве или в небольшой компании, избегая больших групп людей, и поэтому ей не нравилось посещать лекции. Мама умерла, когда Соня была совсем ребенком, а мачеха всегда была строга, несправедлива и предвзята к ней. Поэтому утерянный медальон был особенно важен для нее. Она, как и Василиса, не имела вредных привычек, а еще была брезглива и чистоплотна, как Липковская.

Пятница. Василиса по окончании занятий надела поверх форменной рубашки теплый свитер и пальто, взяла с собой две чашки горячего шоколада и направилась на крышу. Колычева не любила сладкие напитки, но знала, что этот нравится Василевской – и ей было несложно составить Соне компанию.

Выйдя из шахты, Колычева услышала знакомые голоса: Соня и Игорь. Они горячо спорили, но из-за порывов холодного ветра она не могла разобрать все слова и не понимала, о чем шла речь. Зная, что староста бывает чрезмерно агрессивен, Василиса поспешила на помощь своей «подруге».

– Верни мне медальон, Дубовицкий, – голос Сони прозвучал надрывисто, словно она еле сдерживала слезы. – После всего, что случилось, у тебя нет никакого права оставлять его у себя.

– У меня нет твоего медальона, – процедил Игорь и стряхнул пепел с сигареты.

– Я видела его у тебя на шее, – разозлившись, Соня вцепилась в ворот его рубашки, оторвала верхнюю пуговицу, но медальона не обнаружила. Она стала лихорадочно нащупывать пальцами острые ключицы, словно была хоть какая-то возможность, что медальон где-то затерялся.

– Говорил же! – Игорь скинул с себя худые руки, поправил рубашку. – Пуговицу порвала, паршивка, – прошептал, сжимая зубами сигарету и щурясь от едкого дыма.

– Ты просто спрятал его!

– Приди в себя, – Игорь указательным пальцем поправил очки, соскользнувшие с переносицы Сони. – Невозможная прилипала. Перестань донимать меня. Побыстрее бы закончить этот проект – и не видеть тебя больше. Сил моих нет…

– Донимать тебя? Прилипала? – Соня задыхалась от возмущения. – Когда я стала не у дел, когда просто надоела и когда ты решила выкинуть меня, словно вещь, я стала прилипалой? Ты сломал меня. Уничтожил. Растоптал! – Соня оскалилась, обнажая стиснутые зубы. На глазах выступили гневные слезы, тяжелыми каплями скатились вниз, а губы пробила крупная дрожь. – Ты просто опустошил меня…

– Прекрати истерику, – Игорь шагнул ближе. Его губы практически касались кончика носа Василевской. – Ничего не было, слышишь? – провел тлеющей сигаретой по линии скулы, опаляя ее кожу. – Ни-че-го, – отчеканил, болезненно сжал запястье Сони и притянул ее к себе. Василевская зашипела от резкой боли, но упрямо смотрела в глаза напротив. – Пустая кукла. Ты всегда была пустой. В тебе не было ничего, кроме моего члена.

Колычева, которая все это время пряталась за шахтой и безвольно стала свидетелем разговора, не сумела удержать нахлынувшие эмоции и, не задумываясь о последствиях, подбежала к Игорю. Со всей силы, на которую была способна, Василиса ударила ногой Дубовицкого в бедро. Она крепко сжимала в руках уже остывший горячий шоколад, но темная жидкость все же выплеснулась из чашек и потекла по пальцам, спряталась в рукавах пальто, оставила за собой липкие следы.

Игорь с трудом удержался на ногах, не столько от силы удара, сколько от неожиданности. Злость захлестнула с головой. Он не мог мыслить здраво и даже понять, кто стоит перед ним.

Василиса с ужасом наблюдала, как над ее головой поднялась тяжелая ладонь, и не могла сдвинуться с места. Спустя мгновение в глазах за плотно прикрытыми веками замелькали яркие звезды, а в ушах оглушительно зазвенело. Время словно замедлило свой шаг, а затем галопом двинулось вперед, принося с собой жгучую боль. Она обжигающей и тягучей смолой разливалась по лицу, выворачивала скулу. Увесистая звонкая пощечина опустилась на раскрасневшуюся щеку. Колычева не удержалась на ногах и упала, ударилась спиной о каменную шахту и выгнулась от боли. Тихо застонала. Пальцы разжались, выронили чашки – и те разбились на осколки.

– Что ты делаешь?! – Соня испуганно вскрикнула, оттолкнув Игоря, поспешила к Василисе и опустилась рядом на колени. – Совсем выжил из ума?!

– Пусть не лезет не в свое дело! – Игорь яростно взглянул на Соню. Его лицо окрасила багровая краска, а челюсть была сжата так сильно, что, казалось, могла треснуть. – Выбираешь ее сторону, а не мою?!

– Ты слышишь себя? – Василевская шептала, словно в бреду, не веря своим ушам. – Проваливай! Видеть тебя больше не могу.

Дубовицкий хотел было возразить, но что-то во взгляде Сони его остановило. Что-то, чего он не смог объяснить. Зарычав от злости и безысходности, Игорь поспешил к шахте, но не удержался и по пути ядовито бросил: «Чертова девка».

Василиса вздрогнула, непроизвольно накрыла место удара ладонью, словно получила еще одну пощечину. Она понимала, что ее поступок не прошел бы бесследно, но не ожидала, что Игорь поднимет на нее руку.

– Прости за него, – когда Дубовицкий скрылся в шахте, прошептала Соня и коснулась пальцами ссадины на щеке. – Тебе бы приложить что-то холодное, а лучше сходить к академическому врачу.

– Ты не должна извиняться, – прошипела Колычева и села удобнее. – Знаешь, я не хотела подслушивать, но…

– Все слышала? – Соня досадно усмехнулась и села рядом, прислонившись спиной к холодной шахте. – Я бы не хотела вдаваться в подробности. Притворись, что ничего не было и… – она сделала паузу и посмотрела на Василису, постаралась максимально убедительно продолжить: – Не вмешивайся больше. Он будет просто срываться на тебе. Такой уж он человек…

Колычева повернула голову и встретила печальный взгляд васильковых глаз. Ноябрь. Практически сумерки. Ее линзы все реже темнели вне помещения, и Василиса все чаще видела этот взор. Знала, что слышала. По крайней мере, верила своим ушам. Колычева была далеко не глупа, поэтому все поняла без лишних объяснений. Понимала, но не принимала. Любовь не должна быть такой.

– Она не должна быть такой болезненной, – прошептала Василиса, прикрыла глаза и лишь услышала отрывистый, наполненный глубокой печалью смешок.

Февраль. Год поступления Колычевой

[28.02.2023 – Вторник – 15:25]

Прошло больше недели с того дня, как в академии проводили обыск в рамках доследственной проверки по факту смерти Василевской. Сейчас все успокоилось. Следователь больше не приходил, что не могло не радовать администрацию академии, а особенно проректора Якунина. Он очень беспокоился из-за произошедшего, опасался, что это может привести к непредсказуемым последствиям.

Якунин был убежден, что долгое молчание следователя Морозова, который раздражал проректора лишь своим видом, – это хороший знак. Значит, уголовное дело не было возбуждено. Все же это был просто случай суицида – и при таком раскладе академия должна была понести минимальные потери. Это облегчало Якунину жизнь, так как он хотел избежать любых скандалов и проблем.

Проректор сидел за массивным дубовым столом в просторном кабинете для совещаний в окружении высоких полированных шкафов, наполненных документами, папками и книгами. Стены были увешаны дипломами и наградами. Теплое, уютное освещение от настольной лампы создавало приглушенную, практически интимную атмосферу. Якунин читал служебные записки, скрупулезно проверял каждую строчку и делал пометки ручкой на полях бумаги. Рядом стояла чашка с ароматным кофе, над которой клубился пар, привлекая запахом свежей молотой гущи.

В тот момент, когда Якунин подносил желанный напиток к губам, в дверь постучали.

– Войдите, – ровно и громко произнес проректор.

В дверном проеме появилась голова следователя, на чьем лице красовалась невероятно широкая и счастливая улыбка. Якунин застыл на месте, горячий пар нагло щекотал ноздри.

– День добрый, господин Якунин, – поздоровался следователь и, не дожидаясь приглашения войти, переступил порог кабинета. Вскоре он сел на стул напротив проректора.

– Чем могу помочь? – с трудом выдавил из себя Якунин и поставил чашку на стол.

– Тут такое дело… – начал Морозов, рассеянно переставляя предметы на столе, что явно раздражало оппонента. – По всей видимости, мне придется у вас тут задержаться.

– А что так? Понравилось? – шутливо спросил Якунин. Он возвращал предметы на прежнее место и с трудом скрывал недовольство.

– Я получил заключение судебно-медицинской экспертизы трупа, – сказал следователь решительно и серьезно, заставив Якунина замереть. Его странный и пугающий взгляд не оставил проректора равнодушным.

Морозов встал со стула, уперся руками в стол и наклонился над ним так, что оказался лицом к лицу. Проректор тяжело и часто задышал, чувствуя волну паники, которая грозилась накрыть его с головой от такой пугающей близости.

– Поздравляю, уважаемый проректор, у нас убийство.

Глава 6

Март. Год поступления Колычевой

[01.03.2023 – Среда – 10:15]

Старосты терпеливо ожидали в приемной проректора. За исключением Белавина, чей невольный интерес к происходящему за дверью был столь велик, что он не мог устоять. Прижал ухо к двери и усердно прислушивался к разговору.

– Сань, успокойся, – как всегда, спокойно сказал Горский, прислонившись спиной к стене и сложив руки на груди. – Мы скоро все узнаем. Не суетись.

– Интересно же, что за шабаш такой, – нетерпеливо и возбужденно протараторил Белавин и продолжил прислушиваться.

Кауфман, стоявший рядом, лишь тихо усмехнулся и обреченно покачал головой.

– Не нравится мне это, – раздраженно прошептал Дубовицкий рядом с Горским, подперев стену плечом. – Думаешь, это связано с Василевской?

– Наверняка, – вмешался Емельянов, ведь Игорь шепотом разговаривать не умел, хоть и был другого мнения. – Вчера к Якунину приходил следователь. Не знаю, что он ему сказал, но… – Емельянов присел на край стола, – Якунин после разговора с ним сразу к ректору побежал и до вечера там пробыл.

– Ты-то откуда знаешь? – раздраженно спросил Игорь и подался вперед, но Горский успел схватить его за локоть.

– Меня Якунин позвал, – отрывисто фыркнул Емельянов и продолжил более размеренно: – Когда я пришел, следователь был у него в кабинете. Вот я и ждал в приемной.

– Неужели доказали факт доведения до самоубийства? – предположил Кауфман, обводя взглядом присутствующих.

– От тебя одни проблемы, – процедил сквозь зубы Емельянов, когда Дубовицкий заметно напрягся после слов Кауфмана.

– Давай сразу обсудим твое предсмертное желание? – Игорь был зол. Ярость клокотала в груди, заполняла его всего и превращала в дикого воина, желавшего убивать.

– Возьмите себя в руки, – вмешался Коваленский. – Какой толк спорить друг с другом? Мы скоро все узнаем.

Услышав торопливые шаги за дверью, Кауфман нахмурился и крепко схватил Белавина за плечо, дернул к себе, несмотря на возможное недовольство со стороны Александра. В этот миг дверь кабинета проректора с грохотом распахнулась и в приемную ворвались деканы факультетов, озадаченные, расстроенные, а некоторые и вовсе раздраженные.

– Горский! – прогремел Войзбун, декан факультета архитектуры, выходя из кабинета и шаря глазами по помещению в поисках старосты.

– Я здесь, Василий Карлович, – подал голос Святослав и приподнял руку, чтобы декан его заметил в образовавшейся толпе.

– О, мальчик мой, – Войзбун нервно провел пятерней по волосам и выпрямился, словно струна, пытаясь вернуть своему облику былую уверенность. – Составь мне список студентов, которые были знакомы с этой Василевской. Но не указывай тех, кто учился с ней в одной группе – этот список в деканате возьму, – Войзбун окинул взглядом присутствующих и зычно произнес: – Это всех старост касается!

– А что происходит? – тихо спросил Белавин и выглянул из-за плеча Кауфмана, который стоял рядом с Марией Алексеевной Гагариной, деканом факультета теории и истории искусств, и Осипом Ларионовичем Дерябиным, деканом факультета сценических искусств и кинематографии.

– Наверное, уже бессмысленно скрывать, – Гагарина создала шпиль руками – пальцы соединились, но ладони не соприкасались – и задумчиво посмотрела на Дерябина, который одобрительно кивнул. – Следователь сказал, что девочку убили.

Слова декана прозвучали как взрыв в глухой тишине. Старосты застыли на месте, не веря своим ушам. Каждый переживал свой собственный шок. Словно буран развеял все мысли, оставляя лишь холод и пустоту. Горский почувствовал, как Дубовицкий мертвой хваткой вцепился ему в плечо и тяжело, часто задышал. Прижался лбом, покрывшимся холодной испариной, к изгибу шеи Горского и сильнее сжал пальцы. Ворот рубашки Святослава пропитался влагой.

Емельянов бросил озабоченный взгляд на бледного Игоря, который едва стоял на ногах. После чего взглянул на Горского с неизъяснимым выражением лица, словно задавая вопрос: что случилось? Горский лишь обреченно покачал головой и смежил веки.

– Какое убийство? Что значит убийство? Настоящее? Взаправду? – Белавин беспорядочно задавал бессмысленные вопросы, вглядывался в лица деканов, словно надеясь, что услышанное им – неудачная шутка.

– Боже! Мои бедные коленки, – причитал Александр Сергеевич Владыкин, декан факультета скульптуры. – Не могу больше это слушать, – он накрыл уши ладонями и поспешно покинул приемную.

Деканы не заставили себя долго ждать и поспешили вернуться в свои кабинеты, оставив озадаченных и шокированных старост без ответов.

В гулкой, вмиг образовавшейся тишине сдавленный шепот Белавина прозвучал неожиданно громко:

– Щечки трясутся, как есть хочется…

Декабрь. Год поступления Колычевой

[16.12.2022 – Пятница – 19:45]

Глубокий, суровый, но не менее прекрасный декабрь. Стены коридора в гирляндах из крупных лампочек; мягкий свет, разливавшийся по каменным поверхностям; перила главной лестницы, опутанные искусственной хвоей с большими яркими бантами цвета бордо и мелкой гирляндой; сшитые сапожки Деда Мороза со сладостями внутри на каждом этаже. Общежитие словно пробудилось к жизни в преддверии праздника.

Клуб садовников использовал засушенные ветви из академического сада, грозди калины и рябины, а также мандарины – они украшали каждый уголок общежития: лестницу, камин, книжные шкафы и столы. Создавали непередаваемую атмосферу и наполняли общежитие особенным ароматом.

В этом году Коваленский решил устроить встречу Нового года как-то по-особенному, создав романтическое настроение. Он повесил над входом в общую гостиную зеленые омеловые ветки, или, как их называли иначе, «ветки поцелуев», как символ новой жизни. На вопросы о том, зачем внедрять английскую традицию в сугубо российское застолье, Даниил ответил просто: «Это романтично и красиво». Никто спорить не стал.

В центре гостиной стояла огромная пышная новогодняя ель. Густые ветви украшали большие золотистые и ярко-красные стеклянные шары, в которых отражался свет от гирлянд, а хвойные ветки были припорошены искусственным снегом. Царила атмосфера зимнего волшебства. На период новогодних праздников студенты могли покинуть академию и вернуться домой, но многие предпочитали остаться в общежитии по разным на то причинам. Встречать Новый год в кампусе стало своего рода традицией, поэтому администрация академии и родители обучающихся позаботились о подарках. Ель была обрамлена множеством коробок разных размеров, упакованных в яркую красно-зеленую оберточную бумагу.

Основное празднование предполагалось провести в столовой, чтобы все студенты могли комфортно уместиться и насытиться праздничным ужином. А после полуночи насладиться приятной компанией в уютной гостиной под тихий треск дров в камине, обмениваясь подарками и хорошим настроением. В новогоднюю ночь комендантский час отменялся.

Подготовка к Новому году в академии начиналась со второй недели декабря. В такие периоды общежитие словно оживало – студентов было немерено: задушевные дружеские беседы у камина, игры в шахматы, совместные чтения и много-много смеха. И самое главное, все были облачены в глупые и до одури смешные новогодние свитера, которые так заботливо предоставила администрация академии.

– Вытягивай, – с широкой улыбкой произнес Коваленский, держа большой сшитый новогодний носок Деда Мороза. Колычева удивилась: она впервые видела старосту таким воодушевленным и окрыленным, а главное – счастливым.

– Что это? – Василиса одарила Коваленского ответной улыбкой и с любопытством заглянула в носок. Заметила внутри маленькие листы бумаги, свернутые в виде небольших конвертов.

– Тайный Дед Мороз! – воскликнул Даниил и протянул носок ближе.

– Серьезно? – Василиса утопила руку в бумажной пучине и неосознанно высунула язык, водя кончиком по нижней губе. – Подожди, – рука ее замерла, и она вскинула на старосту взволнованный взгляд. – А подарки?

– Обычно мы обмениваемся теми, что присылают нам родители, – безразлично пожал плечами староста, но, заметив, что Колычева слегка расстроилась, предложил: – Или можно исполнить любое желание того, чье имя вытянул.

– Любое желание? – с опаской поинтересовалась Василиса.

– Не переживай. Это всего лишь маленькая традиция. Нам все равно приходится сдавать все подарки в камеру хранения после праздников. Поэтому исполнение желания, на самом деле, лучший вариант, – староста ободряюще улыбнулся и кивнул на новогодний носок. – Просто сделай что-нибудь приятное для человека. Никто не просит невозможного.

– Наверное, ты прав, – Василиса прикусила нижнюю губу и выудила один конверт. Но не успела она его распечатать и посмотреть долгожданное имя, как к ним подошла Василевская.

– О, можно мне? – поинтересовалась Соня, дождалась одобрительного кивка старосты, без раздумий достала один конверт и поспешно распечатала. – Оу-у, досадно, – приблизилась к Василисе и прошептала: – А у тебя кто?

– Секунду, – Василиса поспешно распечатала конверт и увидела фамилию, которую меньше всего хотела получить. – Согласна, досадно…

– Давай меняться, – предложила Василевская и выхватила листок, не почувствовав особого сопротивления. Колычева не возражала, полагая, что хуже этого имени для нее просто быть не могло.

– Что за собрание? – к компании подошел Вишневский и закинул руку на плечо Колычевой.

Василиса вздрогнула, чувствуя, как кожа чуть ниже затылка покрылась холодной испариной. Но виду не подала, поскольку не хотела обижать Богдана. Ведь этот жест был простым, незамысловатым и совсем дружеским.

– О, тайный Дед Мороз? – Богдан погрузил руку в новогодний носок после того, как Даниил жестом предложил выбрать «счастливчика». – Так-так, – с интересом пролепетал Вишневский и поспешно распечатал конверт, фактически обнимая Колычеву. Та лишь шумно сглотнула.

– Богдан? – в голосе Василевской проскользнули ноты удивления. – Вишневский – и правда ты.

Вишневский медленно повернул голову в сторону Сони. Все мыслительные процессы ярко отобразились на его лице. Было очевидно, что он не помнил человека перед собой. Оторопев, машинально спрятал листок с именем, которое не успел прочесть, в карман брюк и осторожно убрал руку с плеч Василисы. Губы Богдана скривились в подобии улыбки.

Коваленский задержал взгляд на Вишневском, решил более не участвовать в разговоре и направился к другим студентам.

– Не помнишь меня? – Василевская широко улыбнулась. – Ты совсем не изменился. Точнее, наоборот… Очень изменился. Волосы отрастил. И веснушки больше не скрываешь… Тебе очень идет!

– Вы знакомы? – поинтересовалась Василиса и нервно потерла шею. Богдан никогда не упоминал о знакомстве с Соней, несмотря на то что знал о ее взаимоотношениях с Василисой. Конечно, в общих чертах. По какой-то неизвестной причине Колычева не желала распространяться об их дружбе, если, конечно, ее можно было так назвать.

– Богдан учился в одном классе с моим братом. Они были достаточно близки, – Василевская убрала в карман листок, на котором было выведено красивым почерком: «Дубовицкий Игорь, 4 курс факультета живописи». – Но после выпуска брат потерял с ним связь, да и я тоже. Где скрывался? – с улыбкой спросила она.

– Брат? – с трудом выдавил Богдан, невольно поправляя на себе свитер.

– Матвей, – кивнула Соня. – Неужели забыл? Вам нужно обязательно встретиться. Он тоже здесь учится. Думаю, будет очень рад тебя видеть.

– Извини, я… – Богдан запаниковал. Сердце заколотилось в груди встревоженной птицей, но он приложил все усилия, чтобы внешне не выдать свою тревогу. – Конечно, я помню. Просто немного растерялся.

Василевская окинула Вишневского подозрительным взглядом и хотела было что-то сказать, но к ним подошла ее соседка по комнате, Вероника, которая была заметно встревожена. Выражением лица Соня задала безмолвный вопрос, мол, что случилось, на что Бунина лишь растерянно помотала головой, поджала губы и виновато потерла шею.

Попрощавшись, Соня накрыла ладонью спину соседки, ободряюще похлопала, и они вместе покинули общую гостиную. Колычева проводила их рассеянным взглядом и даже не заметила, что стоявший рядом с ней Богдан куда-то исчез. Она заозиралась по сторонам в поисках друга, но тщетно – рыжей макушки в гостиной не было.

Тем временем…

Коваленский продолжал бродить по гостиной, предлагать присутствующим конверты с заветными именами, широко улыбаться и притворяться, создавая фальшивый облик. Он ненавидел всей душой запах хвои и мандаринов, которым был пропитан каждый угол общежития. Уродские и нелепые свитера, обязательные для старост как дань традициям. Свет от гирлянд, от которых взор был покрыт тяжелой пеленой, а голова нещадно гудела. Всеобщее веселье, что напоминало о прошлом и оставляло за собой терпкий вкус горечи.

Даниил покинул гостиную, крепко сжимая новогодний носок до боли и белизны в пальцах. Прислонился спиной к коридорной стене, запрокинул голову и свободной рукой протер уставшие глаза, выглядывавшие из-за очков. Вдруг краем уха услышал шумное перешептывание и направился на голос тихой поступью, чтобы не спугнуть и не быть обнаруженным. Дойдя до края стены, уходившей влево, Коваленский прижался к ней спиной, смежил веки и прислушался.

– Ника, тебе нужно обо всем рассказать ректору, – обеспокоенный голос Василевской слегка дрожал. Даниил узнал его без особого труда. – Это преступление!

– Говори тише. – Встревоженный шепот заставил Коваленского немного выглянуть из своего убежища. – Как я расскажу об этом? Как я могу?

– Просто! Как есть! – Василевская не унималась, нервно теребила руками, погрузив их в карманы брюк. – Не расскажешь ты – расскажу я.

– Не смей! – выпалила Бунина и вцепилась в локоть Сони. – Тебя это не касается и касаться не должно. Не создавай себе лишние проблемы. Прошу тебя…

– Посмотри на себя, – разочарованно шептала Соня, бережно убирая руку со своего локтя. – Ты плохо спишь по ночам, не можешь сосредоточиться на учебе. Находишься в постоянной тревоге. И это все цветочки на фоне того, что произошло с тобой, и уже не единожды.

– Я уже все придумала, – воодушевилась Бунина, исказила губы в подобии улыбки. – Отчислюсь! Я уже выбрала новый университет. Меня рады принять и…

– Ну уж нет! – чрезмерно громко произнесла Василевская и стала озираться по сторонам. Но Даниил, словно почувствовав это, вновь скрылся за стеной и поспешно ретировался.

Коваленский не заметил, как к нему навстречу спешил возбужденный и счастливый Тимофей Власов, одногруппник Горского.

– Дань! – выкрикнул Тимофей, но Коваленский лишь навел на себя суровый вид, прижал палец к губам, намекая говорить тише. Тимофей слегка пригнулся, вздернул брови и обнажил ровные стиснутые зубы. Шепнул, когда расстояние между ними сократилось: – Прости. Сегодня найдется время в четыреста пятой комнате?

– С ума сошел, Тимох? – возмутился Даниил. – Посмотри, сколько людей бродит по общежитию. Ты же знаешь, что на период новогодних праздников – табу.

– Но до новогодних праздников еще не меньше двух недель, – канючил Тимофей. – Я заплачу́ вдвое больше.

– Сдались мне твои бабки, когда я так рискую? – процедил Коваленский сквозь зубы. – Очень нужно именно сегодня?

Тимофей лишь активно закивал, бросая на Даниила жалобные взгляды.

– Ладно-ладно, – сдался он. – Жду тебя в полночь.

Спустя два часа…

Василиса стояла на заснеженном балконе четвертого этажа общежития, одетая в теплый свитер и накинутый на него плед. Холодный декабрьский ветер обдувал ноги, нещадно проникал под брюки и вызывал табун мурашек по всему телу. Мокрый снег крупными хлопьями ложился на волосы, а те снежинки, что падали на лицо, мгновенно таяли и оставляли после себя влажные следы.

Темнота окутала академический кампус, и лишь гирлянды, украшавшие здания, создавали уютное освещение, словно оживая в свете застывших звезд на ночном небе. Тихий шелест лиственного леса казался таким убаюкивающим в минуты душевных бурь и сердечных волнений.

Колычева держала мятый клочок бумаги задеревенелыми от холода пальцами и вглядывалась в буквы так долго, словно написанное могло измениться или вовсе исчезнуть. Шумный выдох – с губ сорвалось облако пара от горячего дыхания.

– И что же ты можешь попросить, Горский? – прошептала она и вздрогнула, когда голову небрежно накрыло что-то теплое и тяжелое.

Василиса окинула себя беглым взглядом и поняла, что на ней висит чье-то пальто. Моргнув пару раз, стряхнула с ресниц мокрые снежинки, сфокусировала зрение и заметила сквозь снежную занавесь знакомую высокую фигуру.

Горский едва сжимал губами тлеющую сигарету, держа руки в карманах брюк, и бросил искоса взгляд на Василису.

– Такая беспечная, – процедил сквозь зубы и перекатил языком сигарету в уголок губ. – Заболеть решила? Кто за тобой ухаживать будет? Матушка?

Взгляд не отводил, щурился от едкого дыма и падающего снега, который изредка оседал на смоляных ресницах.

– Что?! – Колычева задохнулась от возмущения и хотела было скинуть с себя пальто, но ее действия были пресечены в зародыше – на макушку легла тяжелая ладонь. Горский смотрел совершенно невозмутимо и безразлично. Несмотря на смысл сказанных им слов, в этом незамысловатом жесте было столько заботы, что Василиса неожиданно выдохнула и потупила перед собой взгляд.

– Какая ирония, – сухо проговорил Горский, заметив клочок бумаги, сжатый в руке Колычевой и уже значительно вымокший. – Ты мой тайный Дед Мороз, значит.

– К сожалению, – дерзнула Василиса и взволнованно спрятала листок в кармане брюк.

На удивление, Горский проигнорировал едкое замечание, лишь устремил взгляд вдаль, продолжив раскуривать сигарету. Время от времени пожевывал зубами фильтр, но руку с макушки Василисы не убрал.

– Могу пожелать что угодно? – вдруг спросил Святослав, застав Василису врасплох.

– Все, что не противоречит законодательству Российской Федерации. В том числе Конституции, международным пактам о правах человека, здравому смыслу и… моим убеждениям, – выпалила Василиса на одном дыхании. Где-то в закромах своей души она поражалась своей готовности окунуться в эту авантюру, о которой она наверняка пожалеет. Позже.

– Звучит почти заманчиво, – Горский скосил на нее взгляд и тихо добавил: – Согласен.

– И что же это? – после возникшей паузы осторожно спросила Василиса, поскольку староста молчал непростительно долго. По всей видимости, щекотал ее и без того расшатанные нервы.

– Оставлю за собой право загадать свое желание в новом году тогда, когда мне это будет действительно нужно. Условие за условие, – щелчком бросил окурок в снег и ушел, оставив свое пальто висеть на недоумевающей и потерянной Василисе.

Март. Год поступления Колычевой

[01.03.2023 – Среда – 22:45]

Старосты корпели над списком недолго. Василевская была тихой девушкой, неконфликтной, хорошо училась, в шумных компаниях не замечалась, состояла в самом «мертвом» клубе, не занималась спортом. Ее основной круг общения: одногруппники, в том числе некоторые ребята с факультета, соседка по комнате, Колычева и, конечно же, Дубовицкий. Осведомленность старост о круге общения Сони была ничтожна и, очевидно для всех, более подробной информацией располагал лишь Игорь как староста, как наставник по квалификационному проекту и как человек, который находился в интимных отношениях с Василевской.

Горский остался в гостиной один. Он заканчивал список и понимал, что тот достаточно скуден. Но предложить Игорю принять участие в этом театре абсурда не мог. Оставив злосчастный список на камине, Святослав двинулся по направлению к своей комнате, чувствуя, что валится с ног от усталости. Все происходящее оказалось для него слишком сложным испытанием. Сильное напряжение, исходившее от окружающих его людей, угнетало. В особенности от тех, кто не был ему безразличен. Горский не умел различать собственные чувства, не мог дать им определения, как не мог понять и чужие. Но не мог понять – не значит, что не чувствовал. В этом и был весь цимус. Все эти чувства и эмоции, в том числе собственные, нещадно давили на него, выжимали все соки. Его панические атаки на четвертом году обучения участились. А со смерти Василевской стали настолько частыми, что Горский прикладывал колоссальные усилия, чтобы собрать себя по кусочкам, вернуть прежний облик – подобие человека.

Дубовицкий был единственным человеком, который знал о расстройстве Горского и принимал его как данность. Не понимал. Игорь плохо разбирался в сложных вещах, понимание которых требовало больших эмоциональных усилий. Но принимал. Святослав не скрывал своего изъяна, никогда не превращал это в тайну, но умалчивал, чтобы избежать лишних, абсурдных и чрезмерно любопытных вопросов. Все в академии считали его безразличным, безэмоциональным, холодным, нелюдимым, жестоким, брезгливым, высокомерным – и этот список определений был слишком обширным. Всего не упомнишь. Впрочем, Горский не возражал. Не возражал и не пытался кого-либо переубедить. Он боролся со своим расстройством, улучшал социальные навыки день ото дня, копируя поведение людей в той или иной ситуации, в особенности подражая тем, с которыми жил – своим родителям. Соблюдать установленные правила, вести себя так, как положено, было проще всего. Это позволяло Горскому держать свои эмоции под контролем, насколько это было возможно.

Святослав твердой поступью шел по коридору, минуя общую гостиную старост, комнаты Кауфмана и Белавина, и остановился напротив двери с табличкой: «Дубовицкий И. Староста факультета живописи». Он накрыл белесой ладонью рельефную поверхность. Размышлял, взвешивал все за и против, обдумывал возможные варианты действий и их последствия. Сомневался. Меж тем дверь распахнулась, и в проеме показалась голова Дубовицкого – светлые волосы небрежно собраны в хвост на макушке, лицо уставшее, словно Игорь не спал несколько ночей, глаза отекшие и покрасневшие.

– Долго еще будешь топтаться? – хрипло спросил Игорь. На вопросительный взгляд Горского добавил: – Я тебя по шагам узнал.

– Вот как, – заторможенно выдавил Святослав. – Думал, ты в мастерской.

– Заходи, – Игорь шагнул вглубь комнаты, впустил Горского и поспешно закрыл за ним дверь – последовал характерный щелчок. – Пришел фамилии узнать?

– А ты знаешь? – парировал Горский и тяжело опустился на кровать.

– Некоторых с нашего факультета, – устало ответил Игорь. – Василек… – запнулся, поджав губы, – Соня в основном с одногруппниками общалась. Но они ее не особо любили, – он не понимал, зачем уточнял. – Выскочкой она была, чертовой всезнайкой. Постоянно вступала в жаркие споры с профессурой, а потом всю группу из-за нее наказывали, как в детском саду. Не любила людей. Считала, что они в большинстве своем глупы и недалеки. Особенно ровесники. В клубе из необходимости состояла, поэтому и пошла к Королевой в кондитерский. Бажене только численность была нужна, чтобы клуб не прикрыли, а посещаемость не интересовала. В спортивный комплекс Соня ходила, только чтобы посмотреть, как я стреляю, – Игорь говорил не умолкая, словно прорвало плотину молчания, и слова беспорядочным сильным потоком хлынули с уст. – Вероника хорошая девчонка. Соня с ней дружила. Но у той в последнее время были какие-то проблемы, и Василевская много переживала из-за нее. Я ничего не спрашивал – мне было не интересно. Если она была не на парах, значит, где-то возле меня вертелась, думая, что я не вижу. Наблюдала за мной издалека. А я видел, все замечал, – Игорь сделал глубокий вдох и короткий выдох, сел на стул. – С Колычевой они сблизились после того случая. Не знаю, как так вышло, но Соня стала заступаться за нее. Меня это жутко раздражало, и я всю злость на ней срывал. И так по кругу. Насчет Вишневского ничего не знаю. Соня никогда не упоминала, а я их вместе никогда не видел, – Игорь потупил взгляд и замолчал.

– Это исповедь была или фамилии для списка? – спросил Горский, упираясь локтями в колени.

– Что? – Игорь посмотрел на Горского растерянно.

– Значит, ты знаешь не больше нашего, – сухо подметил Святослав. – Я должен спросить тебя об этом еще раз. – Горский сделал небольшую паузу и внимательно посмотрел на друга. – Это точно не ты?

– Ты… – Игорь ошарашенно глядел на Святослава, не в силах произнести и слова. Жгучий ком встал поперек горла. – Ты… совсем сбрендил?!

– Ладно-ладно, – устало согласился Горский, не желая развивать эту тему. – А что насчет девушек, которые донимали Соню и Васю?

– Ничего не знаю об этом, – сухо произнес Игорь и чуть обиженно поджал губы.

– Ой ли? Мы прекрасно знаем, кто это был и почему. Не так ли? Твои бесконечные игры в любовь и пустые отношения не прошли бесследно, как видишь. Не думал, что кто-то сделал это из ревности? Опять встречался с кем-то параллельно?

– Что делать? – Игорь сел рядом, проигнорировав вопросы Горского. – Теперь-то мы точно знаем, что это убийство. Она не из-за меня, понимаешь? Не сама… Вдруг ты прав? Вдруг это правда кто-то из… А может, у нее кто-то был? Кто-то другой, и он…

– Возьми себя в руки, – Горский накрыл колено Игоря ладонью. – Понимаю, ты расстроен, но для этого есть следствие. Расскажешь все то, что тебе известно, следователю, когда он спросит. И все. Это нужно было раньше пресекать, теперь уже нет смысла обсуждать.

– Ты не понимаешь, – возражал Игорь.

– Послушай, Гор, – терпеливо начал Святослав, не дав Игорю возможности договорить. – Ни ты, ни я не знаем, что произошло с Василевской. Это действительно мог быть кто угодно. Ты не можешь знать наверняка, с кем она общалась, какие у нее были конфликты и с кем она была близка. Сам сказал, что не особо-то и интересовался ее жизнью…

Игорь лишь досадливо поджал губы и опустил голову с тихим вздохом. Все, сказанное Святославом, было правдой. Горькой, но все же правдой. Он ничего не знал о Соне, лишь получал всю ее любовь, не отдавая ничего взамен. Ни себя, ни своего времени, ни своего внимания. Сожалел ли он сейчас об этом? Отчасти. Ему жаль, что он не знал достаточно, чтобы быть полезным для следствия.

– Вы никогда не афишировали ваши… – Горский неопределенно повел плечами, – …отношения. Если они вообще были. Только Вася и иногда я были свидетелями ваших споров и скандалов. Поэтому… может, и правда у нее кто-то был? Может, она приходила в тот вечер к нему?

– Если это так, то Колычева должна знать об этом. Так? – Игорь нервно провел ладонью по выбритому затылку. – Может, и Вероника тоже, но ее уже нет в кампусе.

– Возможно, Вася знает, но говорить следователю о Соне она ничего не станет. И еще… Дневник Сони я сжег. Это к слову, чтобы ты знал.

– Что ты сделал?! – Игорь зашептал, словно в бреду. – Зачем? Почему? Вдруг там было что-то важное, придурок?!

– Я же не знал, что ее убили, – огрызнулся Горский, на мгновение смежив веки, и попытался успокоиться. – Ты говорил, что не хочешь…

– Ладно, – сухо перебил его Игорь. – Почему ты так уверен, что Колычева не будет давать показания?

– В день, когда нашли труп, она сказала следователю, что никогда не знала Василевскую, – Горский поспешно освободил две верхние пуговицы рубашки из петель, дернул ворот, словно не хватало воздуха. – Если она сейчас скажет, что дала заведомо ложные показания, то будет выглядеть максимально подозрительно. И в последующем ее слова могут не вызвать доверия…

– Почему она соврала? – Игорь злился. Неожиданный прилив ярости накрыл его с головой. – Они были так близки, а теперь, когда все это произошло, она решила остаться безучастной?.. – больше утверждение, чем вопрос. – Чертова дура!

– Это не она… – хотел было возразить Горский, но дыхание сперло. Святослав изо всех сил пытался контролировать приступы тошноты, которые волной подкатывали к горлу.

– Ты в порядке? – Игорь встревожился, накрыл ладонью спину Горского, поглаживая ритмично, успокаивающе, иногда похлопывая.

Горский часто задышал. Лоб и шея покрылись холодной мерзкой испариной. Тонкая ткань рубашки неприятно прилипла к спине там, где покоилась горячая ладонь Игоря. Святослав прикрыл веки, попытался прислушаться к своим ощущениям. Тщетно. В ушах стоял гул вкупе с собственным бешеным сердцебиением, сознание путалось, не позволяя выразить хоть какие-то мысли.

Плотину словно прорвало. Слезы нещадно вырвались с глаз и сильным, неукротимым потоком полились по щекам вниз, по подбородку. Капли разбивались о кулаки, которые Горский сжимал до белизны и онемения в пальцах.

Он уже не слышал, что говорил Игорь. Не мог и не хотел.

Часть 2
«В поисках истины»

Глава 7

Март. Год поступления Колычевой

[02.03.2023 – Четверг – 11:55]

Василиса, нахохлившись, сидела в своем излюбленном кресле в музыкальном клубе. Подушечки пальцев беспорядочно и рассеянно скользили по холодному металлу любимого инструмента, касались клапанов и эски, а пустой взгляд застывших зеленых глаз был направлен в никуда. Новость об убийстве Василевской ошеломила Колычеву и ввергла в шок, который затем сменился зияющей пустотой.

Колычева испытывала необъяснимый жгучий стыд. Она была зла на Игоря, убедила себя в том, что Соня покончила с собой из-за безответных болезненных чувств к нему. Не справилась со своими эмоциями, не сумела перемолоть то огромное колесо забот и переживаний, которое в конечном итоге раздавило ее на части. Сломать человека просто – Василисе слишком хорошо было об этом известно. Меж тем, невзирая на непростые, токсичные отношения Игоря и Сони, Колычева отказывалась верить в то, что он мог убить ее. Все что угодно, но не убийство.

Но кто мог убить Соню и почему? Эти вопросы роем вертелись в голове, не позволяя сосредоточиться ни на учебе, ни на музыке. Соня была открытым и добрым человеком, и Василиса сомневалась, что она могла кому-то навредить намеренно. Обидеть кого-то со зла. Конечно, у нее были конфликты с однокурсниками и некоторыми девушками, которые не давали ей проходу из-за Игоря. Но у кого их не было? Было ли этого достаточно, чтобы убить человека? Одна лишь мысль об этом вызывала в Василисе иррациональный страх.

Емельянов стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку, и украдкой наблюдал за поникшей Василисой, которая не заметила его присутствия. Несколько долгих секунд Роман молчал, точно слышал ее мысли – Василиса всегда слишком громко думала. Затем решил приободрить младшую единственным известным ему способом. Емельянов подошел к роялю, открыл крышку, обнажая белые и черные клавиши, и трепетно, почти нежно провел пальцами по дереву, покрытому слоновой костью. Раздались первые ноты, полные истинных эмоций и теплых чувств.

Роман верил, что музыка могла унять боль и подарить утешение в трудную минуту.

Атмосфера в комнате изменилась мгновенно. Василиса направила свой взгляд на источник звука и словно зачарованная замерла, прислушиваясь и растворяясь в музыке. Движения Емельянова были точными и плавными. Пальцы скользили по клавишам, извлекали знакомую Василисе мелодию. Откуда-то из детства.

Голос старосты заполнил комнату. Он был бархатистым и изумительно глубоким, впитывался под кожу и прикасался к самым костям. Мелкая дрожь накрыла тело Василисы, и она невольно потерла ладонью предплечье, тщетно пытаясь избавиться от возникших мурашек, ведь впервые слышала емельяновское пение.

При каждом нажатии клавиш очертание вздутых крупных вен на кистях и предплечьях становилось более явным. Голос стал громче, нарастал раскатистым громом. Каждое слово, каждая нота, каждый звук были похожи на прикосновения, которые вызывали лишь одно желание: слушать, затаив дыхание. Василиса смежила веки, шумно вобрала в легкие побольше воздуха и коротко выдохнула. Она попыталась избавиться от эмоций, заставивших ее сердце биться быстрее.

Ее словно перенесло в прошлое. В то время, когда она так наивно и слепо была влюблена в своего учителя физики – Александра Дмитриевича Калинина. Василиса всегда занимала первую парту, напротив его стола, и робко наблюдала с затаенным любопытством и плохо скрываемым восхищением. Он часто улыбался широко и открыто, обнажал ряд верхних зубов с небольшой расщелиной посередине. Когда Калинин сосредоточенно проверял тетради или внимательно слушал ученика у доски, то смешно дергал носом, отчего приподнимались очки, и жмурился. Был неряшлив, часто ходил в мятых рубашках и со взъерошенными светлыми волосами. Очаровательный Александр Дмитриевич. Первая любовь и первое разочарование.

Василиса наблюдала издалека, любила тайно и не смела о чем-либо мечтать. Изо дня в день смотрела в любимое лицо и просто не могла отвести от него своего взгляда. Но в какой-то момент этого оказалось недостаточно, она хотела, чтобы он ее заметил. В один прекрасный день в голове зародилась едкая липкая мысль: написать учителю одно-единственное письмо с признанием – но весь ее мир рухнул, рассыпавшись в пыль. Александр Дмитриевич был напуган настолько, что не придумал ничего лучше, как показать письмо ее матери. Не попытался сохранить ее секрет, не решился поговорить с ней лично или сделать вид, что ничего не произошло. Так безответственно предал ее чувства, осквернил чистую детскую влюбленность.

Мог ли он знать тогда, что его поступок разжег в отчиме нездоровый, почти маниакальный интерес, скрытый за попыткой наказать Василису? Именно после того случая под натиском невыносимых и, как казалось тогда Василисе, бесконечных домогательств, в ее сознании укрепился страх отношений и возможной близости. Мужчинам нельзя доверять. Мужчинам нельзя говорить открыто о своих чувствах. Мужчины – предатели. Эти простые истины она повторяла себе как мантру перед сном. Они звучали в голове набатом.

Василиса пролила немало слез. Каждый раз прикладывала колоссальные усилия, чтобы посмотреть в зеркало, принять себя и полюбить. Она больше никогда не влюблялась и рьяно игнорировала любой интерес к парням, убивая его в зародыше. Низкий глубокий голос будоражил, накрывал тяжелой волной. Василиса невольно открыла рот, попыталась вдохнуть побольше воздуха, осознавая, что в этот момент разрушается ее внешняя оболочка. Каждый звук становился угрожающим, вызывал бурю эмоций в душе. Она была захвачена странным сочетанием притяжения и отвращения, желанием остаться и бежать одновременно.

В голове Василисы, когда она была так эмоционально истощена и уязвима, возникли фрагменты прошлого. Душная темная комната, запах дешевых сигарет и пота, горячее смрадное дыхание, вызывающее тошноту, и липкий шепот отчима, который заставлял ее чувствовать себя мерзкой и ненормальной. Жгучий стыд в одно мгновение заполнил все пространство внутри ее, лишив способности мыслить здраво. Василиса, казалось, ломалась на части, судорожно цеплялась за то малое, что оставалось от ее стойкости.

Вцепившись мертвой хваткой в пальто, Колычева на ватных ногах просунулась к двери, нащупала ручку и выскользнула из комнаты. Остановилась в коридоре, прислонилась к стене и слушала звуки, которые доносились через закрытую дверь. Емельянов не перестал играть и петь, но мелодия изменилась. Василиса смежила веки, пытаясь успокоить взволнованное дыхание. Единственное, что она могла сделать – продолжать бороться со своими внутренними демонами.

Март. Год поступления Колычевой

[05.03.2023 – Воскресенье – 10:10]

Пошел уже третий день допросов. За это время следователь Морозов побеседовал с одногруппниками потерпевшей и некоторыми ребятами с потока. Ясности в дело их показания не внесли. Следствию было очевидно одно: Василевскую никто не любил. Конечно, были те, кто отзывался о ней без особого энтузиазма и язвительных нот в голосе, а если быть откровеннее, с явным безразличием. Тем не менее Морозов не услышал ни единой положительной характеристики, что было странно.

Следователь успел навести справки. Семья Василевской была достаточно обеспеченной. По своему социальному статусу даже выше семей многих студентов. Потерпевшая не могла быть белой вороной среди элитного общества по причине своей финансовой несостоятельности. Как следовало из документов, представленных деканатом, у нее была прекрасная успеваемость. Она никогда не получала дисциплинарных взысканий, несмотря на то что многие свидетели говорили о ее неподобающем поведении, в том числе по отношению к некоторым преподавателям. При этом она была достаточно нелюдима, не имела хобби, друзей. По слухам, состояла в интимной связи со старостой факультета живописи – Игорем Дубовицким, но ни о каких постоянных отношениях речи не шло.

У Василевской был сводный брат по имени Матвей. Правда, фамилия у него иная – Зиссерман. Как выяснилось из документов, любезно предоставленных семьей потерпевшей, Соня носила фамилию своей покойной матери. Матвей учился в той же академии, где и Василевская. Вместе с тем никто из свидетелей даже отдаленно не упомянул о нем, из чего Морозов сделал два вывода: либо они не знали о его существовании, либо Василевская общение с ним не поддерживала.

Некоторые свидетели рассказали о том, что Василевская носила с собой тетрадь или блокнот, в котором всегда оставляла какие-то заметки. Но при обысках Морозов ничего подобного не обнаружил. Это его тревожило. Интуиция подсказывала, что там было что-то важное.

Кроме того, второкурсники жили на пятом этаже общежития, но тело было обнаружено на четвертом. Говорило ли это о том, что убийца проживал на четвертом этаже? Или, наоборот, он сделал это намеренно, чтобы отвести от себя подозрения? Почему тогда четвертый? Морозов сомневался, что убийца стал бы тащить труп с пятого этажа на какой-либо другой даже после комендантского часа. Это тяжело. Могли заметить. Следователь склонялся к тому, что Василевскую убили именно на четвертом этаже и, скорее всего, в какой-то из комнат. Между тем никаких предпосылок для такой версии не было.

Веревка. Было важно узнать, где убийца взял фальшивое орудие преступления. Это могло бы значительно сузить круг потенциальных подозреваемых.

– Алешка, – позвал Морозов, пока буравил глазами свой ежедневник, – ты проверил спортивный зал, как я просил?

– Да, – кивнул помощник следователя «Алешка» – к слову, того звали Алексей Владимирович Хомутов, – не отрывая взгляда от монитора ноутбука. – Но у них не спортивный зал, а что-то вроде спортивного комплекса. В восточном крыле главного учебного корпуса на первом этаже находится зал для фехтования. Подождите… – он стал перебирать стопку бумаг. – Маэстро мне тут все написал.

– Маэстро? – Морозов скептически изогнул бровь, недоверчиво посмотрев на Алексея.

– Да, это инструктор, – объяснил Хомутов и достал нужный лист. – Нашел. Так вот… Там только оружие и экипировка. Еще имеются манекены и роботизированные мишени.

– Алешка, – мягко перебил его Морозов, – давай шустрее. Меня веревка интересует. Василевскую не закололи шпагой, если ты забыл.

– О, конечно, нет, – опомнился Хомутов и убрал лист. – Просто хотел сказать, что в помещении никаких веревок обнаружено не было, и в данном виде спорта они их не используют. Там лишь теннисные кроссовки, спортивные штаны, защитные жилеты, маски, перчатки, нарукавники, наушники. Ну и оружие, конечно, с электронной системой, – воодушевленно закончил он.

– Заинтересовался, что ли? – усмехнулся Морозов, заметив блеск в глазах Хомутова.

– Немного, – смутился тот. – Интересно же, как люди живут.

– Интересно ему… – Морозов не удержался и закатил глаза, сделал пару заметок в ежедневнике. – Ладно, давай дальше.

– Так, в том же крыле имеется тир для стрельбы из лука. Там множество луков различных моделей. Стрелы. Мишени. Мелкая экипировка. Никаких веревок, – он посмотрел на Морозова. – Рядом с учебным корпусом есть еще одно здание, вход туда расположен через злополучное восточное крыло. Там крытый корт для большого тенниса. И, как вы понимаете, тоже нет никаких веревок.

– Это все виды спорта? – удивился Морозов и, заметив уверенный кивок Алексея, продолжил: – Хм… – задумчиво потер подбородок, сжимая между средним и указательным пальцами ручку. – А как же иной инвентарь? Маты, мячи, гантели, скакалки и прочее. Неужели нет помещения со спортивным барахлом?

– Ничего такого, – усмехнулся Хомутов. – Элита не играет в игры простолюдинов. Здесь вам не спортивный зал нашей шараги.

– Эх, отличная у нас шарага была, – мечтательно произнес Морозов и ритмично постучал ручкой по ежедневнику. – Подожди, – он вдруг замер и выпрямился. – У них вроде есть какой-то театральный факультет, разве нет?

– Да, – утвердительно кивнул Хомутов. – Факультет сценических искусств и кинематографии.

– Значит, они занимаются театральными постановками, – воодушевился Морозов. – В театре веревки могут использоваться в качестве реквизита. Разве нет?

– Отличная мысль! – восторженно воскликнул Хомутов. – Я проверю.

– Есть кое-что еще, – Морозов судорожно пролистал ежедневник, взгляд лихорадочно бегал по строкам. – Где же… где же… – шептал он, облизывая губы. – А, вот! Труп обнаружили между комнатами четыреста четыре и четыреста пять. Мы до сих пор не выяснили, кто живет в четыреста пятой комнате. Это важно. Они могли что-то видеть. Кроме того, – Морозов посмотрел на Хомутова, – нужно еще раз допросить Вишневского и Колычеву. Во-первых, с точки зрения процессуального законодательства повторный допрос необходим в рамках уголовного дела. Во-вторых… – Морозов сделал небольшую паузу, вернувшись к записям, – печенкой чувствую, они меня тогда обманули, сказав, что не знали Василевскую. Кроме того, – Морозов выудил из кучи бумаг список студентов, общавшихся с потерпевшей при жизни, и показал Хомутову, – здесь написано, что Василиса Колычева, та, которая обнаружила труп, была не просто знакома с Василевской, а являлась ее лучшей подругой. Правда, другим почерком… но это неважно.

– Это странно, – Хомутов удивленно вскинул брови. – Почему они соврали?

– Это не странно, а подозрительно. – Морозов почесал кончик носа указательным пальцем. – У меня есть мыслишки по этому поводу, но… – он потупил взгляд, словно задумался о чем-то. – Ладно. Это все лирика. Продолжу допрос, а ты проверь…

– …веревки, босс, – сыронизировал Хомутов, широко улыбнувшись. – Кстати! Я не спросил вас: как эксперт установил, что в момент, когда Василевскую подвесили, она уже была мертва?

– Определили, что девушка умерла от удушения. Но асфиксия может быть разной, – пояснил Морозов. – В данном случае у потерпевшей была обтурационная^[4] асфиксия, а не странгуляционная^[5]. Кроме того, в дыхательных путях девушки были обнаружены волокна ткани. – Морозов широко зевнул и вынул из кармана леденец.

– То есть это значит, что Василевскую сначала задушили, а затем уже повесили? – переспросил Хомутов.

– Все верно, – следователь ловко распечатал леденец, спрятал пестрый фантик в нагрудном кармане черной рубашки. – Она была задушена не веревкой, а, скорее всего, подушкой или каким-то другим текстильным предметом. – Повертев в руках леденец, он недолго подумал и добавил: – И затем ее повесили, чтобы скрыть следы преступления.

– А что вы думаете по поводу показаний одногруппников? – спросил Хомутов. Он закрыл ноутбук и приблизился к собеседнику. – Я имею в виду, что Василевская проявляла конфликтное поведение.

– А у тебя не было конфликтов в университете? – спросил следователь, положил леденец в рот и спрятал его за щекой, после чего расслабленно откинулся на спинку дивана. Алексей лишь отрицательно помотал головой, вызвав легкий смех у Морозова. – У меня были. Я любил почесать кулаки о лицо просящего. Кроме того, – следователь перекатил языком леденец к другой щеке, – попытка опорочить потерпевшую перед следствием – это мертвый трюк. Ее характеристика нас мало интересует. В данном случае характеристика людей, которые ее окружали, куда важнее.

– Какой мотив может быть у студентов? – озадаченно спросил Хомутов. Его голос звучал тихо, а взгляд был направлен в сторону.

– Мотивов может быть множество: зависть, деньги, ревность, любовь и мое самое любимое – убийство для сокрытия важной информации, о которой жертва была осведомлена, – Морозов мечтательно улыбнулся. – Мне всегда нравились такие загадки.

Спустя час…

Морозов методично раз за разом обводил в ежедневнике фамилию «Колычева», вдавливая шариковую ручку, когда услышал звук торопливо приближавшихся шагов. Он не развернулся, когда дверь за его спиной шумно распахнулась, лишь заинтересованно скосил взгляд и чуть наклонил голову. В нос ударил аромат мокрой коры, мха и влажных трав – словно он оказался посреди хвойного леса после дождя. По скромному мнению следователя, этот парфюм проректору был не к лицу.

– Господин Якунин, – начал Морозов в своей шутливой манере, – вы кажетесь встревоженным. Что случилось?

– Вы даже не посмотрели на меня, – Якунин растерялся от такой проницательности и не сразу смог вспомнить цель своего визита.

Следователь лишь коротко усмехнулся на растерянность проректора и вернулся к своему ежедневнику, заметки в котором не давали ему покоя. На самом деле Морозова пугало количество потенциальных убийц – и Хомутов был прав: он не мог допросить всех, кто учится и работает в кампусе. Ему нужна была зацепка, за которую можно было ухватиться и отработать версию. Хоть что-то, что сузит круг подозреваемых, объяснит мотив, направит расследование в нужное русло. Сейчас он просто пытался найти иголку в стоге сена. Выполнимо, но повлечет неоправданную трату огромного количества ресурсов. В том числе потерю драгоценного времени. Если предварительное расследование затянется, то руководство начнет давить за неоднократное продление процессуальных сроков, и тогда Морозов больше не сможет работать на качество.

– Я понимаю, – мягкий голос Якунина вывел Морозова из тягучих мыслей, – у вас, наверное, свой порядок допроса свидетелей. Но так сложилось, что Буниной потребовались некоторые документы для поступления, и сегодня она в кампусе. – Якунин не заметил никакой реакции со стороны следователя, поэтому продолжил более осторожно: – Я подумал, что раз она здесь…

– Кто такая Бунина? – неожиданно спросил Морозов и развернулся к проректору.

– Вероника Бунина. Бывшая соседка Василевской по комнате, – объяснил Якунин, погрузив руки в карманы темных брюк. – Я рассказывал вам во время обыска, что она отчислилась. Помните?

– О, конечно! – встрепенулся следователь и закрыл ежедневник. – Очень кстати, что она оказалась здесь. Пожалуйста, пусть заходит.

Якунин коротко кивнул и развернулся на каблуках брогов, натертых до блеска. Уверенной поступью он двинулся к двери и легким движением руки широко ее распахнул, сделал пару шагов в сторону. На пороге показалась высокая девушка в столь непривычных для академии светло-голубых джинсах и черной безразмерной толстовке. Следователь мгновенно подметил в ней скованность, робость и неуверенность. Она стояла, прижимая ноги друг к другу неестественно близко – колебалась.

– Не стоит так нервничать, – приободрил Морозов и тепло улыбнулся. Указал рукой на кресло. – Садись.

Бунина медлила считаные секунды и, заметив одобрительный кивок Якунина, торопливо подошла ближе, села на край кресла. Она выудила из кармана толстовки паспорт и положила его на стол, пододвинула ближе к следователю, прижимая указательным и средним пальцами. Узкие ладони легли на колени. Бунина нервно терла их о джинсовую ткань, пыталась унять нервозность и скрыть потливость, жевала нижнюю губу изнутри. Эти движения оказались красноречивее любых слов.

Проректор торопливо покинул помещение, негромко хлопнув дверью.

– Вероника… – Морозов подхватил паспорт и ловко открыл на странице с фотографией, – Александровна, не возражаете, начнем допрос?

Вероника лишь коротко кивнула.

Следователь, получив разрешение на аудиопротоколирование, включил диктофон, зафиксировал время начала допроса, установил личность свидетеля по паспорту, заполнил анкетные данные со слов Буниной. Морозов торопливо разъяснил ей права и обязанности свидетеля, а также предупредил об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных сведений. Не забыл и напомнить о том, что Бунина вправе не свидетельствовать против самой себя и своих близких родственников.

– Мне все понятно, – тихо ответила Бунина, кивнув. – Пожалуйста, спрашивайте.

– Кем приходились Василевской? Как давно знакомы, при каких обстоятельствах? В каких отношениях состояли? – следователь задал ряд стандартных вопросов, бегло стуча по клавиатуре ноутбука. – Извините, если будут возникать паузы между вопросами. Я остался один, а мне нужно фиксировать показания.

– Каждый год нас распределяли по новым комнатам, и соседство обычно не сохранялось, – осторожно начала Бунина. – Нам повезло. Впервые мы заселились с Василевской на первом курсе – именно тогда и познакомились. Потом она попросила кого-то из старост замолвить словечко, чтобы на втором курсе нас тоже заселили вместе. Вообще, – она усмехнулась и аккуратно заправила темные пряди за ухо, – это не совсем по правилам. Но нам пошли навстречу. Сначала отношения у нас не заладились. Знаете… – Бунина сделала паузу, прислушиваясь к ритмичному стуку клавиш, – Василевская, она… У нее был тяжелый характер, своенравный. Она с трудом подпускала к себе людей и никому не доверяла. Но время шло, и тот факт, что мы жили в одной комнате, нас сблизил, – Бунина сделала глубокий вдох, попыталась унять дрожь в голосе. – Мы подружились. Она оказалась очень преданным другом и искренним человеком с большим сердцем.

– Многие свидетели говорили о том, что Василевская была достаточно конфликтной. Это так? – Морозов отвел взгляд от монитора и посмотрел на Бунину, которая находилась явно в смятенных чувствах.

– Как я уже говорила, она была сложным человеком. – Бунина поджала нижнюю губу, слегка смяла джинсовую ткань на коленях. – Мне было известно о ее конфликтах в группе, но я никогда не была их свидетелем, поскольку мы учились на разных факультетах. Она не раскрывала подробности, не оправдывала себя и не пыталась кого-то очернить. Одногруппники ее не любили, но это чувство было взаимным.

– У Василевской были конфликты с кем-то помимо одногруппников? – Морозов открыл ежедневник и пролистал до страниц с фамилиями.

– Да, – торопливо кивнула Бунина. – У нее были разногласия с какими-то третьекурсницами. Но я не знаю их имен. На все мои вопросы Соня отвечала достаточно уклончиво. А еще… У нее были какие-то непонятные отношения со старостой факультета, Игорем Дубовицким. – Бунина заметила озадаченный взгляд следователя и торопливо добавила: – Но мне многое неизвестно, потому что, как уже говорила, училась на другом факультете – гуманитарных наук. У нас никогда не было общих проектов или совместных лекций. Все же мы были далеки от искусства.

– Видели следы побоев на Василевской? – прямо спросил Морозов.

– Видела, но нечасто, – Бунина заметно расслабилась и прислонилась к спинке кресла. – Впервые это произошло на первом курсе…

[Воспоминания в показаниях Буниной – Ноябрь. Первый год обучения Василевской, 2021–2022]

Когда Бунина вернулась в комнату, было около одиннадцати вечера. За плотно прикрытой дверью в ванную комнату слышался шум воды, редкие всплески. Медленно легкой поступью она направилась к своей кровати и тяжело опустилась на мягкий матрас, зашуршав свежей простыней.

Шум воды смолк. Через считаные минуты дверь ванной комнаты приоткрылась, и на пороге показалась Василевская. Бунина, погруженная в мрачные мысли, не сразу заметила соседку, буравила отсутствующим взглядом стену. Шорканье босых ног по паркету, шуршание одежды, тихий скрип кровати от прогнувшегося матраса – Бунина все слышала, но не могла заставить себя посмотреть.

– Не говори, что это снова произошло? – тихо спросила Соня, накрыв мокрые волосы небольшим полотенцем.

– М?.. – голос соседки вывел Бунину из оцепенения. Она не сразу поняла, что вопрос был адресован ей, и слегка заторможенно перевела взгляд на Василевскую. – Что?.. Что за… – она заметила большой синяк, сползавший багровым отеком на скулу под левым глазом. – Ты подралась? Кто тебя ударил?!

– Повздорила с девчонками, – без особого энтузиазма ответила Василевская, безразлично пожав плечами. – Ничего особенного. Лучше расскажи, что с тобой произошло. Он опять к тебе приставал?

– С девчонками? – продолжала допытываться Бунина, словно не слышала вопросов Василевской. – Что произошло? Расскажи мне. Это опять из-за Игоря? Я говорила тебе, бросай этого мудака. От него одни проблемы…

– Ник, перестань… – Соня не смогла сдержать жалостливого стона. – Каждый раз ты говоришь одно и то же. – Василевская горестно усмехнулась, села ближе к прикроватной тумбочке и взяла с поверхности очки. Она бормотала себе под нос, внимательно рассматривая линзы. – Игорь человек непростой, у него свои причины. И, как ты знаешь, у меня тоже. Ну а девчонки… считай, что мы не сошлись во мнениях.

– Но… – Бунина знала Соню не первый день, и они были достаточно близки как друзья. Она понимала, что Василевская не хотела раскрывать истинную причину разлада, но также знала, что Соня никогда не стала бы вступать в прямой конфликт с кем-либо без веской на то причины. «Не сошлись во мнениях» – не та причина. – Раньше тебя никогда не били за твое мнение. Соня, ты врать не умеешь, – с нажимом произнесла Бунина, не отрывая взгляда от лица Василевской.

Соня тяжело вздохнула, нацепила на нос очки и заметно поникла. Ее взгляд блуждал вверх по стене, к потолку, затем спустился вниз, мимолетно задержался на бра, прикроватной тумбочке и остановился на собственных босых ногах. Она разглядывала их так, словно ничего интереснее быть не могло. Василевская не хотела ничего рассказывать или, наоборот, очень хотела, но не знала, стоит ли. Заметив сомнения подруги, Бунина первой нарушила молчание:

– Эй, – позвала она, пытаясь привлечь внимание. – Послушай, ты же знаешь, что можешь все мне рассказать?

– Знаю, – кивнула Соня и подняла глаза на Веронику. – Только вот рассказывать нечего. Просто я немного устала. Точнее… – Василевская запнулась, пытаясь сформулировать свои мысли верно. – Я сама согласилась на эти условия и никогда не жалела, но мне следовало бы вспоминать об этом чаще. Иногда я забываюсь, витаю где-то в облаках и на что-то надеюсь. Я, наверное, просто не понимала, что будет так тяжело, – она усмехнулась и сжала зубами нижнюю губу. – Вообще-то я понимала. Мне же не десять лет. Все я понимала… – повторила она тише.

– Мы все еще говорим о тех мымрах с третьего курса? – с нескрываемым недоверием спросила Бунина. – О ком ты сейчас говоришь, Сонь?

– А? Да это мелочи. Это просто ревность, понимаешь? – Василевская тепло улыбнулась подруге. – Не всем нравится, что мы с Игорем встречаемся.

– Очнись, Сонь! – неожиданно взбеленилась Бунина. – Ни черта вы не встречаетесь! Ты в каких-то своих иллюзиях живешь! Ох… Поверь, я не хочу тебя обидеть, но в этих отношениях состоишь только ты. Ты одна, понимаешь? И эти курицы и мизинца твоего не стоят. Все слепые, что ли, не пойму…

– Остынь, – тихо рассмеялась Василевская и стала активно сушить волосы полотенцем. – Все это глупости. Не первый раз. Повздорили и повздорили. – Василевская заметила сомнения на лице Вероники и широко улыбнулась. – Послушай, все в порядке. Этого больше не повторится.

– Ну, – сдалась Бунина, – если ты так говоришь…

[Конец воспоминаний]

– Но это повторялось? – спросил Морозов.

– Да, – кивнула Бунина, – периодически. Сначала редко, но затем все чаще и чаще. С завидным постоянством.

– Василевская продолжала умалчивать имена обидчиц? – поинтересовался Морозов, записывая что-то в ежедневник.

– Именно так, – согласилась Бунина. – Но я знаю, что они учились на третьем курсе. Затем… в какой-то момент все изменилось, и конфликт, по всей видимости, исчерпался. Василевская совсем ушла в себя. Не разговаривала, мало ела, чаще проводила время в своей комнате. Но более я следов побоев не видела.

– Что могло измениться?

– Я думаю, у нее совсем разладилось с Игорем, и от нее отстали. – Бунина озадаченно почесала висок. – Честно говоря, после произошедшего я думаю о том, что была недостаточно внимательна к ней. Мне нужно было попытаться как-то вытянуть ее из этих отношений. Они пагубно на нее влияли. Но… У меня, знаете ли… – она сделала короткую паузу, нервно провела пальцами за ухом, оправила волосы, – свои проблемы были.

– Понимаю, – кивнул Морозов. – Значит, больше конфликтов у Василевской не возникало?

– Не совсем так, – Бунина слегка склонила голову к плечу. – После летних каникул, на втором году обучения, что-то вновь произошло. В начале сентября я заметила синяк на лице Сони, но мои вопросы тогда она проигнорировала. Больше подобных инцидентов не было, вплоть до моего отчисления. Но настроение Василевской значительно изменилось. Ей словно стало лучше, но и хуже одновременно. Мне сложно объяснить…

– Как думаете, в чем причина таких резких изменений?

– Не знаю, – Бунина задумчиво покачала головой. – Возможно, она возобновила отношения с Игорем. Если, конечно, это вообще можно было назвать отношениями. В любом случае это только мои домыслы. Не более.

– Как думаете, Игорь Дубовицкий мог перейти грань дозволенного? – осторожно спросил Морозов.

– Вы имеете в виду, мог ли он убить Василевскую? – спросила Бунина с ухмылкой. Морозов никак не отреагировал на этот вопрос, лишь смотрел на Бунину пристально и красноречиво. Вероника поняла, что угадала с вопросом. – Не думаю.

– Почему? Вы так хорошо знаете Дубовицкого? – коротко улыбнулся Морозов, оставляя пометки в ежедневнике.

– Нет, я ничего не знаю об Игоре. – Бунина подперла голову кулаком. – Я говорила, мы с разных факультетов и фактически никогда не пересекались. Но при общении с Василевской у меня сложилось впечатление, что это она чувствует себя виноватой перед Игорем, а не наоборот. Пусть я с этим и не согласна…

– Некоторые свидетели, в основном одногруппники Василевской, утверждали, что она всегда носила с собой тетрадь или блокнот. Известно что-то об этом?

– Конечно, – Бунина выпрямилась и устремила взгляд на свои джинсы. И тут же подтвердила догадки следователя, расковыривая ногтем край заплатки. – Она вела дневник. Соня не распространялась об этом. На вопросы отвечала, что записывает стихи собственного сочинения или идеи для картин. Знаете, ведение дневника, по мнению большинства, свойственно детям в периоды их подросткового кризиса, – Бунина коротко усмехнулась. – Соня не хотела лишних насмешек, неудобных вопросов и банального навязчивого любопытства.

– Вы когда-нибудь читали его? – решил спросить Морозов, предполагая ответ на вопрос.

– Это же личный дневник, – искренне удивилась Бунина и подняла глаза на следователя. – То же самое, что рыться в чужом белье или заглядывать в чужую постель. Василевская мне никогда не показывала записи, а я, разумеется, ее дневник без разрешения не трогала.

– Вы были свидетелем того, как она оставляла записи в дневнике? Может, в какие-то моменты ее поведение показалось вам не таким, как обычно? Это немаловажно, если вспомните временные периоды.

– Ничего необычного, – равнодушно пожала плечами Бунина. – Она умела скрывать свои эмоции тогда, когда это было необходимо. Да, мы были друзьями, но у нее имелись свои секреты.

– Вы знакомы с Василисой Колычевой? – вдруг спросил Морозов, заметив запись в ежедневнике. – Говорят, они с Василевской дружили.

– Я видела их вместе несколько раз в общих компаниях, но о гипотетической дружбе слышу впервые.

– У вас есть подозрения, кто бы мог убить Василевскую? – прямо спросил Морозов и посмотрел на Бунину.

– Нет, – без раздумий ответила та. – Это правда, что Василевская конфликтовала со студентами, а иногда даже с преподавателями, но причины были не столь серьезны, чтобы стать мотивом. Вам так не кажется?

– А что насчет вас? – Морозов проигнорировал провокационный вопрос Буниной, поскольку был согласен с ее мнением. – Почему вы решили отчислиться на втором году обучения? Что-то пошло не так?

– Мне обязательно отвечать на этот вопрос? – напряженно спросила Вероника, выпрямившись.

– Да, если причина связана с Василевской.

– Нет, не связана, – Бунина прикусила щеку с внутренней стороны и устремила взгляд на носки своих кроссовок. – Но она знала о моих проблемах. Отчасти. Я с ней делилась, потому что было тяжело скрывать. Это личное.

Бунина задумалась, предаваясь воспоминаниям…

[Воспоминания Буниной, не отраженные в показаниях – Ноябрь. Первый год обучения Василевской, 2021–2022]

«Будь хорошей девочкой, Ник. Это ведь несложно».

Бунина шла по темному коридору, медленно и мелко перебирая ногами. Ладонь скользила по рельефной поверхности стены, едва касалась ногтями. Вероника смежила тяжелые веки, словно налитые свинцом, тщетно попыталась выбросить отрывки свежих воспоминаний из головы. Она увязла в этой грязной истории с головой и не знала, как из нее выбраться. Отвращение к самой себе росло в геометрической прогрессии, и она не видела никакой возможности, чтобы реабилитироваться в собственных глазах.

«Давай, моя хорошая, – до ее ушей доносится сбивчивый возбужденный, но омерзительный шепот. – Ты ведь знаешь, как сделать мне приятное, – из его груди вырвался протяжный стон. – Умни-и-ица…»

В лифте она почувствовала слабость в ногах и поспешно схватилась за поручень у зеркала, чтобы не упасть на колени. Тело накрыло дрожью, а сердце учащенно забилось в груди встревоженной птицей. Ворот рубашки сдавливал шею, натирая, пальцы торопливо освобождали пуговицы из петель, и Бунина чувствовала, как шея покрывалась обильной холодной испариной, что впитывалась в тонкую ткань.

«Ох… твой язык такой горячий… – шептал он, словно в бреду».

Каждый раз, возвращаясь в свою комнату, она первым делом шла в душ, пытаясь отмыться. Терла кожу до красноты и зудящей боли. Смывала холодной водой, как ей казалось, грязную пену и намыливала тело вновь. Рьяно чистила зубы до тех пор, пока десны не начинали кровоточить. Она выходила из душа, подолгу разглядывала свое обнаженное тело, которое с каждым разом вызывало все больше отвращения, позволяла горячим слезам обжигать щеки и содрогалась в рыданиях под шум воды, чтобы Василевская ее не услышала.

[Конец воспоминаний]

Морозов молча наблюдал за Буниной, которая ушла в себя и перестала отвечать на его вопросы. Он понял, что она их просто не слышала, поскольку утонула в болезненных воспоминаниях. То, что они были именно таковыми, Морозов не сомневался – выражение лица Вероники было для него достаточно красноречивым. Шумно вздохнув, он посмотрел на наручные часы – двенадцать часов двадцать пять минут – и впечатал время в протокол допроса свидетеля в графе: «допрос окончен», затем сообщил об этом Буниной и выключил диктофон.

– Вы можете рассказать мне не под протокол, – спокойно предложил Морозов и уперся локтями в колени, сцепил пальцы в замок.

– Что именно? – отстраненно спросила Бунина, не смотря на следователя, словно находясь на границе между реальностью и воспоминаниями.

– То, что произошло с вами. То, из-за чего вам пришлось отчислиться, – Морозов склонил голову к плечу. – Вы сказали, что Василевская знала о вашей проблеме. Она что-то предприняла?

– Хотела, – не стала скрывать Бунина и торопливо стерла тыльной стороной ладони сорвавшуюся слезу. – Она неоднократно просила меня рассказать все ректору, но я отказывалась. Тогда она грозилась, что сама все расскажет, но этого, слава богу, не произошло. Если честно, она не знала всего. Думаю, это одна из причин, почему она не вмешалась. – Бунина прочистила горло, почувствовав, как во рту пересохло. – Я воспользовалась ситуацией и написала заявление об отчислении.

– У вас был конфликт с преподавателем? – Морозов догадался, когда Бунина упомянула ректора. При проблемах с другими студентами достаточно было обратиться к декану или проректору по воспитательной работе.

– Это сложно назвать конфликтом, – Бунина горько усмехнулась и поскребла ногтем кожу, которой было обтянуто кресло. – Я… даже не знаю, как сказать. Мне стыдно просто вспоминать об этом… а говорить…

– Вы подвергались сексуальному домогательству? – Морозов только предположил, но по реакции Буниной понял, что попал в точку.

– Я спала с ним, – наконец призналась Бунина и подняла на следователя глаза. – И не только, если вы понимаете… Я была стипендиатом. Девушка из простой семьи… Тогда мне казалось, что иного выбора у меня не было. Я терпела. Долго терпела, почти полтора года, но по итогу сдалась. Выбрала худший из вариантов… Василевской я сказала, что это были просто приставания и грязные намеки, не более.

– Не хотите написать заявление? – Морозов потянулся к ручке и чистому бланку.

– О нет, – почти испуганно прошептала Бунина. – Прошу вас. Это лишнее. Я не могу написать о том, что меня изнасиловали. Это слишком. Впрочем, сложно сказать, что это было против воли…

– Почему? – Морозов не удивился, понимая истинные причины. – Уголовный кодекс предусматривает санкции не только за изнасилование, но и за понуждение к действиям сексуального характера, в том числе путем шантажа и угроз. Вам… – Морозов запнулся и продолжил тише: – Вам нечего стыдиться. Надеюсь, вы понимаете это.

– Я понимаю, – Бунина запрокинула голову, глубоко вдохнула и коротко, резко выдохнула. – Но вы действительно считаете, что в этом есть смысл? Если бы я могла написать заявление, я бы просто обратилась за помощью к ректору и не лишала себя успешного будущего. – Бунина посмотрела на Морозова, свела брови к переносице и стиснула зубы. – Я не дура, Сергей Александрович. Признайся я в случившемся, он сказал бы ректору о том, что это я его соблазнила, вешалась на него, как и многие другие студентки. И вообще ничего не было. Все это чушь и провокация. Многие из академии мечтали бы оказаться на моем месте, без шуток. Пусть он и значительно старше, но объективно хорош собой и достаточно популярен. В этой истории жертвой бы стал он. Мое слово против его слова. Он на хорошем счету у руководства, да и вообще… один из лучших с безупречной репутацией. – Бунина нервно вытерла вспотевшие ладони о колени. – Нам запрещено пользоваться мобильными телефонами и иными гаджетами в пределах кампуса. Я даже не смогла бы записать наш с ним разговор. Все было бессмысленно.

– Кажется, вы думали над этим дольше, чем я, – тихо произнес Морозов и вывел протокол на печать.

Бунина более ничего не сказала. Она бегло прочитала протокол допроса свидетеля, поставила в соответствующих графах свою подпись и запись: «C моих слов записано верно, мною прочитано. Замечаний к протоколу не имею». Схватила паспорт и торопливо двинулась к двери, но вдруг замерла на пороге.

– Сергей Александрович, – позвала Бунина не оборачиваясь, лишь скосила взгляд и склонила голову. – У Василевской был медальон в виде совиной головы, а на месте глаз – драгоценные камни василькового цвета. Это был подарок матери. Она никогда его не снимала.

Не дождавшись реакции от следователя, Бунина поспешно покинула помещение и не попрощалась. Морозов лишь досадно поджал губы, посмотрел на закрытую дверь, жалея о том, что данные показания не были зафиксированы в протоколе, ведь на трупе никакого медальона обнаружено не было, и при обысках комнаты, личного шкафчика и камеры хранения ничего подобного он не находил.

Тем временем…

Горский стоял посреди специального тира для стрельбы из лука и всматривался в свою теневую фигуру, которая проецировалась на белый фон на задней стене. Он любил стрелять. Это успокаивало, позволяло привести мысли в порядок, а иногда и вовсе опустошить разум. Насладиться головокружительной легкостью. Не единожды после смерти Василевской он пытался привлечь Игоря к любимому занятию, чтобы отвлечь от гнетущих мыслей, сменить, так сказать, обстановку. Однако тот рьяно сопротивлялся и проводил дни и ночи в мастерской или своей комнате.

Святослав надел защитные очки и перчатки, проверил натяжение тетивы и убедился в верности прицеливания. Сегодня он выбрал лук высокого класса из карбоновых волокон, обтянутый кожей ручной работы. Рядом на подставке было несколько стрел с острыми закаленными кончиками, готовыми поразить цель.

Тонкие пальцы крепко обхватили рукоять лука. Правой рукой Горский подхватил одну стрелу и установил ее на тетиву. Посмотрел через оружейный прицел, следя за тем, чтобы стрела находилась в одной плоскости со зрительной осью и не отклонилась в сторону.

Тишина, царящая в тире, лишь усилила звук, раздавшийся, когда Горский начал тянуть тетиву, нацеливаться на мишень в дальнем конце тира. Его дыхание стало ровным, глаза сосредоточились на цели. Святослав медленно отвел локоть назад, удерживая запястье неподвижным. Затем сделал глубокий вдох и выпустил стрелу, расслабив пальцы и отпустив тетиву.

Сильный и точный залп стрелы разрезал воздух и попал в «яблочко».

– Ты сегодня один? – за спиной раздался голос Кауфмана, который все это время ждал выстрела, прежде чем подойти ближе.

– Крадешься, словно мышь, – сухо произнес Горский, проигнорировав вопрос. – Что-то нужно?

– Есть кое-что, что я хотел бы с тобой обсудить.

Кауфман привык к холодной отстраненности Горского и его нежеланию разводить пустые разговоры, поэтому резкий тон не застал его врасплох.

– Что случилось? – обыденно спросил Горский и подхватил пальцами очередную стрелу.

– Это насчет убийства Василевской, – издалека начал Кауфман, встав справа от Горского.

– Боже-е-е, – протянул Святослав и установил стрелу на тетиву. – Меня уже тошнит от этих разговоров. – Слова по смыслу были дерзкими и злыми, но голос Горского оставался все таким же ровным и бесцветным. – Выкладывай.

– Какой же ты циник, – с усмешкой сказал Кауфман. – Помнишь, мы говорили с тобой о двери, которая расположена напротив комнаты Богдана Вишневского? Ну, того, кто труп нашел, – заметив короткий кивок и дождавшись выстрела, продолжил: – Ты проверял, кто там живет?

– Да. – Горский поставил лук на подставку и развернулся лицом к Кауфману. – В списке значится некий Зиновьев, но по факту там пусто.

– Так ты знаешь? – удивился Натан и вздернул брови. – И то, что ключи вот уже третий год сдает и берет Даниил? – заметив озадаченный взгляд Горского, Натан решил пояснить: – Белавин мне рассказал. Он видел списки, когда в прошлом году следил за общежитием вместо Коваленского. Этот Зиновьев был его старшим и сейчас учится на втором курсе магистратуры. Он совершенно точно не может жить в нашем общежитии. В особенности на этаже второгодок.

– Я не хочу вмешиваться в дела Коваленского, – с неохотой ответил Горский, снимая защитные очки. – По всей видимости, он там что-то мутит. И это что-то явно нарушает правила академии. – Горский стянул перчатки с пальцев и посмотрел на Кауфмана исподлобья. – Даже знать ничего не желаю.

– Не похоже на тебя, – Кауфман не мог поверить собственным ушам. Горский, фанатично соблюдавший правила, желал остаться безучастным. – Тебя это не беспокоит?

– Должно? – он расправил рукава рубашки и принялся не спеша застегивать пуговицы на манжетах. – Если мне станет что-то известно, то я должен буду как-то отреагировать. Например, донести до проректоров. Если это что-то серьезное, то Даниилу могут вынести дисциплинарное взыскание, и тогда он лишится стипендии. – Горский сделал паузу, раздумывая. – Или вовсе исключат. Не хочу разрушать его будущее.

– Ты так говоришь, словно тебе уже все известно, – сухо заметил Кауфман, но Горский на это ничего не ответил, лишь отвел взгляд. – Послушай, Свят, меня вообще мало волнует вся эта история. Я Василевскую при жизни не знал, а после смерти тем более знать не желаю. И то, что в этой истории что-то нечисто, не очевидно только ребенку. – Кауфман обреченно покачал головой и облизнул пересохшие губы. – Даже Белавин – простой как пять копеек и просто болван – чувствует, что чертовщина творится.

– Не понимаю, Натан. Что ты хочешь от меня? – устало спросил Горский, разведя руками.

– Следователь не глупее, чем мы с тобой, – продолжил Кауфман свою мысль уже тише. – Он обязательно проверит призрачного жильца этой комнаты, чтобы допросить его в качестве свидетеля. У Даниила могут возникнуть проблемы. Надеюсь, ты это понимаешь?

– Если то, чем занимается Коваленский, не нарушает закон, в том числе уголовный, то никаких проблем следователь ему не доставит. Дела академии следователя не касаются, – Горский посмотрел на Кауфмана пристально и слегка склонил голову набок. – Если там замешан какой-то криминал, то тем более нам с тобой в это лезть не стоит.

– Он же твой друг, Свят… – прошептал Кауфман, провел пятерней по волосам, пропуская мягкие кудри сквозь пальцы. – Не беспокоишься?

– Ты тоже мой друг, Натан, – сухо отметил Горский. – Я отношусь к вам одинаково.

– Но ведь Даниил думает иначе. Ты же знаешь, что он считает тебя близким другом. Он даже учиться поступил сюда ради тебя. Брось, вы дружите с самой школы…

– Почему ты решил, что я должен соответствовать его ожиданиям? – Горский удивленно посмотрел на Кауфмана, вздернув бровь. – Я никому ничего не должен. Чувства Даниила и его особое отношение ко мне – сугубо его проблема. Не моя. Я…

Внезапно Горский почувствовал, что не в состоянии концентрироваться на разговоре. Он смотрел в лицо Кауфману, видел, как шевелились его губы, но ничего не слышал. Жгучий ком застрял в горле, ноги стали ватными, дыхание участилось. Горский сдвинул брови к переносице и крепко стиснул челюсти, пытаясь избавиться от настигшего чувства тревоги. Тщетно. Он собрал последние крупицы самообладания, выпрямился и поспешил покинуть тир, бросив напоследок короткое и бесцветное: «Мне пора».

Глава 8

Март. Год поступления Колычевой

[06.03.2023 – Понедельник – 17:45]

В академию следователь Морозов добрался лишь к вечеру. На часах было без четверти шесть. Вместе с проректором по воспитательной работе они поднялись на четвертый этаж главного учебного корпуса и направились по темному коридору восточного крыла. Морозов спал буквально пару часов за последние сутки: работал над уголовным делом по факту совершения тройного убийства, получив выволочку от руководства по возвращении в следственный отдел после допроса Буниной. Следователь из последних сил боролся с усталостью и сонливостью. Желание упасть и заснуть на холодном полу было столь велико, что противиться ему с каждым шагом становилось сложнее.

Морозов успел заметить, что на двери, которую распахнул проректор, было указано: «Театральная студия I».

– Это репетиционный зал, – пояснил Якунин и обвел ладонью пространство перед собой.

Перед Морозовым предстали поднятая сцена, световое и звуковое оборудование, стойки с костюмами и реквизит. Перед сценой стояли кресла примерно на десять или пятнадцать персон. Следователь не считал – прикинул, доверившись своему чуткому взору. Чуть поодаль было несколько столов и стульев, за которыми сидели студенты и, судя по листам в их руках, обсуждали сценарий.

– Если подняться на сцену и пройти дальше, то можно попасть в гримерку, – продолжил Якунин и жестом подозвал к себе одного из студентов.

– А то, что интересует непосредственно меня…

– Секундочку, – перебил его Якунин и поднял указательный палец, не глядя на следователя. Лишь когда к ним подбежал высокий курчавый студент, проректор развернулся к Морозову лицом: – Это Натан Кауфман, староста факультета. – Морозов лишь слегка кивнул в знак приветствия, не в состоянии проявить больше дружелюбия. – Подскажи, где у вас тут веревки? – обратился к Кауфману Якунин.

– За кулисами, – без удивления ответил Натан. Он ожидал, что рано или поздно следователь бы обратился на факультет в поисках злосчастных джутовых веревок, поскольку отдел материально-технического обеспечения закупал их только для театра. Кроме того, ранее помощник следователя уже ими интересовался. – Я провожу.

Морозов и Якунин проследовали за старостой и неторопливо поднялись по небольшой лестнице, ведущей из зала на сцену.

Сцена оказалась более внушительной, чем могла показаться на первый взгляд. Она была установлена с подъемом около полуметра, а поверхность покрывало лакированное дерево, которое, на удивление Морозова, даже не скрипело под ногами. Металлическая конструкция для размещения театральных кулис и декораций обрамляла сцену. На высоких ригелях были размещены светильники и прожекторы, направленные в определенные стороны, для создания нужной атмосферы и эффекта.

Кауфман приподнял театральную занавесу, которой была прикрыта задняя часть, и жестом пригласил следователя и проректора пройти вперед. За кулисами Морозов увидел техническое помещение с аппаратурой для управления системой, позволявшей поднимать или опускать декорации и другие элементы сцены при проведении спектаклей.

– Правее у нас находится хранилище реквизита, костюмов и других необходимых мелочей, – пояснил Кауфман. – Слева – гримерная. А здесь, – Кауфман отодвинул небольшую занавесу, – веревки.

Морозов подошел ближе к старосте и увидел на полу девять новых мотков бежевого цвета, на каждом из которых висел крафтовый ярлык: «Джут. 10 метров».

– Давно они у вас? – спросил Морозов, но, заметив немой вопрос в глазах старосты, пояснил: – Они кажутся новыми.

– Все верно. Я заказал в отделе материально-технического обеспечения сотню метров. – Кауфман посмотрел на веревки и слегка прикусил губу. – Их принесли около трех недель назад. Может, чуть меньше.

– Сотню? – поинтересовался Морозов, заметив, что десяти метров не хватало.

– Да, возможно, дали лишь девяносто, – безразлично пожал плечами староста. – Правда, обычно такого не происходит, поскольку с финансированием проблем нет.

– Может, десять метров уже использовали? – резонно поинтересовался Якунин.

– Исключено, – помотал головой староста. – Все веревки, установленные на аппаратуре, износились, поэтому я и попросил новые. Мы начали работать над новой постановкой после новогодних праздников. Еще не приступали к декорациям и репетициям.

– А кто принес веревки? – устало спросил Морозов и потер тыльной стороной ладони глаз.

– Михайлов! – неожиданно крикнул Кауфман, запрокинув голову. – Кто веревки принес, не помнишь?

– Жека! – послышался звонкий мужской голос откуда-то сверху, и следователь непроизвольно запрокинул голову.

– Меркулов Евгений. Учится на четвертом курсе нашего факультета. Мой одногруппник, – зачем-то уточнил Кауфман.

– А кто-нибудь мог забрать веревки из-за кулис? Кто-то посторонний? – Морозов передал Якунину копию постановления, заверенную гербовой синей печатью, и опустился на полусогнутых ногах, подхватил один моток.

Разрешение на обыск и выемку Морозову удалось получить у дежурного судьи в кратчайшие сроки. Илья Родионов был чрезмерно пунктуален и работал на совесть: в дежурную неделю он не задерживался на судебных заседаниях более пятнадцати минут, а санкции составлял вдвое быстрее.

– Если вы спрашиваете о том, бывают ли здесь студенты с других факультетов – да, к нам нередко приходят на репетиции. Если спрашиваете о доступе за кулисы – нет, никто, кроме нас, сюда не заходит. Однако я не исключаю подобного, – Кауфман поджал нижнюю губу и слегка повел плечом. – Все же здесь нет ничего секретного.

– Мне придется их забрать. – Морозов повернул голову в сторону веревок. – Будете понятым?

Кауфман лишь коротко кивнул и бросил взгляд на Якунина, который стоял чуть поодаль, устало прислонившись спиной к деревянному каркасу и прикрыв глаза.

Спустя чуть больше часа…

– Вы хотели мне что-то рассказать?

Когда Морозов собирался вернуться в импровизированную комнату допросов, в коридоре его остановила девушка. Как выяснилось позже, ее звали Дао Сомбат – студентка первого курса факультета живописи. Она была встревожена, говорила как-то невпопад и сбивчиво. Морозов был очень уставшим и мало спал. Не планировал проводить допросы в академии, а потому не взял с собой ни ноутбука, ни пустых бланков. Вскоре их должен был привезти Хомутов, который задержался в следственном отделе. Однако просто проигнорировать первокурсницу следователь никак не мог, и, если сведения, которыми она обладала, имели значение для дела, откладывать ее допрос не желал.

– Честно говоря, – Дао заправила сбившуюся прядь за ухо. – Я не уверена, что это имеет какое-то отношение к смерти Василевской, но…

– Любая информация, что прямо или косвенно связана с потерпевшей, имеет значение, – заверил ее Морозов. – Давайте, чтобы вам было проще, я начну с простых вопросов. Итак… когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Василевской?

– Мы не были знакомы лично. Несколько раз видела ее в компании Игоря Дубовицкого и… – Дао запнулась и стиснула зубами нижнюю губу.

– Не переживайте, – с тихим вздохом отозвался Морозов. – Этот разговор в любом случае останется между нами.

– С Ольгой Авериной. Это студентка третьего курса факультета живописи. – Дао сильнее прижала колени друг к другу и принялась нервно и как-то рвано расковыривать кожу у ногтя. – Это случилось четвертого сентября. Воскресенье, кажется. Точно помню, что был выходной день. Я решила прогуляться по общежитию, ознакомиться, так сказать. Тогда я еще не знала, что на шестой этаж студенты просто так не ходят.

[Воспоминания в показаниях Сомбат – Сентябрь. Год поступления Колычевой, 2022–2023]

«Дао, через тридцать минут комендантский час, возвращайся в свою комнату», – голос Коваленского застал ее врасплох. Она испугалась. От неожиданности шумно захлопнула книгу. Дао была так увлечена чтением, что даже не заметила чужое присутствие в общей гостиной и потеряла счет времени. Хотела было ответить старосте, но, когда она посмотрела на него, тот уже скрылся за аркой. Следом за ним шла девушка с небрежно собранными в хвост светлыми волосами. На ней была повседневная одежда, влажная после дождя. Лица ее Дао разглядеть не смогла.

Вернув книгу на полку, Дао поспешила покинуть гостиную. Это был ее пятый день пребывания на территории кампуса, но она все еще не могла привыкнуть к общежитию и нередко подолгу блуждала по коридорам в поисках лифта или лестницы. Она страдала топографической агнозией, поэтому ориентирование в столь большом здании было для нее тем еще испытанием.

Дао поднималась в лифте с деревянной кабиной на этаж первокурсников. Прижалась лбом к холодному зеркалу и устало прикрыла веки, навалившись на поручень. Лифт двигался плавно, практически бесшумно, убаюкивал, словно колыбель. Занятия еще не начались, но Дао по не известной ей причине чувствовала себя уставшей и подавленной. Атмосфера, царящая в кампусе, давила, заставляла чувствовать себя не в своей тарелке.

Двери разъехались. Дао с тихим вздохом открыла глаза и вышла из кабины, смотря себе под ноги. Некоторое время она бесцельно брела по коридору, невидящим взглядом скользила по мыскам своих брогов, пока не уперлась в закрытую дверь без номерной таблички. Дао вздрогнула, в растерянности завертела головой, не понимая, где оказалась.

– Игорь, постой! – раздался звонкий женский голос.

Дао, не раздумывая и секунды, спряталась в небольшой нише в стене за высоким растением. Лишь скрывшись, она с досадой зажмурилась и мысленно обругала себя за беспечность. Прятаться было глупо и так по-детски. Чувствовала себя нашкодившим котенком, который в общем-то ничего плохого не сделал. Понимала, что если ее заметят, то будет намного сложнее объясниться.

Показался высокий светловолосый парень, которого Дао узнала сразу – староста ее факультета. Спустя долю секунды рядом с ним появилась взволнованная девушка, и Дао резко опустилась на полусогнутых ногах, чтобы не быть замеченной.

– Игорь, ну постой же, – жалобно повторила девушка и схватила его за локоть. – Давай поговорим?

– О чем, Оль? – Игорь нехотя остановился и посмотрел на нее. – Я устал разговоры разговаривать. Одно и то же день ото дня. Мы можем как-то это все прекратить?

– Что именно? – Ольга нахмурилась и обиженно поджала губы. – Наши отношения? Ты это имеешь в виду?

– Отношения! Отношения! – взбеленился Игорь и повысил голос. – Ты можешь не трепать мне нервы? Я уже сыт по горло!

– Это все из-за нее, да? – Ольга подошла ближе, встала вплотную, чуть запрокинула голову, смотря прямо в глаза. – Все из-за этой мелкой шлюшки? Ты раньше никогда так не увлекался и…

– Закрой свой рот, – словно на выдохе произнес Игорь и резко выдернул локоть из слабой хватки. – Это тебя не касается. Не смей говорить о ней!

– Ты идиот, Дубовицкий! Полнейший кретин! – Ольга в сердцах пихнула Игоря в плечо. – Вот она я! Уже больше двух лет. Все ради тебя! А ты… потерял голову из-за какой-то… – Ольга брезгливо поджала губы и ядовито выплюнула: …девчонки! Она тоже хороша, не понимает с первого раза человеческого языка. Мало! Мало я с ней «разговаривала»!

За долю секунды Игорь коротким рывком схватил Ольгу за узкий подбородок и крепко сдавил пальцами щеки. Притянул к себе. Свободной рукой накрыл затылок и сжал в кулаке ее волосы. Хватка у него была мертвой. Поднял ее лицо, приблизил к своему.

– Даже пальцем не смей к ней прикасаться, слышишь?!

– Отпусти меня! Мне больно! – Ольга истошно закричала, а по щекам вмиг потекли горячие слезы. Словно утопающий, она вцепилась в руку Игоря, удерживающую ее лицо, и пыталась ослабить хватку, вырвать себя из цепких лап. Игорь держал ее так крепко, что пришлось встать на носочки.

– Ты слышала меня? – спросил он, игнорируя просьбу.

Ольга продолжила кричать и просить отпустить ее, но Игорь был непреклонен. Слабые попытки вырваться он убивал в зародыше, сильнее смыкая пальцы. В какой-то момент крики сменились отчаянным рыданием. Ольга повисла на руках старосты, словно шарнирная кукла, и горько плакала.

[Конец воспоминаний]

– Чем же все закончилось? – терпеливо спросил Морозов, жалея о том, что не мог зафиксировать показания Дао протокольно.

– Вскоре прибежал Даниил Коваленский, и Игорь отпустил Аверину. Она убежала сразу вся в слезах. – Дао рассеянно почесала ногтем место, где был сбрит кончик брови, и сжала зубами щеки. – Старосты еще какое-то время разговаривали. Ну, как разговаривали… Коваленский ругал Дубовицкого за его поведение. Что-то вроде «контролируй себя». Потом они разошлись.

– Были ли вы вновь свидетелем подобных конфликтов?

– Нет, – Дао обреченно покачала головой.

– С того дня прошло… – Морозов задумался и зажмурил один глаз. Высчитывал. – С того дня прошло около семи месяцев, верно? Вы должны были лучше узнать и Ольгу Аверину, и Игоря Дубовицкого. Что думаете?

– Как я и сказала, свидетелем конфликта я больше не была, но несколько раз видела Василевскую с синяками на лице. – Дао тихо вздохнула. – Я не могу утверждать точно. То, что я видела в тот день… На подобное могли быть способны как Аверина, так и Дубовицкий. Но слова Игоря… Я думаю, Василевская имела для него большее значение, нежели кто-либо еще.

– Вот как… – тихо произнес Морозов. – Как бы вы охарактеризовали Ольгу Аверину?

– Мне сложно судить, на самом деле. Мы знакомы постольку-поскольку. По моим ощущениям, она достаточно вспыльчивый и агрессивный человек. Впрочем, наш староста тоже. Как два сапога пара…

– Вы когда-нибудь общались с Соней Василевской?

– Нет, она была достаточно нелюдима. – Дао неопределенно повела плечом и опустила глаза. – Она училась на курс старше, поэтому мы не так часто пересекались. Но каждый раз она была одна.

– Вы знали, что потерпевшая состояла в… – Морозов задумался, так как не особо понял, в каких именно отношениях состояли потерпевшая и староста факультета живописи. – Вы знали, что между Василевской и Дубовицким было что-то большее? Романтические или сексуальные отношения?

– На тот момент нет. Это был мой пятый или шестой день в академии, поэтому я не понимала, о ком шла речь. Да и Аверину видела впервые. Но, как говорят, от сплетен не убережешься. Весь факультет судачил об Игоре и его странном любовном треугольнике. Сейчас в особенности… – Дао задумчиво поджала нижнюю губу. – Не открыто, конечно, но все же… Поэтому в этой ситуации сложно делать вид, что ничего не происходит.

– Вы сказали, что потерпевшая была нелюдима. Никогда не встречали ее в компании кого-либо? Уверены? – решил уточнить следователь.

– Да. Хотя… – Дао подняла глаза к потолку и шумно вздохнула. – Один раз я видела ее в компании Василисы Колычевой. В середине декабря. Мы в тот день выбирали Тайного Деда Мороза. Они достаточно мило общались…

– С Василисой Колычевой? – Морозов хмыкнул. – Вы уверены?

– Конечно, но на мой вопрос, как давно они знакомы, Василиса ответила, что они не близки.

– Вот как… – Морозов рассеянно почесал кончик носа и тихо шмыгнул. Шумно хлопнул по коленям. – Что ж! Простите, но я должен буду вас допросить под протокол. Нужно будет рассказать все это еще раз. Надеюсь, вы понимаете?

– Да, – Дао уверенно кивнула. – Но, прошу вас, мои показания могут остаться в секрете от Авериной? Знаете ли… – Дао немного стушевалась и смущенно потерла шею. – Я ее немного побаиваюсь.

Морозов шумно вздохнул и закивал головой, ободряюще улыбнувшись. Плечи Дао, что все это время были напряжены, заметно расслабились.

Спустя час…

Морозов сидел напротив Вишневского и вслушивался в ритмичный стук клавиш. С начала допроса Вишневский лишь единожды, может, дважды взглянул в глаза следователю, словно намеренно избегал зрительного контакта. На некоторые вопросы он отвечал с большими задержками, будто пытался придумать более правдоподобный ответ, что немного раздражало Морозова, поскольку он прилагал колоссальные усилия, чтобы не уснуть в разгар следственного действия.

– Так как вы, говорите, познакомились с потерпевшей и при каких обстоятельствах… – следователь сделал небольшую паузу, пытаясь вспомнить полное имя студента, – Богдан Станиславович? – выдавил он с трудом.

– Я же уже говорил, – раздраженно ответил Вишневский и закатил глаза. – Мы с Василевской знакомы не были, по крайней мере лично.

– В нашу первую встречу вы говорили, что ни вы, ни Василиса Колычева с потерпевшей знакомы никогда не были, – резонно заметил Морозов, заглядывая в свой ежедневник. – Протоколы же свои читали и подписывали.

– Разве? – отстраненно спросил Вишневский и обратил взор в сторону окна. – Колычева ответственна за свои показания, а я за свои. – Он вновь посмотрел на следователя, слегка поджав губы. – Я с Василевской знаком не был. Повторяю еще раз.

– Допустим, – нехотя согласился Морозов и закинул ногу на ногу. – Почему вы поступили именно на архитектурный факультет? – неожиданно спросил Морозов.

– Что, простите?..

– В начале допроса, когда я устанавливал вашу личность, вы упомянули вскользь, что ненавидите этот факультет и не особо любите живопись, – следователь удивленно приподнял брови и поджал нижнюю губу. – Так почему?

– Я не сам его выбрал, – в голосе Вишневского послышались раздраженные ноты. – Я люблю литературу и языки. Мне это ближе.

– Вот как… Что предпочитаете из литературы?

– Что?.. – Вишневский немного растерялся, затем небрежно повел плечом и отвел взгляд. – Мне нравится зарубежная классика. Марк Твен, например.

– Разве его книги не рассчитаны на школьников? – следователь едва заметно усмехнулся, когда заметил раздраженный взгляд Вишневского. Что-то в этом парнишке ему не нравилось: он казался каким-то скользким и скрытным. Эта мысль не давала Морозову покоя, именно по этой причине он хотел разговорить его. Позволить расслабиться и немного раскрыться. Обычно разговоры на отстраненные и интересующие свидетелей темы помогали наладить контакт. – Я думал, студенты уже переросли эти истории.

– Тот факт, что его герои подростки, не делает его литературу детской. – Вишневский шумно фыркнул, и Морозов улыбнулся. – «Приключения Тома Сойера» про трудного и асоциального подростка. «Приключения Гекльберри Финна» – буквально книга о борьбе с расизмом. Да и многие другие. Достаточно невежественно с вашей стороны говорить, что эти книги «детские». Некоторым взрослым стоило бы чаще читать.

– И какая же книга вам особенно близка? – Морозов решил пропустить мимо брошенную в него шпильку.

– «Принц и нищий», возможно, – Вишневский раздраженно поджал губы и посмотрел в окно. – Мы с Томом достаточно похожи. Оба чувствуем себя не совсем в своей тарелке.

– Вы сейчас говорите об архитектурном факультете или… – Морозов озадаченно взглянул на свидетеля и приподнял бровь, когда тот рассеянно взглянул на него.

– Кажется, этот разговор не относится к делу, – спохватился Вишневский. – Что-то еще?

Морозов не мог не согласиться с подобным утверждением, поскольку вопросы личного характера, не касающиеся потерпевшей, действительно не имели значения для дела и вообще были неэтичными. За долгие годы работы в следствии Морозов не единожды сталкивался с ситуациями, в которых должен был проявлять ненавистные ему качества, такие как несдержанность, манипулятивность, безразличие. Вместе с тем продолжал бороться, защищая внутренние убеждения от внешнего циничного воздействия.

– Хочу еще кое-что уточнить. – Морозов медленно выпрямился и перелистнул пару страниц в ежедневнике. Некоторое время он всматривался в исписанный им лист и ритмично стучал по поверхности ручкой. – Вам известно что-то о дружбе между Колычевой и потерпевшей?

– Нет. – Вишневский провел пятерней по волосам, убрал медные мягкие локоны со лба. – Я уже говорил и повторю снова. Василевскую я не знал. С Колычевой мы просто знакомые и не особо близки. Да, – Вишневский кивнул, – мы нередко проводим вместе свободное время, например, играем в шахматы. Но не более.

[Воспоминания Вишневского, не отраженные в показаниях – Декабрь.

Год поступления Колычевой, 2022–2023]

В вечернее время в общежитии было тихо. В общей гостиной в свете новогодних гирлянд несколько студентов уютно устроились в мягких креслах напротив растопленного камина и читали книги.

Спрятавшись за нарядной хвойной красавицей, Вишневский и Колычева сосредоточенно играли в шахматы. Деревянные фигуры лениво перемещались по клетчатой доске. Богдан ходил более уверенно, не медля, а Василиса, напротив, предпочитала дольше думать над каждым своим ходом.

Вот и сейчас, после нескольких минут раздумий, Василиса сделала ход ладьей.

– Ты знала, что первые шахматы были придуманы в Индии и назывались «чатуранга»? – с улыбкой спросил Вишневский и переместил своего коня на новую позицию.

– Нет, – усмехнулась Колычева, понимая, что теперь ее фигура находится под угрозой. – Забавное название.

Она решила вернуть свою ладью на изначальную позицию, чтобы защитить от возможной атаки.

– Кстати! – воскликнул Вишневский, подавшись вперед и сложив руки на столе, словно первоклассник. – Давно хотел спросить. Почему ты решила поступить на факультет скульптуры? Мне казалось, тебе больше архитектурный подходит.

– Мой отец был столяром, – Василиса отзеркалила позу Богдана и широко улыбнулась. – В свободное от работы время он любил вырезать различные фигурки из дерева, – она задумчиво хмыкнула и опустила взгляд на доску. – Они были очень красивыми. Мне нравилось смотреть, как он работает. Когда мне было восемь лет, он подарил мне небольшой набор для резьбы по дереву. – Василиса уперлась локтями в стол, сопровождая слова незамысловатыми жестами.

Василиса задумчиво коснулась указательным пальцем деревянного коня, осторожно раскачивая его на доске. На ее лице расползлась слабая улыбка. По всей видимости, воспоминания, связанные с отцом, были светлыми и счастливыми, но в то же время грустными.

– Он учил меня резьбе и тому, как распознавать древесину. Например, – Василиса подхватила коня двумя пальцами и покрутила его на уровне глаз, – эта фигурка черного цвета, но она не покрыта краской, и у нее четко выраженная текстура. Гладкая, однородная, с мелкими порами. – Она положила ее на ладонь, взвешивая. – Она тяжелая. Достаточно тяжелая для шахматной фигуры. – Василиса вновь сжала голову коня большим и указательным пальцами и постучала по «туловищу» коротким ногтем. – Звук глухой. – Затем приблизила ее к носу, сделала глубокий вдох и смежила веки. – Аромат слабый и приятный. – Колычева открыла глаза, взглянула на Вишневского и широко улыбнулась, когда заметила его озадаченный взгляд. – Почти уверена, что это эбеновое дерево.

– Поразительно, – искренне восхитился Вишневский. – А я думал, ты с отчимом живешь, – неожиданно вспомнил он.

– Все так, – Василиса заметно скисла и вернула коня на шахматную доску. – Мой отец погиб, когда мне было двенадцать лет – зарезали какие-то хулиганы, когда он ночью возвращался домой. Матушка очень горевала. Горевала так сильно и слепо, что спилась, напрочь забыв о моем существовании. – Она поджала губы в тонкую линию, продолжая буравить взглядом доску. – Потом в ее жизни появился мужчина, – она горько усмехнулась, взглянула на Вишневского и обвела указательным пальцем вокруг своего лица, – маргинальной внешности.

Колычева замолчала и посмотрела куда-то в сторону, мимо плеча Вишневского. Богдан внимательно наблюдал за ней, боясь задавать лишние вопросы, опасался затронуть кровоточащие раны, которые спустя годы, как правило, продолжали нещадно болеть. Вишневский знал об этом не понаслышке.

– Она стала пить меньше, окрыленная тошнотворной любовью, практически целовала омерзительные стопы этого ублюдка. Господи, – прошептала Василиса и рьяно растерла лицо ладонями. – Я так ненавидела ее в тот период. Думала, что она предала отца.

– Ты из тех детей, кто думает, будто если родители порознь, то должны прожить всю жизнь в одиночестве? – осторожно поинтересовался Вишневский, возвращая свои фигуры на первоначальные позиции.

– Что? Конечно, нет, – возмутилась Колычева и откинулась на спинку стула. – Просто этот мужчина был недостоин ее. – Она последовала примеру Вишневского и потянулась к своим фигурам. – Но спустя время я поняла, что это она была недостойна моего отца. В тот момент, когда она стала закрывать глаза на то, что ее сожитель делал со мной, игнорируя все мои мольбы о помощи, – она умерла для меня.

Вишневский замер, сжал пальцами ладью, а затем резко вскинул на Колычеву удивленный взгляд. Она даже не изменилась в лице, словно говорила о каких-то обыденных вещах, продолжала расставлять фигурки по клеткам и лениво следить за ними взглядом. Что он должен был спросить или сказать? Выразить сочувствие или сделать вид, словно внезапно оглох и не слышал последних фраз? И что значило «то, что он делал со мной»? Побои? Домогательства? Унижения? Богдан буквально боялся спросить об этом.

– Все еще не могу поверить, что получила место в подобном учебном заведении. Это такой шанс для меня. Ты просто представить не можешь.

– Тебя не смущает говорить об этом со мной? – решился спросить Вишневский.

– Мы же друзья, – коротко и не раздумывая ответила Колычева, безразлично пожала плечами.

После тягостной паузы, которая, казалось, длилась вечность, Колычева вновь сложила руки на стол и с улыбкой взглянула на Богдана:

– Еще партеечку?

Март. Год поступления Колычевой

[06.03.2023 – Понедельник – 21:10]

Морозов лежал на диване в клубном помещении, где проводил допросы, положив на лицо раскрытый ежедневник. Ноздри наполнял острый запах чернил, пропитавших страницы ежедневника. На их фоне мерк слабый приятный аромат бумаги. Где-то на периферии следователь чувствовал, что проваливается в сон, но нещадный мыслительный процесс не позволял разуму скрыться в логове Морфея, стуча по вискам. Голова ужасно болела.

– Этот допрос был странным, – заметил Хомутов и кинул в стену небольшой резиновый мячик.

– Почему?

– Мне показалось, что он врет о том, что не знал Василевскую, – Хомутов хмыкнул, сжал отскочивший мячик в ладони. – И эти ваши вопросы относительно книг… зачем они?

– Он растерян и напуган, – тихо проговорил Морозов, скрестив ноги. – Возможно, где-то он слукавил, но в этом кресле так поступали многие. Я хотел, чтобы он немного расслабился. Не забывай, Алешка, что они все просто дети, в конце-то концов. Им страшно, когда на них смотрит суровый дядька. Но сейчас меня интересует следующее. Во-первых, – Морозов оттопырил указательный палец, – Игорь Дубовицкий. Очевидно, что между ним и потерпевшей были интимные отношения. Насколько они были токсичными? Что происходило на самом деле? Мог ли он избавиться он назойливой поклонницы? Или, напротив, назойливым был именно он, и Соня просто хотела закончить эти отношения, а Дубовицкий не позволил? Во-вторых, – он разжал средний палец, – Ольга Аверина. Ревность – вполне весомый и реальный мотив. – Морозов тяжело вздохнул. – У меня чувство, что все лежит на поверхности.

– Что будете делать дальше? – Хомутов откинулся на спинку дивана и посмотрел на следователя.

– Необходимо ходатайствовать о проведении судебной сравнительно-определительной экспертизы по веревкам, чтобы установить соответствие между «орудием преступления» и изъятым аналогом. Если результаты будут положительными – допросить Меркулова и узнать, куда он дел недостающие десять метров. – Морозов убрал с лица ежедневник и посмотрел на Хомутова из-под полуопущенных ресниц. – Пока будем ждать результаты экспертизы, продолжим допрашивать свидетелей.

– Составлю с утра постановление, – охотно отозвался Хомутов. – Кстати, я узнал, что в четыреста пятой комнате, о которой мы говорили ранее, зарегистрирован некий Степан Николаевич Зиновьев. Больше информации мне не предоставили. Сами понимаете. У меня полномочий недостаточно.

– Еще один в список, – устало произнес Морозов и лениво записал фамилию в ежедневник.

– Кстати! – неожиданно воскликнул Хомутов, выпрямившись. – Мы не будем допрашивать родителей Василевской? Было бы странно их игнорировать.

– Как правило, родителям ничего не известно, и их допрашивают для характеристики потерпевшего. Кроме того, все произошло в стенах академии, спустя полгода после начала занятий. Из ее личного дела я узнал, что с первого курса она живет отдельно от родителей. Очевидно, что все, что нам нужно, скрывается в этих стенах. – Морозов тяжело поднялся с дивана, сел рядом с Хомутовым. – В любом случае у нас есть еще ее брат. Попробуем у него узнать что-нибудь интересное.

Следователь выгнул спину, похрустывая затекшими позвонками, и плавно покрутил шеей по часовой стрелке. Он бросил беглый взгляд на раскрытый ежедневник, попытался собрать плывущие буквы в слова, прочесть их без запинки и понять смысл – тщетно. Он ужасно устал. Работа мечты выжимала из него все соки, практически не оставляя времени для здорового сна, правильного питания и личной жизни. Конечно, в глубине души Морозов любил свою работу. Она была неотъемлемой частью его жизни, и, честно признаться, ничего более он делать не умел. Вместе с тем, он не желал быть женатым на своей работе и, более того, не планировал отбывать пожизненное заключение в следственном отделе.

– Боже, – прошептал Морозов и тихо рассмеялся. – Не могу заставить себя встать и поспешить на свидание с прохладной постелью. Я чудовищно устал за последние сутки.

– Не хочу расстраивать, но прокурор звонил, – сказал Хомутов. На этих словах следователь сморщился, словно разжевал дольку лимона. – Возникли какие-то вопросы по обвинительному заключению. Нужно исправить…

– Может, по пивку, Алешка?..

Глава 9

Март. Год поступления Колычевой

[09.03.2023 – Четверг – 14:50]

Игорь сидел в мягком кресле, закинув ногу на ногу, и рьяно тер платком пальцы в попытке избавиться от засохшей краски. Его действия выражали не столько истинное желание свести пятна, сколько повышенную раздражительность. Светлая кожа значительно покраснела, а на межпальцевых складках появились небольшие ссадины. Игорь чувствовал зудящую боль, но не мог остановиться. Движения становились резче, отрывистее и сильнее.

– Игорь Григорьевич, – осторожно позвал следователь. Он некоторое время с интересом наблюдал за свидетелем и не решался тревожить. – Может, воды?

– Что? – отстраненно спросил Игорь, соскабливая ногтем краску. – Нет, спасибо, – он резко мотнул головой, взгляд на следователя не поднял.

– Давайте начнем сначала, – сдался Морозов и сел на край дивана, чтобы быть ближе к Игорю. – Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Василевской?

– Я знаю всех студентов, которые учатся на моем факультете, – сухо ответил Игорь, не отвлекаясь от своего занятия. – Кого-то больше, кого-то меньше. Так работает наша система старшинства и наставничества. Когда Соня Василевская поступила в академию, я перешел на третий курс. На тот момент я уже был старостой. – Игорь немного помедлил и решил внести ясность: – Должность старосты передается от выпускающегося старшекурсника. Разумеется, кандидатура согласуется с Вадимом Братиславовичем – проректором по воспитательной работе. Честно говоря, я не горел желанием нести такую ответственность. Но ради друга согласился.

– Святослава Горского? – решил уточнить Морозов.

– Верно, – кивнул Игорь и крепче сжал платок в ладони. – Так вот, благодаря нашей системе мы взаимодействуем со всеми студентами, поскольку по умолчанию являемся наставниками первокурсников и на приветственной встрече знакомимся с каждым лично, – он тяжело вздохнул. – Очень утомительное мероприятие.

– Представляю, – не кривя душой пробормотал Морозов, сцепил пальцы в замок и уперся локтями в колени. – Значит, вы познакомились в начале учебного года в 2021-м?

– Все верно. – Игорь поднял взгляд на следователя, и тот заметил темные круги под его глазами, по всей видимости, от недостатка сна и усталости. – Я помогал Василевской, как и всем остальным студентам, с некоторыми проектами.

– Что можете сказать насчет агрессивного поведения потерпевшей? Некоторые свидетели утверждают, что она была достаточно конфликтной.

– У Василевской, как и у многих студентов, была высокая успеваемость. Но у нее… – Дубовицкий запнулся, поскольку с трудом заставлял себя говорить о Василевской в прошедшем времени, – был тяжелый характер. Она не могла уживаться в коллективе, была достаточно избирательна при выборе круга общения. Конфликты действительно возникали, но лишь из-за ее несдержанности. Прямолинейная. Не всем нравится слышать правду о себе, – последнюю реплику Игорь проговорил практически шепотом.

– Вот как… – Морозов смотрел на старосту, отмечая нездоровую бледность его кожи и в целом болезненный вид. Дубовицкий выглядел истощенным. Был явно измотан. В чем причина такого состояния? Физическая усталость или эмоциональная подавленность? Определить было сложно. – Вы хорошо осведомлены об особенностях ее личности.

– Я достаточно внимателен, – уклончиво ответил Игорь и вернулся к пятнам краски, но уже на ладони.

– Где вы были шестнадцатого февраля в период с двадцати двух часов до полуночи?

– В своей комнате, – сухо произнес Игорь, а затем нервно прочистил горло.

– Кто-то может это подтвердить?

– Нет, – досадно произнес Игорь, понимая, что Василиса, которую в тот день он выставил за дверь, не стала бы подтверждать эту информацию. Пусть даже частично ей известную. – Старосты живут одни, без соседей.

– Между вами были конфликты? – спросил следователь и заметил, как Игорь напряженно замер.

– С чего бы им взяться? – осторожно поинтересовался он, встревоженно посмотрев на Морозова.

– Не знаю. Вы мне скажите.

– Никаких конфликтов не было.

– Некоторые свидетели утверждают, что вы состояли в интимных отношениях с потерпевшей. И, откровенно говоря, ваше поведение с ней было достаточно токсичным и агрессивным, – спокойно объяснил следователь и безразлично пожал плечами. – Кроме того, потерпевшая нередко была замечена со следами побоев, и свидетели считают, что это случалось по вашей вине. – Морозов вспомнил показания Буниной и, заметив, что староста сжал платок до белизны в пальцах, решил немного приукрасить чужие слова. – Есть свидетель, который наверняка осведомлен о вашем систематически агрессивном отношении к Василевской. Поднимали на нее руку и…

– Чушь! – Игорь взбеленился, повысив голос. – Кто вам сказал подобную ересь?! Чертова Колычева?! – он не смог сдержать свой гнев. Ярость рьяно клокотала в груди каждый раз, когда страх цеплялся своими липкими щупальцами за его разум.

Морозов заметил, как рядом сидящий Хомутов замер, перестал печатать и напряженно, почти испуганно смотрел на Игоря. Следователя поведение студента не напугало, но заметно удивило. Особенно тот факт, что он упомянул фамилию, которая не давала Морозову покоя уже не первый день. Агрессия Игоря, очевидно для Морозова, была некой защитной реакцией, хрупкой скорлупой, за которой он пытался скрыть либо свои истинные чувства, либо реальные события произошедшего. Игоря и потерпевшую связывали тяжелые личные отношения, что-то большее, чем просто постель, – теперь следователь знал это наверняка.

– Разве не вы угрожали потерпевшей расправой? – легко солгал Морозов, пытаясь использовать момент. – Обещали, что прикончите ее, если она снова подойдет к вам. Возможно, Василевская не восприняла ваши угрозы всерьез?

– На что вы, черт возьми, намекаете?! – процедил Игорь сквозь зубы и обрушил широкие ладони на поверхность кофейного столика. – Хотите сказать, что это я убил Василевскую?! Интересно, за что?

– Вам лучше знать, – не сдавался следователь, стараясь прибегать к обтекаемым фразам. – Об убийстве говорите вы, а не я.

В клубной комнате повисло молчание. Игорь прожигал разъяренным взглядом следователя, лихорадочно прокручивал в голове возможное развитие событий, исходя из его последующих слов и действий. За свою не столь длительную сознательную жизнь он совершил множество ошибок, поступал безрассудно, бесстыдно и, бесспорно, аморально. Он нередко переходил границу дозволенного и никогда не отвечал за свои поступки. Ему все сходило с рук. И вот теперь, когда он абсолютно точно был невиновен, по крайней мере, не в том, в чем обвинял его следователь, Игорь не в силах себе помочь.

– Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы, – почти рыча, выдавил из себя Игорь.

– Вы вправе отказаться, если полагаете, что, отвечая на мои вопросы, можете свидетельствовать против себя самого, – схитрил следователь и слегка улыбнулся. – Вам предоставлен статус свидетеля, не более того. Почему вы так нервничаете?

– Мне нужен адвокат.

– Хорошо, мы предоставим вам государственного адвоката.

– Мне не нужен ваш долбаный государственный адвокат! – повысил голос Игорь, сведя светлые брови на переносице. – Я ухожу! – он вскочил на ноги.

– Вы не можете просто так прервать следственное действие, Игорь Григорьевич, – спокойно произнес Морозов и посмотрел на старосту снизу вверх. – Мы можем дождаться, пока придет ваш адвокат.

– У меня есть право отложить допрос на пять суток для согласования позиции с ним, – не остался в долгу Игорь. В тот момент он прилагал колоссальные усилия, чтобы сдержать гнев и страх, не сказать лишнего. – Мне известны мои права.

– Верно, – кивнул следователь. – Но для этого ваш адвокат должен вступить в уголовное дело, чтобы я мог официально предоставить вам время для согласования позиции. Мне нужен его ордер. – Морозов внимательно посмотрел в глаза старосты и слегка улыбнулся уголком губ. – Не думайте, что вам все позволено.

И все же Игорь не сдержался. Мгновение – и он вцепился пальцами в край столика, откинул его в сторону и в один шаг сократил расстояние между ним и следователем. Навис над ним, словно коршун над своей добычей, упершись одной рукой в подлокотник дивана, а второй – в спинку. Его дыхание было шумным, быстрым и поверхностным. На момент допроса староста уже был взвинчен из-за недостатка сна, накрывшей его неодолимой усталости и отсутствия полноценного питания. В течение дня он находился в мастерской, пытался закончить проект, порученный им с Василевской в начале учебного года, но ему не нравился ни один из итоговых вариантов даже после нескончаемых попыток. Каждый раз Игорь разрывал полотна с уже практически оконченными картинами и начинал сначала. Затем возвращался в свою комнату и просто не мог уснуть, оставшись наедине со своими мыслями. Он не мог заглушить их безжизненный голос.

Хомутов, не ожидая активных действий со стороны свидетеля, по инерции захлопнул крышку ноутбука и вскочил на ноги, сомневаясь и мешкая. Он не знал, как лучше поступить: вмешаться и оттащить студента от следователя или остаться безучастным и наблюдать со стороны. Морозов заметил сомнения Хомутова и поспешно выставил вперед ладонь, останавливая того от каких-либо опрометчивых действий. Дал понять, что разберется сам. Затем коротко мотнул головой в сторону диктофона. Хомутов понял все без лишних слов, схватил звукозаписывающее устройство и поспешно нажал на кнопку паузы.

Игорь, игнорируя манипуляции Хомутова, склонился над Морозовым так низко, что едва касался кончиком носа его скулы. Однако тот не шелохнулся – лишь шумно сглотнул.

– Ты кому угрожать вздумал, следователь? – Игорь звучал невероятно низко. Он проговаривал каждое слово четко и тихо. – Сидишь тут, думаешь, допрашиваешь обычных студентов? М? – он немного отодвинулся, чтобы взглянуть в глаза Морозову. – Тебе жизни не хватит, чтобы со мной расплатиться, если я того пожелаю.

Морозов хотел было что-то сказать, но заметил медальон в виде совиной головы, отчетливо выглядывающий меж обнаженных ключиц, и вовремя прикусил язык. Слова студента его не обидели и не испугали. Он понимал, в каком обществе находился и что здесь учились люди, которым закон по определению был не писан. Однако это мало волновало Морозова – он продолжал делать свою работу, невзирая на подобные нюансы. Конечно, он не был борцом за справедливость и не стремился противостоять системе, но это не мешало ему выполнять свою работу так, чтобы потом не стыдиться собственных поступков.

Игорь, по-своему расценивший молчание и растерянность следователя, мгновенно выпрямился, натянулся, словно струна, поднял с пола свой паспорт и покинул помещение, громко хлопнув дверью.

– Чертов мажор! – брезгливо выплюнул Хомутов, когда отмер от громкого звука.

– Интересно… – Морозов улыбнулся, буравя глазами закрытую дверь. – Очень интересно.

Март. Год поступления Колычевой

[09.03.2023 – Четверг – 16:50]

Горский сидел за столом в своей комнате, подогнув под себя ногу. Он осторожно водил резаком по белому картону там, где должны были быть окна многоэтажного жилого дома, сильно надавливая пальцем на лезвие и щуря глаза.

Еще одно окно было аккуратно вырезано, и пальцы легко вытащили крошечный квадрат картона из развертки, чтобы освободить проем. Горский устало опустил голову, смежил веки, давая глазам возможность немного отдохнуть. Уже не первый час он прорабатывал мельчайшие детали макета и очень устал. Однако времени для подготовки дипломной работы было немного. По крайней мере, для архитектурного факультета.

Горский глубоко вдохнул, на коротком выдохе вновь поднял голову и с нажимом опустил кончик лезвия на заранее начерченную линию. Неожиданно дверь в комнату шумно распахнулась, а затем, спустя считаные секунды, захлопнулась с громким резким звуком. От неожиданности Святослав дрогнул, острое лезвие резко двинулось вперед и садануло по пальцу опорной руки. Капля крови под шипение Горского опустилась на белоснежную развертку.

Сердце вмиг учащенно забилось, дыхание стало быстрым и прерывистым, а мышцы непроизвольно напряглись. По физиологическим изменениям в организме и сложившейся ситуации Горский понимал, что им овладевал гнев, которому он не желал давать выход. Он прикрыл глаза и сжал губы в тонкую белесую линию. Попытался расслабиться и успокоиться. Стал считать про себя в обратном порядке, начиная с десяти. Всегда помогало.

Прошептав «ноль», Святослав нарочито медленно склонил голову в сторону двери и приоткрыл глаза.

– Прости, – выпалил Игорь, выдержав паузу.

Горский не проронил ни слова – лишь повернул резак тупой стороной к другу и протянул руку. Игорь досадно цокнул языком, но взял нож и поспешно поменялся с Горским местами, чтобы исправить свою оплошность. Спорить хотелось меньше всего.

– Сначала вытри кровь, – Святослав кивнул на салфетку и вышел в ванную комнату.

Горский промыл порез и поискал на полке упаковку пластыря, чтобы заклеить рану. Затем вернулся, прислонился к ребру стола и, скрестив руки на груди, наблюдал за тем, как Игорь стирал салфеткой алые капли. От взора Горского не скрылись пальцы друга, усеянные свежими ссадинами и незначительными царапинами. Но он не стал комментировать очевидное. Игорь всегда расковыривал кожу на руках, когда нервничал.

Дубовицкий принялся осторожно соскабливать верхний слой картона с оставшимися розоватыми разводами и, не позволяя Святославу томиться в ожидании, начал рассказывать о том, что произошло в ходе допроса двумя часами ранее. Он ничего не пытался скрыть. Признался, что на вопросах следователя о наличии между ним и Василевской конфликтных отношений банально испугался. Не знал, что мог противопоставить свидетельским показаниям, поскольку отчасти они были правдивы.

Он царапал поверхность развертки лезвием и говорил. Без умолку и невпопад. Его губы мелко дрожали каждый раз, когда он делал короткую паузу, чтобы подобрать нужные слова или просто перевести дыхание. Голос обрывался, меняя диапазон с завидным постоянством: то подскакивал вверх, становясь практически трельчатым, то падал вниз, превращаясь в глухой и глубокий.

Горский заметил, как с нижних ресниц Игоря сорвалась скупая слеза и стремительно побежала вниз по щеке. Он подался вперед и смахнул ее большим пальцем.

– Ты не придумал ничего умнее и решил проявить агрессию в отношении следователя? – сухо спросил Горский. – Надо было ударить его, чтобы наверняка. Чего мелочиться…

– Черт возьми, Свят! – вспылил Игорь и резко вскочил на ноги. В сердцах оттолкнул от себя уже склеенную часть макета и тем самым сломал один фасад.

Некоторое время Горский и Дубовицкий беспорядочно переводили взгляды: то на испорченную модель дома, то друг на друга. Горский мало спал последний месяц, борясь с проектными чертежами и макетом. Кропотливой и детализированной работы было много. Обычно со склейкой ему помогали первокурсники, но в этот раз он решил пренебречь их помощью и сделать все сам. Видимо, зря.

После немой игры в гляделки Святослав накрыл ладонями лицо и стал рьяно его растирать, словно пытаясь вернуться к реальности и смахнуть с себя нахлынувшие эмоции. Им нередко овладевали гнев и ярость; он хорошо распознавал эти чувства – их было сложнее всего обуздать в себе, не позволив агрессии достигнуть краев его благоразумия.

– Прости! – Игорь наконец обрел дар речи. – Я все исправлю, Свят! Черт возьми… – голос его стал тихим. Он уперся руками в край стола и низко склонил голову, стал мерно раскачиваться и тяжело задышал.

– Забудь, – выдавил из себя Горский и убрал ладони с лица. – Значит, Колычева рассказала следователю, что ты распускал руки в отношении Василевской и даже угрожал убить? – заметив короткий кивок друга, он решил спросить: – А ты правда угрожал?

– Господи, Свят! – Игорь выпрямился и с отчаянием посмотрел на друга. – Нет… Не знаю… Я не помню! – он развел руками. – После того случая в туалете наши отношения стали совсем натянутыми. Я избегал Соню как мог, сводил наше общение к минимуму. Каждый раз, когда она заводила свою старую шарманку, я просил ее оставить меня в покое! Да, я был несдержан. Ты же знаешь, что я… – Игорь накрыл ладонью губы, некоторое время отстраненно смотрел в стену. Затем провел ею вверх по лицу, зарываясь пальцами в светлые пряди на макушке и крепко их сжимая. – Ты все знаешь. Моя ярость впереди меня.

– Уверен, что это была Вася?

– Больше некому, – сухо ответил Игорь и тяжело опустился на стул. – Это какой-то кошмар. Ты же говорил, что она не будет давать показания!

– Не должна была, – задумчиво ответил Горский и скрестил руки на груди. – Что будешь делать? Правда попросишь отца нанять адвоката? Тогда придется ему все рассказать. Под «все» я имею в виду совсем все.

– С ума сошел? – Игорь недоверчиво посмотрел на друга, выгнув бровь. – Отец от меня живого места не оставит, если узнает, что я влез в подобное дерьмо.

– Что тогда? Государственный адвокат? Хуже не придумаешь.

– Может, без него? – с надеждой и неким опасением спросил Игорь.

– Теперь это будет выглядеть максимально странно, – бесцветно усмехнулся Горский. – Не забудь прежде слезно извиниться за свое поведение.

– Через пять дней меня все равно вызовут на допрос. – Игорь устало потер переносицу. – Не понимаю, как я вообще оказался в такой ситуации?

– Игорь, мы хоть и друзья, но прошу тебя, не прикидывайся безвольной овцой. – Горский склонился над столом, чтобы рассмотреть повреждения на макете. – Помнишь, как мы познакомились? Если бы я тогда не оказался рядом, то ты бы давно рисовал свои картины в местах не столь отдаленных. И даже отец не смог бы тебе помочь. – Он повернул голову в сторону Игоря, не меняя позы. – Каждый раз ты идешь на поводу своих эмоций, не контролируешь силу и не прислушиваешься к голосу разума. – Святослав выпрямился, погрузил руки в карманы брюк. – И тогда – в начале сентября – я все прекрасно слышал. Не понимаю, почему Аверина не доносит на тебя.

– Свят, я…

– А ведь с ней ты был и раньше? До того, как разорвал отношения с Василевской. Ведь так? Не брезгуешь? Играешь грязно.

– Осуждать меня вздумал? Решил поговорить со мной о морали? – Игорь зло фыркнул. – Я в твою постель никогда не лез. И ты в мою, будь добр, тоже.

– А не лучше ли оставить одеяло нетронутым, когда тебе страшно? – ответил Горский, не сдерживаясь. – Мне довелось увидеть слишком много твоего грязного белья, чтобы сейчас слышать обвинения в свой адрес.

Игорь молчал, осознавая свое бессилие. Он не мог отвергнуть правду, которую высказал Горский, и не решался посмотреть ему в глаза. В его голове не было аргументов или оправданий – только пустота. Игорь был уверенным в себе человеком, всегда полагавшимся на физическую силу и использующим ее без колебаний. Привык получать желаемое и злился, когда не находил взаимности. И при этом не стеснялся применять насилие или шантаж. Были случаи, когда он раскаивался в своих поступках – как с Василевской, – но его раскаяние было временным. То состояние, в которое он попал из-за Сони, не было вызвано угрызениями совести или искренней любовью. Это не следствие обстоятельств, а результат его собственных действий. Игорь был напуган и сломлен, как карточный домик.

– Ладно, – прервал молчание Горский. – Поговорю с Колычевой сегодня.

– Зачем?

– Хочу узнать, что именно она сказала следователю и зачем, – безразлично пожал плечами Горский.

– Что это даст? – с усмешкой спросил Игорь. – Она уже сделала достаточно. Не возьмет же свои слова назад.

– Не знаю, – честно признался Горский и посмотрел на Игоря. – А ты будь добр, реши, что будешь делать со своими показаниями. Что бы мы сейчас ни обсуждали, в случившемся определенно нет твоей вины. – Горский немного подумал и решил все же продолжить: – И стыдиться тебе нечего.

– Прости за макет.

– Ничего. Случайно порву твою дипломную работу. Я не в обиде.

Март. Год поступления Колычевой

[09.03.2023 – Четверг – 21:10]

На втором этаже библиотеки на небольшом столике в центре книжных стеллажей, образующих букву «П», стояла небрежная башня из разнообразных книг, сверкающих своими корешками. Сверху они были припорошены множеством конспектов и пустых листов.

Василиса осторожно закрыла книгу, которую читала и конспектировала последний час. Уставший взгляд скользнул по настенным часам. Время было поздним, за учебой оно пролетало практически незаметно. Закуток, где скрывалась Василиса, оставался незамеченным – нужно было протиснуться между стеллажом и стеной, чтобы ее увидеть. Она бы не удивилась, если бы библиотекарь забыл о ее существовании и закрыл двери, оставив внутри.

Послышались мерные глухие шаги. Они затихли где-то за спиной Василисы, и она резко развернулась с твердым переплетом в руках. Из-за стеллажа выглянуло заинтересованное лицо, сверкая разноцветными глазами из-под ровно очерченных черных бровей.

– Прячешься? – спросил Горский и сделал шаг вперед из своего укрытия.

– Только не говори, что это совпадение, – ехидно фыркнула Василиса и небрежно бросила книгу на столик поверх исписанных конспектов.

– Оно самое, – сухо ответил староста и подошел ближе, заинтересованно разглядывая содержимое поверхности стола. – Завалила макулатурой редкую букинистику, – с издевкой заметил Святослав, положил свой дневник и выудил из образовавшегося беспорядка цельнокожаный переплет, разрушив книжную башню. – Может, ты не знала, но это, – он поднял руку, чтобы показать Василисе книгу, – антиквариат. На него страшно дышать, не то что читать его.

Василиса в мгновение зарделась, пристыженная, словно маленькая девчонка. Растеряла все колкости, которые так старательно хранила в своей памяти для Горского. Вместе с тем, боясь показать свою слабость, она сделала шаг вперед и бесцеремонно вырвала из его рук книгу. Василиса была чуть ниже Святослава, поэтому слегка вздернутый подбородок со стороны выглядел горделиво и немного высокомерно. Но эти черты были ей не присущи.

– Книги, кажется, для того и существуют – чтобы их читали, – с усмешкой бросила Василиса и склонилась над столиком, чтобы привести его содержимое в порядок.

Горский мазнул взглядом по настенным часам, отметив, что до закрытия библиотеки осталось около двадцати минут, и потянулся пальцами к пуговицам на своем пиджаке. Если он хочет поговорить с Василисой начистоту и обсудить произошедшее, то должен был потянуть время и задержать ее до закрытия. Святослав был уверен, что иначе она предпримет попытки к бегству при любом удобном случае.

Все с самого начала пошло не так. Когда Горский порекомендовал Василису в качестве абитуриента на бесплатное место за счет академии, учитывая ее бесспорный талант, меньше всего он желал становиться ей врагом. Однако Василиса – непроходимая дура, обладающая невероятным «везением» и комплексом героя – стала очередным объектом агрессии Игоря, которого было сложно сдерживать. Горский не единожды пытался отгородить Василису от возможных ссор, но методы Святослава капля за каплей наполняли сосуд ее ненависти. Видимо, он делал что-то не так.

Святослав не умел выстраивать мосты – пусть подобное высказывание и звучит смешно для характеристики будущего архитектора. Он не знал, как просить прощения и заглаживать вину, поскольку не всегда понимал ее причину и степень. Он понятия не имел, как быть дружелюбным, его редкие попытки всегда выглядели максимально карикатурно и лишь сильнее отталкивали людей.

– Я думал, – осторожно начал Горский, подбирая каждое слово, и аккуратно положил пиджак на спинку дивана, – что конфликт между тобой и Игорем исчерпан.

Василиса замерла и нарочито медленно повернула голову в сторону старосты. Светлые пряди волос выбились из небрежного хвоста, собранного на макушке, и прилипли к покрытому холодной испариной лбу. Она не сразу поняла, что имел в виду Святослав, говоря о конфликте, поскольку со смерти Сони Василиса не встречала Игоря.

– Между нами не было никаких конфликтов, – неожиданно для себя призналась Василиса, игнорируя воспоминания о неоднократных выплесках гнева и физическом насилии.

– Меня можешь не обманывать, – ответил Горский, схватил несколько книг и скрылся за одним из стеллажей. – Ты сама говорила, что я просто наблюдаю и ничего не делаю, – староста повысил голос, чтобы его было лучше слышно, и начал неторопливо расставлять книги в соответствии с указателями.

Василиса не знала, что ответить. В ее голове кружилось множество фраз: язвительные, высокомерные, жестокие, возможно несправедливые. Она перебирала их, как сообщения в телефоне, не решалась отправить ни одно из них, стирала и создавала новое вновь и вновь. Наконец она просто сдалась и выразила то, что на самом деле чувствовала:

– У нас более нет предмета конфликта. – Василиса подхватила пару книг со стола и подошла к стеллажу, за которым стоял Горский. – Кажется, Игорь злился на меня из-за Сони, а я, в свою очередь, не могла оставаться в стороне, когда видела… – Василиса замолчала и задумчиво просунула старосте книги через пустые полки.

– Хочешь сказать, что ты больше не сердишься на него? – Горский не стал уточнять, о чем именно говорила Василиса, и безропотно принял книги. Его безразличный взгляд скользнул по обложкам, затем поднялся вверх по стеллажам и полкам в поисках нужных указателей.

Василиса прислонилась спиной к шкафу и равнодушным взглядом рассматривала обложку антикварной книги, той самой, за которую ее отчитал Горский. Сначала она действительно сердилась на Игоря, полагала, что тот беспричинно издевался над Соней, применяя физическую силу и психологическое давление. Это чувство лишь усилилось, когда Василиса обнаружила ее труп. Тогда она подумала, что Соне стало просто невыносимо от этой систематической жестокости и разбитого сердца.

Однако все изменилось, когда Колычева узнала истинную причину смерти своей подруги. Первое время она пребывала в полнейшем шоке, но затем проанализировала все то, что говорила Василевская ей при жизни. И, поставив себя на место Игоря, почувствовала досаду и глубокую боль. Колычева перестала сердиться на него и в какой-то мере начала ему сочувствовать. Она невольно находила ему оправдание, поскольку как никто знала, что чувства могут быть пугающими. Василиса не могла осуждать Игоря, потому что сама бежала от них, словно последняя трусиха.

Она не сразу поняла, отчего ее руки потяжелели и опустились, как у тряпичной куклы. Горский аккуратно забрал у нее увесистую книгу и вернул на место – на полку прямо над головой Василисы.

Несколько секунд они просто молча смотрели друг другу в глаза, и Василиса не заметила, как руки Горского уперлись в стеллаж немного выше уровня ее бедер. Она оказалась в незримой ловушке. В наглухо запертой клетке. Горский настойчиво и требовательно смотрел на нее, все еще ожидая ответа на свой вопрос. Стоял так близко, что Василиса чувствовала горячее дыхание на своих губах.

– Спрашиваешь, простила ли я его? Определенно точно нет. Но… но я больше не злюсь на него, – честно призналась Колычева, повернула голову в сторону и шумно выдохнула.

– Тогда почему? Почему ты рассказала следователю о том, что Игорь поднимал руку на Василевскую и угрожал ей смертью?

– Что?! – воскликнула Василиса почти испуганно, резко посмотрев на Горского. – О чем ты вообще говоришь? Я ничего не рассказывала!

Горский молча всматривался в лицо Василисы, жадно впитывал ее эмоции, не в силах их распознать. Он не понимал, являлось ли удивление искренним и говорила ли она правду. Но он очень хотел верить ей.

Когда Святослав подался вперед, сместив вес с одной ноги на другую, его колено скользнуло меж округлых бедер. Василиса заметно напряглась и нервно, торопливо провела языком по губам, прежде чем отвернуться.

Горский хотел что-то сказать, но свет в библиотеке внезапно погас. За этим последовал характерный щелчок замочного затвора, который в столь гулкой тишине показался оглушительным, словно выстрел. Святослав мгновенно отпрянул, сделал шаг назад, потому что заметил, что дыхание Василисы участилось. Резко развернулся на каблуках и спустя долю секунды услышал за спиной торопливые шаги, что стремительно удалялись. Останавливать Василису он не стал.

Святослав нередко допоздна засиживался в библиотеке, подобно Колычевой, предпочитая уединенные и мало посещаемые места, чтобы избежать вербального контакта с окружающими. Именно поэтому он хорошо знал, что если пропустить закрытие, то придется ждать до утра. Он осторожно приблизился к дивану, нащупал в темноте выключатель настольной лампы и аккуратно нажал на него. Вскоре слепой угол наполнился приятным приглушенным светом, и Горский расслабленно плюхнулся на мягкие подушки дивана.

Василиса не заставила себя долго ждать. Горский слышал, как она почти бегом поднималась по главной лестнице. С приближением звук только усиливался, а поступь замедлялась.

– Какого черта, Горский?! – за спиной раздался сбивчивый голос.

Староста лишь мотнул головой в сторону настенных часов, красноречиво выгнул левую бровь. Стрелки на циферблате безапелляционно указывали на окончание рабочего времени библиотекаря – ровно десять часов вечера.

– Черт возьми! – раздраженно выругалась Василиса. – Открой дверь!

– Удивила, – протянул Святослав, освобождая пуговицы из петель на манжетах. – Откуда у меня ключи? Я староста академии, а не ключник.

– И что теперь делать? – Василиса смотрела на старосту в полной растерянности.

– Ждать утра, – сухо ответил Святослав, подгибая рукава рубашки и обнажая предплечья.

– Шутишь…

Василиса отстраненно опустилась на подлокотник дивана, не к месту осознавая, что проголодалась, а ночной перекус забыла в комнате. Она не планировала оставаться в библиотеке на всю ночь. Да и компания была не из лучших.

– Заболтал меня, змееныш, – прошептала себе под нос Василиса и устало потерла переносицу.

– С больной головы на здоровую. Да, Колычева? – Горский заметил на себе удивленный взгляд. – У меня потрясающий слух.

– Вот как… – Василиса решила последовать примеру старосты и поспешно сняла пиджак. Небрежно откинула его на спинку дивана и принялась расстегивать манжеты. – Так что ты имел в виду, говоря о моих показаниях?

– А это не так?

– Кто тебе сказал подобную чушь?

– Ответь.

– Конечно, нет! – возмущенно ответила Василиса и спустилась с подлокотника на диван, сев к старосте вполоборота.

– Почему я должен тебе верить?

– А почему нет?

Теплый свет от настольной лампы рассеивал мягкие тени по стене и книжным стеллажам. Святослав некоторое время молчал, испытующе скользил глазами по мягким чертам лица, вглядывался в зеленые омуты, словно надеясь на что-то в них натолкнуться, стремился проникнуть в самую суть Василисы и коснуться откровенных мыслей. Разум колебался между желанием быть максимально искренним и страхом быть обманутым самим собой. Сомнения давили на него.

Василиса, не в силах больше терпеть почти физически ощутимое напряжение между ними, быстро отвела взгляд и сосредоточилась на блестящих, аккуратно вычищенных черных брогах. Она понимала, что в сложившихся непростых отношениях с Горским не было оснований для доверия, и у нее самой не было причин быть честной или особенно откровенной. Тем не менее Василиса ненавидела недопонимания и недосказанности, считая, что они усложняли даже то, что по определению должно было быть простым. А иногда и не заслуживало внимания. Она не любила усложнять.

– Послушай, – первой сдалась Василиса и нервно ковырнула ногтем засохшую глину на белоснежном манжете. – Я не знаю, кто и что сказал тебе, и у меня нет никакого желания оправдываться перед тобой и, не дай бог, перед Игорем. – Она нервно провела языком по губам в попытке скрыть волнение. – Но со дня обыска я следователя в глаза не видела. Ты слышал мои первые показания. Других я не давала.

– Вот как… – глухо произнес Горский, продолжая откровенно смотреть на Василису. – Не знаешь, кто мог рассказать следователю о том, что Игорь поднимал руку на Василевскую? Ты… – он запнулся. Слова нещадно просились на язык, но что-то его останавливало произнести их вслух. Он не знал, могут ли они обидеть. – Ты рассказывала кому-нибудь?

– Нет, – поспешно соврала Василиса, а затем досадно сморщила нос и зажмурилась. – Да. Я поделилась с соседкой по комнате и с… другом. Но это было после смерти Сони. Я находилась в шоке. – Она все же решила посмотреть на Горского и столкнулась с его холодным осуждающим взглядом. – Не смотри на меня так. Мне нужно было с кем-то поговорить. Кроме того, это было сложно скрыть. – Василиса усмехнулась и указала на свое лицо. – У меня была слишком выразительная физиономия.

– Игорь трогал тебя?

– Да брось…

– Он трогал тебя?! – неожиданный холод в голосе Горского заставил Василису дрогнуть. – Почему ничего не сказала мне? Почему сразу не пришла ко мне?!

– А должна была? – Светлые брови медленно поползли вверх. – Он вообще-то твой друг. Кроме того, у меня не было повода думать, что ты мог бы заступиться за меня или что-то вроде того. Мы, знаешь ли, никогда не были друзьями.

Горский замер. В тот момент он подумал, что стоило сказать «мне очень жаль» или «я хотел бы все исправить». Вина – это сложное чувство для его понимания. Она может быть связана с нарушением моральных принципов и обязательств, несоблюдением ожиданий, ощущением того, что мог сделать что-то лучше, ответственностью за действия или события, которые человек считает неправильными. Тем не менее он подумал, что в данной ситуации обязан извиниться. Это просто логично.

– Прости.

Василиса шарила глазами по острым, но изящным чертам лица, четко очерченным скулам, придававшим облику определенную глубину, и остановилась на холодных и пустых глазах, обрамленных темными ресницами. Она не верила своим ушам. За эти полгода Горский впервые просил прощения, и Василисе не нужно было говорить, за что именно. Пусть это слово сорвалось с тонких бесцветных губ без видимых эмоций, но она точно знала, что Горский не стал бы извиняться перед кем-либо без веской причины.

– Мне не нравится Игорь, – прервала молчание Василиса. – Я думаю, что он плохой человек. Но… – Колычева отвела взгляд в сторону и досадно поджала губы. – Сейчас я в замешательстве и не знаю, что должна рассказывать на повторном допросе. Но будь уверен: я не буду выставлять его в плохом свете.

– Почему?

– Ты ведь знаешь, что было между ними, верно? – Горский лишь утвердительно и коротко кивнул, когда Василиса снова посмотрела на него. – Мы виделись с Соней каждые среду и пятницу после занятий. Не знаю почему… Просто я приходила, и она всегда была там – на крыше. За день до ее смерти я снова пришла.

Февраль. Год поступления Колычевой

[15.02.2023 – Среда – За день до смерти Василевской]

Как всегда, после занятий Василиса поднялась на крышу. Морозный февральский воздух болезненно хлестал по щекам, окрашивал кожу пунцовыми красками и оставлял на скулах легкий румянец. Заметив знакомую фигуру, она неспешно двинулась к краю крыши, ощущая, как снег приятно похрустывал под тяжелыми подошвами кожаных ботинок. Василиса встала рядом, пальцами подтянула ворот свитера выше, чтобы прикрыть подбородок и губы. Немного наклонила голову, вглядываясь в чужое лицо, словно невзначай.

– Лить слезы на морозе – не лучшая из твоих идей, – сухо подметила Василиса и погрузила руки в теплые глубокие карманы своего пальто.

– Верно, – согласилась Соня, но даже не посмотрела в сторону Василисы. – Но сегодня особенный случай. Можно сказать, что мои последние надежды рухнули и превратились в труху.

Василиса промолчала, отвела взгляд в сторону и устремила его куда-то вдаль, на заснеженную территорию кампуса, которая с этой точки была видна как на ладони. Она заметила, что последние два месяца Соня была сама не своя: погруженная в себя, замкнутая, опутанная затаенной печалью. Они продолжали общаться. Однако Василису не покидало зудящее чувство, что та хотела ей что-то рассказать, но не могла или не решалась. Василиса не давила, не задавала лишних вопросов. Если бы Соня действительно хотела быть с ней откровенной, то была бы. Если же нет, значит, по большому счету, это Василису не касалось.

– Я… – голос Сони дрогнул и стал совсем тихим на фоне порывистого ветра. – Я влюбилась как последняя дура, – вырвалось на одном дыхании в сопровождении нервного смешка и приглушенного всхлипа. – Думала, что это взаимно. Но я обманывала сама себя. Старалась изо всех сил привлечь его внимание, удержать заинтересованность, распалить любопытство. – Она нервно провела тыльной стороной ладони по носу, задержав ее на считаные секунды и прикрыв глаза. – На что я надеялась…

– На взаимность. Как и все.

– На взаимность… – Соня горько усмехнулась и слегка запрокинула голову, обнажая тонкую шею. – Нельзя добиться взаимности, навязывая себя, взгромождая на чужие плечи ответственность за свои чувства.

– Пф! – Василиса зло фыркнула. – Он не стал бы их просто принимать, если бы не хотел. Да и он не тот человек, который может встречаться с кем-то из жалости, Сонь.

Василевская не сказала вслух, но Колычева поняла, о ком шла речь.

– Ты знаешь, я думаю, что любовь сама по себе очень сильна. Она способна сбить тебя с выбранного пути, заставить изменить своим идеалам и предать собственные убеждения. Может сломать твой внутренний стержень и превратить тебя совершенно в другого человека, которого ты не узнаешь в зеркале. В какой-то момент ты можешь начать испытывать отвращение к своим мыслям, поступкам, словам, да и в принципе к самому себе. – Соня посмотрела на Василису, которая прожигала ее глазами, пряча пол-лица в широком вязаном вороте. – Мы ею управлять не можем – превращаемся в безвольных овец и потом страдаем.

– К чему это? – спросила Василиса и шмыгнула носом. – Я думала, ты, наоборот, романтизируешь любовь.

– Помнишь, ты говорила мне, что видела лишь омерзительное проявление любви? – Василиса коротко кивнула, но перебивать не стала. – Он посчитал свои чувства именно такими и отказался от них. Разве можно его за это винить? Я видела то, как он переступал через себя каждый раз, делая шаг мне навстречу. Словно сглатывал собственную гордость, давился горьким унижением.

– Стоило ли тогда начинать?

– Я была очень настойчива, – тихо хохотнула Соня, словно не замечая, как соленые ручьи текли по заалевшим щекам.

– Почему бы ему считать свои чувства омерзительными? Что с ними не так?

– Любовь для него – привязанность, а женщины – существа, неспособные на верность. Это сложно… Не бери в голову.

– Значит, не винишь его? – осторожно поинтересовалась Василиса и вгляделась в васильковые глаза, которые сверкали влажным блеском.

– О, разве я могу? – вопрос был больше риторическим, поэтому Василиса лишь усмехнулась. – Его чувства мне важнее собственных. Если ему и правда так плохо рядом со мной. Если с пустой Авериной он чувствует себя лучше, свободнее, то я готова отступить. Просто я устала… Мне хочется уйти… Раньше я делала все, чтобы привлечь его внимание, а теперь даже не могу смотреть на него без сожаления и зазрения совести.

[Конец воспоминаний]

– На следующий день я пошла к Игорю и хотела поговорить с ним, поскольку состояние Сони меня беспокоило, – Василиса горько усмехнулась и досадно покачала головой. – Но твой друг не умеет общаться. Кричит, защищается и распускает руки. Он слишком эгоцентричен. Зациклен на себе и своих ощущениях. Я не знаю, что он чувствовал или чувствует к Соне даже сейчас, но что бы это ни было… Для нее все было серьезно. У нее точно не было никого помимо Игоря. Я уверена. – Василиса безразлично пожала плечами. – Я не все рассказывала Богдану и Полине. О себе я могу говорить все что угодно, но это вроде как был не мой секрет.

Горский слушал внимательно и не перебивал. Не все услышанное являлось чем-то новым для него. В отличие от Василисы он не мог знать наверняка, что чувствовала Соня к Игорю. Однако даже для такого, как Горский, последняя запись в ее дневнике была настолько очевидной, что игнорировать написанное было просто кощунством. Да и Игорь был открыт в тот день, рассказал все, что произошло между ним и Василевской, с того самого первого дня их знакомства, заканчивая днем, когда он в последний раз видел ее. Конечно, многое Святославу было непонятно, в особенности то, почему Игорь все же расстался с Василевской.

– Мне не нравится Игорь, но без Сони это все словно утратило какой-то смысл, понимаешь? Не думаю, что он мог бы ее убить. У него не было на то весомых причин. Кроме того, я все же надеюсь, что она была ему небезразлична. – Услышав урчание в животе, Василиса на мгновение замолчала и смущенно отвела взгляд в сторону, машинально накрыв ладонью живот. – Короче, пусть твой Игорь живет спокойно. Мне уже все равно.

– Справедливо, – резонно заметил Горский и потянулся к своему пиджаку, погрузил руку во внутренний карман.

– Еще бы. Он же твой друг, – усмехнулась Василиса. – На самом деле, до того, как я узнала, что Соню убили, думала, что она покончила с собой. Поэтому я винила Игоря за его беспечность и, как мне казалось тогда, жестокость. И тебя тоже. За то, что не вмешался и не вразумил его.

– Так, значит, следователю о конфликте рассказали Богдан или Полина? – словно невзначай спросил Горский, игнорируя последнюю реплику Василисы, которая вызвала неприятную тяжесть в груди.

Василиса хотела ответить, но замешкалась, когда заметила, что Горский вытащил из кармана небольшой прямоугольный брикет в белой упаковке с черной окантовкой. Он положил его на мягкую обивку дивана и пододвинул к Колычевой.

– Я… – Василиса нервно прочистила горло, до упаковки дотрагиваться не стала. – Я не думаю, что это был кто-то из них. Наши разговоры были не для чужих ушей.

Святослав заметил, что Василиса не спешила принять его жест или вовсе не желала. Он коротко вздохнул, с некой досадой подхватил брикет и сорвал половину упаковки.

– Значит, ты им доверяешь? – Горский протянул Василисе шоколадную плитку, осторожно держа за покрытую упаковкой часть. – Съешь, – сухо проговорил он. – Конечно, полноценной едой это не назовешь, но шоколад содержит сахар и жиры и может дать ощущение сытости.

– Я не голодна, – выдавила Василиса и почувствовала болезненный спазм, отчего слегка сморщила нос. – Я доверяю им. Мы знакомы всего полгода, но они хорошие люди. Я уверена.

– Хорошо, тогда придется выбросить, раз распаковал, – без колебаний согласился Горский и собирался убрать руку с шоколадом. Однако Василиса успела сомкнуть пальцы на его запястье.

Некоторое время они обменивались взглядами: Горский – холодным, но слегка заинтересованным, а Василиса – сомнительным, с тенью раздражения. Такое простое прикосновение нещадно жгло пальцы, вызывало желание разомкнуть их и в то же время сцепить сильнее. Поджав губы и тихо вздохнув, Василиса выудила свободной рукой из тонких бледных пальцев плитку бельгийского шоколада и мгновенно отпустила запястье Горского.

Колычева очень любила сладкое – ее маленькая постыдная слабость, перед которой она не могла устоять. Отчим нередко прибегал к этому запретному приему в желании замолить свой гнусный грех, совершая его раз за разом. Василиса поднесла плитку к носу, сделала глубокий вдох и прикрыла глаза – пахло карамелью и фруктами. Она тихо усмехнулась и, не мелочась, откусила аккурат половину, довольно зажмурилась.

– Значит, Вишневский достаточно осведомлен о тебе? – поинтересовался Горский и заметил на уголке чужих губ остатки темного подтаявшего шоколада.

– М-м-м, – согласно промычала Василиса, жуя и кивая головой.

Послышалось тихое шуршание одежды. Василиса застыла в оцепенении, когда теплая ладонь накрыла ее подбородок и коснулась тонкими пальцами щеки. Шершавая подушечка в нежном скольжении обвела кромку верхней губы, спустилась ниже и собрала остатки подтаявшего шоколада. Мимолетно брошенное «испачкалась» из уст Горского, пронизанное низким бархатным голосом, коснулось ушей Василисы, словно сквозь плотную пелену, и заставило затаить дыхание. Завороженная, она наблюдала, как Святослав нарочито медленно поднес большой палец к своим губам. Юркий язык скользнул по коже, слизывая остатки шоколада, и скрылся за губами, когда те коснулись пальца.

Столь откровенный жест выбил из-под ног Василисы твердую почву, разрушил годами выстроенные вокруг нее стены из моральных принципов, страхов и душевной боли. Она выжидающе смотрела на Святослава, не в силах отвести взгляд, словно чувствовала, что этот момент стал поворотным для нее. Для них обоих.

Но Горский даже бровью не повел – его лицо все так же не выражало каких-либо явных эмоций, будто он сделал что-то обыденное, непринужденное и ничего не значащее.

«Это точно ничего не значит», – убедила себя Василиса, шумно сглотнула и поспешно спрятала зардевшие щеки.

Время на циферблате – без четверти четыре. Горский лежал на диване и крепко спал в обнимку с подушкой. Василиса не могла уснуть. Она сидела на полу, прислонившись спиной к дивану, и слушала ровное глубокое дыхание. Дневник в кожаном переплете, лежавший около настольной лампы, нещадно разъедал глаза Василисе, пробуждал в ней постыдное и гнилое желание узнать чужие секреты.

Подобное с ней было впервые. Василиса всегда была максимально откровенной с окружавшими ее людьми, ценила чужие личные границы и была тактичной. Желание переступить черту она оправдывала незримым чувством того, что действия ее были во благо. Она верила, что это касалось ее лично. Хотела понять Горского, но боялась показаться заинтересованной.

Василиса кинула обеспокоенный взгляд на Святослава и, убедившись, что тот крепко спал, рывком подалась вперед, зацепилась пальцами за угол ежедневника.

Ноябрь. 2019 год

В моей семье установлено табу на выражение чувств и эмоций. Так было всегда, сколько я себя помню. Отец всегда говорил мне, что мужчины не плачут и им не бывает больно. Они не должны проявлять нежность. В особенности не имеют права испытывать привязанность к каким-либо вещам и, конечно же, людям. Особенно к людям. Не показывай свою злость и агрессию – эти чувства не приветствуются обществом. Не смей демонстрировать печаль и грусть – это неуместно. Подавляй в себе все, что делает тебя слабым в глазах социума. Духовные скрепы. Моральные ценности. Теперь же я сталкиваюсь с обвинениями: ты недостаточно внимателен и отзывчив; тебе стоит чаще улыбаться; нельзя быть таким эгоистом; прояви немного сострадания; тебя не интересуют наши чувства и желания; мы тебя не так воспитывали. Не понимаю. Что они хотят от меня?

Декабрь. 2019 год

Все чаще я испытываю головные боли и дискомфорт в области живота. У меня проявляются симптомы язвенной болезни, бронхиальной астмы и артериальный гипертензии. Но анализы чистые. Врач говорит, что все мои симптомы – психосоматика. Бредни. Я что, все это выдумал?

Январь. 2020 год

Сегодня мне исполнилось 18 лет, а я все еще не знаю, чего хочу.

Март. 2020 год

Меня бросила девушка. Она сказала, что со мной слишком сложно – я не понимаю ее, не слышу и не поддерживаю в сложных для нее ситуациях. Отвечаю дежурными фразами, словно откупаюсь. Словно мне плевать. Не знаю, что она имела в виду. Я всегда ее слушал. Помню все, что она говорила мне. Начиная от: «Марина – безвольная овца, которая повелась на россказни этой стервы», заканчивая: «Никогда не бросай меня, Светик». Я говорил: «Все будет хорошо», когда это было нужно. Я говорил, что тоже люблю, когда она признавалась в чувствах. Я смеялся, когда она рассказывала забавные истории, и грустил, когда она лила слезы. Что я сделал не так? Что еще требовалось от меня?

Март. 2020 год

Прошло две недели. Олеся – моя бывшая девушка – подошла ко мне и спросила, что я чувствую? Неужели мне все равно, что мы расстались? Я не знал, что ответить. Физически я чувствовал себя хуже, чем до нашего расставания. Мне было плохо. Но оказалось, что это было не то, что она хотела услышать.

Май. 2020 год

Я стал ловить себя на мысли, что не могу дать внятного ответа на вопросы, касающиеся моих чувств и эмоций. Раньше мне никогда не приходилось говорить о них. Ведь они были неважны?.. Я стал чувствовать себя глупо. В компании, когда мои друзья смеялись, мне было не смешно, но я тоже улыбался. Когда я говорил то, что считаю верным и что думал на самом деле, нередко со мной отказывались продолжать общение. Вчера Коваленский сказал мне, что я его обидел своими словами. Не понимаю, что его могло так задеть. Я просто сказал правду.

Июль. 2020 год

Все чаще я стал подстраиваться под обстановку. Так было проще – использовать модель поведения людей, которые тебя окружают. Стало намного легче.

Июль. 2020 год

Нет. Легче не стало. Теперь мне хуже. У меня появились какие-то необъяснимые приступы: резко кружится голова, воздух становится тяжелым и тягучим, сложно дышать, сердцебиение учащается и возникают отвратительные приступы рвоты. Они прекращаются так же резко, как начинаются.

Октябрь. 2020 год

Я перечитал множество статей, форумов и еще по мелочи. Теперь не могу избавиться от мысли, что у меня алекситимия. И я…

Василиса поспешно закрыла дневник, услышав шорох, и резко повернула голову в сторону источника шума. Горский перевернулся на левый бок. Его тонкие пальцы скользнули под ворот расстегнутой рубашки и поскребли ногтями по коже, обнажая шею со спины. Василиса впервые увидела татуировку, которая всегда пряталась аккурат за воротом – черная маска, расколотая пополам.

Она ошарашенно посмотрела на дневник, словно видела его впервые, и почувствовала непреодолимое отвращение к самой себе. Василиса предала свои принципы и прочла то, что не должна была, что не предназначалось для ее глаз.

Записей было много. Василиса проскакивала многие даты и даже месяцы, задерживалась на страницах с потрясающими эскизами и незамысловатыми блок-схемами чувств и эмоций, каждое из которых сравнивалось с физическими изменениями в организме. Ей не нужно было читать больше, чтобы понять.

Однако кое-что не давало ей покоя, и скрепя сердце, обещая себе, что это в последний раз, она решилась открыть и прочесть последнюю запись, опасливо поглядывая на хозяина дневника.

Февраль. 2023 год

Теперь я уверен, что влюбился. Это случилось снова. Когда вижу ее, сердце бьется чаще. Нередко думаю о ней, желая оказаться рядом. Когда нам удается поговорить, мое тело охватывает жар, ладони потеют и появляется легкое головокружение. Эти «симптомы» мне знакомы. Любовь, как и страх, всегда ощущается физически. Что же, мне вновь не повезло…

Глава 10

Март. Год поступления Колычевой

[10.03.2023 – Пятница – 13:10]

– Расскажите немного о Василевской, – предложил следователь, потирая затекшую шею и едва морщась.

Матвей Зиссерман сидел напротив следователя, опершись локтем на подлокотник кресла. Его длинные ноги были скрещены и вытянуты вперед, отчего мыски брогов скрылись под кофейным столиком. Он поднял на Морозова вопрошающий неприязненный взгляд темно-карих глаз и ядовито ухмыльнулся.

– Что вы хотите услышать от меня? – Зиссерман закатил глаза и откинулся на спинку кресла. – Я уже сказал, что, несмотря на псевдородственные связи, мы с Соней не поддерживали общение последние… – он задумался, так по-детски выпятив вперед нижнюю губу, – два года… с небольшим.

– Как понимать «псевдородственные связи»?

– Я уверен, что следствию уже все известно. – Легкая улыбка коснулась тонких бесцветных губ, но неодобрительный взгляд следователя возымел свой эффект. – Мой отец состоял в браке с матерью Сони, но это не мешало ему изучать торговые прилавки с неизведанными ему диковинками. Одной из таких оказалась моя мать.

– Достаточно циничное сравнение, – резонно заметил Морозов и удивленно изогнул бровь.

– Правдивое, – парировал Зиссерман, но решил не развивать эту тему. – Мать Сони была слабой женщиной. Часто болела, поэтому быстро утратила в глазах отца былую привлекательность. Роман моих родителей ни много ни мало длился десять лет. Я родился, когда Соне исполнилось три года – дни рождения в один день, какая ирония! – и был официально усыновлен, когда умерла ее мать. – Он посмотрел на Морозова исподлобья и вкрадчиво произнес: – Ей тогда было десять.

– Значит, вы сводные брат и сестра? – задал Морозов очевидный вопрос. Больше для протокола, чем из необходимости.

– Какая проницательность, уважаемый, – сыронизировал Зиссерман и криво усмехнулся. – Все так. Отец женился на матери практически сразу после похорон. Конечно, Соне это не понравилось – она рьяно сопротивлялась подобным изменениям, сетовала, что отец проявляет неуважение к матери, оскверняя ее память.

– Поэтому вы не поладили? – догадался Морозов.

– Можно и так сказать, – согласно кивнул Зиссерман. – Моя мать ненавидела Соню и никогда этого не скрывала: она ее притесняла, унижала, часто была с ней несправедлива, давала понять, что теперь она лишняя в семье и абсолютно нелюбима отцом. Я думаю, это основная причина ненависти Сони ко мне.

– Почему никто из допрошенных мной студентов не упомянул о вас?

– Во-первых, мы не общались ни лично, ни публично. Во-вторых, это мой первый год обучения в академии. Полгода – не такой большой срок. И, повторюсь, мы не общались. Более чем уверен, что Соня никому не рассказывала о моем существовании, – коротко вздохнув, Зиссерман провел пятерней по короткому ежику темных волос на макушке, скользнул ладонью на бритый затылок и ниже.

Морозов внимательно слушал, вбирая каждое слово, и не переставал удивляться осмысленной и грамотной речи, которой так искусно владели вчерашние дети. Первое время он был убежден, что в академии учится львиная доля отпрысков богатых родителей, гордо носящих звание «мажор» с эпитетом «безмозглый». И лишь избранным абитуриентам среднего, а то и низшего достатка удалось вытянуть счастливый билет. Вместе с тем все оказалось совсем иначе: у академии были высокие требования и стандарты как к финансовой составляющей, так и к наполненности личности в целом. Ум и талант были важнее денег. В обществе некоторых студентов Морозову было откровенно неловко.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее о ваших взаимоотношениях? – вновь решил попытать счастье Морозов, чувствуя, что свидетель ему что-то недоговаривает. – Вы сказали, что не общались последние два года. Что было до этого времени?

– Когда родители поженились, я пошел в школу, в которой училась Соня. – Зиссерман подался вперед и уперся локтями в колени. – В начальных классах она меня игнорировала: Василевская была чуть старше, и ей было неинтересно возиться со мной. Да и желания у нее как такового не было. Прошли годы. Я начал понимать, что происходит в семье на самом деле и почему сестра меня избегает. Мне хотелось подружиться с ней, но ее отрешенность и неприязнь отталкивали. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, Соня уже училась в десятом классе. Именно тогда она неожиданно пошла на сближение. Как вы понимаете, я не возражал. Но все быстро закончилось: спустя год она окончила школу, съехала от родителей и поступила в эту академию.

– Почему вновь не попытались наладить отношения?

– Почему я должен отвечать на эти вопросы? – не удержался Зиссерман.

– Это важно, поскольку я еще не знаю, кто убийца и каковы были его мотивы, – спокойно объяснил Морозов, понимая, что коснулся не самой приятной темы.

– Я не убивал сестру, – сухо произнес Зиссерман. Он сделал собственные выводы из слов следователя. – Даже если бы у меня были причины, никогда бы не сделал ничего подобного.

– Кто же мне признается в обратном? – губы Морозова растянулись в легкой улыбке.

– Я не обязан доказывать свою невиновность, – сдержанно произнес Зиссерман, пытаясь подавить в себе легкие отголоски страха и неуверенности в собственных словах. – Кажется, это ваша работа.

[Воспоминания Зиссермана, не отраженные в показаниях – Январь. Второй год обучения Василевской, 2022–2023]

Зиссерман торопливо шел по шумному коридору западного крыла – в обеденное время академия была особенно людной. Мерзкая картина, словно дежавю, предстала перед его глазами вновь, закрутилась в калейдоскопе собственной ярости и беспомощности. Матвей злился на самого себя. Корил за бессилие и невозможность что-то исправить или просто помочь.

Возле шкафчиков студентов факультета скульптуры мелькнула знакомая фигура. Она рьяно копошилась в одном из них, сверкая светлой курчавой головой. Матвей прибавил шагу. Он редко действовал импульсивно, на эмоциях, но иного способа поддерживать хоть какую-то призрачную связь с сестрой у него не было. Просто хватался за эту зыбкую возможность, как за хрупкую соломинку, не имея выбора.

Зиссерман прислонился спиной к закрытому шкафчику и сложил руки на груди. Терпеливо ждал, когда за дверцей, что загораживала его по пояс, прекратится беспорядочная возня. Не удержался и закатил глаза, когда услышал тихое, но раздраженное: «Где же этот батончик?!» Меж тем спустя считаные секунды шум прекратился, и шкафчик закрыли с такой силой, что Матвей почувствовал легкую вибрацию в плечах.

– Черт возьми, – испуганно прошептала Колычева и прикрыла веки, вбирая носом побольше воздуха. – Ты меня напугал, – на выдохе произнесла она и одарила Матвея осуждающим взглядом. – Чего хотел?

Зиссерман схватил Василису за локоть. Пальцы сжались так крепко, что с ее губ вырвалось болезненное шипение. Не обращая внимание на слабое сопротивление, он поволок за собой Василису, не проронив и слова. Она торопливо перебирала ногами за Матвеем, время от времени пыталась вырвать руку из болезненного захвата, опасаясь элементарно споткнуться о собственные ноги.

Они шумно ввалились в мужской туалет. Мысль о том, что это место было не совсем подходящим для Колычевой, озарила Зиссермана позже. Дверь громко хлопнула. Матвей ударял ладонью по дверцам кабинок, отворяя их настежь. Удостоверился, что в помещении не было лишних любопытных ушей. Протащил Колычеву к окну и лишь тогда разжал пальцы.

– Почему опять мужской? – недовольно отозвалась Василиса. – Что за напасть… Другого места не нашлось?

– Почему у нее опять какие-то ссадины на лице? – голос Матвея был обманчиво спокойным, слегка надтреснутым. – Губа разбита и синяк, – он нервно провел пальцами по собственной скуле.

– У кого? – Колычева потирала участок руки чуть выше локтя и болезненно морщилась.

– Вася, не беси! – раздраженно процедил сквозь зубы Матвей, бросив на нее уничтожающий взгляд карих глаз.

– Ладно-ладно, – Колычева примирительно подняла ладони, словно признавая свою капитуляцию. – Последний раз видела ее в среду – все было в порядке. Может, опять эта завистливая стерва?..

Матвей устало прислонился спиной к стене и задумчиво окинул взглядом мыски собственных лоферов. Вздохнул полной грудью и на выдохе запрокинул голову. С досадой и тихим то ли шипением, то ли рыком ударился несколько раз затылком о твердую поверхность и крепко зажмурился. Мысли путались, обволакивали разум, словно липкая незримая паутина. Матвей всегда хотел быть рядом. Подставить надежное плечо старшей сестре, укрыть ее под заботливым крылом и стать для нее той безусловной и безоговорочной поддержкой, в которой Соня так нуждалась все эти годы. Но не мог. Не имел никакого морального права, ведь Соня сама оттолкнула его однажды и никогда не изъявляла желания сблизиться вновь. Им овладел жгучий, мучительный стыд, который культивировал в себе он сам. Из года в год. Каждый день.

– Почему сам не спросишь ее? – вдруг подала голос Василиса, с досадой осматривая шоколадный батончик, который был безжалостно раздавлен. – Вы все-таки родные друг другу. Я совсем чужой человек для нее, но даже мне она что-то рассказывает. Уверена, Соня была бы рада поговорить с тобой.

Зиссерман бросил на Колычеву недоверчивый взгляд и сердито поджал губы. Нахмурился. Он злился на то, что сестра делилась своими сокровенными секретами с человеком, которого знала без году неделю, но не мог ее винить за это. Матвей знал, что Соня была достаточно разборчива и избирательна, ей сложно было выстраивать приятельские отношения. О дружеских и доверительных и речи быть не могло. Матвей был свидетелем ее тоски по матери, явного лицемерия и нарочитого пренебрежения со стороны сверстников, ее надрывного плача за плотно запертой дверью комнаты в родительском доме и гордого, беспросветного одиночества. Зиссерман все понимал, но все равно злился.

– Не твое дело. – Неожиданно по-детски прозвучали его слова, и Матвей мгновенно осекся, понимая, что ссориться с Василисой было непростительной роскошью для него. – Я не могу.

– Не хочешь, – кивнула Василиса и выкинула батончик в урну.

– Вася!

– Да поняла я, – обреченно произнесла Василиса, повернулась к Матвею и оперлась предплечьем о подоконник. – Поняла, – повторила она уже чуть тише. – Сегодня встречусь с ней после занятий, а потом расскажу тебе все, что смогу. Сам понимаешь, я…

– Понимаю, – перебил ее Матвей. – Спасибо.

[Конец воспоминаний]

– Матвей Карлович! – Морозов вновь позвал Зиссермана, который перестал реагировать на его вопросы.

– Что? – Матвей растерянно взглянул на следователя и, раздумывая считаные секунды, нахмурился. – Простите, я задумался.

– Я спросил, известно ли вам, с кем была близка ваша сестра? С кем дружила или состояла в романтических отношениях? – следователь внимательно смотрел на Зиссермана, отметив разительные изменения в его поведении.

– Повторю еще раз, – Матвей выпрямился и вернул своему облику былую уверенность, а голосу – зычность. – Мы с сестрой отношения не поддерживали, учились на разных курсах и факультетах, по учебе не пересекались, а по личным вопросам тем более. Если у моей сестры кто-то был, то я последний человек, который бы об этом узнал.

– Хорошо, – сдался Морозов и растерянно почесал пальцем у виска.

Он изрядно устал. Последние допросы абсолютно не клеились. И не столько потому, что они были несодержательными, сколько из-за того, что свидетели рьяно сопротивлялись давать полные показания. Он не мог уличить их в даче заведомо ложных, но они, очевидно для него, не договаривали в той части, где вопросы касались их лично. На что, однако, имели полное право, как моральное, так и установленное на законодательном уровне. Меж тем Морозов не сдвигался с мертвой точки, топтался на своих призрачных догадках, жонглируя бездоказательными версиями. Обрывочные показания не вырисовывали полной картины произошедшего.

Следователь был более чем уверен, что убийство совершено студентом, и «чистота» преступления в большей степени объяснима отсутствием системы видеонаблюдения и очевидцев. Более того, убийца был достаточно сообразительным, поскольку пытался скрыть следы преступления и инсценировал самоубийство. Пусть и неумело.

Вместе с тем следователь был убежден, что один человек не мог повесить мертвое тело, не повредив веревку: ему пришлось бы одновременно удерживать тело на весу и вытягивать фальшивое орудие преступления, чтобы веревка легко проскользнула по перекладине, не повредив волокна. Кроме того, убийце пришлось бы стоять на каком-нибудь стуле. По однозначному мнению Морозова, исходя из опыта, сделать это одному человеку физически невозможно.

Значило ли это, что фактически преступников больше? Однозначно. Значило ли это, что у убийцы были соучастники? Необязательно.

Кроме того, на теле трупа не было никаких следов физического воздействия: ссадин, царапин и кровоизлияния под кожей. На одежде не было разрывов, потертостей, все пуговицы были на месте, а швы целы. Под ногтями убитой эксперт не обнаружил ни волос, ни кожных частиц убийцы, по которым можно было бы провести судебную генетическую экспертизу. Очевидно, что Василевская не сопротивлялась. Почему?

В запрошенных медицинских документах Морозов заметил записи о неоднократных эпизодах вазовагального обморока^[6], вызванного неврологически индуцированным падением артериального давления, первые из которых случились после смерти матери Василевской. Единственное объяснение, которое видел Морозов, – что-то произошло между потерпевшей и убийцей в тот вечер. Что-то, что вызвало сильный стресс у Василевской, который привел к кратковременной потере сознания, чем убийца удачно воспользовался.

– Вы знакомы с Игорем Дубовицким? – продолжил допрос Морозов, отпуская грузные мысли.

– Заочно, – сухо ответил Матвей. – Знаю, что он староста факультета живописи и очень талантливый художник. Это все.

– Известно что-то о его методах порицания студентов, которые нарушали правила?

– Нет.

– О его отношениях с вашей сестрой? – не унимался Морозов, понимая, что повторялся, но надеялся запутать и разговорить Зиссермана.

– Он же ее староста? Скорее всего, общались по учебе. Откуда мне знать? – раздраженно произнес Матвей.

– Хорошо, – легко согласился Морозов, ожидая подобной реакции. – А Василиса Колычева вам знакома?

Этот вопрос на мгновение выбил у Зиссермана твердую почву из-под ног, но внешне он виду не подал, что потребовало немало сил. Он не знал, как верно ответить на него. Да? Пришлось бы объяснять, как они познакомились и при каких обстоятельствах. Матвей понимал, что Морозов установил связь между Василисой и Соней. Иначе подобные вопросы были бы бессмысленны. Но он не хотел оправдываться, объясняться, выворачивать себя и свои чувства перед чужим человеком. Нет? Пусть Матвей и просил сохранить их знакомство в секрете, в особенности от Сони, у него не было гарантии того, что Василиса не расскажет следователю правду, если уже не рассказала. Все же обстоятельства изменились. Любые, даже незначительные показания могли помочь следствию установить личность убийцы. Выбор у Матвея определенно был невелик.

– Нет, – после некоторых раздумий ответил Матвей на свой страх и риск.

– А Ольга Аверина?

Матвей прикрыл глаза. Глубокий вдох, тихий выдох. Сердце бешено заколотилось в груди, а левое веко мелко задергалось. Конечно, он знал Аверину, и ему было известно об их конфликте с сестрой, но Василиса никогда не раскрывала причину. Матвей не стал бы скрывать от следователя свою осведомленность, если бы знал хоть что-то существенное и весомое. «Надеюсь, Вась, ты сделаешь все правильно», – с надеждой подумал про себя Матвей.

– Впервые слышу.

– А что насчет дневника? – заметив удивленное выражение лица, Морозов поспешил объяснить: – Я понимаю, что вы с сестрой общение не поддерживали. Вместе с тем до ее поступления в академию жили под одной крышей. Замечали, что она ведет какие-либо записи?

– Да, – утвердительно кивнул Матвей, не видя смысла скрывать эту информацию. – Она вела личный дневник со смерти матери. Думаю, это было что-то вроде воображаемого друга, чтобы вести беседы с самым лучшим собеседником из возможных.

– Простите?

– С самой собой, – коротко ответил Матвей.

– Известно что-то о его содержимом?

– Разумеется, нет.

– А медальон? Вам что-нибудь известно о нем? – Морозов устало прислонился спиной к мягкой подушке и позволил себе немного расслабиться.

– В виде совиной головы? – Матвей удивленно вскинул брови. – Конечно. Он принадлежал ее матери. Важная для нее вещь. Всегда носила, не снимая.

Морозов задумчиво прикусил нижнюю губу и погрузился в свои размышления. Еще один проверенный источник подтвердил наличие медальона у Василевской, несмотря на то что он не был обнаружен при осмотре ее тела и обысках комнаты, шкафчика и камеры хранения. Следователь заметил на шее Дубовицкого медальон, очень похожий на описанный ранее, но не мог с полной уверенностью утверждать, что он тот самый. Эта вещь имела большую личную значимость для Василевской – она напоминала ей о любимой матери, которая уже ушла из жизни. Обычно такие предметы не отдаются добровольно или без серьезных причин. У Морозова возникли смутные сомнения, и он надеялся их прояснить при повторном допросе Дубовицкого.

– Где вы были шестнадцатого февраля с двадцати двух часов до полуночи? – задал Морозов самый очевидный вопрос, заранее зная ответ на него.

– Спал, – неопределенно пожал плечом Матвей и поджал нижнюю губу. – И, предвещая продолжение, скажу, что это может подтвердить мой сосед по комнате. Он всю ночь над чертежами сидел.

– Как спалось? Надеюсь, хорошо, – не удержался Морозов, имея в виду смерть Василевской.

Следователь не стал дожидаться ни ответа, ни какой-либо реакции. Тихо вздохнул и отвел голову в сторону, встретившись взглядами с Хомутовым. Тот лишь досадно поджал губы и неопределенно повел плечом, продолжая фиксировать показания. Морозов понимал, что далее допрашивать Зиссермана не имело смысла.

Подписав протокол допроса свидетеля и забрав паспорт, Матвей неторопливо покинул комнату, расслабленно погрузил руку в карман брюк. Уже на выходе, наглухо закрыв за собой дверь, он прислонился спиной к стене и плотно прикрыл рот ладонью в попытке сдержать позорные всхлипы.

Тем временем…

Василиса не спала всю ночь. В голову липкой субстанцией просачивалась крамольная мысль о том, что произошедшее накануне вечером – лишь иллюзия, плод ее воспаленного рассудка и буйной фантазии. Верить в иное она просто отказывалась. Василиса была в ужасе от реакции собственного тела. От того, что незначительные знаки внимания вызвали в ней столь бурные эмоции. От эпизодов прошлого, которые, словно калейдоскоп, мелькали в затуманенной памяти.

Утро выдалось тяжелым. Она не могла сосредоточиться на лекционных занятиях не столько из-за нескончаемых мыслей, сколько из-за элементарного недосыпа. Василиса прикладывала чудовищные усилия, чтобы внести в свою студенческую жизнь стабильность, спокойствие и беззаботность, о которой она грезила долгие годы. Меж тем с самого первого дня проблемы цеплялись за нее, увлекая в незримый снежный ком.

После занятий по неизменной, но уже пагубной привычке Колычева поднялась на крышу. Она приходила туда каждые среду и пятницу. Первое время после смерти Сони невольно искала ее глазами, ведомая неким внутренним эгоизмом. Василисе было нестерпимо одиноко без понимающего, готового всегда выслушать собеседника, которым Богдан и Полина, честно говоря, не являлись. Василиса сама не заметила, как их отношения с Соней переросли в дружеские, вытеснив из сердца тягостные сомнения, гордое одиночество и щемящую тоску.

На крыше было девственно-пусто. Колычева подошла к краю и посмотрела вниз, опершись предплечьями о металлические поручни. Ей хотелось отвлечься. Убежать и спрятаться. Учеба занимала большую часть времени, и она была ею любима, но не являлась тем спасением, в котором Василиса так нуждалась. Идея Емельянова об участии в ежегодном конкурсе талантов была ей чужда. Став свидетелем чужих способностей, она чувствовала себя среди всех этих людей, откровенно говоря, неловко. Не верила в собственные силы и стеснялась выступать на публике.

Василиса отрицала мысль: «Главное – не победа, а участие». Отец всегда твердил ей, что это лишь оправдание для слабых, поскольку истинный путь сильного человека ведет к одной-единственной цели – победе. Между тем многое изменилось. Главным образом то, что отца рядом не стало.

Василиса подошла к музыкальному клубу. Дверь была чуть приоткрыта. Ушей коснулся незнакомый звук, напоминавший звон колокольчиков, но с более глубоким и резонирующим оттенком. Она сделала шаг вперед и робко заглянула в помещение – Емельянов стоял напротив массивного инструмента. Это был набор деревянных пластин разных размеров, расположенных горизонтально на металлических подставках. В руках староста держал палочки, головки которых были обмотаны нитками.

– Howdy!^[7] – неожиданно подал голос Емельянов и широко улыбнулся. – Красивая, правда?

– Это ксилофон? – осторожно поинтересовалась Василиса, подходя ближе. – Выглядит иначе.

– Нет, – тихо рассмеялся Роман и аккуратно прокрутил один из резонаторов вокруг своей оси, чтобы настроить нужную высоту. – Это маримба. – Емельянов стал легко постукивать по пластинам мягкой головкой палочки, проверял звук. – Давно ее хотел.

– Умеешь на ней играть?

– Я умею играть практически на любых инструментах, – без тени сомнения и лишней скромности ответил Емельянов. – У меня потрясающий слух.

– Сам себя не похвалишь – никто не похвалит, – прозвучало резче, чем Василиса того хотела.

– Глупышка, – беззлобно прошептал Емельянов, с улыбкой взглянув на Василису, словно и не услышал язвительной подоплеки в ее словах.

Колычева никогда не видела старосту в ином облике – он всегда улыбался, был приветлив и открыт к общению. По крайней мере, с ней. Его общество никогда не вызывало дискомфорта, а разговоры с ним не были обременительны. Василиса откровенно завидовала и восхищалась его умению быть таким располагающим и вдохновляющим.

– Давно ты знаком с Горским? – вопрос вырвался у Василисы раньше, чем она успела его обдумать и взвесить.

– О! – Емельянов усмехнулся. Пальцы его крепче сжали палочки, крупные вены на тыльной стороне ладони проступили явственнее. – Мы познакомились на втором курсе, когда меня назначили старостой факультета.

– Давно он является старостой академии? – Василиса села на высокий стул напротив Емельянова так, что маримба оказалась между ними. Она не знала, почему интересовалась Горским и что именно ожидала услышать о нем, но с того вечера что-то изменилось. И это «что-то» Василиса желала прояснить.

– С конца первого учебного года, – усмехнулся Емельянов и сложил палочки на деревянные пластины. – На самом деле это редкость, поскольку в качестве старост всегда выбирали максимально коммуникабельных людей, а Свят таковым никогда не был. Цель старшинства – направлять младшекурсников, помогать с учебой, следить за дисциплиной и соблюдением основных правил. Горский ненавидит все эти пункты.

– Правда? – Василиса искренне удивилась. – Я слышала от своего друга, что он очень ему помог с курсовой работой. Один раз они даже просидели всю ночь, склеивая какой-то макет.

– Он хорошист, – коротко кивнул Емельянов и оперся ладонями о маримбу. – Всегда и во всем следует правилам, каким-то установкам и бесконечным алгоритмам, будь это учеба, дружба, девушки или семья. У него утилитарный образ мышления – действует исключительно исходя из логики, не опираясь на чувства и эмоции. Всегда доводит дело до конца, не довольствуется полумерами. – Немного подумав, Роман добавил: – Перфекционист и эстет.

Василиса уловила в словах старосты неподдельное восхищение, чему значительно удивилась, но постаралась подавить в себе повышенный интерес к Горскому и всему тому, что его окружало. Она понимала, что отношения Святослава с другими старостами не представляли для нее никакой ценности, а задавать вопросы из праздного любопытства не желала. Не хотела, чтобы Горскому стало известно о ее неумелых попытках стать ближе. Одна лишь эта мысль вызывала в ней иррациональный ужас.

Емельянов немного стушевался, понимал, что, наверное, наговорил лишнего. Разумеется, он не раскрыл каких-то секретов, да и о таковых осведомлен не был. Несмотря на свои отстраненность и холодность, Горский не ставил вокруг себя и своей личности никаких барьеров. В большинстве случаев на вопросы он отвечал открыто и честно, поскольку не умел юлить и лгать. Возможно, именно поэтому многие не пытались идти с ним на сближение, опасаясь его излишней, чаще грубой прямолинейности. Емельянов был в числе этих людей. Он боялся переступить грань дозволенного и потерять то, что имел, – дружбу.

– Ты можешь помочь мне с выступлением на конкурсе? – неожиданно подала голос Василиса, нарушая повисшее между ними неловкое молчание.

– Что? – Емельянов удивленно взглянул на нее. – Ты ведь не хотела участвовать? Я много раз тебя уговаривал.

– Я… передумала.

Март. Год поступления Колычевой

[10.03.2023 – Пятница – 15:50]

Коваленский знал, что в это время Евгений Меркулов находился в клубе сити-фермерства, монотонно распределял семена по стаканчикам, помещал их в питательно-нейтральный субстрат и раскуривал уже далеко не первую сигарету. На первый взгляд он был достаточно безобидным, но собственные интересы у него всегда были в приоритете по сравнению с какими-либо дружескими или романтическими отношениями. Именно эта его черта вызывала в Коваленском столько беспокойства. Поскольку именно в нем, как в участнике общей драмы, он был уверен меньше всего.

Даниил сомкнул тонкие пальцы на гладкой ручке и торопливо потянул ее вниз, но дверь не поддалась. Он раздраженно цокнул языком, переминаясь с ноги на ногу. Ладонь обрушилась на рельефную поверхность. Хлестко. Громко. Староста склонил голову, прислушиваясь – громкий скребущий звук деревянных ножек сменился размеренными шагами, сопровождавшимися легким постукиванием по кафельному полу. Щелчок.

– М? – в дверном проеме показался Меркулов с тлеющей сигаретой между зубов. – Дуся, заблудился? – губы растянулись в кривоватой улыбке.

– Нужно поговорить, – раздраженно произнес Коваленский. Он ненавидел уничижительное обращение, которым Меркулов одаривал его при любом удобном случае. – Срочно.

Евгений сделал пару шагов назад, позволяя двери открыться шире и впустить незваного гостя в обитель «воздушных садов», и поднял ладони в притворном капитулирующем жесте.

Помещение клуба было достаточно просторным. Пол и стены устланы кафелем мягкого молочного цвета, а напротив входной двери располагалось широкое окно, из которого открывался потрясающий вид на широколиственный лес. Слева от входа стоял огромный бак с питательным раствором, а справа – стеллаж, на полках которого ютились колбы с жидкостями, стаканчики, субстрат, различная химия и инструменты.

Продолжением стеллажа являлся посадочный стол, на котором Коваленский заметил несколько стаканчиков, начиненных субстратом, семена каких-то растений, пульверизатор с прозрачной жидкостью и кассету. Все остальное пространство помещения занимали горизонтальные и роторные гидропонные установки^[8] с душистой зеленью под ультрафиолетовыми лампами.

– Чего хотел, Дуся? – вновь с усмешкой спросил Меркулов и сел за посадочный стол, согнув одну ногу в колене.

– Тебя уже допрашивал следователь? – Коваленский стоически игнорировал саркастичные нотки в голосе Меркулова.

– А должен? – тонкая светлая бровь изящно изогнулась, выражая недоумение. – Чисто же сработано.

– Чисто или нет, мне неизвестно. – Коваленский подошел ближе, прислонился бедрами к ребру стола и скрестил руки на груди. – Натан мне сказал, что из театрального изъяли все веревки, которые ты приносил.

– И? – Меркулов глубоко затянулся, выпустил табачный сизый дым из ноздрей, щурясь от его едкости. – Сколько дали, столько принес.

– Уверен? Следак запросит накладные. Если уже этого не сделал, – резонно заметил Коваленский и испытующе посмотрел на Меркулова.

Евгений промолчал. Он задумчиво смотрел на крутившийся вокруг своей оси барабан роторной гидропоники и размеренно жевал фильтр. Мысли беспорядочно роились в его голове, выдавая размытые образы возможных сценариев, наиболее выгодных его персоне. Меркулов был достаточно беспечен, беспринципен и агрессивен в своих проявлениях. Его темперамент мог бы сравниться с натурой Дубовицкого, если бы не одно отличие – он был гораздо злее.

– Что же, – наконец выдавил он и потянулся за одним из стаканчиков, – буду действовать по ситуации. – Он опустил сигарету на дно, прижимая тлеющей стороной к субстрату.

– Что это значит? – Коваленский с трудом сглотнул слюну, вмиг ставшую вязкой и густой.

– Разберусь. – Меркулов накренил стаканчик, взглянул на окурок из-под полуопущенных ресниц и сплюнул тягучую слюну с легким оттенком желтизны, пропитанную смолами и никотином. Коваленский брезгливо сморщился от столь вульгарного жеста. – В любом случае, я ничего плохого не сделал, – с усмешкой произнес Евгений и вернул стаканчик на стол.

– Только ты, Меркулов? – процедил Коваленский сквозь зубы и поправил средним пальцем очки, сползшие с узкой переносицы. – Разумеется, твой папаша в беде «любимого» сына не бросит.

Меркулов нарочито медленно поднялся со стула, словно такое незамысловатое действие требовало от него чудовищных усилий, и в один короткий шаг сократил расстояние между ним и Коваленским. Староста горделиво приподнял подбородок, чтобы встретиться с укоризненным взглядом амберовых глаз с глубоким янтарным оттенком, стараясь затолкать глубже свои липкие страхи.

– Дуся, ты бываешь груб, – низким полушепотом выдавил Меркулов. – Это же была твоя идея, помнишь?

– У меня не было выбора. – Ответное мерзкое чувство разрасталось в Коваленском. Тупая злость и столь детская обида заполонили его сознание, лишая возможности мыслить рационально. – Это вы во всем виноваты! – староста больно ткнул указательным пальцем в грудь стоящего напротив Меркулова. – Впали в полное беспамятство за такое короткое время и даже ничего не заметили. А теперь что, я виноват, поскольку решил прикрыть ваш тыл?

– Тц, – Меркулов притворно цокнул языком и прикусил нижнюю губу в кривоватой улыбке. – Что за героические речи? В первую очередь, да и в единственную возможную, ты спасал лишь свою задницу, Дануся. И только. Правда, способ выбрал так себе, на троечку.

– Меркулов!

– Не злись. – Меркулов склонился над ухом Коваленского, опалив его горячим дыханием. – Мы все в одной лодке. Ты же не крыса – бежать не станешь, верно?

Коваленский ничего не ответил – лишь шумно сглотнул, подавшись назад. Он знал, что ни о какой общей лодке и речи быть не могло – Меркулов выдаст его при любом удобном случае, обнажит гнилое нутро и предаст огласке его секреты. Но что он мог сделать? Смиренно ждать или действовать на опережение? Верного ответа не было.

Меркулов выпрямился и одобрительно посмотрел на Коваленского, по-своему расценив его молчание.

– Славно, – с усмешкой похвалил он и пренебрежительно похлопал старосту по щеке. – Умница, Дуся. Всегда знаешь, что нужно делать.

Коваленский покидал клубную комнату на автопилоте. В голове стоял неясный гул, а ноги волочились, словно вовсе ему не принадлежали. Пальцы скользили по рельефной стене, иногда цепляясь короткими ногтями за небольшие штукатурные выступы. Даниил был в растерянности. Знал, что рано или поздно правда вылезет наружу, но все же не был к ней готов. К такому невозможно быть готовым.

Тем временем…

– Сергей Александрович, я не особо понимаю, что здесь делаю…

Морозов решил немного уклониться от заданного курса и допросить Аверину вне очереди. Честно говоря, он сомневался, что она могла быть причастна к смерти Василевской, но не мог игнорировать показания Сомбат. Ревность – мощный катализатор. Она подминает любовь и доверие под себя, слепо руководит поступками человека, превращая его в безвольную куклу. Оскорбленная женщина, преданная мужчиной, могла сравниться с настоящим стихийным бедствием.

Ольга сидела напротив следователя. Обнаженные колени были тесно прижаты друг к другу, ноги приподняты на носочках, а пальцы аккуратно поправляли складки широкой юбки. От Авериной веяло спокойствием, каким мало кто обладал из числа сидевших напротив следователя. Морозов с интересом и особой внимательностью наблюдал за ней, но не заметил в ее поведении ничего, что могло бы навести на подозрительные мысли. Ни тени страха или сомнений.

– Хочу допросить вас в качестве свидетеля по делу о смерти Василевской. Кажется, до разъяснения ваших прав и обязанностей я изложил свои намерения предельно ясно.

– Так-то оно так. Однако какое отношение я имею к Василевской?

– Это вы мне скажите, – Морозов открыл ежедневник и щелкнул ручкой. – Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Василевской? В каких отношениях состояли?

– В прошлом году, – Аверина поскребла ногтем кончик чуть вздернутого носа. – Все вилась вокруг моего парня, поэтому ее было сложно не заметить. Но это все мелочи. Подобное случается не впервые, не привыкать.

– Имя?

– Простите?..

– Имя вашего парня, – уточнил Морозов и посмотрел на Аверину исподлобья.

– Игорь Дубовицкий, – мгновенно отозвалась Ольга.

– Разве он не состоял в отношениях с потерпевшей?

– Чушь! – Аверина резко мотнула головой. – Это все лишь слухи, не более.

– Слухи, значит… – Морозов чуть склонил голову к плечу и скривил губы в подобии улыбки. – Так в каких отношениях с Василевской вы состояли?

– Ни в каких, – Ольга задумчиво поджала нижнюю губу. – У меня нет желания общаться с такими людьми.

– Какими «такими»?

– О мертвых либо хорошо, либо ничего…

– …кроме правды, – перебил ее следователь. – Эту фразу всегда используют неверно. Поэтому, пожалуйста, Ольга Михайловна, говорите все, что вам известно. Тем более что это ваша прямая обязанность.

– Окей…

[Воспоминания Авериной в показаниях – Сентябрь. Второй год обучения Василевской, 2022–2023]

Ольга раскуривала уже не первую сигарету. Сизый дым невесомой струей сочился меж приоткрытых, чуть обветренных губ. Она перекатывала тлеющий окурок пальцами и бесцельно блуждала взглядом по территории кампуса с высоты шестого этажа. Каменная балюстрада, опоясавшая балкон, нагрелась под лучами жаркого сентябрьского солнца. Аверина прислонилась к ней всем телом, свободной рукой рассеянно погладила собственное плечо.

Ссоры повторялись все чаще. Понимание они находили все реже. Аверина была подле Игоря уже не первый год и ко многому должна была привыкнуть, но со временем становилось сложнее. В этих отношениях ее было все меньше, она словно становилась бесцветной, сливалась с ним, а может, и вовсе растворялась в нем. Каждый раз Игорь возвращался к ней, и каждый раз она принимала его безропотно, с искренней радостью, как преданный щенок. Верила, что особенная. Надеялась, что все по-настоящему.

– Скучаешь, Аверина? – ненавистный голос раздался за спиной Ольги.

Аверина прикрыла глаза и щелкнула пальцами. Окурок кошачьим прыжком перелетел через балюстраду, устремившись вниз. Ольга сделала глубокий вдох и медленно выдохнула через нос. Ей не стоит поддаваться эмоциям. Она должна быть сдержанной, чтобы оставаться необходимой для него. Чуть отстранилась от ограждения и повернулась к Василевской, натянув на лицо лучшую из своих улыбок.

– Ты, я так понимаю, решила мою скуку развеять?

– Верно.

Василевская подошла ближе, прислонилась боком к ограждению и оказалась лицом к лицу с Авериной. Ольга, к своему стыду, считала Соню красивой: изящные тонкие черты лица, полные губы, нижняя чуть больше другой, аккуратный нос. Голос сладкий, словно медовая патока, раздражал до скрежета в зубах. Небесно-голубые глаза в обрамлении густых смоляных ресниц не портили даже эти уродливые очки. Василевская первая, кто так ранил Аверину.

– Что-то хотела?

– Да нет, – Василевская застегнула две верхние пуговицы на рубашке, затем поправила ворот. – Проходила мимо и увидела тебя. – Она чуть склонила голову к плечу и большим пальцем провела от уголка губ вниз по нижней, неотрывно смотря Авериной прямо в глаза.

Ольге не нужно было говорить прямо. Понимала все без лишних слов. Василевская снова была у Игоря и совершенно не пыталась это скрыть. Бесстыжая и подлая. Аверина теснее сжала челюсти и отвернулась, не выдержав этого слишком красноречивого взгляда.

– Не надоело быть пустой подстилкой? – с усмешкой спросила Василевская.

– Единственная подстилка здесь – это ты, – Аверина старалась скрыть волнение, но голос предательски дрогнул и чуть осип.

Соня тихо засмеялась. Ее смех нарастал раскатистым громом. Оглушал. С ощущением подступающей тошноты Аверина прикрыла веки и крепко сжала кулаки, не в силах более выносить этот голос.

– О-о-ох, – сквозь стихающий смех выдохнула Соня. – Насмешила. Фу-ух… Игорь бегает за мной, а ты бегаешь за ним. Чувствуешь разницу? – Она чуть отстранилась от балюстрады и шагнула вперед. Прошептала у самого уха, обжигая горячим дыханием: – Никчемная. Пустышка.

Аверина ничего не ответила. Лишь когда удаляющиеся шаги совсем стихли, она шумно задышала, словно все это время задерживала дыхание. Слова Василевской больно ранили, наверное, из-за того, что отчасти являлись правдой.

– И часто у вас возникали подобные конфликты? – поинтересовался Морозов.

– Разве это можно назвать конфликтом? – Аверина тихо усмехнулась и накрыла колени ладонями. – Я никогда не велась на ее провокации.

– Конфликт – это не всегда взаимная агрессия. Вы не были друзьями, но и поддерживать нейтральные отношения, очевидно, были не в состоянии. Так что да, это был конфликт. – Морозов тихо вздохнул и решил повторить свой вопрос: – Как часто происходило подобное?

– Она обратила внимание на Игоря в первый же день, как оказалась в кампусе. – Аверина опустила глаза и стала рассеянно теребить подол юбки. – Конечно, она не была такой дерзкой и наглой. Прикидывалась пушистой мышью, виляя хвостом. Вся такая воспитанная, красавица тихоня. Однако буквально через пару месяцев она осмелела. Перед Игорем она всегда была такая… правильная, что ли, невинная. Но ее истинное лицо омерзительно.

– Вот как… – Морозов сделал кое-какие пометки в ежедневнике. – Вы никогда не начинали конфликт первой?

– Нет.

– Никогда не отвечали на ее агрессию?

– Нет.

– Уверены? – уголки губ Морозова дрогнули.

– Уверена, – сипло ответила Аверина.

– Вы сказали, что между Дубовицким и Василевской не было отношений, но при этом своими показаниями лишь подтверждаете наличие между ними интимной связи. Как можете это объяснить?

– Секс и чувства – разные вещи, – сквозь тугой ком в горле выдавила из себя Аверина.

– Значит, между вами были чувства?

– Что?.. – Ольга опешила от столь откровенного вопроса. – Вам не кажется, что это вас не касается?

– Кажется, – легко согласился Морозов. – Где вы были шестнадцатого февраля с двадцати двух часов до полуночи?

– В комнате Игоря, – не раздумывая, ответила Аверина. – А что? Подозреваете, что я могла убить Василевскую? Интересно, как вы себе это представляете?

– А как же комендантский час? – ироничные вопросы Авериной следователь пропустил мимо ушей намеренно. Все эти провокационные выпады, что являлись чистой воды защитной реакцией, были ему хорошо известны. Их не стоило воспринимать всерьез.

– Это тоже вас не касается.

– Дубовицкий сможет это подтвердить?

– Разумеется!

Морозов тихо усмехнулся, оставляя отметки в ежедневнике. Он прекрасно помнил тот недолгий допрос Дубовицкого, в ходе которого староста ясно дал понять, что в момент, когда предположительно убивали Василевскую, в комнате он был один. Не нужно быть полиграфом^[9], чтобы понять – Аверина была с Морозовым не совсем честна. Нет, он не подозревал ее в убийстве, пусть доказательств, опровергавших эту версию, и не было. Но и в искренность ее слов, увы, не поверил. Итак, кто из них лгал и почему? Этот нюанс необходимо было прояснить при повторном допросе Дубовицкого.

– Вам известно, с кем еще у потерпевшей были конфликты?

– Нет, – Аверина провела пальцами по завиткам волос, скручивая их в тонкий жгут. – Я не следила за ее жизнью. Не знаю ни ее друзей, ни врагов. Мы учились на разных курсах, так что…

Откровенно говоря, у следователя более не нашлось вопросов для Авериной. Ее показания – субъективное восприятие ситуации, в которой оказалась эта странная троица. Для полноты картины Морозову были необходимы показания Дубовицкого: его истинные взаимоотношения с потерпевшей, мотивы и цели. Он мог обманывать Аверину или же Василевскую, а может, и вовсе обеих. Все эти любовные перипетии не интересовали Морозова из любопытства, но их истинная природа была важна для установления или исключения возможного мотива для убийства. Ни в чем нельзя было быть уверенным, полагаясь лишь на личные ощущения.

После подписания протокола Аверина покинула комнату, а Морозов поспешил вернуться в отдел, когда получил очередное гневное сообщение от своего руководителя.

Март. Год поступления Колычевой

[10.03.2023 – Пятница – 21:45]

Василиса сжимала в руках чужое пальто, не решаясь постучаться в комнату Горского. Она искренне не понимала мотивы своих действий, полагалась лишь на голые инстинкты. Ей следовало бы избегать возможных встреч с ним, уповая на то, что расстояние и неведение способны прогнать дьявольское наваждение. Вместе с тем ноги вновь привели ее сюда. Василиса снова стояла перед дверью с бордовой табличкой, чувствуя себя уязвимой и обнаженной, и терзала в руках ни в чем не повинную вещь.

Переступив через свою гордость, она робко постучала. Секунды тянулись, словно вечность. В голову закралась шальная мысль убежать до того, как дверь перед ней распахнется, но ноги будто приросли к полу. Василиса не могла сдвинуться с места – лишь сильнее прижала к себе пальто.

– Вась? – низкий голос с легкой хрипотцой застал ее врасплох и вытянул из бредовых мыслей.

Горский стоял в дверном проеме, смотрел на Василису с удивлением и неким недоверием. Темные волосы ниспадали на лоб влажными после душа завитками, чуть скрывая сведенные на переносице смоляные брови. Святослав выглядел сонным и немного неряшливым. Его стальной взгляд скользнул вниз, задержался на руках Василисы, отчего та крепче стиснула пальцы.

Вопросы были излишни – он понял все без слов. Горский отпустил дверную ручку и не спеша вернулся к кровати, не проронил и слова. Дверь осталась распахнутой, выражая собой немое разрешение.

– Я… – несмело начала Василиса и переступила порог комнаты, – я хотела вернуть тебе пальто.

Святослав устало опустился на постель, прислонился спиной к изголовью и взглянул на Колычеву из-под полуопущенных ресниц. Прошло почти три месяца с той самой встречи на заснеженном балконе, когда они обсуждали его призрачный новогодний подарок. Пальто – лишь повод, и они оба это понимали.

Василиса аккуратно повесила верхнюю одежду старосты на спинку стула, ее взгляд невольно задержался на поврежденном макете многоэтажного жилого здания.

– Его можно исправить? – поинтересовалась она, приблизившись к макету, чтобы лучше рассмотреть. – Выглядит впечатляюще.

– Да, – сухо ответил Горский. – Но сначала нужно выспаться.

Василиса могла бы и должна была уйти. Просто оставить пальто, попрощаться и захлопнуть за собой дверь. Ведь она пришла именно по этой причине. Верно? Ей не следовало рассматривать старосту столь откровенно, отмечать изящные бледные кисти рук, когда Святослав рассеянно потер двумя пальцами кожу под нижней губой. Было бы разумно не воспроизводить в своей голове неугодные и, откровенно говоря, смелые фантазии, вспоминая его прикосновения.

– Садись, – неожиданно произнес Горский, похлопал ладонью по покрывалу рядом с собой.

И снова этот ничтожный шанс. Василиса должна была просто отказаться, сослаться на поздний час и покинуть комнату старосты, но не смогла. Словно ведомая на незримом поводке, она подошла ближе, неуверенно села рядом. Натужный скрип. Прислонилась спиной к изголовью. Тихое шуршание постельного белья. Все эти звуки казались ей до одури оглушительными, неприемлемыми и чудовищно смущающими.

– Я плохо сплю в последнее время, – раздался непринужденный тихий голос Горского. – Хотел лечь пораньше, но не удалось.

– Извини, что помешала. – Василиса приняла слова Святослава на свой счет, восприняла как некий упрек. – Я могу уйти.

– Ты знала, что дельфины могут спать и бодрствовать одновременно? – неожиданный вопрос старосты застал Василису врасплох, и она озадаченно посмотрела на него. – Этот навык бы мне пригодился.

– Полушаровый сон, – несмело прошептала Колычева, скользя взглядом по остро очерченному профилю.

– Он самый, – Горский едва заметно кивнул, устало смежил веки.

Василиса многое поняла в тот вечер, когда прочла записи в его дневнике, но вопросы остались. Она неистово и самозабвенно желала услышать ответы на них от самого Горского. Не желала гадать и строить предположения. Просто хотела поговорить с ним об этом. Конечно, она понимала, что позволила себе столь бесцеремонно и даже бесстыдно рыться в его белье. И сомневалась, что была тем человеком, кто имел право знать о секретах старосты. Однако неуемное любопытство было сильнее здравого рассудка. Вопросы вертелись на языке, стремились сорваться с уст, стоило лишь им разомкнуться. Но Василиса рьяно поджимала губы, понимала, что опрометчиво выдаст свой маленький секрет и тем самым вызовет неодобрение Святослава. Почему она вообще нуждалась в его одобрении, Василиса думать не желала.

– Хочешь что-то спросить? – неожиданно предложил Горский, поражая своей проницательностью.

– Ты догадываешься, кто мог убить Соню? – Василиса досадно смежила веки, мысленно обругала себя за трусость. В ту самую минуту, находясь с ним в одной комнате, практически соприкасаясь плечами, она не могла думать о Соне и о том, кто был виновен в ее смерти. Василиса просто обманывала себя и пыталась оттянуть неизбежное.

– Нет. – Голос Горского был ровным и спокойным, без единой тени раздражения или разочарования. Василиса невольно почувствовала легкую обиду. – Мне сложно судить о чужих мотивах и желаниях. Я знаком с большей частью студентов, но я ни с кем не был близок. Никогда. – Немного подумав, добавил: – Кроме Игоря.

– Не понимаю, как ты можешь дружить с таким, как он. – Колычева внимательно следила за любыми изменениями на лице Горского и в глубине души опасалась, что эти слова могли его ранить. Угольные ресницы дрогнули, веки разомкнулись, и Горский, повернув голову в сторону, посмотрел на Василису цепким, проникновенным взглядом. Воздух вмиг стал тягучим и густым.

– Он – моя путеводная звезда. – Губы Горского дрогнули в кривоватой улыбке. – Мой навигационный маяк. Я вижу в нем того себя. Настоящего. Понимаешь?

Колычева не понимала. Она чувствовала, что в этом заложен глубокий сакральный смысл, который был ей недоступен. Разноцветные глаза напротив смотрели не моргая, словно проникали под кожу, касались костей, заглядывали в самые потаенные уголки ее мятежной души. Василиса чувствовала, что ее засасывает в бездну, и не было ни сил, ни желания противиться этой необузданной силе. Она стиснула челюсти, зажмурилась и с трудом отвела голову в сторону.

– Я не это хотела спросить, – призналась Колычева, рассматривая собственные пальцы.

– Знаю, – не медля ни секунды, подал голос Горский, словно ждал. Словно знал все вопросы наперед.

– Так… – несмело начала Василиса, водя подушечкой большого пальца по внутренней стороне запястья, – что бы ты хотел получить от своего Тайного Деда Мороза?

Этот вопрос был самым безобидным из тех, на которые Василиса хотела узнать ответ. Кроме того, он не был связан с дневником. Некая золотая середина. Компромисс с самим собой. Василису посещали крамольные мысли о том, что желания старосты могли бы быть безрассудными, иррациональными, абсурдными, выходящими за пределы допустимых границ. Но разум отказывался верить в то, что он мог быть таким аморальным.

Неловкое молчание, повисшее между ними, стало чудовищно нестерпимым. Василиса чувствовала, как испытующий взгляд блуждал по ее профилю, опалял кожу, вызывая предательскую дрожь. Она разомкнула губы, чуть слипшиеся от подсохшей слюны, и торопливо провела по ним языком, шумно сглотнула. Решалась. Собиралась с духом. Уговаривала себя повернуться и взглянуть на Горского, чтобы услышать ответ, либо изменить тему разговора, задать другой вопрос, сделать вид, что ничего не произошло. Однако бархатный голос выбил у нее твердую почву из-под ног. Василиса вздрогнула и застыла, услышав короткое, но емкое:

– Тебя.

Глава 11

Март. Год поступления Колычевой

[13.03.2023 – Понедельник – 08:45]

Суббота и воскресенье прошли в необъяснимой тревоге. Следователь на территории кампуса не появлялся, словно решил дать всем время подумать и привести мысли в порядок. Но от этого спокойнее не становилось. Очевидное затишье перед бурей.

Василиса была сама не своя. В тот вечер, после признания Горского, она просто ушла, не сказала ни слова. Трусливо сбежала, поджав хвост, словно вымазанный в грязи щенок, и даже не хотела думать, как выглядела со стороны на самом деле. В тот переломный момент желание припасть к чувственным губам своими, чуть шершавыми и обветренными, требовательно прижать к себе, зарыться пальцами в мягкие волосы было столь сильным, что привело Василису в панический ужас. Ее сковал иррациональный страх, который она не смогла в себе подавить, не смогла остаться. Проплакала всю ночь. Сдавленно всхлипывала в подушку, пропитывая ее предательскими слезами. Причину подобной реакции не могла объяснить даже самой себе.

Полина ничего не слышала или лишь сделала вид. Она даже не шелохнулась за всю ночь, невзирая на то, что Василиса остекленевшим взглядом задержалась на ее узкой спине и судорожно всхлипывала. В любом случае она была благодарна Полине за безмолвную и призрачную поддержку. Василиса не хотела слышать ободряющих слов или, еще хуже, бесконечных нотаций, что были так свойственны подруге. Предпочла упиваться своей болью, вспоминая тяжелые школьные годы, в покорном одиночестве. Призраки прошлого вновь и вновь сковывали ее своими незримыми цепями. Сдавливали, выбивали воздух из груди, ломали ребра.

Меж тем в глубине души Василиса затаила глубокую, немного детскую обиду за безразличное к ней отношение. Не остановил. Не пошел следом. Не попытался поговорить и выяснить причину, чтобы развеять ее страхи. Василиса горько и беззвучно смеялась над собственными мыслями. Напоминала себе, что в этой истории она – отрицательная героиня. Прочитав личный дневник Святослава, она прекрасно осознавала, что ее ожидания не имели никакого смысла. Но это знание не помогло ей обрести немного смелости и уверенности в себе.

Ожидания? Запоздалая мысль расколола сознание незримым копьем. В какой момент Василиса стала ждать от Горского каких-то шагов в свою сторону? Что изменилось? Нет, не так. Почему все изменилось?

– А когда твоего соседа выписывают? – поинтересовалась Василиса, решив непринужденным разговором отвлечься от странных мыслей. – Его больничный как-то затянулся.

– Не знаю, – Вишневский неопределенно повел плечом. – Без него даже лучше. Спать одному в комнате просто блаженство. Раньше такой шанс выпадал довольно редко.

– Да? – Василиса искренне удивилась. – Ты же вроде из богатеньких. Думала, в хоромах живешь.

Богдан тихо усмехнулся и окинул взглядом настенные часы:

– О… Мы опаздываем на завтрак. Ты идешь?

– Конечно, – Василиса натянуто улыбнулась. – Только у меня пуговица закатилась. – Она виновато посмотрела на друга и показала рукав.

– Может, помочь?

– Не волнуйся. Я справлюсь. Ничего, если я тебя догоню?

– Без проблем, – Вишневский кивнул и передал Василисе ключ от своей комнаты. – Запри за собой. Брать тут, конечно, нечего. Но все же.

Богдан тепло улыбнулся и весело подмигнул. Более он задерживаться не стал. Поправил полы пиджака и торопливо покинул комнату, оставив Василису одну. Та лишь устало вздохнула и опустилась на колени. Заглянула под кровать в поисках пуговицы, которую оторвала от манжеты несколькими мгновениями ранее. Василиса была рассеянна и невнимательна. Пальцы мелко тряслись от недосыпа. Все валилось из рук.

Вдруг что-то сверкнуло под кроватью Богдана, привлекая внимание Колычевой. Она чуть нахмурилась, опустилась ниже, практически легла на теплые половицы. Просунула руку и нащупала какой-то прохладный металлический предмет с тупыми зазубринами.

Василиса сжала находку в ладони и, тихо сопя, выскользнула из-под кровати. Села на пол, прислонилась спиной к кровати и вытянула ноги. Шумно сдула со лба выбившуюся светлую прядь. Раскрыла ладонь, и внутри похолодело. Это был ключ. Точно такой же, как и у других студентов, от комнаты в общежитии. На нем было выгравировано: «508».

Это был ключ от комнаты Василевской.

Спустя час…

Морозов устало развалился на диване в кондитерском клубе, давился горьким кофе, чтобы хоть как-то прийти в себя после бессонной рабочей ночи, и морально готовился к очередному допросу по делу Василевской.

– В пятницу вечером сообщение о преступлении зарегистрировали. – Хомутов подключил принтер к ноутбуку и рассеянно почесал взъерошенный затылок. – Вам расписали?

– М? – Морозов перевел взгляд на Алексея, оторвавшись от записей в своем ежедневнике. – Расчлененный труп пятилетнего ребенка, который нашли в чемодане? – следователь заметил кислое выражение лица Хомутова и тихо хмыкнул: – Да, все выходные с ним провозился. Руководство Управления теперь даже продохнуть не даст – убийцу малолетнего нужно искать в темпе вальса.

– А дело Василевской? – Хомутов припал губами к чашке, сделал небольшой глоток и сморщился. – Горько-то как.

– Будет сложно. – Следователь захлопнул ежедневник. – Сегодня с большим трудом вырвался сюда на несколько часов. После обеда нужно быть в отделе. – Он задумчиво постучал тупой стороной ручки по кончику своего носа. – Дело Василевской «свежее» и мало кого волнует. О нем вспомнят ближе к истечению процессуальных сроков.

– Успеете?

– Хороший вопрос, – Морозов тихо рассмеялся. – Мне в любой момент может какое-нибудь новое дело на голову свалиться. Вот как с пятничным убийством. Я даже немного рад, что родители Василевской не используют свои ресурсы, чтобы ускорить ход расследования.

– Это странно, правда?

Вопрос повис в воздухе. Морозов попросту не успел на него ответить, когда раздался громкий уверенный стук. Дверь резко распахнулась, и на пороге показалась высокая статная фигура, в которой Морозов без труда узнал Дубовицкого. Следователь искренне удивился, поскольку не ожидал увидеть старосту раньше оговоренного времени. Как правило, подобного рода «свидетели» стоически тянули процессуальные сроки: пытались отложить неизбежное, продумывали линию защиты со своим адвокатом.

– Игорь Григорьевич? – Морозов обратился к Дубовицкому и изумленно вскинул брови.

Игорь молча поджал губы и плотно прикрыл за собой дверь. Ему было сложно решиться на этот шаг. Он буквально переступил через свои гордость и принципы, а что еще важнее – через свой страх. Игорь был парнем не из робкого десятка, но вся эта история оставила на нем неизгладимый след. Не проходило и дня, чтобы он не жалел о том, что когда-то подпустил Соню слишком близко и, как следствие, сильно увлекся ею. Твердил себе, что их связь – просто блажь, ничего не значащее влечение, но, кажется, бесстыдно обманывал лишь самого себя. Меньше всего на свете Игорь хотел посвящать посторонних людей в свою личную жизнь, вот так просто взять и вывернуть себя наизнанку. Однако обстоятельства требовали от него активных и решительных действий.

– Я здесь, чтобы дать показания, – уверенно начал Игорь, но голос все же немного дрогнул.

От внимательных глаз следователя не укрылось волнение старосты, поэтому Морозов решил оставить при себе язвительные комментарии, что так и норовили сорваться с языка. Жестом он пригласил Игоря сесть напротив, а затем посмотрел на Хомутова. Тот долго не думал, включил диктофон и приготовился фиксировать показания.

– В прошлый раз я разъяснял ваши права и обязанности, в том числе предупреждал об уголовной ответственности. Есть необходимость в их повторе? – Морозов открыл ежедневник и внимательно посмотрел на свидетеля.

– Нет, – сухо ответил Дубовицкий и тяжело опустился в кресло. – Я все помню, и мне все понятно.

– А что насчет адвоката? Он вам еще нужен?

– Нет, не нужен. – Игорь нервно облизнул пересохшие губы и небрежно закатал рукава рубашки по локти. – Извините за прошлый раз. Я тогда немного… вспылил, – с трудом признался он, вспоминая слова Горского.

– Ничего, – с улыбкой произнес Морозов. – Я не в обиде. Начнем? – он заметил короткий, но уверенный кивок свидетеля и спросил: – Что можете пояснить по обстоятельствам уголовного дела?

– Как я уже говорил, с Василевской мы познакомились на приветственной встрече первокурсников в первый год ее обучения. – Игорь немного подался вперед, уперся локтями в колени и сцепил пальцы в замок. Он отвел взгляд в сторону, старательно избегая зрительного контакта со следователем. Так было проще. – Соня была достаточно тихой и непримечательной – словно серая мышь. Дисциплину не нарушала, хорошо училась, ни с кем не ссорилась, держалась особняком. Дружеские отношения между студентами старост мало интересуют. Нам важно, чтобы на факультете не было никаких проблем…

– Но они возникли? – перебил свидетеля Морозов, на что получил холодный и тяжелый взгляд.

– Не совсем. – Игорь вновь потупился и опустил голову, осматривая собственные пальцы. – По непонятной для меня причине она сразу привлекла мое внимание. Знаете, раньше я никогда не засматривался на таких девушек – совсем не мой типаж. Но было в ней что-то… – он споткнулся. Произнести подобное вслух было гораздо сложнее, чем он думал. – Соня была особенной для меня.

Губы следователя дрогнули в еле заметной улыбке. Совершенно не к месту он вспомнил о своей первой любви, которая делала его счастливым с таким же успехом, как совершенно несчастным. Отрицание чувств. Бесконечные сомнения. Слепая страсть. Ссоры и пылкие поцелуи после. Студенческая всепрощающая влюбленность.

– Но вы состояли в отношениях с Ольгой Авериной, не так ли?

– Не поверите, и сейчас состою, – Игорь тихо усмехнулся. – Это сложно… С Соней у нас завертелось все очень быстро. Она не требовала ухаживаний или знаков внимания. Была достаточно прямолинейна и абсолютно красноречива в своих желаниях. Я думал, она тихоня, но… мне так даже больше нравилось. – Игорь нервно провел пальцами по губам, и с уст вырвался сдавленный смешок: – Мы обговорили все на берегу, мол, у нас просто секс и ничего больше. Она согласилась и никогда не нарушала этой договоренности. Вела себя сдержанно, не устраивала мне истерик и ненужных сцен ревности. Но в апреле 2022-го все изменилось. – Игорь шумно сглотнул. – Соня призналась мне в чувствах, и я резко оборвал нашу связь.

– Вы расстались? – прямо спросил Морозов и заметил, как свидетель болезненно сморщился. Словно лишь одна мысль о потерпевшей вызывала в нем полное отторжение и боль.

Игорь хотел сбежать. Ему было невыносимо вспоминать, а еще сложнее – говорить об этом с излишними подробностями. То, что было между ним и Василевской, не поддавалось никакой здравой логике. Этому Игорь не мог дать внятного определения. Он всегда избегал серьезных отношений. Боялся их как огня. Однако прекрасно понимал, что происходящее с Соней не просто интрижка и не могло пройти бесследно. Эта связь была губительна для него.

Он не понимал, почему позволял Василевской быть ближе. Не мог противиться ни своим желаниям, ни чувствам. Однако каждый раз после очередной близости с ней возвращался в комнату, принимал душ и рьяно растирал кожу до зудящей боли. Словно это могло что-то изменить. Аннулировать. Стереть с его тела и удалить из мыслей.

– Василевская была настойчива, – уклончиво ответил Игорь и быстро провел языком по губам. – Она не сдавалась, не хотела заканчивать все вот так. Обзавелась на факультете плохой репутацией: дерзила и хамила студентам, преподавателям. Часто провоцировала одногруппников на конфликт. Особенно в моем присутствии. Знаете, старосты должны реагировать на конфликтные ситуации… Когда она была слишком навязчива и переходила черту, я… – Игорь прерывисто вздохнул, потер пальцами переносицу. – Я часто бываю несдержан, и в этом моя главная ошибка. Соня никогда не злилась на меня. Каждый раз смотрела с неким восхищением и обожанием, с щенячьей преданностью в глазах. Никто и никогда не смотрел на меня так…

– Так значит, – осторожно начал следователь, – у вас все же возникли к ней ответные чувства?

– Вовсе нет, – усмехнулся Игорь. – Нет, – повторил он чуть тише. – Сам не понимаю, что на меня нашло. Возможно, собственническое чувство. Эгоизм. Называйте как угодно. Я далеко не пай-мальчик и совершал множество достаточно аморальных поступков. Между тем никогда ни о чем не жалел. Воспринимал это все как опыт. Я… – Игорь накрыл лицо ладонями и глухо застонал. Он никогда не чувствовал себя настолько обнаженным и уязвимым. – В какой-то момент я решил все прекратить. Это случилось в сентябре этого учебного года.

– Как я понимаю, расставание не прошло гладко? – догадался следователь.

– Верно, – Игорь согласно кивнул. – Она периодически приходила ко мне, искала встречи, хотела поговорить. Но все ее попытки заканчивались ничем. Я не собирался уступать. Был уверен в своем выборе и безоговорочно тверд в принятом решении. Наш последний разговор состоялся накануне ее смерти: пятнадцатого февраля.

[Воспоминания в показаниях Дубовицкого – Февраль. Второй учебный год Василевской, 2022–2023]

Мягкие губы дорожкой влажных поцелуев поднимались вверх по точеной шее и задержались в особенно чувствительном месте: под мочкой уха. Полные женские губы растянулись в счастливой улыбке, а небольшой курносый нос слегка сморщился. Запах ее кожи был сладким и возбуждающим.

– Игусь!.. – Аверина тихо рассмеялась. – Щекотно же.

– Опять? – Игорь немного отстранился и присел на край стола. Он опустил горячую ладонь на узкую талию и привлек Ольгу к себе, разместив ее аккурат между своих разведенных бедер. – Что за глупое прозвище, Оль? Мы же договаривались.

– Не ворчи, – шепнула она, опаляя горячим дыханием его губы.

Узкие ладони накрыли его скулы, скользнули в стороны по короткому ежику бритых волос на висках и задержались на затылке. Когтистые пальцы сомкнулись в замок, и Ольга прижалась своим лбом к его, холодному, покрытому редкой испариной. Она медленно прикрыла веки, глубоко вдохнула через нос и на выдохе открыла глаза, утонув в холодной пучине лазурных глаз.

– У нас же все серьезно, правда? – голос, тихий и трепетный, был наполнен неподдельной надеждой.

– Я…

Но не успел Игорь договорить, как их уединение нарушил тихий циничный смех:

– У него всегда все серьезно. Правда, Игорь? – Василевская стояла у входа в мастерскую, расслабленно прислонившись к дверному косяку плечом и погрузив руки в карманы брюк.

– О, Василек, – Ольга широко улыбнулась и немного отстранилась от Игоря. – Какими судьбами?

– И тебе привет, Аверина, – сухо отозвалась Василевская, но смотрела лишь на Игоря, осуждающе и испытующе.

– Снова она фамильничает, – раздраженно прошептала Ольга и так по-детски насупилась.

Игорь коротко усмехнулся и щелкнул ее по кончику носа, словно просил не расстраиваться по мелочам. Ему искренне нравилась Аверина. Она была в меру эмоциональной, достаточно прямолинейной, открытой и настоящей. У нее была приятная улыбка и притягательные глубокие ямочки на щеках. Главное – он к ней ничего не чувствовал. Игорь не искал серьезных отношений вопреки желаниям Ольги. Да, она была ревнива, но безоговорочно принимала правила игры. Игорь не умел быть верным и искренним, и Аверина это хорошо знала, но все равно оставалась рядом. С ней он чувствовал себя прежним. Настоящим. Словно глоток свежего воздуха.

– Ты иди. Я скоро приду. – Игорь ненавязчиво хлопнул Ольгу по упругой ягодице.

Аверина спорить не стала и неторопливой походкой двинулась к выходу из мастерской. Однако не удержалась, когда сравнялась с Василевской – указательным пальцем поправила ее очки, сползшие с тонкой переносицы, широко улыбнулась и игриво подмигнула. Соня лишь резко дернулась и шумно фыркнула. Игорю было хорошо известно – она не любила, когда к ней притрагивались без разрешения. Ольга тихо рассмеялась и скрылась за дверью. Мерный стук удаляющихся шагов становился тише – пока вовсе не смолк.

– Игуся? – брезгливо спросила Василевская, когда убедилась, что Аверина ушла. – Серьезно? Ты же не любишь подобное обращение.

Игорь промолчал. Он внимательно наблюдал за Соней исподлобья, крепче сжал пальцами край стола, словно пытался усмирить себя и нарастающее внутри него раздражение. Попытки Игоря прекратить любые поползновения Василевской были тщетны: она настойчиво пыталась вернуть столь болезненные и нездоровые отношения – последствия ее, по всей видимости, мало волновали.

– Зачем пришла? – сдержанно поинтересовался Игорь и постарался придать голосу больше безразличия.

– Ты мог бы найти кого-то получше Авериной, – не унималась Василевская, откровенно игнорируя вопрос старосты. – Каждый раз одно и то же.

Соня легкой поступью подошла к Игорю. Встала напротив его, меж разведенных ног, теснее прижалась и накрыла холодными ладонями крепкие бедра. От такой откровенной близости, ощущения горячего дыхания на своей коже Игорь отвернул голову в сторону и прикрыл глаза, стискивая челюсти.

– Зачем пришла? – тихо и сдержанно повторил Игорь, но веки так и не разомкнул.

– Ты не ответил на вопрос, – усмехнулась Василевская и скользнула ладонями выше. – Почему Аверина?

– Любая лучше тебя. – Он осторожно обхватил тонкие запястья и надавил на них, отстраняя от себя Василевскую вопреки слабому сопротивлению. – Послушай…

– Это ты послушай, – перебила она и сжала пальцы в кулаки до белизны. – Я понимаю, что ты боишься. Но это не значит, что у нас с тобой все будет, как ты себе это нафантазировал. Ты же меня знаешь… Я никогда не поступлю с тобой плохо. Никогда не предам, слышишь?

– Заткнись.

– Не стоит бояться или избегать меня, – Василевская накрыла ладонями его лицо, заставляя взглянуть на себя. – Ты не даешь мне и шанса… Игорь, это нечестно.

– Сонь, – впервые за долгое время Игорь обратился к ней с былой нежностью. Он искренне не знал, как донести до Василевской свою позицию. Как объяснить, что причина вовсе не в ней. Как объяснить, что он не хочет и не может даже пытаться построить серьезные отношения. Причина в нем самом, и только в нем. В том, что он так и не смог испытать те чувства, которых от него ожидали. Напротив, плоды усилий Василевской давно сгнили, как, впрочем, и все, что их связывало. – Прошу тебя, не культивируй во мне чувство ненависти к тебе. Я не хочу запомнить тебя такой.

Василевская смотрела на него пристально и испытующе. Глаза лихорадочно шарили по лицу, словно пытались найти какой-то скрытый, но такой необходимый ответ. Игорь мог лишь догадываться о том, какие на самом деле мысли посетили Соню в тот момент. Но он почувствовал, что в этот раз был услышан.

Руки Василевской медленно опустились. Она с трудом отвела свой взгляд, поскольку теряла самообладание под взором родных глаз, и склонила голову к плечу, тихо усмехнувшись. Завела руки за шею – пыталась расстегнуть замок дорогой ей вещи, но поддался он не с первого раза. Пальцы дрожали от волнения.

– Возьми, – она развернула ладонь Игоря и вложила в нее медальон. – На память обо мне.

[Конец воспоминаний]

– Значит, – осторожно начал Морозов, – медальон Василевская отдала вам сама?

– Да. – Игорь непроизвольно накрыл ладонью место чуть ниже ключиц, где за рубашкой притаилась совиная голова. – Не мог же я его выбросить. Хотя, честно признаться, очень хотел.

– Как долго это продолжалось? – заметив вопросительный и напряженный взгляд, Морозов уточнил: – Ваши отношения.

– Как я уже и сказал, – усмехнулся Игорь. – Все началось на первом году обучения Василевской. В начале октября. А прекратилось уже в сентябре этого года.

– Достаточно долго, – усмехнулся следователь, но отметил про себя, что показания Дубовицкого в этой части согласовывались с показаниями Буниной. Все сходилось. Свидетель не врал, и это не могло не радовать. – Вы встречались в период летних каникул?

– Нет, – Игорь покачал головой. – Моя семья предпочитает не проводить лето в России. Впрочем, именно это и позволило мне осознать, что все происходящее между мной и Василевской – блажь. Расстояние позволило мне взглянуть на ситуацию иначе, трезвым взглядом. В первый же день, когда увидел Соню в кампусе, я сказал ей об этом. Но, как вы уже поняли, она была не согласна с моим решением. Все усложнило то, что наш декан поручила ей квалификационный проект и назначила меня наставником. Нам пришлось видеться чаще вопреки моим желаниям.

– Хорошо. – Следователь открыл ежедневник и сделал несколько пометок в нем. – Кто-нибудь может подтвердить ваши показания?

– Подозреваю, что нет.

– А Горский Святослав? – предположил следователь. – Насколько мне известно, вы лучшие друзья. Это не так?

– Все так, – согласился Игорь. – Но он узнал обо всех подробностях лишь после смерти Василевской. Мне необходимо было выговориться, – горькая усмешка сорвалась с его уст. – Сами понимаете: я думал, что Соня покончила с собой. Думал, что это все случилось из-за меня.

– Получается, нет ни одного свидетеля, который мог бы подтвердить наличие между вами отношений романтического характера и что в период, когда Василевская была убита, вы находились в своей комнате.

Больше утверждение, чем вопрос, но Игорь все равно ответил:

– Думаю, кто-то на факультете мог знать, что я спал с Василевской. Например, Аверина. Однако никто не знал, что было между нами на самом деле. Мы это не афишировали…

– Что было на самом деле? Вы же сказали, что… как же там… – Морозов задумался, пролистнул пару страниц в ежедневнике. – О! Блажь. Точно. Но откуда мне знать, что сказанное вами – правда? Что, если… Ну не знаю… Что, если Василевская хотела с вами расстаться, а вы были против? Может, вы шантажировали ее и отношения с вами были для нее вынужденной мерой? Слышали что-то про психологическое насилие? А если это она захотела расстаться, а вы не смогли отпустить? И были ли в комнате в тот момент, когда ее убивали?

Игорь посмотрел на следователя и свел светлые брови на переносице, раздраженно поджал губы. Он понимал, о чем говорил Морозов. Это и намеками-то сложно было назвать. Между тем Игорь оказался в западне собственных показаний: он не мог сказать про дневник, который подтверждал чувства Сони. Подобным признанием он лишь поставит под удар Горского. И в том, что Колычева была в его комнате в тот вечер, он сознаться тоже не мог, поскольку Святослав просил не вмешивать ее в эту историю. Кроме того, как выяснилось, ее не допрашивали, а значит, об агрессивном отношении к Василевской донес кто-то другой. Кто-то, о ком Игорь не знал.

– Ваши показания звучат достаточно неправдоподобно, – соврал Морозов, поскольку на самом деле поверил каждому слову. – Отсутствие свидетелей и доказательств все усложняет. Кроме того, ваш конфликт вполне тянет на мотив и…

– Я понимаю, к чему вы клоните. Но у меня не было причин убивать Василевскую. И я был бы очень рад, если бы все рассказанное мной оказалось враньем и плодом моего воспаленного воображения. – Игорь провел ладонью вниз по губам, словно собирая скопившуюся слюну на уголках. – Но, к сожалению, это правда.

– А как же желание избавиться от надоедливой и чрезмерно навязчивой поклонницы? Или, напротив, от той, которая хотела избавиться от вас?

– Звучит как бред, – сухо выдавил Игорь. – Даже если ваши предположения верны и это Соня рассталась со мной, а не я с ней. Кто будет убивать из-за любви?

– О, вы удивитесь, если узнаете, как часто происходит подобное, – иронично произнес следователь, не отводя взгляда от свидетеля. – Можно ли убить за предательство, Игорь Григорьевич? За измену?

– Что вы… О чем вы говорите?..

– Вам известно, где нашли труп Василевской?

– На четвертом этаже, – с сомнением протянул Игорь.

– Да, в крыле, где, насколько мне известно, расположены комнаты парней. Не думали о том, что у Василевской мог быть кто-то помимо вас?

– Вот вы о чем, – Игорь криво усмехнулся. – Если скажу, что нет, это будет звучать слишком высокомерно?

– Почему вы так категоричны? – Морозов поджал нижнюю губу и едва заметно повел плечом. – Вы состояли в отношениях с другой девушкой и состоите по сей день. Как следует из ваших же показаний, вас ничего не связывало с потерпевшей. Почему она не могла поступать так же, как и вы? К тому же вы сами мне сказали, что не особо интересовались ее жизнью. Может, у нее был молодой человек?

– С… – Игорь прокашлялся, прочищая горло. – Сомневаюсь.

– Ладно. Вы сказали, что были в комнате одни. А Аверина? Она не была у вас в тот вечер?

– Она приходила, но я попросил ее уйти. Хотел побыть один. Она не задержалась.

– В котором часу?

– До комендантского часа, но точное время не скажу.

– Потерпевшая знала, что вы состоите в отношениях с Авериной?

– И да и нет. За прошлый учебный год мы много раз сходились и расходились с Олей. Как раз перед летними каникулами мы вновь расстались. Честно говоря, я не знаю, как Василевская относилась к этому. Мы это никогда не обсуждали.

– А Аверина? Вы сказали, что она знала о вас с потерпевшей. Как она реагировала на это? У нее могли быть конфликты с Василевской на этой почве?

– Я… – Игорь неопределенно повел плечами и опустил глаза. Конечно, Аверина была не в восторге, и без скандалов не обходилось, особенно в последнее время. Но Игорь просто не мог выставить ее в подобном ключе перед следователем. Это было низко даже для него. – Я не думаю, что Оля могла навредить Соне. Она не такой человек.

– Пусть так, – Морозов шумно вздохнул и высоко поднял брови. – Известно что-то про личный дневник Василевской?

– Она носила с собой какую-то невзрачную тетрадь, но я никогда не интересовался содержимым. А она мне не рассказывала и не показывала.

Игорь был практически искренним со следователем. До того дня, когда Горский показал ему заметку в дневнике, он не знал, что Василевская вела личные записи. Откровенно говоря, Игорь не был заинтересован в том, чтобы узнать Соню лучше и ближе. Был занят тем, что разбирался с собственными чувствами.

– Знали, что у нее есть брат?

– Да, но знаком не был. – Игорь рассеянно провел пальцем по брови. – Я знаю, что семья Василевской достаточно влиятельна и богата и что она отказалась от фамилии отца, перестала общаться с ним. Но подробности их семейной драмы мне неизвестны.

– А Василиса Колычева? – следователь закинул ногу на ногу и слегка откинулся на спинку дивана. – Вам что-то известно о дружбе Колычевой и Василевской?

Игорь впал в ступор. Его удивил тот факт, что отношения Василевской и Колычевой следователь описал столь незамысловатым словом «дружба». Сам Игорь о подобном никогда не задумывался. Он часто злился на Колычеву за ее способность совать нос в чужие дела. Был уверен, что она просто стравливала его с Василевской. Действовала исключительно из ненависти к нему, а не из благих побуждений к Соне. Именно поэтому он нередко злился и выходил из себя, когда на горизонте возникал ее благородный лик, и не мог избавиться от нахлынувшей ярости. В чем была причина такой реакции, Игорь не знал и знать не желал. Он принимал свой порыв как должное. Не намеревался узреть в этом какую-то истину или скрытый смысл. Между тем факт оставался фактом. Исчезла Василевская – иссякла вся злость к Колычевой.

Молчание затянулось, но Игорь не находил ответа. Он уже достаточно скрыл и более скрывать не желал. Однако, как известно, ложь порождает большую ложь.

– Мне ничего не известно о друзьях Сони, – уклончиво ответил Игорь и прикусил щеку, шумно вздохнув. Лжи в этом не было.

– Вот как… При каких обстоятельствах вы познакомились с Колычевой? – следователь широко расставил ноги и подался вперед. – При прошлом допросе вы спросили у меня, не Колычева ли рассказала мне о ваших конфликтных отношениях с потерпевшей. Я делаю вывод, что вы знакомы. Более того, она достаточно осведомлена о вас с Василевской.

Морозову не нужен был ответ. Он знал, что попал в самое яблочко. Дубовицкий не умел врать. Как заметил следователь, парень был достаточно открытым и вспыльчивым. Все его эмоции и чувства можно было легко прочесть благодаря живой мимике лица и красноречивому языку тела. Нервничал; часто кусал губы; отводил взгляд в сторону, поскольку избегал прямого зрительного контакта; непроизвольно морщился, чем выдавал истинное отношение к сказанному. Морозов практически не сомневался, что Колычева знала больше, чем кто-либо другой из злосчастного списка.

– Я знаю многих студентов, и Колычева в их числе, но… – Игорь нервно прочистил горло. – Но о дружеских отношениях с Василевской не осведомлен.

– Хорошо, – легко сдался следователь, понимая, что свидетель умалчивал эту информацию намеренно. У него не было цели загнать его в угол. Было достаточно и признания, которое далось ему с большим трудом. – Есть версии: кто мог убить Василевскую?

– Нет, – Игорь активно покачал головой. – Несмотря на конфликты, которые были на факультете, они все же не имели особого веса. Все это было словно напускное. Игра на публику. Не думаю, что кто-то действительно ненавидел Соню настолько, что желал ей зла.

Спустя три часа…

Морозов неторопливо складывал ноутбук и процессуальные документы в рюкзак. Он очень хотел допросить Колычеву. Был уверен, что она сможет внести некоторую ясность. Однако не повезло: руководство буквально требовало от него бросить все и расследовать убийство малолетнего ребенка. Сергей бы и рад стараться, но это не значило, что другие уголовные дела в его производстве расследовались без его участия. В сутках не хватало часов, а в теле – сил. Но это никого не волновало.

Хомутов уехал сразу после допроса Дубовицкого. У следователя было немного времени побыть одному и еще раз проанализировать доказательства и свидетельские показания, которые он успел собрать за месяц. В идеале установить убийцу Василевской требовалось до начала апреля. Морозов хотел дать себе возможность закончить расследование до окончания процессуальных сроков, но все меньше надеялся на это.

Если показания Дубовицкого были правдивы – а Морозов в этом практически не сомневался, – то неоднозначная характеристика потерпевшей нашла свое объяснение. Василевская по натуре своей была неконфликтным человеком. Не шла на сближение с другими студентами, поскольку не находила среди них равных себе. По каким именно критериям она выбирала круг общения, следователю оставалось лишь догадываться. Ее неоднозначное поведение на факультете, приведшее к различного рода конфликтам, объяснялось желанием привлечь внимание объекта обожания. По всей видимости, ей пришлось выйти из зоны комфорта ради чувств и вопреки своим желаниям.

Все допрошенные следователем лица в большей степени говорили о Василевской как о личности, но ничего о ее окружении. Ничего о том, что могло бы натолкнуть Морозова на мысли об убийце. Это был кто-то, кого потерпевшая знала, к кому добровольно пришла в комнату. В связи с чем и была уязвима. Конечно, Морозов подозревал некоторых свидетелей, но никакими существенными данными он не располагал. Кроме того, его смущал тот факт, что при осмотре трупа не был обнаружен ключ от комнаты, а при обыске использовали запасной. Тогда Морозов не придал этому значения, но позже все чаще думал об этом.

«Василевская могла выронить ключ в комнате убийцы», – эта крамольная мысль не давала покоя. Но следователь не мог обыскать каждую комнату на четвертом этаже, ведь у него не было на то оснований. Ни один из судей не удовлетворил бы подобное ходатайство. И убийца мог уже давно обнаружить находку и избавиться от улики. Более того, несмотря на запрет следователя, он был уверен, что студенты обсуждали между собой и его вопросы, и ответы на них. Подобная ситуация вносила определенные сложности. Если убийца был не один и если Морозов уже допрашивал одного из них в качестве свидетеля, сам того не ведая, то наверняка они определили единую линию поведения. Морозов не мог на это повлиять. Изолировать студентов друг от друга было объективно невозможно.

В дверь постучали в тот момент, когда Морозов застегнул рюкзак.

– Разрешите? – послышался знакомый голос.

Морозов заинтересованно окинул взглядом незваного, но ожидаемого гостя.

– Добрый день, Святослав, – приветливо улыбнулся Морозов. – Чем обязан?

– Хочу дать показания, – холодно и уверенно произнес Горский и плотно закрыл за собой дверь.

– Если вы пришли подтвердить слова друга относительно его сомнительных отношений с потерпевшей, то не стоит. – Морозов устало опустился на подлокотник дивана и широко расставил ноги. – Вы не являлись очевидцем. Подробности вам известны лишь со слов самого Игоря. Кроме того, я смею предположить, что вы являетесь лицом заинтересованным. У меня нет причин доверять вашим показаниям. Впрочем, – следователь развел руками, – как и нет причин для допроса.

– Но ведь он рассказал правду, – Горский поджал губы в тонкую линию. – Зачем ему лгать?

– Может, и правду, а может, и нет, – следователь коротко усмехнулся. – Вы даже не представляете, о чем люди могут лгать, Святослав, если шкурка в опасности. Хотя, – брови вздрогнули, и следователь глубоко вздохнул, – люди вообще любят врать. Досадно.

– Он не все рассказал, Сергей Александрович. – Горский подошел ближе и сел напротив следователя, на подлокотник кресла. – Об отношениях Василевской и Дубовицкого я узнал сам, когда прочел дневник покойной.

– Дневник? – следователь заметно напрягся и свел светлые брови на переносице. – Откуда у вас дневник Василевской? Где он сейчас?

– Я нашел его в мастерской накануне ее смерти, – Горский бессовестно врал. Он редко использовал этот навык, поскольку лгал, откровенно говоря, плохо. Но сейчас иного выхода не видел. – На обложке не было никаких опознавательных надписей, поэтому мне пришлось просмотреть содержимое, чтобы понять, кому он принадлежал. К счастью или сожалению, я наткнулся на последнюю запись, в которой Василевская признавалась Игорю в своих чувствах. Лишь после этого я стал расспрашивать Игоря о Соне и их отношениях.

– Вот как!.. – Морозов окинул Горского подозрительным взглядом, полным недоверия. – Где тогда дневник?

– Я его сжег, – спокойно ответил Горский.

– Вы понимаете, что это фактически является уничтожением доказательства?

– Когда я нашел дневник, Василевская была еще жива. – Горский сжал ногтями кожу на внутренней стороне ладони. Физическая боль позволяла контролировать нежелательные эмоции. – Игорь не хотел, чтобы об их связи стало известно кому-либо. Избавление от дневника было единственным правильным решением, на мой взгляд. Кто же знал, что все так обернется.

– Какая чушь, – Морозов не смог сдержать усмешки. – Во-первых, как я понял из показаний вашего друга, интимная связь с Василевской не являлась особой тайной. О ней было известно даже Авериной. Я не дурак, Святослав. Если об измене известно той, с которой мужчина состоит в отношениях, то и от других скрывать смысла никакого нет. Во-вторых, вы могли вернуть вещь владельцу. Не думаю, что Василевская намеревалась обнародовать записи. Все же это были ее личные записи. Да и, помимо записей об Игоре, там наверняка были более важные вещи. – Морозов заметил, как Горский сжал губы и повел подбородком в сторону. – Вы нашли дневник после смерти потерпевшей и побоялись отдать его мне. Почему?

– Я уже сказал, что Игорь не хотел привлекать к этой истории стороннее внимание, – как можно сдержаннее произнес Горский, не подтверждая и не опровергая тот факт, что дневник был найден после смерти Василевской.

– О нет, – Морозов тихо рассмеялся. – Дело определенно не в этом. Иначе он не стал бы мне рассказывать все под протокол. – Следователь шарил по лицу Горского изучающим и пытливым взглядом. – Вы подумали, что Василевская покончила с собой, так? Испугались, что следствие может обвинить вашего друга в доведении до самоубийства, воспринимая запись в дневнике в качестве предсмертной записки?

Горский опустил глаза. Тонкие пальцы медленно скользили по краю белоснежного манжета, подушечка большого поглаживала перламутровую пуговицу. Несмотря на утилитарный образ мышления, нередко Святослав сталкивался со сложностями, когда ситуация требовала быстрых и верных решений. Следователь был очень проницательным. Или же, напротив, Горский был недостаточно умен, чтобы обмануть человека с таким опытом.

– Дети… – беззлобно прошептал Морозов. – Все это работает далеко не так. Необходимы неоспоримые доказательства, свидетельствующие о давлении со стороны третьих лиц. Систематическое унижение, жестокое обращение, угрозы и шантаж. Если Василевская страдала от безответной любви, то это не вина противоположной стороны. Столь умные ребята, как вы, должны это понимать. Хотя… – следователь задумался и поджал нижнюю губу, – нет, не должны. Знали бы вы, как сложно доказать доведение до самоубийства. Квест не из простых.

– Сергей Александрович, я будущий архитектор, а не юрист, – сухо заметил Горский. – Если вы были внимательны, то наверняка заметили, что наша академия в большей степени направлена на раскрытие творческого потенциала. Мне неизвестны юридические нюансы, а Игорю тем более. Мы можем лишь догадываться о некоторых вещах. Например, что уничтожение дневника не есть хорошо. Но я сделал это исключительно из лучших побуждений. У меня не было скрытых мотивов. И поверьте, если бы я знал, что Василевскую убили, то никогда бы не решился на подобное. И покрывать никого бы не стал. – Горский заглянул следователю в глаза. – Даже Игоря.

Следователь молчал. Слова старосты звучали достаточно убедительно, и он не мог с ними не согласиться. Разумеется, незнание законов не освобождало от ответственности в случае их нарушения. Но исключения случались. Чаще, чем хотелось бы.

– Было в дневнике что-то более важное? – решился спросить следователь после недолгого молчания. – Что-то, что могло указать на убийцу?

– К сожалению, я не читал другие записи. – Горский склонил голову к плечу. – Кажется, это неэтично.

– Неужели? – Морозов искренне удивился, но смешок сдержать не смог. – Настоящая дружба – удивительная штука, Святослав. Ваш друг даже не упомянул о дневнике и вашем участии в этой истории, несмотря на то что данное обстоятельство могло бы улучшить его положение и добавить показаниям правдивости. Истина в мелочах. Чем больше деталей, тем правдоподобнее история. Впрочем, – Морозов хлопнул ладонями по коленям, – ваш жест с дневником и тот факт, что сейчас вы сидите здесь, передо мной, тоже говорят о многом.

– Дело не в дружбе, – Горский почесал кончик носа. – Так поступил бы любой. Это… – он потупил взгляд, задумался, словно пытался подобрать нужные слова, – логично.

– Логично?

– Да, – Святослав коротко кивнул. – Выбирать из двух зол меньшее. Мое признание – меньшее из зол.

– В уголовном законодательстве это называется крайней необходимостью, – усмехнулся следователь. – Причиненный вред должен являться меньшим по сравнению с тем, который был предотвращен. Но это все лирика. При нашей первой встрече, когда я осматривал место совершения преступления, вы сказали, что Василевская была тихой и дисциплинированной. Однако у нее были проблемы на факультете. В частности, сложные отношения с вашим другом. Почему солгали?

– Это не совсем ложь. – Староста провел пятерней по волосам, поправляя выбившиеся на лоб пряди. – На каждом факультете есть свой староста, который следит за дисциплиной. Обычно на собрании студенческого совета мы обсуждаем проблемных обучающихся. Но Игорь никогда не жаловался на Василевскую официально. Впервые я стал свидетелем их конфликта случайно.

[Воспоминания Горского – Май. Первый год обучения Василевской, 2021–2022]

После окончания занятий Горский сразу направился в общежитие. В последнее время Игорь вел себя странно: был чрезмерно агрессивным и раздраженным. Подобное поведение наблюдалось и раньше, но вспышки гнева были редкими и не имели столь длительного эффекта. Игорь быстро разгорался и мгновенно потухал. Конечно, не всегда без последствий. Но то, что происходило с ним сейчас, было за гранью понимания Святослава, поэтому он более не мог оставаться в стороне.

От торопливого шага дыхание сбилось. Горский стоял напротив двери в комнату Игоря, поправлял выбившиеся на лоб пряди. Белоснежным платком он провел по шее, ныряя под ворот наглухо застегнутой рубашки, чтобы собрать выступившую испарину. Спрятал чуть влажный платок в карман брюк. Кулак замер в воздухе, когда Святослав услышал странные звуки: звонкий хлопок, короткий женский вскрик, что сменился сдавленным стоном, и раздраженный голос Игоря.

Святослав не стал ждать и просто открыл дверь. Перед глазами предстала не самая приятная картина: на полу у кровати сидела Соня; колени ее прижаты к груди, лицо скрыто за темными волосами. Над ней возвышался разъяренный Игорь. Его широкая грудь вздымалась и опадала в такт неровному, учащенному дыханию. Подошва брогов сдавила уже разбитые очки.

Игорь подался вперед. Горский не знал, хотел ли тот ударить Василевскую или, напротив, помочь ей встать, но движения друга были резкими, а сам он находился в не совсем адекватном состоянии. Недолго думая, Святослав шагнул вперед и уперся рукой в грудь Игоря. Оттолкнул.

– Что происходит? – зычно спросил Горский, не сводя с Игоря взгляда.

– Не вмешивайся, Свят! – Игорь в запале отвернулся от друга и обрушил тяжелые ладони на поверхность стола. Громко. Хлестко.

– Уходи, – тихо прошипел Горский и подтолкнул ногой разбитые очки.

Повторять дважды не пришлось. Соня уперлась рукой в изножье кровати, глухо простонала, стискивая зубы, и поднялась на ноги. Послышался хруст стекла – вторая линза треснула под ее подошвой. Торопливые шаги по паркету. Оглушительный грохот захлопнувшейся двери.

– Что произошло? – спросил Горский, когда младшекурсница покинула комнату. – Почему она в таком состоянии?

– Нарушила правила, – тихо проговорил Игорь и низко склонил голову. Руки все так же упирались в стол. Лопатки клином были сведены на спине.

– С каких пор, Игорь, мы наказываем за нарушение правил, применяя физическую силу? – Горский подошел ближе и встал по правое плечо от друга. Чуть наклонился вперед, чтобы заглянуть в глаза. – Какого черта ты мне врешь?

– О, – Игорь тихо рассмеялся, – ты умеешь сквернословить, Цветочек? Не знал.

– Не вижу повода для смеха.

– Отвали от меня, Горский. – Игорь выпрямился и обдал Святослава холодом лазурных глаз. – Просто отвали, – прошептал устало.

[Конец воспоминаний]

– Тогда я просто ушел. Говорить с Игорем бесполезно, если он того не желает. Он достаточно… м-м-м… упертый. – Горский рассеянно почесал висок. – После летних каникул Игорь стал вести себя крайне странно. Словно сам не свой.

– Подобные эпизоды рукоприкладства были с его стороны?

– Иногда.

– И больше вы не вмешивались? – удивился Морозов. – Продолжали оставаться зрителем, несмотря на то что ваш друг позволял себе поднимать руку на хрупкую девушку?

– Вмешивался, когда становился свидетелем, но достаточно ненавязчиво. – Горский тяжело вздохнул и посмотрел на следователя, склонив голову к плечу. – Я старался контролировать ситуацию, чтобы Игорь не переходил черту. Вы знаете, сложно помогать, если о помощи никто не просит. Разве вам не известны случаи, когда кто-то третий вмешивается в отношения, а потом оказывается виноватым? Кроме того, в нашей системе не существует запрета на применение физической силы к провинившимся студентам.

– Нет запрета? – Морозов был столь изумлен, что просто пропустил мимо ушей достаточно резонное замечание Горского о помощи третьей стороны. Это было правдой. Были случаи, когда за девушек заступались в общественных местах, а по итогу ими же и обвинялись. – Значит, подобная практика повсеместна, и администрация игнорирует этот факт?

– Что не запрещено, значит, разрешено. – Горский озадаченно поджал нижнюю губу. – Никто из старост не наказывает студентов силой. По крайней мере, мне об этом неизвестно. Что касается администрации: она не вмешивается в систему воспитания.

– Звучит отвратно, вам не кажется?

На вопрос следователя Горский лишь неопределенно повел плечами. Устав академии не корректировался уже более полстолетия, и мнения старосты относительно этичности некоторых норм никто, разумеется, не спрашивал. Каждый раз, когда ситуация требовала вмешательства в соответствии с Уставом, Святослав перенимал модель поведения своего отца и действовал соответствующе: не пытался анализировать степень верности своих решений. Отец всегда говорил, что правила – особенно те, что закреплены подписью и печатью – для того и созданы, чтобы поддерживать порядок. Их несоблюдение – прямая дорога к краху. Исключений, если они не предусмотрены соответствующим документом, быть не могло. Это лишь заблуждение.

– Нужно будет подтвердить показания под протокол. – Это был не вопрос, а утверждение, но Морозов взглянул на Горского вопрошающе, словно ждал подтверждения. Дождался. Святослав уверенно кивнул. – Можете… – следователь потянулся к рюкзаку за своей спиной. – Можете не говорить, что дневник обнаружили после смерти Василевской.

Спустя два часа…

Василиса стояла на краю крыши главного учебного корпуса. Опиралась предплечьями в стальные холодные поручни, зарываясь подбородком в высокий ворот свитера. Март был переменчивым. Солнечные и теплые дни сменялись холодными и сильными ветрами, которые пробирали до костей. Но, несмотря на погоду, Василису тянуло туда все чаще. Она приходила на крышу практически каждый день после занятий, но стоически игнорировала причину своих порывов.

Неожиданно послышался мерный хруст свежевыпавшего снега за спиной. Он становился все громче с каждым шагом. Однако Василиса даже не обернулась: каким-то шестым чувством догадывалась, кто нарушил ее уединение. Спустя считаные секунды высокая статная фигура остановилась рядом. Когда Горский подался вперед и уперся предплечьями в поручни, их локти соприкоснулись.

– Не говори, что это опять совпадение, староста. – Василиса склонила голову к плечу и отвела ее чуть в сторону, чтобы украдкой взглянуть на Горского.

– Ты говорила, что приходишь сюда после занятий каждые среду и пятницу. – Невозмутимый низкий голос пробрал до костей, и Василиса отвела взгляд.

– Все верно, – она тихо усмехнулась и натянула ворот свитера выше, спрятав губы. – Только сегодня понедельник.

Горский не смог сдержать усмешки или сделал это машинально, осознавая абсурдность своих слов. С уверенностью он сказать не мог. Это действительно не было случайностью. Он искал встречи с Василисой.

– Хотел поговорить с тобой. – Святослав посмотрел на Колычеву пытливо. – Не возражаешь?

Василиса не возражала. Она тоже ждала этого разговора. Крамольные мысли опутывали разум, словно липкая паутина, не позволяли думать трезво. Постыдные желания в борьбе с холодным рассудком истощали Василису, выжимали из нее все соки до последней капли. Она нуждалась в понимании, стабильности и спокойствии. В полной определенности. Надеялась, что не только для нее это было важно. Искренне верила, что Горский думал так же.

– Сегодня допрашивали Игоря, – осторожно начал Святослав и заметил, что выражение лица Василисы вмиг изменилось. Но он не придал этому особого значения: предположил, что реакция основана на неприязненных отношениях, которые сложились между Василисой и Игорем. – Он признался в том, что… – Горский тихо вздохнул. – Ты знаешь.

– И что? – холодно отозвалась Василиса, избегая зрительного контакта. – Похвалить его?

– Ты же понимаешь, что его показания бездоказательны. Моя осведомленность тоже ограничивается лишь признанием Игоря и… – Горский резко замолчал. Он не желал говорить Василисе о сожженном дневнике, поскольку она не разглядела бы в его действиях благих намерений. Отчего-то Святослав был в этом уверен. – Но ты – другое дело. К тому же, когда Василевскую убили, ты была в его комнате…

– Стоп-стоп! – Василиса стремительно выпрямилась и вцепилась продрогшими пальцами в холодные перила. – Я правильно тебя поняла: ты пришел просить прикрыть своему другу его бесстыжий зад?

Василиса ужасно злилась. Ярость клокотала в груди встревоженной птицей. Ей сложно было понять, в чем заключалась причина внезапной злости. Однако в глубине души она затаила жгучую обиду. Все эти дни травила свою душу сомнениями и горечью. Неистово боролась со своими страхами, пытаясь стереть из памяти образы болезненного, разрушительного прошлого, которые не позволяли ей принять себя. Все зря. Сейчас она была вынуждена расписаться в собственном бессилии.

– Моя просьба тебя не обязывает. – Горский выпрямился, окинул взглядом побледневшие от холода кисти Василисы и зубами стянул перчатку с правой руки. – Я думал, что мы неплохо поладили и решили наши разногласия. – Не спеша снял перчатку и с левой, вытягивая плотную ткань поочередно с каждого пальца. – Прости, если ошибся. – Горский подошел ближе, осторожно обхватил холодные запястья и потянул к себе, заставив Василису разжать пальцы. – Замерзнешь и повредишь кожу.

Будничный тон старосты не соответствовал его действиям. Медленно, с особой осторожностью и некой нежностью он надел собственные перчатки на узкие холодные кисти рук Василисы, погружая их в блаженное тепло. Колычева словно завороженная наблюдала за изящными движениями, не в силах отстраниться и убрать руки. Она не могла понять Святослава. Его слова ощутимо разнились с действиями. Холодное и отстраненное лицо не выдавало никаких чувств и эмоций, а слова и вовсе сбивали с толку. Между тем Василиса уже не впервые обращала внимание на такие незначительные мелочи, которые воспринимала с особым трепетом исключительно в качестве заботы. Возможно, она лишь выдавала желаемое за действительное.

– Я… – Колычева прочистила горло. Неожиданно во рту пересохло, когда она почувствовала, как чужие пальцы осторожно поглаживали ее ладони с внутренней стороны сквозь плотные перчатки. – Я нашла сегодня кое-что в комнате Богдана. – Она нервно провела языком по губам и посмотрела на старосту. – Ключ от комнаты Сони.

– М? – Горский вопрошающе взглянул на Василису и чуть сжал ее кисти в своих ладонях. – Впрочем, не зря же ее тело нашли в мужском крыле. Может, между ними что-то было? Не думала об этом?

– Сомневаюсь, что у Сони был кто-то помимо Игоря. Чушь…

– А что тогда?

– Не знаю… – Колычева взволнованно сжала руки Горского в ответ и мелко помотала головой. – Послушай, может, это все мои глупые фантазии… но в тот день, когда выбирали Тайного Деда Мороза, Василевская обратилась к Вишневскому – он искренне удивился. Я уверена, он не узнал ее. Да и мне никогда не говорил, что они знакомы. И вообще, – она резко подняла голову, – Богдан в последнее время какой-то странный. Скрытный, тихий. Кажется, он избегает меня.

– Так они были знакомы раньше? До академии? – сделал вывод Горский и свел брови на переносице.

– Соня сказала тогда, что ее брат Матвей и Богдан учились вместе в школе и были близкими друзьями.

– И Вишневский ее не узнал? Ни ее, ни брата? – Святослав удивленно вскинул брови. – Какова вероятность, что можно забыть школьных друзей, учитывая, что с момента выпуска прошло чуть меньше года?

– Маловероятно, да?..

– Невероятно, Вась, – сухо произнес Горский и повторил почти шепотом: – Невероятно.

Глава 12

Март. Год поступления Колычевой

[16.03.2023 – Четверг – 11:30]

– Права и обязанности свидетеля понятны, Василиса Андреевна? – устало спросил Морозов.

Убийца малолетней девочки нашелся без особых усилий. Молодой человек, находясь под действием наркотических средств синтетического происхождения, убил ребенка, а когда пришел в себя, банально испугался. Не придумал ничего лучше, как четвертовать тело и утрамбовать останки в собственный дорожный чемодан. Глупое убийство. Бессмысленная смерть невинного, еще не повидавшего мир человека. Морозову было искренне жаль.

Три дня. Фактически прошло три дня с последнего следственного действия по делу Василевской. Морозов не сдвинулся с мертвой точки ни на йоту, когда время неумолимо утекало, словно песок сквозь пальцы. Меж тем он был рад наконец видеть перед собой Колычеву, на показания которой возлагал большие надежды.

Василиса скованно сидела в мягком кресле напротив следователя и вполуха слушала монотонный голос, озвучивавший заученный текст. Множество прав и обязанностей – она ничего об этом не знала. Высокопарные слова, закрепленные нормами процессуального законодательства, не способствовали благоприятной атмосфере. Напротив, лишь пугали еще больше. Василиса более не хотела обманывать представителя правопорядка, поэтому была намерена отвечать честно на его вопросы. Пусть даже во вред собственным интересам.

– Да, Сергей Александрович, – уверенно кивнула Василиса. – Мне все понятно. Пожалуйста, спрашивайте.

– Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Василевской? – начал Морозов с самого безобидного, но необходимого вопроса. – В каких отношениях состояли?

– Это был мой первый учебный день. Я торопилась на лекцию, когда услышала встревоженный голос из мужского туалета. Именно тогда я впервые стала свидетелем небольшого конфликта между Игорем Дубовицким и Соней Василевской. Правда, на тот момент я не знала, кто она, и познакомилась с ней уже позже. – Колычева немного запрокинула голову, прищурилась и беззвучно зашевелила губами. Вспоминала. – Примерно через три недели после инцидента. Я встретила ее на крыше главного учебного корпуса, и между нами завязалось знакомство.

– Конфликт был серьезным?

– Нет. – Василиса мелко потрясла головой. – Что-то вроде стычки. Не более. Они просто выясняли отношения.

Колычева не желала вдаваться в подробности. Иначе ей пришлось бы рассказать все. В том числе о Горском и о выброшенном им медальоне. Недосказанность не есть ложь. Кроме того, Василиса знала, что подобная информация привлечет ненужное внимание следователя, но, по сути своей, не имела определенного значения. Роль Святослава во всей этой истории была незначительной и, очевидно, никак не повлияла на ее исход. Относительно Игоря скрывать что-либо не имело смысла, учитывая, что следователю было известно достаточно.

– В ходе осмотра места происшествия вы сказали, что не были знакомы с потерпевшей, и в последующем подтвердили это в своих показаниях. Почему дали заведомо ложные сведения? – Морозов старался придать голосу как можно больше безразличия, поскольку не преследовал цели напугать Колычеву. Ему нужна безусловная истина. В этом деле должна была быть хоть какая-то аксиома.

– На самом деле, если вы помните, за меня ответил мой друг Богдан Вишневский. – Василиса виновато прикусила нижнюю губу, чувствуя себя ничтожным маленьким предателем. – Позже я просто не знала, как признаться. Мы честно думали, что Соня покончила с собой, и это все…

– …забудется? – понимающе подсказал следователь. – Так в каких отношениях вы состояли с потерпевшей?

– Мы никогда не обсуждали это. – Василиса неопределенно повела плечами. – Я приходила на крышу каждые среду и пятницу. В эти дни она всегда была там. Мы много разговаривали об учебе, друзьях, наших семьях и о нас самих. Не знаю, считала ли Соня меня другом, поскольку мы не общались в общежитии, по учебе никогда не пересекались и не проводили вместе свободное время. Однако после ее смерти я остро осознала, что она стала ближе, чем я думала.

Колычева опустила голову. Тихий вздох сорвался с ее губ, стоило им разомкнуться. В этих словах не было лжи. Сначала она искренне полагала, что ее беспокойство из-за смерти Василевской напрямую было связано со страхом. Нескончаемые конфликты с Игорем. Тело, которое висело в общежитии на этаже первокурсников. Василису сжирало чувство вины и ощущение прямой причастности к этой трагедии. Но сейчас, спустя время, когда многое стало более понятным и логичным, она испытывала щемящую тоску по ушедшей подруге.

– Что вы можете рассказать о Василевской? – следователь мысленно ликовал. Не принимая в счет Бунину, Колычева являлась единственным человеком, который действительно был близок с потерпевшей.

– Ну… – Василиса немного замялась, так как не понимала, какого рода информация интересовала следователя. – Она любила уединение, предпочитала проводить свободное время в тишине, избегала шумных компаний. Говорила, что не нуждалась в общении с другими студентами. Правда, истинная причина мне не ясна. Соня была достаточно интересным собеседником. – Пальцы рассеянно потерли мочку уха. – У нее был брат, Матвей Зиссерман, но общение они не поддерживали. Соня разорвала все связи со своей семьей и, как я поняла, использовала исключительно те средства, которые достались ей по наследству от матери. – Колычева посмотрела на следователя и зачем-то решила уточнить: – Она умерла, когда Соня была еще совсем ребенком.

– Это все?

– Она была доброй. Немного своеобразной, но доброй и понимающей. Умела слушать и поддерживать. – Василиса слегка стушевалась от внимательного взгляда Морозова. – Мне будет проще, если вы станете задавать конкретные вопросы. Не знаю, что рассказать, честно говоря…

– Что вам известно о ее отношениях с Игорем Дубовицким?

– Соня была в него очень влюблена. – Василиса не стала ходить вокруг да около. – Сказала, что это была любовь с первого взгляда. – Она не смогла сдержать горькой усмешки, что столь нещадно сорвалась с губ. – Соня добивалась его внимания всеми мыслимыми и немыслимыми способами и до последнего верила, что ее усилия принесут плоды. Верила, что одной любви хватит на двоих, при этом искренне надеялась на взаимность.

– Но ее не последовало?

– Очевидно, нет. – Василиса слегка откинулась на спинку кресла. – Или да… Не знаю. Он вел себя с ней омерзительно, но Соня всегда заступалась за него. «Он не виноват. Я знаю, на что шла. Мне не стоило так давить на него» и все в подобном духе. – Вспотевшие ладони скользнули по бедрам и задержались на коленях. Пальцы сжались, сминая ткань брюк.

– Где вы находились шестнадцатого февраля в период с двадцати двух часов до того момента, как обнаружили труп? – Морозов внимательно следил за Колычевой, отмечая, что та очень нервничала. – Насколько я помню, вы обнаружили труп уже после комендантского часа, когда возвращались в комнату.

– Коваленский Даниил – староста моего факультета – осуществляет обход коридоров и общих комнат дважды: за тридцать минут до комендантского часа и через полчаса после него. В личные комнаты он не заходит, поэтому нередко студенты пользуются этой заминкой. – Колычева подалась вперед и уперлась ладонями в колени. – В тот вечер я решила поговорить с Игорем, потому что меня беспокоило состояние Сони. Но все закончилось не очень хорошо.

[Воспоминания в показаниях Колычевой – День смерти Василевской – 21:45]

Василиса никак не могла выкинуть из головы разговор с Соней, состоявшийся накануне. Впервые она заметила в ней жгучее и безысходное отчаяние. Конечно, она не разделяла навязчивое поведение Сони по отношению к Игорю и твердо полагала, что ни одни чувства не стоили подобных унижений. За годы, прожитые рядом с матерью и отчимом, Василиса видела множество моментов слабости и принесенных жертв. Они были порождены нездоровой любовью, и никогда – Василиса не боялась быть категоричной – никогда ее отчим не стоил и доли того, что делала для него мать.

Нездоровая любовь приносила лишь разрушение и была губительной. В том, что чувства Сони были таковыми, Василиса не сомневалась ни на йоту. Между тем уважала ее за стойкость и упорство. За желание добиться своей цели, невзирая на возможные препятствия. А самое главное – Василиса уважала Соню за готовность принимать себя любой.

Она шла в комнату Игоря, сжимая в руках новенький учебник истории скульптуры. Особых надежд на этот разговор Василиса не возлагала, поскольку староста агрессивно реагировал на любые ее попытки тем или иным способом заступиться за Соню. Собственническое чувство? Банальная ревность? Своего рода психологический абьюз? Желание отгородить Соню от друзей? Василиса не могла сказать с уверенностью. Игорь вел себя нестабильно, и предвидеть его реакцию было сложно.

Дверь распахнулась сразу же, когда Василиса постучалась. На пороге стоял сонный Игорь в одном лишь нижнем белье. Он уперся одним предплечьем о дверной косяк, а другим – о дверь, нависая над Василисой огромным коршуном. Взгляд был рассеянным, под глазами залегли темные мешки, светлые брови сведены на переносице, а небольшой хвостик на макушке смотрелся нелепо.

Василиса подалась вперед и хотела было заговорить, но Игорь резко отстранился и шумно захлопнул дверь. Кончик носа едва не соприкоснулся с рельефной поверхностью. Подобная реакция была ожидаемой и не отпугнула. Колычева вновь упрямо постучалась, в этот раз сильнее и чаще, и плотно сжала губы в тонкую линию.

– Какого черта, Васюша? – раздраженно спросил Игорь, вновь распахнув дверь.

Колычеву передернуло. Она искренне ненавидела подобный вариант своего имени: отчим часто называл ее Васюшей, а чуть реже Васёной. Думал, что это звучало как-то по-особенному, только для них двоих. Игорь словно знал или чувствовал, что каждый раз, обращаясь к ней подобным образом, задевал что-то живое и мерзкое внутри.

– Поговорить надо, – твердо произнесла Колычева и слегка толкнула Игоря локтем в живот. Вошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

Дубовицкий сопротивляться не стал, несмотря на то что Василиса явно уступала ему в силе, в комплекции, в гендерной принадлежности, в конце-то концов. Время было поздним – привлекать внимание других старост на этаже было нежелательным для обоих.

– Что опять между вами произошло? – с места в карьер. Василиса не желала разводить светские беседы со старостой, прекрасно зная, что тот мог в любой момент просто выкинуть ее из своей комнаты. – Я редко вмешивалась…

– Редко вмешивалась?! – гаркнул Игорь и больно ткнул указательным пальцем в плечо Василисы. – В каждой бочке затычка. Постоянно появляешься, словно черт из табакерки. Возомнила о себе… – Игорь промолчал и плотно поджал губы, – Мать Тереза чертова.

– Ты можешь хоть раз просто выслушать и нормально поговорить? – Василиса не могла скрыть нахлынувшего раздражения. – Почему с тобой всегда так? В чем твоя проблема?!

– У меня нет никаких проблем, Васюша. – Ядовитая усмешка сорвалась с его уст. – Проблемы только у тебя и твоей дорогой Василевской. И, по всей видимости, с головой.

– Ты мог бы проявить к ней больше понимания! – Василиса стоически игнорировала колкие фразы, которыми так любил разбрасываться староста. – Между прочим, ты сам виноват! Наигрался и теперь прикидываешься жертвой?

Игорь крепко схватил Василису за подбородок и больно надавил на щеки. Короткий, но резкий шаг вперед. Глухой стук. Староста прижал Колычеву затылком к двери, запрокидывая ее голову. Василиса зашипела от боли, вцепилась пальцами в руку Игоря, пытаясь ослабить его хватку. Тщетно. Он лишь сильнее сдавил ее нижнюю челюсть.

– Мне осточертел твой грязный рот! – злобно зашипел Игорь, опаляя горячим дыханием кончик носа Василисы. – Мало того, что суешь свой длинный нос в чужие дела, которые тебя абсолютно… Слышишь?! – он вновь прижал ее затылком к темной древесине. В этот раз сильнее, чем в прошлый. – Абсолютно тебя не касаются! Кто ты вообще такая? У тебя ничего нет. Ты просто пустое место. Мусор.

Василиса морщилась от боли, но не отводила взгляд, стоически принимая разбушевавшийся напротив гнев. Она не впервые слышала подобные фразы из уст Игоря и уже, откровенно говоря, не обижалась. Дубовицкий не был оригинален в своих высказываниях. Да и в его словах не было особой и откровенной лжи. Но несдержанность и вспыльчивость Игоря переходили все границы дозволенного. Василиса не девочка для битья.

Колычева стиснула зубы и со всей силы, которая ей была доступна в таком положении, ударила старосту учебником по голове. От неожиданности Игорь ослабил хватку. Этого было достаточно. Василиса поспешно проскользнула мимо Игоря вглубь комнаты, оказавшись за его спиной, и увеличила расстояние между ними. Можно было воспользоваться ситуацией и покинуть комнату. Однако она пришла с определенной целью и намеревалась ее достичь. Не могла так просто сдаться и уйти. Нужно попытаться еще раз.

– Возьми себя в руки, – сбивчиво произнесла Василиса и растерла нижнюю челюсть. – Совсем из ума выжил. Псих!

– Захлопнись! – прошипел Игорь и вырвал из рук Колычевой учебник. – И я, и Свят уже неоднократно предупреждали тебя: не вмешивайся не в свое дело. Поняла меня, Васюша?

– Ты просто чертов трус, который лишь втихую способен жамкаться с той, кто тебе нравится, по темным углам! А что потом? Прикидываешься безвольной овцой? Униженный и оскорбленный?! – неожиданно даже для самой себя выдала Василиса и испуганно посмотрела на Игоря, поздно осознав весь смысл своих слов.

За мгновение до того, как в глазах Василисы потемнело, над ее головой мелькнула раскрытая пятерня Игоря. За плотно прикрытыми веками замелькали цветные искры, а в ушах зашумела кровь. Прошло несколько мучительно долгих секунд, прежде чем боль стала явственно ощутимой. Она растекалась по лицу расплавленным свинцом. Во рту стало солоно. Василиса стиснула губы зубами, не в силах сдерживать слезы от боли, жжения и невыносимого унижения. Попятилась на ватных ногах, чтобы постыдно сбежать, но крепкие пальцы сжались, сминая ворот ее рубашки. Сильным рывком Игорь притянул Василису к себе так близко, что кончики их носов практически коснулись друг друга. Староста шумно дышал через нос и крепко стискивал челюсти. На скулах заходили тугие желваки.

– Что ты вообще знаешь? М? – губы Игоря мелко задрожали. – Носишься с ней, словно курица с яйцом, так рьяно оберегая ее чувства. А мои?! – Игорь повысил голос, не думая о том, что другие старосты могли их услышать. – Кто-нибудь думает о моих чувствах?! Почему я должен слушать осуждения за собственный выбор? – он пытливо посмотрел на Василису, словно проникая под самую кожу, и хрипло проговорил: – Почему меня осуждает такая, как ты?

Василиса похолодела. Мышцы стали ватными. По коже, на которой выступила обильная холодная испарина, побежали мурашки. Глаза напротив покраснели, будто их накрыло багряной пеленой. Василиса могла поклясться, что видела, как на нижних веках Игоря выступили слезы.

Неосознанно она крепко зажмурилась и отвела лицо в сторону: ожидала, что Игорь на одном ударе не остановится. Но хватка неожиданно ослабла. Василиса ошарашенно распахнула глаза в тот момент, когда староста грубо подтолкнул ее к выходу, больно стискивая плечо. Дверь шумно распахнулась. Сильный толчок в спину. Колычева не удержалась на ногах и упала на пол. Не успела выставить вперед руки, чтобы уберечь лицо. С губ сорвался болезненный стон.

Игорь в сердцах раскрыл учебник, который все это время держал в руке, вырвал несколько страниц и бросил в распластавшуюся на полу Василису. Дверь с грохотом захлопнулась.

[Конец воспоминаний]

– Когда вы пришли к нему? Как долго пробыли? Сколько прошло с тех пор, как вы покинули его комнату и обнаружили труп?

– О… – Василиса задумалась и стала нервно покусывать губы. – Я ушла из библиотеки около половины десятого. Значит… прошло примерно десять или пятнадцать минут, когда я пришла к Игорю. Думаю, я пробыла у него не менее получаса. После того, как он меня выгнал, я еще некоторое время сидела возле его двери. Ну, знаете… я была немного ошарашена.

Некоторое время Морозов молча смотрел на Колычеву. Первое, о чем он подумал: почему Дубовицкий скрыл в показаниях тот факт, что в момент убийства Василевской он был в комнате не один, а с Василисой? Это обстоятельство определенно играло в его пользу. Какое-никакое, но это алиби. Впрочем, учитывая их конфликтные взаимоотношения, Дубовицкий мог предположить, что Колычева не подтвердит его показания. При таком раскладе все выглядело бы еще более скверно.

– И как часто Дубовицкий проявляет агрессию подобным образом? – Морозов неопределенно повел плечом. – Нормальная практика в академии применять силу к девушкам? Да в принципе к кому-либо из студентов.

– Если вы говорите обо мне, то подобное было дважды. И я была свидетелем его грубого отношения к Соне, но это, как я понимаю, не новость.

– А еще?

– На моей памяти Игорь единственный, кто ведет себя так… несдержанно. Несмотря на слухи о том, что старосты могут наказывать за нарушение правил, я никогда не слышала о ком-либо конкретном. И, соответственно, не видела.

– Вы говорили кому-либо об этих инцидентах в отношении вас и потерпевшей? К Дубовицкому применяли дисциплинарные меры?

– Что значит, говорила ли я кому-то? – Василиса шумно фыркнула и нервно повела головой. – Если вы имеете в виду, жаловалась ли я администрации, то определенно нет. Но от друзей, конечно же, некоторых моментов не утаить. Особенно от человека, который живет с тобой в одной комнате. – Василиса пожала плечами. – Кроме того, здесь такие правила. За дисциплиной следят старосты. Они поощряют, и они же наказывают. Те же дисциплинарные взыскания за поведение администрация выносит на основании решения совета обучающихся факультета. Не кажется ли вам странным жаловаться на внутренние конфликты между студентами в таком случае?

– А вам не кажется, что подобные правила противоречат каким-либо моральным нормам? – Морозов коротко усмехнулся. – А если решат избавиться от неугодных без веской причины?

– Не думаю, что подобное произойдет.

– Почему же?

– Потому что окончательное решение принимает староста академии. – Василиса коротко выдохнула и опустила глаза. – Горский на такое не способен.

– Вот как… Ладно! – Морозов сдался. – Куда вы пошли после того, как Дубовицкий выгнал вас из комнаты?

– Я была немного… расстроена, поэтому не захотела сразу возвращаться к себе. – Василиса слегка усмехнулась. – Не хотела отвечать на расспросы соседки по комнате. Решила пойти на общий балкон, чтобы побыть одной. Но ближе к комендантскому часу меня нашел Богдан. Мы немного поговорили и решили вернуться в свои комнаты. Ну а дальше… – Василиса немного помолчала, проваливаясь в неприятные воспоминания, и добавила почти шепотом: – А дальше вы и так знаете.

– Значит, Богдан Вишневский тоже осведомлен об отношениях Дубовицкого и потерпевшей? – предположил следователь.

– Не совсем. – Василиса качнула головой и почесала кончик носа. – Я не рассказывала ему всех подробностей. Так… ему известно, что между Игорем и Соней были интимные отношения, но не более. Наши с ней разговоры оставались в секрете.

– Он не знал об эпизодах рукоприкладства?

– Нет, но он бы не удивился, учитывая, какие слухи ходят среди первокурсников о старостах.

– Вот как… – задумчиво произнес следователь и сделал пометку в ежедневнике. – Так почему ваш друг солгал? – Морозов поднял взгляд и пристально посмотрел на Василису. – Почему он сказал, что вы не были знакомы с потерпевшей?

– Он беспокоится обо мне. – Василиса не желала подставлять Богдана под удар, но надеялась, что благого намерения будет достаточно, чтобы следователь не думал о Вишневском в отрицательном ключе. – Я получила стипендию в этой академии каким-то невообразимым для себя образом. Чудо – и никак иначе. Счастливый билет в хорошее будущее. – Василиса досадно поджала губы и отвела взгляд в сторону, разглядывая вид из окна. – У меня тяжелая жизненная ситуация и определенные проблемы, которые делают невозможным общение с семьей. Если меня исключат, у меня лишь один выход: остаться на улице. – Она вновь посмотрела на следователя и шумно вздохнула: – Богдан не хотел, чтобы я вмешивалась в эту историю, поскольку не в моих интересах привлекать к себе излишнее внимание администрации академии. И правоохранительных органов, конечно же. Мне… – голос ее дрогнул. – Мне очень важно это место.

– Насколько мне известно, в период летних каникул студенты покидают кампус. Разве нет?

– В исключительных случаях по договоренности с администрацией стипендиаты могут жить на территории кампуса круглый год, подрабатывая на кафедре. – Василиса усмехнулась. – Удивительно, но этот исключительный случай вновь достался именно мне.

– А что именно послужило причиной конфликта между вами и Дубовицким Игорем? – Морозов не стал вдаваться в подробности личной жизни свидетеля, поскольку эта часть информации не являлась ценной для предварительного расследования. Праздное любопытство или человеческое сочувствие были неуместны с его стороны. В этом Морозов был уверен.

– Может, ревность… что Соня была близка с кем-то, кроме него, – Василиса неопределенно повела плечами. Она не лукавила и сама бы хотела узнать ответ на этот вопрос.

– Но, как я понял из показаний Дубовицкого, он не разделял чувства потерпевшей. Более того, относился к ним отрицательно. Разве нет? – Морозов удивленно вскинул брови.

– Кто знает, что у него творится в голове… – Колычева опустила голову.

– У потерпевшей могли быть иные увлеченности? Как вам известно, ее тело обнаружили в крыле, где расположены комнаты для парней. У нее мог быть кто-то помимо Дубовицкого?

– Сомневаюсь, но лучше бы у нее был кто-то другой.

– А дневник? – неожиданно для Колычевой спросил следователь. – Вам что-то известно о дневнике Василевской?

– Когда я приходила на крышу, всегда заставала ее за этим занятием. Она постоянно что-то записывала в своей тетради. В день нашего официального знакомства я спросила Соню о ней. Она сказала, что записывает стихи о любви. – Василиса тепло улыбнулась. – Творческая натура с тонкой душевной организацией, – вспомнила она слова Сони.

– Тетрадь со стихами? Не дневник?

– Это наверняка был дневник. Но люди не любят о таком распространяться. – Василиса заметила скептический взгляд следователя и решила объясниться, несмотря на то что эта информация касалась ее лично: – У меня было тяжелое детство. В особенности школьные годы. Я вела дневник, в котором хранила секреты. Многие из них были постыдными, и… – Василиса нервно провела языком по губам. Не желала говорить о сексуальных домогательствах отчима следователю. – Моя на тот момент лучшая подруга рассказала об этом в классе, и главный задира обнародовал записи для всей школы. – Василиса натянуто улыбнулась. – Урок для меня: секреты нужно держать в своей голове. Безопаснее места просто нет.

– Сочувствую. – Морозов был искренним. Дети подросткового возраста в любые годы были по-особенному жестоки к тем, кто проявлял слабость. Низко и подло. Не каждый ребенок смог бы справиться с подобным унижением и предательством. Но справилась ли девушка, сидевшая перед ним? В этом следователь отчего-то сомневался. – А что насчет брата Василевской? Матвея Зиссермана? Какие у них были отношения?

– Я уже говорила, что они не общались. Василевская вообще не общалась ни с кем из членов своей семьи. И причина мне неизвестна.

Возможно, неосознанно, но Соня много говорила о сводном брате. Так, невзначай, между разговорами обо всем и ни о чем в принципе, она вновь и вновь возвращалась к воспоминаниям о нем. Василиса знала, что в школе Матвей играл в футбол и даже хотел стать профессиональным спортсменом, но против решения отца идти не посмел. Его любимый цвет фиолетовый, а ненавистный – желтый. Каждую ночь в родительском доме он засыпал в наушниках под монотонные лекции по астрофизике и звездной астрономии. Матвей любил вставать раньше всех и есть на завтрак овсяную кашу, щедро сдобренную сгущенным молоком. У него была ужасно раздражающая привычка ритмично стучать по столу всем, что попадалось под руку, когда он был увлечен просмотром фильмов или корпел над учебниками. Соня всегда злилась, но никогда не делала замечаний.

Василиса знала о Матвее так много, словно сама прожила все детство рядом с ним. И без труда узнала его в ту новогоднюю ночь, ведь его фотография была в медальоне Сони рядом с фотографией ее покойной матери. Именно тогда Василиса поняла, как много брат на самом деле значил для подруги. Поэтому была уверена, что причиной их разлада являлся именно Матвей и никто другой. И, честно говоря, вмешиваться в их взаимоотношения не желала. Однако после очередной встречи с Соней накануне тридцать первого декабря, где она горько плакала, злилась на Игоря и впервые за долгое время с тоской вспоминала семью, Василису словно перемкнуло.

Почему, когда рядом с ней ее брат, Соня вынуждена защищаться самостоятельно и справляться со своими проблемами в одиночку? Почему он не мог заступиться за нее перед Игорем? Его широкая улыбка и звонкий смех зародили в Василисе какое-то едкое, липкое чувство. Тогда она перешла черту. Засунула свой нос в ящик с чужим бельем и более того – примерила его на себе. В ту ночь, оказавшись наедине, она высказала ему все и не заметила, как яркий громкий спор перешел в задушевный разговор до утра.

Как таковой договоренности между ними не было и быть не могло. Матвей ни о чем не просил, но Василиса рассказывала ему то, что могла себе позволить, и каждый раз видела благодарность в его глазах. Он хотел быть частью ее жизни, пусть и оставался в тени.

Колычева была тверда в своем намерении не рассказывать ничего про Матвея следователю, поскольку не сомневалась в его честности, преданности и безусловной братской любви. И невероятно жалела, что Василевская так и не узнала о том, что в ее семье был тот, кто искренне переживал, ужасно тосковал и безгранично любил.

– Желаете что-то еще пояснить по обстоятельствам дела? – устало спросил Морозов, тяжело вздохнув.

Ключ от комнаты Василевской в правом кармане брюк нещадно жег кожу. Но Василиса никогда бы не рискнула обсуждать со следователем Богдана и его возможную роль в этой истории. Она была уверена в друге и искренне верила, что ее находка – лишь недоразумение, у которого наверняка было разумное объяснение.

– Нет, – уверенно произнесла Василиса. – Я рассказала все, что знаю.

Спустя два часа…

Библиотека. Все тот же темный закуток. Василиса развалилась на мягком диване, подложив под спину пару подушек, и уже несколько долгих минут перечитывала одно и то же предложение. Просто буквы, которые никак не желали складываться в слова. Глаза блуждали по книжным страницам, печатным строкам, но вновь и вновь убегали вслед неприятным мыслям. Сознание проецировало картинки. Яркие. Четкие. Живые. Все эти годы с большим трудом, но Василиса справлялась. Со своими страхами, с нескончаемым унижением и жгучей болью, которая со временем так и не исчезла. Притупилась, но продолжала ныть где-то глубоко внутри.

Василиса злилась на Игоря за его жестокость, эгоизм и беспечность. Столько раз она сталкивалась с тем, что люди вокруг ни на грош не ценили ее чувства. Мама. Проклятый отчим. Любимый учитель. Лучшая подруга. Друзья. Каждый из них предал ее по-своему, кто-то в меньшей, кто-то в большей степени. Она злилась на Игоря, но на себя еще больше. Все то, что она выстраивала годами вокруг себя, давало трещину каждый раз, когда сильный ураган в лице Горского оказывался рядом.

Рядом с ним она все чаще вспоминала прошлое. Не потому, что он был ей противен. Напротив, Василиса с ужасом признавалась себе в симпатии и влечении к нему. Однако она боялась. Ужасно боялась ошибиться и вновь быть преданной, непонятой, брошенной.

Василиса не понимала Святослава. Его слова разнились с действиями. Горский был ужасно скуп на проявление эмоций и выражение собственных чувств. Конечно, уже не первый день, копаясь в своей голове, Василиса напоминала себе, что у Горского были явные проблемы, с которыми тот справлялся с особым трудом. Она провела немало времени в библиотеке, изучала информацию об алекситиметиках, или, как их называли иначе, – эмоциональных дальтониках. По словам доктора Немия, алекситимия – это трудности при идентификации и описании чувств и их различении от телесных ощущений эмоционального возбуждения. Но теорий и исследований было множество, как и реальных историй других людей – не все «симптомы» совпадали.

В скором времени Василиса бросила эту глупую затею: ей было сложно понять.

Она не сомневалась в правдивости содержания дневника Горского и не пыталась обесценить все то, чем он был наполнен. Это были личные ощущения старосты, его бесконечные попытки понять и принять себя, секреты, которые Василиса обнажила столь бесцеремонным способом. Ей было стыдно. Кому, как не ей, знать, что рыться в чужих тайнах без разрешения – низко и подло, а главное – очень болезненно. Меж тем Горский Василисе понятнее не стал. Для нее он все та же закрытая книга, которую невозможно прочесть. Ящик Пандоры, который Василиса боялась открывать.

Однако крамольная мысль не давала покоя: как можно доверять чувствам человека, который сам был в них не уверен? Василиса сомневалась, что ей хватит эмоциональных ресурсов пройти через столь сложный путь фактически в одиночку. И с другой стороны, почему она решила, что понимала слова и действия Горского верно? Может, это все лишь ее фантазии?

– Ты держишь книгу вверх ногами.

Горский оторвался от книжного стеллажа и подошел ближе, ненавязчиво освободил пуговицы из петель пиджака и сел на край дивана, едва касаясь бедра Василисы своим. На самом деле, староста знал о Василисе даже больше, чем та могла себе вообразить. В тот день, на прошлогоднем областном конкурсе талантов, который спонсировал его отец из благотворительных, но не искренних побуждений, Василиса сотворила нечто удивительное: макет дома из цельного массива темного дерева. Детальная, практически ювелирная работа укрепила в сознании Святослава мысль о том, что в девушке погибал талантливый архитектор.

Горский узнал о ней все, что мог. В том числе подробности ее школьной и семейной драмы, которым Святослав, честно говоря, не придал особого значения. Его не волновало чужое прошлое, социальный статус или финансовое положение. Он видел личностный потенциал и самобытный талант. Именно поэтому в качестве абитуриента на бесплатное место от академии предложил Василису, когда ректор попросил предоставить кандидатуру от президиума студенческого совета. Правда, она его удивила, выбрав факультет скульптуры, а не архитектурный.

По крайней мере, Святослав до недавнего времени именно так объяснял себе тот альтруизм, который был ему не свойственен. Принимая во внимание низкий уровень эмпатии, с которым Святослав смирился еще на первом курсе, его редко волновали чужие достижения и возможное испорченное будущее. Он не вмешивался в личные дела близких друзей, а о малознакомых людях и говорить не приходилось. Но в тот злосчастный момент что-то побудило его к столь важному для Василисы шагу. Что-то, о чем Святослав никогда не жалел. Никогда не возвращался к мысли о том, с какой целью пошел на эту благотворительность. Правильное решение – и точка. Иначе быть не могло.

Василиса молчала, Горский тоже. Они просто смотрели друг на друга, и никто из них не решался нарушить повисшее в воздухе молчание. Оно не было тягостным или неловким. Оно было томительным и достаточно красноречивым. Василиса опустила глаза и, ведомая незримой силой, потянулась к ноге Горского. На мгновение кисть замерла в воздухе. Пальцы коротко дрогнули. Мысленно Василиса была благодарна старосте за то, что он вел себя словно молчаливое изваяние. Так было проще.

Тонкая кисть опустилась, теплая ладонь накрыла колено Горского, медленно скользнула выше, ощущая, как мышцы под плотной тканью брюк чуть напряглись. Неосознанно Василиса прикрыла потяжелевшие веки, крепче стиснула челюсти, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ладонь горела. Василиса боролась с неистовым желанием отдернуть ее и скорее покинуть библиотеку, оставив свой стыд позади, но не могла.

Горский сел ближе – и ладонь Колычевой поднялась выше. Он подался вперед, чуть склонился над Василисой, а она, не открывая глаза, почувствовала знакомый аромат. Холодные пальцы коснулись ее скулы, а горячее дыхание обожгло кожу над верхней губой. Василиса сильнее зажмурилась и свела брови, но не отстранилась. И ладонь – горячую, чуть влажную от покрывшей ее испарины – не убрала. Не остановила, когда сухие чувственные губы коснулись ее в нетерпеливом, но осторожном поцелуе. И не оттолкнула даже тогда, когда горячий язык смело юркнул меж разомкнувшихся губ, скользя по кромке зубов и лаская нёбо.

Сердце рьяно заколотилось, тараня грудную клетку. Ровный шум крови в ушах был просто оглушительным. Василиса отвечала страстно и исступленно, но где-то на периферии сознания вдруг замелькали обрывки из прошлого, когда прохладная ладонь накрыла ее бедро. Терпкий запах табака с нотками чернослива и сухофруктов, который мог принадлежать лишь Горскому, сменился иным, тошнотворным и мерзким.

Василиса резко распахнула глаза и со всей силы, на которую была способна, оттолкнула от себя Горского. Все было словно в тумане. Не отдавая отчет своим действиям, она замахнулась. Темный закуток наполнился звуком звонкой пощечины. Воздух вмиг стал тягучим и густым, будто медовая патока.

– Прости… – испуганно прошептала Василиса, наблюдая за тем, как рассеянно Горский провел тыльной стороной ладони по покрасневшей скуле. – Прости меня…

Василиса резво вскочила на ноги и бегом направилась прочь из библиотеки, на ходу торопливо размазывая по щекам горячие слезы.

Спустя час…

– Вообще не понимаю, что я здесь делаю, – раздраженно произнес Степан Зиновьев, ерзая в кресле. – Вы меня спрашиваете о какой-то Василевской, которую я знать не знаю. Кто это вообще? Что случилось?

– В общежитии произошло убийство, а вы не в курсе? – Морозов удивленно вздернул бровь. – Более того, труп висел напротив вашей комнаты. Неужели вы ничего не видели и не слышали?

– Какое убийство? Какой труп? – Степан переводил ошарашенный взгляд со следователя на Хомутова и обратно. – Я правда ничего не знаю. – Он подался вперед и вцепился в подлокотники кресла до белизны в пальцах.

Морозов с некоторым скептицизмом относился к словам свидетеля, но абсолютно точно верил в подлинность его реакции. Меж тем фактические обстоятельства дела не вписывались в рамки сложившейся ситуации.

– Степан Николаевич, давайте начнем сначала. – Морозов тихо вздохнул. – Вы были знакомы с Василевской Соней, студенткой второго курса факультета живописи?

– Нет, нет и еще раз нет! – Зиновьев был взволнован.

– Хорошо, – поспешно сдался следователь. – Давайте по-другому. Вы проживаете в комнате под номером «405»?

– Четыреста пять? – плечи свидетеля опустились, и он на мгновение задумался, опустив глаза. – Вы имеете в виду комнату в студенческом общежитии?

– А есть другое?

– Разумеется! Я выпускающийся магистрант. – Зиновьев свел светлые брови на переносице и поджал губы. – Мы живем в преподавательском общежитии вместе с аспирантами и профессорами.

Следователь удивленно вскинул брови и поспешно открыл рюкзак, который стоял по левую руку от него. Выудил оттуда синюю папку, ослабил резинки на уголках и стал перебирать документы. Нашел нужный, пробежался глазами по темным строчкам и вновь убедился в правдивости собственных слов.

– Здесь указано, что четыреста пятая комната закреплена за вами, – настаивал следователь и передал свидетелю утвержденный ректором список.

– Все верно. – Зиновьев даже не взглянул на протянутый лист бумаги. – Эта комната была закреплена за мной, еще когда я был старостой факультета. С тех пор ничего не изменилось. Она нежилая. – Степан заметил недоумевающий взгляд следователя и решил внести ясность: – Четыре года назад я попросил администрацию выделить для нужд обучающихся помещение в здании общежития, где мы могли бы работать над какими-то общими проектами. Все мастерские находились в учебном корпусе, который закрывается на клюшку в двадцать два часа. В общих гостиных по вечерам всегда было много студентов. А после комендантского часа находиться там было запрещено. Личные комнаты тоже не подходили, поскольку мы могли мешать нашим соседям.

– Коворкинг? – предположил Морозов, выгнув бровь.

– О! – лицо Зиновьева вытянулось в удивлении. – Вы меня удивили! – выпалил он, на что следователь лишь тихо усмехнулся. – Да, что-то вроде того. Мне предложили эту комнату – четыреста пятую. По планировке она по какой-то неведомой мне причине отличалась от других комнат. Была значительно больше, просторнее. Над ней немного пошаманили: установили хорошую звукоизоляцию, убрали кровати, поставили диваны для удобства, холодильник, чтобы не голодать по ночам, столы, компьютеры и прочее барахло. – Зиновьев слегка откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. – Когда я окончил бакалавриат, старостой, который был ответственен за общежитие, назначили Коваленского Даниила, и я передал ему ключи от комнаты, поскольку магистрантам она была без надобности. В преподавательском общежитии совсем другие порядки.

– Почему комнату не закрепили за новым старостой?

– Не знаю. – Зиновьев неопределенно повел плечами. – Наверное, не было особой надобности. Если честно, не уверен, что ей вообще сейчас пользуются.

– Мне говорили, что комнаты проверяют раз в две недели на наличие запрещенных предметов и веществ, – вспомнил Морозов слова Горского. – Четыреста пятую тоже проверяли?

– Нет. Зачем? – Зиновьев искренне удивился, вскинув брови. – Там же никто не жил и не живет.

Следователь прислонился к спинке дивана, сжал в руках бесполезный список и растерянно посмотрел на Хомутова. Тот задумчиво блуждал взглядом по экрану ноутбука и нервно покусывал губы. Морозов надеялся на показания Зиновьева, поскольку верил, что жильцы комнаты могли что-то видеть или слышать, но просто испугались рассказать об этом следователю или не придали этому значения. Меж тем снова попадание мимо яблочка. Оставалась одна надежда: экспертиза по веревкам. Если она отрицательная, Морозов окажется в ситуации загнанной в угол мыши.

Конечно, он не мог принимать слова Зиновьева за чистую монету, но оснований не доверять его показаниям у Морозова не было. Кроме того, тщательный осмотр комнаты требовал разрешение на обыск, а на его получение полагалось дополнительное время и, конечно же, основания.

Его скверные догадки не имели абсолютно никакого веса без прямых доказательств или… чистосердечного признания. Это ужасно раздражало.

Часть 3
«Правда на поверхности»

Глава 13

Март. Год поступления Колычевой

[07.03.2023 – Пятница – 10:50]

Эксперт, Василий Потапов, которого следователь звал просто «Топотун», позвонил ранним утром, когда Морозов с трудом разлепил глаза и лениво давился горьким кофе. При проведении сравнительной экспертизы веревки, на которой был найден труп потерпевшей, и тех мотков, изъятых в репетиционном зале, удалось установить общую родовую принадлежность волокон аналога к волокнам фальшивого орудия преступления. Иными словами, веревки были одинаковыми. Но это, к сожалению, ничего не доказывало.

Вместе с тем совокупность иных обстоятельств говорила о многом. Согласно изъятой накладной из отдела материально-технического обеспечения, некоему Евгению Федоровичу Меркулову, о котором ранее упоминал староста Кауфман, была выдана сотня метров джутовой веревки – по десять метров в каждом мотке. Данный факт подтверждался его подписью и собственноручно исполненной надписью: «Получил десять мотков джут. веревки по десять метров 14.02.23».

Факт оставался фактом – пропал целый моток.

Около десяти метров – как теперь выяснилось – аналогичной веревки было обнаружено на трупе с учетом петли и узла. Небольшая погрешность, разумеется, имела место. Но для следователя выводы эксперта – своего рода хрупкая соломинка, за которую он уцепился. У него появился повод допросить Меркулова.

Морозов приехал в академию ранним утром. Благодаря содействию Якунина ему удалось найти нужного студента. Однако тот отказывался участвовать в следственном действии – и никакие уговоры со стороны следователя не дали нужных результатов. Меркулов пропускал любые предупреждения мимо ушей, чувствуя в себе какую-то непоколебимую уверенность и силу. Следователь понимал, что дерзость Меркулова была не напускной и не являлась показательной – она определенно имела под собой устойчивый фундамент. Вместе с тем подобное поведение укрепило в сознании Морозова понимание того, что парню явно было что скрывать. Значит, он шел в верном направлении. К сожалению, официально Морозов не обладал правомерными ресурсами для принудительного допроса свидетеля в силу закона. Пришлось бы следовать по бюрократичному пути: выдать под подпись повестки и лишь после повторной неявки оформить принудительный привод, который, как правило, не всегда был эффективен.

Однако, к счастью Морозова, в разговор вмешался Якунин, и Меркулов согласился дать показания лишь в присутствии своего адвоката. О чем говорили студент и проректор, оставшись наедине, следователь не знал. Меж тем подобный компромисс всецело его устраивал. Он готов был ждать. Хотя, откровенно говоря, иного выбора у него не было.

– Разрешите?

На пороге клубной комнаты появился высокий статный мужчина средних лет. Темно-коричневый шерстяной костюм-тройка сидел на нем как влитой. Черные броги с подошвой в цвет костюма были начищены до блеска. На запястье красовались часы: кожаный ремешок, черный зернистый циферблат, тонкие индексы, цифры в бежевых, коричневых и белых тонах. Винтаж. Отголоски военной авиации.

Мужчина задал вопрос ради проформы и ответа не ждал. Он закрыл за собой дверь и уверенной твердой походкой направился к кофейному столику. Изящно опустился в кресло напротив следователя, попутно расстегнув пиджак, расслабленно закинул ногу на ногу, достал из нагрудного кармана красное удостоверение, а из кожаного портфеля – ордерную книжку.

– Меня зовут Меркулов Федор Петрович, – низким хриплым голосом проговорил мужчина, заполняя ордер. – Я адвокат Меркулова Евгения Федоровича, которого вы бездоказательно подозреваете в совершении убийства.

Морозов не смог сдержать язвительной усмешки от столь вульгарного и высокопарного жеста. Он никого и ни в чем не обвинял, но свидетель решил выбрать до боли знакомую тактику: наглое нападение в качестве защиты. Впрочем, это лишь еще больше подтвердило догадку следователя о том, что у Меркулова рыльце в пушку.

Меркулов-старший, по всей видимости, небрежно бросил на поверхность столика адвокатское удостоверение и ордер, который чрезмерно поспешно оторвал от корешка, судя по оборванным краям. Морозов подался вперед, не обращая внимания на столь явное пренебрежение со стороны адвоката к своей персоне, и взял документы, чтобы удостовериться в допуске и статусе.

– А где же ваш… – Морозов на мгновение замолчал, читая содержание удостоверения, и продолжил: – Клиент? Я намеревался допросить его, а не вас.

– Он будет позже, – твердо ответил Меркулов и бросил брезгливый взгляд на помощника следователя. – Но прежде мне нужно поговорить с вами наедине.

– Не думаю, что в этом есть необходимость. – Морозов посмотрел на адвоката исподлобья и передал Хомутову ордер, а удостоверение так же небрежно бросил на столик.

– Есть, – не сдавался адвокат. – Это не займет много времени.

Морозову были известны эти приемы «больших» и очень «важных» людей, которые вообразили себя хозяевами жизни и, к большому сожалению, редко в этом ошибались. Следователь не любил вступать с ними в открытое противостояние и всячески старался избегать ситуаций, в которых адвокаты выходили на разговор тет-а-тет. Как правило, результат таких бесед был плачевным. В особенности для следствия.

Следователь заметил на себе вопросительный взгляд Хомутова и, посмотрев на него, коротко кивнул. Хомутов недовольно поджал губы, но покинул помещение без лишних слов. Лишь напоследок хлопнул дверью громче, чем требовалось, не пытаясь скрыть своего недовольства.

– Парниша очень нервный у вас, – усмехнулся адвокат и провел пятерней по идеально уложенным темным волосам.

– Говорите, что хотели, и перейдем к допросу. – Морозов пропустил мимо ушей колкое замечание адвоката. – У меня мало времени.

– О, понимаю. – Ядовитая ухмылка коснулась губ Меркулова. – Мы все занятые люди, Сергей Александрович. И поверьте, я в не меньшей степени, чем вы.

– Не сомневаюсь, – сухо отозвался следователь.

– Я буду краток. – Адвокат расслабленно откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы в замок. – Моему сыну кое-что известно об обстоятельствах уголовного дела. Мы готовы все рассказать, но не под протокол. Как вы понимаете, он не должен фигурировать в деле Василевской.

– Интересно, – Морозов старался придать голосу больше безразличия, но подобное заявление адвоката заставило его напрячься. – Расскажите, почему я должен согласиться?

– Мы же взрослые люди, Сергей Александрович, – с издевкой протянул адвокат. – Что вам известно? Евгений расписался за сто метров, а донес только девяносто? – Меркулов театрально поджал нижнюю губу и неопределенно повел плечом. – Ну и что? Ошиблись в накладной? Глупый мальчишка не стал проверять, когда расписывался, и по факту забрал только девяносто метров? На факультете могли израсходовать злосчастные десять метров и просто забыть? Их взял кто-то другой? Версий много. Выбирайте любую. Я не жадный.

Морозов раздраженно поджал губы, понимая, что каждое слово, произнесенное адвокатом, являлось истинным. У него не было никаких доказательств – лишь небольшая зацепка, которая, честно говоря, являлась абсолютно несостоятельной и не имела никакого веса. Морозов надеялся немного припугнуть студента, сыграть на его молодости и неопытности. Но ему не повезло. Меркулов-младший, как оказалось, имел надежный тыл в лице своего отца – что значительно усложнило ситуацию.

– А что известно вашему сыну?

– Вы удивитесь, капитан, – мрачно проговорил адвокат. – Вы удивитесь. Впрочем, как и я.

– Зачем вам это? – не удержал свое любопытство следователь. – Если ситуация такова, как вы ее описываете, то зачем вам это? В чем смысл непротокольного признания, если я не могу ничего доказать? Оставили бы честь вашего мальчика незапятнанной.

– Дело в том, что честь моего мальчика, как вы выразились, уже запятнана, – Меркулов ядовито усмехнулся и слегка качнул ногой. – Скажем так: то, что совершил мой сын, даже для него слишком. Будем считать, что помощь следствию – своего рода наказание для него.

– Как по мне, ваше предложение лишь укрепит в сознании вашего сына понимание его безнаказанности.

– Об этом уж я позабочусь сам, капитан…

[Воспоминания Меркулова, не отраженные в показаниях – 16.02.2023 – Четверг – 17:15 – комната «405»]

– Женёк, помоги!

Меркулов подошел к окну, когда ушей коснулся надрывистый голос одного из братьев Карповых. Резким движением раздвинул темные плотные шторы, распахнул настежь окно и, опершись ладонями о подоконник, подался вперед. На пожарной лестнице стоял Илья, устало прислонившись поясницей к металлическим перилам, припорошенным снегом. В зубах тлела сигарета, завитки темных волос прилипли ко лбу, покрывшемуся испариной, а полы рубашки выбились из-под пояса брюк. У ног Карпова стоял ящик с алкоголем.

– Какого черта, Илюх? – Меркулов раздраженно цокнул языком. – Куда столько бухла? В курсе, что завтра пятница и у меня практическое занятие у Дерябина? Я не планировал доходить до состояния одноклеточной.

– Да брось! – Илья широко улыбнулся и подошел ближе. – Осип Ларионыч, как обычно, с бодуна будет. Сдались ему ты и практические занятия.

Меркулов тихо вздохнул, выпрямился и встряхнул начатую пачку сигарет. Подушечками пальцев ударил по дну, выбивая пару штук из общей массы, выудил одну из них губами. Стиснул зубами фильтр и пошарил ладонями по карманам брюк в поисках зажигалки. Но безуспешно. Он бросил взгляд на расплывшегося Карпова и без лишних слов подался вперед, чтобы прикурить от его сигареты.

– А где Андрюха? – спросил Меркулов после глубокой затяжки, выпуская сизый дым изо рта.

– Пошел за подарочком, – лукаво улыбнулся Илья. – Тебе понравится.

– Опять что-то непроверенное? – Меркулов опустился на предплечья, навалился на подоконник и стряхнул пепел с кончика сигареты. – Ничему вас жизнь не учит. В прошлые летние каникулы еле откачали тебя. Хорошо, что это произошло за пределами кампуса.

Илья звонко рассмеялся, запрокинув голову. Тлеющий окурок кошачьим прыжком минул перила и устремился вниз после щелчка тонких пальцев. Отсмеявшись, Карпов ухватился за ограждение, чуть подался вперед и шумно сплюнул тягучую слюну, пропитанную смолами и никотином. Провел тыльной стороной ладони по влажным губам и вновь повернулся к Меркулову.

– Ты говоришь, как та заучка из сериала про волшебников. – Илья склонился и подхватил ящик. Раздался звонкий звук стекла. – Лучше умереть, чем быть отчисленным?

– Гермиона. Придурок, – беззлобно исправил его Меркулов и слегка усмехнулся.

– Пф! – Илья раздраженно фыркнул и взгромоздил ящик на подоконник. – Это Андрюха – фанат, а я лишь его подневольный.

Не успел Меркулов бросить язвительную шутку, как дверь в комнату осторожно отворилась – и на пороге показался Коваленский. Староста окинул внимательным взглядом комнату и остановился на ящике с алкоголем. Он нахмурился и торопливо подошел ближе.

– Меркулов! – Даниил зашипел как-то по-змеиному и поправил очки на переносице. – Ты не говорил, что вы собрались бухать здесь всю ночь. Завтра занятия!

– Остынь, Дуся, – с издевкой произнес Илья, перекидывая ногу через окно, чтобы забраться в комнату. – Мы разберемся без тебя. Если, конечно, не хочешь присоединиться к нашей оргии. – Карпов игриво подмигнул, а Меркулов поддержал друга звонким смехом.

– Оргии?! – Даниил задохнулся от возмущения. – Девушки тоже придут? Мы же договаривались, что общие сборы только в выходные дни. Ты же…

– Да-да, я знаю, – перебил старосту Меркулов. – Успокойся, Дусь, девочек не будет.

– Как это не будет девочек? – в проеме окна показалась темная макушка Андрея Карпова, забравшегося через пожарную лестницу.

Меркулов вздрогнул от неожиданности и машинально отвесил Андрею подзатыльник, стискивая зубами фильтр. Тот лишь болезненно зашипел, потер ладонью ушибленный участок головы, а затем глупо и по-детски высунул язык, чтобы подразнить Меркулова. Близнецов Карповых, несмотря на невероятное сходство, отличить друг от друга было просто. У каждого на шее, чуть выше уровня ворота рубашки, были выбиты татуировки: у Ильи белый дракон, а у Андрея – черный. Драконы были их единственным очевидным различием. Впрочем, при довольно тесном общении с братьями их можно было найти куда больше.

– Меркулов, – Коваленский посмотрел на Евгения почти умоляюще, – я прошу тебя… Мне не нужны проблемы.

– Понял-понял. – Меркулов примирительно поднял руки. – Мы будем хорошими мальчиками. Да, ребят?

Близнецы хором выкрикнули: «Так точно!» – и Коваленскому не оставалось ничего другого, как молча покинуть комнату, поджав губы.

– Какой же он нудный, – раздраженно протянул Андрей и перекинул ногу через окно, когда замок в двери щелкнул.

– Это да, – согласился Меркулов и присел на край подоконника. – Но без него нам негде пить, курить травку и трахать девочек.

– Было бы круто, если бы Жэка следил за общагой. – Илья опустился на полусогнутых ногах возле ящика, выбирая алкоголь. – Тогда мы могли бы позволить себе даже больше, чем сейчас.

– Чтобы следить за общагой, нужно быть старостой факультета, – заметил Меркулов. – Это слишком хлопотно для меня. Да и тягаться с нашим старостой себе дороже.

Изначально Коваленский предоставлял доступ к комнате студентам с целью удовлетворения более низменных желаний – секса. Уединяться в личных комнатах, с учетом наличия любопытных и не всегда понимающих соседей, было невозможно. Староста сохранял полную конфиденциальность, поэтому парни ему безоговорочно доверяли. Но многое изменилось с тех пор, как проснулось любопытство Меркулова и его друзей – они все чаще переходили все мыслимые и немыслимые границы. Коваленский не мог им противиться по определенным и совершенно очевидным причинам.

В комнату никогда и никто не заходил из числа проверяющих и студентов, находившихся в слепом неведении. Особенно первокурсники. Алкоголь, сигареты, средства контрацепции, мобильные телефоны и прочие запрещенные предметы были надежно припрятаны в этих четырех стенах. Коваленский оказался в совсем безвыходной ситуации, когда Меркулов и Карповы стали злоупотреблять посещением: нередко напивались в будние дни после занятий и после полуночи уползали в свои комнаты, которые располагались этажом ниже. Коваленский всегда заходил к ним после повторного обхода коридоров, чтобы привести их в чувства и попросить вернуться к себе. Но и это не всегда удавалось. Бывали случаи, когда парни оставались до утра.

– Кстати, – вдруг нарушил тишину Андрей. – Я кое– что принес, – игриво произнес он и погрузил руку в нагрудный карман пиджака.

Это был прозрачный пакетик с застежкой зиплок с белым кристаллообразным веществом внутри. Илья подался вперед, чтобы лучше рассмотреть содержимое, и удивленно присвистнул. Меркулов широко улыбнулся и обреченно покачал головой.

[Конец воспоминаний]

Морозов рассматривал рупорную гидропонику и внимательно слушал рассказ Меркулова-младшего. Он не удивился ни на йоту. Там, где существовали строгие правила, всегда были те, кто создавал благоприятные условия для их нарушения. Возможно, подобное решение Коваленского позволило ему стать более значимым среди элитного круга людей, принимая во внимание, что сам он был из простой семьи. Меж тем Морозов с грустью осознавал, что староста выбрал для себя не совсем удачный круг покровителей.

– И? – устало отозвался следователь. – Что мне дает эта информация? Нарушение Устава академии не является уголовно наказуемым. Хотя… – Морозов посмотрел на Евгения и едко усмехнулся. – Сбыт наркотических средств…

– Какой сбыт?! – Евгений вскочил на ноги. – Мы ничего не продавали!

– То, что ваш друг… – Морозов задумался, вспоминая имя. – Андрей Карпов, да? Передача наркотического средства – уже сбыт. Что у вас там было? Альфа или какая-то другая дрянь? Знаете, что всего лишь ноль целых пять десятых грамма альфапродина является значительным количеством? А две целых пять десятых грамма – крупным? – Морозов заметил, как Евгений медленно сел обратно на стул. – Сбыт в значительном размере наказывается лишением свободы от восьми до пятнадцати лет. Безальтернативная мера наказания в виде реального лишения свободы. Прошу заметить. Нужно ли говорить о крупном размере? М? Сколько у вас там было в пакетике?

– Но я ничего не сбывал! Это все Андрей! И я не знаю, что было в пакетике! – Евгений посмотрел на своего отца, ища поддержки. – Я только употреблял, – произнес почти шепотом. – Совсем немного.

– Незаконное приобретение и хранение наркотических средств тоже уголовно наказуемо, – усмехнулся Морозов.

– Сергей Александрович, – предупреждающе рыкнул адвокат, который все это время стоял поодаль, прислонившись спиной к стеллажам. – Может, поумерите свой пыл?

– А что такое, уважаемый Федор Петрович? – Морозов приторно улыбнулся. – Когда вашего сына поймают на контрольной закупке, его не спасет даже ваш профессионализм.

Адвокат лишь тяжело вздохнул, погрузил руки в карманы брюк и не спеша подошел к окну, тем самым встав спиной к сыну и следователю. Ему нечего было возразить. Евгений не впервые создавал проблемы, но в этот раз он перешел все допустимые пределы и должен был ответить за свой поступок. Головой Меркулов-старший это понимал, но не мог допустить.

– Ладно. Так что произошло дальше? Надеюсь, я не ради вашего безалаберного поведения теряю здесь время?

– Нет. – Меркулов-младший шумно сглотнул и нервно провел языком по губам. – На самом деле, я не особо помню, что было дальше. То, что мы употребили, оказалось редкостной дрянью. Не рекомендую запивать алкоголем, – попытался пошутить Евгений, но встретил лишь холодный стальной взгляд следователя. – Короче, мы, кажется, отрубились. Меня разбудил Коваленский…

[Воспоминания Меркулова – 16.02.2023 – Четверг – 22:10 – комната «405»]

– Меркулов! – Коваленский навис над Евгением и похлопал его по щекам. – Очнись, Меркулов!

Евгений не мог разлепить веки. Голова нещадно болела, словно внутри черепной коробки орудовали отбойным молотком. Тело не слушалось – потребовалось приложить чудовищные усилия, чтобы просто пошевелить пальцами. Торопливые шаги и голос старосты – хотя на тот момент Евгений не был уверен, что слышал именно его – казались просто оглушительными.

– Меркулов, твою мать! – вновь раздался тревожный голос. – Как чувствовал…

– Что… – у Меркулова пересохло в горле и язык словно прилип к небу. Было тяжело говорить. – Что случилось, Дуся?

– Какого черта здесь делает Василевская?! – Коваленский вновь навис над Меркуловым. Серебряная цепочка очков скользнула по линии скулы. – Приди в себя! – щеку обожгла хлесткая звонкая пощечина.

– Охренел?! – Меркулов попытался крикнуть, но голос предательски осип. Он резко сел. В глазах потемнело, а головная боль лишь усилилась. Евгений накрыл ладонью затылок и крепко зажмурился от болезненных ощущений.

Меркулову потребовалось несколько долгих секунд, чтобы разлепить веки. Андрей сидел на полу, прислонившись к стене у окна, и вяло растирал пальцами переносицу, а Илья лежал рядом и недовольно то ли сопел, то ли стонал. Его голова покоилась на коленях брата. Евгений перевел расфокусированный взгляд на Коваленского. Тот навис над диваном, ближе ко входу в комнату, на котором лежала какая-то темноволосая девушка. То, что это именно девушка, Евгений понял по форменной одежде – на ней была юбка.

– Кто это? – хрипло поинтересовался Меркулов и с трудом встал на ноги. Он чувствовал сильное головокружение, поэтому перебирал ногами неторопливо, хватался руками сначала за спинку стула, а затем – дивана.

– Ты меня спрашиваешь, кто это?! – Коваленский выпрямился и зло посмотрел на Меркулова. – Какого черта, Жень? Мы не договаривались, что Василевская будет с вами бухать. Ты сказал, что девчонок не будет. Обещал же! Если Игорь узнает, с кем вы развлекались, он вас на тряпки порвет…

– Да остановись ты! – Меркулов подошел ближе. – Не… не знаю ее. Не узнаю́.

Илья тяжело встал с пола, подошел ближе и закинул руку на плечи Меркулова, слегка повиснув на нем. Тыльной стороной ладони провел по глазам, растирая покрасневшие веки, а затем пытался сконцентрировать взгляд. Хмурился, щурился, по всей видимости, превозмогая головную боль.

– О-па, Василек, – хрипло произнес он. – Она что, с нами была?

– Да вы охренели?! – Коваленский был вне себя от ярости. – Еще раз спрашиваю: как она здесь оказалась?!

Меркулов и Илья переглянулись, а затем посмотрели на старосту и вяло пожали плечами. Даниил шумно вздохнул и вновь перевел напряженный взгляд на лежащую Василевскую. Склонил голову к плечу, коснулся пальцами тонкой кисти и вздрогнул. Глаза старосты испуганно заметались по телу, а губы беззвучно задвигались. Меркулов внимательно наблюдал за его действиями, выражением лица и не мог понять, что творилось в голове старосты.

Коваленский уперся рукой в подлокотник дивана, навис над телом и приложил указательный и средний палец к шее тыльной стороной. Евгений с ужасом подумал, что тот пытался нащупать пульс. Коваленский дрожащими пальцами схватился за очки, перекинул цепочку через голову и приложил линзу к чуть приоткрытым губам Василевской. Глаза Меркулова невольно скользнули по женскому лицу вниз и задержались на обездвиженной грудной клетке.

– Она не дышит, – шелестящим шепотом произнес Даниил и медленно выпрямился.

– В смысле? – Андрей вяло усмехнулся, подойдя ближе. – Что за шуточки?

Меркулов перевел взгляд с Василевской на бледное, словно полотно, лицо старосты и понял, что это действительно не шутка. Туман в сознании мгновенно рассеялся. Он скинул с себя руку Ильи и подался вперед, чтобы убедиться самому. Но Коваленский его остановил, накрыв пятерней грудь.

– Не трогай ничего, – хрипло произнес он и испуганно посмотрел на Меркулова. – Вы ее чем-то накачали, что ли?

– Не могло ее быть с нами, Дань! Я ее не видел ни разу! – Евгений накрыл ладонями его щеки, коснулся большими пальцами линии скул и заставил старосту смотреть прямо в глаза. – Слышишь?! Не могло! Дань… – руки мелко задрожали. – Не могло же?..

Коваленский грубо убрал руки Меркулова от своего лица, надел очки и кинул взгляд на настенные часы. На циферблате двадцать минут одиннадцатого.

– Так, – Коваленский широко развел локти, упираясь ладонями в бока. Он старался не смотреть на Василевскую, но это удавалось с трудом. – Я пойду на обход. Нужно проверить, все ли в своих комнатах. На всякий случай… – он нервно провел языком по губам. – А вы приходите в себя и подумайте, что делать с… – Даниил крепко зажмурился. По всей видимости, ему было тяжело произнести столь простое слово вслух, …телом.

[Конец воспоминаний]

Морозов сидел на краю подоконника и выпускал в приоткрытое окно клубы сизого дыма. Самая банальная из версий, которая посещала следователя за все время расследования, – студенты натворили бед на пьяную голову, а после просто испугались. Прибегли к столь глупому способу сокрытия преступления. В тот самый момент, слушая рассказ Меркулова-младшего, Морозов жалел о том, что его слова не фиксировались в протоколе допроса свидетеля, а может, и подозреваемого. Он мог бы обыскать комнату, но у него не было оснований для подобного ходатайства перед судом. Кроме того, он был уверен, что не смог бы найти даже пылинки – прошло много времени. Но было кое-что, о чем следователь не мог забыть: в крови Василевской не было обнаружено ни алкоголя, ни, тем более, наркотических средств или психотропных веществ. Не было даже следов лекарственных препаратов.

– Полагаю, вы не придумали ничего лучше, как просто повесить труп? – Морозов перевел взгляд на Евгения.

– Нет. – Меркулов крутил в руках стаканчик, потупив взгляд куда-то в сторону. – Все то время, пока Коваленского не было, мы, словно под гипнозом, пялились на т… – Евгений запнулся, – на тело Василевской. Карповы вообще находились в каком-то странном состоянии. Я сомневаюсь, что они до конца понимали, что произошло и что делали в дальнейшем. Сами понимаете…

– Значит, все придумал Коваленский? – догадался Морозов и щелчком пальцев выкинул тлевший окурок.

[Воспоминания Меркулова – 16.02.2023 – Четверг – 22:45 – комната «405»]

– Ну что? – шепотом спросил Коваленский, когда вернулся в комнату. – Торопился как мог. В коридорах и общих комнатах пусто.

– Послушай, Дань… – Меркулов стоял напротив дивана, прислонившись спиной к стене, и невидящим взглядом пялился на труп. – Я… Мы…

– Может, перенесем ее в комнату? – предложил Илья. – Я слышал, что Бунина отчислилась несколько дней назад, и Василевская живет одна.

– Нельзя, – отрицательно покачал головой староста. – Мы не можем нести тело на другой этаж, а лифты отключают за пять минут до комендантского часа. Нас может кто-то увидеть. – Коваленский устало опустился на подлокотник дивана. – Обездвиженное и расслабленное тело очень тяжело нести. Это не мешок картошки…

– Дождемся комендантского часа и понесем, – уверенно произнес Илья. – Никто и не увидит.

– Ты первый, кто шастает по общаге после комендантского часа, – сухо заметил Меркулов. – Сколько еще таких, как ты? А, Карпов?

– Нужно как-то избавиться от тела… – Коваленский провел ладонями по волосам, собрал пряди вместе и стал закручивать в тугой жгут. – У нас нет никаких возможностей остаться незамеченными с телом. А если… – Даниил задумался, достал из нагрудного кармана карандаш и воткнул его в тугой пучок, – просто спрятать на самом видном месте? Ее все равно найдут рано или поздно. Пусть хотя бы не здесь.

– Что ты имеешь в виду? – Меркулов удивленно скривил бровь.

Староста резко вскочил на ноги, торопливо двинулся к платяному шкафу. Распахнул дверцы, опустился на колени и стал беспорядочно копошиться в нем, время от времени выкидывая какие-то контейнеры и небольшие коробки. Меркулов и братья Карповы растерянно наблюдали за старостой, стоически игнорируя тело позади себя. Рубашка Евгения мерзко прилипла к спине, покрывшейся холодной испариной. Его сознание никогда не было столь ясным и трезвым, как в тот момент.

– Надевайте! – Коваленский кинул в каждого по паре медицинских перчаток. – Обычно использую их, когда убираю срач после вас.

– Да ты белоручка, Дуся, – едко пошутил Илья и лениво натянул перчатки, но получил болезненный тычок в бок от Меркулова.

– Жень, ты все веревки отдал Натану? – Коваленский холодно посмотрел на Меркулова, отчего у него перехватило дыхание.

– Нет, только часть. – Он мотнул головой в сторону. – Четыре мотка не донес. Хотел завтра занести.

– Повесим ее, – утвердительно кивнул Даниил, больше самому себе, словно убеждая в верности принятого решения.

Меркулов хотел было возразить, но иных идей у него не было. Он был в ужасе и просто решил довериться Даниилу, который был уверен и знал, что делал. По крайней мере, так выглядело со стороны. Староста единственный из их компании не потерял самообладания. И Меркулов был ему за это благодарен. В одиночку он бы не справился. Карповы лишь лениво переглянулись и неопределенно повели плечами. Евгений был уверен – они не совсем понимали, что произошло. Меркулову понадобилось меньше времени, чтобы прийти в себя.

Мотки с веревками стояли на столе. Коваленский подхватил один, размотал веревку и трясущимися руками попытался завязать узел, но выходило скверно. Руки мелко подрагивали, дыхание сбилось, староста шумно сопел и нервно кусал губы. Еще одна попытка не увенчалась успехом. Меркулов подошел ближе, забрал веревку и стал уверенно вязать узел.

– Нужна самозатягивающаяся петля, – объяснил Евгений и напряженно поджал губы.

Узел Линча. Затягивающаяся удавка. Висельный узел. Кружок с навыками будущего, который с таким увлечением посещал Евгений в свои школьные годы. Решение инженерных задач различного рода. Вязание морских узлов и плетение макраме. Руки помнили. Впервые ему пригодился этот навык. Жаль, что при столь странных и совсем не радостных обстоятельствах.

Коваленский схватил веревку с петлей на конце, подхватил стул и мусорный мешок. Воровато выглянул в коридор, убедился, что он пуст, и шире распахнул дверь. Искать более подходящее место не имело смысла – его априори не было. Он поставил стул аккурат под балкой меж комнатами четыреста пять и четыреста четыре; сиденье накрыл мешком и осторожно забрался на него, не снимая обуви. Ему удалось перекинуть конец веревки через темную древесину с четвертой попытки.

Меркулов растормошил Карповых, заставил их осторожно поднять тело с дивана и тоже не остался в стороне. Оно было намного тяжелее, чем казалось на первый взгляд. Василевская была невысокого роста и едва ли весила более пятидесяти килограммов. Но Коваленский был прав: расслабленный человек тяжелее по ощущениям. Евгений хотел перебросить тело через плечо, но боялся оставить на нем синяки или другие следы. Да и не был уверен, что смог бы его удержать – Василевская казалась практически неподъемной.

Евгений боялся. Ужасно боялся, до трясущихся колен. То, что они делали, казалось абсурдным, лишенным какой-либо логики. Это было неправильно, чудовищно и дико. Главное – он понимал, что рано или поздно эта детская неумелая постановка станет известна другим. Но у Меркулова не было времени поддаваться моральной рефлексии. Все позже. Он подумает об этом позже.

Староста закрепил веревку и несколько раз дернул за нее, чтобы убедиться в ее надежности. Шумно вздохнул, нервно огляделся по сторонам. Пальцы сжимались в кулаки и медленно разжимались. Меркулов видел, как Даниил тщетно пытался унять дрожь в руках.

– Высоко, – шепнул Меркулов, отчего Даниил вздрогнул.

Василевскую взгромоздили на стул, накренили его под острым углом, чтобы тело не заваливалось лицом вперед. Карповы удерживали стул по бокам, прижимаясь к телу, а Меркулов крепко вцепился в спинку, свободной рукой бережно придерживая затылок.

– Иначе никак, – шепотом произнес Коваленский и бросил опасливый взгляд на четыреста четвертую комнату.

Они находились в темном глухом закутке, в котором располагалось всего две комнаты. Студенты заглядывали туда редко. Однако четыреста четвертая была аккурат напротив, и Меркулов ужасно боялся, что кто-то из нее выглянет раньше времени. По всей видимости, староста думал о том же.

Карповы присели на полусогнутых ногах, крепко ухватились за ножки стула и стали осторожно поднимать его вверх. Меркулов одной ладонью уперся в сиденье снизу, а второй – в спинку. Коваленский тем временем придерживал затылок Василевской.

– Ускорьтесь, – полушепотом рыкнул Коваленский.

– Если мы ускоримся, то она просто свалится, – натужно и раздраженно произнес Илья. – Попробуй сам, чертов умник.

– Заткнись, Илюх! – рыкнул Меркулов и воровато посмотрел на дверь с табличкой «404», опасаясь, что его могли услышать.

Когда тело Василевской оказалось на необходимой высоте, Коваленский поспешно накинул на тонкую шею петлю и затянул узел трясущимися руками.

– Черт, черт, черт! – затараторил Илья, крепко жмурясь и кусая губы. Стул с его стороны накренился под тяжестью тела Василевской, а руки Ильи задрожали. – Сейчас уроню!

– Все!

Илья резко опустил стул, который так и остался в руках Андрея и Евгения, и стал рьяно растирать запястья. В коридоре повисло тяжелое, гнетущее молчание, которое нарушало тихое шипение Ильи. Парни смотрели на свисающий и монотонно раскачивающийся труп, не в силах отвести глаза.

[Конец воспоминаний]

– Сказочные идиоты! – не выдержал Морозов. – Вы понимаете, что ваши действия уголовно наказуемы? Статья 316 Уголовного кодекса. – Меркулов-младший напряженно смотрел на следователя, поджимая губы. – Спросите у отца. Он точно знает. На что вы вообще рассчитывали? – Морозов нервно ходил по клубной комнате и устало тер переносицу. – Квалифицированному эксперту не составит труда установить, что это не суицид. Впрочем, что и произошло…

– У нас не было другого выбора, – сухо произнес Евгений, искоса посмотрел на напряженную спину отца, который за весь рассказ ни разу не посмотрел на него.

– Был выбор – сообщить о найденном трупе и не устраивать этот цирк.

– И тогда бы точно подумали, что это мы ее… – Евгений нервно провел тыльной стороной ладони по губам.

– А разве это не так? – не без желчи в голосе спросил следователь. – Кто, если не вы?

– Откуда мне знать?! Не могла она быть с нами, ясно?! Не могла! Я ее до того дня ни разу в глаза не видел! – Евгений более не мог сдерживать свои эмоции. Его широкая грудь вздымалась и опадала в такт сбивчивому дыханию.

– А Карповы? Они, по всей видимости, были знакомы, – заметил Морозов.

– Потому что они учатся на одном факультете. – Меркулов прикрыл глаза, пытаясь успокоиться. – Послушайте… Василевская была не тем человеком. Не нашего круга, понимаете? Мы с такими девчонками никогда не дружили и не общались. Максимум по учебным вопросам. Она же просто серая мышь!

Морозов злился. Он ожидал, что убийство Василевской окажется банальным, но не был готов к чистосердечному признанию, которое в силу обстоятельств не мог использовать. При следующем, но уже официальном допросе Меркулова он наглым образом скажет, что ничего не знал, никого не видел и вообще понятия не имел о четыреста пятой комнате. Следователь бы не удивился, если бы чудесным образом парень забыл и неких Карповых, и самого Коваленского. Конечно, он мог бы провести задержание на основании того, что услышал, но предъявить обвинение без доказательств ему не под силу, учитывая, что у Меркулова-младшего был ушлый адвокат. Следователь, откровенно говоря, был в тупике.

– Федор Петрович. – Следователь подошел к адвокату и встал рядом, едва соприкасаясь плечами. – Не мне объяснять, что признание вашего сына – это фактические обстоятельства дела, которые я не могу скрыть. Он не просто свидетель, – последнюю реплику следователь произнес с нажимом.

– Используйте другого, – сухо отреагировал Меркулов-старший. – Того же Коваленского. Он из обычной семьи. Проблем не возникнет.

– Вот как! – Морозов не смог сдержать едкой усмешки. – Ваш цинизм не знает границ. – Следователь достал пачку сигарет, подушечками пальцев пару раз ударил по дну, чуть склонился, чтобы стиснуть зубами фильтр, но замер. – А что, по-вашему, должен будет сказать Коваленский? Что сделал все один? Так это невозможно чисто физически.

– Не волнуйтесь. – Адвокат скосил на следователя взгляд и крепко стиснул челюсти. – Проблем не возникнет.

– Не смущает, что ваш сын мог убить человека? – следователь язвил, не в силах сдерживать свое раздражение и разочарование.

– Он говорил, что подобного не могло быть. – Меркулов-старший встал вполоборота, свел темные брови на переносице. – Я ему верю.

– Да он сам себе не верит…

Морозов шумно вздохнул, втянул щеки и сжал их зубами с внутренней стороны. Неосознанно пальцы сжались в кулак, сминая пачку сигарет. Взгляд голубых глаз остекленел. Он сталкивался с подобным типом людей. Бывало и хуже. Но почему-то именно в этой ситуации, именно при сложившихся обстоятельствах его разъедало изнутри ядовитое чувство горечи. Все было неправильно.

Следователь опустил глаза на мятую пачку, рассеянно поднял брови у переносицы, перебирая в голове скудные варианты. Это была сделка с собственной совестью. Вынужденный и необходимый компромисс. Пожизненный кабальный контракт, который вступал в силу с момента его подписания и не содержал пунктов о его расторжении.

Морозов погрузил руки в карманы брюк и торопливо ушел прочь из клубной комнаты, не прощаясь. Лишь процедил тихо сквозь зубы: «Сказочные ублюдки».

Март. Год поступления Колычевой

[17.03.2023 – Пятница – Обед]

– Вась, – Вишневский склонил голову к плечу и направил вилку в сторону Василисы, – ты чего? Рассеянная какая-то. Щеки вон раскраснелись. Случилось чего?

Колычева поперхнулась и ошарашенно посмотрела на друга. Торопливо приложила тыльную сторону ладони к скуле. Кожа действительно горела. То, что произошло вчера в библиотеке, было личным, и Василиса не хотела говорить об этом кому-либо. Богдану, в частности. Она прикрыла рот ладонью и тихо прокашлялась.

– М?.. Нет, все в порядке, – нервная усмешка сорвалась с губ.

– Ну-у-у… – загадочно протянул Богдан, кинул красноречивый взгляд куда-то за спину Василисы и еле заметно мотнул головой. – Уверена?

Колычева осторожно посмотрела в ту сторону, куда указал Вишневский. За столом сидели старосты факультетов и оживленно о чем-то говорили. Кроме двоих. Игорь вяло катал вилкой зеленый горошек по тарелке, а Святослав отстраненно смотрел в сторону Василисы. На мгновение их взгляды встретились, но Горский поспешно опустил глаза, а затем склонился к Игорю и сказал что-то на ухо.

– Не понимаю, о чем ты, – прошептала Василиса и поспешно отвернулась. – Тебе показалось.

– Хорошо, если так, – Богдан неопределенно повел плечами, но Василиса заметила, как тугие желваки забугрились на острых скулах, а пальцы сильно стиснули вилку.

– Все в порядке? – Василиса нервно провела языком по губам. Есть расхотелось.

– Что? – Богдан удивленно вскинул брови и мгновенно расслабился. – О, да, конечно. Просто не выспался. Эти чертовы проекты на архитектурном слишком утомительные, – он усмехнулся и опустил глаза, накалывая кусок мяса на вилку.

Василиса прикрыла глаза и беззвучно зашевелила губами, проклиная саму себя. Произошедшее накануне вечером она не могла назвать ошибкой, поскольку все ее действия были более чем осознанными, но последствия лично для нее оказались плачевными. В какой-то момент она думала, что справилась. Что все может быть иначе, но ошиблась. Ничего не изменилось. Василиса подошла слишком близко к краю, заплутала и не могла самостоятельно найти дорогу назад. Хотела ли она причинить Горскому боль? Определенно, нет. Причинила ли? Василиса не могла знать наверняка, и, если быть совсем откровенной, не хотела знать. Она вновь убедилась в необходимости задушить все вспыхнувшие чувства в зародыше. Более так продолжаться не могло.

– Я… – Василиса хотела было поговорить с Богданом о Горском и о себе, поделиться своими переживаниями и опасениями, но вдруг вспомнила про ключ и неосознанно накрыла ладонью грудную клетку слева, где во внутреннем кармане притаилась находка. – Хотела спросить у тебя.

– М? – Богдан взглянул на Василису, медленно жуя.

– Помнишь, когда выбирали Тайного Деда Мороза, Соня узнала тебя? Ты никогда не говорил, что вы были знакомы. – Василиса заметила, как Богдан напрягся и сильнее стиснул вилку.

– Мы не были знакомы, – сухо ответил он и опустил глаза.

– Но ты сказал, что не сразу ее признал и…

– Вася! – раздраженно прервал ее Богдан и шумно бросил вилку, которая звонко ударилась о край тарелки. – Ты можешь уже перестать говорить о ней? Заняться больше нечем?

– Просто я…

– Мы не были знакомы. Ясно? – голос Богдана стал стальным и холодным. – Она меня с кем-то спутала, а я не хотел показаться невежливым. Мне проблемы ни к чему. Пусть даже столь незначительные.

Колычева стушевалась. Она никогда ранее не видела Вишневского в подобном амплуа. Холодный, резкий, отстраненный. В последнее время он был достаточно скрытным, подавленным и, что больше всего расстраивало Василису, далеким. После смерти Сони они потеряли ту незримую и важную для Колычевой связь. Их знакомство длилось всего шесть месяцев, и они не могли назвать себя близкими друзьями, но Василиса чувствовала, что они были похожи. И это было важно в непривычной для нее среде.

Соня не могла спутать, поскольку обратилась к Богдану по имени и фамилии.

– Извини, – вдруг смягчился Вишневский и слабо улыбнулся. – Я наелся. Идешь?

Василиса коротко кивнула и встала из-за стола. Но, проходя мимо, заметила на себе пристальный взгляд разноцветных глаз. Ощущение того, что Горский прожигал ее спину, не покидало даже тогда, когда столовая осталась далеко позади.

Глава 14

Март. Год поступления Колычевой

[17.03.2023 – Пятница – 21:45]

Морозов не находил себе места. Он вернулся в академию сразу, как только удалось вырваться из лап дотошного руководства. Убийцу девочки нашли, но предварительное расследование на этом, к сожалению, не заканчивалось. Уголовное дело необходимо было окончить в кратчайшие сроки, невзирая на наличие двухмесячных процессуальных. Ужасно угнетало.

Подъезжая к кампусу, следователь поспешно набрал номер проректора по воспитательной работе. В ходе короткого телефонного разговора Морозову удалось убедить Якунина в том, что его нахождение на территории академии продлится недолго и он не собирается докучать студентам в столь позднее время – просто забыл кое-какие документы, и следственные действия, естественно, проводить не намерен.

Относительная ложь. Не более.

Следователь не мог вернуться домой и мирно лечь спать без зазрения совести. Ему необходимо было поговорить с Коваленским, пусть и неофициально, не под протокол. Хотел услышать ответы на свои вопросы из уст человека, чей разум еще не был захламлен ложной информацией. По крайней мере, Морозов очень на это надеялся. Верил, что успеет.

Неспешные шаги разносили оглушительный стук в пустом темном коридоре шестого этажа. Под тусклым теплым освещением бра скользящая по стенам тень была более выразительной и пугающей, поскольку смутно напоминала человеческие очертания. Морозов не был уверен, что в это время застанет Коваленского в своей комнате, но очень надеялся, ведь поиски по кампусу привлекли бы много ненужного внимания.

Он остановился напротив двери с бордовой табличкой с выгравированной надписью: «Коваленский Д. Староста факультета скульптуры». Коротко вздохнул и решительно постучал в дверь. Несколько долгих секунд не было слышно ни звука. Морозов вновь постучал и мысленно сосчитал до десяти. Полагал, что этого времени достаточно для ответной реакции, если, конечно, комната не была пуста.

Десять. Следователь хмыкнул и сделал шаг назад, намереваясь уйти, но услышал натужный скрип кровати и торопливые босые шаги. Дверь осторожно приоткрылась. Из образовавшейся небольшой щели показался встревоженный взгляд серых глаз. Следователь слегка улыбнулся, стараясь придать своему облику располагающий вид. Кажется, получалось скверно – Коваленский словно одеревенел.

– Могу войти? – шелестящий полушепот вывел Даниила из оцепенения.

Староста заторможенно кивнул и приоткрыл дверь в качестве недвусмысленного приглашения. Морозов перешагнул порог комнаты, по привычке окинул ее изучающим взглядом и отметил, что она была куда просторнее, чем комната Василевской. А может, это лишь оптическая иллюзия, поскольку мебель рассчитана на одного человека, соответственно, и свободного места было значительно больше. Вместе с тем помещение было относительно пустым. Ничего лишнего. Словно никто в этой комнате и не жил. Впрочем, как и в комнате потерпевшей. Следователь недовольно сморщился. Неуютно.

Коваленский плотно прикрыл дверь. Его лицо не выражало определенных эмоций, но подрагивающие желваки на острых скулах выдавали истинное состояние. Даниил обнимал себя за плечи, стискивал пальцы до белизны, нервно кусал щеку в попытке сдержать эмоции.

– Я не буду ходить вокруг да около, – следователь тихо вздохнул и без разрешения сел на край кровати поверх темного покрывала. – Сегодня у меня состоялась не самая приятная беседа с Евгением Меркуловым, и… – Морозов пристально посмотрел на Коваленского. – Он все мне рассказал.

Староста замер и вмиг побледнел, словно кровь отхлынула от лица. В стальных глазах заплескался неподдельный испуг. Следователь видел его. Узнал бы этот взгляд из тысячи других – панический страх с примесью немого отчаяния и разбитых надежд.

– Как так вышло, Даниил? М? – Морозов скрестил ноги и шире развел колени, чуть уводя пятки под кровать. – Нужно было сразу сообщить. Как только вы обнаружили труп. Понимаете? Для этого существуют специально обученные люди. Например, такие, как я.

Староста шумно выдохнул, словно и не дышал все это время, и судорожно схватился за спинку стула. Дыхание стало поверхностным, появились частые вдохи и выдохи. Плечи мелко задрожали, а из груди вырвался сдавленный всхлип, перешедший в тихий жалобный плач. Даниил крепко жмурился и стискивал зубы, из последних сил пытался контролировать эмоции и чувства, но плотина сдержанности рухнула, словно карточный домик. Соленые ручьи слез неумолимо скатывались вниз по щекам, обжигая кожу, и разбивались тяжелыми каплями.

Морозов потупил взгляд и прикусил щеку, вслушиваясь в сдавленное горькое рыдание, пронизанное болью и, возможно, некоторым облегчением. Для любого, обладавшего неспокойной совестью и относительно чистым сердцем, сотворенное являлось тяжелым, практически неподъемным грузом. Он не умел утешать, да и, честно признаться, не желал этого делать. Во всей этой истории было множество раненых детей. Каждый из них заслуживал сочувствия и помощи. Но истинной жертвой являлся лишь один человек. Морозову не стоило об этом забывать, поскольку из любой ситуации существовал выход. И ребята выбрали тот, который привел их к тупику.

– С того самого дня… – тихо начал Даниил, шумно шмыгая носом, – я не могу нормально спать. Эта картина… – он рассеянно провел ладонью перед собой, – все время стоит у меня перед глазами. Очень сложно делать вид, что ничего не произошло…

– Это не ответ на мой вопрос.

– А что я мог сделать? Кому рассказать? – Даниил развернул стул и тяжело опустился на сиденье. Бледные ладони торопливо скользнули по щекам, собирая остатки слез. – Мне неизвестно, что там вообще произошло…

– Было бы лучше, если бы администрация узнала об использовании комнаты не по назначению. – Морозов неопределенно повел плечами. – Какое наказание следует за такое? Дисциплинарное взыскание? Отчисление?

– Вы не понимаете… – горькая усмешка сорвалась с уст Коваленского. – В этом году я выпускаюсь и, честно говоря, не планировал продолжать обучение в магистратуре. Она не является бесплатной даже для стипендиатов. Исключительно элитный уровень обучения. – Староста снял очки, позволив им повиснуть на цепочке, устало потер переносицу и зажмурился. – Но среди работодателей этот уровень образования очень ценен… Почему-то только в России бакалавриат не считается полноценным оконченным высшим образованием. Сплошная карикатура…

– Таков ваш способ заработка? – Морозов сцепил пальцы в замок и расслабленно опустил предплечья на колени.

– Игнорирование магистратуры в моем случае равносильно тому, что все годы обучения были напрасны. На самом деле, первое время все было достаточно безобидно. – Даниил провел языком по губам и шумно шмыгнул носом. – Комната была нужна для уединения, поскольку студенты живут по двое. Разумеется, просить соседа «погулять», особенно после комендантского часа, как минимум неудобно и как максимум нецелесообразно. Сами понимаете… Молодые парни девять месяцев в закрытом кампусе. Спрос был велик.

Морозов понимающе кивнул, но не стал перебивать Даниила. Все было настолько тривиально, что он не смог сдержать тихой усмешки.

– Конечно, об этом знал ограниченный круг людей, иначе уже давно нашлись бы желающие выдать меня администрации. – Коваленский запрокинул голову и шумно вздохнул. – Все изменилось, когда ко мне стал приходить Меркулов с различными просьбами. Сначала они не предвещали беды. Но по итогу он оказался ненасытным и наглым. И в какой-то момент…

– …вы перестали контролировать ситуацию, – догадался Морозов и окинул старосту сочувственным взглядом.

– Я никому не мог рассказать. Мое имя для Меркулова не имеет никакого веса. Да и я сам, впрочем, пустое место… – Даниил неожиданно замолчал и потупил взгляд.

В комнате повисла тишина, которую следователь не смел нарушить. Она имела осязаемость и определенный вес. Крамольные мысли роились в голове, порождая в утомленном сознании нечеткие образы. Укрывательство преступления являлось уголовным делом публичного обвинения, поэтому заявления для его возбуждения не требовалось. Впрочем, как и для убийства. Основная проблема укрывательства состояла в том, что оно фактически препятствовало своевременному раскрытию преступления и привлечению виновных лиц к уголовной ответственности. Подобная ситуация могла привести к абсолютной безнаказанности.

Если убийство не было совершено никем из четыреста пятой комнаты, значит, Коваленский, Меркулов и братья Карповы не являлись соучастниками в преступлении. Они не оказывали содействия убийце и, соответственно, не находились в причинной связи с убийством. Меж тем прямой умысел присутствовал. Ребята осознавали, что, инсценируя самоубийство, укрывали иное преступление. Хотя…

– Когда вы поняли, что Василевская мертва, о чем подумали в первую очередь? – голос следователя в плотной тишине прозвучал словно выстрел, вырывая Даниила из оцепенения. – Почему вы решили избавиться от трупа?

– Не понимаю…

– Вы подумали, что Меркулов и Карповы убили Василевскую? – прямо спросил Морозов. – Поэтому решили скрыть следы? Чтобы их защитить?

– Нет! – чрезмерно эмоционально, почти испуганно, выкрикнул Коваленский. – Конечно, нет! Я подумал, что, возможно, Василевская приняла наркотики или перебрала с алкоголем. Подобные вещи действуют на организм человека по-разному… Может, она принимала какие-то лекарственные препараты или чем-то болела. Не знаю…

– Значит, вы были уверены, что ваши друзья не убивали ее?

– Конечно. – Даниил мелко закивал. – Меркулов, конечно, тот еще ублюдок, – неожиданно даже для самого себя выпалил он, – но он, честно говоря, трус. Не думаю, что он бы решился на подобное. Да и Василевскую не знал. Сложно представить, что между ними мог быть какой-то конфликт…

– А Карповы? – Морозов поджал губы и глубоко вздохнул.

– Да нет… – уже тише произнес Даниил. – Они просто балагуры и наркоманы. Знаю, что летом у Ильи были с этим большие проблемы.

Морозов не мог не подумать о мертвой девочке, которую убили в наркотическом опьянении. Но слова Коваленского его немного воодушевили. Следователь надеялся, что при подобном стечении обстоятельств смог бы вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Коваленского ввиду отсутствия состава преступления. Прямого умысла не было. Однако подобная мысль была достаточно зыбкой, и многое зависело от того, кто окажется настоящим убийцей Василевской и как скоро Морозов его найдет.

– Вы, словно малые дети, решили, что умнее нас, взрослых, – достаточно снисходительно произнес следователь. – Мы не вешаем убийство на тех, кто просто оказался не в том месте и не в то время, без наличия прямых доказательств. Возможно, своими действиями вы, наоборот, избавились от какой-либо улики или зацепки, которые могли бы вас полностью оправдать. Как правило, убийца всегда оставляет следы, – Морозов тихо вздохнул. – Я не использую белые нитки для шитья уголовных дел. Это не соответствует моим принципам, Даниил. Полагаю, обыскивать комнату нет смысла?

– Нет… я тщательно убрался. Как и всегда… Что теперь будет? – тихо спросил Коваленский, беспокоясь исключительно о своем будущем.

– Я буду честным. Не люблю обнадеживать. – Морозов заметил короткий кивок старосты. – Меркулов при официальном допросе будет все отрицать, и у меня нет никаких прямых доказательств его причастности. В вашем общежитии нет даже чертовых камер… Если Василевскую убил кто-то другой и подкинул в вашу комнату, то картина вырисовывается более-менее радужная. При таком раскладе я смогу свести ущерб к минимуму. Возможно, даже без привлечения вашей компании к уголовной ответственности. В частности, вас, Даниил. Но если убийство совершил Меркулов или кто-то из братьев Карповых – все выглядит достаточно скверно. И ваши действия могут быть квалифицированы как соучастие.

– А если… – голос Коваленского предательски дрогнул, – а если… Что значит «более-менее радужная картина»?

– При добровольном признании в случае возбуждения уголовного дела лицо может быть освобождено от отбывания наказания, – будничным тоном ответил Морозов и неопределенно повел плечами.

Коваленский заметно побледнел, тонкие губы задрожали. Следователь подумал, что староста вновь не сможет сдержать свои эмоции под контролем и расплачется. Морозов не желал на это смотреть.

– Послушайте, – Морозов пытался придать голосу больше мягкости, – мне нужно поскорее найти убийцу Василевской. Может, вы что-то знаете? Конфликты? Странные разговоры? Подозрительные друзья, приятели и случайные собеседники? Хоть что-то?

– Мне не приходилось лично общаться с Василевской. – Голос Коваленского прозвучал сипло. – Можно сказать, я знаю о ней ровно столько, сколько и другие старосты. Даже меньше…

Даниил на мгновение застыл и спустя секунду сорвался с места. Он торопливо открыл шкаф и беспорядочно стал перебирать вещи. Светлые брови были сведены к переносице, а волосы растрепались, ниспадая на плечи и грудь. Время от времени очки, висевшие на цепочке, ударялись о деревянную поверхность, и по комнате разносился глухой стук, смешанный с мягким шорохом.

– Вот! – торжественный полушепот привлек внимание Морозова. – Может, это поможет?

Даниил протянул следователю тетрадь в невзрачной крафтовой обложке без каких-либо опознавательных надписей. Края ее были обуглены. Вопрошающий взгляд скользнул вверх по дневнику, минуя изящные кисти, и встретился с напуганным, полным надежды взглядом серых глаз.

– Откуда? – сухо поинтересовался Морозов и осторожно забрал тетрадь. – Хотя нет. Догадываюсь. Лучше спрошу: зачем?

– Это мой способ выжить, – Даниил глубоко вздохнул. – Чужие секреты открывают пути к отступлению или, наоборот, позволяют пробиться вперед.

– Чужие секреты, Даниил, – лишь бремя. – Морозов опустил взгляд на обложку тетради и тихо повторил: – Тяжелое, практически неподъемное бремя.

Следователю не составило труда сложить дважды два. Это был дневник Сони Василевской. Без сомнений.

Морозов сидел за рулем старенького «фольксвагена», уставившись на блеклую обложку с обугленными краями. Ему следовало оформить изъятие тетради, как положено по закону, чтобы впоследствии приобщить ее к уголовному делу в качестве вещественного доказательства. Но кулуарное признание Меркулова повлекло за собой ряд неофициальных действий. Морозову требовалось время, чтобы все обдумать и взвесить все за и против.

Приглушенный рокот двигателя смешался с тихим шелестом бумаги. Листы слева были исписаны красивым аккуратным почерком, а справа наполнены впечатляющими эскизами. Подушечки пальцев неосознанно скользнули по жирным кривым линиям. Морозов находился в немом восхищении. Он был далек от искусства во всех его ипостасях: не любил музыку, в особенности классическую; не посещал музеи, картинные галереи и различные выставки. Процессуальные документы и материалы уголовных дел давно заменили ему книги. По возвращении домой он редко находил силы, чтобы поужинать и принять душ, а о хобби и речи не шло. Последний раз он был в кинотеатре на третьем курсе в компании Марины Волковой с красивыми зелеными глазами и аппетитной фигурой. Однако на тот момент сюжету он не придал никакого значения. Впрочем, она тоже. Они были заняты более интересными вещами.

Меж тем, рассматривая наброски Василевской, Морозов не смог сдержать искренней улыбки. Красивые, вдохновляющие, наполненные чувствами и искренними эмоциями. Они были особенными. И стихов в тетради, как предполагала Колычева, не оказалось.

Недолго думая, следователь открыл первую запись.

30.08.2021

какая это по счету тетрадь? кажется я веду дневник с тех самых пор как тебя не стало. я повзрослела а твой возраст не изменился. с каждым годом все острее осознаю что начала лучше понимать тебя. мне жаль что тогда я была слишком мала чтобы сказать тебе все то что я чувствовала на самом деле.

предыдущая тетрадь исписана лишь наполовину но я решила завести новую. первый учебный год. самостоятельная жизнь. новая. с чистого листа.

дом без тебя в присутствии этой ненасытной и алчной женщины стал совсем чужим для меня. я не узнаю отца. после твоей смерти он сильно изменился. впрочем может он просто открыл свое истинное лицо? тебе лучше знать.

не могу смотреть на брата. знаю что он ни в чем не виноват. такая же жертва как и я. но перебороть свои злость и ненависть не в силах. смотрю на него – вижу ее. они очень похожи. глаза. черты лица. все. но я пыталась правда пыталась с ним дружить… иногда я даже скучаю по нему… но теперь я живу одна. надеюсь ты несильно разочарована?

завтра поеду в академию.

люблю тебя и прости меня Мам.

01.09.2021

вчера не писала тебе. очень устала. сегодня была приветственная встреча первокурсников. мне было не совсем комфортно: не люблю большое скопление людей. хотя… кому я рассказываю. ты тоже всегда предпочитала уединение.

академия очень красивая. тебе бы здесь понравилось. я уверена. дисциплина строгая но меня это не пугает. так даже лучше. у меня не будет времени думать о чем-то другом помимо учебы. как я и планировала. как я и хотела.

спасибо что не оставила меня с пустыми руками. этого хватило. хочу изменить свое будущее и хочу чувствовать что ты к нему причастна. ты и только ты. мне больше никто не нужен.

я так по тебе скучаю. до сих пор помню тепло твоих рук…

10.09.2021

привет Мам. долго не писала тебе – подобное происходит редко. прошло чуть больше недели с начала учебы но я уже очень устала. слишком много впечатлений и новой информации. расписание достаточно плотное. преподаватели требовательные. студенты моего факультета чрезмерно общительные. а старосты строгие.

не волнуйся. к новому темпу жизни я привыкну. нужно чуть больше времени. проблема в другом. сейчас нахожусь в растерянных чувствах. в неком глубоком замешательстве. отчего-то я не рассказала тебе обо всем сразу. на приветственной встрече первокурсников встретила одного человека. старосту моего факультета. боже только не злись. я и сама знаю что он не лучший выбор. однако никогда прежде я не чувствовала то что испытала в тот момент. и испытываю сейчас.

ты же знаешь я отрицательно отношусь к любви. видела что она сделала с тобой. возможно ли разочароваться в ней еще больше? как считаешь? хотя… можешь не отвечать. мне ответ твой хорошо известен.

13.09.2021

Мам мне очень плохо.

не могу избавиться от мыслей о нем. неужели это то о чем ты писала в своих записях? ты бы не поняла меня. я знаю. поджала бы свои тонкие губы в бледную линию. посмотрела бы так словно я тебя предала. на твоих нижних веках выступили бы слезы и тяжелыми каплями скатились по щекам. а губы? они бы даже не дрогнули. ты всегда плакала беззвучно где-то внутри себя. не знаю как отцу но на такую тебя мне невыносимо было смотреть. лучше бы ты кричала. лучше бы рыдала сдирая горло. лучше бы распускала руки и ломала вещи.

иногда я рада что тебя больше нет. я бы не смогла вынести твоего глубокого разочарования во мне.

Морозов торопливо переворачивал страницы, пробегая глазами по тексту. Брат Василевской не ошибся, когда говорил о том, что покойная использовала дневник в качестве «самого лучшего собеседника». Вместе с тем она говорила не с собой, а со своей матерью, которую давно потеряла. Прошло столько лет, а она все еще не отпустила. Перевела свои воспоминания и горечь утраты во что-то более осязаемое. Впрочем, подобная привязанность следователю отчасти была знакома.

Несмотря на то что показания Дубовицкого достаточно правдивы, проверить их было необходимо. Для проформы и собственного спокойствия.

11.10.2021

в целом я в порядке. не волнуйся Ма.

учебой я более чем довольна. моя соседка по комнате – Вероника Бунина – учится на факультете гуманитарных наук. я часто вижу ее в каком-то подавленном состоянии. однако… хотя ладно. не важно.

стыдно тебе признаваться но мне удалось привлечь его внимание. у нас все было. у меня это впервые. но не волнуйся… он был очень нежен и как-то по особенному заботлив. в ту ночь я плакала от счастья… наверное я выглядела жалкой. но вне его комнаты мы делаем вид что между нами ничего нет.

понимаешь оказывается у него есть девушка. это так странно. измена это ведь плохо Мам. чувствую себя соучастником… чем я лучше матери Матвея теперь?

я часто пересекаюсь с ней ведь мы учимся на одном факультете. делаю вид что все в порядке. но я не в порядке Мам. НЕ В ПОРЯДКЕ… словно разваливаюсь на части каждый раз когда она смотрит на меня.

ладно. не будем о грустном. мне так хотелось показать тебе кое-что. его портрет. конечно не так талантливо как это делала ты. хотя о чем это я… ты писала потрясающе. отец был просто слеп…

знакомься, это мой Игорь Мам

Со следующей страницы на следователя смотрел абсолютно счастливый Игорь – портрет, написанный графитным карандашом. Линии были прорисованы с особой тщательностью, без пятен и исправлений: безмятежная улыбка открывала ямочку на левой щеке; уголки глаз покрыты мелкой паутиной морщин; чуть наивное, практически детское выражение лица. Являлся ли он таковым на самом деле, или так его видела Василевская? Ответ на этот вопрос следователю был неизвестен. Но эскиз казался живым и эмоциональным. Даже для Морозова – человека, далекого от искусства – это было очевидно.

Сергей коротко вздохнул, перелистывая страницы. Тайные чувства Василевской являлись предметом болезненной рефлексии и очевидной неуверенности в себе.

18.10.2021

привет Мам. я не говорила тебе но мы с Никой подружились. казалось бы у нас нет общих интересов. но все же. странно правда? она хороший человек. умеет слушать. с ней легко разговаривать и нестрашно делиться секретами. она говорит что я должна прекратить отношения с Игорем и она права. ты сказала бы тоже самое.

но я не могу понимаешь… с ним плохо но без него еще хуже.

25.10.2021

Мам я снова задержалась.

на днях стала свидетелем отвратительной сцены. сначала хотела сделать вид что ничего не произошло. не вышло. ты ведь знаешь я достаточно несдержана. решила обратиться к Якунину – это наш проректор по воспитательной работе (студенты между собой называют его «воспиталкой». так глупо). но честно говоря испугалась. знаешь он достаточно своеобразный человек… мог понять все совсем иначе. мог сделать только хуже. да и нехорошо это – за спиной у Ники…

я потеряла сон. впервые так беспокоюсь о ком-то. не считая Матв

одну из таких бессонных ночей я расспросила ее обо всем что меня беспокоило. и… мы проговорили до утра. Вероника рассказала мне все от начала и до конца. мерзость… впервые я видела как она плакала. она была опустошена и раздавлена.

я уговаривала ее обратиться к ректору и обо всем рассказать но она была напуг непреклонна. заведующий кафедрой русского языка и литературы… казалось бы интеллигентный и высокоинтеллектуальный человек. а на деле – похотливая мразь

впрочем одно другому не мешает. отец такой же. тебе ли не знать.

01.11.2021

привет Мам.

не хотела говорить тебе чтобы не расстраивать. но мои отношения моя связь с Игорем не прошла бесследно для других людей. не знаю замешана ли в этом его девушка или просто ревность… оказалось что он парень нарасхват. ты ведь знаешь я не умею драться. это все не для меня. приятного конечно мало… и почему девушкам так нравится таскать за волосы? это очень больно.

признаться честно мне стыдно перед Никой. постоянно приходится юлить. врать. приукрашивать. менять тему разговора. в общем… изворачиваться словно уж на сковороде. и сегодня лгать было сложнее всего… она честна со мной а я… я не хочу ее нагружать своими проблемами.

она тоже сегодня была совсем разбита. мои вопросы игнорировала. пыталась сменить тему и выудить из меня правду. не хотела делиться со мной произошедшим. а я не стала настаивать. мерзко признаваться но у меня не было ни сил ни желания утешать ее. я думаю она могла бы что-то изменить если бы хотела… чушь…

Морозов нахмурился и раздраженно цокнул языком. Бунина в своих показаниях упоминала о конфликтах Василевской с другими девушками, о ссадинах и кровоподтеках на лице. Следователь хотел, но попросту забыл спросить об этом Колычеву. Дополнительные допросы свидетелей были совсем некстати.

Он пролистнул несколько страниц, бегло прошелся взглядом по чернильным строкам. Василевская нередко говорила с матерью и о более обыденных вещах: например, об учебе, картинах и литературе. Эмоциональный фон, судя по записям, был достаточно нестабилен. У Морозова сложилось впечатление, что о своих чувствах и эмоциях Василевская писала лишь тогда, когда достигала определенного пика нетерпения. Когда молчать становилось невыносимо.

16.04.2022

Мамочка я все испортила. мне страшно даже думать о последствиях. боюсь теперь он даже не посмотрит в мою сторону… я призналась ему что люблю несмотря на наши договоренности.

не знаю что на меня нашло

не знаю о чем я думала

мне казалось что момент удачный что он чувствует то же но я ошиблась. только отпугнула его.

но ведь лучше признаться чтобы потом не жалеть. да Мам? скажи мне что я права… что я все сделала правильно…

02.05.2022

подавлена подавлена подавлена

сегодня он был по-особенному жесток. никогда раньше не видела его столь агрессивным. но в этом было что-то еще… он словно отчаялся. боюсь теперь он будет злиться еще больше. его лучший друг стал свидетелем его неравнодушного отношения ко мне. болезненного да но все же неравнодушного.

почему почему почему… это из-за слухов? на факультете о нас с ним стали говорить все чаще. обо мне говорят очень мерзкие вещи. это неприятно. это я должна злиться а не он.

сломал мои очки зараза…

Данные записи подтверждали показания Горского. Даты безоговорочно совпадали. Впрочем, как и описанные события. Пусть и особой конкретики в них не было. Морозов старался абстрагироваться и сосредоточиться на голых фактах, но чем больше он читал, тем сильнее убеждался в глубоком одиночестве Василевской и легком безумии. Это угнетало. Очень.

05.05.2022

я так счастлива Мам… очень счастлива.

настолько что боюсь делиться своей радостью. даже с тобой.

особенно с тобой.

мы снова были вместе. и он расстался с Олей.

Морозов чуть склонил голову к плечу и озадаченно уставился в дневник. Дубовицкий не говорил ему об этом. Согласно его показаниям, после признания Василевской он сторонился ее и соблюдал дистанцию. На ум пришли показания Буниной, которая говорила о том, что в какой-то момент конфликт исчерпал себя. Однако то, как она описывала состояние Василевской, «счастьем» назвать было сложно.

В мае больше записей не было. По всей видимости, желание разговаривать с матерью возникало лишь в минуты одиночества, которое рядом с Игорем потерпевшая не чувствовала.

Но все изменилось начиная с июня. Дубовицкий с родителями покинул страну на период летних каникул и не виделся с Василевской. Поначалу они поддерживали связь, переписываясь в мессенджерах, а иногда звонили друг другу. Но чем больше проходило дней, тем реже Игорь связывался с потерпевшей и тем чаще появлялись записи в дневнике. Они были все более личными, полными и невероятно печальными.

05.09.2022

я ждала этого все эти долгие месяцы. хотела увидеть и поговорить лично. надеялась что он все объяснит. успокоит. скажет хоть что-нибудь. я готова была поверить всему и до дрожи боялась услышать что больше ему не нужна. по закону подлости именно это он мне и сказал. и где? в чертовом мужском туалете.

перед началом летних каникул он сказал мне, что расстался с Олей. совсем. и теперь… он говорит мне что я ему не нужна. что он якобы… почему некоторым людям так сложно говорить? просто слова которые могли бы решить множество проблем: утешить успокоить вселить надежду осчастливить в конце-то концов. слова ведь имеют огромный вес и значение а инструмент для их реализации до банальности прост.

чертов Горский выкинул твой медальон! я искала его. честно. искала. но была так расстроена и разбита что просто ничего не видела перед собой. стыдно признаться но я плакала. прости меня. я обязательно найду его. обещаю.

Меж страниц следователь нашел несколько вырванных и аккуратно сложенных листов. Неторопливо развернул и пробежался глазами. Каждый из листов был исписан с двух сторон. Почерк был более резким и беспорядочным, чем в других записях. По всей видимости, Василевская писала это на эмоциях.

15.09.2022

Мам это наверное не то что я должна тебе рассказывать но… мне нужно хоть кому-то… прости. я вновь приходила к Игорю. после той ситуации в туалете я не оставляла попыток поговорить с ним и все обсудить. требовала объяснений. хах дура. просила дать нашим отношениям шанс. можно ли выглядеть более жалкой? он не хочет ни видеть меня ни слышать.

я убегала из его комнаты в слезах. мне не хватало воздуха. не хотела возвращаться в свою комнату. даже не знаю как оказалась на балконе шестого этажа… ноги сами привели меня туда. слишком увлеченная своими чувствами я не заметила Олю. она стояла там и курила. хотя Игорь говорил что ненавидит курящих девушек…

когда она говорит со мной то ее голос сочится ядом. это сложно описать. но я кожей ощущаю ее ненависть злость и обиду на меня. не осуждаю. просто не имею права. я просила у нее прощение множество раз и готова делать это снова но во всем ли только моя вина Мам? почему я?

она спрашивала нормально ли это разрушать чужие отношения… нет. ненормально. наверное мама Матвея тоже разрушила твои. я не знаю. но… виноват ли в этом третий человек? можно ли разрушить крепкие отношения? мне стыдно но я не чувствую себя полностью виноватой. чувствую себя мерзко…

в этот раз разговор не закончился одними лишь оскорблениями и упреками. мне хотелось уйти. Оля смеялась над моими оправданиями как-то совсем безумно… я ужасно испугалась. она неожиданно вцепилась в мои волосы и потянула на себя. я не удержалась. споткнулась о собственные ноги и упала ударившись головой. было очень больно.

я словно потеряла связь с реальностью. в глазах помутнело. все как-то поплыло… ты же знаешь я нередко теряю сознание в стрессовых ситуациях. мне стало очень страшно. а если бы я отключилась прямо там? рядом с ней…

но этого не произошло. она словно с цепи сорвалась… придавила меня своим телом. ее ладонь жгла кожу. удар за ударом. я не могла сопротивляться. в ушах зашумело. мне казалось это длилось бесконечно и… но ее остановил Рома.

Емельянов староста гуманитарного факультета. я не видела его лица но у него очень узнаваемый голос. они с Игорем недолюбливают друг друга и я не знаю причины. странно что он заступился за меня… мне казалось что он на стороне Оли. они же школьные друзья… так давно знают друг друга и вроде как близки.

он проводил меня до комнаты. наверное я никогда не забуду то что он мне тогда сказал – «никогда не берись за то что тебе не по плечу. или будь готова получить сполна».

прости что тебе пришлось выслушать все это.

не волнуйся. я в порядке. люблю тебя Ма.

Морозов аккуратно сложил вырванные листы. Он не удивился. Показания Авериной были ложными. Попытка очернить соперницу. Оснований сомневаться в записях Василевской не было. Они предназначались только для нее самой и, конечно, покойной матери. Могла ли она предположить, что кто-то вроде него прочтет их? Разумеется, нет. Все написанное потерпевшей – лишь ее чувства и ощущения. Ни больше ни меньше.

19.09.2022

привет Мам. сначала я хотела написать тебе что у меня был ужасный день. но все не так плохо. я познакомилась с отличной девчонкой. она заступилась за меня когда Горский выкинул твой медальон. чертов Горский!

я люблю приходить на крышу после занятий. каждый день. легче думается. здесь я нахожу некое умиротворение и вдохновение. многие мои эскизы были нарисованы именно в этом месте. она тоже пришла сюда. ее кстати зовут Василиса. открытая разговорчивая я бы даже сказала болтливая. правда впервые меня это не раздражало.

она поделилась со мной достаточно личными вещами. рассказала что отчим домогался ее на протяжении нескольких лет а мать закрывала на это глаза. ужасно правда? я была поражена. поражена самой историей и ее откровенностью. кто я для нее? первая встречная. а она так просто взяла и рассказала мне о столь болезненном прошлом. немыслимо. глупо. мне бы было легче умереть чем признаться в подобном.

но я кое-что поняла: если ты не можешь получить поддержку и понимание от столь важного и близкого человека, как твоя мать; если рядом с тем кто должен тебя защищать ты оказываешься в опасности то и не стоит удивляться когда кто-то другой вытирает об твои чувства ноги…

Морозов медленно опустил веки и тихо вздохнул. Домашнее насилие, насильственные действия сексуального характера, изнасилование со стороны родных и псевдородственников – не секрет и не новость. Но статистика не была близка к реальным цифрам. Морозов был в этом убежден. Многие замалчивали подобные ситуации, стыдясь общественного мнения. Боялись быть неуслышанными и непонятыми. Женщины не уходили от мужчин. Думали, что больше никому не нужны. Что, оставшись без поддержки, не справятся. Не смогут жить дальше. Не будут полноценными. Закрывали глаза на непростительные и даже преступные действия в отношении своих детей из необузданного чувства страха, заглушающего вопли здравого рассудка.

Впрочем, Морозов не был уверен, что был прав в своих суждениях. Он сталкивался с множеством случаев, когда женщины писали заявления на своих мужей и сожителей по фактам причинения насильственных действий и даже изнасилования, но вскоре возвращались и желали забрать его или прекратить уголовное дело, если оно уже было возбуждено. Объяснения были до банального простыми: он извинился, обещал, что подобного не повторится, и вообще «я слишком все драматизировала».

Но они не драматизировали и не преувеличивали. Они страдали добровольно. И заявления писали в порыве отчаяния и дикого страха. Однако Морозов не мог и не имел права их переубеждать. Уголовное дело частно-публичного обвинения возбуждалось лишь по заявлению потерпевшей стороны. Нет заявления – нет дела.

Когда-нибудь женщины научатся ценить себя и своих детей больше, чем мужчин. Впрочем, Морозову в подобное верилось с трудом.

Откровенность Василисы не удивила Морозова. Некоторые люди действуют на опережение. Выворачивают свое нижнее белье, раскрывают постыдные секреты и тяжелые детские травмы. Мол, «я все рассказал, вам не удастся сделать мне больно». Некая защитная реакция. Способ показать, что человек справился, что он в порядке. На взгляд Морозова, способ скверный, но каждый справлялся, как мог.

11.11.2022

привет Мам. на днях по счастливой случайности я увидела медальон на шее Игоря. пыталась с ним поговорить но возможности не было. он рьяно избегал меня и боялся оставаться со мной наедине в одном помещении. глупый! глупый мальчишка!

как же мне хочется перестать чувствовать к нему то, что я чувствую…

16.12.2022

скоро Новый год Мам. в такие дни я особенно скучаю по тебе. благодаря тебе я верила в существование волшебного деда который приносил мне желанные подарки по ночам. Новый год рядом с тобой являлся истинным волшебством. ты ушла и все изменилось.

жаль.

в академии предновогодняя суета. общежитие оживилось. в общих комнатах я все чаще встречаю других студентов. атмосфера прекрасная но мне все равно грустно. при выборе Тайного Деда Мороза мне попался чертов Горский. повезло: я поменялась с Василисой. она не возражала и мне достался Игорь.

чувствую себя птицей запертой в клетке. бьюсь трепыхаюсь пытаюсь вырваться и улететь… далеко-далеко. но я все еще здесь. чего-то жду и на что-то надеюсь.

сегодня встретила Бодю… помнишь? мы учились вместе в школе. очень удивилась. не ожидала что он учится в той же академии что и я. прошло почти три месяца с момента его поступления но я встретилась с ним только сейчас. хотя… сама виновата. я практически не выхожу из комнаты когда нахожусь в общежитии. а учеба… мы на разных факультетах и курсах. у нас не было возможности пересечься.

кажется он все еще обижен на меня Мам. смотрел так словно видел меня впервые.

жаль…

и Вероника… ненавижу этого муд… снова была расстроена. из меня плохой советчик.

24.12.2022

Мам? даже не знаю что писать. честно говоря мне не хочется ничего обсуждать. чувствую себя невероятно жалкой. унижаюсь. умоляю. осознаю. но продолжаю валяться в его ногах. что мне сделать? что еще мне сделать Мам чтобы он принял меня? я держусь за свои чувства как и ты делала это всю жизнь.

я уже говорила что читала все твои записи… о только не осуждай меня говоря о морали и этике. ты ушла слишком рано и я не успела тебя узнать. безусловная и слепая любовь… да Мам? я уверена, что он тоже хочет. так же как и я… хотя кого я обманываю? он вернул мне сегодня твой медальон. просто швырнул в лицо. словно он ничего и не значит. тогда зачем? почему он все это время носил его и не возвращал? не понимаю… говорит одно а делает другое. сводит меня с ума.

17.01.2023

привет Мам. будешь злиться. знаю. сегодня снова поругалась с Петровской. ну как поругалась… усомнилась в ее «великолепии» не смогла удержаться. никакого врожденного таланта и индивидуальности. серая посредственность. у нас есть множество других более талантливых ребят. со стороны декана было очень опрометчиво – брать ее в команду учитывая, что она ее падчерица. всем это известно. не секрет.

да я знаю это не мое дело и лучше бы я прежде всего следила за собой. мне известно все что ты скажешь. но… впрочем я расстроена не из-за этого. мне стыдно. я оскорбила ее при Игоре. боюсь я вновь выставила себя не в лучшем свете. всегда хочу казаться перед ним лучше чем я есть. но выходит совсем наоборот.

19.01.2023

он снова не сдержался но может это и моя вина. я опять перегнула палку? прости сегодня не хочется говорить. устала… спокойной ночи. люблю тебя.

20.01.2023

доброй ночи Мам. я скучаю. очень. в последнее время чувствую себя ужасно одинокой и потерянной.

Василиса неизменно навещает меня на крыше по средам и пятницам. мы много разговариваем. никогда не замечала за собой ничего подобного. это какой-то уникальный дар – так легко и быстро располагать к себе людей. Вася открыта и честна. ее разум не захламлен предрассудками и ей известно о нас с Игорем. я не говорила. она как-то сама догадалась и все поняла. не думала что для посторонних это очевидно. хотя… шептаться обо мне не перестали. чувствую себя звездой. смешно но мне грустно.

думаю я могла бы назвать Василису подругой. близкой подругой. надеюсь это взаимно. кстати… сегодня я вновь встретила Богдана. специально поджидала его чтобы поговорить…

[Воспоминания Василевской из дневника]

Соня стояла на крыльце клубного корпуса и лениво, без особого интереса наблюдала за съемками короткометражного фильма, который первый курс факультета сценических искусств и кинематографии готовил ко Дню всех влюбленных. Холодными пальцами торопливо подняла ворот, скрывая заалевшие уши, и сильнее запахнула полы зимнего пальто. Невзирая на солнечный январский день, Соня была теплолюбива и быстро замерзала зимой.

Дверь шумно распахнулась – и на крыльцо вылетел широко улыбающийся Вишневский. Потянулся, запрокинул голову, сделал глубокий вдох, смежив веки, и на коротком выдохе открыл глаза. Так по-детски зажмурился и сморщил нос, усеянный россыпью золотых веснушек. Под лучами яркого полуденного солнца они были более яркими и заметными.

– Бодь? – окликнула Соня в тот момент, когда Вишневский намеревался спуститься с крыльца.

Богдан резко остановился, но повернулся не сразу. Медлил. Разжимал и сжимал кулаки. Соня сделала шаг вперед и коснулась напряженного плеча.

– Слышишь меня? – вновь обратилась к Вишневскому и потянула за плечо. – Нам не удалось поговорить в прошлый раз, но я хотела бы.

Вишневский развернулся лицом к Соне и вцепился в нее колючим непроницаемым взглядом. Он спешно натянул широкий ворот свитера, скрывая подбородок и рот. Но Соня успела заметить, как губы напряженно поджались. На чуть выступающих скулах заходили тугие желваки.

– Послушай, – Соня не стала дожидаться ответного шага, – я не должна была тогда говорить всего того… – она на мгновение прикрыла глаза и тихо вздохнула: – Была не права. Каюсь. Глупостей наговорила. Очень жалела потом. Но все так завертелось… Я поступила в академию и потеряла с тобой связь. А с Матвеем… Ты ведь знаешь, что мы общались только благодаря тебе, – Соня говорила невпопад, мысли путались, она жутко нервничала. – И твой брат…

– Что?! – глаза Богдана расширились.

– Та ситуация с твоим братом… Я никому не говорила, но…

– Мы можем делать вид, что не знакомы? – резко перебил ее Богдан.

– Прости?..

– Прошлое в прошлом. Проходи мимо, когда видишь меня.

Вишневский ответной реакции дожидаться не стал. Развернулся и поспешил в сторону общежития, оставляя Соню одну – растерянной, опустошенной и с множеством вопросов, оставленных без ответа.

[Конец воспоминаний]

было больно это слышать. неожиданно. конечно у него есть причины злиться на меня но черт… ладно… я спать.

Морозов скептически хмыкнул и перелистнул страницу. На фотографии, столь аккуратно вклиненной меж исписанных листов, были изображены Матвей Зиссерман, Соня Василевская и Богдан Вишневский. Они выглядели моложе. Очевидно, фотография была сделана в школьные годы. Но Богдан выглядел совсем иначе: ежик коротких рыжих волос, пирсинг над верхней губой, взгляд открытый, дерзкий. Лицо озаряла широкая белозубая улыбка, что открывала глубокие ямочки на щеках.

Морозов отложил фотографию на пассажирское сиденье и вновь пролистнул несколько страниц.

09.02.2023

сегодня я увидела приказ об отчислении Вероники. она ничего мне не рассказала. выселилась пока я была на занятиях. даже не попрощалась. но не это главное… главное то, что она лишила меня этой возможности. лишила выбора.

я жутко расстроена и зла. но чувствую себя дико виноватой. мне следовало бы поступить так как я считала правильным и не вестись на ее просьбы молчать. мне следовало бы быть более внимательной но я слишком погрязла в собственных проблемах. в Игоре… который по сути того даже не стоил. он не заслуживал ни меня ни мои чувства. жаль что я поняла это слишком поздно.

если бы у меня был выбор любить кого-то другого, я бы выбрала кого угодно, только не его…

11.02.2023

в последнее время мне все чаще хочется говорить здесь не с тобой а с ним. ты знаешь почему я стала говорить с тобой… так? это моя попытка чувствовать твое присутствие в своей жизни. мне всегда было слишком тяжело двигаться вперед в одиночку. казалось ты рядом. я взрослею меняюсь но ты все равно со мной. поддерживаешь осуждаешь любишь и наблюдаешь. твои записи помогли мне лучше узнать тебя. понять, что бы ты думала и говорила в той или иной ситуации ведь ушла слишком рано. я была совсем ребенком. многое не понимала и просто не видела. но знай: я никогда не осуждала тебя. ни за одно написанное тобой слово. но сейчас четко осознаю что хочу двигаться дальше без тебя. и казалось бы это своего рода свобода. но дело не во мне и не в тебе. дело в нем и в моем отношении к нему. я снова слепа глуха и нема. не могу его отпустить.

15.02.2023

Мое первое и последнее письмо для тебя, которое ты никогда не прочтешь.

не могу больше находиться здесь. мне хочется уйти. я потеряла голову в тот же день когда впервые встретила тебя. ты занял мои мысли и полностью овладел мной сам того не ведая. я знаю что мои чувства – бремя для тебя. знаю что тебе тяжело день ото дня. прости. но я поняла кое-что важное для себя: твои чувства мне дороже своих. я отпускаю тебя любовь моя

Последняя запись. Морозов с тихим вздохом закрыл дневник. Устало окинул взглядом наручные часы – стрелки на циферблате перевалили за полночь. Небрежно бросил тетрадь на пассажирское сиденье и прикрыл потяжелевшие веки.

– Не знакомы, значит, да, Вишневский?.. – тихо пробормотал он, слепо выуживая мобильный из кармана куртки. – Извини, Алешка, но придется поработать…

Март. Год поступления Колычевой

[17.03.2023 – Пятница – 22:15]

Василиса сидела на кровати, наблюдая за Горским из-под полуопущенных ресниц, и лениво перелистывала страницы книги «Мадонна в черном». Она находилась в комнате старосты уже более получаса и старательно делала вид, что увлечена чтением. Но взгляд упрямо соскальзывал с пожелтевших листов, не пытаясь прочесть и строчки. Прошло более получаса, а Горский перекинулся с ней лишь парой фраз: впустил без лишних вопросов, поздоровался и продолжил реанимировать макет многоэтажного жилого здания.

Василиса ругала себя за бесконечные метания. Она сделала выбор, пошла по намеченному пути. Казалось бы, после того вечера в библиотеке обратной дороги нет. Тогда почему она здесь? Почему ее волновали истинные мысли и чувства Святослава? Следовало просто быть умнее, более сдержанной и разумной. Здравый смысл шептал без умолку, подкидывая новые аргументы, словно сухие поленья в пылающий огонь. Жар разрастался и намеревался спалить все сомнения дотла, превратить любые зарождающиеся чувства в прах. Но…

– Тебе помочь? – первой нарушила тишину Василиса и сглотнула тугой ком.

– Я почти закончил, – сухо отозвался Святослав, не отвлекаясь от работы.

Василиса тихо вздохнула и виновато поджала губы. Староста вел себя достаточно холодно и отстраненно. Словно и не было их поцелуя. Или был, но ничего не значил для Горского. Меж тем, пока она находилась в его комнате и остро ощущала царившее напряжение, у Василисы где-то на периферии сознания промелькнула мысль о том, что именно она являлась безусловной причиной такого поведения и отношения.

Она аккуратно закрыла книгу и отложила на поверхность прикроватной тумбочки. Тихий шорох одеяла. Мерный стук каблуков. Колычева встала по правую руку от старосты и прислонилась плечом к стене, скрестив руки на груди. Взгляд ее блуждал по четкому профилю, небольшому бугорку нахмуренных бровей у переносицы, напряженно поджатым губам.

Горский ее словно не замечал.

– Ни о чем не хочешь спросить?.. – вопрос вырвался раньше, чем Василиса успела его обдумать.

– Нет, – без промедлений отозвался Святослав и провел платком по тонким пальцам, собирая остатки клея.

– Вот как… – горько усмехнулась Василиса, подняла взгляд к потолку и глубоко вздохнула.

Несколько долгих мучительных секунд продлилось повисшее тягучее молчание. Горский аккуратно сложил испачканный платок, опустил его на край стола и потупил взгляд, словно раздумывая над своими дальнейшими словами. Он озабоченно растирал пальцы. Сдирал коротким ногтем местами уже подсохший клей. Чуть прислонился к спинке стула и вытянул ноги.

– Я не смог тогда уснуть. – Голос Горского прозвучал низко. Он прочистил горло, чтобы избавиться от легкой хрипотцы. – Мне показалось, что ты не против. Однако ты так стремительно убежала, словно я принуждал тебя к чему-то… мерзкому. Словно я вообще тебя к чему-то принуждал. – Святослав поднял голову и заглянул Василисе прямо в глаза: – Я обидел тебя? Оскорбил? Ты могла бы сказать прямо, что тебе неприятно или что ты не готова. Мы не так хорошо знаем друг друга, поэтому мне сложно понять тебя, а тем более предвидеть реакцию на те или иные слова и действия.

– Это… – Василиса нервно провела языком по губам и смущенно прокашлялась. – Это ошибка. Просто минутная слабость, и не более того.

– Ты говоришь о себе или обо мне? – Горский тихо усмехнулся. – Не давай оценку моим чувствам. Поверь, в них я разбираюсь лучше, чем ты.

– Разве? Ты же… – Василиса с досадой прикусила губу. Она не могла закончить мысль, не выдав себя.

– Почему ты пришла? – холодно и резко спросил Горский. Он сделал шаг вперед, встал напротив и оперся на край стола. – Что хочешь услышать от меня? Если ты сомневаешься во мне, то тебе не стоило приходить.

– Мне уйти? – вопрос прозвучал провокационно. Василиса оторвалась от стены и подошла ближе, запрокинула голову, чтобы не разорвать ту тонкую нить, что связывала их взгляды. Она слабо представляла, чего пыталась добиться подобным образом. К своему стыду, понимала, что со стороны выглядела наверняка глупо и нелепо.

– Уходи, – бесцветно отозвался Горский и неопределенно повел плечами. – Я не хочу и не буду играть в эти игры. Это не для меня.

Он шагнул в сторону, игнорируя опасную близость и растерянный взгляд Василисы. Щелчок. Дубовая дверь распахнулась с тихим скрипом. Староста небрежным жестом руки указал на выход, когда Колычева резко развернулась к нему лицом, а затем медленно погрузил кисти в карманы брюк.

Василиса лишь размыкала и смыкала губы, не могла выдавить из себя ни слова. Чувствовала себя беззащитной крохотной рыбешкой, оказавшейся на суше без шанса на спасение. В комнате вмиг стало душно. Тугой ком подкатил к горлу, дыхание сперло. Тревога нещадно заколотилась в висках. Она чувствовала, что если промедлит еще хоть секунду, то глаза предательски наполнятся слезами от необъяснимой обиды и боли разочарования.

Сорвалась с места, перешагнула порог комнаты и застыла словно вкопанная, спиной ощущая пронизывающий до костей взгляд.

– Я не могу просить тебя довериться мне. Наверное, у тебя нет для этого причин. Однако я надеюсь, что дождусь того момента, когда ты перестанешь сомневаться. Я не буду тебя торопить. А до тех пор… Прошу тебя, не приходи.

Дверь громко хлопнула за спиной, заглушая последние слова, которые были уже неважны. Сердце тяжелым камнем рухнуло вниз.

Глава 15

Март. Год поступления Колычевой

[17.03.2023 – 20.03.2023]

Морозов не спал всю ночь. Раз за разом изучал материалы уголовного дела, перечитывал показания свидетелей, заключения экспертов и пытался выстроить логическую цепочку произошедшего с Василевской. Жестяная банка из-под растворимого кофе была полна окурков. Воздух в кабинете густел и уплотнялся от едкого сигаретного дыма, раздражая слизистую глаз. Желудок болезненно сжимался от голода каждый раз, когда следователь давился горьким остывшим кофе.

Морозов вновь и вновь перечитывал записи в дневнике Василевской. Методично и скрупулезно, с особой тщательностью. Тезисно выписывал основные моменты, сравнивал с показаниями свидетелей, восстанавливал хронологию событий. В подлинности дневника сомнений не возникало, но установить принадлежность записей именно покойной, и никому другому, было необходимо. Во время февральского обыска личного шкафчика Василевской Морозов, руководствуясь профессиональной интуицией и практическим опытом, изъял пару рабочих тетрадей с лекциями и записную книжку, что не содержала какой-либо важной информации. Кроме того, в распоряжении следователя было личное дело студентки, в том числе документы, заполненные и подписанные лично потерпевшей, а также медицинская карта. Дневник необходимо было направить на судебную почерковедческую экспертизу.

Выданная Коваленским тетрадь являлась важным вещественным доказательством, поскольку в полной мере подтверждала показания свидетелей, а также содержала новые сведения. В сознании Морозова зародилась иная версия убийства, которую необходимо было проверить в кратчайшие сроки, невзирая на отсутствие прямых доказательств. Меж тем, чтобы приобщить дневник в качестве вещественного доказательства к материалам уголовного дела, требовалось оформить его изъятие.

Первая здравая мысль, что посетила Морозова, – вписать дневник в протокол обыска комнаты Василевской, произведенного в феврале. Следователь был уверен, что понятые не обратят на эту деталь внимания и с низкой долей вероятности пожелают ознакомиться с материалами дела. Но, к сожалению, от этой идеи пришлось отказаться, поскольку в показаниях Горского черным по белому указано, что дневник был найден им и сожжен до смерти Василевской.

Сожжен. Главная загвоздка. Весомый камень преткновения. Значит, никаким образом дневник не мог вновь оказаться у Василевской, а просить Горского изменить свои показания следователь не желал. Да и права не имел. Одно дело – внести какие-то незначительные правки задними числами или вовсе не допрашивать, чем просить дать заведомо ложные показания под протокол. Это противоречило принципам Морозова. Пусть даже мотивы его были исключительно благие.

Кроме того, следователь, откровенно говоря, не был уверен, что Коваленский не имел к убийству Василевской никакого отношения. Да, чутье подсказывало, что староста ему не врал и был искренним и напуганным. Но это лишь чутье. Его к делу не пришьешь. Однако и кидать Коваленского на съедение волкам следователь не желал. Не сейчас.

Единственный разумный выход из ситуации – официально допросить Коваленского исключительно по обстоятельствам найденного им дневника. Ни больше ни меньше. Это позволит Морозову приобщить тетрадь к материалам уголовного дела через ходатайство свидетеля, то есть самого Коваленского.

Морозов активно вносил пометки в свой ежедневник, разжевывая палочку от давно съеденного леденца. Хомутов лениво наблюдал за действиями следователя, не пытался что-либо анализировать или понять, потому что отсутствие полноценного сна за последние три дня выветрило остатки разума и лишило возможности мыслить рационально и логично. Он нередко выполнял поручения Морозова по уголовным делам, в том числе жертвуя сном и полноценным приемом пищи. Практически всегда Хомутов понимал, с какой целью он их исполнял. Но не в этот раз. Хомутов не мог проследить ту логическую цепочку, которую выстроил в своей голове Морозов.

– Обычно я редко спрашиваю, – лениво начал Хомутов, – но какое отношение к Василевской имеет Вишневский? Что вы так вцепились в него? Не понимаю…

– Ты отправил материалы на экспертизу? – поинтересовался Морозов, игнорируя вопрос Хомутова.

– Да, – сухо отозвался он и перевел взгляд на экран ноутбука. Курсор мыши бесцельно блуждал по рабочему столу.

– Не выспался? – с улыбкой спросил Морозов и отвлекся от записей.

– Соврать или… – Хомутов чуть сощурил глаза, – соврать?

Следователь лишь тихо рассмеялся и отвел взгляд. Несколько долгих секунд он смотрел куда-то чуть выше расписанных страниц и ритмично стучал по ежедневнику тупой стороной ручки. Тот редкий случай, когда Морозов выстраивал ход событий в своей голове, но, озвучивая мысли вслух, убеждался, что сказанное им прозвучало словно бред. Старался абстрагироваться от некого внутреннего ориентира и обратить внимание на голые факты и прямые доказательства. Получалось с трудом. Меж тем факты были таковы: Вишневский был знаком с Василевской, но отрицал данное обстоятельство. Интересно то, что при допросе Богдана Морозов ни разу не усомнился в его показаниях, касавшихся потерпевшей. Он действительно поверил, что они не были знакомы. Без шуток. Именно это навело Морозова на абсурдные мысли, которые он хотел подтвердить или опровергнуть в стремлении избавиться от навязчивого состояния.

– Выяснились некоторые моменты, и я хотел бы проверить свою версию. – Морозов вновь взглянул на Хомутова, решив не оставлять озвученный вопрос без ответа. – Не думай слишком много о целесообразности наших действий. Нередко мы делаем то, что в конечном итоге не помогает делу. Но это нужно сделать.

Хомутов понимающе кивнул и вновь посмотрел на монитор ноутбука. С тихим вздохом подался вперед. Щелк. Открыл протокол допроса свидетеля Зиссермана, отредактировал запись: перед словом «допроса» вписал лаконичное «дополнительного» и, выделив текст показаний, нажал «Delete».

В дверь громко и уверенно постучались.

– Почему я снова здесь? – Матвей не мог скрыть своего раздражения. – Я уже ответил на все ваши вопросы. Мне не доставляет никакого удовольствия говорить о… – он чуть прокашлялся, прочищая горло, – сестре. Тем более мне ничего не известно.

– Появились новые обстоятельства в деле. – Морозов открыл ежедневник, подхватил фотографию за уголок и, помешкав, повернул изображение к свидетелю. – Хотел уточнить кое-что.

Зиссерман несколько долгих секунд, не мигая, глядел на фотографию, затем резко подался вперед, чтобы лучше рассмотреть. Брови дрогнули в немом удивлении. Матвей нахмурился и стиснул зубами щеку.

– Откуда она у вас? – осторожно поинтересовался он и медленно выпрямил спину.

– Нашел в дневнике вашей сестры. – Морозов безразлично пожал плечами и вложил фотографию меж страниц ежедневника. – Ничего не хотите рассказать?

– А что вы хотите знать? – Зиссерман удивленно изогнул бровь. – Вы ничего не спрашивали про Вишневского. И вообще… какое отношение он имеет к смерти Сони?

Морозов устало вздохнул, захлопнул ежедневник и небрежно бросил его на стол. Свидетели не могли знакомиться с материалами уголовного дела, соответственно, не имели доступа к показаниям других, что позволяло избежать множества проблем и сохранить ход расследования в тайне. Но сейчас требовались полные и правдивые сведения о жизни и личности Вишневского. В том числе о его взаимоотношениях с потерпевшей.

– Я уже допрашивал Вишневского Богдана. – Морозов задумчиво поджал губы, поскольку сам не знал, что именно ожидал услышать от Зиссермана. – Он утверждал, что не был знаком с вашей сестрой. Но, как выяснилось, фотография этот факт опровергает. Мне необходимо выяснить все спорные моменты. Даже если по итогу они не имеют прямого отношения к делу. Надеюсь, вы понимаете…

Их взгляды встретились. Несколько долгих секунд следователь и свидетель смотрели друг другу в глаза. Испытующе. Пытливо. Внимательно. Матвей сдался первым. Шумно вздохнул и смежил веки. Он плотнее сжал челюсти, желая сдержать разочарованный стон, что уже так рьяно клокотал в горле.

– Мы с Богданом познакомились в средней школе, – наконец начал Зиссерман, чуть расслабившись, и устремил взгляд в окно. – Он не поддавался никакому контролю: часто лез в драки, провоцировал других на конфликты, курил и пил. Богдан менял школы чаще, чем я – белье. – Реплика прозвучала как шутка, но Матвей даже не усмехнулся. Напротив, губы сжались плотнее. – Многое Богдану сходило с рук – его отец богат и влиятелен в определенных кругах. Папа сказал, что мне стоит подружиться с ним. И я подружился.

Матвей замолчал, нервно покусывая щеки и губы. Пальцы теребили белоснежные манжеты. Морозову не составило труда понять, что свидетель нервничал и эти воспоминания были для него болезненными.

– Он мне не нравился, – сухо отозвался Матвей. – Мерзкий тип. Но мы отлично изображали парочку неразлучников, лучших друзей. – Усмешка сорвалась с уст, а подушечка указательного пальца скользнула по подбородку. – Однако невозможно долго притворяться тем, кем ты не являешься. Один из нас должен был уподобиться другому. Рано или поздно. И этим человеком оказался я.

Воспоминания Зиссермана в показаниях – Сентябрь. Девятый год обучения Зиссермана в школе, 2019–2020]

Солнечный сентябрьский день две тысячи девятнадцатого года. Совсем еще юный Матвей, ведомый детским и глупым «слабо», курил свою первую сигарету, что столь любезно предложил ему Богдан. Первая короткая затяжка. Матвей мгновенно зашелся в кашле, выворачивая легкие в кулак, а на глазах выступили едкие слезы.

Вишневский, который внимательно наблюдал за другом с игривой улыбкой на губах, громко и заливисто рассмеялся, запрокинув голову.

– Нужно затягиваться медленно, дубина, – беззлобно произнес он сквозь смех.

– Как ты куришь эту дрянь? – Матвей сморщился.

– О, тебе понравится, поверь мне. – Богдан отвел от себя руку друга, сжимавшую тлеющую сигарету. – Попробуй еще раз. И еще. Привыкнешь.

– Сомнительное удовольствие, – Матвей усмехнулся, но затянулся вновь.

С губ сорвался короткий кашель, выталкивая изо рта клубы едкого дыма. Зиссерман прищурил один глаз, взглянул на Вишневского с усмешкой. Рефлекторно прикрыл предплечьем нижнюю часть лица. Богдан лишь весело подмигнул. Губы его расползлись в широкой улыбке, на щеках проступили глубокие ямочки. Вторая попытка действительно оказалась более удачной.

– Видишь? – самодовольно воскликнул Вишневский. – Чуть больше практики.

Матвей в ответ лишь коротко усмехнулся. Рука с сигаретой сама тянулась к губам. Зачем он делал все это? Почему всегда велся на глупые провокации Вишневского, игнорируя собственные желания и принципы? Неужели он был так слаб перед его влиянием? Вопросы, что нередко задавал себе Матвей, но никогда не находил на них внятных и взвешенных ответов. Сплошные слабые оправдания.

Вишневский стоял рядом, опершись ногой о стену из белого камня и запрокинув голову. Смотрел куда-то вдаль из-под полуопущенных век, обрамленных густыми медными ресницами. В такую солнечную погоду веснушки на носу и щеках становились ярче. Матвей знал, что тот их ненавидел. Отчаянно пытался скрыть под легким тоном, но выходило скверно. Брызги порыжелых чернил пробивались, несмотря на все попытки, и все больше раздражали Богдана.

Впереди, между ветвей, что загораживали школьников от любопытных глаз, мелькнул знакомый силуэт. Матвей неосознанно напрягся, когда заметил на себе осуждающий взгляд васильковых глаз. Пальцы дрогнули, ослабли и уронили тлеющий окурок. Каждый раз под взором старшей сестры он ощущал себя крохотным и совершенно слабым ребенком, провинившимся перед взрослым. Разбившим любимую вазу матери или испортившим важные отцовские бумаги. Во рту мгновенно пересыхало, язык прилипал к нёбу, и Матвей не мог выдавить из себя ни слова. Впрочем, сестра никогда и ни о чем не спрашивала его. Однако в ее взгляде всегда было столько осуждения и горечи, что Матвей мгновенно терял весь свой запал.

Василевская опустила взгляд и стремительно прошла мимо. Матвей по необъяснимой причине почувствовал ее немое глубокое разочарование. Или это разочарование принадлежало ему самому? Где-то внутри, за тесной клеткой хрупких ребер, болезненно кольнуло.

– Кто это? – с нескрываемым любопытством поинтересовался Богдан, чуть склонив голову к плечу.

– Та, кого я бы никогда не хотел знать. – Голос Матвея прозвучал тихо, неестественно, словно и вовсе не принадлежал ему.

[Конец воспоминаний]

Зиссерман тихо вздохнул, вытянул ноги и прислонился к спинке кресла. Ладони, покрывшиеся легкой испариной, нервно скользнули по бедрам. Он стоически избегал заинтересованного взгляда следователя, бегал глазами, пытался сфокусироваться на каком-нибудь предмете.

– Почему вы перестали общаться? – Морозов решил уступить Зиссерману, зная, что наводящие вопросы способствовали более четкому изложению мыслей. Как правило, люди не понимали, что необходимо рассказывать, если их не спрашивали прямо.

– Не знаю, как такое могло произойти, – Матвей тихо усмехнулся, – но в какой-то момент Богдан и Соня стали общаться. Вишневский всегда был таким: коммуникабельным, открытым, дерзким. Ему удавалось добиваться желаемого и… желаемых. Они не были близки. Мне сложно назвать их друзьями. Хотя… – Матвей неопределенно повел плечом, – возможно, я просто многого не знал.

– Что вы имеете в виду?

[Воспоминания Зиссермана в показаниях – Декабрь. Девятый год обучения Зиссермана в школе, 2019–2020]

Совместный урок физкультуры у девятых и десятых классов. Полупустая раздевалка. Матвей зашнуровывал кеды дрожащими руками и тихо ругался, что-то бормоча себе под нос. Очередная пьяная вписка, организованная Вишневским, повлекла ужасные последствия для Матвея: ночью нещадно рвало, пронзительная боль не переставала стучать по вискам с самого утра, желудок болезненно сжимался от голода, но мысли о еде вызывали лишь новую волну тошноты. Мелкий тремор рук не давал покоя.

– Почему ты снова вернулся домой в таком состоянии? – голос Василевской раздался где-то сверху.

Матвей вздрогнул и резко выпрямился, вновь встретившись с этим разочарованным и осуждающим взглядом, которого он так боялся и рьяно пытался избегать.

– С каких пор тебя интересует мое состояние? – голос Матвея дрогнул, но он упрямо сжал челюсти и вздернул подбородок. – Не знал, что мы вообще разговариваем.

– Почему ты такой? – Василевская тихо вздохнула и устало потерла переносицу, приподнимая очки. – Ты же дружишь с Вишневским. Почему не можешь быть таким же, как он?

– Что?.. – Матвей ошарашенно уставился на сестру.

– Посмотри на него. – Василевская коротко мотнула головой в сторону неожиданно притихшего Богдана. – Не курит, не пьет, хорошо учится. В чем проблема, Моть? Почему так сложно быть нормальным?

– Не называй меня так… – выдавил из себя Матвей и укоризненно взглянул на Вишневского. Тот лишь игриво подмигнул ему, а уголок губ дрогнул в улыбке.

– Позаботься хоть немного о себе. – Василевская резко мотнула головой, скидывая со лба смоляную челку. – Присмотрись к своему другу, ладно? У тебя есть прекрасный пример для подражания, раз я для тебя не авторитет.

Василевская не стала дожидаться ответа. Развернулась и стремительно покинула раздевалку, громко захлопнув за собой дверь.

Несколько долгих секунд Матвей смотрел в стену, не веря тому, что услышал. Затем повернул голову в сторону Вишневского, который тихо посмеивался.

– «Пример для подражания»? – саркастично повторил Матвей слова сестры. – Серьезно?! Ты?!

– Она считает меня милым. – Богдан наигранно поджал губы. – Разве это плохо? Теперь она думает, что у тебя нормальные друзья. Скажи спасибо, – последнюю реплику Богдан произнес как-то совсем иронично.

Зиссерман отвел взгляд в сторону и крепко зажмурился, подавляя тошноту, что комом встала в горле. Голос Богдана, который продолжал что-то шутливо говорить в свое оправдание, ужасно раздражал и вызывал необъяснимую боль.

[Конец воспоминаний]

– Подобные ситуации повторялись с завидным постоянством. – Матвей медленно поднялся с кресла, погрузил руки в карманы брюк и двинулся в сторону окна. – Он спешно бросал сигарету каждый раз, когда Соня появлялась на горизонте. А я, словно дурак, попадался с ней в зубах. Богдан менялся в присутствии сестры с удивительной способностью. Даже я его не узнавал. Словно два разных человека.

– Какой у него был мотив? – Морозов перевел взгляд на Хомутова, который усердно фиксировал показания, периодически жмуря глаза и резко их распахивая. «Словно два разных человека». Слова Зиссермана набатом зазвучали в голове. В этом было что-то знакомое.

– У него и спрашивайте. – Матвей безразлично пожал плечами. – Он говорил, что делал это ради меня. Мол, хотел таким образом наладить наши с сестрой отношения. – Нос брезгливо сморщился. – Брехня. Он никогда ничего не делал без выгоды для себя.

– Так почему вы перестали общаться? И когда?

– Сестра окончила школу, съехала из родительского дома, и Богдан стал стремительно отдаляться. В начале одиннадцатого класса он перевелся в другую школу, и я больше ничего о нем не слышал. – Матвей коротко усмехнулся. – Сейчас я думаю, что являлся лишь причиной для их общения. Чертовы эгоисты… – последнюю реплику он произнес почти шепотом, но Морозов ее услышал.

– Вам известно, что Вишневский учится в этой академии?

– Да. – Матвей коротко кивнул и развернулся к следователю. – Мы не единожды пересекались в общих комнатах общежития. В учебном корпусе – значительно реже. Но каждый раз он делал вид, что не знает меня. Поэтому я решил не разрушать его игру. Человек пожелал вычеркнуть меня из своей жизни. Кто я, чтобы мешать ему?

– И вы ни разу не решились поговорить с ним и все обсудить? – Морозов удивленно вздернул брови.

– Нет, – сухо отозвался Матвей. – Не имею никакого желания, капитан, – последнюю фразу он выплюнул ядовито, с неким вызовом.

Морозов тихо хмыкнул. Подался чуть вперед, открыл ежедневник где-то на середине, лениво перелистнул еще несколько страниц и уткнулся ручкой в пожелтевший лист, раздумывая над следующим вопросом.

– Вишневский является единственным ребенком в семье? – неожиданно спросил Морозов после недолгого молчания, вспомнив запись из дневника Василевской.

– Насколько мне известно, да.

– Уверены? – следователь выгнул брови. – Он ничего не говорил о том, что у него есть брат?

– Брат? – Матвей опустил взгляд и чуть нахмурился, вспоминая. – Нет. Впервые слышу.

– Вам известно, возникали ли между Вишневским и Василевской какие-либо конфликты? – Морозов поджал губы и коротко мотнул головой. – Абсолютно любого характера.

– Нет. Мне ничего об этом не известно.

– Можете рассказать о нем чуть подробнее? – Морозов задумчиво поджал нижнюю губу. – Как можете охарактеризовать его? Каким вы знали его в школе? Любые детали подойдут.

– Ну… – Матвей немного растерялся. – Учиться он не особо любил, но никогда не пропускал уроки черчения, геометрии, технологии. У него было прекрасно развитое пространственное мышление. Отлично рисовал. Я ничуть не удивился, когда узнал, что он выбрал архитектурный факультет. Очень ему подходит… – Матвей рассеянно развел руками. – Как я уже сказал: курил, пил, иногда баловался травкой. Никаких тяжелых наркотиков. Как бы это странно ни звучало, но он заботился о своем здоровье. Очень уж себя любил… Занимался спортом, играл в школьной баскетбольной команде. – Матвей растерянно провел по губам, потупив взгляд. – Богдан всегда ходил с короткой стрижкой. Ненавидел, что волосы завивались. Стиль в одежде предпочитал неформальный. Любил пирсинг и татуировки. Сейчас он выглядит совсем иначе… Хотя я не удивлен. Он всегда умел притворяться.

– Татуировки? – Морозов чуть нахмурил брови. – У него была татуировка?

– Да. Была одна жуткая. – Матвей коснулся пальцами места чуть ниже груди, слева. – Здесь. Странная рожица с раскрытой зубастой пастью.

Морозов внес какие-то записи в ежедневник. Задумчиво провел подушечкой большого пальца по щетинистой коже под губой, не отрывая взгляда от исписанных страниц. Вспомнив разговор с Вишневским о книгах, который ему показался достаточно искренним, Морозов решил прощупать границы между ложью Богдана и его правдой:

– Какую литературу предпочитает? Есть какие-то любимые книги?

– Книги? – Матвей громко фыркнул и еле сдержался, чтобы не рассмеяться. – Сомневаюсь, что он умеет читать.

– Значит, нет? – с нажимом спросил Морозов и посмотрел на свидетеля исподлобья.

– Значит, нет!

Морозов продолжал задавать, как казалось присутствующим, совершенно нелепые вопросы, все больше раздражая Зиссермана. Хомутов исправно фиксировал показания, растерянно поджимал губы и тяжело вздыхал каждый раз, когда слышал о предпочтениях Вишневского, что, по его мнению, не имели никакого отношения к делу. Кажется, они просто зря теряли время. Но вмешиваться в ход следственного действия не смел.

Спустя час…

Три долгие бессонные ночи Василисе снились кошмары, пронизанные тяжелыми воспоминаниями и стыдливыми фантазиями. Словно некий безумный калейдоскоп, перед глазами проносились отрывки картин из ее жизни. Нежные, вновь вспыхнувшие чувства росли с каждым днем. Разбередили старые раны. Как оказалось, время не вылечило боль – лишь загнало ее вглубь.

Василиса знала о себе все. Не обманывалась. Не пыталась убедить себя в ложности испытываемых чувств. Скрывать их истинную природу от самой себя не имело никакого смысла. Борьба с постыдным плотским влечением не являлась чем-то новым для нее. Но отвернуться от сердца оказалось сложнее, невзирая на все внутренние запреты. Василиса страшно боялась. Опасалась, что хрупкий ящик из детских воспоминаний, душевной боли и панического страха, что был так глубоко запрятан годами, в какой-то момент не выдержит давления и треснет. Разорвется на мелкие осколки. Выпустит на свободу мощнейший поток, что взрывной волной накроет ее с головой.

Она ужасно боялась остаться один на один со всем тем, что обещала принять и более никогда не вспоминать. В полном одиночестве. Ведь тот, кто желал быть рядом, не умел сопереживать, поддерживать, а главное – говорить о своих чувствах. А может, и не хотел. Василиса чувствовала себя обманутой. Непроходимой дурой, которая нарисовала в голове абсурдную картину своего будущего, добавив чрезмерное количество ярких красок. Тех, что были ей не по карману.

– Василиса Андреевна, – Морозов перестал тихо переговариваться с Хомутовым и наконец обратился к Колычевой, переводя на себя ее рассеянное внимание.

– Да?..

– Ваши данные с момента последнего допроса не изменились?

Колычева неуверенно мотнула головой, но спустя секунду нервно прочистила горло и ответила:

– Все по-прежнему.

– Есть необходимость в повторном разъяснении ваших прав и обязанностей? – Морозов чуть склонил голову к плечу. – Все помните?

– Да… Точнее… Нет! – Василиса растерянно провела ладонью вниз по затылку, под собранными в хвост волосами и задержалась на шее. – Права и обязанности мне ясны и понятны. Спрашивайте, пожалуйста.

– Скажите… – Морозов сделал небольшую паузу и поджал губы, – когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Вишневским Богданом?

– Простите?..

– Просто отвечайте, – мягко перебил ее следователь.

– Ну… – Василиса опустила руку. – Мы друзья. Знакомы с самого первого дня, как я прибыла в кампус. Мы завтракали вместе в первый день. Сидели рядом. Так и познакомились.

– Вам известно, где он был в день смерти Василевской Сони?

– Утром я, Богдан и Полина пошли на завтрак. – Василиса чуть нахмурила брови, вспоминая. – Обедали мы порознь, поскольку Богдану необходимо было поработать над курсовой работой. Ужин я пропустила. Потом он застал меня на балконе… – Василиса чуть замялась. – Ну… я уже рассказывала об этом. Когда мы возвращались в свои комнаты, обнаружили труп.

– В котором часу вы встретились на балконе?

– Не уверена… Думаю, без четверти одиннадцать. – Колычева неопределенно повела плечами. – Может, позже. Не знаю. У нас не было часов при себе.

– А где он был все то время до вашей встречи?

– Не знаю. Мы это не обсуждали. Да и он мне не докладывает.

– Скажите, как много вам о нем известно? – Морозов проигнорировал едкое замечание Колычевой и, заметив ее озадаченный взгляд, решил внести немного ясности в суть допроса. – Можно сказать, что вы друзья? Что можете рассказать о нем? Семья? Увлечения? Что угодно.

Колычева оторопела. За эти семь месяцев они с Богданом невольно сблизились и действительно проводили вместе много свободного времени. Василиса была искренней и открытой, любила поговорить обо всем и ни о чем в принципе. Делилась с Вишневским личными, сокровенными и даже совершенно незначительными вещами. Будь то ее болезненное прошлое, счастливые эпизоды, связанные с отцом, или совершенно скучные лекции профессора Бологовского. Богдан умел слушать и никогда не осуждал, всегда старался поддержать и помочь.

Колычева была уверена, что они знали друг о друге все и даже больше, чтобы называться друзьями. Но именно в тот момент, сидя перед следователем и обдумывая ответ на его вопрос, Василиса поняла, что не знала о Вишневском ровным счетом ничего. Кто его родители? В какой семье он рос? Каким он был в школьные годы и какой была его первая любовь? Любимые еда и цвет? Музыка? Фильмы? Все, что Василиса знала о Богдане, – лишь результат ее собственных наблюдений. Некоторые вещи не могли остаться незамеченными.

– Мы друзья, но… – Василиса поджала губы и опустила глаза. – Не знаю. Мы мало говорили о нем.

– Хороши́ друзья… – озадаченно протянул Морозов. – Ладно. Начнем с малого. Наверняка вы замечали что-то относительно его увлечений. Чем Вишневский занимается в свободное время?

– Свободное время, как правило, мы проводим вместе: играем в шахматы или просто разговариваем. – Василиса пожала плечами. – У нас не так много свободного времени, потому что помимо учебы мы посещаем разные клубы.

– В каком клубе состоит Вишневский?

– В литературном.

– Уверены? – Морозов не смог скрыть своего удивления.

– Разумеется! – возмутилась Василиса. – Он просто помешан на книгах. Я в этом абсолютный ноль, поэтому Богдан тактично избегает в общении со мной тему литературы. Хотя знаю, что ему очень хотелось бы обсудить прочитанное.

– Архитектурный и литературный?

– Ну да… – Василиса немного замялась. – Горский является старостой архитектурного факультета и председателем литературного клуба. Мне кажется, одно другому не мешает. Абсолютно. Но… – Колычева резко замолчала, прикусив губу.

– Но?..

– Ну… – Василиса почесала затылок. – Богдан как-то упомянул, что не любит архитектуру, и факультет не был его личным выбором. Что-то вроде «за него уже все решили». Полагаю, его семья настояла на этом. В любом случае учеба дается ему с большим трудом, но он старается. Богдан очень дорожит этим местом. Впрочем, – Василиса рассеянно развела руками, – как и я.

– Вот как… – глухо прошептал Морозов. – Может, замечали в его поведении нечто странное в последнее время?

Василиса неопределенно повела плечами и чуть склонила голову. Конечно, изменения в поведении Богдана не остались незамеченными, но стоило ли говорить об этом следователю, Василиса не знала. Неглупая и далеко не ребенок, она понимала, что вопросы Морозова имели непосредственное отношение к Василевской и обстоятельствам ее смерти. Однако где-то на периферии сознания промелькнула мысль о том, что быть откровенной со следователем не стоило.

Ключ, что все это время лежал в нагрудном кармане пиджака, нещадно обжигал кожу. Василиса хранила его при себе и не решалась прибегнуть к радикальным мерам. Здравый рассудок твердил о том, что стоило отдать его следователю и оставить решение этих бесконечных загадок человеку, который по определению должен был и умел их решать. Но собственная больная совесть удерживала ее от такого поступка. Василиса очень хотела избавиться от ключа, при этом боялась, что ее неверные выводы или предположения повлекут необратимые последствия.

Колычева умела дружить и не желала быть предателем. Однако любой ее выбор был заведомо неверным, потому что играл против того, кого она искренне считала и могла назвать другом. Если Богдан действительно виновен в смерти Сони, прямо или косвенно, Василиса не могла игнорировать это обстоятельство и делать вид, что ничего не произошло. С другой стороны, мертвые уже мертвы, и ничего нельзя изменить. Наверное, стоило позаботиться о живых.

– Ничего такого, – наконец выдавила Василиса, кривя душой. – Богдан очень спокойный и рассудительный человек. В друзьях особо не нуждается, но при этом достаточно общительный. Ему не составляет труда найти с кем-то общий язык, если в этом есть необходимость. – Она непроизвольно накрыла ладонью нагрудный карман. – Богдан может показаться немного странным, но он всегда таким был. Все мы со своими тараканами в голове.

– Это верно, – легко согласился Морозов, смотря на Василису с легким прищуром. – Все мы со своими тараканами в голове, Василиса Андреевна.

Колычева бесстыдно врала. Вишневский изменился со смерти Василевской. С каждым днем он становился более мрачным и отстраненным. Закрылся в себе, словно спрятался в панцире. Они все реже проводили время вместе – Богдан постоянно ссылался на занятость в учебе, прятался в литературном клубе или библиотеке, поздно возвращался в комнату. Короткие разговоры на отстраненные и бытовые темы. Быстрые совместные завтраки и редкие ужины. Вишневского в жизни Колычевой с каждым днем становилось все меньше.

– У Вишневского есть татуировка? – неожиданно поинтересовался следователь.

– Татуировка? – Василиса нахмурилась и мотнула головой. – Не знаю. На видных местах нет, а при мне он не раздевался, знаете ли…

Морозов усмехнулся, опустив ресницы, и потупил взгляд в страницы открытого ежедневника. Расспрашивать Колычеву о конфликтах Василевской с Авериной не имело смысла. Морозов узнал все, что хотел.

Морозов и Хомутов вновь остались вдвоем. Следователь сидел на полу, склонившись над кофейным столиком, и рьяно перелистывал материалы уголовного дела. Периодически возвращался к прочитанным страницам, делал какие-то пометки в ежедневнике и даже рисовал незамысловатые блок-схемы, смысл которых Хомутову был неясен.

Хомутов уже давно собрал технику в сумку и молча наблюдал за следователем, стоически борясь со сном. Он не переставал удивляться способности Морозова черпать энергию, когда внутренние ресурсы, казалось, были уже истощены. Следователь мог не спать несколько ночей кряду, но продолжал упорно работать, увеличивая огонь под котлом с серым веществом.

– И что все это значит? – Хомутов не смог сдержать любопытства.

– О чем ты? – сразу отозвался следователь, не отвлекаясь от очередного протокола допроса.

– Эта Колычева опять врет? – Хомутов с тихим вздохом прислонился к спинке дивана и обнял небольшую подушку, прижимая к животу. – Ее характеристика Вишневского разительно отличается от той, что была в показаниях Зиссермана. Вам так не кажется?

– Колычева не врет. – Морозов устало потер переносицу. – По крайней мере, не во всем.

– Значит, врет Зиссерман? – удивился Хомутов. – У меня сложилось о нем совсем иное впечатление.

– Это говорит о том, Алешка, – Морозов посмотрел на Хомутова, и уголок его губ дрогнул, – что Вишневский Богдан не тот, кем кажется.

– Притворяется хорошим мальчиком или, наоборот, плохишом? – бровь Хомутова изящно изогнулась в немом удивлении. – Зачем ему это? И какая связь между ним и Василевской? Они точно о двух разных людях говорят.

– Ну, связь, как выяснилось, все же была. Правда, природа ее неясна. Что плохо, так как именно в ней кроется мотив. Если, конечно, – Морозов выразительно посмотрел на Хомутова и высоко поднял брови, – именно Вишневский убил Василевскую. Но! Прежде нам нужно выяснить, кто такой Вишневский на самом деле. И копать придется глубоко. Очень глубоко…

– Нужно что-то искать про его отца? – Хомутов выдавил жалобный стон. – Не-е-ет… С этими богатеями одни проблемы.

– Хочешь узнать подноготную ребенка? Копай под матушку, – Морозов усмехнулся, закрыл материалы уголовного дела и шумно хлопнул ладонью по обложке. – Работы много, Алешка. Не кисни! Нужно подготовить много срочных запросов и поговорить с людьми вне этого кампуса.

Хомутов даже не шелохнулся. С тихой завистью наблюдал, как резво вскочил на ноги следователь, потянулся со счастливой улыбкой на губах и стал разминать спину, похрустывая затекшими позвонками. У Хомутова не было ни сил, ни желания просто встать с дивана – о работе и речи не шло.

– Давай-давай! Вперед, Алешка! – Сергей ловко закинул уголовное дело в рюкзак, а следом ежедневник с ручкой. Застегнул молнию и зычно пробасил себе под нос нараспев: – «Работай, работай, работай! Пчелой, заполняющей соты…»^[10]

Хомутов лишь устало прикрыл глаза и жалобно застонал, хмуря брови. С нормальным сном он мог попрощаться на ближайшую неделю точно.

Около пяти часов вечера…

– Значит, ты ее послал, – сухо констатировал Дубовицкий, надевая защитные очки.

Горский плохо спал. Несколько ночей кряду он гонял в голове события того вечера, когда состоялся их последний разговор с Василисой. Низкая эмпатия не делала его глупцом. Святослав понимал, что слова, сказанные им, были достаточно резки и, возможно, немного обидны. Принимал и то, что из-за столь мрачного детства Колычева могла относиться к людям с явным патологическим недоверием. Меж тем Горский ощущал себя канатоходцем, который балансировал над пропастью, опасаясь каждого своего неосторожного слова и неверного действия. Он так не привык. Копируя привычное поведение людей, Святослав зачастую не мог донести то, о чем думал на самом деле, – это вызывало множество недопониманий и противоречий. Так он выбрал наиболее удачную модель поведения для себя: подавлять эмоции и чувства, дабы избежать неловкостей – что нередко возникали в прошлом, – но озвучивать свои мысли прямо, без каких-либо уловок.

– Вовсе нет. – Горский неторопливо надел перчатку с крагой на правую руку, продевая большой и указательный пальцы. – Она предложила уйти. Я не стал настаивать.

– Дай сюда, – с тихим вздохом произнес Игорь и схватил Святослава за запястье. Крепкие пальцы ловко обходились со шнурком, затягивая крагу на предплечье Горского. – Обычно так ведут себя, если хотят остаться. Нужно было поуговаривать немного. Дать понять, что тебе не плевать.

– Где логика? – Горский искренне удивился и размял пальцы в перчатке. – К чему такие сложности?

– В отношениях нет логики, Цветочек, – с усмешкой пролепетал Игорь и передал другу лук, а после выбрал еще один для себя. – Сплошные эмоции, условности, страхи и другие бесконечные загоны.

– И это ты мне говоришь? – резонно заметил Святослав и зацепил пальцами стрелу, ухватившись за оперение.

– Я и не отрицаю. – Игорь слегка ткнул наконечником стрелы Святослава в плечо. – Моя ситуация – отличный пример того, что в отношениях нет логики. И вообще… смысла в них тоже нет. Смысл есть только в сексе. – Игорь заметно оживился, переходя к более простой теме: – Вот у тебя, например, как давно было?

– Совсем придурок? – холодно поинтересовался Горский. – Какой секс?

– Жаркий, страстный, крышесносный. – Игорь неопределенно повел плечами. – На худой конец… – он едва заметно толкнулся языком в щеку и широко улыбнулся. От вульгарного жеста Святослав невольно сморщился. – Да брось! Не будь ханжой. Не первый день знакомы.

– Вот именно. Не первый день знакомы.

Горский встал лицом к мишени. Тонкие пальцы крепче обхватили рукоять лука. Острая стрела легла на тугую тетиву. Святослав прищурился, всматриваясь через оружейный прицел. Горский затаил дыхание, но не мог сосредоточиться на цели. Руки задрожали, а во рту вмиг пересохло. Сильный залп стрелы разрезал воздух – и попал в «шестерку» красного круга.

– Мазила! – тихо рассмеялся Игорь, заметив ошарашенный взгляд друга. – Макарова на третьем курсе?

– Игорь.

– Нет? – Дубовицкий поджал нижнюю губу и чуть склонил голову к плечу, вспоминая. – Балашова на втором? Нет?! Я знаю! Та девочка по обмену… Как же ее… – Игорь защелкал пальцами.

– Ты о сексе или об отношениях? – Горский не выдержал. – С Макаровой я встречался, но не спал.

– Три дня! – Игорь удивленно воскликнул. – Столько не встречаются.

– Сколько выдержала, столько встречался, – сухо отозвался Горский. – Закругляйся. Мне не интересно говорить об этом.

– Ладно-ладно. – Игорь поднял руки в примирительном жесте. – Если честно, я удивлен.

– Неужели…

– Да. – Игорь коротко кивнул и прицелился. Ему не требовалось много времени на концентрацию – выпускал стрелу практически сразу, не раздумывая. Сильный и точный залп. Игорь прищурился, вглядываясь в мишень. – В «яблочко»! – победно улыбнулся и перевел взгляд на Горского. – Складывается ощущение, что тебя вообще ничего не волнует в отношении Колычевой. Ты мне сам говорил, что отношения – это слишком сложно для тебя. А с ней… совсем все туго.

– Предпочитаю не предаваться бесполезной рефлексии. – Святослав уперся кончиком нижнего «плеча» в пол и посмотрел на Игоря, склонив голову. – Зачем сокрушаться над тем, что уже произошло?

– А как же «я просто буду игнорировать эти эмоции от незнания, и они сами пройдут»? – передразнил Игорь друга. – «Я не могу находиться в отношениях. Я уже через это проходил. Все бессмысленно». Или это все на словах, Горский? Думал, что будешь делать, если она в конечном счете прыгнет в твои объятия?

– Прыгну в ответ? – не раздумывая ни секунды, предположил Святослав с совершенно серьезным выражением лица.

– Ты… – Игорь не находил нужных слов.

Горский был совершенно искренним в своих суждениях. Игорь в этом не сомневался ни на йоту. Подобная прямолинейность временами была излишней, но именно она способствовала тому, что их дружба лишь крепла с годами. Святослав отрезвлял Игоря, позволял взглянуть на себя со стороны. Оценить более здравым взглядом. Без ненужных предрассудков и эмоций. Первое время, несомненно, было тяжело. Им обоим. Правдивые и колкие слова Горского нередко били по больному, а Игорь бил в ответ – он умел защищаться лишь с применением физической силы. На иные способы у него не хватало ни красноречия, ни терпения, а иногда и вовсе ума.

– Ты неисправим, – наконец закончил свою мысль Игорь и обреченно покачал головой. – Когда я нуждался в твоих советах, ты говорил, что серьезные отношения не имеют смысла. Помнишь? А сейчас же что? Отрицаешь собственные принципы?

– Я у тебя не спрашивал совета, – с недоумением произнес Святослав. – И вообще я говорил тебе, что серьезные отношения не имеют смысла, если заведомо обречены.

– Ну вот!

– Что это меняет, Игорь?

– В каком это смысле «что»? – Игорь невольно прыснул. – Это меняет все! Ты же весь такой логичный и правильный. Всегда точно знаешь, к чему приведет твой выбор. Да и твой отец никогда не позволит встречаться тебе с такой, как она. По крайней мере, всерьез.

– Плевать. – Святослав тихо вздохнул и снял защитные очки. – Это ничего не меняет. Мне тяжело распознать собственные чувства. Но если мне это удается, то предпочитаю быть им верен. Если я начну с ними бороться и обманывать себя, то просто сойду с ума. Никогда не думал об этом? Ну… – Горский поджал губы, пытаясь подобрать более удачное сравнение. – Аналогия по изучению иностранных языков отлично подходит. Как считаешь?

– Чего?

– Представь. – Горский окинул взглядом подставку со стрелами, потянулся к одной из них, но, коснувшись оперения, передумал. – Ты находишься в окружении людей, которые говорят на языке, что тебе не знаком. Ничего не понимаешь, чувствуешь себя в этой компании некомфортно. Кажется, что они говорят о тебе, обсуждают тебя, а может, и вовсе насмехаются над тобой. – Святослав сжал и разжал пальцы в перчатке, чуть сморщившись. Игорь затянул шнурок слишком туго. – Со временем ты изучаешь язык, начинаешь понимать чужую речь. С каждым днем все лучше и лучше.

– И что потом?

– Все становится на свои места. Ты уже не можешь игнорировать смысл сказанных слов. – Святослав пожал плечами. – Как разучить язык? Ты знаешь? Я нет.

– Что это за аналогия такая, Горский? – Игорь нахмурился. – Закрой уши или просто уйди.

– Но я не хочу уходить или затыкать уши. Мне нравится то, что я слышу. – Святослав вернул лук на подставку, что стояла рядом. Стрелять расхотелось. – Я не ты, Игорь. Не хочу прятаться или бегать за кем-то. Эмоциональные качели, бесконечные игры в кошки-мышки не для меня. Прежде Васе нужно разобраться со своими чувствами самостоятельно. В этом деле помощник из меня скверный. Все зависит только от нее.

– А если нет?

– А если нет, значит, нам не по пути.

– Это так не работает, Горский…

– Оставь свое мнение при себе. Тоже мне гуру отношений… Свои не уберег, в мои не лезь.

Игорь тихо хмыкнул. Прицелился и практически сразу отпустил стрелу, крепко поджав губы. Горский был прав. Впрочем, как и всегда. После смерти Сони ему было все сложнее оставаться с Авериной, а иногда и вовсе невыносимо. Игорь чувствовал острую потребность в одиночестве, без каких-либо обязательств и выяснения отношений. Ему хватило всего этого сполна. Нахлебался дерьма. Был вымазан в нем по самую макушку.

– Гор, – голос Святослава нарушил повисшее молчание. – Я могу спросить?

– Спрашивай, раз начал.

– Почему ты расстался с Василевской? – Горский встретился с растерянным взглядом друга. – Только не говори мне о сложности и бессмысленности отношений. Я не дурак. Она первая, кто так сильно задел тебя.

– Я… – Игорь опустил голову и прокашлялся, прочищая горло. Голос заметно охрип, он никогда раньше не говорил об этом с Горским. – Моя мама бросила меня, когда мне было одиннадцать, ради другого мужика.

– Ты никогда не говорил…

– М… – Игорь уперся «плечом» лука в пол и растерянно закивал головой. Тугой ком встал поперек горла. – Это было давно. Что было, то прошло, как говорится. Просто… – нервный смешок вырвался непроизвольно. – Я ее очень любил. Отец всегда был занят и редко появлялся дома, поэтому с матерью мы были достаточно близки. Но вот она ушла… Так просто оставила меня и ушла. С того дня мы никогда не виделись и не общались. А отец так и не женился. Всегда твердил мне, словно мантру, что женщинам доверять нельзя. – Игорь выпрямился и изменил голос, пародируя отца: – «Послушай, сынок, этим похотливым мразям веры нет. У них одна цель – ноги раздвигать. Пользуйся».

– Люди не запрограммированные роботы. Нельзя судить всех по одной модели.

– Забей, Горский… Простой забей. Мне сложно объяснить.

– А Аверина?

– Что?

– Почему тогда ты с ней все никак не расстанешься? – Горский шумно вздохнул и высоко поднял брови. – Извини, но логика вообще не прослеживается. Я запутался.

– Потому что ее нет, логики твоей, – Игорь коротко усмехнулся. – К Оле я ничего не чувствую от слова совсем. Поэтому мне глубоко плевать, что она чувствует ко мне. То есть… Я типа в отношениях. Так я держал Василевскую на расстоянии. Да и с Авериной все как-то проще. Не считая моментов, когда она сношает мой мозг. Хотя… Так она себя стала вести, только когда Соня появилась.

– Проще говоря, ты использовал Аверину.

– Сейчас я даже смотреть на нее не могу, – вдруг признался Игорь и даже не пытался отрицать очевидного. – Соня умерла, и это все утратило какой-либо смысл.

– Ну, – Горский неопределенно повел плечом. – Оля была нужна тебе, чтобы третировать Соню. Василевской нет – нет Авериной. Даже в твоих ублюдских поступках есть логика. Я спокоен.

– Иди к черту…

Апрель. Год поступления Колычевой

[02.04.2023 – Воскресенье – 16:45]

Василиса вновь достала из прикроватной тумбочки ежедневник в кожаном переплете с эмблемой академии. С момента поступления прошло более семи месяцев, а он все еще был пуст. Каждый год студентам выдавался новый ежедневник с необходимыми письменными принадлежностями. Исключительно для учебы, разумеется. Но Василиса сохранила его для иной цели.

Со смерти Сони Колычева все чаще задумывалась о том, чтобы завести дневник. Снова. Прошлый опыт оказался весьма плачевным. Но это был ее личный, проверенный способ. Так было проще разобраться в себе. В один миг рядом не оказалось никого, с кем бы Василиса могла поговорить откровенно, не боясь осуждения. Она остро нуждалась в верном совете от тех, кто до недавнего времени был на ее стороне. Одна оставила ее насовсем, а к другому Василиса утратила всякое доверие. Конечно, она могла бы поговорить с Липковской, но Василиса словно исчерпала свой лимит доверия.

– Собралась отдыхать? Так рано?

Колычева вздрогнула от неожиданности, когда на пороге комнаты появился Вишневский.

– Вишневский, не знал, что в женские комнаты без разрешения заходить нельзя? – мгновенно огрызнулась Полина.

– Не ворчи, – с усмешкой произнес Богдан и прикрыл за собой дверь. – Первый раз, что ли? Просто хотел пару партий в шахматы сыграть. Эта учеба осточертела…

– Что случилось? – Василиса выдавила из себя улыбку, возвращая ежедневник на прежнее место. – Опять проблемы?

– Не особо. – Богдан расслабил галстук и устало опустился на стул задом наперед, сложил руки на спинке и уткнулся в них подбородком. – Горского назначили куратором по практической работе. Скука смертная…

От одного упоминания этой фамилии у Василисы встал тугой ком в горле, а сердце сильно защемило, там, за тесной клеткой ребер. С момента их последнего разговора прошло ровно семнадцать дней. Колычева считала. Горский ни разу не подошел к ней, не пытался заговорить и более не искал встреч. Единственное место, где Василиса могла поймать на себе проницательный взгляд из-под смоляных ресниц, – столовая. Колычева приходила туда исправно, как по часам. Не пропускала ни завтраки, ни обеды, ни ужины. Наблюдала исподтишка и тихо сходила с ума.

У нее было достаточно времени, чтобы все обдумать и принять для себя взвешенное и верное решение. Однако верное не означало необходимое. Василиса могла противиться, бороться, убеждать себя, что ее чувства и влечение пугающе неверны. Но не могла их отрицать. Не могла делать вид, что их нет, ведь они были так хорошо ей знакомы. И Святослав со своей невозможной прямолинейностью и ошеломительной невозмутимостью лишь культивировал в ней желание быть собой и не думать о последствиях. Вот только от страхов оказалось сложнее избавиться, нежели от желанной личной свободы.

– На кой черт ты пошел учиться на архитектурный, если постоянно ноешь? – Полина раздраженно цокнула языком, чем вызвала улыбку у Василисы.

– Ой, отвали, а… – устало протянул Богдан.

– Как ты? – поинтересовалась Василиса, игнорируя легкую перебранку друзей. – Последние пару месяцев ты очень загружен. Мы почти не видимся.

– Да… – Богдан вяло махнул рукой. – Как-то много всего навалилось в последнее время. Много учусь, мало отдыхаю. Просто устал.

Колычева понимающе, чуть рассеянно кивнула. Ей хотелось обсудить с Богданом свои опасения относительно смерти Василевской, но после последнего разговора не решалась. Следователь не появлялся в кампусе около двух недель, и это, честно говоря, немного пугало. В тот день, покидая клубную комнату после допроса, Василиса стоически боролась с желанием вернуться и отдать ключ следователю, рассказать о своих сомнениях. Она сдержалась. Не смогла переступить через себя и не придумала ничего лучше, чем подняться на крышу и оставить ключ возле шахты. Там, где каждые среду и пятницу Василиса и Соня коротали вечера за откровенными, не всегда приятными разговорами.

Это был ее выбор. Возможно, ошибочный, но иного она не видела.

– А ты? Как твои амурные дела? – вопрос Вишневского отвлек Василису от грузных мыслей.

– Что за амурные дела? – встрепенулась Полина. – Почему я не в курсе? Это про Горского?

– Поль…

– Про него самого, – усмехнулся Богдан.

– Прекратите, между нами ничего нет! – чрезмерно резко отреагировала Василиса.

– Убийца мужских сердец! – театрально воскликнул Богдан, прижав ладонь к груди. – Как ты могла?

– Не паясничай. – Василиса пыталась быть серьезной, но смущенную улыбку сдержать не смогла.

– Значит, все же Горский? – вновь подала голос Полина.

Большие карие глаза с легким прищуром смотрели на Василису пытливо, внимательно, словно видели насквозь. Полина не торопила, изучала реакцию и терпеливо ожидала ответа. Богдан тоже. Горский. Горский. Горский. Стучало по вискам отбойным молотком. Колычева желала возразить, но губы не слушались. Плотно сжались в тонкую линию. На скулах забугрились тугие желваки.

Она не знала, что ответить. Впрочем, и не успела: в дверь громко и уверенно постучались. Василиса вздрогнула, и они втроем синхронно перевели взгляд на дверь.

Богдан неуверенно поднялся со стула – он находился ближе всех – не спеша подошел к двери и чуть приоткрыл ее, заглядывая в щель. На пороге показался следователь. Вишневский успел благополучно забыть о нем. Видимо, зря.

– Вечер добрый, – с улыбкой выдал Морозов, прислонившись плечом к косяку, и ладонью надавил на дверь, чтобы открыть ее шире. – Мне нужно с вами поговорить.

Взгляд Вишневского скользнул за спину следователя. Там не было уже привычного Хомутова в глупом желтом пуховике и с вечно взъерошенными волосами цвета спелой пшеницы. Но Морозов был не один. Рядом стоял сотрудник полиции, которого Богдан видел впервые. В руках сверкнули наручники.

– Вы допрашивали меня дважды, – сдержанно, но с легким раздражением в голосе произнес Вишневский. – Сколько можно? И вообще, откуда вы узнали, что я здесь?

– О, Вишневского Богдана Станиславовича я действительно допрашивал. – Морозов чуть поджал нижнюю губу и закивал. На вопрос отвечать не стал. – К нему вопросов у меня нет.

Вишневский с недоумением взглянул на следователя и шумно сглотнул, заметив его странную пугающую улыбку. Кровать натужно скрипнула. Василиса медленно подошла к Богдану и заинтересованно выглянула из-за его плеча.

– Вы ко мне? – тихо спросила Василиса, не скрывая удивления.

Морозов посмотрел на Колычеву, тихо усмехнулся и вновь перевел взгляд на Вишневского.

– Спектакль окончен. Пора сворачивать декорации. – Морозов выпрямился и вмиг изменился в лице. – Поговорим? Только в этот раз честно, – глаза следователя сощурились, а голос стал значительно ниже, – Аверьянов…

Глава 16

Апрель. Год поступления Колычевой

[02.04.2023 – Воскресенье – 17:45]

– Я все еще не понимаю, о чем вы говорите, – сдержанно произнес Вишневский, смотря на следователя исподлобья.

С момента разъяснения прав и обязанностей подозреваемого прошло около получаса, но Вишневский стоически держал лицо и игнорировал слабые намеки следователя, который ненавязчиво подталкивал его к чистосердечному признанию. Морозов потратил много времени и сил, жертвуя качеством расследования иных уголовных дел в его производстве, чтобы вывести подозреваемого в убийстве Василевской на чистую воду и убедиться в состоятельности собственных предположений. Его абсурдные догадки оказались верны. И даже больше.

Он не тот, кем кажется.

Первое звено в цепи сомнений – место происшествия. Еще тогда, при обнаружении трупа, висевшего мешком на джутовой веревке, следователь не поверил версии о самоубийстве. Люди прощались с жизнью различными способами и имели на то свои причины: от серьезных психических расстройств до конфликтов в отношениях. Меж тем Морозов был уверен в одном: если желание человека совершить суицид безапелляционно и достигло своей точки невозврата, то его попытка наверняка увенчается успехом. И это произойдет уединенно. Без свидетелей. Чтобы никто не смог помешать. Общий коридор общежития, где в любой момент могли застать врасплох, вызвал у следователя сомнения. Разумеется, Морозов был обычным следователем, который ничего не смыслил в душевных делах и с большой долей вероятности мог ошибаться. Мог, но, как показало время, не ошибся.

– Аверьянов Андрей… – Морозов сделал небольшую паузу, чуть поджав губы. – Не знаю, можно ли звать вас Станиславовичем. В графе «отец» стоит прочерк. Давайте начнем по порядку и…

– Я не понимаю, почему вы обращаетесь ко мне этим именем? – не сдавался Богдан, упрямо настаивая на своем.

Второе звено в цепи сомнений – первоначальные показания свидетелей. Самыми очевидными подозреваемыми на тот момент для следствия являлись Игорь Дубовицкий, Ольга Аверина и Василиса Колычева. Первый – из-за своего яркого конфликта с потерпевшей и болезненных отношений с ней, вторая – из-за жгучей ревности и возможного желания избавиться от соперницы, а третья – из-за очевидной лжи. Следователь не обратил особого внимания на показания одногруппников и некоторых ребят с потока, потому что давно взял для себя правило: жертва остается жертвой, и ее отрицательная характеристика не могла влиять на объективное расследование уголовного дела. Очернение морального облика потерпевшего обычно вело по ложному пути, создавало сомнения и неосознанную неприязнь к нему. Этого нельзя было допустить.

– Понимаю. – Морозов закивал, но ирония в голосе выдавала его истинное отношение к происходящему. – Мальчик, выросший в нищете. Мать – алкоголичка и… шлюха. Ее ранняя смерть. Детский дом. Шикарная жизнь брата ослепила, не правда ли? Захотелось побыть золотым мальчиком? Посмотреть, как могут жить люди?

– Чушь, – тихо выдавил из себя Богдан, шумно вобрав носом воздух, и нервно повел головой в сторону.

Третье звено в цепи сомнений – способ совершения преступления и орудие. Морозов не единожды размышлял о том, как и при каких обстоятельствах могли убить Василевскую. Он был убежден, что одному человеку физически не под силу повесить труп, не повредив веревку. Принимая во внимание, что времени было катастрофически мало. Именно это знание заставило следователя вспомнить о жильцах четыреста пятой и четыреста четвертой комнат. Признание Евгения Меркулова расставило все на свои места, объяснив то, что не вязалось в голове.

– Вы знали, что ваше тело похоронили? Куратор и социальные работники навещали вас. Ваше исчезновение не могло остаться незамеченным. Почему не попытались скрыть труп? – Морозов чуть сощурил глаза, но буквально через секунду к нему пришло озарение, отразившееся на лице. – О! Я, кажется, понял. На это и был расчет, правда? Личность трупа не вызвала бы сомнений у посторонних? К тому же… никто не знал, что есть… второй. Таким образом, Аверьянов умер бы навсегда. Умно. Очень умно. Идеальное преступление, если бы не обстоятельства. Правда? – Морозов провел костяшкой указательного пальца по кончику носа и тихо шмыгнул. – Печально-печально.

– Что вы несете, черт бы вас побрал?.. – Вишневский плотно сжал губы, из последних сил сдерживая гневные слезы, что выступили на глазах.

Четвертое звено в цепи сомнений – личный дневник потерпевшей. Морозов заметил то, что было скрыто между строк. Неосознанно, но все же скрыто. Меж страниц следователь нашел фотографию, что безоговорочно подтверждала знакомство потерпевшей и Вишневского, вопреки показаниям последнего. Также в дневнике была важная запись о наличии у Вишневского брата, о котором, как оказалось позже, никто не знал. Противоречивые показания Зиссермана и Колычевой касательно Вишневского казались настолько явными, что было бы преступлением не обратить на них должного внимания. Свидетели словно говорили о двух совершенно разных людях. Конечно, теоретически Вишневский мог измениться за последние пару лет, в том числе в лучшую сторону: как внешне, так и внутренне. Морозов был убежден, что человек способен поменять свое отношение к обстоятельствам, подстроиться под людей, прогнуться под социальным давлением. Но меняло ли это его кардинально? Вряд ли.

– Бросьте, Аверьянов, – с усмешкой бросил Морозов. – Признайте вину, и разойдемся. При таком раскладе сможете рассчитывать на рассмотрение вашего дела в суде в особом порядке. Учтут смягчающие обстоятельства. В том числе явочку с повинной. Получите, может, лет семь-восемь. Не больше. А там, может, и по УДО^[11] получится. Лет через пять…

– Прекратите…

– У нашего уголовного законодательства есть определенные плюсы. Даже при сложении двух сроков за совершенные убийства больше максимального срока вам все равно не дадут. – Морозов тяжело поднялся на ноги, тихо вздохнув. Обогнул кофейный столик, подошел к Вишневскому и встал у него за спиной. Склонился, тихо проговорил в самое ухо: – Каково это – убивать людей? А, Аверьянов? Спится сладко?

«Мы с Томом достаточно похожи. Оба чувствуем себя не совсем в своей тарелке».

Морозов плохо учился в школе и читать не любил, поэтому мало что знал о зарубежной классике. Однако, когда Вишневский в показаниях сравнил себя с героем книги, то Морозов не поленился прочитать о ней. Он думал, что это позволит ему узнать парня лучше, подобрать к нему нужные ключи, чтобы разговорить и выведать то, что связывало его и Василевскую.

«Принц и нищий» – это история богатого и бедного мальчиков. Они были рождены в один день и решили поменяться местами, будучи недовольными собственными жизнями.

Упоминание брата в записях Василевской вкупе с дополнительными показаниями Зиссермана и Колычевой стало неким пусковым механизмом.

Внезапно мелькнувшая догадка обожгла сознание тягучим расплавленным свинцом. Но на ее подтверждение потребовалось множество сил и времени, которого, по большому счету, у Морозова не было. В личном деле Вишневского ожидаемо значилось: отец – Вишневский Станислав Игоревич, мать – Вишневская (Анохина) Марина Вячеславовна. Ни сестер, ни братьев.

Благодаря копии свидетельства о рождении и медицинской справке из архива следователю удалось выяснить, в каком именно родильном доме появился на свет солнечный отпрыск. На счастье Морозову и на горе беззащитному населению, главный врач оказался разговорчивым, трусливым, а главное – продажным. Подобные истории крайне редки, не говоря уже о том, что по природе своей преступны. Поэтому фамилия Вишневского пустила в памяти доктора глубокие корни. Таким образом, следователь узнал то, что семья Вишневского так тщательно пыталась скрыть. Впрочем, успешно.

– Больно набивать татуировки? – неожиданно спросил Морозов. – Всегда хотел себе сделать, да вот боязно.

– Мне-то откуда знать?! – раздраженно выпалил Вишневский и поспешно отвел взгляд, заметив странную улыбку следователя.

– Мне повезло поговорить с вашим отцом. – Следователь небрежно похлопал подозреваемого по напряженному плечу. – Упрямый, как вы. Все отрицал с таким каменным лицом, что я на секунду усомнился в собственной адекватности. Поразительно… Единственный любимый сын. Расхваливал безмерно, отчаянно защищая с пеной у рта. Забавно, правда? Отцовской любви не хватило на двоих. Один из вас остался не у дел.

– Я хочу уйти. – Голос Вишневского прозвучал неожиданно сипло. Он резво вскочил на ноги, но тяжелая ладонь, что опустилась на его плечо, пригвоздила к мягкому креслу. – Вы не имеете права. Ясно?!

– На двое суток? Вполне. – Морозов обошел Вишневского и сел напротив, на край кофейного столика. Уперся локтями в колени и поднял руку, повернув кисть внутренней стороной ладони к подозреваемому. – Знаете, что рисунок папиллярных линий кожи неповторим? Уникальный и особенный. У каждого свой. Даже у близнецов.

Вишневский заметно вздрогнул, крепче сминая ткань брюк, и неосознанно вжался в кресло.

– К чему это?

– Мне повезло! – радостно воскликнул следователь. – Ваш брат оказался совсем плохим мальчиком. Его отпечатки нашлись в базе данных. Видимо, о них отцу известно не было. – Выражение лица Морозова вмиг изменилось. Следователь свел светлые брови к переносице и подался вперед. Голос прозвучал непривычно низко, пробирая до мурашек: – Откатаю ваши пальчики – и дело в шляпе. Мне достаточно установить, что вы не тот, за кого себя выдаете. Более весомые доказательства не нужны, чтобы возбудить уголовное дело по факту смерти вашего брата. Все ясно как белый день. Его тело лежит в сырой земле, а не ваше. И вы самый очевидный подозреваемый, учитывая обстоятельства его смерти.

Вишневский, а точнее Аверьянов, шумно сглотнул и невольно убрал руки, прижав кисти к животу. Смотрел на следователя затравленно, испуганно. Нижняя губа заметно задрожала. Чем сильнее он стискивал челюсти в попытке сдержать навернувшиеся слезы, тем явственнее бугрились тугие желваки на острых скулах. Дамба самообладания дала трещину. Морозов удовлетворенно хмыкнул, посмотрел на Хомутова, который все это время молча сидел за ноутбуком, и коротко кивнул. Послышался щелчок кнопки диктофона, и последующие слова Аверьянова зазвучали под аккомпанемент мерного стука клавиш.

– Этот ублюдок сам пришел ко мне… – ядовито и тихо проговорил Аверьянов, пряча глаза. – Восемнадцать лет жил в неведении, тихо проклиная свою жизнь. И жил бы дальше! Даже не сомневайтесь. Но что он мог знать?.. Детство было тяжелым, голодным, нищим и беспросветно одиноким. Мать спилась, когда мне едва исполнилось восемь. Стала водить в квартиру всяких сомнительных мудаков, что не скупились проверять свою силу на слабом детском теле. Если я сам не заботился о еде, то мог попросту остаться голодным. Я стирал и штопал свою одежду сам. Старался выглядеть чисто и опрятно. Но в школе меня все равно считали оборванцем. И, казалось бы, чем старше, тем умнее… Но нет… – Аверьянов шумно вздохнул, запрокинул голову, часто заморгал. – Годы шли, а одноклассники становились все жестче. Впрочем, не только они не теряли ко мне интерес. Любимый мальчик для битья.

– А руководство школы? – не удержался Морозов. – Классный руководитель?

– Я никогда не жаловался. – Аверьянов склонил голову и неопределенно повел плечами. – Думаю, они догадывались, но делали вид, словно не замечали. Проблемных учеников в нашей школе было достаточно.

– Что потом?

– Потом она наконец-то подохла! – зло выплюнул Аверьянов. – Думал, что станет легче и проще. Что жизнь изменится. Но меня определили в детский дом за неимением других родственников. Отстойно быть несовершеннолетним… – Аверьянов поднял голову и с усмешкой взглянул на следователя. – Кому нужен пятнадцатилетний выродок? Мне пришлось остаться до выпуска. Позже я вернулся в свою холодную и пустую квартиру. Без единого гроша в кармане, – Аверьянов тихо усмехнулся. – Я, честно говоря, удивился, что квартира матери перешла мне по наследству. Был уверен, что она ей уже не принадлежала.

– А постинтернатное сопровождение? Социальные выплаты?

Аверьянов брезгливо сморщил нос и отвел взгляд в сторону. Очевидно, говорить об этом он не желал. Впрочем, эта информация следователя мало волновала. А если быть более честным – просто не имела отношения к делу.

– Вы знали о его существовании?

[Воспоминания в показаниях Аверьянова – 28.08.2022 – Воскресенье – 06:30]

Стук в дверь. Медные ресницы дрогнули, и Андрей с трудом разлепил глаза – веки отяжелели так, словно их залили расплавленным свинцом. Тонкая полоска света, пробивавшаяся меж запахнутых тяжелых штор, ослепляла, вызывая острую головную боль. Аверьянов нехотя оторвал голову от подушки, приподнялся на локте, пошарил свободной рукой по поверхности прикроватной тумбочки в поисках телефона. На дисплее высветилось 06:33. Он крепко зажмурился, глухо простонал сквозь стиснутые зубы и сбросил с себя одеяло.

Стук в дверь. Обнаженные стопы коснулись холодного пола. Мурашки пробежали по коже, заставив Андрея тихо зашипеть. Он не ждал гостей. В его дверь стучались лишь социальные работники и куратор, но об их визитах Андрей был предупрежден заранее. К тому же утро было ранним. Даже для самого придирчивого и педантичного государственного служащего.

Стук в дверь. Аверьянов шел не спеша, лениво перебирая ногами, и так по-детски растирал глаз кулаком. Единственная жилая комната, что служила ему спальней, сменилась узким коридором с обшарпанными стенами. Старые обои в давно выцветший желтый цветочек вызывали тошноту. На них была та многолетняя грязь, от которой можно было избавиться, лишь содрав все с мясом. А лучше просто сжечь. Андрей зажмурился от головной боли, что нещадно застучала по вискам с новой силой, и отпер дверь, забыв посмотреть в дверной глазок.

Несколько тягостных, долгих секунд он всматривался в собственное отражение. Искаженное. Яркое. Новое. Чужое. Но все же его. Аверьянов чувствовал, как слепой дикий ужас наполнял тело, разливаясь под кожей липкой мерзкой субстанцией. Полные губы напротив, с металлическим шариком над верхней губой, растянулись в едкой широкой улыбке – и тут Андрея начала бить крупная дрожь. Словно нырнул в колодец с ледяной водой по самую макушку.

Аверьянов, почувствовав иррациональный страх, поспешил захлопнуть дверь, но тяжелый ботинок со стальным носком вклинился в неумолимо смыкающуюся щель.

– Стопэ! – Аверьянов вздрогнул от звука собственного голоса. Его голоса. Тембр чуть ниже, с легкой хрипотцой, но все же его. – Открывай. Надо покумекать.

– Кто ты? – сипло спросил Андрей и неосознанно накрыл ладонью горло, продолжая всем телом наваливаться на дверь.

– Твоя совесть, – ехидно процедило его «отражение» и сильнее надавило на дверь, когда почувствовало легкое замешательство Андрея. – Неужели твоя… О! Прости. Наша мамаша никогда не говорила обо мне?

Аверьянов словно оцепенел. Тонкие пальцы, что вмиг похолодели, разжались, отпустили дверную ручку. В голове зашумело, а во рту мгновенно пересохло. Андрей не был глупцом. Достаточно и того, что он видел перед собой это лицо. Сердце забилось взволнованной птицей за тесной клеткой тонких ребер, а ноги сами сделали пару шагов назад. Тревожные мысли роились в голове, пока Аверьянов пытался переварить и принять смысл сказанных слов.

В те нередкие периоды, когда мать Андрея находилась в пьяном угаре, она любила рассказывать ему слезливую историю о том, как искренне жалела, что в живых остался он, а не его брат, который скончался в реанимации через несколько часов после родов. Наверняка он бы больше ее ценил, безусловно, любил, а главное – был бы благодарным сыном. Аверьянов так часто слышал о нем, что невольно представлял его лицо, всматриваясь в зеркало, и тихо, люто ненавидел. В частности, самого себя.

– Она говорила, что он… – Аверьянов на миг зажмурился, встряхнув медной копной кудрявых волос. – Что ты умер.

– Как видишь, – парень развел руками и беспечно пожал плечами, – это не так. И вот я, Богом дарованный, стою перед тобой. Во плоти и во всей красе.

– Богом дарованный… Богдан, что ли?.. – неожиданно поинтересовался Аверьянов и заметил короткий кивок.

Богдан широкими шагами прошел вперед, небрежно бросил тяжелый рюкзак на потертый линолеум. Он скользнул внимательным взглядом по обшарпанным и грязным стенам, старой и скудной мебели, безвкусным шторам с рисунком в мелкий бледно-голубой горошек и брезгливо поджал губы.

Аверьянов с трудом сглотнул тугой ком, что встал поперек горла. Ему было крайне неловко, жутко стыдно и противно. До ужаса противно от самого себя и собственных мыслей. Дверь закрылась с натужным скрипом. Последовал характерный щелчок. Аверьянов чуть опасливо прошел в комнату, шаркая босыми ногами и выдерживая дистанцию между ним и Богданом. Язык нервно скользнул по пересохшим, чуть шершавым губам, а горло сдавило что-то горячее невидимым обручем. Стало трудно дышать. Андрей на мгновение закрыл глаза в попытке совладать с тихо нарастающей паникой.

– Твою мать, – с некой досадой в голосе протянул его новоиспеченный брат. – Живешь, словно паршивый пес. Мерзость…

Андрей поднял веки и стиснул зубами нижнюю губу. Он слышал достаточно оскорбительных речей в свой адрес, начиная с начальной школы, и, казалось бы, ничего уже не могло его задеть и причинить боль. Ничего? Его мать ценила мертвое дитя больше, чем живого сына, который был рядом и бесконечно страдал. И вот этот мертвый ребенок стоял сейчас перед ним в своей дорогой одежде и ювелирных украшениях. Смотрел брезгливо, так высокомерно, словно это Андрей появился у него на пороге без приглашения, а не наоборот.

– Забавно. – Богдан провел пальцем по книжной полке, взглянул на легкий пыльный след и растер пальцы. Нарочито медленно, кривя лицо. Аверьянов был в меру чистоплотным и аккуратным. Подобный жест вызвал в нем новую волну раздражения. – Если бы мой школьный друг не увидел тебя в твоем паршивом приюте, я бы еще не скоро узнал о твоем существовании. А возможно… вообще никогда. Знаешь ли, папаня никогда о тебе не упоминал.

– Не знал бы дальше, – хрипло выдавил из себя Андрей и прислонился к дверному косяку, почувствовав легкую слабость в ногах. – Школьный друг?

– Ага. Точнее, подруга. – Богдан присел на полусогнутых ногах и достал с нижней полки увесистый альбом в твердом переплете. – Ее отец занимается какой-то вшивой благотворительностью и вечно таскает дочь с собой посветить лицом. – Богдан небрежно раскрыл альбом. – Ты коллекционируешь марки? Серьезно?! Вот умора!.. – тихий смех прошелся по спине Аверьянова кипящей смолой.

– И что дальше? – Андрей сам не понимал, почему продолжал этот разговор, но в глубине души хотел узнать больше. Прежде всего о себе.

– Пришла ко мне вот с такими блюдцами. – Богдан сомкнул пальцы вокруг глаз. – Мол, видела твоего двойника. Так на тебя похож, как две капли. Даже доки на тебя принесла. Я сначала поржал… Но там фотка твоя была. Один в один, как в моем паспорте.

– Только не говори, что сразу догадался…

– С чего бы? – Богдан небрежно бросил альбом на полку и выпрямился, упираясь ладонями в колени. – Просто пошел к отцу и показал фотографию и копию личного дела. Упираться он не стал.

– Значит, он знает?.. – почему-то эта новость больно резанула где-то глубоко внутри. – Кто-то еще знает обо мне?

– Только она, Сонечка. Знаешь ли, я был в таком шоке, что просто не мог молчать.

– Вот как… – Аверьянов оттянул рукав пижамы, нервно спрятал кисть. – И что теперь? Зачем ты здесь?

– Как же? – он наигранно удивился и посмотрел на Андрея. – Мне было до жути любопытно: кто ты, как и с кем живешь, чем увлекаешься, где учишься, какие у тебя перспективы, каков твой круг общения? – с каждым новым вопросом он подходил все ближе. Размеренно и неторопливо, гремя тяжелыми ботинками.

Аверьянов застыл, когда почувствовал нарастающую тревогу. Лишь на миг он подумал, что, возможно, брат пришел, преследуя благие намерения. Но все изменилось в одночасье. Этот непринужденный и дружелюбный разговор только с виду был таковым. Холодная испарина выступила на спине, прожигая кожу меж лопаток ледяным огнем. Аверьянов упрямо заставлял себя смотреть в глаза – такие знакомые, но одновременно чужие и холодные. Такие же глаза были у самого́ Андрея и у покойной матери. Их встреча явно не сулила ничего хорошего. Аверьянов это чувствовал.

Богдан накрыл ладонью подбородок Андрея и длинными крепкими пальцами сдавил щеки, больно впиваясь в кожу короткими, но острыми ногтями. Аверьянов мертвой хваткой вцепился в запястье руки, что его удерживала. Брат был значительно сильнее. Сильнее и злее. Ярость багровой пеленой застелила глаза, словно разливая краску на свежую сочную траву. Андрей испугался и ослабил хватку на чужом запястье.

– Я не мог нормально спать, зная, что ты есть. – Голос прозвучал неожиданно низко, отчего у Андрея непроизвольно похолодели конечности. – Знаешь ли, я впал в немилость отца с некоторых пор. Он разочаровался во мне. Но я не расстраивался. Единственный и любимый сын. Выбора у папочки нет. Однако… появился ты. Понимание того, что отец все это время знал, где ты и что с тобой, навело меня на некоторые мысли.

– Испугался, что останешься не у дел? – сипло отозвался Аверьянов, слизывая с уголка губ скопившуюся вязкую слюну. – Поменяемся?

Андрею стоило бы поубавить спеси, но это была его естественная реакция на страх. Пагубная привычка защищаться агрессивно, выводя оппонента на эмоции и внушая, что перед ним кто-то равный, сформировалась с самого детства. Нередко она служила лишь своеобразным катализатором для ответной, более опасной реакции, но чаще спасала и позволяла избежать очередных проблем. Аверьянов не мог это контролировать. Понимал, что стоило промолчать, но слова словно сами срывались с губ.

Богдан ядовито усмехнулся и разжал пальцы. Отступил на пару шагов, лукаво наблюдая за Андреем из-под полуопущенных медных ресниц. Стянул с себя тонкую кожаную куртку с изображенной на спине монохромной Медузой горгоной и небрежно бросил на расправленную постель. Каждое движение – даже столь незамысловатое, как скольжение узкой ладони по короткому ежику волос, – кричало о внутренней уверенности, явном высокомерии и чрезмерном самолюбии. Этой силе невозможно противиться. Она давила на ментальном уровне.

Аверьянов наблюдал за братом пристально, не скрывая собственного любопытства и, к своему стыду, восхищения. Перед ним стояла та исключительная и улучшенная версия его самого. Тот, кем он всегда желал стать, но не мог в силу множества жизненных обстоятельств. И дело было вовсе не в ухоженной внешности или дорогих вещах, что были на нем, – весь цимес заключался в непоколебимой уверенности и внутренней силе, которая присутствовала лишь тогда, когда за спиной притаился надежный тыл. Поддержка, которой у Андрея никогда не было.

– Все нищие такие гордые? – негромкий голос отвлек Аверьянова от тяжелых мыслей.

– Как это произошло? – Андрей проигнорировал едкое замечание. – Неужели все это время она обманывала меня? Но…

– Вовсе нет, – перебил его Богдан и безразлично пожал плечами. – Хочешь услышать красивую сказку о любви? Наша мамаша встречалась с господином Вишневским долгие годы, пока его жена медленно, но верно угасала у него на глазах.

Богдан с тихим вздохом опустился на стул и сложил ноги на край письменного стола. Несколько долгих секунд он смотрел на стальные мыски, не моргая, и ритмично барабанил пальцами по деревянной поверхности.

Аверьянов терпеливо ждал продолжения истории. Желал знать правду и одновременно опасался ее услышать. Чувства матери к его биологическому отцу не имели для Андрея ни ценности, ни смысла. Не теперь. Аверьянов искренне пытался любить ее, но она не давала ему никаких шансов. В глубине души он верил, что мать прожигала свою скотскую жизнь и умерла, подобно животному, за свои былые заслуги, о которых Андрей, к счастью или к сожалению, не знал. Но заслужил ли он такой жизни? Почему ему пришлось пройти через этот ад на земле? Вопросы, что многие годы оставались без ответа. Страшно подумать, что ответ на них был прост как две копейки.

– Она забеременела, а он ее бросил. Она родила за два месяца до того, как умерла его жена. – Богдан откинулся на спинку стула и с легким прищуром взглянул на Андрея. Широкая улыбка коснулась его губ, обнажая ряд ровных белоснежных зубов. – Отец забрал меня, а матери сказали, что один из близнецов умер. Не знаю, как так вышло, но в свидетельстве о моем рождении в графе «матушка» указана его покойная жена. – Богдан безразлично пожал плечами. – Наверное, очередное коррупционное волшебство.

– Почему… – голос Андрея прозвучал неожиданно сипло, и он тихо откашлялся, чтобы скрыть волнение и легкую хрипоту. – Почему ты?

Богдан тихо рассмеялся и шумно спустил ноги со стола. Размеренной шаркающей походкой подошел к Андрею. Рыжая макушка накренилась к плечу, а взгляд зеленых глаз вмиг стал таким тяжелым, презрительным, что Аверьянов ощутил, как под кожей разлилось что-то мерзкое, липкое и тягучее. Тошнотворный ком подкатил к горлу.

– Эники, – Богдан уткнулся указательным пальцем меж своих ключиц, – беники, – перевел палец на Андрея и болезненно уперся в плечо, отталкивая от себя. – Доходчиво?

– Хочешь сказать, – Аверьянов шумно вздохнул, – что это просто воля случая? Так совпало – и все?

– Прикинь? – Богдан раздраженно клацнул зубами, и Андрей заметил на его правом клыке небольшой прозрачный камушек. – Мне чертовски повезло. Пока ты смотрел на то, как нашу любимую мамочку имели в пьяном угаре во все щели, и жрал с пола, я жил своей обалденно шикарной жизнью. Потрясающе, правда? Просто баловень судьбы. Не иначе. Фортануло так фортануло.

Наконец его слова возымели эффект – полоснули острым лезвием по сердцу, оставляя за собой глубокие кровоточащие раны. Словно распороли незажившие швы и освободили чистый яд, что сочился под кожей, разъедая, уничтожая, медленно убивая. Андрей смотрел на брата невидящим взглядом, до боли стискивал челюсти и пытался сдержать нахлынувшие чувства. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

– Коррупционное волшебство, – спокойно продолжил Богдан, словно не замечая, как побагровело лицо напротив. – В твоем детском доме очень болтливые люди. Все рассказали о тебе. Даже больше того, что было написано в личном деле. Я даже немного разочарован. Специально приехал сюда ради тебя перед тем, как уеду в академический кампус и продолжу жить своей лучшей жизнью. Хоть и пообещал отцу никогда не искать с тобой встреч… Но я хотел убедиться. Удостовериться лично. Не каждый день узнаешь, что у тебя есть брат… – Богдан наигранно вздохнул и произнес полушепотом: – Да еще и такой.

– Какого черта тебе здесь нужно? – прошипел Андрей, трясясь от злости.

– Какой-то ты совсем негостеприимный. – Богдан провел по отросшим крупным локонам брата, неосторожно и немного грубо выпутал пальцы и оттянул одну небольшую прядь. Теплый металл кольца мазнул по скуле. – Почему не срежешь эти космы? Всегда их люто ненавидел. Выглядишь как баба.

Аверьянов резко дернул головой, отстраняясь. Шагнул назад, переступил порог, что разделял комнату и коридор. Он не отрывал пристального тяжелого взгляда от улыбающегося лица, словно опасался повернуться спиной. Андрей чувствовал тихую тревогу и необъяснимый гадкий страх. Его искаженное отражение никогда не являлось чем-то близким. Кровное родство не делало их семьей. Андрей не мог назвать человека напротив «братом» и с уверенностью мог сказать, что это было взаимно. Долгие годы он жил словно в аду, сгорая в синем пламени день за днем. Тот единственный, кто мог спасти, просто оставил его, наблюдая издалека. Он никогда не был ему нужен. И появление второго отпрыска не являлось результатом искреннего желания сблизиться. Богдан не преследовал благие цели и, что самое главное, не пытался это скрыть.

Андрей подхватил тяжелый рюкзак с пола, крепко ухватившись за кожаный ремень, и стремительно подошел ближе. Так, что рюкзак оказался зажат между ними.

– Уходи, – ядовито выплюнул Аверьянов. – Слышишь?! Забирай свои вещи и проваливай из моего дома! Думал, что вот так просто заявишься, а я должен буду стерпеть все то, что тебе вздумается мне наговорить? Мне плевать на тебя и на твоего отца. Можешь валить со спокойной совестью и не бояться, что я разрушу твою прекрасную жизнь.

– Ты… Хах! Ты бы и не смог… – сквозь заливистый смех выдавил Богдан. – В этом весь и прикол! Понимаешь? С того самого дня, как я узнал о твоем существовании, ночами спать не мог. Не находил себе места. Понял, что должен любой ценой узнать о тебе все и увидеть собственными глазами. Честно говоря, – Богдан ткнул Андрея указательным пальцем в лоб, отталкивая от себя, – я даже не знал, что буду делать и говорить. Но, увидев вот это все, – он развел руками, – понял, что ты мне вовсе не соперник. Ничтожество. Пустое место. Шлюший ублюдок…

[Конец воспоминаний]

В клубном помещении повисла тишина. Звенящая. Гнетущая. Аверьянов смотрел в одну точку перед собой мутными глазами и нервно кусал кожу на костяшке указательного пальца. Руки мелко подрагивали. От внимательных глаз следователя не скрылось, что буквально в одно мгновение непроницаемая маска студента треснула и рассыпалась, словно горсть конфетти, явив хрупкого, напуганного и абсолютно разбитого человека.

– Что произошло потом? – первым нарушил молчание Морозов.

– Я… – Аверьянов шумно сглотнул и торопливо опустил взгляд, – ударил его. Между нами завязалась небольшая драка. И… Не знаю! Все так быстро произошло… Не помню подробностей… Он не смог удержаться на ногах. Неуклюже так попятился, споткнулся своими чертовыми ботинками, потерял равновесие и просто… упал. Наверное, ударился затылком об угол… стола.

– Почему не вызвали скорую?

– У меня был шок, – сухо отозвался Андрей. – Он свалился, как тяжелый мешок. Просто… Я просто смотрел на него. Ощущение было такое, словно я попал в какой-то вакуум. И… – он зажмурился и рьяно замотал головой. – В общем, не знаю, сколько прошло времени, но когда я подошел к нему, то заметил кровь. – Андрей провел ладонью в воздухе, где-то возле затылка. – Вот здесь. Лужа. Не дышал, не двигался. Я ужасно боялся прикасаться к нему.

– Возникло желание пожить его прекрасной жизнью? – с иронией предположил следователь.

– Ч-что?..

– Вместо того, чтобы помочь своему брату или просто вызвать полицию, не придумали ничего лучше, как присвоить себе его личность. – Морозов подался вперед и уперся локтями в колени широко расставленных ног. – Вы же сами предложили ему поменяться. Эгоистично, не находите?

Эгоистично. Аверьянов смотрел на следователя в немом удивлении и отказывался верить тому, что слышал. Все эти годы он влачил свое жалкое существование по воле случая. Эники-беники. Испытав дичайший ужас от безжизненного тела перед собой, от вида свежей тягучей крови, что растеклась темным пятном и окрасила старый линолеум багряным цветом, Андрей не мог даже пошевелить пальцами. Эгоистично. Он больше не желал и не мог жить в аду. Вызвать полицию и сесть за убийство, пусть и не преднамеренное? Кто бы стал его слушать? Кто бы пожалел его в этот раз? Нет, он не мог себе этого позволить. Не мог так рисковать. Знал, что в этой жизни мог рассчитывать лишь на себя одного, забыв о возможности довериться хоть кому-либо.

Когда Андрей пришел в себя, то действовал импульсивно и руководствовался лишь эмоциями. Они захлестывали настолько, что Аверьянов перестал осознавать себя, свои действия и цели. Рылся в рюкзаке брата дрожащими руками в поисках чего-то важного и необходимого для себя. Андрей сам не знал, что именно искал. Початый блок сигарет «Димитрино». В нос ударил нежный ванильный аромат табака. Паспорт. Вишневский Богдан Станиславович, родился 14 июня 2005 года. Губы Аверьянова растянулись в грустной улыбке – с фотографии на него смотрела его точная копия с кудрявой копной рыжих волос. Они были так похожи, что у Андрея болезненно сжалось сердце.

– Думали о том, как будете жить дальше? – Морозов не сдавался, напирал, бередил свежие раны. – Вернулись бы к отцу после учебного года? Думаете, он не заметил бы разницы? Как долго продлился бы ваш спектакль? Уверены, что он принял бы вас в качестве замены мертвому сыну?

– Вообще-то… – Аверьянов нервно повел головой в сторону, неотрывно смотря на следователя, – я тоже его сын.

В рюкзаке Андрей нашел конверт глубокого синего цвета с серебристо-синим гербом. В нем было письмо, подписанное ректором, о зачислении на архитектурный факультет и заселении в общежитие, а также пластиковый пропуск на территорию кампуса. Тогда он не думал о последствиях и о том, что правда рано или поздно всплывет наружу и явит свое обезображенное лицо. Упоенный мыслью о возможной новой и счастливой жизни, Аверьянов снял с тела брата все украшения, тяжелую обувь и броский ремень.

– Но вы уже большой мальчик, – словно игнорируя слова Аверьянова, Морозов вступил в диалог с самим собой. – Могли бы больше не вернуться в отчий дом. О! На территории кампуса можно жить круглый год. Отличный вариант…

Аверьянов рискнул и поставил на кон все, что имел: свою искалеченную жизнь и незримое зыбкое будущее. В глубине души он испытывал гадкое, но яркое чувство того, что его поступок – некий акт справедливости. Все было правильно. Все было по-честному. Воля случая. Эники-беники.

– Но что-то пошло не так. Да, Аверьянов?

– Что-то пошло не так… – тихо согласился Андрей и поднял тяжелый взгляд на следователя. – Богдан жил и учился в другом городе. Достаточно далеко от этого места и моей дыры. Откуда я мог знать, что в академии встречу ту самую школьную подругу? Совпадение с низкой долей вероятности… – Аверьянов едко усмехнулся. – Произошедшее могло остаться в тайне навсегда.

– Сомневаюсь, – категорично отреагировал Морозов. – Вы не могли вечно притворяться другим человеком. В особенности тем, кого не знали ни на йоту. Рано или поздно ваш обман был бы раскрыт.

– Да, – Андрей рассеянно кивнул. – Вы правы. Только это случилось слишком рано. Думаете, это было так легко? Я думал об этом ежеминутно, вздрагивал каждый раз, когда его имя произносили вслух. Мне казалось, что все смотрят на меня и видят насквозь. – Аверьянов провел большим и указательным пальцами по лбу. – Неоновая кричащая вывеска: «Лжец».

– Василевская вас узнала.

Скорее утверждение, нежели вопрос.

– Она прилипла ко мне, словно пиявка…

[Воспоминания в показаниях Аверьянова – 15.02.2023 – Воскресенье – 20:25]

Андрей не мог найти себе места. После той встречи с Василевской в общей гостиной в предновогодней суете Соня словно преследовала его заметной безмолвной тенью. Не подходила, не пыталась заговорить, но всегда наблюдала издалека.

Дни Аверьянова проходили в постоянной смутной тревоге. Андрей чувствовал себя обнаженным, словно его видели насквозь и слышали все его мысли. Шерстили в чертогах разума, топчась грязными ботинками. Хуже и быть не могло. Но, как оказалось, нет. Могло.

Вскоре, двадцатого января, когда Соня решилась с ним заговорить, поджидая на крыльце клубного здания, мысль о его скором разоблачении стала чрезмерно навязчивой, на грани паранойи и здравого рассудка. Его мучила бессонница, которую он так рьяно старался скрыть. Липкий страх поселился так глубоко внутри, что желание забиться в глубокую нору и не высовывать даже носа давило почти физически.

После этой случайной и в какой-то мере судьбоносной встречи Андрей корил себя и ужасно жалел о своем поступке. Но чем больше думал о прошлом, тем сильнее убеждался, что выбора как такового не имел. Глупое стечение обстоятельств, которым он воспользовался так бездумно и безрассудно. Хотел бы он повернуть время вспять и все изменить? Аверьянов не мог честно ответить на этот вопрос.

Время было поздним. Андрей не спеша возвращался к себе, зная, что соседа не будет в комнате – заболел. Это хорошо. Ему хотелось наконец-то побыть одному и перевести дух, хорошенько все обдумать и, если повезет, выспаться. Конечно, у Аверьянова не было никакого плана – первые четыре месяца обучения прошли на удивление спокойно, и Андрей позволил себе расслабиться, насладиться беззаботной студенческой жизнью. Вот только зря. Должен был предусмотреть подобный исход и придумать что-то вразумительное, весомое. Тщетно. Андрей чувствовал себя безвозвратно сломленным. Капкан захлопнулся.

Аверьянов резко остановился, когда из четыреста пятой комнаты вывалился высокий темноволосый парень и заливисто рассмеялся, чуть пошатнувшись. Андрей сделал шаг назад и спрятался за угол, ведущий в общий коридор. Никогда прежде он не видел своих соседей – лишь изредка слышал голоса, когда возвращался в комнату к началу комендантского часа, после первого обхода старосты.

– Карпов! – послышался зычный голос из комнаты. – Закрой дверь, придурок! Тебя кто-то может увидеть или услышать. Потом проблем не оберешься.

– Эй! – возмутился, по всей видимости, Карпов, который стоял в дверях. – Мне жарко. Дай… дай проветриться. И вообще я хотел сходить в свою комнату… Забыл там кое-что… интересное.

– Да ты уже лыка не вяжешь… И как только дверь открыл? Коваленский же запирал нас на ключ.

Голос стих. Карпов резко подался вперед, словно его кто-то силой потянул вглубь комнаты. Послышался звон стекла и тихое чертыхание. Андрей воровато наблюдал за тем, как на пороге появился высокий светловолосый парень с небрежным пучком на макушке и тлеющей сигаретой в зубах. Посмотрел по сторонам и осторожно, практически беззвучно прикрыл дверь.

Несколько долгих секунд Аверьянов стоял и буравил глазами дверь, находясь в легком замешательстве. Последнего он узнал без особого труда: Евгений Меркулов, третьекурсник факультета гуманитарных наук. Мерзкий тип, который постоянно заискивал перед Горским, а за спиной говорил лишь гадости. Смотрел на всех свысока и к первокурсникам относился с особой «любовью». И для него не имело значения, на каком факультете они учились.

[Конец воспоминаний]

– Что вас так смутило в увиденном? – Морозов намеренно скрывал от Аверьянова свою осведомленность о роли Меркулова в этой истории, желая дать подозреваемому возможность рассказать все самому. Без прикрас.

– Третьекурсник в комнате первокурсника? – тихо хмыкнул Аверьянов.

– Насколько мне известно, посещать комнаты друг друга не запрещено. – Морозов задумчиво потер пальцем кожу под губой.

– Я лично с Меркуловым не знаком, но репутация у него достаточно сомнительная. – Андрей чуть поерзал и сел поудобнее. – У него есть определенный круг общения, куда посторонним ходу нет. Евгений не водит дружбу с новенькими. На приветственной встрече первокурсников был небольшой скандал. Меркулов очень агрессивно и вызывающе себя вел, оскорблял младших и издевался над ними. В особенности над стипендиатами. Но Горский быстро замял эту историю. – Аверьянов шумно выдохнул и нервно потер шею. – Короче, ничего такого. Просто я удивился, когда увидел Меркулова на нашем этаже. Вот и все. Я вообще впервые видел, чтобы из этой комнаты кто-то выходил. Впрочем, и входил тоже…

– Окей, – легко согласился Морозов. – Что произошло дальше?

– Я был один в комнате, когда ко мне пришла Василевская…

[Воспоминания в показаниях Аверьянова – 15.02.2023 – Воскресенье – 21:10]

Аверьянов смотрел перед собой почти отсутствующим взглядом и сильнее сжимал пальцы на дверной ручке. Конечности и нутро вмиг похолодели от иррационального страха, а на спине выступила обильная липкая испарина, которая медленно сползала меж лопаток, обжигала ледяным огнем и пряталась в поясничных ямках. Лицо и шею обдало жгучим жаром, и Андрей торопливо приложил к щеке тыльную сторону ладони.

– Ты один? Могу войти? – сухо поинтересовалась Василевская, смотря на Аверьянова снизу вверх.

Андрей провел языком по пересохшим губам и несколько долгих секунд раздумывал, сжимая пальцы на дверной ручке до онемения. Аверьянов не хотел впускать Василевскую и еще больше не хотел говорить с ней, искренне жалея о том, что соседа в комнате не было. Он надеялся, что его просьба, озвученная тогда на крыльце, была услышана. И пусть у Сони были какие-то зыбкие подозрения на его счет, она могла бы просто закрыть на это глаза. Могла бы, но не сделала этого.

– Ты же не хочешь, чтобы я говорила в коридоре? – в глазах Сони читался вызов. – Я могу. Мне несложно.

Аверьянов торопливо шагнул назад, безмолвно приглашая Василевскую войти. Она медлить не стала. Уверенно шагнула в комнату, обвела ее внимательным взглядом и осторожно заглянула в приоткрытую дверь, ведущую в ванную. Никого. Удовлетворительно хмыкнув и кивнув, словно самой себе, Соня развернулась к Андрею ровно в тот момент, когда дверь за ним осторожно захлопнулась.

– Значит, один, – многозначительно произнесла Василевская и скрестила кисти на пояснице.

– Как видишь, – сухо отозвался Аверьянов, прислонившись спиной к двери.

– Ты в порядке? Как себя чувствуешь?

– В-вполне… – неожиданный вопрос Василевской вывел Аверьянова из равновесия. – Почему бы мне не быть в порядке?

– У тебя всегда была жуткая аллергия на глютен. – Василевская как-то странно улыбнулась. – Вкусные булочки на ужин были, правда?

Аверьянов шумно сглотнул. Навязчивое поведение Василевской не оставило никаких сомнений – ему «посчастливилось» встретить именно ту «Сонечку», которая была осведомлена об их семейной драме. Имело ли смысл отрицать и держать оборону? Знала ли Соня наверняка, кто стоял перед ним? Насколько они были близки? Чего стоило ожидать? Каковы будут ее действия, если правда станет очевидной?

– Не знаю, – осторожно ответил Андрей, словно прощупывая почву. – Я их не ел.

Василевская замерла. Смотрела на Аверьянова внимательно и пытливо, словно тщательно раздумывала над своими дальнейшими словами. Просчитывала возможные шаги, взвешивала все за и против. У Аверьянова неприятно засосало под ложечкой от понимания того, что он вляпался в мерзкую историю, глубоко увяз в трясине собственного вранья, из которой уже не мог выбраться.

– Где он? – тихо спросила Василевская. – Где Богдан?

– Не понимаю, о чем ты, – Аверьянов старался не выдать волнение. – Стою перед тобой, как видишь.

– Я знаю, что ты – не он. – Горькая усмешка сорвалась с губ Василевской, и она устало потерла переносицу, приподнимая очки. – Черт! Вы такие разные… Уму непостижимо. В самую нашу первую встречу… – Василевская шагнула ближе. – Это так очевидно.

– Кажется, ты не в себе, – сухо отозвался Аверьянов. – Уходи. У меня нет желания слушать бред перед сном.

Василевская нарочито медленно поправила очки, цепко удерживая зрительный контакт и засасывая в глубину своих васильковых глаз. Спустя мгновение она резко подалась вперед и вцепилась в рубашку Аверьянова. Лихорадочно, не давая Андрею ни секунды на раздумья, она выуживала полы рубашки из брюк. Небрежно сминала тонкую ткань и оголяла выступающие ребра, обтянутые бледной кожей. Неожиданность и абсурдность ситуации ввергли Аверьянова в шок, и он просто не мог заставить себя пошевелиться. О том, чтобы оттолкнуть от себя Василевскую, и речи не шло.

– Ч-что… – с трудом выдавил из себя Аверьянов. Он словил запястья Василевской и мягко сжал пальцы. – Что ты делаешь?!

– Татуировка! – Василевская победно воскликнула и зло посмотрела на Аверьянова из-под очков. – У тебя нет этой чертовой уродской татуировки.

– Боже… – Андрей отпустил руки Василевской и грубо оттолкнул ее от себя. – Звучишь как умалишенная, – прошептал себе под нос, поправляя рубашку. – Я ее свел.

– Свел? Ты ее обожал! Хвастался, что вновь утер отцу нос. – Василевская нервно провела по волосам, убрала прядь за ухо. – Хочешь сказать, что просто взял и изменился за два года? Настолько? У тебя поменялись вкусы, судя по твоей внешности. Да ты… ты даже разговариваешь совсем иначе. Открываешь рот – и словно другой человек.

– Люди меняются.

Андрей с тихим вздохом оттолкнулся от двери, сделал пару шагов вперед, обогнул Василевскую, едва касаясь ее плечом. Спиной он чувствовал пристальный взгляд, выжигавший кожу до самых костей. Но так было чуть легче. Андрей мог лишь догадываться, как выглядел со стороны, ведь контролировать эмоции становилось все сложнее. Особенно в этот момент, оказавшись один на один, лицом к лицу. Андрей не знал, как себя вести и что говорить. Мечтал лишь о том, чтобы Василевская ушла, пока он еще был способен на хорошую мину при плохой игре.

– Аверьянов!.. – привычно тихий и ровный голос Василевской сорвался на сдавленный крик.

Андрей вздрогнул от собственной фамилии, произнесенной вслух. Он не слышал ее уже так долго, что на мгновение она показалась совсем чужой и такой неподходящей для него. Воспоминания накрыли темной холодной волной, словно Аверьянова окунули в чан с ледяной водой и удерживали под поверхностью, не позволяя вобрать в легкие больше воздуха. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

– Знаешь, когда я впервые тебя увидела, то подумала… ох… – Василевская нервно сглотнула, – ничего себе, как похожи! Но любопытство было так велико, что я стала приходить чаще и наблюдать издалека. Благо проблем не возникало. Отец был моей инициативе несказанно рад. – Горькая усмешка сорвалась с губ Василевской. – Но нужно быть полной дурой, чтобы не увидеть очевидного.

Меж стиснутых пальцев стало неприятно влажно, сердце глухо и тяжело забилось в груди, а во рту предательски пересохло. Внутренности словно сжали холодными руками, выворачивая… вырывая. Аверьянов не шевелился. Замер безмолвной куклой, не решаясь развернуться и встретить осуждающий взгляд васильковых глаз.

– Ты вел себя тихо, достаточно незаметно, но к тебе все равно придирались другие ребята. – Василевская сделала осторожный шаг вперед, но, заметив, как явственно напряглись плечи Аверьянова, остановилась. – У тебя была дурная привычка: оттягивать рукава, чтобы спрятать кисти. Вот… как сейчас.

Аверьянов и не заметил, как стал расковыривать швейную строчку на расстегнутых манжетах, теребить пуговицу и прятать костяшки под тонкой тканью. Слова Василевской подействовали мгновенно. Андрей торопливо спрятал руки в карманах брюк. Шумно выдохнул носом, крепче стиснул челюсти.

– Я видела и тебя, и Богдана. Вы похожи, но совершенно разные. Послушай, – Василевская дотронулась плеча Аверьянова, но тот резко дернулся. – Я просто волнуюсь, понимаешь? Сначала он воспринял все в шутку. Но спустя несколько месяцев связался со мной и рассказал о тебе. О том, что он узнал. Богдан был взбешен и растерян. Я… я предлагала ему встретиться с тобой и поговорить. Но он очень разозлился на меня. С тех пор мы не разговаривали. Я звонила, но…

Андрей горько усмехнулся. В голосе Василевской было столько тепла и заботы по отношению к его брату, что стало нестерпимо мерзко и больно. Неужели он того заслуживал? Вспоминая образ Богдана и все те слова, что сорвались с его уст в то утро, Аверьянов сильно сомневался в этом.

– Ему совсем не повезло в жизни, – вкрадчиво произнесла Василевская. – Отец никогда не любил его, а мать… – Соня осеклась. – Мачеха умерла, когда он совсем младенцем был. Ему было одиноко. Ему был нужен кто-то такой, как ты. Понимаешь?

– Не повезло?! – Аверьянов резко развернулся, не в силах более сдерживать гнев. – С чем ему-то не повезло?! Чертов ублюдок жил с серебряной ложкой в заднице. И ты мне будешь говорить о его тяжелом детстве? Лучше умолкни!

– Все не так, как может показаться на первый взгляд. Он хороший п…

– Хороший?! – Аверьянов стремительно подошел ближе и схватился за ворот рубашки Василевской. – Я знал его не больше часа, но услышал от него столько дерьма, словно я ему жизнь сломал! Словно он ненавидел меня все свои гребаные годы! Но это не он жертва, ясно?! Не он, а я! – Аверьянов лихорадочно бегал глазами по испуганному лицу напротив. – Высокомерный ублюдок…

– Тебе стоит узнать его ближе и…

– Поздно! – Аверьянов разжал пальцы и зашептал, словно в бреду: – Ближе червей в сырой земле его уже никто не узнает.

– Ч-что?..

Андрей замер, невольно касаясь пальцами своих губ. Слова сорвались так просто и легко, что до его воспаленного сознания не сразу дошел их смысл. Василевская смотрела на него широко распахнутыми глазами и спустя мгновение рьяно замотала головой.

– Шутишь… – Василевская попятилась. – Не может быть… Я срочно должна связаться со Станиславом Иг…

Но не успела Соня договорить, как Аверьянов одним рывком преодолел короткое расстояние, опередив Василевскую, и прижался спиной к двери. Не спеша завел руку за спину, проворачивая замок до характерного щелчка. Недоверчивый, затравленный взгляд, скрытый за чуть запотевшими линзами очков, метался от лица к дверной ручке и обратно. Кожа лица Василевской стала болезненно бледной, практически алебастровой, а на лбу выступили капли пота.

Аверьянов не думал о том, что делал. Не мог трезво оценивать необходимость собственных действий. Разум заволокло багровым туманом, а иррациональный страх стучал по вискам отбойным молотком. Проговорился. Дал волю эмоциям и сам подал себя на стол в блюдце с голубой каймой. Должен был сдержаться, отрицать до последнего, ведь все, чем обладала Василевская, – лишь предположения и домыслы. Не более. Как глупо.

– Ч-что ты с ним сделал? – выдавила из себя Василевская.

– Он сам виноват, – сухо прошептал Аверьянов. – Он это заслужил – сдохнуть, как тварь. Как моя мать.

– Это же… твой брат, – не унималась Василевская, все еще не веря словам Аверьянова.

– Мы не братья.

– Вы могли бы стать семьей и…

– Слишком поздно. – Аверьянов нервно провел языком по пересохшим губам. – Семьей мы перестали быть ровно в тот момент, когда меня оставили одного сгорать в том аду. Родство не делает нас семьей. Он должен был продолжать жить своей шикарной жизнью и не лезть мне под кожу!

– О какой, черт возьми, шикарной жизни ты говоришь?! – Василевская провела рукавом по линзе, лишь сильнее затуманивая взор. – Деньги не имеют значения!

– О-о-о! – Аверьянов искренне удивился и спустя мгновение залился истеричным хохотом, запрокинув голову. – Деньги. Не имеют. Значения, – с трудом выдавил он сквозь смех и вытер выступившие слезы. – А-а-а-а… Фух, рассмешила. Деньги не имеют значения… Так говорят только те, кто в них никогда не нуждался. Такие, как Богдан. Такие, как ты…

– Не говори так, словно знаешь меня, – неуверенно произнесла Василевская.

– Тогда и ты этого делать не смей!

– Это неправильно. – Василевская зажмурилась и рьяно замотала головой. – Ты не можешь просто так присвоить себе его жизнь и делать вид, что все хорошо. Это не игрушки. Он человек. Какой бы ни был. Ты должен признаться… Должен все рассказать и…

Василевская вдруг замолчала и накрыла ладонями голову у висков. Крепко зажмурилась, тряхнув головой, словно отгоняла наваждение. Аверьянов затаил дыхание и внимательно наблюдал за тем, как Василевская пыталась удержать собственное тело на подгибающихся ногах. Спустя мгновение Соня обмякла, тяжелым мешком повисла на руках Аверьянова, которые тот успел подставить в самый последний момент.

– Что за…

Аверьянов пытался поднять Василевскую, но расслабленное тело оказалось гораздо тяжелее, чем он мог себе вообразить. Удобнее ухватившись за подмышки, Андрей не придумал ничего лучше, как оттащить Соню до своей кровати.

– Василевская?.. Черт возьми… – Аверьянов чертыхнулся, забрался на кровать и утянул за собой Соню.

Слабый шорох одежды и тихое сопение Андрея казались оглушительными в комнате, что была пронизана физически ощутимым напряжением. Кровать натужно скрипнула, а матрас прогнулся под тяжестью двух тел. Осторожно опустив Василевскую спиной на покрывало, Андрей торопливо отпрянул. Жуткая паника нарастала стремительной и тяжелой волной, укрывала с головой, утягивала на дно. Ладони нервно скользнули по медным завиткам, стиснули в пальцах волосы у самых корней, вырывая у Аверьянова утробный рык, наполненный дикой, угнетающей болью.

На глазах выступили гневные слезы. Андрей лихорадочно провел манжетами под веками, запрокинув голову. По мерно вздымающейся груди было видно, что Василевская находилась в обмороке. Все мысли Аверьянова занимал диалог, состоявшийся несколькими минутами ранее. Что будет дальше? Он мысленно задавал себе этот вопрос снова и снова, гоняя его под черепной коробкой, как пугливого зайца. У Сони не было никаких прямых и весомых доказательств – лишь догадки, предположения и признание Аверьянова. Но было ли их достаточно для отца? Было ли их достаточно для общественности? Андрей не знал, нашли ли тело брата в квартире, похоронили ли… Может, он гнил на ненавистном потертом линолеуме и разлагался, пропитывая стены зловонным запахом. Отец был богат. Если он хоть на секунду усомнится в подлинной личности любимого сына, то докопается до правды. Вывернет наружу и явит миру ее уродливое лицо.

Коррупционное волшебство. Слова с легким ехидным смешком забились в висках. Неужели все было зря? Аверьянов не отдавал себе отчет, когда его пальцы мертвой хваткой вцепились в мягкую подушку. Эники-беники. Не думал и о том, что будет делать после – лишь навис над расслабленным, совершенно беззащитным телом и всмотрелся в худое лицо. Василевскую нельзя было отпускать, иначе все зря. Значит, вот такой ты человек, Аверьянов? Трусливый и жалкий? Андрей крепко зажмурился, медленно опустил подушку на лицо Василевской и забрался сверху, зарываясь коленями в матрас, сминая под собой темное покрывало. Судорожный всхлип сорвался со рта, и зубы мгновенно сжались на губах.

Аверьянов навалился всем весом на предплечья, крепче прижимая подушку. Не мог заставить себя остановиться, но до одури хотел отдернуть руки и трусливо сбежать. Капкан захлопнулся. Время длилось невыносимо долго и с каждой секундой разрушало Андрея изнутри. Тик-так. Тик-так. На циферблате без четверти десять. Казалось, разум его опустел, как и он сам. Шарнирная кукла в руках собственных страхов и зависти.

Тело под Аверьяновым дрогнуло. Василевская приподняла руки, рассеянно пошарила ими в воздухе и сдавленно замычала. Андрей кожей ощутил вибрацию сквозь подушку и сильнее навалился на нее. Горячие слезы срывались с глаз, разбивались крупными каплями об обнаженные кисти. Сопротивление было слабым, едва ощутимым. А когда оно и вовсе стихло, осознание ударной волной обрушилось на Аверьянова. Обмяк, зарылся лицом в подушку и сдавленно, отчаянно разрыдался, сглатывая соленые слезы и собственные крики.

[Конец воспоминаний]

– Это… – Морозов пытался подобрать верные слова, пока смотрел на заплаканное лицо напротив, – это было опрометчиво.

Аверьянов коротко кивнул, а его нога забилась нервной дрожью. Он барабанил ладонью по колену, другой рукой теребил крупный локон у шеи.

– На тот момент вы же не знали, как поступите с трупом. На что вы рассчитывали?

– Ни на что… Я ни о чем не думал на тот момент, ясно?! – голос Аверьянова сорвался на крик. Он более не мог скрывать эмоции. – Я испугался! До ужаса испугался! Я, черт возьми, был совсем один и не знал, как лучше поступить!

– Например, не убивать человека просто так? – иронично предположил следователь.

– Просто так?!

– Василевская определенно точно не была виновата в том, что с вами произошло. – Морозов тихо вздохнул. – Вы выбрали не лучший путь.

– Не лучший путь? Серьезно?! – Аверьянов залился громким безумным смехом, запрокинув голову, и сполз вниз по спинке кресла.

Морозов перевел напряженный взгляд с Аверьянова на Хомутова. Алексей внимательно смотрел на то ли смеющегося, то ли плачущего студента и брезгливо кривил лицо. Аверьянов ненависти в следователе не вызвал ни на йоту. Но и жалости тоже. Совершенное им – что в первом случае, что во втором – не имело никакого смысла, а главное – оправдания. Аверьянов был эгоцентрично зациклен на собственных проблемах и болезненном прошлом. Был раним и оголен, словно нерв. Обесценивал всех, возводя лишь свои чувства в абсолют. Обиженный и одинокий ребенок.

– Фух! – Аверьянов шумно выдохнул. – Насмешили, Сергей Александрович. Может, я и глуп, но не настолько.

– Именно поэтому решили из-за одного человека, чья смерть наступила по неосторожности – и я совершенно точно убежден, не по вашей вине, – убить другого, ни в чем не повинного? Только в этот раз это было сделано умышленно и именно вашими руками. – Морозов подался вперед и вкрадчиво произнес: – Вы сломали себе жизнь, Аверьянов… Так глупо и безответственно.

– Знаю, капитан, – глухо отозвался Аверьянов. – Знаю…

[Воспоминания в показаниях Аверьянова – 15.02.2023 – Воскресенье – 21:10]

Аверьянов осторожно вышел в общий коридор, подошел к четыреста пятой комнате и, накрыв вспотевшей ладонью дверную ручку, медленно ее опустил. Все происходящее казалось чистым безумием. У Аверьянова не было времени ни на раздумья, ни на какие-то более весомые и рациональные действия. Любой ценой избавиться от трупа в его комнате. Любой ценой… В одиночку Андрей при всем желании не смог бы перенести Василевскую в ее комнату на пятом этаже. Физически невыполнимо. Кроме того, путь был неблизким – его в любой момент мог кто-то увидеть. И тогда… И тогда Василевская умерла зря.

Аверьянов ни на что не надеялся, вторгаясь в чужую комнату напротив, но иного выхода не видел. Дверь прислушалась к беззвучной мольбе и с легкостью поддалась. Андрей осторожно заглянул в образовавшуюся щель и увидел Меркулова, который мирно спал на двуспальной кровати, прижав к животу подушку. Собравшись с духом, Аверьянов нервно облизнул пересохшие губы, шире открыл дверь и заглянул вглубь. Возле окна на полу лежали двое парней: лицо одного из них разглядеть было невозможно – оно скрывалось за темной тканью штор, а второго Аверьянов попросту видел впервые.

Дверь отворилась шире. Андрей стоял на пороге и несколько невыносимо долгих секунд блуждал глазами по неподвижным телам, прислушивался к шумному дыханию. Не решался. Мешкал. Боялся. Он резко развернулся, нервно оглядываясь по сторонам. В общем коридоре стояла оглушительная тишина.

– Черт…

Аверьянов действовал быстро, затолкав рвущуюся наружу саморефлексию в глубины воспаленного рассудка. Вбежал в свою комнату, схватился за углы покрывала, на котором лежало бездыханное тело Василевской, и осторожно потянул.

Труп Андрей перенес на пол без особого труда: сначала спустил ноги Сони, удерживая края покрывала в изножье кровати, затем – верхнюю часть тела, создав своего рода «гамак». Он действовал осторожно, без лишних движений, чтобы не уронить тело и не оставить на нем повреждений.

Когда Василевская оказалась на полу, Аверьянов легко протащил ее по гладкому паркету и вскоре покинул пределы комнаты.

Торопливые шаги, тихое сопение. Ладони предательски взмокли. По шее скользнули крупные капли холодной испарины и скрылись за воротом уже мятой рубашки. Ткань мерзко прилипла к коже. Андрей вновь заглянул в четыреста пятую комнату и, убедившись, что студенты все еще находились в глубоком сне, заволок тело Василевской внутрь. У дивана лежали пустые бутылки, но Аверьянов не рискнул их убрать, опасаясь разбудить ненужным шумом.

Он крепко стиснул челюсти и потянул за покрывало, на котором лежала Василевская, поднимая тело на диван. Получалось с трудом, но он боялся прикасаться к трупу, боялся оставить следы на одежде, ведь руки безбожно вспотели. Невзирая на то, что Соня была значительно ниже и легче Аверьянова, мертвое тело оказалось тяжелее.

Звон стекла. Легкое копошение и тихий стон. Андрей замер, словно и вовсе не дышал. Пустая бутылка из-под виски опрокинулась аккурат рядом. Он и не заметил, как задел ее ногой.

Аверьянов крепко зажмурился, мысленно проклиная себя и готовясь к разоблачению. Но ничего не происходило. Спустя несколько мучительно долгих секунд звуки прекратились. Комната вновь наполнилась мерным шумным дыханием. Андрей распахнул глаза и судорожно завертел головой. Руки ослабли и опустили Василевскую на узкий диван. Аверьянов торопливо, но осторожно вытянул из-под тела покрывало. Нога Василевской соскользнула вниз, ударившись подошвой об пол с глухим стуком.

Не имело значения. Больше ничего не имело значения. Аверьянов слепо схватил покрывало и пулей вылетел из комнаты, оставляя все на волю судьбе.

[Конец воспоминаний]

– Как вы догадались? – поинтересовался Морозов. – Откуда вы узнали, что сможете спрятать труп в этой комнате?

– Не знал и не догадывался, – Аверьянов горько усмехнулся. – В нашем закутке всего две комнаты. Она просто была ближайшей. Между комнатами буквально не больше трех шагов.

– Что бы вы делали, если бы они не спали? – Морозов неопределенно повел плечами и поджал нижнюю губу. – Или просто проснулись в самый неподходящий момент?

– Не знаю, – честно признался Аверьянов. – На тот момент я думал лишь о том, что Василевская должна была исчезнуть из моей комнаты. Пусть хоть в коридоре окажется, но только не на моей кровати.

– Значит, у вас не было мысли инсценировать самоубийство?

– Что?! Какой в этом смысл? К тому же… у меня не было времени.

– Труп бы все равно нашли… – резонно заметил Морозов.

– Да. Отпрыски богатых отцов. Вам ли не знать, Сергей Александрович, сколько жизней искалечено из-за избалованных мажоров? – Аверьянов усмехнулся, заметив замешательство на лице следователя. – Сколько таких ребят отмазывали, позволяя им избегать ответственности?

– Так, значит, вы надеялись, что Василевская просто исчезнет?

– Можно сказать и так. – Аверьянов устало накрыл ладонью глаза и опустил веки. – Думал, перепугаются, позвонят своим родителям, и все… как-то само успокоится. Но они решили ее повесить. Идиоты…

С последней репликой Морозов не мог не согласиться. Следователь смотрел на одинокую, чуть сгорбленную фигуру, вжавшуюся в кресло напротив, и испытывал иррациональное чувство вины и ответственности за чужие поступки. Давно забытые ощущения, что были глубоко спрятаны в темном чердаке сознания, в старой коробке, забитой ржавыми гвоздями здорового цинизма. Ему было нестерпимо жаль. Морозов перевел взгляд на Хомутова и коротко мотнул головой в сторону диктофона. Тот понял все без лишних слов и нажал паузу.

– Ни о чем не жалеете, Аверьянов? – тихо спросил следователь и неосознанно накрыл нагрудный карман рубашки слева. – Стоило ли оно того?

– Эники-беники, капитан, – с усмешкой прошептал Аверьянов. – Не знаю, о чем я должен жалеть. Все как-то не заладилось с самого начала… С самого моего рождения. Я могу еще долго обвинять всех вокруг себя. Маму… отца… брата… Считаю, что имею на это полное право. А вы?

– Что я?

– Думаете, оно не стоило того? Думаете, я не могу злиться и обижаться?

– Можете… – согласился Морозов. – Конечно, можете. Но вместо того, чтобы вершить собственную судьбу, вы решили вмешаться в чужую. На человеческих костях счастливому будущему места нет. Это путь в никуда, Аверьянов…

Морозов сидел под старым вязом и раскуривал уже не первую сигарету, щурясь от едкого дыма. Прошло более получаса с того момента, как дверь за Аверьяновым, чьи запястья были скованы стальными наручниками, захлопнулась. Но он все еще не мог заставить себя сесть в машину и покинуть это место.

– Сергей Александрович. – Уставший голос коснулся заалевших ушей.

– М? – Морозов поднял рассеянный взгляд. – А, это ты, Алешка.

Хомутов нагнулся и шагнул вперед, укрываясь под раскидистой кроной. Небрежно бросил на скамейку, аккурат рядом со следователем, кожаную папку и устало опустился на нее.

– Уже два года с вами работаю, но все никак не привыкну, – Хомутов чуть улыбнулся и посмотрел на следователя. – Каждый раз, когда все заканчивается, чувствую себя…

– …опустошенным? – подсказал Морозов.

– Опустошенным, – согласился Хомутов и потер подушечкой большого пальца ладонь с внутренней стороны. – Все это как-то слишком эмоционально для меня.

– Привыкнешь.

– Как-то… не хочется привыкать.

– Когда я впервые пришел работать в следствие, молодых не особо жалели, – с улыбкой начал Морозов. – Работать было некому. С кадрами всегда туго. Все приходят поработать на земле и убегают куда-то выше. Поэтому текучка большая. Мое первое дело… Потерпевшая: девушка двадцати лет. У нее была какая-то умственная отсталость. Точный диагноз я уже не вспомню. – Морозов небрежно стряхнул пепел с сигареты. – На улице она встретила двоих парней. Была с ними знакома, как я помню. Поехала с ними. В общем… – следователь шумно вздохнул, – мы нашли ее мертвой на следующий день. Они насиловали ее по очереди. И не только естественным путем. Затем избили. Тот, что моложе, сломал ей ногой хребет, и девочка умерла.

– Пиз… – выдохнул было Хомутов, но тут же осекся: – Простите.

– Я блевал, как школьник. Временами все еще вижу ее лицо. Было жутко. А для них это просто развлечение. Не более. Конечно, за все эти годы я видел вещи и хуже, а иногда и наоборот: совсем что-то незначительное и даже смешное. Привыкаешь. Ко всему, Алешка, привыкаешь. – Морозов посмотрел на помощника следователя и тепло улыбнулся. – Вот я приду домой, выпью немного и просплю до утра. А завтра… завтра я все забуду и буду работать дальше. И тебе советую.

Морозов потушил сигарету о край скамейки и небрежным щелчком отправил окурок в урну. Конечно, он совсем немного лукавил. Сложно вот так сразу перестроиться. Но работы было достаточно. Она не позволяла подолгу копаться в себе. Золотое правило: жертва всегда остается жертвой – поступок Аверьянова оправдан быть не мог.

– Хотел спросить…

– М?

– Я же проверял базу. – Хомутов удивленно поднял брови. – Точно помню, что пальчиков Вишневского там не было. Как вам удалось их достать?

– А я и не достал, – Морозов усмехнулся. – Их действительно не было. Его отец хорошенько все подчистил.

– Получается… – выражение лица Хомутова было бесценным, и следователь с трудом сдержал смешок, – у вас не было доказательств того, что похоронен был именно Вишневский, а не Аверьянов?

– Смекаешь. – Морозов запрокинул голову, щурясь от солнечного света, что чуть пробивался меж ветвей. – Я блефовал.

– Значит, если бы Аверьянов не признался сам…

– Этого мы уже не узнаем…

Эпилог

Май. Год поступления Колычевой

[20.05.2023 – Суббота – Ежегодный конкурс талантов]

На территории кампуса была суматоха. Перед главным учебным корпусом на большой сцене члены музыкального клуба подключали аппаратуру. Ежегодный конкурс талантов проходил в академии при спонсорской поддержке и имел большую популярность среди студентов. Денежный приз, конечно, был заманчивым и внушительным, но по большей части обучающиеся принимали участие в конкурсе, чтобы показать себя и заработать очередные регалии.

Со дня задержания Аверьянова прошло чуть меньше двух месяцев. При всем желании администрация академии не смогла сокрыть имя виновного в гибели Василевской, что в том числе привело к огласке смерти Вишневского. Первое время кампус не утихал. Бесконечные сплетни приобретали нелепые формы, и уже было сложно понять, что являлось правдой, а что – ложью. Но даже самым грязным слухам было свойственно утихать.

– Игорь. – Хриплый, чуть неуверенный голос застал врасплох. – Мы можем поговорить?

Подробности повешения Василевской скрыть тоже не удалось ни следователю, ни администрации академии, пусть и приложено было немало усилий. Невзирая на явные угрозы со стороны Меркулова-старшего, Коваленский все же дал показания и подробно рассказал об обстоятельствах того вечера. Без прикрас и очередных секретов. Со своей стороны, следователь вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении старосты ввиду отсутствия состава преступления. Впрочем, как и в отношении Меркулова-младшего.

Братьям Карповым повезло значительно меньше. В ходе доследственной проверки, учитывая показания Коваленского, следователь получил судебное постановление на разрешение производства обыска и выемки. В комнате близнецов Морозов обнаружил прозрачный пакетик с кристаллообразным белым веществом внутри. Как и предполагал следователь, это оказалось наркотическим средством. Карповы были задержаны в тот же день.

– Ну, давай поговорим, – снисходительно ответил Игорь, повернувшись к Даниилу.

Коваленский долго не решался на этот разговор. Они никогда не были близки и с натяжкой могли называться приятелями. Даниил мог найти подход к каждому. Но только не к Игорю. Дубовицкий был открытым в общении и нередко говорил то, что думал на самом деле, однако его агрессия отталкивала. Сложно было предугадать, какие слова или действия могли вывести его из себя.

– Прости меня, – на выдохе произнес Коваленский, подойдя ближе. – Я не хотел, чтобы все так получилось.

Игорь несколько мучительно долгих секунд смотрел на Даниила, сведя светлые брови к переносице. Он казался спокойным, но на скулах бугрились тугие желваки, что так постыдно выдавали его истинное состояние. Игорь шумно и резко выдохнул, отвернулся, уперся ладонями в парапет и крепко сжал пальцы до белизны костяшек. Низко склонил голову. На шее под ярким светом палящего солнца сверкнула цепочка.

– Не понимаю, – наконец отозвался Игорь, – за что ты просишь прощения?

– Ты все прекрасно знаешь сам. – Коваленский подошел ближе, встал рядом, едва касаясь плеча. – Я читал дневник Сони. Там было много о ней, о тебе. О вас двоих. – Даниил почувствовал, как напрягся Игорь, и поспешил объясниться: – Не беспокойся, я никому не говорил и никому не показывал записи. Просто так вышло… Извини. Я сожалею о своем поступке и…

– О каком из? – перебил его Игорь и посмотрел на Даниила затравленным немигающим взглядом. – За то, что совал свой длинный нос в чужие секреты? За то, что у нас за спиной устроил притон для всяких мудаков, которые потом тобой помыкали? Ради чего? Ради бабок? – Игорь выпрямился и подошел почти вплотную. – За то, что повесил Василевскую, чтобы спасти свою шкуру?

– Прости… – еле слышно выдавил Даниил и неосознанно шагнул назад. – У меня не было выбора.

– Выбор есть всегда, Коваленский, – сухо ответил Игорь. – У тебя есть Горский, есть… я. Другие старосты, в конце-то концов. Ты мог попросить помощи у любого из нас. Думаешь, вопрос с твоим обучением не был бы нами решен? – Игорь накрыл ладонями лицо и глухо простонал: – Ты просто придурок, Дань… – он скользнул ладонями выше, зарылся пальцами в волосы на макушке.

– Я не хотел быть кому-то обязанным, – Даниил криво усмехнулся. – У меня еще есть гордость.

– Гордость… О какой гордости ты говоришь? – губы Игоря растянулись в странной, неестественной улыбке. Он склонил голову к плечу, посмотрел внимательно и пытливо, пытаясь поймать взгляд Даниила, что тот так рьяно пытался отвести. – Ты превратился в игрушку в руках Меркулова и его шайки. Думаешь, ты владел ситуацией? Чушь… Он теперь тебе жизни не даст. Ты думал о том, как пройдет твоя магистратура?

– Это уже неважно, – тихо выдохнул Коваленский и снял очки, позволив им повиснуть на цепочке. Устало потер пальцами переносицу. – Получу диплом бакалавра и забуду об этом месте, как о страшном сне. Осточертело все…

– Вот как?.. А как же Святослав Андреевич? – с иронией в голосе спросил Игорь. – Ты же поступил сюда из-за него. Со школы таскаешься за ним, как бездомный пес, – он тихо усмехнулся и прислонился к парапету, скрестив руки на груди.

Коваленский не сдержался и заливисто рассмеялся. Светлые волосы скользнули по плечам и скрылись за спиной. В этом смехе не было ни радости, ни веселья – лишь горечь и разочарование. Он прекратился неожиданно. Резко. Словно потух. Изящные пальцы торопливо скользнули под глазами, и Даниил шумно выдохнул, пытаясь успокоить вдруг сбившееся дыхание. Сердце предательски сжалось.

– Кажется, он больше во мне не нуждается.

Голос чуть дрогнул, но Игоря это не смутило. Ему нечего было возразить на слова Коваленского. Горский и правда никогда и ни в ком не нуждался по-настоящему. Скорее наоборот – это он был тем, в ком искали убежище другие. Невзирая на низкий уровень эмпатии и неспособность сопереживать, Святослав умел найти нужные слова. Рядом с ним эмоции утихали, угасали, словно спичка, и густой туман, что обволакивал здравый рассудок, рассеивался. Рядом с ним все казалось простым и предельно ясным.

– Ты должен был прийти ко мне тогда, когда нашел Соню…

– И что бы ты сделал? – горькая усмешка сорвалась с губ Даниила. – Я… я испугался, понимаешь? Не каждый день видишь мертвых людей. Меркулов и Карповы… Они бы отмазались… А я?.. Все бы повесили на меня.

– Как видишь, они не отмазались…

И все же как бы поступил Игорь, если бы в тот вечер Коваленский появился на пороге его комнаты? Помог бы или обвинил? Были ли у Коваленского причины доверить Игорю столь большой и важный секрет? Конечно, нет.

Они никогда не были близки и с натяжкой могли назвать друг друга приятелями.

Неведомое ранее чувство, такое несвойственное для Игоря, затопило сознание. Действуя исключительно на ярко вспыхнувших эмоциях, он шагнул вперед и заключил Коваленского в крепкие объятия. Чуть грубо, болезненно сжимая хрупкие плечи, прижал к себе и склонился, опаляя ухо горячим дыханием:

– Прости, что тебе пришлось пройти через это одному.

Коваленский, который все это время стоял словно вкопанный, ошарашенно уставившись в одну точку перед собой, вдруг отмер. Сомкнул руки за спиной Игоря, сжал в пальцах мягкую ткань рубашки и спрятал лицо в широком плече.

– Спасибо… Правда, спасибо.

Спустя два часа. Начало конкурса

Игорь шел усталой неторопливой поступью по пустому коридору, едва освещенному теплым светом бра. Он вновь сбежал от суеты и шумной толпы, что собралась на территории кампуса и не желала умолкать, взвывала каждый раз с новой силой, когда на сцену выходил очередной «одаренный», раздражавший Игоря до скрежета в зубах. Он не мог предаваться всеобщему веселью. Не мог заставить себя думать о чем-то столь обыденном и ничего не значащем. Это было выше его сил.

Крепкие пальцы небрежно освободили пару верхних пуговиц из петель, одернули ворот и обнажили медальон, что обжигал кожу расплавленным свинцом. Игорь тряхнул начатую пачку сигарет, подушечками пальцев постучал по дну, выбивая одну из них. Губы сомкнулись на пробковом фильтре. Дубовицкий чувствовал себя крайне опустошенным. Он искренне хотел, но не мог испытывать ненависти к Аверьянову. Не пытался анализировать содеянное им и, честно говоря, не желал ничего знать, оградив себя от подробностей.

Игорь ощущал горькое, тяжелое чувство вины. Странные мысли о том, что он был как-то причастен к произошедшему, роем вились в голове. Если бы он не оттолкнул Василевскую так категорично и болезненно… Если бы попытался дать шанс ей… им обоим… Если бы проявил больше понимания и заботы… Хватило бы у него смелости и сил идти дальше, крепко сжав в ладони хрупкую кисть? Может быть, катастрофы получилось бы избежать? Возможно, у Сони не было бы ни желания, ни времени интересоваться чужой жизнью. Эти нескончаемые вопросы разъедали сознание Игоря, словно азотная кислота.

– Кого я обманываю?.. – прошептал Игорь и тихо усмехнулся.

Зажигалка щелкнула, опаляя огнем сигарету. Глубокий вдох. Медленный выдох. Сизый дым просочился через нос. Игорь вошел в пустую мастерскую и запер за собой дверь. Прижался спиной к темному дереву, запрокинул голову, сжал в зубах тлеющую сигарету и устало прикрыл глаза. Щемящая тоска подступила к горлу. Воспоминания ярким калейдоскопом вновь и вновь всплывали в сознании, а боль, словно ядовитая змея, сильнее смыкала свои холодные кольца вокруг шеи.

– Черт… – прошипел Игорь и торопливо провел кулаком по щеке, почувствовав, как на языке вдруг стало солоно.

Игорь спешно оттолкнулся от двери и подошел к полотну на стене. Работа, которую он переделывал не единожды, забывая о здоровом сне. Картина, которую он написал, игнорируя техническое задание декана. Россыпь незабудок, ирисов, колокольчиков и… крупных небесно-синих полевых васильков. В тот момент он переживал гамму чувств: от холодной злости до душевного опустошения. Невзирая на сомнения и зыбкое чувство вины, Игорь понимал, что поступил верно, прекратив эти отношения. Эта истина, столь простая и горькая, помогала заглушить осознание потери. Игорь не желал обманывать самого себя. В этом просто не было смысла.

– Прости, Василек. – Ладонь накрыла медальон чуть ниже ключиц. – Я не смог полюбить тебя так, как ты того заслуживала.

Игорь сомкнул пальцы, крепко сжал совиную голову и резко дернул рукой. Замок сломался. Серебряная цепь юркой змеей скользнула по шее и повисла на ладони. Подарок, что являлся невыносимым бременем. Память, что не отпускала, тяжелым якорем тянула вниз. Вещь, которую он более не имел права носить.

Спустя полчаса…

Василиса стояла у сцены и сосредоточенно регулировала ремни на плечах. Она страшно нервничала, ведь это было ее первым выступлением, не считая нескольких школьных мероприятий в прошлом. В последний месяц Василиса много репетировала, но не столько ради победы, сколько из стремления занять мысли и не думать о произошедшем. Не оставляла себе свободного времени.

В тот вечер, когда Вишневский, а как позже выяснилось, Аверьянов, не вернулся более в свою комнату, Колычева поняла все без лишних объяснений. Где-то на периферии сознания она допускала едкую мысль о том, что Аверьянов был причастен к смерти Василевской. Однако не желала воспринимать ее всерьез. Словно запрещала себе думать об этом.

Эмоции захлестывали Василису. Она чувствовала себя обманутой, поскольку не могла смириться с тем, что так непоправимо ошиблась в человеке, которому доверилась, с кем обсуждала личные тайны и делилась переживаниями. Она чувствовала себя покинутой, поскольку осталась совершенно одна, потеряла двух близких людей. Она негласно именовала себя маленьким предателем: с одной стороны, так слепо доверяла человеку, который лишил жизни ее подругу; а с другой – пыталась оправдать Аверьянова перед собой. Получалось скверно, но все же… Василиса не могла противиться этому желанию.

– Нервничаешь?

Колычева была так погружена в собственные мысли, что не заметила чужого присутствия. Вздрогнула и резко развернулась на голос.

– Точно как в нашу первую встречу, – Емельянов тепло и коротко рассмеялся. – Тогда я тоже тебя напугал.

– О!.. Прости. Просто волнуюсь, – нервно улыбнулась Василиса. – Совсем немного.

Роман понимающе кивнул, стянул с плеча ремень, и Василиса увидела скрывавшийся за его спиной черный футляр. Это был футляр для саксофона.

– Как и обещал – это твой подарок, – сказал Емельянов и ободряюще накрыл ладонью ее плечо, мягко сжал пальцы. – Не волнуйся. Я буду рядом.

Он ловко поднялся на сцену, оставив Василису одну. Пальцы крепче сжали футляр, а слезы обожгли щеки. Последний раз подарки дарил ей отец – давно забытые чувства смущения и искренней благодарности.

– Ты в порядке?

К Василисе подошел Зиссерман, который несколькими минутами ранее разговаривал с Игорем. Обстоятельства смерти Василевской выбили Матвея из колеи. Он тяжело переживал смерть сестры, хоть и приложил немало усилий, чтобы скрыть от посторонних свои истинные чувства. Но подробности, связанные с Аверьяновым и Вишневским, оказались непосильным грузом для него.

Василиса аккуратно прислонила футляр к сцене и тепло улыбнулась.

– Все отлично. Волнуюсь немного.

– Оно и видно. – Матвей протянул ладонь и разжал пальцы. – Мне это только что староста факультета живописи передал.

Медальон Василиса узнала без особого труда. Это был тот единственный раз в новогоднюю ночь, когда Соня показала подарок матери вблизи. Красивая, искусная работа, которой она очень дорожила.

– И ты… ничего не хочешь спросить? – осторожно поинтересовалась Василиса.

– О нет, – тихо усмехнулся Матвей. – Ничего не хочу знать. Мне эти подробности ни к чему.

– Переживаешь, что твое мнение о ней может измениться в худшую сторону? Что она не та, кого ты знал? – Колычева закрепила саксофон на ремне, затем сняла колпачок с мундштука и спрятала в карман. – Может, хотя бы сейчас перестанешь бегать от нее?

– Боюсь узнать то, что может лишь приумножить во мне чувство вины. Знаешь, я много думал. Вся эта история с Богданом… – Матвей шумно выдохнул и склонил голову, разглядывая носки брогов. – Я знал, какой он человек, и не сделал ничего, чтобы отгородить сестру от него. Просто… – Матвей раздраженно клацнул зубами, – я был так зациклен на себе и своих обидах, что не замечал очевидного и…

– Брось, – перебила его Василиса. – В случившемся нет твоей вины. В какой-то степени все, кто хорошо знал Соню и Бо… Аверьянова, в той или иной мере чувствуют, что причастны к этой истории и могли бы на нее повлиять. Почти уверена в этом. Я сама, знаешь ли, не исключение…

Подобные советы, произнесенные вслух, казались рациональными и логичными, но следовать им было сложно. Василиса знала об этом не понаслышке. Никакие слова и приободряющие жесты не смогут потушить полыхающий внутри пожар. До тех пор, пока он не выжжет все дотла, вылизывая каждый укромный уголок души, легче не станет. Даже тогда останутся тлеющие угли, что время от времени будут напоминать о случившемся.

Время не лечит, но учит. Время не лечит, но глушит память.

Матвей молчал. Стоял напротив Василисы и невидящим взглядом смотрел куда-то перед собой. В какой-то умной книге Колычевой довелось прочесть, что время может дать отсрочку для исправления ошибок. Но что делать с ошибками, связанными с людьми, которых больше нет?

– Отдашь отцу? – решила прервать неловкое молчание Василиса.

– Что? Медальон? – Матвей рассеянно посмотрел на Колычеву. – Хах. Нет. Он никогда не любил ее мать. Не думаю, что эта вещь хоть что-то значит для него. – Губы дрогнули в легкой улыбке. – Оставлю себе. На память…

Василиса понимающе хмыкнула. Несколько долгих секунд она сомневалась, но все же решилась спросить:

– Ты открывал его?

Матвей замешкался, и Василиса тихо усмехнулась, кивнула в сторону медальона, что был сжат в его ладони. Зиссерман перевел рассеянный взгляд на свой кулак, постепенно разжал пальцы. Несколько долгих секунд он смотрел на памятную вещицу и не решался ее открыть. Медлил. Сомневался. Хотел ли он правда знать, что внутри?

Короткий ноготь вклинился меж двух половинок. Чуть надавил. Совиная голова легко поддалась, раскрывая две фотографии.

Брови Матвея поползли вверх. Спустя мгновение подбородок задрожал, но Зиссерман упрямо поджал губы. Крепко, до белесых линий. Закивал рассеянно, шумно шмыгнул носом. Посмотрел на Василису, но не выдержал ее теплого взгляда и улыбки, усмехнулся. Смешок получился на выдохе. Глухим. Сдавленным. Больше похожим на всхлип. На нижних веках предательски выступили слезы.

Теперь его будет носить тот, кто имел на это право.

Горский сидел под старым раскидистым вязом и раскуривал уже не первую сигарету. Он, как и Игорь, старался избегать шумных мероприятий, но все же задержался и наблюдал издалека. Святослав музыку не любил. Она заполняла сознание, мешала думать и анализировать. Не вызывала в нем никаких чувств. Все, что не находило отклика и не подогревало интерес, не имело для Горского никакого значения. Пустая трата времени и ресурсов. Однако так он думал лишь о себе и мог слепо восхищаться людьми, которые могли отдаться всецело какому-то делу или идее.

Святослав затылком почувствовал чье-то присутствие и вздрогнул. Пепел сорвался с кончика сигареты и почти невесомо осел на обнаженной кисти. Он немного помедлил, небрежно потушил сигарету о рельефную поверхность скамьи и чуть повернул голову в сторону пришедшего, скосив взгляд.

Василиса поспешно отвернулась. Нервно провела ладонью по лбу, подбирая выбившиеся пряди к макушке. Она шла на этот разговор с такой непоколебимой уверенностью, что даже сомнений не возникало относительно принятого решения. Однако, оказавшись перед Горским, Колычева в один миг потеряла всю спесь и напрочь забыла о том, что хотела сказать.

– Ты отлично выступила. – Голос Горского вырвал Василису из оцепенения. – Хорошо, что Емельянов решил принять участие и сыграть с тобой. Обычно он не помогает младшим.

– Я… – она чуть откашлялась, чтобы скрыть волнение, – я думала, тебя там не было.

Горский тихо усмехнулся и нарочито медленно поднялся на ноги, упираясь ладонями в колени. С того самого дня, когда Василиса пришла в его комнату и была выставлена за дверь, они не обменялись и парой слов. Конечно, Святослав наблюдал издалека, но не желал лезть под кожу – дал Василисе время на раздумья. Горский не знал наверняка, поступал ли верно, но был тверд в своем убеждении – Колычева должна была сама прийти к этому решению.

– Игорь сегодня извинился передо мной… ну, за все.

– Да? Это ведь хорошо, разве нет?

– Хорошо, – Василиса коротко кивнула и подошла чуть ближе. – Но мы оба знаем, что он бы никогда не сделал этого сам. Это ведь ты ему сказал?

– Это было совсем несложно. Жаль, что ему вообще пришлось извиняться. Если бы я был более внимательным, то… – Горский искоса взглянул на Василису. – Извини, он бы тебя не тронул, если бы я знал раньше.

– Спасибо… Но не думаю, что я могла бы его простить. Он сволочь редкостная…

Василиса была искренне благодарна Горскому, но это ничего не меняло. Она пришла, чтобы расставить все точки над i и более не возвращаться к этой теме. Между ней и Горским не могло ничего быть по многим причинам.

– Ты сказал… – Василиса на мгновение прикрыла веки и сделала глубокий вдох. – Ты сказал, что мы поговорим, когда…

– Кажется, ты все еще сомневаешься. – Горский подошел ближе и легким прикосновением убрал светлый локон со лба Василисы.

– Вовсе нет, – уверенно произнесла Василиса и подняла голову. Упрямо выдержала на себе проникновенный и глубокий взгляд старосты, от которого хотелось трусливо сбежать, поджав хвост. Мужчинам нельзя говорить о своих чувствах. Мужчинам нельзя доверять. – Я решила, что все останется как есть. Ты был прав, когда говорил о том, что я не знаю о твоих чувствах и…

– Ты читала мой дневник, не так ли? – вопрос Горского застал Василису врасплох. Она лишь замерла в изумлении, покрывшись пунцовым румянцем. – Я видел. Тогда, в библиотеке. Твое поведение сложно назвать этичным, знаешь ли…

– Извини. Я… просто… – Василиса стушевалась и не находила нужных слов. – Думала, ты спал и… Прости, это меня вовсе не оправдывает. Просто тебя сложно понять и… Я запуталась, понимаешь?

– Мне непонятно другое: если тебе все известно обо мне, то почему ты ведешь себя словно стерва?

– Прости?..

Колычева ошарашенно смотрела на Горского, размыкая и смыкая губы, точно выброшенная на сушу безмолвная рыба. В словах старосты не было и толики агрессии, напротив, он говорил абсолютно беззлобно. Но Василиса впервые слышала подобные выражения от него. Тот, кто всегда был так немногословен и сдержан, вдруг раскрылся для Василисы совершенно с иной стороны.

– Я всегда сомневаюсь в собственных чувствах и эмоциях. Мне крайне сложно дать им верное определение и… – Горский нервно мотнул головой и замолк, пытаясь усмирить волнение в голосе.

– Свят, я…

– Стой-стой. – Горский поднял ладонь, не позволив Василисе продолжить. – Позволь мне сказать, раз уж ты пришла сама. – Он прокашлялся, чтобы избавиться от легкой хрипотцы в голосе. – Я постоянно сомневаюсь, прислушиваюсь к себе, рассуждаю логически, провожу параллели, соотношу одно с другим, выискиваю в этом что-то общее, закономерное. Анализирую людей, которые меня окружают. Запоминаю их реакции, чтобы не рассмеяться, услышав обидную шутку, и постыдно не расплакаться, когда, напротив, сказали что-то совсем безобидное и незначительное… Ты не представляешь, сколько я трачу сил на то, чтобы разобраться даже в самых незначительных ситуациях.

– К чему это все? – спросила Василиса и шумно сглотнула.

– Ты приходишь ко мне и говоришь, что мои чувства – блажь. Так вот… – Горский свел смоляные брови у переносицы и вкрадчиво произнес: – Мои чувства – это константа, аксиома, факт. Их нужно принять как данность, что я и сделал. Я хочу быть с тобой и говорю об этом. А ты?

– Я… – Колычева поджала губы. – Мне известны мои чувства. И мне действительно не составило труда понять их и даже принять. Поэтому и я говорю тебе, – Василиса горделиво подняла подбородок и щедро набрала в легкие побольше воздуха. – Это все не имеет смысла. Минутная слабость. Легкая химия. Временное желание. Называй как угодно. В этом нет ничего серьезного для меня.

– Я это уже слышал. – Горский тихо вздохнул и устало потер переносицу. – Не хочешь? Заставлять не буду. Это все, что ты хотела сказать?

– Говоришь об этом так просто… – Василиса чувствовала, как раздражение нарастало внутри. – В том-то и дело, что ты ни черта в этом не понимаешь. Именно поэтому не видишь никаких проблем. Есть множество других вещей, которые важнее твоих личных желаний!

– Каких? – Горский удивленно посмотрел на Василису, вскинув брови. – Что может быть важнее тебя самой, Вась?

– Я… Ты невозможен!

Василиса неожиданно замолчала. У нее не нашлось подходящих слов. Почему-то именно ему Василиса не могла все объяснить. Почему-то именно ему ей было стыдно признаться в своем прошлом. Впервые она испытывала жгучий стыд за то, в чем не была виновата. Однако Святослав был искренним в своих суждениях настолько, что Василиса стыдливо считала его наивным. Он так легко говорил о столь сложных вещах, что глухое раздражение, смешанное с любопытством, вдруг заворочалось где-то глубоко внутри.

Что может быть важнее тебя самой? Василиса давно не чувствовала себя по-настоящему важной. Особенно для своей матери. В частности, для себя самой.

Колычева крепко зажмурилась и тряхнула головой, отгоняя грузные мысли. Дыхание участилось, а по телу пробежали мурашки. Тугой жгучий ком встал поперек горла, не позволяя проронить ни слова.

– Ты боишься?

Мягкий голос обволакивал и ласкал сознание. Василиса почувствовала, как щеки запылали, словно угли в кузнечной печи. Но в тот же миг их накрыли холодные ладони. Подушечки больших пальцев почти невесомо скользнули по острым скулам. Василиса невольно подняла лицо и распахнула веки. Разноцветные глаза в обрамлении густых смоляных ресниц смотрели пытливо, не моргая.

– Я не справлюсь одна, – едва слышно призналась Василиса. – Не в этот раз…

Горский тихо усмехнулся, прислонился ко лбу Колычевой своим и смежил веки. Ладонь скользнула по щеке, спряталась за затылком, поднялась выше по ежику выбритых волос. Короткие ногти успокаивающе поскребли по коже.

– У тебя есть я, глупая… Дай мне шанс. – Горский отстранился и заглянул в глаза напротив. – Мой тайный Дед Мороз обещал мне одно желание. И это оно. Один шанс. Выполнимо, как считаешь?

Василиса не сдержала усмешку. Спрятала лицо в широком плече и крепко обняла в ответ. Спустя мгновение послышался сдавленный то ли всхлип, то ли смех. Плечи задрожали, а ее пальцы торопливо сжались на мягкой ткани рубашки на спине Горского. Его горячие сухие губы коснулись виска в легком поцелуе, и Василиса сдалась, чувствуя, что впервые за долгие годы готова довериться.

– Ты невозможен, Горский…

Notes

1

Нервюра – архитектурный элемент, выступающее ребро готического свода.

(обратно)

2

Цитата актера и сценариста Бобби Соммера (Bobby Sommer).

(обратно)

3

Песня из мультфильма «Анастасия» 1997 года.

(обратно)

4

Обтурационная асфиксия – патологическое состояние, развивающееся вследствие закрытия верхних дыхательных путей инородным телом, рвотными массами или кровяным сгустком.

(обратно)

5

Странгуляционная асфиксия – вид механической асфиксии, вызываемой сдавлением органов шеи, например, при повешении, удавлении, которая чаще всего возникает при повешении.

(обратно)

6

Вазовагальный обморок – обморок из-за стресса, долгого стояния или быстрого подъема из сидячего положения.

(обратно)

7

«Привет» с англ.

(обратно)

8

Гидропонная установка – позволяет выращивать растения на искусственных средах без почвы.

(обратно)

9

Полиграф – детектор лжи.

(обратно)

10

Цитата принадлежит Багрицкому Эдуарду Георгиевичу (1895–1934) – русскому поэту, переводчику, литературному критику.

(обратно)

11

УДО – условно-досрочное освобождение.

(обратно)

Оглавление

Пролог

  Часть 1 «Суицид или убийство?»

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

Часть 2 «В поисках истины»

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Часть 3 «Правда на поверхности»

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Эпилог